Когда Людмила Александровна входила в наш двор, вся ребятня тут же бежала навстречу тёте Люде.
— Здравствуйте! — неслось со всех сторон.
Ребятишки лепились к ней, отталкивая друг друга, чтобы быть поближе.
— Здравствуйте, здравствуйте,— отвечала она, улыбаясь.
Потом брала кого-нибудь за руку, притягивала к себе и говорила:
— Вовка, дразниться-то умеешь? Ну-ка, ну-ка, покажи язык.
А Вовка, польщённый вниманием доктора, выделившим его среди друзей, охотно включался в игру.
— Молодец! — хвалила Людмила Александровна.— Здоров. Следующий.
И, проведя беглый «профосмотр», шла дальше, к подъезду, где ждал её очередной маленький пациент, чьи родители с утра пораньше позаботились вызвать врача на дом.
Людмила Александровна Пироговская служила детским участковым врачом в поликлинике, что в самом центре города.
В нашем дворе её знали все от мала до велика — в редкой квартире не было детей. К тому же работала она в поликлинике больше тридцати лет, и можете представить, сколько набралось за эти годы «пациентов». Каждого из них она помнила, знала по имени, могла рассказать о его детских болячках лучше собственной мамы. Знала, где и как учатся, кто кем стал, когда и на ком женился... Бабушки, как водится, в летнее время сидящие у подъездов, с почтением встречали её и звали по имени-отчеству с тех пор, как она, чуть ли не девчонкой, впервые появилась в нашем дворе. Они, правда, тогда ещё не были бабушками, а только беспокойными мамочками, с тревогой заглядывающими в глаза участковому при каждом её приходе к заболевшему ребёнку. Молодой и, как им казалось, неопытный педиатр после первого же посещения их Васеньки (Катеньки, Настеньки) вызывала доверие и уже никогда его не теряла. Помню, как радовался весь двор, будто была в этом и наша заслуга, когда Людмиле Александровне присвоили звание заслуженного врача РСФСР.
— К кому сегодня, Людмила Александровна? — больше по привычке, чем в самом деле нуждаясь в ответе, спрашивали они.
Все дети во дворе были на виду, и отсутствие кого-нибудь тут же становилось предметом обсуждения всевидящих бабулек. Удостоверившись в своей правоте, они качали головами:
— Что-то часто Сашенька (Машенька, Оленька...) болеет.
— А не зашли бы к нам, Людмила Александровна? У меня внук покашливает,— пользуясь случаем, говорил кто-нибудь и, поднимаясь с насиженного места, брал доктора под локоток.
— Вы бы к нам зашли, чайку попили,— перебивала соседку другая.
На что доктор, благодарно улыбаясь, отвечала:
— Только что пила у Ивановых (Петровых, Сидоровых), как-нибудь в другой раз.
И другой раз обязательно выдавался. Дети — народ, может быть, и не столь болезненный рос в нашем дворе, зато родители у них на любую «соплю» реагировали немедленно и чаще всего звонком в поликлинику. Потом-то я поняла, в чём дело: будь на месте Людмилы Александровны другая, не такая родственная,— думаю, «больных» заметно бы поубавилось. Так что доброта и обаяние нашего доктора прибавляли ей работы...
Без чаепития никто Людмилу Александровну из дома не отпускал, всеми правдами и неправдами уговаривал хоть пять минуток посидеть, чтобы ноги отдохнули. Обычно она уговорам уступала, исключением были дни, когда очень торопилась, когда вызов шёл за вызовом, как в начале зимы или весной.
Она была не только врач, а член одной большой многодетной семьи. В ней удивительно всё совпало — и характер, и внешность: миниатюрная, с лицом милым и улыбчивым, добрейшая, словоохотливая, да ещё и с чувством юмора. Поэтому дети, которые при одном только виде белого халата обычно пускались в рёв и прятались за мамины юбки, при ней становились покорными паиньками, беспрекословно и с удовольствием позволявшими доктору всё, о чём она их попросит. Мой сын Илья тоже побывал в руках Людмилы Александровны. И не раз и не два после её осмотров, рекомендаций, выписывания рецептов моя мама усаживала Людмилу Александровну за стол и дотошно выспрашивала о делах медицинских и семейных, подвигая поближе к гостье необъятное блюдо с шаньгами, на которые была мастерица, да подливая крепкий индийский чай.
Мы знали, что Людмила Александровна замужем, что у неё двое детей — Наташа и Вася. Знали, что живёт где-то по соседству, так что считалась совсем своей, кому не зазорно и собственную душу открыть. Хороший врач в те годы был для людей как священник, разве что грехов не отпускал.
