История жизни родителей моего отца, Ривы Мишель и Иерахмиэля Лукачера (близкие называли его Лука), неоднократно провоцировала людей пишущих к созданию исторических романов. Жизнь куда многообразнее литературы — это факт. Писателю в подарок сюжет, а попавшим в плен его пера историческим героям — шанс на еще одну версию существования. Зачастую в новой реальности все не столь благополучно: события подвергаются интерпретациям угодным автору, воображение не ограничивается чувством меры, портреты героев определяются личными приоритетами творца: кому-то пририсуют еще один нос, а кому-то крылышки. Один литератор расставит акценты, чтобы заразить восхищением, а другой ненавистью. Порой героям приходится мучаться на этой земле куда дольше настоящего срока, чтобы роман прибавил в весе. О всемогущая сила печатного слова! Возможно ли отобразить достоверно события 100-летней давности? Вряд ли: художественный жанр не позволяет быть точным и непредвзятым, особенно когда речь идет об идеологии. Мой рассказ не относится к жанру художественной исторической литературы. Это скорее документальное повествование, звучащее голосами самих героев, опубликованное не для суда, но для сострадания.
1990-й год, Израиль, Кирият Тивон. Воспоминания Ривы Мишель
«Мудрые люди говорят, что человек живёт надеждой».
Мой первый Песах в Израиле. Жизненный опыт научил меня, что никогда нельзя терять веру. Я в этом убедилась с первых минут пребывания в Стране, где меня встретили с такой теплотой, как будто ждали уже давно. Годами мне снился сон, в котором я как будто бы блуждала в поисках дороги домой. Я просыпалась с бьющимся сердцем.
Я получила большое сокровище к Песаху-большую и красивую семью. У меня есть дом, у меня есть Родина.
О семье.
Я родилась в Литве 27 августа 1899 года. Моя мама, в девичестве Хана Раковицкая, была очень энергичной женщиной. Папа ее считал, что русский язык достаточно знать только на минимальном уровне, а важен идиш, чтобы уметь молиться. Но для мамы было важно, чтобы ее дети учились и имели образование.
Мой отец, Хаим Мишель, был рабочим на фабрике по постройке деревянных домов. Произошла авария, защемило руку, он получил заражение крови и умер молодым в возрасте 35-и лет. Мне было тогда два года. От владельца фабрики мама ежемесячно получала пособие, тридцать пять рублей. У мамы был большой дом, в котором квартировали студенты, мама для них готовила. Она прекрасно готовила. Брат Абраша помогал нам материально. Он был директором фабрики у дяди Раковицкого в Будапеште.
У дяди Давида Раковицкого была большая семья — три дочери и шестеро сыновей. Раковицкие владели в Вильно фабрикой по производству сигарет. Сыновья собирали станки. Мы были как одна семья — встречали вместе праздники, взрослые и дети. Все уважали Раковицких, потому что они давали цдаку (пожертвование). Моя тётя собирала деньги, чтобы послать Яшу Хейфеца учиться скрипке в Америке. Раковицкие много жертвовали еврейской общине, Литва тогда называлась «Иерушалаим де Лита».
Дедушка был религиозным. Высокий, с голубыми глазами. Мы приходили к нему на Ханукку, где нас ожидали подарки. Дедушка сидел за столом, перед ним карты, на его голове маленькая шёлковая шапка. Дедушка подзывал нас пальцем, мы, три сестры, бежали к нему. Он вытаскивал для каждой из нас большой рубль с портретом Николая Второго. Движением пальца дедушка указывал на щёку, чтобы мы его поцеловали. Это была поддержка для нашей семьи, ценность рубля была в то время очень высокой. Мама не особо соблюдала традиции, но по праздникам ходила в синагогу. Свинину, естественно, не употребляли. Мама пыталась разделять между молоком и мясом, но мы, девочки, делали из всего «мишмиш».
У меня было трое братьев от первого замужества мамы — Абраша, Лейзер и Гершеле Лимо. Абраша жил в Будапеште с женой и дочерью. Во время Второй Мировой войны хотел репатриироваться в Израиль и не успел, погиб в лагерях. Лейзер с семьей жил в Вене. Во время войны попал в руки гестапо. Жена сумела его спасти, они эмигрировали в Америку. У них был сын Анатолий Лимо. Третий брат умер в Вильно в возрасте 19-и лет от воспаления мозга. Нас было три сестры — я, Женя и Циля. Во время первой мировой войны мы переехали в Тулу. В Вильно я училась в светской гимназии, а в Туле получила аттестат зрелости с правом преподавания начальным классам (с первого по пятый). Женя, моя старшая сестра, изучала в Харькове стоматологию. Там она вышла замуж за Або Вольберга. У них родилась дочь Ася, сегодня она учёный-химик в городе Новомосковске. В 1918-ом моя младшая сестра Циля с мамой уехали. В Вену. Мама прожила в Вене до конца своих дней, ее не стало в 1937-ом году. Циля, после всех превратностей войны, переехала из Англии в Израиль. Здесь живут ее внуки.
В то время как я жила в Туле, в Петрограде открылся медицинский институт. Мне было проще поступить на отделение психотерапии. Я послала документы, приехала в Петроград и остановилась у тёти Ханы Раковицкой. Но у евреев должно было быть специальное разрешение на проживание, и его было трудно получить. Его давали только большим купцам, писателям и портным, владельцам фабрик. Русская соседка, которая сдавала квартиру моей тёте, проверяла каждую ночь, нет ли чужих. Поэтому я, с большим сожалением, отказалась от учебы и вернулась в Тулу. Это было в 1916 -ом году.
В Туле организовалось движение Ха-Халуц. Я вступила в него, приняв решение, что если не получилось учиться, то надо ехать в Израиль.
Крым. Ха-Халуц
В 1919-ом я отправилась в Крым. В Крыму уже была большая группа организованной молодёжи, планирующей переехать в Израиль. Мы работали в земледелии у немецких колонистов, недалеко от Симферополя. На работу нас распределил Йосеф Трумпельдор. Копали ямы для посадки деревьев, собирали овощи и фрукты. Подруга Эмка научила меня есть помидоры, которых я до этого не видела. Вечерами мы собирались, веселились, пели песни и так знакомились друг с другом.
В земледелии мы работали только летом. По окончании сезона переехали в Симферополь. В городе был университет, к нам присоединялись также студенты. Отношения между товарищами были очень близкие, с заботой друг о друге. Не стоял вопрос «мои деньги» или «твои». Мы всегда заботились, чтобы не было голодных среди друзей. Заботились об одежде, стирке. Были и развлечения — мы справляли все еврейские праздники. Устраивали свадьбы с большим платком, натянутым на палки, заменявшим хупу. К нам присоединялись приезжие из Литвы и Беларуси. Они знали песни, а их вожаки знали идиш.
Нашим главой был Ицхак Лендберг (Саде). Он нас объединил, и это было похоже на коммуну. Связь была на работе, в клубе, в котором мы встречались после работы. Подготовка продолжалась ровно год. Физическая подготовка, беседы про Землю, про цели репатриации. Ицхак посвящал нашей группе, как руководитель, много времени. Подготавливал молодёжь к тяжёлой работе в Израиле. Он говорил, что для жизни в Израиле нужно много духовной и физической силы. У нас были регулярные тренировкифизические упражнения, поднятие тяжестей. Очень много помогала Ева Хасина, она заботилась о нашем здоровье. Ночами мы стирали для парней так, чтобы хозяйка не знала, так как комната была сдана только Еве. Летом я переехала в ее квартиру. В один из вечеров всё в комнате начало звенеть, а кровать двигаться… Это было землетрясение.
