(окончание. Начало в №5-6/2020 и сл.)
Глава VI
“Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит —
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия…”
А.С. Пушкин
Чуть раньше — и неожиданно, как это чаще всего и происходит в Израиле — мой хороший знакомый по Новосибирску скрипач Абраша Копелев предложил мне поработать в соседнем к Герцлии городе — Раанане — в качестве учителя игры на скрипке — в религиозной школе после обеда. Всё началось с одного часа в неделю — когда надо было подменить его, не успевавшего из другой школы. А кончилось тем, что я пять лет проработал “в проекте” с утра в общеобразовательной школе.
Проект заключался в том, что весь первый класс делился на шесть групп разными педагогами: скрипачами, виолончелистами, альтистами, причём, все дети, независимо от способностей, должны были обучаться два года на струнных, потом два года — на духовых, потом — на гитаре и т.д. Как вторая работа, это было хорошо — давало стабильный заработок на условиях работника мэрии. Каждый учебный год завершался концертом, в котором ученики играли под аккомпанемент записи инструментального ансамбля — во дворе школы или в городском зале — в присутствии работников мэрии и родителей — ко всеобщему удовольствию.
Но через пять лет набор в эту школу упал, количество часов сократилось, мне предложили перейти в религиозную школу для начинающих, директор которой искал учителя для учеников первого класса своей вновь созданной школы. С удовольствием продолжил заниматься своей первой специальностью в этой школе, где уважения к педагогу со стороны учащихся было больше, чем в светской, а условия — значительно лучше. К тому же тут надо мной не было никаких начальников, кроме самого директора школы.
Всё начиналось с покупки инструментов, обучения маленьких скрипачей держать скрипку и смычок, а заканчивалось ежегодным отчётным концертом, для которого я делал аранжировки, и сам исполнял второй голос. Всё это, не считая игру под записи аккомпанемента инструментального ансамбля. Это концерты имели неизменный успех и вызывали у учеников и их родителей желание продолжать занятия.
В 2015 году, моя жена прошла сложнейшую операцию в больнице Ихилов — ей заменили на ноге кусок артерии в 33 сантиметра, который стал непроходимым, на искуственный заменитель из пластика. Причём, условием было — бросить курить. Поскольку сама она этого сделать не могла, пришлось купить в аптеке замечательный немецкий препарат “Чампекс”, который помог ей преодолеть эту вредную привычку, владевшую ею в течение 50 лет! В этом же году я потерял старшего брата, который ушёл в возрасте неполных 88 лет из-за опухоли мозга.
После того, как моего первого директора консерваториона “ушли на пенсию” в 2000-м году (а “ушли” его чиновники мэрии за слишком хорошие условия, которые он создал своим работникам — в основном, “русским”), на его место претендовали несколько достойных и образованных людей. Но в мэрии предпочли бывшего киббуцника — лизоблюда и неуча — поскольку он меньше всех прочих требовал от неё. По образованию он был дирижёром любительских хоров — закончил семинар, не дававший даже первой академической степени, пробовал в консерваторионе дирижировать духовым оркестром — правда, без особого успеха — и в итоге был вынужден пригласить на эту роль профессионала.
Он, как ни силился, не мог понять, для чего нужна нашим ученикам теория музыки, сольфеджио и музлитература, едва появившись в 2001 году, начал пытаться сократить мою и без того жалкую нагрузку в треть ставки, что вызывало с моей стороны естественное сопротивление, походы в мэрию, письма в Министерство просвещения (которые возвращались к нему, вызывая бешеную ненависть ко мне), выступления на собраниях педагогов и т.д.
Проявлялись эти попытки периодически: первая — в 2004, если не ошибаюсь, году. Она привела к конфликту и отказу с моей стороны выполнять его непрофессиональные требования. Тогда я решил, за неимением лучшего выхода, организовать письмо педагогов в мэрию с просьбой сменить нам директора, как не имеющего необходимой подготовки по специальности, что было очевидно и формально, и по жизни. Разумеется, это было равноценно самоубийству — ведь он прошёл по конкурсу в этой самой мэрии (можно себе представить, что это был за конкурс!).