Откуда-то все знали, что семья у неё дружная. Муж тоже доктор, человек в городе известный — врач сборной Советского Союза по вольной борьбе. Друг, знатоками это подчёркивалось особо, легендарного Ивана Ярыгина — двукратного олимпийского чемпиона по вольной борьбе. Ещё Валерий Васильевич Пироговский был известен чуть ли не фанатичным пристрастием к мумиё, его чудодейственной силе. Однажды и я пришла к ним в дом, чтобы купить это снадобье, а Валерий Васильевич мне его просто взял и подарил. «Надо же, как похожи с женой,— подумала я тогда,— такой же добрый».
В ту замечательную пору я делала на телевидении женскую программу, приходилось бывать в самых разных семьях, и я наловчилась сразу же, едва переступала порог, определять атмосферу в доме... Особая какая-то неуютность чувствовалась всегда, когда парадом командовала жена, а скрыть это невозможно. Такого уж точно в доме Пироговских я не заметила. К слову сказать, до сих пор сокрушаюсь, что не сняла передачу о них — силы творческие копила, что ли... Хотя давно заметила, что о близких людях говорить труднее всего — так хочется сделать что-то особенное.
Потом сын подрос, мы переехали в другой район и с Людмилой Александровной стали встречаться совсем редко и случайно, когда я приезжала к маме в наш старый двор. Иногда, по давней привычке, мама зазывала её на чай. Она заходила, непременно интересуясь здоровьем внуков и их школьными успехами. Наша бабуля умилялась от такого внимания, на глаза её наворачивались слёзы. О чём они только не говорили в минуты таких чаепитий; не помню только, чтобы хотя бы раз речь зашла о поэзии. Мы привыкли, что в доме, где когда-то жил поэт, почему-то почти каждый новый гость скромно заявлял, что и сам не лишён поэтического дара. И, что самое скверное, норовил почитать свои стихи. Потом мы к этому привыкли: мало ли у кого какие странности. У доктора таких «странностей» не было.
Никто и не догадывался тогда, что именно наша Людмила Александровна наделена Богом поэтической душой. Я узнала об этом совершенно случайно. Однажды встретились мы с ней на каком-то концерте. Помню, я едва её узнала: передо мной стояла совсем другая женщина, без тех смеющихся глаз, очень похудевшая, совсем маленькая и очень усталая.
Она протянула мне книжку. Это был с тонким вкусом оформленный сборник под названием «Тайный сад». Имени автора на обложке не было.
— А чьи это стихи? — спросила я, совсем не догадываясь, что автор стоит передо мной.
— Мои.
Тут прозвенел звонок, Людмила Александровна заторопилась в зал... Больше мы уже не виделись.
В тот же вечер я прочитала всю книжку с посвящением на первой странице:
«Валерию Пироговскому
Мужу. Другу. Врачу
Человеку на все
Времена
Посвящается
Жена».
Вот почему так изменилась Людмила Александровна: умер её муж. Я узнала об этом из стихов и была ошеломлена такой любовью — ведь она никогда и никому не говорила о своих чувствах к мужу; подозреваю, и ему тоже.
Я продолжаю жить,
Я реже плачу.
Ты для меня по-прежнему живой,
И лишь вдвоём с Тобой я что-то значу.
Как много было подарено мне в жизни стихотворных книг и профессионалами, и любителями. Особенно когда открылась для людей возможность публиковать свои «вирши», минуя издательства, редакторский отбор, заплатив какие-то деньги. Их охотно берут со стихотворцев расплодившиеся, словно сорняки, типографии. Вал поэтического мусора, обрушившийся на нас, заслуживает отдельного разговора. Но не здесь и не сейчас.
...Читая одно за другим стихотворения Людмилы Пироговской (именно так, без отчества — что непозволительно врачу, то не возбраняется поэтам), я испытала радость встречи с настоящим чувством, которое едва уловимой мелодией утерянного женского счастья вошло в моё сердце. Тут же вспомнила гостей нашего дома с «поэтическим даром», который они навязывали каждому встречному. Лишний раз подумалось: всё настоящее не обременяет тебя.
Уже тысяча дней! Сколько их, безнадёжных,
Бесконечно-тоскливых, ещё впереди...
Если слышишь меня, если чудо возможно,
Пожалей, возвращайся, домой приходи.
...Эта мелодия пронзила моё сердце и заставила биться в одном ритме со стихотворными строками. Так неизбывное женское отчаянье, облечённое в слова и звуки, похожие то ли на причитания, то ли на всхлипывания истосковавшейся от одиночества души, превращалось в Плач о любимом. Вспомнила, как одна моя героиня — Семёновна, тоже вдова, говорила: столько нежности накопилось, столько отчаянности, если б вы знали...
