Сцены
Об авторе «Шекспира»
Актёр:
С рожденья лишь стихами говоря,
Я никогда не знал поэта имя.
Илья Тюрин. «Шекспир» (сцены)
Драматическое произведение «Шекспир», которое Илья Тюрин назвал сценами, не случайный эпизод в его жизни. К нему он «подбирался» не один год: через собственное стихотворчество и, конечно, отличное знание английского языка. Сначала было увлечение группой «Битлз» («The Beatles»). Оно даже вдохновит Илью на мистификацию — альбом «The Beatles again», состоящий из четырнадцати песен на английском языке, написанных в стилистике ливерпульской четвёрки. Затем стало необходимейшей потребностью изучить английскую классику. Произведения Уильяма Шекспира (как и Джорджа Байрона, Джона Донна, Уильяма Блейка) Илья старается читать в подлиннике, «ворчит» в связи с этим на переводы Бориса Пастернака — мол, далеки от оригинала, Михаила Лозинского — слишком академичны. Естественно, делает попытки переводить сам: специально для этих опытов покупает «неадаптированного» «Короля Лира» — изданного в Лондоне в 1914 году. А для обратного перевода (с русского на английский) в его распоряжении все восемь томов сочинений Шекспира в домашней библиотеке...
Непосредственным же толчком к написанию сцен стала прочитанная весной 1997 года книга-исследование учёного секретаря Академической Шекспировской комиссии Ильи Гилилова «Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна великого Феникса». Многочисленные пометки и иронические замечания на полях книги доказывают, сколь велик был его интерес к эпохе Шекспира, к личности драматурга. А если шире, то и к проблеме авторства, остро стоящей во все эпохи.
С рожденья лишь стихами говоря,
Я никогда не знал поэта имя,—
сетует Актёр, один из персонажей сцен Ильи Тюрина «Шекспир» (1997). С другой стороны: «Что в имени тебе моём?» — вопрошал ещё Александр Пушкин... Между известностью и забвением, именитостью и бесславием всегда есть зазор, в который может протиснуться ловкач, конъюнктурщик, бессовестный манипулятор людским мнением... Современность перенасыщена «литературными технологами», блестяще овладевшими методами создания имени там, где его нет и не должно быть... Но так ли уж трагична участь тех, кто талант и имя получил от Бога, но оно оказалось сокрыто временем? «Сотворённое человеческим гением будет жить в умах людей. Остальное же пусть умрёт» — в этой надписи на латыни на гравюре Генри Пичема «Писатель, скрывающийся за занавесом» (1612) есть великий смысл... Поразмышлять о котором вовсе не грех и нам, нынешним.
Но вернёмся к сценам. «Шекспир» написан вместо экзамена по литературе, который лицеисты сдавали 1 июня 1997 года (это было сочинение) и от которого Илью освободили по причине большой близорукости. Итак, находясь, что называется, мысленно вместе, Илья сел к столу и стал набрасывать в блокноте нечто, что к концу дня выливалось во что-то, объединённое одним замыслом. Следующий день был посвящён тому же занятию, а в конце его Илья уже входил ко мне в комнату с напечатанным на машинке текстом... Помню изумление в голосе Ильи: «Я написал пьесу!»
Выходит, сцены — это экспромт? Да, экспромт, и блестящий... Если только не иметь в виду предыдущих длительных и основательных размышлений о природе творчества и возможностях поэта, естественно сопутствующих стихосложению. У Ильи этот процесс к моменту написания «Шекспира» достигает своего пика. Нужно было только немного свободного времени и некое отвлечение от материала... Что и случилось! Вот почему написанные в два дня, без каких-либо помарок в блокноте, будто просто выписанные слово за словом, чрезвычайно в то же время зрелые не только мыслью, но и чувством, эти сцены сейчас — непреложное свидетельство большого дарования их автора.
Ирина Медведева
Действующие лица
Актёр в роли Гамлета.