К счастью (мне казалось, что к несчастью), почти никто из педагогов меня не поддержал в силу разных причин (страха, выгоды — как Шавинер, который, работая у директора школы в хасидском хоре в качестве пианиста, сам его и привёл в мэрию и предложил участвовать в конкурсе на должность, к которой тот не имел ни малейшего отношения; в то же время скрипач Копелев и ещё 2-3 педагога меня поддержали).
Тогда я решил просить личной встречи с мэром города Яэль Герман, чтобы сообщить ей об этом (что тоже было равносильно самоубийству). Незадолго до этого она была приглашена мною на церемонию награждения премией Премьер-министра (на которой присутствовал — по моему же приглашению — и вышеупомянутый директор герцлийского консерваториона!), бывала не раз в качестве слушательницы и на симфонических концертах c популярными солистами, в которых звучали мои оркестровки. К счастью, и на этот раз ничего не вышло уже на уровне секретаря: последняя заявила, что мне — простому учителю музыки из консерваториона (хоть и композитору, и аранжировщику, и доктору музыки) не по чину встречаться с самой мэршей города, а лучше встретиться непосредственно с её замом по культуре, в ведении которого находятся и музыкальные школы. На это предложение с моей стороны последовал решительный отказ, т.к. на предыдущую просьбу о помощи он мне ничем не помог.
На этом всё и кончилось бы, но секретарь, как видно, снизошла к моей просьбе и передала её мэрше, т.к. через пару дней в моей квартире зазвонил телефон. Звонил сам заведующий отделом культуры мэрии. Он спросил, в чём дело. Я ответил просто — что директор не даёт возможности нормально работать. Он обещал всё уладить. На следующий день позвонил директор и назначил мне встречу. На этот раз он был предупредителен, предложил сделать на мой выбор чай или кофе и обещал все свои вздорные претензии оставить в прошлом. Так и произошло… лет на пять.
Вторая его попытка нарушить договор случилась в 2010 году, когда мне пришлось искать защиты уже в Союзе учителей. Запомнилось, как секретарь отдела а-Шарон — представитель государства — разговаривала с ним в моём присутствии, как ставила этого зарвавшегося чиновника на место — этим она доставила мне, сидевшему напротив, истинное удовольствие. Жаль — только на время, вскоре она ушла на пенсию…
В 2016 году мне было предложено организовать концерт из сочинений моих учеников — композиторов трёх поколений. Часть их ещё училась в консерваторионе, часть — уже в Академии, а некоторые жили за границей в качестве “свободных художников”. Последних представлял мой выпускник 2000 года, живущий ныне в Германии Гилад Гохман с новой записью его “Странствий” — фантазии для мандолины со струнными, исполненной в церкви Сент-Джеймс на Пикадилли в Лондоне.
Директор даже не разослал приглашений учащимся школы и их родителям, что делал обычно перед концертами в консерваторионе — видимо, по забывчивости (сам он утверждал, что разослал — но никто не получил)… Но, несмотря на это, зал был полон, и концерт имел большой успех.
В том же 2017-м году мы сделали веранду, построенную ещё в 1994-м году, крытой, и для дочери появилась ещё одна комната. Дело в том, что она серьёзно приболела — кроме бифункционального расстройства психики, её начали мучить боли в позвоночнике. После многомесячного “хождения по мукам” — очередям на анализы и ожидания в приёмных покоях больниц — сделали требуемый анализ — это была киста, требовавшая хирургического вмешательства.
Операцию делали в тель-авивской больнице “Ихилов”, к счастью, удачно. Но к работе в школе она, к сожалению, вернулась ненадолго — дала знать о себе вторая болезнь, и она в третий раз попала с ней в больницу, после чего пока не работает.
В начале 2017 года получил приглашение от Ани Щербаковой — жены пианиста Василия Щербакова, которая была к тому моменту уже ректором Института им. Шнитке, принять участие в Международном фестивале, который устраивал этот институт в конце апреля, в качестве участника (Квинтет Московской консерватории должен был исполнить мой Фортепьянный квинтет* 2006 года сочинения), члена жюри Всероссийского конкурса юных композиторов и дать мастер-класс студентам Института. Разумеется, это было “предложением, от которого нельзя отказаться”.
