(продолжение. Начало в №1/2021)
Производство в зоне риска. Кто знает, как всё сложится завтра? В принципе стратегия была правильной. Он ничего не смыслил в управленческих тонкостях, но характер ситуации оценил мгновенно. Врождённый здравый смысл! Небольшая прибыль оседала в швейцарских банках. Достаточно, чтоб держаться на плаву. Будь, что будет! Не мудрствуя лукаво, Пантелеймон зажил своей собственной жизнью. Ощущение свободы кружило голову. Наконец, он стал взрослым и независимым, мог делать всё, что заблагорассудится. Тусовался в артистических кругах. Его воспринимали как денежный мешок и не более. Изредка делал небольшие вливания в тот или иной проект. И всякий раз хватал себя за руку. Остановись! Стоит только начать! Искусство притягивало и влекло со страшной силой. Художники и артисты — люди другого мира. Что-то вроде инопланетян. Иной образ жизни, иные повадки, иные ценности. Там и подцепила его Брунька. Розовощёкий здоровяк источал жизненную силу, оптимизм и любопытство. Легко поддавался обучению. И Брунька обрушила на голову наивного провинциала весь груз своей эрудиции.
Поначалу я думал, раз ты при деньгах, мог бы снять и квартиру. Или, на худой конец, отказали бы Пантофелю вместе с его бойфрендом. Отдали бы остаток за аренду и никого б не беспокоили. Жили б в своё удовольствие, сколько душе угодно. Жадничал, что ли?
Через пару дней стал воспринимать Брунькину экспансию совсем по-другому.
Девица осваивала неведомый край. В иные времена заставить её помыть посуду стоило немалых усилий. На такие подвиги не тянуло. Всё хозяйство вёл я. Ходил на рынок и всё прочее. На этот раз я был на подтанцовках. Оттенял достоинства примадонны. Хозяйка дома. Завтрак на троих на кухне. Кофе, хлопья, яйца всмятку, сок. Потом компания исчезала на весь день, иногда до глубокой ночи. Возвращались тихо. Старались не шуметь. Доставали что-нибудь пожевать из холодильника, делали бутерброды и пили чай. Если не спал, приобщали и меня. Я был частью программы охмурения. Названный отец, интеллектуал без особых претензий.
От обилия информации у Пантелеймона в голове была каша. С таким напором легко пересолить. Он мог не выдержать и сбежать, как отец Николай. Я толком понять не мог, зачем он всё-таки ей дался. Выйти замуж или выбить побольше денег? Тряпки её не интересовали. Так что же? Театр? Игра была не совсем ясной. В конце концов наплевать, что у неё там в голове. Их присутствие отвлекало от дурных мыслей, скрашивало серые осенние дни. Компания была совсем не в тягость, сами по себе, в душу не лезли. У меня даже появился интерес к этому дуэту. Пантелеймон оказался любопытным экземпляром. До сих пор с таким фруктом жизнь не сталкивала.
По крайней мере не врал себе. Не корчил какого-нибудь там святого в соответствии с прозвищем или что-нибудь ещё. Не играл роль. Был таков, какой есть. В разгар дискуссии о высоких материях, мог вдруг вставить что-то совсем уж не по делу. Но это нисколько не унижало. Говорил, что думал. Не каждый осмелится. Во время разбора полётов по «Вишнёвому саду» вдруг неожиданно спросил. А может спектакль был не на уровне. Все замахали руками. Сказанул! Такое и в голову никому не приходило. В особенности Бруньке. Всегда бежала впереди паровоза.
— Что же мы должны были по-твоему выйти на сцену голыми? — бросила она с дьявольской иронией.
Пантелеймон стушевался и замолк, как будто ляпнул нечто совсем несусветное. Хотя был по существу ближе к истине, чем десяток других. Тема Авиньона после этого никогда не возникала.
