(окончание. Начало в №1/2021)
ПУТЕШЕСТВИЕ В НИЦЦУ
Мать Наташи Царёвой была красивой, поэтому никогда нигде не работала. Девичья фамилия её была Стаднюк, но при разводе она взяла фамилию мужа — Царёва. Наташа Царёва была ещё красивее матери, и крупнее её. Как балерина Волочкова. Она была из тех, о ком поют Владимир Слепаков и Григорий Лепс: «Очень красивая…»
В 18 лет она вышла замуж за сына бизнесмена, но через два месяца Наташа встретила свою «первую любовь» со школы. Она уже делала от него аборт в прошлом. Когда она вновь залетела от него, муж приехал забирать её после аборта. От врача он узнал, что это не в первый раз, обман раскрылся, и Наташе пришлось уйти опять к маме. Через месяц мамин сожитель положил на неё глаз, и отношения с мамой накалились.
Как-то в поликлинике Наташа встретила старую знакомую, та выросла в детдоме и уже имела определённый жизненный опыт. Она учила английский и мечтала о жизни в Америке и об американском гражданстве.
— Никогда не надо скидывать со счетов, что в Америке полно лохов с деньгами,— сказала она. — Пока мы молоды и красивы, мы должны устроить свою жизнь.
И Наташа тоже стала готовиться.
Через четыре месяца школьная подруга, которая была на год старше, встретила её в нью-йоркском аэропорту «Кеннеди». Подруга приехала на своей машине и повезла её домой, в свою шикарную квартиру, в доме с гаражом и швейцаром, в Манхэттене. Когда-то они вместе ходили «путанить» после уроков. После этого подруга сумела удачно выйти замуж и уехать.
— Если будешь клеить моего армяшку, выставлю за двери, — шутя предупредила она. — А так — живи сколько хочешь, пока не найдёшь своего «лоха».
«Армяшке» было пятьдесят пять лет. Он оказался типичным «фафиком». По вечерам Наташа одалживала собаку у подруги и выходила «на заклей». Уже через неделю у Наташи появились кое-какие знакомые. Но все это было не то — безденежные сопливые панки. Единственное, на что они годились — это осваивать с ними английский язык. А ещё через неделю у них с армяшкой на кухне начался тайный роман. Но нет ничего тайного, что не стало бы явным: через месяц произошёл короткий скандал, и она с чемоданом оказалась на улице. Это было настолько неожиданно, что она не знала, в какую сторону идти, и ноги сами привели её к стоянке прогулочных яхт и кораблей. Корабли были маленькие, средние и большие. Наташа ходила вдоль причала, пока её туфли на высоких каблуках окончательно не натерли ноги, потом она вспомнила, что сегодня она ещё не ела, и зашла в маленькую кафеюшку попить кофе. Большего позволить себе она не могла. Рассчитывать было не на что: с её культурным развитием и неуверенным английским в этом районе она никого не могла подцепить. Она маленькими глотками пила остывший кофе, на улице темнело, а в кафе так никто и не появлялся. Её охватило чувство тревоги.
Вдруг за соседний столик стремительно и легко присел стройный красавец в морской форме с золотыми листьями на фуражке. Талия у него была, как у юноши. Он положил на край стола свёрнутую трубкой газету, потом снял фуражку, и пружинистые, чёрные, как воронье крыло, волосы превратились в красивую густую шевелюру. Глаза его были большими коричневыми и на фоне белого нежного лица выглядели, как две маслины в сметане, а черты лица были настолько правильными, что сам Филипп Киркоров умер бы от зависти.
— А Джордж Клуни — тот вообще отдыхает,— подумала Наташа. — Наверно, он — канадец или, в крайнем случае, дагестанец — только они могут быть такими красивыми. И ещё — «скандинавцы», — ей нравилась южная красота, и она на момент залюбовалась им. — Правда, Канада, кажется, на Севере, — вспомнила Наташа. Машинально она «достала» из-под стола свои роскошные длинные ноги и положила их одну на другую. Не хватало только сигареты и зажигалки, но сигарет у неё не было.
Армандо Скаравелло оказался итальянцем. Он был стажёром у помощника капитана на круизном корабле. Родился он в Ницце, где и жил в восьмикомнатной квартире вместе с родителями. У него уже собраны деньги на покупку новой отдельной квартиры, но мать говорила ему: «Вот женишься, вместе решите, где будете жить, тогда и купите». А он — итальянец, у них слово матери — закон. У его отца есть небольшой замок в живописном уголке Тоскании. Армандо очень нравятся те места, можно было бы жить и там, но замку давно нужен ремонт — стены замка разрушены, окон и дверей нет.
— Извините за подробности: туда дети ходят справлять нужду,— закончил он свой рассказ.
Наташа спросила:
— А откуда у вашего отца замок? Он что — наркобарон? Или магнат какой-нибудь?