Пять дней пролетели, словно в сказке. Правда, радость от исполнения самого любимого мною собственного камерного сочинения омрачилась тем, что голоса, заранее высланные пианисту, оказались потерянными. Пианист-то играл это сочинение в прошлом, а струнный квартет был новый! Пришлось с большими трудностями звонить из гостиницы домой дочери, чтобы она переслала эти голоса на электронную почту пианиста.
В итоге, у них было мало времени на репетиции, и они играли всё в 1,5 раза медленнее, чем надо… Но всё остальное — мастеркласс и вручение премий победителям конкурса на сцене Института им. Гнесиных, и посещение в театре “Современник” моноспектакля “Шинель” по Гоголю с неподражаемой М. Неёловой и т.д., и пр. — было и приятно, и почётно! В Москве я ближе познакомился с музыкой модных там Ахунова, Карманова, Зайцева и других молодых московских композиторов. Она представляла собой либо тональную жвачку (т.н. минимализм), либо ультрамодерн, где отсутствовала звуковысотная основа. Я впервые почувствовал, что имею мало общего с этими направлениями, и, возможно, моё время прошло…
В июне того же года была объявлена всеизраильская олимпиада по теории музыки и сольфеджио. Моя группа — самых старших (других мне просто не давали) — заняла первое место, с большим отрывом обойдя другие команды. Вместо благодарности через месяц я получил официальное уведомление, что, согласно новому Закону, по исполнению мне 67 лет (официальный возраст выхода на пенсию), договор со мной не будет продлён, и мне придётся не по своей воле покинуть работу, которую я с успехом выполнял в течение 25 лет.
Немедленно после получения этого сообщения назначил встречу в Союзе учителей (мэр города уже была министром здравоохранения, её заместитель тоже пошёл на повышение), но увы! — новый секретарь, проконсультировавшись с адвокатом Союза, не смог меня ничем утешить — действительно, по новому закону, директор мог меня уволить (кого хотел, мог не увольнять — такой вот закон!). Времена изменились.
Ученики написали письмо протеста директору клуба, в ведении которого находится консерваторион, секретарь Cоюза учителей готов был представлять мои интересы на слушании — всё было тщетно в свете нового закона, дававшего этому непрофессионалу право распоряжаться судьбами учеников и учителей. Хорошо, что ещё год проработал в Талмуд-Тора (не зря прадед был меламедом!) учителем игры на скрипке, окончив его запоминающимся концертом. С тех пор остались лишь частные ученики по скрипке и фортепиано — в очередной раз круг замкнулся, и я — во второй раз после армии — вернулся к своей первой специальности.
Заключение
“Успех — это способность шагать от одной
неудачи к другой, не теряя энтузиазма.”
У. Черчилль
Подводя итог семи десятилетиям моей жизни, надо признать, что мне сказочно повезло. Повезло вырасти в СССР после Сталина, во времена значительно более вегетарианские, когда недостатки социализма были не так заметны, а преимущества ещё оставались. Разоблачён был “культ личности”, а вместе с ним доносительство, несвобода, чинопочитание, жестокость по отношению к ближнему, ксенофобия. А остались: презрение к накопительству, карьеризму, уважение к таланту, высокие стандарты образования, бесплатная медицина и многое другое. Не случайно поэты-шестидесятники с их горячим призывом к свободе и естественным человеческим чувствам, во многом определившие направление мыслей поколения, появились именно тогда, в период моего отрочества и взросления.
Повезло родиться в Сибири — крае, где никогда не было ни крепостного рабства, ни еврейских погромов, крае ссыльных декабристов и других вольнодумцев, где отношения между людьми всегда были чище и благородней, чем в других регионах огромной страны.
Ведь и само существование в этом суровом по климату месте являлось мощным фактором естественного отбора по силе характера, здоровью тела и духа. Конечно, существовал антисемитизм, который я почувствовал ещё в детстве (что и отметил в соответствующих главах своей книги), но он был скрытым, тайным, почти неприличным, и нередко вызывал неприятие даже у представителей “титульной” нации.
