Васнецов?
Будильник пробудился раньше всех и сходу завыл нечеловеческим голосом. Следом проснулась девушка Марья, невесть каким образом попавшая в постель к Васе Васнецову. Сам Вася долгое время просыпаться категорически отказывался, мотивируя это выражениями вовсе не публичными. Наконец он разлепил глаза, глянул на девушку Марью, чего-то сильно испугался и вырубился бесповоротно.
Девушка оделась, обыскала джинсы, пиджак и куртку Васнецова, безнадежно заглянула в шкаф и ушла, прихватив с этажерки слоников, притулившихся к одинокой, но зачитанной «Анжелике».
Вася Васнецов проспал до обеда. Проспал бы и обед, но не получилось. Пришлось встать и сбегать в уборную. Далее, не утруждая себя умыванием, он полез в холодильник, но ничего там не обнаружил. Такое уже бывало, так что он не сильно огорчился, а, наоборот, сосредоточился, оглядывая жилье.
Жена от Васи сбежала давно, но поспешно, оставив довольно много вещей, годных к продаже. Вот, например, будильник. Он давно нарывался. А сегодня еще и пугал… Судьба будильника была решена, и он прогулялся вместе с Васей к блошке у Нового рынка. Оттуда Вася ушел уже один, но при деньгах, достаточных для приобретения хлеба, плавленого сырка, луковицы и бутылки вермута.
Позавтракав, Вася решил отдаться чему-то важному, например уборке квартиры. Но не судилось. Пришел участковый Колька Репин. Пришел не с очередными претензиями, а с горем — умер их воспитатель по интернату для неблагополучных детей Сергеич. И не только воспитателем был Сергеич, а отцом, другом, лекарем и советчиком. Это он, кстати, давал пацанам фамилии великих художников, наивно полагая, что носитель такой фамилии уже не скурвится никогда. Мечтатель…
Эх, Сергеич…
Колька рассказал, что у Сегеича осталась невестка с двумя малолетками. А сын-мент погиб еще в прошлом году.
— Надо бы помочь семье! — постановил Колька Репин.
— Конечно! — согласился Васнецов.
Репин ушел. А Вася стал по-новой обшаривать квартиру в поисках того, что можно продать. Но что-то ничего и не находилось. Нет, на бутылку бы хватило… Но тут другой случай! Сергеич, эх, Сергеич!
Ничего не оставалось, как прибегнуть к последнему средству. Вася полез под кровать, достал оттуда фибровый, дембельский чемоданчик, из него мыльницу, а из той небольшой сверточек. Развернул и в ладонь к нему пала рубиновая красная звездочка с серебряным бойцом посередке. Вася подержал звездочку на ладони, словно сомневаясь, потом решительно положил ее в карман и вышел из дома. Путь его лежал на Греческую площадь, где с утра до ночи цинковали барыги.
За орден дали пятьдесят гривен, и Вася ощутил себя богачом. Десятку он решил пропить. И не просто так, а с горя. А сороковник отдать сиротам Сергеича.
В знакомой винарке по-прежнему наливали. Вася взял два стакана смеси и конфетку и устроился в углу. В подвале было почти пусто и тихо. Поэтому вспоминалось особенно хорошо.
И то, как привезли его в детприемник, сняв с поезда.
И о том, как гнал ментам, что нет у него ни имени, ни фамилии. И адреса, разумеется, тоже.
И то, как менты, тщась узнать, кто он такой, чтоб не висел гирей, били его дубинками.
И то, как появился огромный дядька — Сергеич — и забрал его оттуда.
И то, как Сергеич все же выспросил — змей! — имя. А фамилию придумал. Как опекал и подкармливал. Как защищал и учил…
Васнецов и не заметил, как оба стакана опустели, хотя прихлебывал осторожно и бережно.
Пришлось взять еще.
— Надо же помянуть! — убедил себя Васнецов.
Да-да, помянуть стоило! В интернате таких, как он, битых-перебитых жизнью было сорок человек.