Издатель ворованных пьес.
Эдви, сочинитель.
Робин, писец.
Ценитель, молодой человек.
Стефан, друг его.
Разносчик.
Действие происходит около 1600 года, Лондон.
Сонет
Представь, что из окна видны весь день
Господь, пересечённый проводами,
И твой же дом, чья грустная сажень
Ни на вершок не поднялась годами.
Представь, что ниже пробудился шум
Деревьев, возвещающий о ливне,
И кладбище давно умерших дум
Гремит костьми, заламывая бивни.
Представь: они лежат на дне твоём,
И путь настолько же опасен, сколь и
Забыт необновлённой головой.
И если рифмы пустятся вдвоём
К погосту их — то мы прибавим к скорби
Об умерших и новый подвиг твой.
Но каждый звук, при этом спуске павший,
Даст сил руке, их смерть не испытавшей.
Акт I
Актёр (держит бумажку с ролью)
Здесь много сказано. Но как прозреть
В себе мне сказанное про другого?
Не требует ли должность от меня
Ограбить молчаливого пришельца
И по миру отправить вместе с ним
Предание о грубости жестокой?
Вот буквы. Вот слагаются в стихи.
Вот жизнь родят. Как я приму сей дар?
Ни мук, ни человечьего стыда
Перед листом бумаги за бессилье
Не испытав — как буду я стоять
С мечом иль мёртвым черепом в руке,
На досках представляя человека —
Лицо и тело, голос и удар?
Как меж речами в публику взгляну? —
Ведь монолог мой слеп, хотя и дышит.
Вот сказано: «Садится», «Умирает»,
Иль «Входит Гамлет», иль «Выходят все».
Допустим, сесть или закрыть глаза
В конвульсиях, войти и выйти вон —
Роль, позволительная для актёра,
Коль он молчать при том исправно будет.
Но если он сопроводит речами
Всё это — не умрёт ли за него,
Не сядет ли, не выйдет, не войдёт ли
Другой, ему неведомый? И он,
Для жизни чуждой дав в аренду тело,
В её конце не будет ли повинен,
Как дом, где преступленье совершилось,
Прохожими в злодействе обвинён?
Издатель (в отдалении)
Как точен образ. Не забыть его —
И в список драмы вставить между делом.
Там, кажется, монарха веселит
Актёров труппа: это будет к месту.
Актёр
Мы, лицедеи, легконогий табор,
Для развлечения стоячих мест,
Для ублажения сидячих мест,
За пол-улыбки с королевских мест —
В себя пускаем на постой любого,
Окошко отведя зрачку любому,
А скважину замка — любому уху.
Так поступающий, любой из нас
Любому скажет: «Славное, брат, дело.
Любой простак раскусит, что к чему».
Я видел много раз на всех подмостках:
Когда оканчивал свой монолог актёр
И реплики чужой хватало лишь
Вздохнуть да следующий стих припомнить —
Румяна и муку́ со щёк и лба
Как будто пальцы ужаса стирали;
Был человек ничтожный и нагой,
Хозяин постоялого двора,
Пожаром среди ночи пробуждённый
И пристально за гибелью всего
Следящий в колпаке почтенном белом —
Но время проходило, лицедей
Осанку Бога, как мешок, на плечи
С усильем взваливал и говорил:
«Мы, Ричард Третий, милостью Господней...»
Так было не однажды, и казалось,
Что тень того, обманутого нами,
В чей слабый голос мы мешали свой
Простуженный и верный ремеслу,
Нас укоряет и виденьем горя
Благодарит наш сброд за свой позор
И обесцененную смерть, что нашим
В его героев перевоплощеньем
Была растащена на сотни лент
И, с жизнью сладив, сделалась искусством.
С рожденья лишь стихами говоря,
Я никогда не знал поэта имя.
Издатель (в отдалении)
И я, и я. Мне это острый нож:
Кто купит фолио Инициалов?