К тому же, чем старше я становился, тем меньше в открытом виде с ним сталкивался, тем больше он становился невидимым и неощутимым — по крайней мере, в обществе. Власти в Сибири поощряли мирное соседство многих народов, а культурная элита этого края получала в её лице мощную поддержку без различия национальности, что выгодно отличало Сибирь от многих других регионов России (не говоря уж об Украине и некоторых других бывших республиках СССР). Сейчас, к сожалению, не так — факт, лишний раз подчёркивающий влияние власти на низменные чувства людей в государстве. Повезло, что был увлечён и занимался музыкой — той самой областью, которой “дозволялось” заниматься людям моей национальности, особенно — в этом отдалённом от центра регионе.
Повезло со многим другим: с семьёй, с городом, в котором родился, рос, учился и работал, c первой школьной учительницей, некоторыми педагогами музыкальной школы, другом детства, с профессором Амитоном, двумя счастливыми годами учёбы в “Шебалинке“ и участием в первых концертах Омского симфонического оркестра, с которым позднее был установлен многолетний плодотворный творческий контакт.
Потом повезло c определившими всю последующую жизнь вещами: учителем композиции Аскольдом Муровым — послужившим мне примером композитора и человека, судьбоносной встречей с будущей супругой, жизненно важный союз с которой удалось сохранить, несмотря ни на что. Невероятно повезло с благоприятной средой в годы работы в “Шебалинке” и новосибирским Союзом композиторов, встречей с замечательным музыкантом и альтистом М. Кугелем, которому посвящены Альтовый, Тройной концерты и Альтовая соната (изданная московским издательством “Композитор”). Повезло и с другими солистами: скрипачкой Светланой Гофман, которой посвящён и впервые исполнен Скрипичный концерт* (позднее исполненный Анной Рабиновой в Зале им. Чайковского в Москве), и её мужем, кларнетистом Юрием Бурмасом, которому посвящена Кларнетовая соната* (многократно исполнявшаяся в Москве, Омске, Барнауле, Томске, Тель-Авиве) и Кларнетовый концерт (пока не исполненный), Олегом Столпнером, которому посвящён Виолончельный концерт*. А потрясающее Новосибирское трио (Виктор Минасян — скрипка, Игорь Бялый — виолончель и Марк Шавинер — фортепьяно), впервые исполнившие в Новосибирске, Ленинграде и Аахене (Германия) и записавшие на фирме “Мелодия” “Трио-реквием памяти 6.000.000”*, изданное издательством “Композитор”! А новосибирский пианист Лазарь Александровский, впервые исполнивший и записавший Вторую сонату для фортепьяно*! А дирижёры В. Кожин, Н. Дядюра, А. Кац, В. Тиц, А. Скульский, Д. Васильев, с которыми связаны незабываемые премьеры моих Альтового, Скрипичного*, Виолончельного* и Тройного* концертов в Омске, Новосибирске, Риге, Нижнем Новгороде, Москве и других городах, а также “Яффской”* — в Москве и “Омской” cимфонии*, “Йом Киппура”* и Фортепьянного концерта* в Омске? И Г. Бордович — премьера “Праздничной увертюры”* в Герцлии (Израиль)!..
Оборвать столь счастливо складывавшуюся композиторскую карьеру в городе, где был “первым лицом” в своей области — председателем открытого в 1987 году Омского отделения Союза композиторов России, и переехать в Израиль — страну, где ни искусство, ни музыка, ни музыкальное образование не имеют ни статуса, ни традиций, подобных тем, может показаться безумием, особенно, в свете приведённой выше моей отчаянной стихотворной “Молитвы” 1994 года. Тогда мне действительно свой поступок казался действием сумасшедшего — ведь я из заметного члена общества — известного и уважаемого — внезапно превратился в ночного сторожа и учителя начальной музыкальной школы (причём, последнее — только после серьёзных усилий и благодаря дружеской протекции!..).