И охрана.
И надзиратели.
И Сергеич…
Вася вспомнил, как Сергеич, узнав, что Васнецов мечтает стать офицером, башку прогрыз военкому, но добился направления в танковое училище.
— Земля пухом! — прошептал Вася и поднес стакан к губам.
Но тот был пуст!
После интерната в училище было совсем легко. Он был сильным и злым. А это ценилось. И он стал офицером! А потом попал в Чечню…
Бой, ранение, горящий танк… Еще два ранения… Орден. Комиссия. Пенсия… Он вернулся домой… Домой? По крайней мере, в жилье, которое дали после интерната.
Потом…
Васнецов вздохнул и тяжело поднялся. Больше вспоминать не хотелось. На остаток денег купил он в лавочке на углу флакон портвейна и пошел домой. Там он снова выпил за упокой души Сергеича, прослезился и уснул.
Все правильно: зачем отдавать последнюю рубаху, когда можно просто порвать ее на груди.
Клоун Мося
День кивнул утру на прощание и ушел туда, где наливали пиво и гулко суетились слова. Сентябрьское солнце сквозь полуоткрытые окна запускало лучи в бокалы. С моря донесся пароходный гудок, одинокий, как Клоун Мося — алкоголик без стажа. У Клоуна Моси образовалась десятка, и он нес ее к прилавку гордо и бережно, как октябренок флажок.
— Где взял? — завистливо спрашивали коллеги.
— В магазине купил! — скрытничал Клоун Мося. Сухие соленые баранки таяли во рту, как валидол.
Когда-то Мося был Матвеем и служил в цирке. Но что-то случилось, и он устал. И перестал работать. Но еще не пил. Правда-правда!
— Пропал кураж! — говорил. Цирковые понимали. Остальные нет. Но какое ему было дело до остальных? Он стал ходить в парк над морем и глядеть на залив, окруженный берегами, как арена партером. По парку бегали домашние собаки, а к ним лонжей были пристегнуты хозяева.
Дома скопились афиши да пыль. Там оказалось совсем невозможно находиться. И он стал ходить по улицам, ища пристанище. Попалась забегаловка, куда пускали далеко не всех. Но его впустили. На двери забегаловки уже много лет висела табличка «РЕМОНТ». А в пиво там доливали не воду, а самогон. Зато плату взимали и деньгами, и вещами. Пускали в забегаловку людей приличных, так что и вещи пропивались вполне приличные. И все были довольны.
Нельзя сказать, что Матвей, ставший как-то сразу Мосей, был душой компании. Но веселил, редко, но веселил. Он умел показывать животных и людей так, что их сразу же узнавали. Его герои были трогательны, а не смешны, но люди, как раз, смеялись. Так он стал еще и клоуном.
Клоун Мося — полузабытый человек.
В цирк его пускали всегда. Но он туда ходил только после мучительных двух-трех дней полного отрыва от забегаловки.
Приходил, если не было представления, садился на барьер, смотрел, как репетируют. Потом обходил конюшни… Еще он растерянно замирал, когда кто-то окликал:
— Матвей!
Потом оборачивался, и на лице была виноватая улыбка.
— Как живешь? — спрашивали знакомые.
— Все еще под куполом… — отвечал он.
Сразу за этим следовал вопрос о здоровье.
— Можно жить!
Ему пытались совать деньги, но он не брал и оправдывался:
— У своих… Нет… Нельзя…
Покинув цирк, спешил — уже спешил! — в забегаловку, принимал в руки бокал пива и успокаивался.
— Без куража тоже можно жить! — говорил. Но его никто не понимал.
Митя Водкин
У него растерянный взгляд и лицо в красных прожилках.
— Митя, как твоя фамилия? — спрашивают любители.
— Водкин! — с готовностью отвечает он.
На самом деле, водку Митя не пьет. Объясняет коротко:
— Невкусно!
А пьет Митя желтое нестерпимое вино «Фрага». Дорогое — рубль с большими копейками.