Актёр
Наёмному убийце так заказчик
Не сообщает жертвенное имя,
А лишь приметы с адресом, чтоб тот
Всё сделал верно, лишнего не зная.
Издатель (в отдалении)
Совсем не лишним было бы на титул
Поставить: «„Хамлет, храбрый датский принц“,
Такого-то преславная пиеса»,—
И фолио бы мигом разошлось.
Придётся мелкой азбукой набрать:
«А сочинён сей опыт неизвестным»,—
Как будто между прочим говоря,
Что памятливый вор на представленье
Комедию запомнил кое-как
И, отродясь не ведая ни буквы,
За три гроша продиктовал писцу —
А мы наутро и набрали с Богом.
Дороже переписыванье мне:
За пенс две книжки сбуду в переулках,
А в Сити даром не возьмёт никто.
Актёр
Мне сорок лет. Я выхлопотал роль
Наследника и молодого принца,
Лишь по пятам за Томасом ходя
И льстя ему, поскольку знаю: нынче
Вошли в лета Наследники мои,
Мои Дофины, Сыновья и Эльфы —
Я буду признанный Купец и Граф,
Иль Дядя Нынешнего Короля.
Все «драмы», «презабавные пиесы»,
Все «сцены», «восхитительные фарсы»,
Все, наконец, «комедии глупцов»
И «хроники в трёх актах и с прологом» —
Рассчитаны на дряхлость лицедеев
В такой же мере, как на юность их.
В любом спектакле несколько несмелых,
Лишь только начинающих убийц
Обхаживают старца-душегуба,
Что шевелится в тысяче ролей —
Чужих судеб, им взятых на себя
И им самим подавленных беспечно —
Как в скорлупе погубленных яиц.
Теперь — я сам... Последний выход мой —
С плюмажем юноши на мягкой шляпе
И с розой из тряпицы у меча —
Почти позор, и выпрошен в ломбарде,
Как самый распоследний день отсрочки.
А значит, бедняку сему подобно,
Я должен бегать вдоль и поперёк
По городу чужому, словно деньги
Сбирая — выкупить мой нищий хлам.
Как ссуда, выданная в долг жидом,—
Во мне живёт и множится убийство.
В последний раз — мне нужно знать, кого
Пущу в себя и чей здесь хрупкий образ
Мной будет обесчещен в этот раз.
Иду сюда я, чтобы до начала
Комедии узнать хотя бы имя
Заранее погибшего во мне:
Убийство превратится в поединок,
А в поединке есть и мне где пасть.
Уходит.
Издатель (появляется на середине)
Удача небывалая, чумная.
За обезумевшим артистом вслед
Пойду я неприметными шагами,
Ему ссужая ухо и склоняясь
Над ним его же собственным грехом,—
И сочинитель станет мне знакóм.
Также уходит.
Входит Эдви, сочинитель.
Эдви
Один я тут? Спасибо и на том.
Как честный человек, дам волю гневу.
Сын шиллинга и пенсовой монеты!
Милорд де Вонь! Саксонская свинья!
Наёмный вор, оплаченный построчно!
Не я ли в «Хрониках» Бенбоу сам,
Отыскивая новые сюжеты,
Прочёл, как некий скандинавский принц,
С отцовской тенью переговорив,
Двух ближних порешил и отдал душу?
Подумал я: на славу будет пьеса,—
И уж наутро с Богом выдал в свет.
Хоть плохо шло, а всё ж была надежда,—
Теперь же мимоходом узнаю
От дурня, приходского письмовода,
Который нам копирует за грош
Комедии да хроники ночами:
«Мол, взялся я, милорд, переписать
Надысь большущую комедь в пять актов;
Гляжу, а вся — ни дать ни взять как ваша:
Те ж маски — принц, король да призрак тот,
И говорят похоже, только в этой
Ещё Адамов череп приплетён.