Но упорное следование своим целям дало о себе знать уже через несколько лет. Глубокое изучение старинной еврейской и восточной музыки в докторате университета Бар Илан принесло свои плоды. Никогда бы не написанные там “Песня любви”* для флейты и альта (1997), “Диатоническая фантазия”* для арфы соло (1999), “Яффская” (2002) симфония*, “Йом Киппур” для 22 струнных (2001)*, Скрипичная соната (2003)*, Струнный квартет “Памяти отца”*, Трио для скрипки, кларнета и фортепьяно (2004)*, Виолончельная соната (2005)*, Фортепьянный квинтет (2006)*, Секстет для гобоя, фортепьяно и струнного квартета (2007) — но до сих пор не исполненные в Израиле — всё неожиданно прозвучало в России (в Москве, Омске) и Германии (Шпайер) — благодаря сохранившимся и вновь установленным творческим связям! А написанные ещё в омский период “Увертюра на сибирские темы”* для струнных и “ВАСН-85” *для органа с камерным ансамблем звучали в Новосибирске, Омске, Иркутске, Риге и других городах. В России продолжают выходить статьи о моей музыке, а недавно — и магистерская диссертация о моих первых двух (исполненных) симфониях, в Еврейском университете Иерусалима — научная работа о “Яффской симфонии”. Это ли не везение!? Так что и в личном, и в творческом плане я считаю себя счастливым человеком, “везунчиком” — несмотря на несостоявшуюся израильскую карьеру композитора.
Здесь оказалось, что еврейская художественная музыка, которую я начал писать ещё там, и продолжаю здесь — никому не нужна, и изменить ситуацию мне не по силам, как ни пытался (cтатьи на русском и на иврите, выступления, педагогическая работа, наконец). Мои лучшие ученики живут в Берлине, Манчестере, Париже и Нью-Йорке, чувствуют себя превосходно, пишут там хорошую еврейскую художественную музыку и… возвращаться не собираются. Почему это так — вопрос для отдельной книги, трактующей особенности еврейского общества в прошлом и настоящем. К тому же израильское общество в силу целого ряда причин отказалось от 2000-летней еврейской культуры рассеяния, её языка, музыки, литературы и театра — случай уникальный в современной истории (как, впрочем, и сама история народа).
И, наконец, попытка увидеть в своей жизни черты музыкальной формы, незримой, но явной высшей гармонии, обещанная в Преамбуле. Её концентрическая симметрия проявилась в возвращении в конце рабочего пути к первой специальности — скрипача и учителя игры на скрипке, а “малый концентрический круг” образуется между началом и службой в армии в той же роли. Моя работа по специальности композитора напоминает волновое развитие в разработке сонатной формы, кульминациями которой можно считать: в первой волне (учёба в консерватории) — Первую фортепьянную сонату* и Фортепьянный квинтет, во второй (работа в Омске после армии) — Альтовую сонату*, Скрипичный концерт*, Трио-реквием “Памяти 6.000.000”*, в третьей (в Израиле) — “Яффскую симфонию”* и Фортепьянный квинтет*. А разве моя жизнь в Омске и Новосибирске, начиная с двухлетнего обучения в “Шебалинке” и заканчивая подготовкой к отъезду, с переплетением в ней любви и творчества, не напоминает полную сонатную форму с зеркальной репризой?..
А многочисленные “посланцы свыше”: от Вани Чикова — с его ключами от дачи в Крохалях под Новосибирском до Васи Щербакова — с его блестящим исполнительским даром и московскими связями с изумительными музыкантами, внезапно появившегося в “глухой” израильский период? А Лёва Крокушанский, спасший меня от, казалось бы, неминуемой смерти или тяжелого увечья во время службы в армии? А телефонное предложение об участии в омском фестивале “Где-то есть город…”, решившее вопрос обо всех неисполненных к тому моменту израильских сочинениях — и тем самым возродившее меня к жизни, когда я уже почти что чувствовал себя “живым трупом”? А электронное письмо из Москвы об исполнении “Яффской симфонии”* в Колонном зале на Международном фестивале оркестров мира, участие в котором явилось настоящей кульминацией всей моей жизни?
Все эти светлые знаки свыше появлялись в наиболее мрачные, беспросветные моменты, когда казалось, что выхода нет, и “всё пропало”. Они напоминают о равновесии “низкого” и “высокого”, “чёрного” и “белого”, хаоса и гармонии — в музыке, и так же, как в ней, приводят к равновесию и балансу в жизни (по крайней мере, в моём восприятии). Возможно, я слишком прямолинейно следовал Пастернаку, написавшему: “Быть знаменитым некрасиво…” и “Но быть живым, живым и только, живым и только — до конца!..”, не ставил цели стать знаменитым (что всегда было неплохо, а в наше время стало просто необходимым условием для признания), обрабатывал пусть небольшое поле — но своё, и когда-нибудь его плоды будут востребованы во всём мире.