— Нет, но мать отца происходила из семьи маркиза Дель Донго, она родилась в «Пармской обители».
Наташе на секунду показалось, что она уже где-то слышала эти имена, но все сказанное произвело на нее такое сильное впечатление, что она мгновенно отогнала от себя эти мысли.
— Она — моя бабушка, — продолжил Армандо. — К сожалению, я не маркиз. Титулы, как вы знаете, в Италии не наследуются по материнской линии.
Наташа сказала:
— Ну, это и ежу понятно. Это знают все.
— Но замок всё-таки будет мой, — уточнил Армандо. — Я — прямой наследник. Однако, если там делать ремонт, то это будет стоить не меньше миллиона евро. Тогда — прощай новая квартира и, главное — прощай море, а я без него жить не могу.
— Мне кажется, лучше жить в замке… Запер ворота, и ты никому ничего не должен, — мечтательно прокомментировала Наташа.
Армандо отхлебнул кофе и произнес с важным видом:
— Я сейчас выполняю последний рейс. Ещё две недели, и в Ницце я сойду. Тогда и буду решать: там в компании у друга отца меня ждёт работа первого помощника капитана. Только по Средиземному морю — родители хотят, чтобы я был поближе к дому. Работа сейчас у меня нелёгкая. Целых две недели, каждую ночь нужно будет стоять на вахте, зато днём смогу поваляться в постели. Помощник капитана заболел. Правда, за этот месяц я получу 15 тысяч долларов.
Наташа вздохнула и сказала:
— Я раньше хотела жить в Италии. А теперь даже не знаю… Моя мать из рода Романовых. Моей бабушке удалось спастись от расстрела в Ипатьевском дворце. Когда евреи вели царя на расстрел, она спряталась в кладовку… Документы и фотографии куда-то пропали… А по отцу моя фамилия-Царёва, потому, что мой дед был царедворцем Николая II. Он во всём старался помогать царю. Там он встретился с моей мамой, она была первой фрейлиной императрицы и говорила только по-французски.
Армандо понимающе кивнул.
— Знаете, я смотрю на вас и думаю, что ваш овал лица очень понравился бы моей матери — она просто обожает такие овалы, — сказал он. — Если бы вы знали, как она готовит гноцци! Если будете когда-нибудь в Италии, позвоните мне. Мы живём в центре Ниццы. Прошу, — и он очаровательно улыбнулся.
— Да я в Ниццу хоть сегодня. У меня создалось особое положение. Я жила у подруги, но сегодня поссорилась с ней, так что ночевать негде. Деньги в банк ещё не переведены, а банковская карта осталась у подруги. Не хочу идти к ней. Я обиделась.
— А что у Вас произошло?
— Что у меня произошло? Она просила меня купить ей в Москве шубу из голубой норки. Я из последних денег купила и привезла. Шуба ей понравилась, и она хотела отдать мне деньги, но я отказалась взять их. А вчера она упрекнула меня: говорит, ты месяц прожила у меня, а денег не платишь. Мне стало обидно. Я собрала чемодан и думаю: подавись ты этой норкой. И вышла из квартиры. А муж её бежал мне в след, просил за неё прощения, но я не вернулась.
От мысли о такой несправедливости у Наташи на глаза навернулись слезы.
— Хотите, Натали, я возьму вас с собой в Италию. Поживёте у нас месяц, пока всё не уладится, а потом посажу вас на такой же пароход к другу, и вы вернётесь в Нью-Йорк. Моим родителям будет очень приятно. Особенно маме. Виза вам не понадобится.
— Очень неожиданное предложение. Дайте подумать. А пока закажите мне ещё чашечку кофе, — попросила Наташа. Кофе принесли быстро. — Знаете, я почти согласна, но у меня сейчас нет денег на билет до Ниццы.
— Это не беда. Главное, как вы переносите морское плавание?
— Я никогда не путешествовала морем. Только в детстве, один раз с мамой и ее другом дядей Джамалем в Турции.
— А у меня на корабле есть дополнительная маленькая каюта, туда можно пройти через ресторан и кухню. Там раньше была комната отдыха официантов и поваров, но я — помощник капитана, и мне ни перед кем отчитываться не надо, вот я и отделил ее шкафами, затащил туда небольшой диван. В ней нет иллюминаторов, но зато есть небольшой столик, стул, свет. Чтобы пройти в туалет и душевую, надо немного отодвинуть шкаф, а потом придвинуть обратно. Правда, душем можно пользоваться только ночью, и в этой комнатке еще лежит кое-какой инвентарь, но он не помешает. О еде я позабочусь. Конечно, это нелегально, но и денег не стоит, и вы вполне могли бы доплыть так до Ниццы. Зато в Ницце вы наградите себя за все неудобства. Там у вас будет отдельная комната с видом на Средиземное море. Сейчас весь вопрос в том, как пронести на корабль ваш чемодан. У вас больше багажа нет?