Но лучшие качества проявил, когда мы с Брунькой вдруг попали в беду. Я простыл и тяжело заболел. Жар, из носа течёт, кашель. И тут одно к одному. Скончался Сергей. Скоропостижно. Кровоизлияние в мозг. Из Винницы пришло сообщение. Брунька к такому повороту не была готова совершенно. Она лихорадочно металась по квартире из угла в угол, хваталась за всё, что попадёт под руку, и приговаривала всё время — надо ехать-надо ехать! Потом вдруг плюхнулась на диван и окончательно скисла, как будто весь остаток энергии ушёл на это бессмысленное хождение. Она безучастно смотрела, как я пытался встать и одеться. Но ничего не получилось. Я даже не смог подняться. Всё вокруг плыло и кружилось — необычайная слабость. Пантелеймон молча сидел в уголке дивана. Брунька вдруг решительно поднялась и направилась в свою комнату. Через пару минут вышла в пальто.
— Сейчас приедет Ольга Ивановна. Я только-что звонила. Она останется здесь на ночь, — Брунька что-то искала в ящике буфета и никак не могла найти. По-моему ключи.
— Куда это ты собралась? — спросил Пантелеймон.
– На вокзал, — сказала Брунька.
— В Винницу мы поедем на машине. — сказал он.
Брунька промолчала, только снова стала нервно вышагивать по кухне.
В дверь позвонили. Ольга Ивановна была совершенно мокрой. Начался дождь. Она тщательно вытерла ноги, отряхнула зонтик на лестничной площадке и поставила в передней в углу.
— Лучше раскрыть. Быстрее просохнет! — сказала Брунька.
— Такое несчастье! — сказала Ольга Ивановна, — не болел, не болел…
— Кто там знает, — сказала Брунька, — болел или не болел.
Я тяжело дышал, прямо-таки задыхался.
— Владимир Сергеевич так расхворался, — сказала Ольга Ивановна, — а я не взяла свои травы. Придётся снова идти.
— Я вас подвезу, — сказал Пантелеймон.
— Спасибо, я своим ходом. Быстрее будет.
— Ну, да. — сказала Брунька, — в такой дождь!
Они уехали. А меня начало трясти. Сумасшедший озноб. Зуб на зуб не попадал. Брунька набросила на меня плед и ещё одеяло. Но я всё равно никак не мог согреться.
— Сними с меня всё, — прохрипел я. Одеяла и плед давили непомерным грузом. Мне стало жарко.
Скоро возвратились Пантелеймон с Ольгой Ивановной. Меня напоили чаем. Я весь горел. Испарина выступила на лбу. А потом как будто что-то переключилось внутри. Совершенно обмяк. Из всех пор градом катил пот. Меня обтирали перекладывали, переодевали. Я был в полусознательном состоянии. Так и уснул. Провалился в бездну. Никаких сновидений или чего другого. Проснулся от шума. На кухне возилась Ольга Ивановна. В открытую дверь было видно, как она перемывает тарелки и кастрюли. Представления о чистоте у нас были разные.
Дышать стало легче, хотя сил не прибавилось. Ольга Ивановна усадила меня на постели, обложила подушками и обтёрла лицо и руки влажным полотенцем. Оно пахло уксусом, запах драл горло, и я закашлялся. Есть не хотелось, но Ольга Ивановна настаивала. Две-три ложки бульона всё же проглотил.
Со смертью брата я автоматом попадал в иную категорию. Из зрителей в исполнители последней воли Господней, как сказал бы отец Николай. Отлаженная машина работала безупречно. Выборочный, но методичный отстрел поколения. Вероятно я уже под прицелом. Надо освобождать сцену. Роли сыграны. Антураж и актёры покидали подмостки, уходили в вечность. Время делало своё. Стирало имена с афиш.
К обеду позвонила Брунька. Ей предложили кремировать отца на месте. Но она приняла иное решение. Похоронить рядом с родителями.
— Надеюсь ты не станешь возражать, — сказала она, — денег, я думаю, у нас хватит.
Возможно, она таким способом пыталась спровоцировать Пантелеймона на дополнительные траты. Да, ладно, ну её! Три стодолларовые бумажки нетронутые лежали у меня в столе.