Уж и не знаю, как сказать-то, сударь».
Собачье семя! Плут не говорит,
Кто автор, иль хоть с чьих он слов наскрёб
У Эдвига украденную драму!
Иду узнать: сегодня в цирке «Глоба»
Дают творенье выродка того.
Пусть вместо пени мне укажут имя,
Иль лучше — как одет разбойник сам:
Уж я шальную морду разукрашу,
Автограф настоящего творца
Проставив между глаз у эпигона.
Нет лучшего, чем пятерня, закона.
Уходит.
Появляется Робин, писец.
Робин
За что немилость? Выругал меня
И угостил горячим под лопатку.
Не я ли, кажется, со всей душой
Сказал ему, что пьесы он лишился?
Да вправду, верно, горестно ему.
На рынке я видал афишку «Глобы»:
Какой-то Вильям Шейх Копьеметатель
Его комедь, что я переписал,
Уж выдал за свою и представляет
На досках ныне публике честнóй.
Покажут клоунов, а на дворе
Попотчуют винцом и солониной.
Сходил бы я на краденую блажь,
Да знаю: как начнётся представленье —
Такой анафемский подымут вой
Актёры на арене, что удастся
Навряд ли, прислонясь к столбу, заснуть.
Пойду в кабак: хотя не буду сыт,
Да уж никто при мне не завопит.
Уходит в другую сторону.
Ценитель
Всю ночь сегодня глаз я не сомкнул.
Свеча потухла, и в стекло я видел,
Как будто Лондон тоже у окна
Стоял, щекою к раме прислонившись,
И проникал рассеянно в меня —
В мои воротца, мостовые, шпили,
И он себе казался самому
Исчезнувшим, и небо просветлилось,
Как будто взял пергамента он лист.
(Пауза.)
Моё «как будто» в речи мне дороже
Всех прочих заострённых слов её.
Оно не то чтоб связывает вместе
Два смысла, но угадывает щель
Меж них и добровольно окликает
Один от пары голосом другого —
И эхом возвращается ответ.
Такая перекличка на секунду
Как будто освещает всё вокруг,
И то, что целым кажется в молчанье,
Страдает порознь — и кричит от боли.
Я это запишу.
Входит Стефан.
Стефан
Шёл мимо я,
И, веришь ли, хотя одни обрывки
Достались мне — я ими потрясён.
Ценитель
Спасибо, друг. Кто скажет мне ещё,
Как ты? кто остановится послушать?
Ты мимо шёл случайно — мне же мысли
Случайно в ум тяжёлый закрались:
Случайности две сразу. Этот случай
Раз в год случается — уж мне поверь.
Стефан
По случаю такому нужно нам
Наружу выбраться с тобою вместе.
Ценитель
Что ж там?
Стефан
Я слышал, на помосте «Глобы»
Сегодня вечером известный шут
Последний раз на сцене представляет.
Представь и ты: у варваров-датчан
Случился принц, наследный меланхолик;
Звать — Гамильтон иль Камелот. Но слушай:
Отца его убитого призрáк
Указывает в дядюшке царящем
Ему злодея, отомстить прося...
Ценитель
Как ты узнал?
Стефан
Мне описал приятель.
Ценитель
Кто ж сочинил?
Стефан
Про то он не сказал.
Но слушай же: смятенный дух его
Нечаянно того, другого, ранит,
Убьёт или к безумию толкнёт —
Но тут король, смекнувший, что почём,
Его решается убрать, и смерть
К нему приходит в лживом поединке
С отравленною шпагою; восторг.
Ценитель
Но он отмщён?
Стефан
О да. В последний миг
Он тою шпагой дядюшку пронзает.
Ценитель
И сколько трупов итого?
Стефан
Как знать.
Сидячий зал убитых не считает —
Галёрка ж не умеет. Ты придёшь?