— Нет, это все, что успела взять. Остальное — драгоценности, шуба, дублёнка из Тибетской ламы, пять пар сапог остались у подруги. Пять пар сапог — куда их возьмёшь?
— Не переживайте, предметы первой необходимости купим в Ницце. Стемнело, мы уже можем идти, давайте мне ваш чемодан. В этой комнатке вы будете спать одна, в 8 часов вечера я заступаю на вахту. Но перед этим я раздобуду еду.
Они успешно прошли через крохотное подсобное помещение, увешенное сковородками и кастрюлями, Армандо отодвинул шкаф, и они оказались в еще меньшей полутемной комнатке без окон. На стене висели небольшие водонепроницаемые часы в завинченном винтами железном корпусе, настенный календарь с фотографиями моделей в купальниках, в углу стояли скребки для льда, большие щётки и топор. На полу валялись несколько коробок с голубыми латексными перчатками и бухта веревки.
— Прошу вас. Если выдержите две недели, то окажетесь в Ницце. Пока не поздно, ещё раз: не страдаете ли вы морской болезнью?
— Думаю, что все будет хорошо.
— В ресторане играет музыка, но это всего на два часа, и её почти не слышно.
— Вот и хорошо, значит, мне не будет скучно.
— А теперь вас надо покормить.
Через час Армандо вернулся с подносом, на котором были полбутылки шампанского, клешня омара, две больших креветки, немного зеленого салата, несколько колец кальмара в сухарях, булочка и пара кубиков масла в фольге. Все было исключительно красиво сервировано.
— Это капитанский ужин, — сказал Армандо.
Наташа была очень довольна тем, как закончился ее так плохо начавшийся день. Армандо выпил бокал шампанского и съел только одну креветку, остальное досталось Наташе. Потом он забрал поднос и ушел — в 8 вечера ему надо было заступать на вахту.
— Корабль отходит ночью, можете ложиться спать.
Когда она проснулась, корабль мерно покачивало на волнах, в комнатке была тишина. Она услышала несколько гудков и догадалась, что корабль уже в Атлантике.
— Встречные теплоходы, — поняла Наташа и перестала прислушиваться.
Утром вернулся с вахты Армандо. Он принес с собой большую тарелку, на которой лежала гора омлета, бекон, банан и пакетик молока.
— Кушай, я уже позавтракал. Сегодня понедельник, у нас выходной, и я могу позволить себе полдня поваляться в постели. Мы уже проплыли почти триста морских миль.
Наташе очень нравилось слушать рассказы Армандо о Средиземном море, теплой прозрачной бирюзовой воде, медузах, белых песчаных пляжах, яхтах миллиардеров, казино в Монте-Карло, кокосовых орехах, которые прибой каждое утро прибивает к берегу, и о разноцветных фейерверках. Армандо много рассказывал ей о том, как красиво будут их встречать мать с отцом, какое роскошное будет застолье по поводу его приезда, ведь он не был дома целых три месяца.
Она удобно лежала на диване, а он сидел у нее в ногах. Она была почти счастлива. Хоть она и понимала, что все, рассказанное Армандо, совсем не обязательно правда, но с нее хватит и половины.
— Где-то в Пермской обители у его отца замок. В Ницце — восьмикомнатная квартира, миллион евро в банке… Спешить некуда, все выяснится через тринадцать дней, по приезду в Ниццу, — размышляла Наташа. Она никогда и не думала, что Пермь находится в Италии. Вдруг она почувствовала его ладонь между своими ногами.
— Слава Богу, наконец-то, — подумала она. Наташа давно ждала этого момента, но вслух сказала:
— Зачем это?
Армандо оказался прекрасным партнером, но она решила, что не нужно показывать ему все сразу — впереди еще две недели. А потом, чем черт не шутит, может быть и вся жизнь. Как просто все решилось. Похоже, что он побогаче, чем армянский «фафик» её подруги. И, наверное, пообразованней, ведь закончил же он в Генуе школу судоводителей и морских навигаторов.
— Жалко, что ты не говоришь по-итальянски, Натали. Я бы многое мог тебе показать в Ницце. Когда мне исполнилось восемнадцать, отец подарил мне огненный «Феррари». Мою машину знают все от Малаги до Итальянской Ривьеры. Я соскучился по ней. Сейчас она стоит, вся покрытая брезентом, в гараже под домом. Мы сможем ездить в Монте-Карло, это недалеко. Если повезёт и знать систему, иногда можно неплохо выиграть.
— Чем занимаются твои родители, Армандо?
— Отец владеет тремя аптеками в центре города. В двух аптеках у него хорошие менеджеры, а в одной — не очень. Отец не доверяет ему. Официальная зарплата у него 60 тысяч евро, но откуда у него есть возможности покупать каждый год новые машины? Вот и сейчас, он купил себе новый «Порше».