Примерно в эту сумму Митя, вроде бы, оценивает свою жизнь.
— Митя! А с моста прыгнешь?
— За сколько? — настораживается он.
— За рубль!
— Нет, за рубль не прыгну.
— А за два?
За два рубля Митя прыгать готов. Но требует деньги вперед. Кто-то выдает ему два мятых рубля.
Люди, как полагается, суетятся.
— Ты с ума спрыгнул сначала, что ли?
Митя непреклонен. Раз взял деньги, надо исполнять.
Толпа перемещается к мосту. Мост уже стар. Он построен купцом Новиковым аж в середине 19 века. И пересекает бывшую когда-то балку. Когда-то у балки были склоны. Теперь склон есть только с одной стороны. А с другой склон срезали и построили гаражи.
Но туда, где склона нет, Митя не идет. А направляется, наоборот, туда, где склон. С внешней стороны моста идет уступчик шириной сантиметров пятнадцать. Вот на него Митя и всходит.
Все приготовились затаить дыхание.
Но Митя, как говорят, дурной, но умный. Пройдя по уступчику шага три, он прыгает. Высота с метр, не больше. Но с моста же!
— Не пойдет! — возмущается потративший деньги.
— Почему? — недоумевает Митя. — Я же прыгнул! С моста…
Все верно. Не попишешь. Но обидно. Заплативший пытается поскандалить, но натыкается на вопрос от людей:
— Ты хочешь, чтоб он убился?
Кто в таком признается?
А Митя собирается в гастроном.
— Там еще и на закусь хватит! — подначивают его.
— На закусь? — удивляется Митя. — Зачем? Я завтракал…
Теперь он возьмет заветную бутылку, заныкается куда-то на чердак или на задворки и станет блаженствовать. Аж до вечера. А потом неохотно поплетется домой.
Говорят, есть у него жена и какие-то дети…
Он так и говорит:
— Какие-то дети…
Равнодушно говорит, словно не о себе.
— А жизни нет! — так он тоже говорит.
Впрочем, что такое жизнь в Митином разумении, не знает никто. Он, наверное, и сам точно не знает. Но когда совсем туго, когда копейки даже на стакан любимой Фраги не наскребается, Митя ругает жизнь, как выплевывает, одной фразой:
— Как в плену!
Гранит
Кто сказал, что в Греции все есть? Да и когда это было! Нынче все есть во Франции. Там все можно, при желании, купить. И, что главнее, продать. Не верите? Тогда слушайте сюда, как говорят у нас в Одессе.
Ну, начну с того, что пригласили меня друзья поехать с ними в Бретань. Есть такое райское место на самом Западе Франции. Океан, дикая природа, скалы из гранита, красота и покой!
Ездили мы по всяким интересным и очень красивым местам, ходили по тропам вдоль океана или заливов… И любовались. Кстати, таких, как мы, довольно много. Не сказал бы, что столпотворение, но в самых глухих уголках люди встречались. Из разных-преразных стран. Поздороваемся вполголоса, и каждый своим путем топает. Кто вверх, кто вниз. Но все как-то тихо, пристойно…
Но бывают исключения.
Стою как-то на скале в департаменте Финистер, океаном любуюсь. А еще пуще вереском, которым пустошь поросла. Красота такая! Ковер толстый, пушистый, фиолетовый. А чтоб его зря не топтали — берегут! — дорожка огорожена ленточкой на столбиках. На высоте небольшой, сантиметров десять. И никто не переступает. Ни-ни! Даже в голову не приходит.
И тихо так… Слышно, как волны внизу шепчутся.
Только…
— Понатягивали тут фигню всякую… — речь родную слышу, — проходу свободному человеку нет!
Оглянулся. Так и есть. Наш человек с барышней и охраной. Как полагается. Барышня вполне, а охрана стандартная. Два лба размерами сто шестьдесят на сто восемьдесят и прическами под биллиардный шар. Стоит охрана, молчит, глазами зыркает. Им, что Франция, что Вапнярка без разницы.