Ценитель
Да, да. Не жди меня — ступай вперёд:
По-старчески я долго одеваюсь.
Стефан
В саду напротив я тебя дождусь:
Ты заплутаешь в городе.
Ценитель
Конечно.
Стефан уходит.
Несчитанные гибели. Иль Бог
Не знает счёта на своей галёрке?
Иль пальцев не хватает загибать
Индийцев шестирукому кумиру?
Несчитанными мы уйдём во тьму.
Но числа все, известные живым,
Вся алгебра — лишь поимённый свод
Умерших: оттого в чести учёность —
Как ремесло их знать по именам.
Мне ж имя автора не донесли.
Его он сам на цифру не сменил ли?
Тогда он стал бы в хронике своей
Желательным и нужным персонажем,
Аренду цирка оплатив вперёд:
Любой нам выгоден, когда умрёт.
Я это запишу. Иду, иду.
Также уходит.
Акт II
Актёр
О Боже мой! Дай отдышусь теперь.
Большой успех. Галёрка оглушила:
Кричат и лезут, свесясь с потолка,
Поближе к облеплённому помосту.
Орут: «Сюда, милай! Уж распотешил
По первому разряду, вот те крест!»
Как суетится, бегает народ!
Румяны щёки будто не от спешки,
А от угля, что Прометей сберёг
Для этих душ, для этого румянца.
(Перед зеркалом.)
Приветствую тебя, почтенный возраст!
Сколь много чувства, дремлющего в них,
Ты пробудил искусством Прометея:
Он был ведь тоже брат наш, лицедей,
Улыбкой, простодушными речами
Огонь божественный от Бога скрывший.
Я не таю — питаю мой огонь.
Где б ни был я, чего б ни слышал в мире,
Неведомого нашим мудрецам,—
Окружный свет меня не напоит,
Пока в себе ношу тепла избыток,
Как полый корпус флейты духовой.
И хоть на мне играют беспрестанно —
Клянусь, я не забыл родной мотив.
Ценитель (проходя мимо)
Как речи выспренни! Как ноты резки!
Воистину — ты полый лишь сосуд:
Чем полого наполнили, тем он
Других питает — и огнём гордится,
Коль подогреть поставят в печь его.
Вот правду говорят простые люди:
«И хорошо повеселил-де нас,
Да он ведь, сударь, что твоя шарманка
В воскресный день у Тома на ремне.
Покрутит Том вертушку — хоть ты душу
Наружу вынь: так жалостно поёт.
По мне же — акробаты, сударь, лучше:
Слеза нейдёт — а всё передохну́».
Вот трезвый взор! Хотя, признаться, слёзы
Тем слаще, что для публики чужды.
Когда тоской безмерной окружён —
Не в отдыхе, но в трепетной работе
Нуждаешься: тогда приходит плач.
Все хроники, что видим мы на рынке,
Все пьесы надо к ремеслу причислить
Затем, что слёзное рожденье их
Божественным трудом принесено;
Что нет строки ни в христианском свете,
Ни у племён восточных кочевых,
Которая бы враз не окупила
Все муки появленья своего,
Как не бывает с шуткою бесплодной.
В одной печали — вышней силы знак.
В едином смехе — Божие бессилье,
Дающее приятный отдых нам.
Выходит.
Актёр (вглядывается в зеркало)
Здесь многие неправильны черты.
Как будто дом прекрасный покосился
От непосильного гурта жильцов.
Как нерадивы, злобны постояльцы!
По собственному вкусу перестроят
Гостиную и стены проломят,
Чтоб светом дня перегрузить жилище:
Так и ролями населён мой лик.
Нет памяти наследственной у зренья:
Десятилетним малым я себя,
С бродячими актёрами по рынкам
Скакавшего на облучке, не помню.
Тогда лица лишь первый грим коснулся —
То первый гость белил в нём потолок
И обживался с нищею семьёю.