— Да, хватит, — подтвердил я.
Хотелось похоронить Сергея скромно без излишней помпы, но людей собралось прилично. Вся труппа Брунькиного театра во главе с Пантофель-Нечецким. Пришли люди из оперы, кто ещё помнил брата. Даже свидетельницы преступления. Совесть замучила, что ли?
Я оставался в машине. Брунька с Пантелеймоном с трудом затолкали меня туда. Но выйти уже не было сил. Поездка окончательно добила. От тряски стало хуже. Свежего бы воздуха. Я нащупал ручку и опустил стекло. По кладбищенской аллее шли как живые папа с мамой. Отец, молодой при полном параде, вся грудь в орденах. Таким, наверное, увидела его впервые мама. Хорош. Глаз не оторвать. У мамы в футляре был инструмент. Они подошли ко мне, и я заплакал.
— Ну, ну, — сказал папа, — держись! — И потрепал по щеке. А мама поцеловала.
— Весь в меня: гнётся — да не сломается!
— Пойдём, — сказал маме отец, — тебе ещё нужно сыграть гаммы…
У меня начинался рецидив. Помню только, как Пантелеймон тащил меня на руках на второй этаж. Ольга Ивановна отпирала двери. Брунька в автобусе укатила на поминальный обед в кафе. Вылетел в копеечку. Но все расходы взял на себя Пантелеймон.
Вскорости я пошёл на поправку. Вирусу нужна была свежая кровь. Болезнь вцепилась в Бруньку. Трясло её не меньше моего всю неделю. Горела, даже бредила. Была твёрдо убеждена — в гробу отца не было. За ним пришли дед с бабушкой и увели с собой. Никто не видел, а она да. Деда она не знала, но сразу поняла — это он. Погладил по голове.
— Вот ты какая! Совсем взрослая!
— И как две капли воды ты, — сказала бабушка, — вылитый дед!
Она раскрыла футляр, вытащила скрипку, взяла под подбородок и стала подтягивать струны, водить смычком. Настраивала инструмент. Терзало нервы. А казалось самой прекрасной музыкой в мире. Рядом стоял Сергей. Прислушивался. А ещё Брунька запомнила, как они уходили. По аллее шли трое — дед, бабушка со скрипкой и Сергей. Дед держал сына за руку как ребёнка.
Кроме нас с Брунькой, болезнь обошла стороной всех. Ни Пантелеймон, ни Ольга Ивановна не заболели, хотя всё время вертелись возле. Может вирус был семейный.
Что б мы делали без Ольги Ивановны, трудно представить. Она взяла на себя дом и хозяйство, а Пантелеймон всё остальное, а главное — финансовую сторону. Смешно сказать — мы не истратили ни копеечки. А расходов и трудов было предостаточно. Кусок работы приличный. Я ещё не окреп и помощи от меня никакой. Только накормить четверых стоило немалых усилий, а уход за болящими… Из дому Ольга Ивановна притащила раскладушку и ночевала у нас на кухне. Кухонный диванчик переместили в Брунькину комнату. Поочерёдно дежурили у постели, когда Бруньке совсем было худо.
Понемногу она стала приходить в себя. Похудела. Но глаз блестел прежним блеском. Возвращалась былая болтливость. Общалась с коллегами по телефону. В дом никого не пускали. Недоставало только заразить труппу! Постепенно всё становилось на свои места. Диванчик вновь перекочевал на кухню. Раскладушку Ольга Ивановна увезла домой. Перед тем, как съехать окончательно, привела священника. Тот прочёл молитвы, подымил кадилом и побрызгал по углам святой водою. В конце церемонии Пантелеймон поцеловал руку батюшке и сунул конверт с вознаграждением. Духовные услуги не за спасибо. Всё по таксе. Пантелеймон предварительно справился у Ольги Ивановны.
Похоже ехать к себе Брунька не собиралась. Сидеть на голове она умела. И это понемногу начинало действовать на нервы. Опять за своё! Не успел я сформулировать вопрос, как тут же ответила вопросом.