Примечания
*Записи всех сочинений, отмеченных звёздочкой, “висят” в YouTube на “Ilya Heifets”. Персональный сайт композитора: iheifets.com
Приложение
Парафразы
1.Баллада Финна
(О постоянстве в любви)
“Ах, витязь, то была Наина…”
А.С. Пушкин
Как юн пастух был, свеж и пылок,
Как к ней душой стремился всей!
Но неприятен и не мил, ох,
Как ненавистен был он ей…
Он стал солдатом, и героя
Все лавры ей носил, любя,
Чтоб слышать, приходя из боя:
“Герой, я не люблю тебя”.
И магом став, седым и мудрым,
Он всё хотел с любимой быть,
И вызвал ту, что златокудрой
Запомнил и не мог забыть.
И та, что слышать не хотела
Когда он был в расцвете сил,
Сама отшельнику запела,
Что любит, что зовёт, что мил.
Он все молитвы, все заклятья
В глуши лесов десятки лет
Твердил, чтоб о любви сказать ей
И этот выслушать ответ.
Он слеп, он становился старым,
Пока над книгами потел,
Он, времени не тратя даром,
Лишь цели той достичь хотел.
И вот Наина “Да!” cказала.
Что ж старец? В ужасе немом
Он понял вдруг: всё, всё пропало,
Всю жизнь манил его фантом:
Он жил познаньем, не наживой,
И нынче с духами на “ты”,
Да цель-мираж была лишь лживой
Игрой лучей средь пустоты:
Красавица старухой стала,
Сменив красы на чары власть,
Но этой власти недостало,
Чтоб возродить былую страсть.
И вот стоит он перед нею,
Седой, горбатой — стыд и мрак!
Со всей премудростью своею
Смешной беспомощный чудак.
Зачем же так свой век он прожил,
И на кого ему пенять?
Несчастный Финн! Теперь он может
Одно — Руслану помогать…
2.Под парусом
“Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом…”
М.Ю. Лермонтов
Порвали с прошлым. Нет его.
Мы оттолкнулись от причала.
С собой не взяли ничего,
Но оказалось есть немало:
Упругий парус, гордый стяг,
Задорный ветер непокорства,
И в небе солнце — как маяк
Неукротимого упорства.
3.Галут и Геула
“Изгнание (несчастье)” и “Возвращение (спасение)”— ивр.
“Не знаю что стало со мною:
Печалью душа смущена,
Мне всё не даёт покою
Старинная сказка одна…”
Г. Гейне
“Лорелея — девушка нa Рейне —
Серых струн зелёный полусон…
Чем мы виноваты, Генрих Гейне,
Чем не угодил им, Мендельсон?..”
М. Алигер
Старый тип галутного еврея
Здесь давно осмеян и забыт:
Ведь кругом враги, они, зверея,
Ждут и ждут, что мы опустим щит.
Мы должны всегда стоять на страже
Наших славных и прекрасных дел,
И порою очень странно даже
Для чего Еврей к нам прилетел?
Почему он не сменил ментальность
И свою мечтательность привёз?
А кому нужна здесь музыкальность
И душа, уставшая от слёз?
Почему он вечно недоволен,
Говорит коряво, как дитя?
Мы его не звали, был он волен
Жить в галуте. Бог ему судья.
Он и знать не знает, что Всевышний
Нашим предкам Землю обещал,
Но потом ведь всех извёл, что вышли,
И рабам сюда ступить не дал.
Правда, здесь мы сами забываем
Что на этот раз не Элохим
Вывел наших дедов ме-Мицраим
И позволил жить здесь как своим,
Что они, галутные, руками,
Споря и ругаясь без конца,
Эту землю вновь забрали сами,
Проявив все качества бойца.
Но об этом помнить здесь не к месту,
Вот пример другой: здесь шла война,
Воевали мы, им как в наследство —
Всё, за что платили мы сполна.
(Только здесь мы снова забываем,
Что для всех евреев всей земли
Наши деды эту землю раем
Так мечтали сделать… Не смогли).