А принципал ихний еще дальше разоряется.
— Какое право тут имеют меня свободного передвижения лишать? Порву с концами эти ленты и пойду, куда захочу!
Громко так. Аж чайки оглядываются. Испортил, короче, настроение.
— Стоп-стоп-стоп! — укорил я его. — Отвечать перед законом за разрыв лент и проход по частной территории будете!
Тут охрана как-то возбудилась, руками за пазуху полезла, ноги расставила. Как в плохом кино. Барышня глаза раскрыла, — хороши, кстати, глазки! — захлопала ими, а хозяин запнулся.
А я продолжил.
— Вы про частную собственность что-то слышали?
— Еще бы! — хвастает хозяин. — Два ресторана, три кафе и одна сауна!
— Средний класс, стало быть, — посочувствовал я. — Ну, да ладно, сообщаю для неимущих:
— Все, что тут огорожено — мое! Купил и пользоваться буду! Посему и огородил! А кто покусится… — тут я многозначительно промолчал.
Но он уже сам сообразил, ногу, пока, отдернул.
— И зачем тебе, дядя, эта трава? — спрашивает. А голос издевательский такой.
— А затем, сынок, — сообщаю скучным голосом, — что вся гора эта под вереском и гора рядом, и скалы, и все-все сделаны, тьфу, созданы из чистейшего гранита!
— Гранит… — тупо повторил он. — Ну, и что?
Барышня и та догнала, ко мне придвинулась. Охрана руки из-за пазухи вынула, улыбаться пытается.
Пришлось ликбез проводить.
— Дворцы из чего делают? А скульптуры, памятники всякие? Да и простые дома, чем облицовывают?
Тут его проняло. На вы перешел.
— И вы все это купили?
— Как видишь! — горжусь.
— А дальше, что делать станете?
— Карьер открою, заводик потом, железнодорожную линию проложу…
Железная дорога его совсем добила. Понял, что дело серьезное.
— Возьмите в долю! — умолять стал.
— А зачем мне? — пренебрегаю.
— Ну, чтоб сразу, чтоб быстрее… Железную…
— Ты ж паренек бедный, — соболезную я, — что с тебя возьмешь?
— Сто тысяч сразу даю! — и полез чек выписывать.
Пожалел я его. Взял чек. И визитку книжного магазина подарил. Мол, там встретимся и все обговорим.
Ушел он окрыленный. С охраной. Но без барышни. Она со мной осталась. И сразу требует:
— Поделись!
— Конечно, милая, — отвечаю. И делюсь. Чек пополам разорвал, потом еще пополам… Четвертушку ей протягиваю:
— Бери, твоя доля!
А тут и друзья мои подоспели. И пошли мы дальше.
Искало облако луну…
— Искало облако луну… — начал Почтарев и… задумался. А зачем, собственно, искало? Явно же не для чего-то хорошего. Что облако с луной сделать может? Закрыть? Так облако не туча, надолго не хватит его. Может, укрыть? От кого? Для кого? Странно как-то…
Нет, шедевр явно не получался. А ведь в планах Почтарева именно числилось — написать шедевр! Ни больше, ни меньше. Как теперь быть, спрашивается? Он, Почтарев, человек упорный. Раз дал себе слово, стало быть, надо держать.
Вообще, хорошее это слово — надо. Если повспоминать, то Почтарев почти никогда не приказывал. Только и говорил ребятам:
— Надо!
И все! Что в Афгане, что на гражданке действовало! Кстати, в Афгане, — грех, конечно, такое говорить! — порой проще, чем на гражданке приходилось. Там люди котировались, а не лычки! И никого не колыхало, как именно приказ исполнил. Выполнил, верти дырку для ордена, не выполнил… Нет, такого за Почтаревым не водилось. И людей он, при этом, берег больше себя. Их немного у него было. Рота. Принял сто девять человек, вывел сто пять. Еще четверо уже отдыхали в Ташкенте, в госпитале.