— Не станешь возражать, если мы поживём у тебя? Я ещё слишком слаба.
— Ладно. Пусть, — подумал я.
— Только никаких сборищ! — Сказал я категорически. — Деньги за аренду пополам!
С какой стати. Мамина квартира одинаково принадлежала и мне, и Сергею. Пантофель платил исправно. Съезжать не съезжал. Пусть делится. Деньги мне нужны не меньше, чем ей.
— С Ольгой Ивановной расплатились? — Спросил я.
— По полной. Пантелеймон золотой человек!
— Золотой баран, — подумал я, но не подал вида.
— Стриги, дорогая, пока стрижётся! Вопрос времени. Всё имеет свой конец, своё начало! Как в песне. А впрочем, не мои это заботы. Я умываю руки…
Смерть Сергея расставила все точки над «і», заставила смотреть на жизнь трезвее.
Племянница вовсе не дура. Может быть вся эта уфологическая хренотень — как говорят в Одессе, понты для приезжих, а она попросту водит всех за нос? Во всяком случае с Нибиру на этом не закончилось. Во-первых, болезнь была отнесена к проискам коварной планеты. А во-вторых, всё не так просто. Факт неоднозначный. Можно трактовать и так, и этак, как угодно. Среди землян бродят потомки шумеров, детей Нибиру. К ним и было обращено предупреждение с прародины. Наработка иммунитета. Оригинальный способ. Чуть было не отдали Богу душу. Утешало одно. Наверняка мы в числе избранников.
— Что-то во мне нет ни на йоту такого ощущения, — высказал я как-то скептически.
— А во мне есть! — заявила Брунька убеждённо. После болезни она развернула бурную деятельность по поискам нибирян среди нас. Однажды в доме появился некто Арчик Пурнекян. Всё это было в нарушение вето на сборища. Но факт был горячий, требовал подтверждений, и Брунька решила в виде исключения нарушить конвенцию на свой страх и риск, пригласить представителя иных миров на вечерний чай. Это ещё больше подогрело моё решение выгнать её к чертям собачьим. Пусть катится домой вместе со своим блажененьким Пантелеймоном и немедленно. Это её прощальная гастроль на этой сцене.
Арчик оказался низкорослым сухопарым армянином с огромным носом. Профиль в точности слепок с шумерского рельефа. Об этом не раз говорили ему коллеги. Он был археолог и не единожды бывал на раскопках в Ираке. Его приглашали. Личность известная в научном мире. Публикации в зарубежных журналах. Кандидат каких-то там наук.
Версию о болезни, как прививке против моровых поветрий с Нибиру, Брунька позаимствовала у него. Болел синхронно с нами и достаточно тяжело. Едва выкарабкался. Жрал непомерно. Словно не кормили неделю. Брунька хотела обойтись лёгким ужином с разговорами. Не тут-то было. Салаты от ближайшего магазина кулинарии исчезали в его утробе мгновенно один за другим. Он не раздувался как удав. Живот оставался впалым. Еда прямиком уходила в энергию мысли. При этом он не забывал демонстрировать шумерский профиль. Держать голову под определённым углом. В центре внимания всё время должен быть нос. Это требовало постоянной тренировки и напряжения. Игра стоила того. Одним из заветов шумеров была чистота крови. Предки тщательно блюли установки пращуров. В его лице удалось донести до наших дней облик тысячелетий. Страшно этим гордился.
Походя он развернул несколько сценариев недалёкого будущего. Все они были деспотично-авторитарны, даже расистские. Как такую птичку мог терпеть академический институт непонятно. Арчик, видимо, не раскрывал карты. Играл втёмную. Все его рассуждения касались создания общества избранников, сверхлюдей.
Происхождение диктовало правила игры. Он был из рода потомственных хранителей знаний, прорицателей и священников. Герметичность — фамильная особенность мышления. Посторонним вход воспрещён! Ждать от такого ничего другого не приходилось.