— Мне бы такую зарплату, — подумала Наташа, — я бы не воровала. Однако, похоже, я встретила правильного человека, он из хорошей семьи.
Всю неделю она получала сексуального внимания столько, сколько ей даже и не нужно было. Когда наступало утро и часы показывали восемь, Армандо приходил с вахты. Потом он отлучался ненадолго и приходил опять. А в промежутках происходило то же самое. Вечером, перед тем, как он уходил на дежурство, всё повторялось аж целых два часа. Только когда он вновь заступал на вахту, Наташа отодвигала шкаф, посещала туалет, принимала душ, делала мелкие постирушки, зачёркивала дни на календаре и каждый день прибавляла по 267 морских миль. Город Ницца был все ближе и ближе.
Армандо по-прежнему исправно исполнял свои мужские обязанности, но все с меньшей охотой. В конце первой недели он не выдержал и рассказал о своей чудесной находке своему приятелю — официанту Хулио:
— Представляешь, Хулио, каждое второе слово у неё — вранье. Но за её задницу я ей всё прощаю.
Официанту Хулио было 22 года. Он был находчивым пуэрториканцем. Обслуживать пассажиров правильно он так и не научился. Но его чаевые на судне очень зависели от его наблюдательности, и он овладел искусством безошибочно отличать пассажиров, у которых есть деньги. Для них на полке его шкафчика рядом с щипцами для твёрдых панцирей крабов и омаров, запасных штопоров, салфеток и ножей с деревянными ручками, для стейков, всегда лежали два металлических «крокодильчика» — обыкновенные прищепки, связанные между собой недлинной блестящей цепочкой, «пятновыводитель» в бутылочке с пульверизатором и две-три кожуры от апельсина, но не простые, а художественные. Это были настоящие произведения искусства, снятые с апельсина почти целиком, их края были искусно разрезаны ножницами в виде лепестков лотоса и изящно отогнуты. Перед подачей апельсина на стол Хулио бережно клал художественную кожуру на тарелочку, брал нечищеный апельсин, ловко чистил его при помощи передних зубов, как в детстве в Пуэрто-Рико, и в середину старой кожуры вкладывал уже полностью очищенный свежий цитрусовый плод. Каждая такая необычная кожура ценилась очень высоко, была предметом многоразового использования и никогда до полного высыхания не выбрасывалась. Вся эта художественная композиция исправно приносила чаевые, если, конечно, клиент заказывал апельсины. Но выбор десертов в ресторане не отличался большим разнообразием, и апельсины, которые всегда в изобилии в меню любого корабля, поскольку долго не портятся, заказывали почти все. К двум прищепкам в виде крокодильчиков Хулио пристёгивал белую накрахмаленную салфетку и перед едой надевал этот передничек на шею клиента, таким же движением как это делает дантист. Это выглядело как дополнительная и очень элегантная забота. Бывало, когда клиент был недоволен недостатком внимания или долгим ожиданием и назревал скандал, Хулио надевал на его шею тот же передничек с застёжками, и клиент успокаивался, поверив в свою исключительность. Такие клиенты потом платили двойные чаевые, и их нельзя было упускать. Когда клиент заканчивал свою трапезу, Хулио вынимал из кармана брюк наполненный водой из-под крана флакон с пульверизатором и этим «пятновыводителем» удалял с галстука или кофточки воображаемое крохотное пятнышко.
Когда Армандо рассказывал ему о пикантных подробностях своего времяпрепровождения, у Хулио возникла естественная для пуэрториканца мысль: а почему бы ему не оказаться на месте Армандо…
Вечером, когда пришло время кормить Наташу, Армандо, как всегда, зашёл к Хулио спросить, что у того сегодня осталось от ужина, Хулио ответил:
— Сегодня немного, посмотри в холодильнике в контейнере.
В контейнере было действительно пусто, лишь несколько зелёных листиков салата и одно куриное крылышко. Не оказалось даже хлеба.
— Что же ты меня подводишь, Хулио? Она же протянет ноги с такой еды, а мне уже пора уходить.
— Хорошо, возьми ещё моё печенье. Сегодня повар нашёл еду, спросил, зачем я храню эти остатки в холодильнике, отругал меня и выбросил всё.
Было девять часов, Армандо уже ушёл, а голодная Наташа всё никак не могла уснуть. Когда она взяла со стола сухарик и от нечего делать начала его грызть, шкаф тихо отъехал в сторону, и в проёме показался сначала поднос, весь уставленный деликатесами, потом голова, намазанная блестящим бриолином, причёсанная на пробор, и шея с галстуком-бабочкой на ней. Поднос, придерживаемый одной рукой, стоял на плече симпатичного официанта. Бутылка вина с уже торчащей из неё пробкой и фужер возвышались над горой еды. Он ловко переставил всё на стол.
— Приношу свои извинения за то, что не угодил своему другу Арманду и не накормил вас, но меня замучила совесть, и я сделал всё что мог. Прошу к столу.
