Образ еврейского народа и его истории
Предание о самих себе
Кто бывает на коне, тот бывает и под конём.
(польская пословица)
В ком справедливости росток —
До злого хруста пальцы стисни.
Еврей — страдалец? Видит Бог,
Не знаю штампа ненавистней!
Кто молвил — книг священных чтец
Иль кавалер всемирных премий, —
Что нам терновый свит венец
Что нам — вселенской скорби бремя?
И что же я в ответ скажу
На это тягостное слово?
Я вам, пожалуй, предложу
Вглядеться в контуры былого.
Да, там и кнут, и тяжесть пут,
И на аренах кровь, и властность
Фанатиков, вершивших суд,
И пред клевещущим безгласность.
Да, там, увы, к рубцу рубец,
Чужбин, чей ряд несчётен, злоба,
Молчанье слюдяных небес
И скверная усмешка сноба.
С копыт и лат, с чупрын и пик
Ручьём там хлещет кровь младенцев;
Зверья с дубьём там вой и рык,
Петлюра там, и там Освенцим.
И здесь, теперь, в стране своей
Окружены мы злобой вражьей.
И кто-то скажет: да, еврей,
Ты первый в списке тех, кто страждет.
От сотен стрел наш тяжек щит,
И пастыря не слышен отклик…
И возглас чей-то уж звучит:
Еврей, не избран ты, а проклят.
Но, инокровный или свой
То молвил — скорбно иль ехидно, —
Что, если всё же за листвой
Нам вековых лесов не видно?
Да, нам! И мы чужим даём
Ту мысль. Не мойры и не норны (1) —
Мы сами о пути своём
Вещаем на волне минорной.
А разве знали скорби мрак
Лишь мы? В чьих рёбрах нож острее —
Кому решать? И разве враг
Не падал в пыль к ногам еврея?
Подчас кручин жестокий след
Видения иные застит,
Но не был чужд еврею свет
Веселья, торжества и власти.
Взойди ж из-за деревьев, лес!
Коль древности вам отзвук дорог —
Там слава битв, там царства блеск —
Пускай утраченный в раздорах…
Там плен; но ведь ему вослед —
Века могущества и мира;
Там дружба тех, кто не был слеп, —
И Македонского, и Кира. (2)
А за насилье иль навет
Мы — и без царства, — насмерть били:
Приди на праздники побед
И честь воздай еврейской силе.
Мы дань платили? Да, пусть так:
Сие не значит — безоружны!
Мы верили: венец и стяг
Сумеем взять, коль будет нужно.
И — взяли в срок! И всем царям
На зависть — царство было снова,
Где крепок дом, где славен Храм
И властно иудея слово… (3)
И вновь — проигранная рать,
И Храм сожжён, и вновь плененье;
Но всё же слабыми назвать
Нас не спеши, иноплеменник!
Представь-ка лучше: вот боец,
Чей ратный путь безмерно долог.
Ему ль в укор — на лбу рубец,
Рука в бинтах, в груди осколок?
Вот так народ наш: да, стократ
Прострелен стяг, и кровь на ниве;
Но вкупе с тягостью утрат —
Века державности в активе!
Предвижу, скажешь ты в ответ:
«Но вы с изгнанием смирились,
Вы из чужбины бездну лет
В свой край священный не стремились.
Вы пили ненависти яд,
Вкушали злую соль кочевий.
У вас скорбей таится клад
В глазах, в осанке и в напеве».
Да, взял ты верную струну.
Я сам усматривал когда-то
В том слабость нашу и вину…
И всё ж — вглядимся непредвзято.
За веком век. Народ разъят.
И в каждой из земель был нажит
Пускай непрочный, но уклад,
И был уют, пусть зыбкий даже…
Мы свыклись с тем, как жизнь текла;
И кто б позвал, и кто б возглавил,
И в край, что разорён дотла,
Без пароходов плыть заставил.