Люди созданы неравными изначально — рассуждал он. В каждой самой примитивной общности испокон веков выделяются — жрецы и вожди. В руках элиты все рычаги — власть и средства к существованию. В наше время симбиоз несметных богатств и науки позволит достичь не воображаемого, а реального бессмертия. Манипуляция генами и прочее доступны лишь единицам. Все остальные лишь подсобный материал, мусор под ногами. Будущее гнездится в прошлом. Он опирался на опыт и знания отца. Гурген Пурнекян был выдающимся знатоком месопотамских древностей. Живой классик. Вальяжный породистый мужик любил жизнь и шумные застолья. Но больше всего на свете обожал свою науку. Стоило ему взять в руки глиняную табличку, как он вмиг преображался. Всё его естество начинало излучать невидимые вибрации. Это страшно привлекало к нему людей. Пир — одна из древнейших форм общения. Здесь в полной мере он мог раскрыться. В разгар возлияний на него нисходило вдохновение. Он прикрывал веками искрящиеся глаза с голубыми белками, откидывал назад крупную лохматую голову, и священнодействие начиналось. Чтение на аккадском «Поэмы о Гильгамеше». Гортанные звуки с протяжными гласными делали своё дело. Перевода не требовалось. Все были зачарованы музыкой древних речений.
Однажды на полуслове его хватил удар. Не приходя в сознание, он отправился в мир иной, к праотцам, допевать священные строфы. Ему было едва шестьдесят, а на вид и пятидесяти не дашь.
С годовалым ребёнком и роскошной квартирой в центре Аревик Пурнекян в неполные сорок стала вдовой. Она могла бы ещё раз выйти замуж, только б захотела. Привлекательная, ещё совсем не старая. Почему бы и нет? Предложения сыпались со всех сторон. Но как ввести в дом чужого мужчину, улечься с ним в постель, где провела столько счастливых ночей, — представить совсем не могла. Слишком любила Гургена. Тень мужа неотступно стояла за спиной и направляла все её действия. Сидеть на мели ей не пристало. Была женщиной оборотистой. Квартиру тут же сдала американскому дипломату за приличные деньги. Это позволило жить безбедно и образовывать сына в лучших традициях рода.
Арчик целиком был творением её рук. Она лепила его как Господь Адама. Но второго Гургена не вышло. Болезненный и кволый мальчик внешне не шёл ни в какое сравнение с отцом. Бледный последыш Зевса. Низкорослый и сухой. Словно материала не хватило на полпути. Зато начинкой мог переплюнуть родителя без особых усилий. Шесть языков, включая три древних. Денег Аревик не жалела. Наследственная тяга к знаниям у сына проявилась рано. Впитывал информацию выборочно, словно в мозгу стоял особый фильтр. Пропускал только то, что необходимо, чтобы стать высококлассным специалистом по шумерским делам. Досконально владел материалом. Играючи мог выдвинуть самую смелую гипотезу, одну фантастичнее другой. Правда, не всегда безупречно. Концы обнаружить ничего не стоило. Шумерские тексты в интерпретации Захарии Ситчина, общипанный Ницше, осколки Аненэрбе, наконец, пророчества Хокинга, физика по образованию. Всё это месиво было достаточно уязвимо и легко поддавалось критике. Но забросать шапками не значит избавиться от проблемы. Отношения «слуга–господин» в том или ином виде прослеживаются во всех общественных формациях, даже в самых продвинутых демократиях. Это был бесспорный козырь Арчика. Наконец, мифическая Нибиру.
Пантелеймон и Брунька сражены были окончательно. Развесив уши и широко раскрыв рты, внимали они трелям шумерского соловья. Этот чернявый армянин со звучным, словно удар битой по голове, англо-американским именем Арчибальд, наконец, нашёл благодарную аудиторию. Он стал бывать у нас чуть ли не каждый день. Да ладно, пусть ходит! Меня он, по меньшей мере, забавлял. Принимать гостя оказалось не так-то просто. Ежевечерние угощения вылетали в копеечку. Если бы не Пантелеймон, самим нам долго б не протянуть. Аппетит Арчибальда способен был пустить под откос самую процветающую экономику.