Наташе так хотелось есть, что она даже не испугалась вторжения незнакомого человека. Он отодвинул стул, заложил руку за спину, согнулся и замер в ожидающей позе. Наташе это понравилось, и она чинно села за стол.
— Вино «Пино Нуар», сыр «Морбиер», салат из японской морской капусты, суп из черепахи, стейк из страуса. На десерт — апельсины из Марокко. Моё имя Хулио.
Он взмахнул передничком с зажимами-крокодильчиками и ловко накинул его на шею Наташи:
— Вы, конечно, дама, но так будет лучше, — улыбнулся Хулио, потом стал за её спиной, взял правой рукой бутылку вина, левую вновь заложил за спину и налил ей пробный глоток. Она со строгим выражением лица, как подобает внучке фрейлины императрицы, выпила, сделала паузу и одобрительно кивнула. Он налил полный бокал. Когда трапеза была закончена, вино выпито и апельсин съеден без остатка, он предложил ей сигарету…
Когда Хулио встал с дивана и одел брюки, Наташа приложила пальцы к своим губам и сделала движение, которым обычно закрывают замок «молния».
— Понял,— ответил Хулио. — Арманд ничего не узнает.
— Вечерами приходи ещё, — сказала Наташа и, не вставая с дивана, послала Хулио воздушный поцелуй. Он убрал посуду со стола, аккуратно завернул в салфетку кожуру от апельсина и исчез.
Морские часы на стене почему-то никогда не показывали время правильно. Окна в комнате не было, без телевизора Наташа никогда не могла точно определить который час, поэтому в какой-то момент от однообразия ей стало казаться, что вместо двух она спит с одним прекрасным мужчиной.
Когда до прибытия в Ниццу по ее подсчетам осталось 267 морских миль или одни сутки, она стала готовиться к встрече с будущими родственниками. Наташа долго выбирала блузку, чтобы произвести впечатление на мать Армандо. Она никогда её не видела, и это было нелегко. Сначала они с Армандо выбрали голубую матроску с неожиданным большим вырезом сзади и кармашком для солнечных очков, но потом он ее забраковал:
— Не хватает ещё, чтобы ты простыла, — озабоченно сказал он. Наконец, они остановились на тоненькой оранжевой курточке с длинным рукавом и тремя черными греческими буквами: Альфа, Фита и Омега, поскольку в это время года в Ницце ещё недостаточно жарко.
В воскресение утром, когда до прибытия в порт Ниццы оставалось всего несколько часов по нью-йоркскому времени, Армандо не вернулся с дежурства.
Ещё через два часа у Наташи возникло чувство тревоги. Она аккуратно упаковала в чемодан все свои вещи, побрызгала их сверху дорогими духами, сделала маникюр и педикюр, а его всё не было. Вдруг она услышала за шкафом хриплый бас:
— Собери все его личные вещи и выбрось в «дампстер» (мусорный бак — прим. ред). И скажи ему, если я увижу его на корабле, я ему ноги переломаю. Контракт окончен, я имею право это сделать. Ему повезло, что он успел смыться и получить все деньги. Передай ему это!
— Да, капитан.
— А это кто здесь?
Глаза Наташи обжег свет галогенового фонарика.
— Опять сукин сын блядь привёл! Ты кто?
— Я еду со своим женихом к его родителям в Италию, в Ниццу.
— Куда ты едешь?
— В Ниццу.
— А как зовут твоего будущего мужа?
— Армандо Скаравелло.
— Вот сукин сын. И что он прицепился к моей фамилии? Опять старая история. Эй, секьюрити! Отведи её ближе к Двенадцатой авеню, чтобы эта шлюха не шаталась вдоль корабля. Там ходят манхэттенские автобусы. Возьми её чемодан.
Она шла рядом с секьюрити вдоль уже знакомого причала. Он крепко держал её руку чуть выше локтя.
— Арманд с тебя денег не брал?
— Нет, не брал.
— Так тебе еще повезло.
— А как его имя? Может это не тот Армандо? — с надеждой спросила Наташа.
— Арманд Фигероа. Это тот. А Скаравелло — это наш капитан. Это он из Ниццы. А Фигероа — из Пуэрто-Рико. Но они с женой сейчас живут в Бруклине. Она беременна. По ночам он с ней. Он уборщик по найму. Работник-дерьмо. Капитан выгнал его.
— Так корабль не был в Италии, в Ницце?
— В какой к черту Ницце? Во-первых, Ницца во Франции, а не в Италии. А во-вторых — это прогулочный корабль. Мы возим туристов вокруг Нью-Йорка, пока они обедают в ресторане. Мы никогда не ходим дальше Стэйтен-Айленда. Туда и назад. Два раза в день.