— Искало облако луну…
А дальше? Дальше? Рифму, допустим, подобрать легко. «Страну», например.
А смысл?
— Искало облако луну
И наплевало на страну…
Полный бред!
— Ты наплевал на всю нашу страну! — орал на Почтарева замполит полка. — Как ты посмел пойти на сговор с врагом?
Вот так и пошел. Пешком. А почему не пойти? У них приказа нет наступать. У духов тоже. Зачем тогда воевать?
— Мы не стреляем, вы не стреляете… — так и договорились. Разве плохо? И все живы.
И тут этот политпроверяющий. Проведал гад, где безопасней всего и с проверкой. С понтом в боевых действиях поучаствовать.
— Постреляйте! А то что-то тихо у вас! — требует. Правда, уже в вертолет залезая.
А Почтарев не возмутился, не закипел, а, как положено:
— Есть, товарищ подполковник! Только отлетите, начнем!
И начали. Правда, к духом гонца послали. Мол, не парьтесь, пальба в воздух будет. Ну, те тоже в воздух постреляли. Из ничего боеконфликт для сводок вышел. Замполит полка, как участник, минимум на медаль нацелился…
Кто мог знать, что собственный Почтарева комвзвода хвастать начнет. И где — в полку, куда его за продуктами отправили. Заложили его полковые кореша мгновенно. И началось…
Ох, и орал же комполка на Почтарева…
Дело замяли, конечно. Правда, пришлось замполиту медаль все-таки выделить.
— Ты ее снял с груди своего бойца! — так выспренно комполка выступал.
Хотел Почтарев сказать, что висюлька и есть висюлька, но засовестился. У комполка висюлек не было. Если честно, у него, Почтарева, тоже. Все настоящее. И ордена, и «За отвагу». Не всегда же выходило, пару месяцев без боев просидеть, опасность не искать…
— Искало облако луну…
Как они мечтали о таком облаке! Чтоб темно-темно. Тогда удалось бы тихо пробраться к своим. А луна пялилась на них своей рыжей и круглой рожей. Ухмылялась. И спрятаться негде. И раненные на плечах. И время только до утра…
Выбрались!
Почтарев положил голову на ладони. Зачем, зачем ему все это надо? Облако, луна… Делать нечего? Хотя… Да, действительно нечего. Оттого и принялся стихи писать. Мыслил, что это легко. Ему же все легко давалось. Полез же он в пятьдесят годков на Эльбрус. И дошел! Нет, правильнее — долез. Но здорово там! И облака под ногами.
Опять эти облака! Или облако. Ищет луну зачем-то. Как въелось. Что-то в этом есть. Не может не быть. Луна, например, тонкая такая, молодая. Шастает себе по небу, горя не знает. А облаку очень надо с ней повидаться. Зачем? Ну, это их дела.
Интересно, а встретились?
Могли ведь и разминуться. В жизни такое часто бывает. Ладно, зачем старое ворошить?
Может рифму другую взять? Вот так, например:
Искало облако луну,
Крадясь сквозь ночь и тишину…
На часах нарисовалось шесть утра. Через два часа смена. И Почтарев сможет пойти домой. Домой? Да-да, конечно же, домой. И трое суток — целых бесконечных трое суток! — будет предоставлен себе.
Эх… Он бы каждый день ходил на эту работу, но и другим есть-пить надо. Надо…
Девятьсот семьдесят два…
Молчание в трубке оскорбительно. Тоже мне — трубка мира — телефонная. Потом, погодя стукач-барабанщик начинает отбивать свои короткие удары. Все, сеанс связи завершен. До завтра… Надоело! Сколько можно?
Я кладу трубку на рычаг, закуриваю и даю себе слово больше никогда-никогда… Крепкое слово, мужское. Сидя в кресле, оглядываю неуютный быт одинокого жилья как бы со стороны, отстранено и неприязненно.