Частые визиты имели свою подоплёку. Не хотел оставаться вечерами один на один с матерью. С некоторых пор тихо её возненавидел. Виновница всех несчастий. Месяц назад уличил жену в измене. Переживал тяготы момента — заедал стресс. Показать себя в полном блеске — был совершенно не в той кондиции. Но и этого хватило. Брунька окончательно сбрендила. Объявила его величайшим мыслителем всех времён и народов.
Женить сына Аревик задумала ещё, когда тому стукнуло тридцать. Для продления рода возраст самый подходящий. Тут же была снаряжена экспедиция в Армению. Более полугода маманя прочёсывала городки и веси прародины, но ничего путного так и не подвернулось. Сидела на чемоданах на вокзале в Ереване. Домой возвращалась через Тбилиси. Хотела заглянуть на денёк-другой к школьной подруге. Сто лет не виделись!
Шла уборка зала. Мраморный пол уборщица протирала шваброй. Аревик поджала ноги, подняла голову и вдруг обомлела. Перед ней стояла та, которую она последние полгода тщетно пыталась найти. Молодая стройная брюнетка с высокой грудью и выразительным профилем. Не Мисс Вселенная, но ладно скроенная по всем правилам шумерского канона.
Долго не рассусоливали. Договорились без хлопот. Девушка согласилась сразу, хоть жениха и в глаза не видела. Это был брак по сговору. Так Гаяне Геворкян в один миг стала Гаяной Пурнекян.
Свекровь невзлюбила невестку с первой же брачной ночи. Важнейшее событие в жизни сына впервые прошло без её участия!
— Могла бы, улеглась между нами! — язвила Гаяна впоследствии.
Молодой муж разбудил в жене неутолимый сексуальный голод. К концу медового месяца едва стоял на ногах. Качало во все стороны.
— Так дело не пойдёт, — сказала себе Аревик. — Эта сволочь окончательно изведёт ребёнка. — И резко взялась за дело. Расчистила кладовку, оборудовала спальное место, поставила столик для компьютера, под кровать засунула ночную посудину и объявила. У них в семье муж и жена всегда спят раздельно. Таков обычай. Каждую ночь Аревик запирала сына в кладовке, а ключ прятала у себя под подушкой.
Долго так продолжаться не могло. Ситуация искала разрешения. Выход нашёлся сам собою без особых усилий.
В обязанности Гаяны входила уборка кухни и мусор. Ежедневно вынимала она чёрный пластиковый пакет из ведра и тащила на помойку. Единственный момент, когда невестка могла ускользнуть от всевидящего ока свекрови. Упустить такое было непростительно. Шанс сам плыл в руки. И Гаяна им воспользовалась.
На чёрном ходу под лестницей был закуток. Никто туда никогда не заглядывал. Местечко словно предназначенное для плотских утех в полевых условиях. Здесь Гаяна постигла науку любви во всём многообразии её проявлений. Сложность заключалась в ограниченности временем. За считанные минуты нужно было выбросить мусор, получить максимум эмоционального удовлетворения и предстать перед свекровью в надлежащем виде.
— Сколько раз тебе говорить — не бегай по лестнице! Смотри, как запыхалась! — Аревик очень гордилась своей заботливостью.
Через закуток прошли дворник, водопроводчик, электрик, водитель неотложки. Но самое яркое впечатление оставил дворовый мальчишка лет пятнадцати, едва достигший половой зрелости. Арчику сливать воду!
Жизнь расширяла горизонты. Муж не единственный в мире мужчина и достоинства его не самые выдающиеся.
В рвении к чистоте Гаяна проявляла немалое усердие. Иногда выносила мусор даже дважды на дню, чтобы избежать дурного запаха в кухне.
— Какая-никакая, но всё же чистёха, — говорила Аревик соседям.