Зарабатывать на жизнь было сложно. Я работала в сапожной мастерской, шила подошвы на швейной машинке. Перед Песахом пекла Мацу в пекарне. Парни таскали мацу на спине, чтобы раздавать госпожам. Госпожи хотели, чтобы мацу им доставляли студенты, которые носят серые красивые пиджаки с двумя рядами пуговиц. Мы говорили, что у нас все работники студенты, просто пиджаки закончились.
В Крым вошли Белые. В это время Трумпельдор уже был в Израиле, а мы должны были получить разрешение на переезд. Ехать по этому вопросу в Севастополь поручили мне, т. к. парни боялись, что их заберут в армию. Меня одели в красивую одежду, дали чемодан, в котором сверху лежали духи, а внутри сорок паспортов, которые я должна была предъявить в Севастополе для получения разрешения. Я должна была быть очень милой, много смеяться, чтобы меня не заподозрили.
В то время начался еврейский погром в Проскурово, везде были бандиты. Я ехала товарным поездом, в набитом людьми вагоне для скота. Постоянно делались обыски, чтобы найти мужчин, подходящих для армии.
Приехав в Севастополь, я зашла в военную контору. Я вошла в контору, и военный начал стучать своим кулаком по столу: «Я знаю, что вы вернётесь, жиды!» В ту же ночь я приехала в Симферополь с паспортами и разрешениями. На вокзале снова были военные, и снова поиски дезертиров и оружия. Меня не заподозрили, так как я была только с маленьком чемоданом. Час был поздний, в городе был комендантский час. Я попросила молодого военного проводить меня до сестёр Блюмштейн, которые жили недалеко от вокзала. Я постучала к ним в окно, и когда они увидели меня в сопровождении военного, то очень испугались. Они решили, что меня арестовали, а у них было два брата. Но когда я засмеялась, то успокоились. После этого меня стали называть Рива-пионер (Рива Халуц).
В Палестине. Хамей Тверия
В июне мы получили разрешение на отъезд. Сорок человек поднялись на корабль в Севастополе. Остановились на несколько дней в Стамбуле. Жили в гостинице. Эмка и я решили погулять по Стамбульскому базару. Долго бродили по переулкам. В какой-то момент мы поняли, что не знаем дороги назад. Мы подошли к одному старику и попросили, чтобы он нам показал куда идти. Он провёл нас в узкий переулок, открыл дверь и хотел, чтобы мы вошли. Испугавшись, мы убежали. По дороге в гостиницу мы встретили парней и получили хорошую взбучку за легкомысленное поведение.
На корабле мы очень сблизились — Эмка, Ариэли (Кауфман), Ципорка Калачко и я. В Яффском порту нас встретили Халуцим (пионеры). Среди них Айзик Альтшулер и Витя Ренин. Они поддерживали со мной связь до самой смерти. Оба умерли в России, вернувшись туда из Израиля. Это были друзья души и сердца. Дружба перешла также к сыну Малки и Ренина, Рами.
Мы приехали в Хамей Тверия на озеро Кинерет. Жили на горе в палатках. Меня навестил Лейб Яффе, писатель, общественный деятель, который помогал евреям во время первой мировой войны. Он передал мне письмо с деньгами от моего брата Лейзера, чтобы я вернулась в семью. Деньги я, естественно, взяла, и поехала с Эмкой накупить платьев и всякого такого. О возвращении к маме не могло быть и речи. В Крыму у нас не было денег, там мы шили платья из мешковины и на ней вышивали. Все удивлялись.
Эмка, Ципорка и я вместе жили, вместе работали на кухне. Вечером парни мыли кастрюли в Кинерете. Там был один «взрослый» человек с рябым лицом. Он с нами не разговаривал. Вечерами он спускался на берег Кинерета и играл нам на скрипке. Я помню «Восточную мелодию» Чайковского, которая ещё долго звучала в моих ушах. На лице скрипача было написано, что в его жизни есть трагедия. Однажды вечером он вошёл в Кинерет вместе со своей скрипкой и утонул (скорее всего, покончил жизнь самоубийством). Это нас очень потрясло, ведь мы были очень молоды.
В Хамей Тверия мы пробыли полтора года. Однажды Эмка пропала, я на неё сильно рассердилась. Оказывается, она готовила мне сюрприз — 21-й день рождения на берегу Кинерета. Брат Бреннера сочинил для меня стихи и прочитал их вслух. Для нас это был праздник, так как вся наша жизнь состояла из работы и Кинерета.
Рабочая бригада
Приезжали группы из Польши, Галиции, Украины, но каждая группа была сама по себе. Репатрианты из Галиции и Польши знали иврит. Они этим гордились и ставили себя выше других, не смешивались.
Рабочая бригада
Когда получилось организоваться в группу около ста пятидесяти человек, нам дали имя «Рабочая бригада». Мы продвинулись на несколько километров в сторону горы, там местность была равнинной. Установили палатки рядами. Во главе бригады стоял Ицхак Лендберг (Саде). У нас был рабочий график, Витя Ренин был ответственным за его составление. Ему было всего семнадцать лет. Он был умён не по годам, и у него был очень большой авторитет. Мы строили дорогу. Парни приносили большие камни с горы, а мы, девушки, кололи камни молотками на небольшие кусочки. Были девушки, у которых работа спорилась, но у меня не получалось, я всегда себе попадала по пальцам. Ицхак Лендберг говорил мне: “Tы почти плачешь, давай мы дадим тебе другую работу”. Я работала сначала на кухне, а потом в больнице, была правой рукой Евы Хасин. Больница находилась недалеко от Тверии, в доме, который снимали у араба. Я очень обрадовалась этой работе, всегда хотела быть медиком. Врачом у нас был доктор Херш. Когда мы приходили к нему с больным, он говорил: “…что вы хотите…Мало едите, мало спите, много гуляете, много работаете, много танцуете. Tак что вы хотите, чтобы не болела голова?”. (У очень многих была малярия).
Однажды мы с Эмкой решили, что обязаны выучить иврит, так как между собой мы говорили только по-русски. Сказали ребятам, что мы с ними не встречаемся. Мы нашли человека, который был согласен преподавать нам после работы. Нам устроили “суд”. Ицхак Лендберг (Саде) был судьёй, а мы с Эмкой надели чёрные платки и ждали, чтобы услышать приговор. Ицхак дал нам два месяца на изучение иврита. Алфавит я знала из-за идиша, на котором писала маме, это помогло. Мы начали читать и думать на иврите.
Кфар Гилади. Рождение Дана
(Во время Первой Мировой Войны в Верхней Галилее был создан кибуц (коллективное хозяйство) Кфар Гилади. Кибуц возглавлялся группой Шомеров (сионистская организация, сформированная выходцами из России)- Исраелем и Маней Шохат, Иосефом Трумпельдором, Александром Зайдом, Ицхаком Бен Цви. Шомеры занималась проблемами квалифицированной охраны еврейскиx поселений и сельским хозяйством. Р.Б.)
Из Кфар Гилади приехал посыльный, чтобы забрать девушек для помощи в коровнике и сборе хумуса. Поехали я, Эмка и Ципорка, на короткий срок. В Кфар Гилади я познакомилась с Моше, он научил меня ездить на лошади. Мне это очень нравилось. Однажды мы поскакали с ним в арабскую деревню. Араб спросил Моше, являюсь ли я ему женой, а он ответил, что пока ещё нет. Я это восприняла со смехом. Через какое-то время мы с девушками вернулись в рабочий отряд и продолжили там трудиться. Позже я переехала с Лендбергом и его женой в Бухарский квартал в Иерусалиме. Рахель Яннаит Бен Цви была заведующей большого рассадника деревьев. Я была её правой рукой и оставалась следить за хозяйством, когда она уезжала.