— Да, братец, подзапустил ты квартиру! А ведь аккуратистом из аккуратистов слыл…
Впрочем, диалог с таким занудливым собеседником, как я сам, недолог. Все понятно и так. Теперь надо определяться с планами на сегодня. А их нет! Что ж, и суда, как говорится…
Хотя… Одна идея имеется. Чтоб обмозговать ее ложусь на давно не перестилаемую кровать. Руки под голову, взгляд в потолок. Думаю. Или думаю, что думаю. На самом деле просто лежу, просто…
— Простота хуже воровства, — говорила ты.
Согласен. Я краду, краду, краду у себя минуты, часы, дни, страшно подумать — годы! С другой стороны — у себя украл, себе же отдал. Не получается! Время истекает, уходит… А-а, шут с ним! Времени у меня навалом. С деньгами вот хуже. Но терпимо, терпимо. Ведь я же один.
С постели поднимает только голод. Не тетка, известно. Понятное дело — голод — он мужского рода. Так что, хоть в этом сражении побежден не женщиной. Что отрадно. Лезу в закрома. Они нынче сосредоточены в холодильнике марки «Саратов». Старый, очень старый друг… Он, как известно, лучше новых… Собственно, сравнивать не с кем и не с чем.
Нехитрая еда в нехитрой кухне. Дешевый кофе из дорогой чашки. «Синие мечи», девятнадцатый век. Не в коня корм. Вернее, корм-то в коня, да кормушка больно хороша. Остатки роскоши. Их хватит надолго. Столько сейчас не живут. Особенно тут. А там? Какая разница!
Одеваюсь, выхожу из дома. Один замок закрыл, другой, третий… Ключи на мощной связке звенят, как кандалы. Что ж, кандалы вещь надежная. Не сбежишь. Да мне и некуда.
На улице туман. Самое время для прогулки. Квартал направо, квартал налево. Куда угодно, только бы не туда, к тому дому… Кстати, вот и он. Останавливаюсь, закуриваю. Привал будет долгим. Воспоминания перехватывают горло и щиплют глаза. Или это дым? Кстати, много курить вредно. Вон — почти пачку ухайдокал.
Ладно, пора домой. Жилье уже сколько часов без присмотра. Неровен час… Нет, все в порядке. О, музей мой, в виде запущенной квартиры, уставленной, нет, напичканной антиквариатом. Его-то не вывезти. Собственно, а к чему вывозить? Я ж никуда не собираюсь! Да и не зовут. Уже…
Кстати, на завтра дело точно есть. Отобрал несколько фигурок на заклание. Тоскливо смотрю на полку, где прежде красовалась коллекция нецкэ. Теперь там красуется пыль. Стоило все это собирать, чтоб потом продавать. Правда, почти всегда, дороже. Тоже мне — домашняя радость. Не вдохновляет. Эх, надо было тогда, все сразу!.. Жалко!
Мне никогда не бывает скучно. Можно думать, можно читать… И снова думать. И грустно не бывает. Тут дело похуже — тоска приходить стала. Пока справляюсь. Пока… Мелкое, прежде желанное, одиночество. Хоть бы мерзавцем был! Тогда не так обидно. Наказание, вроде. Так нет, обычный человек. Даже лучше обычного. И это — объективно. А субъективно? Надо подумать, надо подумать.
Телефон звонит только тогда, когда кто-то ошибается номером. А раньше…
— Это было давно и неправда! — успокаиваю себя.
Успокаиваю? Это с чего же мне переживать?
Иногда кажется, что мой город совсем пуст. Иногда, что я в чужом и незнакомом городе. Только дома приходит ощущение настоящести, если есть, конечно, такое слово. Моя крепость… Порядком запущенная, правда. Для кого стараться? Для себя? Но мне и так хорошо! Даже замечательно! До отвращения…
Старинные, фирмы Беккера, часы бьют полночь. Раздеться что ли? А, ладно. Интересно, а что-то сегодня приснится?