В окне, больном от пыли путевой,
Мелькали ярмарки да карусели;
В трубе печной ей незнакомый дым
С лихвою вечным шумом заменялся;
Число семей и трещины росли.
И так меня переросли собою
Вы, монологи, мой натужный хрип,
Что мне для вас уж нечего оставить:
Каморка эта будет вам тесна.
Меня здесь нет. Я вами подменён,
И ваши умершие — ваша память,
И ваша радость — новые жильцы.
Моя огромность мнимая для вас
Тем подтверждается, что я не виден
При свете дня, ни ночью, изнутри.
Сегодня был успех; поверьте стенам —
Вас кладка верная не подведёт.
Но даже перестроенному веку
Вам не прибавить дней.
Входит Издатель.
Издатель
Кривую шутку бес со мной сыграл.
За клоуном прошёл я полквартала,
А там из виду выпустил его.
Пиши пропало — том не разойдётся.
Входит Стефан.
Стефан
Приятель, что стряслось? Нельзя ль помочь?
Издатель
Спасибо, друг. Концы уж глубоко:
С одним мы тут намедни разминулись.
Дела стоят — полдня его ищу.
Стефан
Вот так сказка! Со мною то же.
Зазвал в театр знакомого безумца.
Сидели в разных мы местах; я видел:
До занавеса встал он и ушёл.
Издатель
А вот позволь узнать: что за театр?
Не «Глобус»?
Стефан
Он.
Издатель
Не Гамлета ли пьеска?
Стефан
Куда как нет. Сам Гамлет в ней актёр.
Такая вещь! Ей-богу, не жалею
Двух шиллингов, потраченных на вход.
Гляди-ка сам: принц Дании...
Издатель
Постой.
Твой принц актёр, а кто же сочинитель?
Стефан
Почём мне знать? Да слушай: датский принц...
Издатель (в сторону)
По паре в день Господь лепил глупцов:
Дневная мне продукция попалась.
Стефан
...живёт, как сын при царствующем дяде,
Но тень умершего отца ему
Твердит о собственном убийстве, месть
Прося свершить над королём. И он,
Ты что заметь,— кидается на ближних,
Друзей двух бывших гробит; плюс к тому...
Издатель (в сторону)
Ошибки быть не может. Расспрошу
Его подробнее.
(Громко.)
Скажи, любезный,
А кто же автор принца твоего?
Разговаривая, уходят.
Входит Эдви. Он пьян.
Эдви
Офелия, родная! Кто тебя?
Чем тише, тем пронзительней ты плачешь,
Так, помню, ты внимательно ко мне
Приглядывалась с грубого помоста —
И вдруг в пространство говоришь: «Ему
Дала бы я фиалок, да завяли».
Ей-богу, так: «Завяли»,— говоришь.
Вот я тебя и полюбил — тогда.
Повсюду бесполезные все рожи;
Один, спасибо, вышел до конца,
Как будто горести большую долю
Как встал — да так и вынес за собой.
Ему смотрел я вслед, а обернулся —
Тебя уж нет: «Утоплена»,— кричат.
И, в голосах скользя, через перила
Я вниз ползу — ах, ноги! сколько их!
Как будто в реку влез, где наводили
Мосты веками, а теперь ушли:
Гнилые сваи — в сапогах, босые —
Поддерживают тусклый небосвод.
Гляжу — лицо; ползу к нему по грязи:
«Который час?» — а он, не раскрывая
И глотки, в сто ладов орёт: «Шекспир!»
Разносчик (пробегая мимо)
Шекспир, Шекспир! Забавные пиесы!
Жизнь Гамлета и смерть отца его!
Эдви (не слышит)
И тут я узнаю, откуда голос:
Из самого нутра подходит к горлу
И сквозь слюну вскипает пузырями
Звук неосознанный, как перекличка,—
Музы́ка горя моего: «Шекспир!»
Конец
Москва
1–2 июня 1997