Моше стал часто появляться в Иерусалиме, но я не обращала внимание на его ухаживания. Он как-то обмолвился: “ты что думаешь, я приезжаю ради твоих подруг?” Визиты продолжились, и между нами завязались отношения. Он вернулся в Кфар Гилади, а я обнаружила, что забеременела. Друзья по бригаде сказали: рожай ребёнка, мы поможем тебе его вырастить. Одна женщина предложила: “ты мама младенца, а я буду его бабушкой”. Я страдала болями аппендицита, но из-за беременности меня не могли прооперировать. Когда Моше появился в очередной раз, я сообщила, что беременна. Он был ошеломлён. Его реакция мне не понравилась. Он вернулся в Кфар Гилади и многие месяцы не навещал меня. Незадолго до родов он вдруг появился. Я поехала с ним в Кфар Гилади, чтобы всё-таки попробовать жить вместе. Но в моём сердце навсегда остался осадок: он сказал, что приехал, потому что на него повлиял Нахум Горовиц.
До родов я работала в прачечной, вместе с Маней Шохат. Там очень сильно дуло, я заболела почками. Моше привёз меня в больницу в Цфате. Сначала я была у какой-то женщины, потом в больнице, после чего меня взяли в родильное отделение, где на свет появился Дан. Я вернулась с младенцем в Кфар Гилади. Дан начал ходить и понимать очень рано. Когда я работала в яслях, он все время прибегал и мешал мне. Я его посылала принести что-нибудь от тёти Товы, рассчитывая, что он где-нибудь останется. Естественно, с его расторопностью он быстро возвращался с нужной вещью и снова просился на ручки, так что трюк на долгое время не работал.
Встреча с Лукой. Военная школа в Тель Иосефе
Лука был очень популярным у девушек, но он не относился к ним серьезно. В Риву он действительно влюбился, она была красавица. В жизни каждого мужчины приходит момент, когда он влюбляется по-настоящему. Это и прозошло с Лукой. Несмотря на то, что у Ривы уже был ребенок, он не давал ей проходу. (из воспоминаний Бен Цион Ронкин, 1990).
Однажды на наш лагерь рядом с Тверией напали индийские солдаты и стали крушить палатки. Приехали из полиции несколько парней на лошадях, наверное, охранники, и их прогнали. Лука был среди них. Тогда я увидела его в первый раз. Позже мы снова встретились, но уже в Кфар Гилади. Мы стали общаться. Он был интересный. Я прибыла в Страну после революции, a ему были очень близки революционные идеи. К тому же мы могли говорить друг с другом по-русски. Может быть он немного скучал по России, потому что покинул ее совсем юным мальчиком. Он часто приходил в ясли, где я работала. Позже, когда я поняла, что влюбилась, я думала, что наша совместная жизнь будет здесь, в Кфар Гилади, я не предполагала, что он будет все время в разъездах. В 1924-ом году я ушла от Моше.
Про Луку. Родился 1.08.1898
Лука приехал в Израиль в 1913-ом году из Астрахани, из еврейской семьи, в которой детей обучали ивриту. С девяти лет он мечтал вместе с дедушкой переехать в Израиль. Отец пообещал, что если Лука закончит хорошо учёбу, то получит разрешение побывать в Израиле на каникулах. Пятнадцатилетним он прибыл в Израиль и написал семье, что остаётся. Тогда приехал отец и устроил его в гимназию Герцлии. Позже часть студентов пошли служить в турецкую армию. Лука был офицером в турецкой армии. У него были фотографии в красной феске. (В 1915-ом году гимназию посетил Ахмед Джемаль — паша (османский военный и политический деятель). Лукачер был отобран им для учебы в военной школе в Куште. Оттуда он был направлен на фронт Р.Б.).
В семье было четверо детей- Дора, Лука, Цви…, имени младшего брата я не помню. С ним произошел трагический случай: oдин из охранников разбирал ружье, вылетела шальная пуля… брат погиб. Я была с ним знакома, он был очень милый, кудрявый, был у нас как-то в Тель Йосеф. Сестра Луки тоже покинула Россию, Она навестила нас в Кфар Гилади и уехала в Америку. Дора была окулистом. В России она окончила консерваторию, прекрасно пела. В конце своих дней вернулась в Израиль, построила себе в Холоне дом рядом с Цви. Умерла одинокой.
Лука
Военная школа в Тель Иосефе
Лука и Шнеерсон были посланы в Германию обучаться военному делу. Я не знаю почему поехал Шнеерсон. Он вернулся из Берлина раньше. Когда Лука уехал, я была в начале беременности с Видиком. А когда вернулся, Видику уже было два месяца. В течение года Лука не писал, это было запрещено. Весь период был полон секретов. Единственный привет я получила по возвращении Шнеерсона. В Берлине Лука встретил друга юности, с которым учился в гимназии. Тот повлиял на мировоззрение Луки, и он проникся коммунистическими идеями. По возвращении, он не скрывал от товарищей, что его идеология изменилась, но, тем не менее, ему разрешили начать преподавание в Тель Иосефе. Вообще Лука много времени был вне дома, но никогда не рассказывал зачем он едет и куда. Его работа всегда была на секретных должностях, он никогда не работал в хозяйстве, на ферме или в земледелии. «Я не могу тебе сказать, это не личные секреты, это связано с Шомером».
В конце 1922-го года лидерами Шомеров был создана подпольная организация ХаКибуц. Я не буду вдаваться в подробности причины создания тайной организации, так как для этого следует представить подробный анализ политического положения в Стране. Упомяну только, что Шомеры, взяли на себя миссию спасения ишува, так как основная военизированная организация — Хагана — не владела достаточными средствами для обороны еврейского населения и полагалась во многом на защиту со стороны Английского Мандата. Как показала история, последнее было роковой ошибкой. Главным девизом организации ХаКибуц являлся лозунг “Не говорим!“. Только вернувшись в Страну, Рива узнала о некоторых историях, связанных с деятельностью Шомеров и Лукачера, обнародованных после распада организации ХаШомер. Шомеры создали книгу воспоминаний участников событий, которая хранится в Музее Шомеров в Кфар Гилади.
Покушение на Тауфика Бея
Нам достоверно известна история экстренного совещания членов группы ХаКибуц, состоявшегося вскоре после еврейского погрома 1921-го года, зафиксированная в книге Шомеров Пинхасом Шнеерсоном. Тогда Маня Шохат поклялась убить офицера Яффской полиции Тауфика Бея, ответственного за убийства евреев. Однако месть затянулась из-за отъезда Мани. В ее отсутствие у шомеров не получилось осуществить планируемое. По возвращении, Маня убедила членов группы ХаКибуц в необходимости убийства арабского офицера, которое несло не только значение акта мести, но и являлось знаком предупреждения на будущее — евереи не будут пассивно мириться с террором. О плане был оповещен один из военных лидеров Хаганы, Иосеф Хехт. У Шомеров создалось впечатление, что Хехт поддержал их намерения (впоследствии Хехт отказывался от этого, но судя по многим факторам, включая его собственные рассказы о прекрасно выполненной операции—Хехт лишь не желал быть открыто вовлеченным и нести ответственность). Покушение на Тауфика Бея было поручено Лукачеру. Лукачер взял с собой для поддержки Биньямина Бихмана, друга времен Герцлийской гимназии.