Утро. С негодованием смотрю на телефон. Я же обещал себе!.. Только… А вдруг ответит. А вдруг услышу голос, звенящий, как хрусталь. Настоящий, конечно. Беру трубку. Длинный гудок. Набираю 0-0— 972 — …
Необъяснимое явление
В мире много необъяснимых явлений происходит. Например, в нашем мини-супермаркете водка сильно подешевела. Если б чуть-чуть, люди, наверное, простили бы. А так — в несколько раз. А это уже из разряда невероятного.
А продавцы, или, как их теперь называют, консультанты, суетятся:
— Берите, господа!
Как бы не так!
Представляете: бутылка водки пять гривен? Это из чего же водку-то эту сделали, ежели цена такая? В общем, стоим, переживаем. Вроде, дешево. Да еще как! Это и подозрительно! Как же так? Все у нас дорожает, даже, говорят, уксус, а водка в цене упала. Не было такого отродясь!
Общее мнение народное выразил сантехник из ЖЭКа.
— Скажите, Христа ради, а водка по старой цене имеется?
— Вся вышла! — продавец гордо. — Так что, берите этот товар. Не пожалеете!
— Это точно, — подает голос чья-то домработница, — жалеть-то некому уже будет!
Тут народ сходу разволновался окончательно.
— Даешь водку по прежней цене!
Завотделом вышел.
— Что за шум, господа? — интересуется.
— Водку хотим! — поделились люди заветным. — И чтоб не паленая, а настоящая была!
— А эта какая? — удивляется завотделом. — Эта самая, что ни на есть, настоящая! Вот пробка, вот этикетка, вот бутылка, а вот жидкость в бутылке!
— Именно, что жидкость, — народ бушует, — а нам водка нужна!
— Ну так берите!
— Народ отравить хотите! — толпа надвигается. — Сейчас мы вашу халабуду вдребезги разнесем!
Испугался завотделом. За директором шлет. А тот не испугался, пришел. И сходу выступать начал.
— Кому водка не подходит, пущай коньяк берут! — говорит.
— Нашел дураков, — люди ропщут, — коньяк, небось минимум сотню стоит, да и голова от коньяка этого клопогонного больше болит. Не надо нам… И, вообще, откуда у простых людей деньги на коньяк? На водку еле хватает!
— Ну, так и берите водку! — директор настаивает.
— А качество? — спрашивает какой-то образованный. Видать из ночных сторожей. Там у них сплошная, как это, интеллигенция.
— А качество отличное! — хвалит директор.
— А раз так, ты при народе налей себе да выпей! — дворник из дома медработников, что на Греческой, предлагает, а мы поглядим, что с тобой дальше будет! Там и решим…
— На работе не пью! — отбивается директор.
— Ага! — толпа звереть начинает. — Людям предлагает, а сам боится! Отравители! Народ изводите!
Директор слегка испугался, но держится.
— Пожалуйста, — говорит, — берите добровольца, наливайте, пусть пробует!
— А ежели помрет? — толпа любопытствует.
— Поминки за мой счет! — кидает свой козырь директор.
Тут страсти чуток поутихли. Стали добровольца искать. Сперва дело туго шло. Вроде, и выпить дают на шару, и поминки, чуть что, обеспечены, а народ не ведется. Наконец, Егоров из дома шесть вызвался.
— Второй день во рту ни капли! — жалуется. — Все равно помирать. А раз так, то рискну за народ!
— Ты, Егоров, прямо герой! — дворник из дома медиков слезу смахивает.
А Егоров кепку снял, людям поклонился.
— Простите, ежели что не так, люди добрые!
Стакан уже готовый стоит. Взяли наугад бутылку, налили полстакана. Перекрестился Егоров да и выпил. А люди дыхание затаили. Стоят на Егорова смотрят. А он на стакан.
— Что-то я не распробовал, — сознается, — надо бы повторить…
Что делать? Налили ему…
А тут крик из бухгалтерии ихней, гастрономовской:
— Стойте, стойте! Ошибка вышла!
— Какая ошибка? — директор серчает.