Не войско в латах! Кто б сумел
Пелёнки, юбки и седины
Собрать из множества земель
И сделать гвардией единой?
И — бросить в бой! Когда же кровь
Впиталась бы в подзол песчаный,
То — бросить в труд! Без тракторов,
На дикой пустоши нещадной…
И бросить средь долин и гор —
Без стен, без града, без колодца…
Построили б? Но труд не скор,
А кровь невинных быстро льётся…
В словах, что жизнь ценней земли,
Не малодушье — разум зрелый;
И мы детей не повлекли
В пучину волн, под вражьи стрелы.
Нет, то бездумность мотылька —
Не видя жал, пьянеть от мёда;
И мы смирились в те века
Пред непосильностью исхода.
«Вы ждали чуда» — скажешь ты.
Мы ждали — я отвечу кратко.
Из книги жизненной листы
Не вырвешь, комкая украдкой.
И наш народ её листал,
И ждать умея, и надеясь,
Прочтя однажды «Час настал»,
Не лечь костьми — свершить, содеять!
На окровавленных листах
Той книги — нам явилось слово:
Земля и власть, венец и стяг —
Лишь приложенье, не основа.
А главное — взрастить народ,
Что не крушит, а созидает,
Что лишь в ответ — не первый, — бьёт,
Но если бьёт, то побеждает.
Мы в зеркале веков былых,
Где царства жезл и рабства путы,
От злата отличали блик
И силы сталь — от пены вздутой.
Мы видели удел держав,
Чью ткань вязали спицы копий,
Чьё чрево жаждет смертных жатв,
Чьи дрожжи — кровь и стон холопий.
Мы видели: за жизнь тех царств
Народ не встал бы… нет народа.
Их плоть — не домик ли из карт,
Что не одной к тому ж колоды?…
Мы поняли — постигнет тлен,
Что кровью лишь одной добыто:
За взлётом — крах, за блеском — плен,
Триумфу вслед — проклятье Тита… (4)
И навсегда отверг народ
Соблазны Марсовой служильни:
Тот глуп, кто ради битв живёт,
Тот мудр, кто бьётся ради жизни!
Не тем ли светят нам сквозь мрак
Заветы мудрости праотчей?
Доколе не заставит враг
Стать воином — еврей, ты зодчий!
Коль даст судьба крутой вираж,
Возьмите меч, но вплавьте в память:
Им защитишь, но не создашь,
Он — лишь ограда, не фундамент.
И не на нём мы возвели
Своей безмерной силы зданье.
На нашей почве расцвели
Сплочённость, разум и преданье.
И вот — всмотрись (но без очков,
Фатально и привычно чёрных)
В узор скитальческих веков,
Где видишь ты сплетенье тёрна.
Взгляни! Ведь там не только тьма,
Не только слёзы и потери, —
Там твёрдость веры, блеск ума
И мощь купеческих империй.
Там знаний бил для всех родник:
Малыш там кушал с мёдом букву
Из теста… (5) ; и не чужд был книг,
Кто шил одёжку и обувку.
И даже в сумраке невзгод,
На кочевой волне тревожной,
Там был священный свет суббот,
И был причал семьи надёжной…
«Но вас так часто — скажешь ты, —
Терзала ярость толп окрестных,
Взметясь на зубьях клеветы —
За чёрный мор иль за опреснок».
Да, изнывал не раз еврей
Пред черни бешенством, отчаясь…
И всё же лучше, всё ж светлей
Тех толп мы жили — я ручаюсь!
Мы знали: все, кто жив, уйдут
В миры нездешние; и надо,
Жить так, чтоб молвил вечный суд:
«Вы люди — не исчадья ада».
Пусть град не пощадил полей,
Но — сколь цвелось, — цвели колосья;
А чернь та бешеная? Ей —
И жить, и издыхать по-пёсьи.
Ты скажешь мне: «Но в свой Закон
Евреи загнанно и сиро
Ушли, и не был им знаком
Ни бала плеск, ни звон турнира.