Майским вечером 1923-го года на входе в арабское кафе в Яффо сидел темнолицый, небритый человек в потрёпанном пальто. В это время мимо него шел по площади офицер Тауфик Бей, направлявшийся в полицейский участок. Сидевший у кaфе вскочил с табуретки и, подбежав к Тауфику, окликнул: “Тауфик Бей?”. “Так”, — подтвердил Тауфик Бей, обернувшись, и тут же получил две пули в лоб. Звук выстрелов вызвал переполох. Лукачер мгновенно скрылся в направлении Неве Шолом, переоделся в конспиративной квартире в другую одежду, спрятал пистолет, и помчался в Тель-Авив. Там его уже ожидал Бихман. Все завершилось распитием коньяка по случаю успешно-проведенной операции.
Это было единственное политическое убийство, осуществленное организацией ХаКибуц, подтвержденное личными показаниями участников.
Операция Х (экс)
Операция Х (сокращенная версия термина экспроприация) была заимствована из опыта революционного движения в России.
Для реализации планов, связанных с накоплением оружия для охраны еврейского поселения, шомерам требовались огромные финансовые ресурсы. Официального источника поддержки быть не могло, поэтому в данной ситуации действия шомеров соответствовали поговорке “цель оправдывает средства”.
В 1923-м году, в Верхней Галилее члены ХаКибуц, переодетые в форму британских полицейских, задержали в Верхней Галилее торговцев золотом, переправлявших контрабандой золото из Бейрута в Иерусалим. Наблюдение за контрабандистами продолжалось в течение шести месяцев. В операции участвовали Лукачер, Бихман, Цви Кролл, Цви Надав и Хайкинд. У контрабандистов было изъято золото на сумму 15 000 лир. Благодаря помощи еврейских офицеров, служащих в полиции, англичанам не удалось расследовать кражу. Большая часть денег ушло на покупку оружия и строительство закамуфлированных складов для его хранения.
В 1924-ом году члены группы Хакибуц предприняли попытку секретного производства оружия в Афуле. Завод был замаскирован под сельскохозяйственную фабрику. К сожалению, продержаться долго не получилось из-за финансовых проблем.
Ружья Шомеров выстрелили в момент драматических событий 1929-го года, когда стала очевидна неспособность Хаганы сопротивляться арабскому насилию.
Часть экспроприированного золота была отдана на хозяйственные нужды кибуца Кфар Гилади, часть на обучение Лукачера в Германии. Шомеры запланировали создать подпольную военную школу в Тель Йосефе. Была поставлена цель освоить тактику немецкой армии — ставилась задача создания натренированного небольшого войска, состоящего из офицеров и сержантов, которое способно в момент необходимости в одночасье стать костяком большого войска. В Берлине Лукачер учился частным образом у Генерала, который был известен достижениями в партизанской войне в африканских колониях. Р.Б.)
Я был кадетом в офицерской школе в Тель Иосефе. Все дело было секретным. В стране правили англичане. Из-за требований секретности мы не знали точно, что происходит, но чувствовали, что лучше не задавать слишком много вопросов. Часть дня мы работали, часть тренировались. Меня туда направил Йосеф Харит. Как-то вечером, по дороге в столовую он как бы случайно наткнулся на меня и сказал: тебе не повредит разок пропустить трапезу, пойдем погуляем. Мы шли полями. Спускался вечер. Это было осенью. До сих пор помню запах вспаханной земли и земляные комья, о которые мы спотыкались. Когда мы достаточно отдалились, он сказал: ”Видишь ли, Хагана действует недостаточно, надо делать больше. Создать военную организацию, много тренироваться”. Он все время говорил о политическом положении и о связях с арабами. Он считал, что наша организация должна выступать вместе с арабским населением против англичан. В этом была принципиальная разница между нами и Хаганой. Мы знали, что не сможем прогнать арабов отсюда. Нашим главным лидером был Лукачер. Он был красавцем, очень способным и обладал большим влиянием. Проблема заключалась в том, что в Германии он стал коммунистом. Вернувшись из Германии, он сказал, что изменил мировоззрение и верит в коммунистические идеи, но чувствует, что нужно “вернуть долг” и продолжать преподавать. Так и случилось. Я был учеником первого курса, Он был превосходным инструктором, сам ничего не боялся и вселил смелость в нас. (Из воспоминаний Иоськи Меламуда.1990-й год, Израиль).
Рамат Рахель
Тель Йосеф был новым хозяйством, это были земли арабского Еффенди, которые были проданы евреям. Были беспорядки и на наши палатки нападали.
В каждом месте, где только была такая возможность, я брала к нам Дана (он остался в Кфар Гилади со своим отцом). Я думала, что через какое-то время мы вернёмся в Кфар Гилади. В Тель Йосефе мы пробыли не долго, т. к. Лука уже был связан с коммунистической партией. Мы перебрались в киббуц Рамат Рахель.
В Рамат Рахель уже жили люди из Рабочей бригады. Мужчины строили бараки из дерева. Лука был талантлив и в этом. В 1927 году, в больнице Хадаса родился наш младший сын Гидон. Весь период беременности Лука меня не видел. Он был в Каире, в командировке от коммунистической партии. Приехал в тот день, когда я выписалась из больницы.
Группа в Рамат Рахель была очень дружной, все были из России. Абраша, Ева, Малка, Витя Ренин, сёстры Важевские — Рахель и Ганя, Ципорка Колчакова. В Рамат Рахель мы пробыли чуть больше года. Начался раскол между правыми и левыми. Разделились на работе, в столовой… Все мои друзья были левыми.
Рамат Рахель. 1927 или 1928 года.
Я политикой не интересовалась, была занята яслями и всем, что с этим связано — болезни, врачи. Со мной работали сестра и жена Элкинда. (Элкинд и его последователи, в том числе и будущая теща Иннокентия Смоктуновского, Шира Горшман, вернулись в 1929-ом году в СССР, где создали в Крыму сельскохозяйственную коммуну Войо Нова. Большинство людей этой группы были репрессированы). Когда мы приехали в Рамат Рахель место было пустошью — горы и скалы. Был один дом из камня, наверное, арабский и он служил нам яслями пока не построили новый и красивый барак. Мне там нравилось. В тот период родилось около двадцати детей.
Однажды Лука объявил, что мы должны покинуть Рамат Рахель, и не показываться там среди левых. Было два выбора — Тель Авив или Иерусалим. Мы выбрали Тель Авив, потом что у Гидона была проблема с искривлением позвоночника, ему было тогда десять месяцев. В Тель-Авиве была возможность купать его в море.
Тель-Авив. События 1929-го года
…мне жаль, Цви, что ни ты, ни Дора не успели узнать Луку. А его нужно узнать. Я живу с ним уже шесть лет и в действительности узнала его за эти два года, что мы ушли из Гдуда. Только теперь я начала ценить его. Цви, если ты меня немного знаешь, то знаешь, что я умею ценить объективно даже самого близкого человека. Я считаю Луку одним из самых лучших людей, которого я встретила, я не говорю о нем как о прекрасном отце, хорошем муже, но именно как о человеке с сильным характером и прекрасным сердцем. Он скрытый, не говорливый, потому трудно узнать его. Но в нем есть много чуткости,” товарищества” …. (из письма Ривы к Цви и Доре, 1929 год)
Зимой я приносила морскую воду, грела её и купала Гидона. Лето он проводил на берегу, я делала с ним разные упражнения. Жизнь была трудной, я не могла выйти на работу. Лука зарабатывал четыре фунта, из которых два мы платили за маленький домик с небольшим садиком. Я выводила детей во двор, а сама убирала в доме. Вытаскивала всё на балкон, и смотрела на них через окно.
Сыновья. Тель-Авив, 1929.
Семья. Тель-Авив, 1930.