КОКЕТКА
В 1986 году в жизни 76-летней Рашели Вормсер произошло два события: взрыв на Чернобыльской атомной станции и главное событие — встреча с первым мужем. Взрыв в Чернобыле живущая в Америке Рашель за неимением других событий восприняла как очень личное, поскольку ее дед был родом из Чернобыля. Первый ее муж жил в Германии, но собрался путешествовать по Америке и, когда будет проездом в Пенсильвании, сможет вместе со своей женой Гертрудой провести два дня на цветочной ферме Рашели. Когда-то со своим вторым мужем Мэтью Вормсером она выращивала на ферме цветы. Но муж умер, а ферма пришла в упадок. Средних размеров хозяйский дом был бы хорош, но был ужасно запущен и поэтому не интересовал ни детей, ни внуков.
Много лет назад родители Рашели эмигрировали из России в Германию. Там она и встретила первого мужа. Он, также как и она, имел российское прошлое, но только с той разницей, что его родители происходили из Прибалтики и не были евреями. Но это все было очень давно. Прожили вместе они недолго и разошлись после того, как он объявил ей о желании вступить в НСДАП. Тогда разводились все смешанные семьи.
Вскоре Рашель с родителями уехала из Германии в Америку.
А опять нашли они друг друга случайно. Рашель как-то поехала в городок Юлан, что в штате Нью-Йорк, чтобы купить луковицы чёрных тюльпанов у знакомой цветочницы, и встретила там их общих знакомых из Берлина, ещё с довоенных пор. Рашель взяла адрес мужа и первая же написала письмо. Ответили ей вдвоем — он и его нынешняя жена — очень приветливо, но сдержанно.
Так началась никуда не ведущая переписка между пожилыми Стефаном и Рашелью. Ведь за пятьдесят лет любая разлука перестаёт быть разлукой. Да и ум начинает слабеть. Совершенно неожиданно она получила письмо о том, что очень скоро супруги фон Лоевски предпримут путешествие по Америке и путь их будет проходить через Пенсильванию, где они смогут увидеться с Рашелью.
Не так много событий происходит в жизни в 76 лет, и Рашель начала готовиться к встрече. Фасад дома, который она уже не собиралась никогда красить, был покрашен. Внутри и снаружи дома маляры освежили двери и окна. Рашель купила новую газовую плиту, холодильник и большой телевизор. Плита всё равно была нужна, а холодильник давно тёк. Кто знает, сколько ещё осталось жить… Может и телевизор внукам пригодится… Кровати в гостевой спальне были застланы свежими льняными простынями. Новые коврики на ступеньках перед входными дверьми скрипели рисовой соломой. Место, где была прибита мезуза (сакральный манускрипт — прим. ред.), было закрашено малярами, а сама мезуза временно находилась вместе с субботними подсвечниками в коридоре, в кладовке с инструментами покойного мужа. Последнее, что она сделала, это потратила 125 долларов на салон красоты и стала ждать дня «икс».
Стефан Иоахимович фон Лоевски был обрусевшим немцем, обладавшим очень подходящей фамилией. До войны он был инспектором немецких военных школ, расположенных в Казани, Липецке и других городах. В 1942 году он получил звание генерал-пионера инженерных войск и был назначен на Восточный фронт. В оккупированной Украине он ведал строительством казарм и мостов, а также состоянием дорог. В январе 1943 года из управления Вермахта он получил секретное разрешение временно принимать на работу в качестве технических служащих уцелевших евреев. Грамотных работников, имеющих строительное образование, тогда остро не хватало. Но инженерно-техническое управление Вермахта недооценило стараний населения Украины. Евреев там почти не осталось.
Каждое утро уборщица выметала из его приёмной кучи подмётных писем. Смысл их был приблизительно одинаков: «Инженер Малышев — еврей», «Теодолитчик Болденко — еврей», «Прораб Подольский — чистый еврей», «Инженер Синодальцев Евгений Кондратьевич — скрытый еврей».
На вопрос уборщицы: «Что делать с письмами, Степан Иоахимыч?» — он, сидя за письменным столом, неизменно, не глядя, указывал пальцем в сторону мусорной корзины для бумаг, а сам продолжал читать, уткнувшись в документы.
В этот момент он даже не помнил, что его первая жена, «ошибка молодости», была еврейкой. Когда война окончилась, в список военных преступников фон Лоевски не попал из-за его экзотичного для офицеров Вермахта звания и канцелярской инженерной работы, которую он исполнял. О существовании «эйнзац-групп», которые занимались расстрелами населения, в основном евреев, он узнал только в 1944 году. В конце сороковых, когда он понял, что в Германии его инженерная деятельность во время войны может все равно в любое время потерять статут неприкосновенности, он решил, что жить всю жизнь, как живут кролики, с «прижатыми ушами», нельзя, и они вместе с супругой уехали в Америку. В Техасе он очень «пришёлся ко двору». Он почти сразу стал занимать высокую должность в компании, которая строила государственные, частные и военные аэродромы. Руководство компании было загипнотизировано его званием немецкого пионер-генерала. А трудолюбивая Гертруда открыла в хорошем районе цветочный магазин.