Взмывала ввысь краса дворцов,
Клинки весёлых шпаг сверкали;
Но мимо душ их, грёз и снов
Тот пышный поезд мчал веками».
Что ж, значит, ты жалеешь нас —
Чуть свысока, — за путь унылый?
Мы это слышали не раз;
За малым дело — так ли было?
Злым не на радость языкам
Имён старинных отголосок:
Вот знаменитый музыкант,
А вот и медик, и философ. (6)
Их жаль тебе? Они без шпаг —
Поэт, советник, врач и мастер!…
Мне ж — глупых жаль, что за пустяк,
За тень, за призрак — дрались насмерть.
Жаль клавших жизни за фантом
На злой алтарь бесплодной спеси,
Не полюбив, не став отцом,
Не спев и не дослушав песен…
Нет, чванству, с чьих шальных пружин
Взлетишь — и вдребезги о скалы, —
Не поклонялись мы! За жизнь
Пил до краёв еврей бокалы.
Он славил жизнь, любовь и дом —
Не пляску жал, что гибель сеют, —
В субботу, в праздник, под венцом
По древней вере Моисея.
Жалеть не надо нас, поверь.
Мы в честных схватках, чей пусть грозен,
Но чист закон, то брали верх,
То — a la guerre… — из сёдел оземь.
Comme a la guerre!… (7) То не в упрёк
Отважным, что сражались с нами;
Но ратный счёт у нас неплох,
И гордо плещет наше знамя.
Да, скорби пламень негасим
По безоружным жертвам подлых;
Но жив народ, и полон сил,
И твёрд наш дух, и светел облик…
Достались кол, и червь, и срам
В удел свирепым вражьим стаям;
А мы? Смотри — ты видишь сам,
Что мы живём и побеждаем!
Нет, сердобольная печаль
Нам не нужна! Не хмур наш жребий.
Всё есть у нас: оружья сталь,
Глаза красавиц, шутки ребе…
И кладью доброю своей,
Поверь, щедра у нас котомка:
Надёжность дружбы — для друзей,
Преданья мудрость — для потомка.
И здесь, теперь, в стране своей,
Ужель мы будем тем покорны,
Кто нам внушает, что еврей
Рождён для жизни многоскорбной?
За грех чужой — не нам страдать!
Иль мало миру мы служили?
Чужую мерзость искупать
Хотим ли? Можем ли? Должны ли?
Мы не подставим плеч ярму
Политмаразменной морали.
К себе и к близким — вот к кому —
Еврей, на службу не пора ли?
Настало время — взять своё!
Да — властно взять! И смыть обиды!
И прочь, как драное тряпьё,
Швырнуть страдальчества хламиды.
Одежды счастья нам к лицу,
Простор… и власти блеск старинный.
Пора, изгнав из душ овцу,
Сдружиться с удалью орлиной.
Нужна решимость! Дело в ней!
Дерзнув — растопчем подлый фатум;
И мир усвоит, что еврей
Не раб, не жертва — триумфатор!
И, для порядка хмуря взор,
Но молвив всё ж «Люблю за дерзость»,
Наш путь одобрит сквозь укор
Вселенских высей самодержец.
Завершено в 2010
Примечания
(1) Норны — германские языческие «повелительницы судеб», аналогичные греческим мойрам.
(2) И персидские цари, начиная с великого Кира, и правители лоскутных грекоязычных царств, начиная с Александра Македонского, очень считались с евреями, не навязывали еврейскому народу своих обычаев и не ущемляли его, достаточно широкой, автономии. Евреи были авторитетной силой в Персидском царстве, и это иллюстрируется хотя бы тем, что они смогли уничтожить с оружием в руках великое множество тех, кто жаждал истребить их (события, в память коих празднуется Пурим). Когда селевкидский царь Антиох Эпифан начал проводить политику религиозного насилия по отношению к евреям, Маккавеи вышвырнули «греко-сирийцев», как бешеных собак. Я пишу «греко-сирийцы» в кавычках, поскольку «греческими» государства, образованные наследниками Александра, были только по языку и преобладающей культуре; сами же греки были народом ничуть не менее зависимым, чем евреи.