Дан проводил у нас много времени после того, как сломал руку. Лука построил во дворе устройство с верёвками и кольцами, чтобы Дан мог делать упражнения. Состояние Гидона улучшилось, в год он уже хорошо ходил. Однажды я поехала за книгой, а когда вернулась, Лука с радостью рассказал мне, что Гидон хотел добраться до гвоздей и молотка, и начал ходить.
Тель-Авив, 12.9.29
Дорогие Цви и Дора. На прошлой неделе послал вам письма. Вы, вероятно, беспокоитесь. Не телеграфировал, ибо по положению пришлось бы ежедневно посылать телеграммы …
Вкратце можно описать события так: с ведомства и содействия правительства был учрежден погром на весь еврейский ишув. Как всегда, палка имеет два конца. Правительству нужен был именно погром, но после двух погромных дней действия арабов приняли характер восстания против правительства, как это имело место в чисто арабских местностях как Наблус, Газа, Беер Шева, и даже Иерусалим. В итоге 126 убитых евреев, 330 раненых, 50 сирот, разграбленные и сожженные дома и целые поселения. Статистики убитых арабов не имеется, но их вероятно за 1000 убитых. Большая часть пала от огня прибывших войск и аэропланов.
Что побудило национальных арабских клерикалов, во главе которых стоит Иерусалимский Муфтий, который является и религиозной главой мусульман палестины — это личный расчет поднять свой имидж. Но они подняли народ под лозунгами “Евреи хотят забрать мечеть Омара и Долой Бальфурскую декларацию!”.
Правительству же нужен был погром
-
Дабы дать по шапке арабам (вы требуете парламент, но ввиду того, что вы звери никаких переговоров по сему поводу вести с вами не будем)
2. Стрельнуть в еврейский сохнут (как писал колониальный официоз 22 августа: бизнес разрешат делать побольше в Палестине, ночтоб было поменьше национальных требований)
3. Дабы иметь вескую причину перевести несколько тысяч солдат из Египта в Палестину, ибо из Египта англичане принуждены вывести часть своих войск, подчиняясь требованиям националистов.
Теперь положение идет на успокоение, но национальная ненависть между евреями и арабами налицо. Идет отчаянная пропаганда с обеих сторон за экономический бойкот. Чем это кончится неизвестно. Вся страна ждет следственную комиссию в начале октября.
Личное положение неважно. Я перестал рыскать в поисках работы и решил посвятить 5-6 месяцев изучению определенного ремесла. Выбор пал на землемерческую ирригацию. Для этого я стараюсь сделать заем в 50 фунтов в банке. На будущей неделе получу ответ.
Сюда прибывает Коген, редактор Фровертса. Постараюсь его увидеть. Рива и дети здоровы. Статью вышлю на будущей неделе.
Будьте здоровы и счастливы, Ваш любящий брат Рахмиель”
“Здравствуй Цви,
Про мои личные дела ты узнаешь из моего письма к Доре. И экономическое состояние не блещет. Еврейская сторона провалилaсь в следственной комиссии. Получилось, что евреи сидят сейчас как бы на скамье подсудимых и ждут приговора. Провал в разных аспектах: В первую очередь, еврейская сторона ограничилась только доказательствами, что арaбы грабили. Они Убивали. Ограничиваться в этой области — это смешно. Нет надобности указывать на свидетельства и приводить примеры тому, что арабы убивали евреев. Во вторую очередь это свидетельство [читай: свидетельства] выставили сионизм нечестным. Свидетели-спецы [эксперты], в экономических вопросах ограничились только доказательством, что сионизм обогащает арабов и приносит им благословение. Смехотворность такой постановки вопроса в том, что для того ли создавался сионизм и для того ли приезжают евреи в Израиль?
Провал в третьем аспекте заключается в том, что еврейская сторона не заявила сионизм в политической плоскости и не обвинила правительство в том, что то не стреляло по арабам в начале беспорядков (Свидетельство Горовица) и сократило свои требования только до увеличения военных сил в стране (Свидетльство Смиланский-Сакер).
Арабы, естественно, не затронули вопросы убийств и не захотели в них углубляться, и начали вести широкую политическую атаку против декларации Бальфура и за установление парламентарного правления в стране.
«Доар Хайом» представляет следственную комиссию, как второе дело Дрейфуса, а «Давар» и «Хаарец» задают вопрос, каким образом мы оказались на скамье подсудимых?
В еврейском ишуве множатся предложения по выходу из сложившегося положения и эти предложения вращаются вокруг арабского вопроса. Выявилось много сочувствующих арабам. Из-за радикальных предложений особенно страдает «Брит Шалом» Доктор Магнес навлёк на себя град нападок и оскорблений. Его готовы побить камнями.
Члены следственной комиссии продемонстрировали открытую симпатию к арабам, кроме Сагиля (член партии «Авода»), хотя последний и искал ответ на вопрос: «Будут ли смертные приговоры, а также денежные и коллективные наказания способствовать улучшению отношений между арабами и евреями».
Вот так вкратце обстоят дела. Что говорят про наше положение у вас?
Лука”
В Иерусалиме
Когда Гидону исполнилось два года мы переехали в Иерусалим. Мы жили с Зиной и Йосефом Эткиным в большом доме с огромным балконом. Дом был красивый и снаружи, и изнутри. У детей была мраморная ванная. Я преподавала в учебном заведении им. Натана Штрауса для неполных семей и проблемных детей. До этого времени в бригаде были дети только старше 3-х лет, поэтому ещё не было яслей. В Иерусалиме жила женщина — немка, наверное, санитарка. Она помогла мне создать ясли. Я получила от неё инструменты и инвентарь, она ко мне очень хорошо относилась. Дети оставались у нас с утра до вечера. Я устроила на работу Малку. Рося тогда уже вернулась в Россию с группой Войа Нова (новая жизнь).
Гидон всегда требовал конфету. Лука брал с собой конфету, выходил с ним посмотреть на цветы и говорил: «Вот растёт одна большая конфета». Гидон искал тогда внизу, не растёт ли ещё одна.
Иерусалим, 9.1.30
Родная Дорочка.
Новостей отрадных нету, но и не плохо. От 15 декабря до 15 января трудненько приходится, ибо закрыли детский дом, где Рива работала, а я лишь работал 3 дня в неделю. Но 15 января детскоий дом вновь откроется, и я начинаю работать полный месяц. Буду работать до конца марта. Тогда кончается сезон установки оросительной инсталляции в апельсиновых плантациях. Мне все-таки хочется подучиться, необходимо получить основательнную теоретическую подготовку. Но не вижу перспектив достать денежных средств. На Детский дом много расчитывать нельзя. Его бюджет не крепок… Лука.
Однажды Лука пришёл в сопровождении полицейских. Произвели обыск, но ничего не нашли, т. к. он ничего не держал дома. Естественно, весь дом перевернули. Перед первым мая снова пришла полиция и снова произвели ночной обыск, искали коммунистический материал. Лука в этот момент писал статью про положение в Палестине. Он дал мне написанное, и я спрятала это в бюстгальтере. Гидон, скорее всего видел, и всё время спрашивал: «Что ты там спрятала?». А Видик уже понимал, что нужно молчать. Он испугался, ведь это уже был второй обыск.
Луку арестовали (за коммунистическую деятельность против Британцев Р.Б.), а я это скрывала от всех. Ведь все были сионистами и меня бы уволили с работы. Я изображала себя счастливой, чтобы никто ничего не заметил. Навещала Луку в тюрьме вместе с детьми. Гидон говорил: когда я вырасту, то куплю себе большие ботинки и сломаю все двери, чтобы не было тюрем. Видик, наверное, понимал, что этого нельзя сделать ботинками. Я не помню сколько времени Лука просидел в тюрьме, но когда его освободили, то ему нельзя было выходить из дома после шести вечера. Он не мог работать и проводил много времени дома. Было трудно. Через какое-то время мы переехали на другую квартиру.