Деньги есть у нас, но нет искусства,
Есть Тора, да свежих нет идей,
Мы давно порастеряли чувство,
Что еврей еврею — иудей.
Мы сидим по уши в матерьяльном,
Богу отдаём лишь ритуал,
Лжём, воруем, всех с прицелом дальним
Давим, кто не входит в наш кагал.
Для чего нам эти недоноски?
Деньги ведь получены под них!
Вот пускай и пашут, как подростки,
На местах для чёрных и цветных.
А потом в отчётах мы укажем,
Что за этот год, как никогда,
Уровень поднялся жизни нашей
И производительность труда.
Помните ж, до времени старея,
Да и кто же даст вам позабыть:
Мы — исраэлим а вы — евреи,
Гоим — там здесь мы вас будем бить!
4. C любовью не шутят
“Мне нравится, что Вы больны не мной”
М. Цветаева
Лариса — (греч.) — чайка, нежная, ласковая
Я заболел и кажется всерьёз.
Название болезни — Ваше имя.
В моей душе застыл немой вопрос,
И мне не поделиться им с другими.
Мне эта хворь совсем не по душе:
Теряю равновесье, сон, весёлость,
Меня преследует idee fixe уже —
Вы веселы, ничем не беспокоясь!
А, может быть, и вы больны, но кем?
Кто вызвал Ваш озноб и лихорадку,
Бессоницу? А, может быть, совсем
Вы не подвержены любовному припадку?
Здоровы?! Но тогда надежда есть —
Болезнь заразна и опасна эта,
Её примет особенных не счесть,
Одна из них — вот, здесь! — перо поэта.
Она — Владычица Небесных Сфер,
Она одна, вне всякого сомненья,
Даёт мне эти рифмы и размер,
Эпитеты, метафоры, сравненья!
Ведь мой язык — язык совсем иной:
В нём не слова, а звуки, не предметы,
А символы явлений… Но порой
Мне братьями все кажутся поэты.
Зачем пишу я эти строки Вам?
Я болен, и болезнь неизлечима.
Ещё немного, и пойму я сам:
Не чайка, нет, отчаянье — ей имя!
5. Пессимистическое
”Он кажется из кожи рвётся,
Да только всё вперёд не подаётся,
Как белка в колесе.«
И.А. Крылов
Мы вертим колесо истории,
Хоть долго не имели дома.
В итоге, менее иль более,
Всё в этом мире нам знакомо.
Да, мы теряли население —
Вот треть недавно потеряли —
Не более, но и не менее,
Не говоря уж про детали…
А мир теряет с нами искренность:
Христос распят, но римлян нету,
И христианство может выспренность
Заставить двигать всю планету.
Внук двух раввинов Маркс витийствовал —
И часть шестую света сдвинул.
Да, был неправ, но верил истово,
Что мировой уклад отринул.
Вот мы вернулись из изгнания,
Но нет покоя в нашем доме:
Терзают мир воспоминания
О роли подлой в нашей доле.
Мир направляет и безумствует
И не даёт опять покоя,
А местный житель не сочувствует
Тому, кто прожил жизнь изгоя.
Проблем здесь — как берёзок в рощице,
Кто их решать нам не мешает?
Не понимая, как и в прошлом все,
Как много с нами потеряет.
Зачем же тот, кто ситуaцию
Такую сотворил от века,
Тогда не вспомнил, что ротацию
Мог применить для человека,
Который белкой несменяемой
Истории колёса крутит,
Теорией воображаемой
Прогресса сон чудовищ будит?..
6. Ночь
“Быть женщиной — великий шаг,
Сводить с ума — геройство!”
Б. Пастернак
Ещё вчера я погибал
От лютой жажды,
Томился и того не знал,
Что знает каждый.
Родник общения открыв
С живой душою,
Ты, забывая о других,
Была со мною.
И столько света и огня,
Тепла и ласки
С тобою встретило меня,
Как будто в сказке,
Что трудно говорить о том,
Что мной владеет,
И быстро, словно снежный ком,
Растёт и зреет.
О, как наверно был я глуп
И безогляден,
Как непростительно был груб
И как был жаден!
Но забывалась ты не вся,
И в страсти даже
Ты всё шептала мне: “Нельзя,
Пойми, нельзя же!..”