Несколько дней я читала и перечитывала тоненькую эту книжку и видела за незамысловатыми фразами такие признания в любви, от которых кровь стынет и дрожь пробегает по телу. Она вошла в другую жизнь — жизнь без Него, Единственного. Вдовствующее сердце как будто выдохнуло всё, что там накопилось, и оказалось способным на последнюю дань своей Любви...
У каждого в душе есть тайный сад,
В котором в одиночестве мы бродим,
С закрытыми глазами, наугад,
В нём уголки любимые находим.
...В чудесном том саду ты ждёшь меня,
Мой Кареглазый Бог с душой поэта...
А потом я узнала, что Людмилы Александровны не стало.
Мне захотелось больше узнать об этой Любви. И кто, как не их дети, могли мне в этом помочь... Я встретилась с ними. Наталья и Василий тоже врачи, и тоже успешные. Хотя — что такое успешность для врача? Чем она измеряется? Я думаю — всё той же любовью. А им-то уж было у кого учиться. Увы, в институтах, даже медицинских, любви к людям не учат.
На любовь настроенное сердце
Было у тебя, любимый мой.
Отдохнуть душою и согреться
Люди приходили к нам домой,
Приезжали на любых машинах
С верою, что этот врач спасёт.
Прибавлялись у тебя морщины
От чужих болезней и невзгод...
Мне кажется, ещё одно качество крепкой семьи — когда дети идут по стопам родителей.
Я стала допытываться у них: как родители проявляли свою любовь? Как признавались в своих чувствах? И оказалось, что ни разу они ничего такого не слышали. Ни разу. Просто Людмила Александровна всегда думала о муже, заботилась о нём, не проводила время с подружками, говоря при этом: лучший друг — это муж. Всегда внушала детям на будущее: муж должен быть на первом месте. Поразительно — всё как в Библии: муж — глава, жена — помощница. Таков Божий порядок.
Ты мало говорил мне нежных слов,
Лишь в письмах называл своею милой.
Была меж нами странная любовь:
Ты позволял любить, и я любила.
Я до сих пор, тоскуя и любя,
Воображаю, что ты здесь, со мною,
Что просто ты уехал, и тебя
Я встречу. Обязательно. Весною.
— А как насчёт ревности? Была? — спросила я.
— Какая ревность? Они же так уважали друг друга. Одни книги читали, одни стихи любили, одни друзья были у них.
— Может быть, изредка хотя бы ссорились?
— Самая большая ссора была, когда папа разорвал мамино платье: она почти не пользовалась косметикой и очень скромно одевалась. Так папа выразил свой протест.
— Как жила мама в последние годы?
— Когда папа ушёл из жизни, она не выходила из хронического стресса. Пробовала пойти в спортзал, заняться фитнесом. Пыталась подбодрить себя: я же из семьи долгожителей. И тут же добавляла: не представляю свою жизнь без него... Мы не смогли заменить папу,— с грустью сказала Наталья Валерьевна.— Не говоря об этом — они посвятили себя друг другу. Мама успокоилась, только когда вышла книга, и сразу стала тихо угасать...
Теперь лишь в снах возможны наши встречи,
Лишь в снах мне светит долгий нежный взгляд.
А время?! — Никого оно не лечит.
Чтобы утешить, это говорят.
Почему-то вижу сейчас, как идёт по тому, старому, двору наш добрый доктор. Из туго набитой сумки виднеются края белого халата, словно сложенные ангельские крылья. Вот сейчас она наденет их и взлетит — ангел-хранитель наших детей, ангел-хранитель большой Любви...
Над тобой уже время не властно,
А я быстро старею, скорбя,
И на всё в этой жизни согласна,
Лишь бы встретить в той жизни тебя.
На восемь бесконечных лет пережила Людмила Александровна своего мужа, так и не излеченная временем от своего прекрасного и невыносимого недуга — неизбывной, вечной Любви. А в том мире, о котором мы так мало знаем, я верю, воссоединились две любящие души, которым так одиноко было друг без друга...
Добрый читатель, не суди строго, если найдёшь несовершенство иных стихотворных строчек. Лучше осторожно пройди по аллеям «тайного сада», где светла и тревожна исповедь женской души.
О, как мне хочется поверить,
Что существует мир иной,
Что где-то отворятся двери —
И мы увидимся с тобой.
Соединятся наши руки,
Я твоего коснусь лица,
И окончание разлуки
Затопит нежностью сердца.