25.08.30
Тель Авив
Здравствуй Цви,
Наконец-то я вышел на волю. Сара рассказала мне, что тебе
передали подробности из газет. Там всё искажено. Не важно.
Главное, что я смирился с приговором, быть под надзором полиции,
что означает, что в течение двенадцати месяцев я должен являться
туда три раз в день. Кроме того, мне запрещено выходить за порог
своего дома после заката и до восхода.
Эта ситуация делает невозможным продолжение работ по
организации поливки на плантациях цитрусовых или другой работы
в Тель Авиве. Нет никакой возможности. Я подал просьбу о
переводе меня в Иерусалим. Ответ пока не получен. В Иерусалиме у
меня есть кое-какие договорённости, чтобы устроиться хоть куда-то.
Если бы я предстал перед судом с судьями, я был бы
полностью оправдан, так как против меня не было никаких
юридических доказательств. Поэтому меня судили
административным судом, где было достаточно свидетельства двух
глухих охранников, и судья уже осуждает обвиняемого. Подлая
пресса не опубликовала содержание их свидетельств, потому что
тогда народ бы понял в каких глупостях меня обвинили, вроде
привоза бедуинов или подстрекательства бедуинов в районе Тверии
против евреев и правительства.
Сейчас я нахожусь у тёти. Ей, бедной, приходится терпеть. Но у меня
нет выбора — просто нет другого варианта существования. Суд и
гаранты поглотили немало денег, и мы утопаем в долгах. Хорошо
ещё, что Рива работает.
Я не знаю, в каком вы сейчас положении, но я телеграфировал Доре,
чтобы она раздобыла мне 30 израильских лир. Пусть сделает займ в
каком-нибудь финансовом учреждении. Эти деньги смогут
вернуться. По окончании года освободятся денежные гарантии.
Особенно страдает от этого тётя, так как она вложила в гарантии
значительную сумму денег, и это влияет на её бюджет.
Особенно жалко журналистский материал, который у меня забрала
полиция. Обширный материал, который мог послужить основой для
нескольких статей. Я не знаю примет ли “Цукунфт” мои статьи,
нужно будет поискать другой журнал.
Мой арест произвёл сенсацию во всех кругах. Будет трудно найти
работу. Поэтому я обдумываю перебраться через год на какое-то
время в Европу. В любом случае, моё положение сейчас туманно.
Я послал Доре фотографию детей. Дети действительно очень милые.
Тебе я тоже сделаю фотографию, у нас их забрали, и когда станет
полегче нужно будет заказать ещё полдюжины. Прилагаю
фотографию для пересылки в Астрахань. Я бы сделал это сам, но у
меня нет адреса.
Будь здоров. Я рад, что ты хорошо продвигаешься в учёбе. Жду
твоего письма и твоих вопросов.
Твой Лука.
Иерусалим 20.11.30
Родная Дорочка,
……Как ни скверно мне теперь и экономически, и общественно (быть под надзором полиции, три раза в день являться в полицию а с заходом солнца сидеть дома до восхода) все-таки не унываю. Свет для меня еще клином не сошелся. В конце концов получил разрешение поселиться в Иерусалиме. Работу пока еще не достал. Рива еще пока работает в Детском доме. Начал собирать материал для статьи. Полиция забрала весь собранный мною материал. Думаю написать обстоятельную статью. Начал уже было писать, но скарлатина детей помешала. Теперь они выздоровели-буду продолжать… Лука
Отъезд в Россию
Из воспоминаний Дана, 1990-й год, Израиль.
Я помню день, когда сопровождал маму в Хайфский порт. Мы выехали из Иерусалима. В тот день Лука надел странную шляпу австралийского типа, и я обратил внимание что он всем пожал руки, а с некоторыми целовался. Помню и маму с двумя детьми. Всю дорогу мы обсуждали, подниматься ли на борт корабля. Мой отец, Моше Элиович, приехал за мной, заставил меня поцеловаться со всеми. Мама вытащила деньги из кошелька и сказала ему: “купи мальчику подарок”. И все.
Дети переболели в лёгкой форме скарлатиной. После этого началась подготовка к переезду в Россию. Мне нужно было забрать из Кфар Гилади все документы. Всё было на мне, потому что Лука уже не мог отлучаться из дома. Я передвигалась на телегах. Мне нужно было получить брачный договор, чтобы доказать, что мы женаты. Без этого нельзя было купить билеты. Это взяло около двух-трех месяцев. В Триесте поднялись на итальянский корабль. Там стоял военный в чёрной форме и красной рубашке. Гидон спросил: “кто это?” Ему ответили — фашист. Маленький Гидон показал ему язык.
Вена
“Вена, 16.5.31
Дорогие Дора и Цви. Как видите мы уже в Вене. Через пару дней я еду в Москву. Рива с детьми пока остаются здесь. Они находятся у матери Ривы. Вероятно, мои последние письма к вам вы получили. С трудом, после долгих переговоров с начальником тайной полиции я получил разрешение оставить Страну… Лука”.
Я не помню, как мы добирались из Триеста в Вену. В Вене была мама, моя сестра Циля, брат Лейзер, две тёти. Все жили в доме дяди Залмана. У него была фабрика по производству станков. Такая же фабрика была в Будапеште и в Вильно. В Вильно фабрика существовала с 1903-го года.
Цилиному сыну Виктору было тогда восемь лет. Мы все вместе гуляли по Вене, дети хорошо играли друг с другом. Гидон просил у прохожих Цен — Грушен (Zehn Gruschen — десять грошей), чтобы купить мороженое. Он был очень милый егоза. Однажды он забрался на окно на втором этаже в квартире брата Залмана. Тот жестом показал мне не кричать, схватил тихо Гидона сзади и так его спас. Однажды Видик исчез. Мама мне сказала не волноваться, решив, что он, наверное, у Цили. Выяснилось, что он ушёл сам по себе. Я его спросила: «Как ты нашёл дорогу?», а мне в ответ: «Ведь мы уже там как-то были». До сегодняшнего дня он прекрасно везде ориентируется.
В Вене мы пробыли около трёх месяцев. Семья купила нам тёплые вещи, с которыми мы поехали в Россию. Они всегда дарили нам много подарков. Когда родился Гидон, мама послала детям разные вещи, а мне бархатное платье в синюю полоску и белым воротником из хорошей ткани. Я его носила и в Тель-Авиве, и в России. Я помню, как попрощалась с мамой, я помнила это много лет. Она бежала за поездом… это было за год до прихода Гитлера. В 1937-ом ее не стало. Все остальные, за хорошую плату, могли ещё уехать. Мой брат и кузен бежали в Америку. Циля уехала в Лондон.
(Рива каким-то образом сохранила возможность переписки с Цилей. Благодаря этому она могла обмениваться письмами с Даном. Сын Дана рассказывал мне, что раз в месяц его и братьев ставили на балконе “фотографироваться для бабушки”. Письма и фотографии отсылались в Англию Циле, а оттуда переправлялись в Россию. Р.Б.)