— В накладной тройку в цене водки пропустили. Не пятерку она стоит, а все тридцать пять!
Тут народ сразу успокоился и облегченно вздохнул.
— Берем! — решили.
Правда очередь образовалась. Немалая, между прочим. А все торгаши виноваты! Цены путают… А люди время драгоценное теряют. Вечно у простого человека из-за этих олигархов житья не имеется.
ХАМ ЕГОРОВ
Егоров — хам! И хулиган говорящий.
— Слушай, — пристегивается он, — твоя фамилия не Гринблит, а Гринблат!
— Почему? — послушно спрашиваю я, понимая, что сейчас отхвачу.
— А потому, что ты сюда по блату попал!
Попробуй возрази! Так и есть…
После инструментального института и службы командиром взвода в рядах, хоть и советской, но, якобы, непобедимой армии, я, вернувшись в наш город, реально мог устроиться только в институт «Пищепромавтоматика» на бешенную зарплату в сто десять рублей. Плюс бесконечное протирание штанов за проектами, которые не очень-то и были нужны.
На нашем заводе мне платили сто семьдесят пять! И работа по-делу. Правда, устроиться сюда было неимоверно трудно. Но мне удалось…
Должность называется мастер инструментального цеха.
А мой обидчик Егоров работает просто слесарем. И меньше трехсот рублей не зарабатывает. Не считая премии. Плюс постоянный объект развлечений — я!
Когда я потребовал тщательно убирать после смены свое рабочее место, Егоров обозвал меня Гринписером. А его ржущие коллеги тут же сократили это прозвище.
Представляете?
Кстати, его фамилия дает мало поводов для словотворчества. Но я в любом случае не стал бы это делать. Потому что, человек должен гордиться своей фамилией. И это подло высмеивать то, чем человек гордится.
По работе придраться к нему трудно. Все-таки шестой разряд. Да я и не собираюсь.
— Гринбой! — орет на весь цех Егоров, — Почему заготовки вовремя не подвозят? А ну живо!
— Гринболт! — вопит он, — А где гайки?
— Зачем ты молчишь? — спрашивает меня начальник цеха Игорь Иванович Упругий. — Дал бы раз…
С Игорем мы учились в одной группе и служили вместе в Афгане. Спецназ… Я был комвзвода. Игорь моим заместителем. У меня одно ранение. У него тоже. У меня две Красные Звезды. И у него две Красные Звездочки…
Вы уже догадались, что попал я на этот завод только благодаря Игорю.
На праздничные демонстрации 1 мая и 7 ноября принято приходить всем семейством. Игорь Упругий приходит со своей Светой. А Егоров с женой Женей и дочкой Ирочкой.
А я прихожу один.
Я знаю, Егорова это раздражает.
— Гринбаб, — шипит он так, чтоб Женя не слышала, ¬ — ты явно Гринбаб!
Я и тут молчу.
— Сколько можно? — настаивает Игорь.
Если б я знал…
Не надо было мне сюда идти работать. И Егорову было бы спокойней, и мне легче. Но кто ж знал, что я его тут встречу?
Женю мы с Егоровым любили с третьего класса. Просто, у него не было шансов. Он это знал… Но не отставал.
Мы с Женей хотели пожениться сразу после института, когда станем хоть немного независимы от родителей, которые с обеих сторон яростно противились этому.
Двадцать седьмого июня я защитил диплом, а второго июля уже был в рядах легендарной, потому что советской, армии.
Узнав, что нас отправят в Афган, сказал Жене, что свадьба откладывается. Она промолчала.
Через четыре месяца на меня пришла похоронка. Ошибочка вышла. Бывает… Исправили ошибку нескоро…
У Жени произошли преждевременные роды. Ирочка родилась семимесячной.
И все это время Егоров был рядом. Приносил продукты и цветы. Сдал кровь… Он стирал Ирочкины пеленки, возил ее в коляске, которую сам же и купил, гулять…
А еще через полгода меня выписали из госпиталя.
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer2/birshtein/