Время работало на них, и в 1975 году они опять вернулись в Германию и поселились в очень красивом пригороде Берлина. Но каждый год три месяца они предпочитали жить в Венеции, поскольку там тоже имели небольшую квартиру с видом на голубой «Канале Гранде».
В ожидании путешествия по Америке Гертруда обменялась ещё двумя-тремя письмами с Рашелью. Писать было особенно не о чём.
Наконец, пришёл день «икс», и во двор Рашели въехал огромный сверкающий арендованный «Мерседес». Первым делом Стефан извинился за то, что погнул въездные ворота и спросил, куда нужно позвонить, чтобы их исправили. Он оплатит абсолютно все расходы. А потом он спросил, не найдётся ли у Рашели деревянный или резиновый молоток. Нужно немного подогнуть переднее крыло, чтобы не терло колесо.
Рашель открыла двери в кладовку с инструментами и сказала:
— Выбирайте, герр Лоевски. Здесь всё, что было у мужа.
Стефан Иоахимович очень скептически изучил содержимое кладовки, включая субботние подсвечники, и сказал:
— Ничего подходящего я здесь не нахожу, — но взял железный молоток «еврейского происхождения», который болтался на усохшей ручке, и работа была сделана. Затем он плотно закрыл двери кладовки, и все пошли разгружать чемоданы, мыть руки, осматривать дом, спальню, двор, старые оранжереи с разбитыми стёклами, затянутые пластиком. Потом супруги фон Лоевски сели за стол и позволили себя обслуживать. На стол был поставлен рубленный Рашелью вручную селёдочный форшмак с кислыми яблоками, различные «гемюзе» (зеленые салаты, нем. разг.— прим. ред.), запеченный целиком в духовке среднего размера гусь, запеканка с изюмом, бутылка шнапса и бутылка Мозельского вина. Громко играла музыка ненавистного евреям композитора Вагнера.
Рашель получила столько комплиментов за обед, сколько не получала со времён Бармицвы своего сына. Поев, все стали вспоминать, где что было расположено в Берлине до войны. Потом Гертруда сказала:
— Рашель, покажите нам, пожалуйста, где наша ванная?
— Можете пользоваться моей, — простодушно ответила Рашель. — Ванная с тех пор, как умер муж, не работает. Другая ванная в подвале, вам будет неудобно ходить вниз.
— Мы бы хотели отдохнуть, — как-то виновато сказала Гертруда.
— Конечно, конечно, — засуетилась Рашель. В этот момент ей впервые пришла в голову мысль, которая раньше казалась бы ей бредовой — что они, немцы, испытывают острое чувство вины перед евреями. Что ж, надо было думать раньше, «холокост» затеяла не она. Она даже не поняла всей наивности этой мысли.
Вечером вместо ужина супруги захотели осмотреть городок Аллентаун и его окрестности. Об ужине Гертруда сказала:
— Мы стараемся после обеда больше не есть. Тем более, после такого сытного обеда.
Через час позвонила соседка:
— Рашель, твои гости ужинают в «дайнере» (традиционный американский круглосуточный ресторан — прим. ред), — сообщила она, как бы между прочим.
Это обидело Рашель, но в следующую минуту она подумала: «Бедные воспитанные люди, они просто боятся что-нибудь сделать не так.».
Два дня пролетело в хлопотах. Рабочие чинили погнутые ворота, авторемонтники увозили и привозили «Мерседес» Стефана. Незаметно пришло время расставаться.
Прощаясь, Гертруда достала платочек и долго терла им глаза. Рашель тоже едва удержалась от слез.
— Непременно приезжайте к нам в Германию, — сказала Гертруда. — Вы увидите, как немцы страдают из-за обид, причинённых евреям. В каждом городе, где жили евреи, установлены мемориалы с именами погибших. Ждём вас на Лютеранскую пасху.
Так и есть! Гертруда хочет загладить перед ней немецкую вину!
Почти целый год Рашель готовилась к поездке в Германию, и у неё было отличное настроение. Ей казалось, что если бы Стефан был один, то он непременно ответил бы ей взаимностью. Конечно, Гертруда имеет на него больше прав, но, однако, первой женой была она — Рашель. А, может быть, это одиночество хочет сыграть с ней злую шутку, и ей просто всё кажется?