В России
Летом 1933-го года я проводила отпуск в городе. Из близких товарищей осталась дома только Рива, жена Лукачера. Мы проводили много времени вместе. Ее сыновья уехали в лагерь на все лето, а муж находился в доме отдыха, и она, взрослая женщина старше меня на 14 лет, рассказала мне историю своей любви и обнажила передо мной свою сердечную боль: “Что я сделала, как я могла оставить сына из-за любви?” (Из воспоминаний Леи Трахтман-Палхан)
В Москве нас встретил Меир — сын Селы, муж Нехамы Куперман. Нехама приехала обратно в Россию только в 1931 году. Мы жили в университетском общежитии. Часть здания была отведена для иностранцев. В университете учились люди из 84-х стран, в том числе и из азиатских республик России.
СССР, 1930.
Тогда приехали основатели коммуны Войа Нова, левые из Израиля. Часть из них покинула «Вио Нова». Среди них Нехама Блауштейн с мужем, Рохка и Анька Ежевские, два очень симпатичных брата, чьи имена я забыла. Вначале мы очень много встречались, я не могла без них жить. Отличники в работе и учебе. Пели песни про коммунизм, были большими патриотами и восторгались Россией, и все исчезли. Всех сослали в Сибирь.
Я начала работать в садике при университете, где Лука изучал и преподавал полит экономику. Лука знал английский, иврит, французский, турецкий, арабский, немецкий. Французский он выучил в гимназии, английский выучил сам в Израиле. В России у него был частный педагог. В 33-ем или 34-ом году Лука закончил учиться и преподавать. Он думал, что его пошлют на работу на Ближний Восток. Это было ожидаемо, так как об этом говорилось ещё до поездки в Россию. Мы планировали, что он вернётся на Восток, а через какое-то время, когда про него забудут, и в Израиль.
В Крыму был дом отдыха для студентов из университета, в котором Лука учился. Это было на берегу моря, недалеко от Феодосии. Место называлось Отузы (сегодня Щебетовка). Там было большое, аккуратное и красивое хозяйство, фруктовые деревья. Выращивали свиней, из которых там же делали колбасу. Всё это посылалось на кухню, в университет для студентов. В Москве в то время было распределение и всё выдавалось по купонам. В то время хозяйство начало приходить в упадок. Люди из округи постоянно воровали. Директор — татарин хотел уволиться, боялся, что из-за краж его арестуют. Лука был послан исправить положение, и он действительно это сделал. Я работала на кухне, занималась расчетами.
Там мы были вместе до 1935-го, около трёх лет. Лука ездил в Москву добиваться перевода обратно. По своей натуре он был революционер. Все были им очень довольны. Когда он приехал в Москву, то снова начал работать в университете. Он ждал квартиры, чтобы перевезти нас. Обычно он посылал нам открытки, каждый день. Это был договор, между нами. И вдруг связь пропала, я начала быть неспокойной, чувствовала, что что-то произошло. Написала мужу Селы, который был хорошим другом Луки, но он не ответил. Позже я получила телеграмму от грузинской учительницы, которая тоже училась и преподавала в Университете. Телеграмма гласила: «Приедет не скоро, крепись, мужайся. Лия».
Из мемуаров Гидона:
Мама растерялась и не знала, что делать. Деньги кончались, мама не работала, да, в сущности, не имела никакой специальности. В Палестине она была медсестрой, кончила какие-то краткосрочные курсы. Диплома не имела и работать по этой профессии не могла. О нашем бедственном положении узнал сосед Любчинский. Он предложил немного денег и пообещал с устройством на работу, но посоветовал в первую очередь поехать в Москву на Лубянку, в приемную НКВД. Любчинский обещал взять заботу на себя о детях. Мама очень боялась оставить нас одних, но послушалась и поехала в Москву. В приемную на Лубянке была огромная очередь. Выстояв ее, мама получила доступ к окошечку. Подала свои документы и сообщила, по какому она вопросу. Ей предложили подождать, и через некоторое время дежурный сообщил ей, что ее муж арестован за антисоветскую деятельность по 58-ой статье, и добавил: «Вы женщина молодая, красивая, советую снова выйти замуж».
В начале 1936-го года я получила письмо от Луки, через месяц, после того как он был арестован, в котором он говорил, что не знает в чём его обвиняют, и что он не чувствует за собой никакой вины. “Они говорят, что Абу Зима, что-то про меня сказал” (советник министра иностранных дел по делам Востока). Абу Зима ранее был секретарём коммунистической партии в Израиле. Лука посылал из Израиля статьи о положении на Востоке в международное коммунистическое движение.
Сначала Лука сидел в Москве, в «Бутырке». Я передала ему туда одежду и немного денег. Получила от него только записку: «всё получил в посылке», но не более. Затем он был сослан на Соловки. Страшный остров далеко-далеко на севере… Оттуда я писем не получала. После этого Дудинка и Игарка. Места, где полярный день и полярная ночь, температура до -55. Я послала ему балаклаву (шапка против холода, в которой видны только глаза). Там они работали на лесоповале. В конце ссылки он был в лагере в Норильске. Там он работал на постройке медного завода. Я не видела его 5 лет, он освободился в апреле 1941-го.
Лука послал документы в Москву, но они оттуда были почему-то переадресованы на Кавказ. Документы, которые снимут с него всяческую виновность. Он не понимал почему его арестовали и не был согласен с обвинениями. Я получила письмо, что он поехал в Георгиевск, т. к. документы попали именно туда. В Георгиевске было много освобождённых арестантов. Лука сказал мне, что для такого коммунизма не стоит умирать.
(несмотря на коммунистическую идеологию, Лукачер не имел иллюзий насчет Сталина. Из письма Лукачера к брату Цви, 1929-й, Тель-Авив:
Сталин, точнее сталинизм, точнее Сталин и Г.П.У. ……есть разница между Сталиным и Николаем с его охранкой. Над мужиком легко взять власть, говорят. Татары властвовали 400 лет над мужиком, семья Романовых притесняла мужика в России, а мужик страдал. А сейчас мужик покорился Сталину и его ГПУ, но конец Сталина будет таким же, как у Чингиз Хана и Романовых.
На Кавказе он работал на складе, выдавал рабочим инструменты. В августе 1941-го года мы с детьми отправились в Георгиевск. Мы ехали поездом, взяли с собой несколько чемоданов. Лука писал, что следует брать с собой даже посуду. Приехав рано утром в маленький городок, сев у невысокого забора, мы увидели кудрявого, хорошо-сложенного человека, который пошёл помыться у колодца во дворе. Я удивилась, что он выглядит после лагерей таким красивым. Дети были рады. Он был с детьми гораздо мягче чем я. Дети всегда говорили: “Мы хотим идти гулять с папой. Он нам все покупает что мы просим, а ты нет”. Мы переехали в однокомнатную квартиру, где жила одинокая женщина. Она нам готовила и всё покупала, пока не пришли наши вещи. Я привезла даже швейную машинку. Я нашла работу секретарём и бухгалтером одного крупного завода. Каждый раз кого-нибудь мобилизовали, и мне давали дополнительную работу. Мы ели в заводской столовой, я брала дополнительную порцию домой и готовила ужин. Хлеб мы тоже получали по карточкам. Там был очень большой и недорогой рынок, но хлеба не хватало. Я покупала белые жаренные семечки, и дети разгрызали их для Луки, так как в лагере у него выпали зубы (нехватка витаминов). У него были вставные челюсти. Раньше у Луки были очень красивые зубы, белые, как сахар, поэтому он много смеялся. Он был красивым, тогда всё было красивым…
Лука рассказал, что в лагере были профессора и образованные люди. Это была цель Сталина — покончить со всей интеллигенцией. Они выглядели очень плохо, измученно, так как не заботились о себе. Лука старался держать себя в форме, ведь он была военным, очень дисциплинированным человеком. Когда я просила, чтобы он рассказал о жизни в лагере, он отвечал, что ничего рассказывать не будет, потому что подписал в лагере документ о неразглашении.