Такую нежность нёс твой взгляд
И наслажденье,
Что я готов был жизнь отдать
Во искупленье.
Нас одарила эта ночь
Волшебной силой,
Которая уводить прочь,
Вспять от могилы.
Она из пепла родилась
Твоею властью.
Она зовёт, как Феникс, нас
К любви и счастью.
7. Куда несёмся мы?
“Покоя нет. Степная кобылица
Несётся вскачь”
А. Блок
Я вскочил на спину кобылицы,
Что узды не знала и стремян,
И она несёт меня, как птица
(Впереди маячит океан).
Я хотел завоевать свободу
От позорной мелкой суеты,
Крикнуть я мечтал: “Прощай!” болоту,
Я желал добраться до мечты.
И покоя я c тех пор не знаю,
А вцепившись в гриву, без седла,
Мчу с ней вместе к аду или раю,
То ль к добра границам, то ли зла.
Я давно мечтаю оглядеться,
С мыслями собраться не спеша,
Но куда там! словно молот, сердце
Бьёт в груди, сжимается душа.
Ах, как молод бег её и прыток
(Впереди обрыв, шумит прибой)!
Выплывет она — в ней сил избыток,
Я на дне морском найду покой…
8. Ты молчишь
“Красноречивей слов иных
Немые разговоры…”
К. Романов
Ты молчишь. Сгорая, как в аду,
Понимаю: можно ждать без срока.
Почему ж, скажи, тогда я жду
Этих строчек как подарка Бога?
Я ж случайно из далёких мест
В светлую попал твою обитель.
Ты напомнила: самим нести свой крест
Нам суровый завещал спаситель.
Ты права: забывши обо всём,
Ни к чему тянуть в надежде руки.
Ты молчишь. В молчании твоём
Холод нескончаемой разлуки.
9. Бывшему другу
“Весь мир — театр,
А люди в нём — актёры”
В. Шекспир
Быть щедро одарённым Богом —
И пресмыкаться, не снесняясь,
Перед ничтожеством убогим,
Во всё польстить ему стараясь?
Судить других? — но сам подсуден,
А может — уж приговорён
Вокруг всё маски Где же люди
А жизнь — спектакль суд иль сон?
10. Жажда перемен
“Со мною вот что происходит…”
Е. Евтушенко
Кто близок так — тот так далёк!
А кто далёк — живёт под боком.
Кому мне высказать упрёк?
Как ограничиться упрёком?
Нет, надо срочно полететь
Куда-то, всё перекурочив,
Всё разорвать, забыть, стереть,
Все обязательства отсрочив.
Одно лишь слово долететь
Должно ко мне через пространство.
Пошли его скорей, ответь —
Я сброшу цепи постоянства.
Я понял в жизни лишь одно:
Она тогда чего-то стоит,
Когда кипит её вино,
И с ним огонь по жилам бродит.
11. Шагал
“Бежать от моего порога!
Куда? На улице темно…”
О. Мандельштам
О, эти витебские крыши
С полотен позднего Шагала!
Судьба вела его всё выше,
А детства тень за ним шагала.
Вот позади Москва, Россия,
Любимец он уже Берлина,
Вот взгляды начались косые,
В Париж бежит он — есть причина.
Но вот и там пируют боши.
Где Витебск где Берлин с Парижем?
Лететь в Нью-Йорк теперь он должен.
Где счастье — страхи много ближе.
Он всё познал — любовь, искусство,
Успех такой — куда уж выше?
Но неприкаянности чувство
Скребёт в душе, как в доме мыши.
Ни в чём опоры нет — летают
Влюблённые, скрипач на крыше…
Ведь люди до сих пор не знают
Уверенности здесь. А выше?
Вот, словно стаей птиц взвиваясь
От слёз восторженных и стонов,
Гирлянды звуков отражались
От солнечных его плафонов.
Вот светом витражи бушуют
Его в церквях и синагогах
И на Земле Святой, ликуя,
С собою ввысь влекут. Как много
В летящих над землёй фигурах!
Всё выше — к Богу ближе, ближе…
Подальше от порогов хмурых
О, эти витебские крыши!..
Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2021/nomer2_3/ihejfec/