Объективности ради надо отметить, что в иудейской среде многие сами добровольно приобщались к греческой культуре — блистательной, кто бы стал это отрицать, — и в народе создалась культурно-психологическая «пятая колонна», только наличие которой сделало возможными чьи-либо (конкретно — Эпифана) попытки заставить евреев отказаться от своего мировоззрения.
Сама по себе государственная независимость не очень нужна была евреям в тот период (до Антиоха, естественно), поскольку в многонациональных царствах они чувствовали себя достаточно неплохо, обладали могуществом и благосостоянием. Об этом свидетельствует сам тот факт, что те времена мало описаны в еврейских источниках, а чем менее «интересна» эпоха для тех, кто мог бы увековечить её события, тем она — рассуждая логически, — благополучнее.
(3) Хасмонейское царство, павшее в 37-ом г. до н.э.
(4) По еврейскому преданию, Тита, чьи войска захватили Иерусалим и сожгли Второй Храм, постиг загадочный недуг: некое насекомое, поселившись в его голове, причиняло ему невыносимую боль. Я не настаиваю на историчности этого предания, тем более, что оно содержит, в том числе, крайне неправдоподобный момент (будучи извлечено из мозга Тита, это насекомое оказалось якобы «величиной с голубя»)… Для меня это просто художественный образ.
(5) Если уж совсем точно, в «хедерах» (от евр. «комната») — начальных школах, — пальцами малышей, только-только начинающих учиться чтению, водили по книжным страницам, намазанным мёдом. Тем самым символизировалась сладость книжного учения, и эмоционально закреплялся некий положительный «образ книги». Некоторые мамы делали и печенье в виде букв.
(6) Дам несколько примеров. Упоминание о философах сразу вызовет в памяти большинства читателей имя Спинозы, которое комментировать незачем. Что касается музыки, то Соломон дей Росси, виолончелист и композитор, в 17-ом веке заложил основы итальянской школы виолончельной игры. Ещё ранее, в 16-ом веке, в Италии был известен композитор Давид Сачердоте. Правда, еврейские религиозные авторитеты не всегда одобрительно относились к деятельности таких людей: дей Росси, например, порицали — не знаю подробно, за что, но думаю, что в основном за тесное соприкосновение (видимо, неизбежное) с миром церковной музыки. Дело, однако, в том, что религиозные институты всегда и везде склонны к консервативности, и отношения между ними и «творческой интеллигенцией» ни у одного народа не были идеальными. Л.Н. Толстого, допустим, вообще отлучили от церкви, но не мешает же это ему быть великим писателем земли Русской. А дей Росси от синагоги, как бы то ни было, не отлучали.
В число евреев — деятелей европейской культуры, — я не включаю, правда, крестившихся Мендельсона, Малера и многих других. Но надо учесть, что в основном евреи (подобно любому иному народу) творили на своей национальной почве: процветали, например, философия и поэзия… При этом они — даже в лице тех, кто не пожелал ассимилироваться, — внесли свой вклад в культуру окружающих народов.
В медицине евреи вообще лидировали. Достаточно сказать, что, как бы к ним в целом ни относились, евреями были врачи у пяти римских пап, у французской королевы Марии Медичи (жены Генриха 4-го, матери Людовика 13-го) личным врачом был еврей Илия Монтальто, а ещё в конце 12-го столетия Ричард Львиное Сердце предлагал должность врача знаменитому Маймониду (Моше бен-Маймон) прославившемуся не только на медицинском поприще, но и в качестве учёного и философа.
(7) Здесь я разбил на две части известное французское выражение «На войне (A la guerre — а ля гер)… как на войне (comme a la guerre — ком а ля гер)».
Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2021/nomer2_3/manfish/