Когда Лука был в Георгиевске, он должен был встать на учёт в военкомате, ему было тогда сорок три года. Его попросили возглавить партизанское движение на Кавказе. Он возразил: “кто мне поверит после того, как я отсидел в лагере?”, и не согласился. Его забрали в армию, но вскоре освободили — в лёгких нашли какое-то пятно. Весь организм ослаб в лагерях. Ему дали несколько месяцев на восстановление, а после снова призвали. Из-за лагерного прошлого он был солдатом, а не офицером, коим на самом деле являлся. Лука служил в городе Краснодон. Перед тем, как его переправить дальше, ему дали десятидневный отпуск. Он приехал в Георгиевск и сказал, что собирается бежать обратно в Израиль через Кавказ и Турцию: “они меня больше не удержат”. После его отъезда я получила открытку: “были горячие» дни”. В июле 1942-го года пришла другая открытка, в ней было написано: «Нас посылают в самую горячую точку, нет шансов, что я оттуда вернусь. Постарайся поехать к своей сестре в Свердловск”.
В Георгиевск прибыл военный, с которым Лука успел передать мне привет перед отправкой в Сталинград. Я попросила военного перед возвращением зайти ко мне, чтобы я передала сигареты для Луки. Он всегда курил, кроме времени, проведенного в лагерях. Там нечего было курить. Я передала сигареты, а через несколько недель меня вдруг вызывают на работе. Меня ждал этот военный. Он подошёл ко мне и сказал, что еле добрался до места, где должны были находиться солдаты, но их уже переправили дальше. В военкомате спешно собирают документы. Хаос с приближением немцев. И это был конец. Позже я получила сообщение: “Ваш муж погиб в боях за Родину”.
В августе 1942-го немцы стали бомбить вокзал в Георгиевске, а потом и завод. Ко мне пришли дети и сказали: «Мама, что ты здесь сидишь? Все уже покинули город». Я зашла домой, взяла что-то, и мы ушли пешком, толкая телегу с вещами. И так мы шли три месяца….
Из мемуаров Гидона:
Мы пошли на восток. Слава богу, знали, в какую сторону идти. Поклажа оказалась большой. В первые часы мы этого не почувствовали. Шагали бодро, с хорошим настроением по грунтовой дороге, пролегающей по степи. Шли уже несколько часов. Стало вечереть. Посмотрели в сторону Георгиевска, а он был окутан пламенем, наверное, шла бомбежка. Мы шагали одни. Вокруг никого. Так и удалялись от Георгиевска. Попались кукурузные поля, и мы наломали початков. Проголодавшись, остановились, разожгли костер и сварили несколько початков кукурузы. Никаких мясных консервов у нас не было. Во-первых, они отсутствовали в магазинах, на базаре тоже. Во-вторых, сборы и уход наш из города были спонтанными, без тщательной подготовки. Еще какую-нибудь неделю назад нам и в голову не приходило, что возникнет ситуация, когда придется покидать дом…
…Когда стало смеркаться, мы услышали вдалеке взрывы, а через некоторое время над Георгиевском появилось яркое зарево. Видимо, бомбежка шла очень интенсивно. Стало темно. Мы расстелили одеяла и улеглись спать. Надо сказать, что действовали мы довольно легкомысленно. Нам и в голову не пришло, что в степи могут водиться волки, шакалы, лисы, змеи. Смелые мы были ребята. Тон задавала наша замечательная мама. Вот что значит пройти героическую школу с отрядом Иосифа Трумпельдора. Вот что значит пройти школу жизни в Палестине. Вот что значит выйти победительницей в борьбе за существование, когда осталась одна с двумя сыновьями после ареста мужа.
В следующий раз я попал в Георгиевск только в 1972 году, через 30 лет. Было бы интересно вернуться на старые пепелища. Приехали!
Спросили у прохожих, где улица Ленинградская, и пошли. Надо было найти домик с номером 127. Долго шагали под палящим солнцем. Наконец отыскали дом с нужным номером. Зашли во двор. Там на стуле сидела сгорбленная старушка. Я спросил:
— Гордиенки здесь живут?
— Здесь.
— Можно Марию увидеть?
Старушка ответила:
— Это я.
— А я Гидон, жил у вас в 1942 году.
— Никакого Гидона не знаю.
— Как же, в 1942 году мы снимали у вас комнату. Семья, муж с женой с двумя сыновьями, Витей и Гидоном.
Старушка вскочила и бросилась мне на шею.
— Боже мой, а я думала, что погибли. Целый год не трогала ваши вещи. Все надеялась, что вернетесь, когда немцы уйдут. Потом настало голодное время, и стали продавать ваши вещи. Только ручная швейная машинка осталась. Она у Нюси, которая с семьей живет в станице Незлобная.
Я спросил, может быть, фотографии сохранились, в таком большом портмоне.— Не видела. В вашей комнате жили немецкие солдаты.
Потом Мария угостила нас замечательным борщом, и я ей вкратце рассказал, что с нами случилось.
Мария же описала происходившее там. Мы узнали, что за Георгиевском, по дороге к станице Незлобная, рвы с 14 тысячами расстрелянных евреев.
В 1962-ом году Рива получила письмо об амнистии: “Ваш муж был осужден в измене Родине по причине фатальной ошибки”. Ей назначили офицерскую пенсию. В тот же год прибыл в Москву Дан. Рива ждала этого момента тридцать лет.
Бабушка была в моей жизни с самого детства. Платок на голове, скромное платье, фартук, серьезное лицо в глубоких морщинах, сильный взгляд темных живых глаз… Я помню ее кормящей голубей в парке, колдующей над целебным напитком из волшебного гриба, заваривающей настойку шиповника. Вот она штопает одежду, подметает пол, режет овощи для свекольника, медленно несет тяжелую сумку с продуктами. Вот она сидит в кресле читает журналы на иврите. Всегда при деле. Никогда не жаловалась, никогда не рассказывала о своей героической молодости, о том, что пришлось пережить. И только в нынешнем 2020-м году, благодаря всесильной интернет-паутине, ниточками соединяющей прошлое и настоящее, получила я от нее привет-тетрадку воспоминаний, о существовании которых ранее не догадывалась. Большим потрясением было найти письма 90-летней давности, увидеть почерк, услышать впервые в жизни голос Луки. Сложно называть его дедушкой, я уже взрослее того талантливого смелого человека, исчезнувшего во мраке войны.
Дан и Рива
В 1990-м году, как и многие другие еврейские семьи, мы репатриировались в Израиль. Рива поселилась в красивом доме Дана в Кирият Тивоне. За эти годы выросли его сыновья, выросли его внуки, выросли эвкалипты в Рош Пине, которые Рива сажала с товарищами по Рабочей бригаде, выросла Страна, а Дан состарился. Рива прожила в новой семье два счастливых года: “Вернувшись через шестьдесят лет, мне порой кажется, что вся эта жизнь в России была сном. Я спала, а теперь проснулась…”
Рива Мишель похоронена на кладбище Шомеров в Кфар Гилади. Как погиб на войне солдат Лукачер и где он захоронен нам знать пока не дано. Из года в год, среди живописных холмов Верхней Галилеи, во время торжественной церемонии поминания Шомеров, сливаются в единый аккорд их имена.
Хьюстон, США. 2020 год
Использованные материалы
Письма из госархивов Израиля
Воспоминания Ривы Мишель 1990
Интервью Рут Баки с Ривой Мишель (Маарив, 1990)
Yaacov Goldstein “From fighters to soldiers” 1998
Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2021/nomer2_3/buhman/