Нет, не может быть! Она не ошибается: он смотрел на неё так, как тогда, в 1929 году на танцевальной площадке…
Это была ранняя деменция…
Она брала напрокат немецкие кинофильмы, слушала современную немецкую музыку, рассматривала немецкие журналы мод, на ее столике как фетиш целый год лежал непонятный ей глянцевый рекламный ювелирный журнал «Шмак». Наконец назначенный день отлёта наступил. От волнения в этот день Рашель ничего не ела. Вечером в аэропорту Кеннеди она хотела купить гамбургер, но не успела. Когда самолёт компании «Люфт Ганза» взлетел и стюардессы начали разносить еду, она была так возбуждена и увлечена разговором с очень милым соседом из Канады, что заказала принести только чай. Всё остальное произошло, как и должно было быть. Само по себе. Незаметно самолёт приземлился в аэропорту Берлина. Стефан и Гертруда были в это время у себя дома. Рашель встретил шофёр в форменной фуражке. Он извинился за то, что фон Лоевски не смогли приехать встречать её, поскольку к ним неожиданно прибыло слишком много гостей.
Когда лимузин привёз Рашель к сказочно аккуратному дому фон Лоевски, в Германии была вторая половина дня. На лужайке перед домом под зонтиками, щурясь от весеннего солнца, за алюминиевыми столами сидели гости. Приглашённые по случаю приезда гостей девушки в униформах с голубыми передничками и пилотками обслуживали их.
Гертруда увидела её первой и с распростёртыми руками, улыбаясь, уже шла к ней:
— Как жалко! Мы только что закончили обед. Но, что-нибудь и у нас найдётся. Правда, не кошерное.
Гости, как по команде, все повернули головы в сторону Рашели и стали с любопытством разглядывать её. Девушки принесли ей стул и пластмассовую тарелку для единственного оставшегося куска пирога. После этого о ней на время все как будто позабыли, но всё равно украдкой поглядывали на неё. Голодная и усталая она сидела, почти не двигаясь, но не отводя глаз, смотрела на Стефана. Это была месть и вызов Гертруде. Гертруда перехватила её взгляд.
Потом всё завертелось, и пирога она так и не дождалась. Стало прохладно, и кое-кто из гостей перебрался в дом. Девушка предложила Рашели плед, но она отказалась. Тогда девушка её проводила по лестнице на третий этаж в небольшую романтическую спаленку со стоящими в изголовье кровати гномиками.
— Это комната младшего внука, если я правильно понимаю, — сказала девушка.
Голод давал себя знать, но Рашель нашла силы забраться в горячую ванную и, лёжа в ней, заснула. Когда она проснулась, вода в ванной была холодной, в маленькое окошко под потолком между деревянными совами уже смотрела луна. Она забралась в холодную постель и попыталась уснуть. Но голод изматывал её и напоминал о себе урчанием в пустом желудке. Она выдержала ещё один час и, нащупав матерчатые тапочки под кроватью, тихо, почти наощупь, при лунном свете спустилась вниз и нашла кухню. В углу белел широкий холодильник. Она открыла его дверцу, и яркий луч света залил помещение кухни. На одной из полок стоял керамический «Ромертопф» со слегка закопченными краями. Рашель открыла его и увидела на дне одну большую куриную ногу — она была коричневого цвета, с желе и с прилипшим к ней лавровым листом. Очарованная Рашель в беспамятстве взяла её в одну руку, закрыла дверь холодильника, а другой рукой, щупая стену, поднялась к себе. Она пыталась найти на стене выключатель, но быстро бросила эту глупую затею, села на кровать и при лунном свете съела всё, что было у неё в руках. Затем она встала, пошла в туалет и наощупь оторвала длинную полоску туалетной бумаги, завернула в неё огромную куриную кость и спрятала её под подушкой.
— Утром незаметно выброшу, — подумала она и тотчас заснула.
Когда она проснулась опять, в окошко бил яркий солнечный свет. Она встала, разобрала свой багаж, повесила на гвоздь свой шёлковый китайский халат с драконом, совершила туалет, одела самое лучшее и спустились вниз. Гости уже сидели за столиками на лужайке. Ей тоже подвинули алюминиевое кресло, она села, а гости, как ей показалось, стали смотреть на неё, как бы ожидая: «Что она, наконец, скажет?». В это время из дверей дома выбежала типичная немецкая куколка в униформе, со вздёрнутым носиком и стандартным глуповатым испуганным лицом. В руках у неё была куриная кость с развивающейся туалетной бумагой:
— Фрау фон Лоевски, фрау фон Лоевски, я убирала и вот это я нашла в спальне под подушкой этой!… этой!…
— Фрау Вормсер, — подсказала Гертруда.
— Я рада, что вы не растерялись и сами о себе позаботились, Рашель. Но я хотела сообщить вам, что война уже кончилась, а новая ещё не начиналась! Я бы сама позаботилась о вас, если бы вы не уснули в ванной.
Возможно, это была шутка, но она больше была похожа на удар молнии. Это было напоминание о войне. Напряжённую тишину взорвал беззастенчивый немецкий хохот.
Она встала со стула, поднялась в спальню и быстро собрала свой чемодан. Затем она спустилась вниз, прошла мимо гостей и, не оборачиваясь, вышла на улицу. Всё произошло так быстро, что никто не понял её обиды и не остановил её.
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer2/djlevin/