Больше всех ситуация не устраивала Арчибальда. Сидел на голодном пайке. В конце концов молодая семья должна жить своей жизнью. Надо отделиться. Если бы знал, чем всё обернётся, оставался бы в кладовке под замком до конца дней.
Квартиру на Русановке купили подешевле. Первый этаж, зато с видом на канал. Победа невестки безусловная и в тоже время глубокое разочарование. Ни одного укромного уголка, всё на виду. Аревик постоянно толклась в доме — приезжала утром, уезжала вечером. Даже бельё плохо сохло — сырость.
И всё же положительные моменты перевешивали. Гаяна впервые почувствовала себя хозяйкой. Могла тащить в дом, что понравится, приглашать в гости, кого захочется, даже теоретически при случае выставить за дверь Аревик. Смену ролей первая почувствовала свекровь. Куда девались командные интонации.
Жили молодые замкнуто. Только иногда в присутственные дни, когда в институте дел совсем не было, в доме появлялся аспирант. Не тащиться же в такую даль только из-за подопечного? Коллеги запирались в спаленке, переоборудованной под кабинет, и вели учёные беседы. Иногда и в лоджии. Было очень уютно.
Рутина свела на нет плотские наслаждения. Супружеское ложе уже не вызывало священного трепета как прежде. Всего лишь обязанность, как чистка зубов перед сном. Гаяна совсем было приуныла. Единственная радость выпечка. Прежние владельцы оставили классную и дорогую плиту. Пекла сама. Только выставь программу. Нежданно в Гаяне проснулся талант кулинара. Особенно удавались ей пирожки. С них-то всё и началось. Однажды притащила полное блюдо с пылу с жару в кабинет. Угощайтесь! Аспирант протянул было руку и тут же отдёрнул. Горячо! Засмеялся — чуть не обжёгся, и ухватился за мочку уха. Пальцы пианиста. Жилистая лапа с широким запястьем. Гаяна словно впервые увидела гостя. Ядрёная плоть. Кости да сухожилия.
Вот уже почти три года Алоиз Клямка постигал науку раскопок в институте археологии. Аспирант трудился над темой «Кельты в Карпатах». В своё время пращуры, видимо, здорово погуляли в горах. Оставили яркий след на полонинах. Семена дали добрые всходы. И не только в виде археологических артефактов. Лучшим доказательством присутствия кельтских кровей в ареале служил сам Клямка. Сухопарый карпатский легинь из Рахова напоминал сослуживцам Макса фон Сюдова, бергмановского актёра.
Полунемец, то ли полувенгр относился к работе без дураков, копал глубоко, поднимал такие пласты, куда никто до него и заглянуть не отваживался. Иной взгляд на известные факты. Диссертация вызывала обоюдный интерес и у руководителя. Неожиданный поворот темы. Дискуссии стали насущной необходимостью. Клямка приезжал к шефу чуть ли не каждый день. Свой человек в доме. Примелькался окончательно. Очаровал даже Аревик. Всякий раз прикладывался к ручке. Старуха в нём души не чаяла. До чего ж обходительный юноша! Обед без Клямки был не обед. Блюдо без соли. Ничего удивительного, что друг семьи вскорости оказался в постели у хозяйки.
Всё бы ничего. Может быть Арчик и проглотил бы пилюлю, если б догадался. В конце концов любовь втроём не такая уж и новость. Но вот слухи. Тайные перемигивания и экивоки добьют кого угодно. Арчик стал присматриваться. В нём взыграла ревность. Вроде всё и сходится. Но где и когда? Всё время на виду. Неужели Клямка способен посягнуть на чужое? Надо всё проверить и снять подозрения с парня окончательно.
Дальше всё как в немом кино. С экрана в жизнь. Верится с трудом. Но факт остаётся фактом.
Муки ревности не давали спать спокойно. По ночам Арчик выходил на балкон, смотрел на мерцающие огоньки канала и прокручивал события дня. Всё выстраивалось в безупречный логический ряд. Ни одного прокола. Правда, был сомнительный момент. Пожалуй, единственный. Арчик уезжал в институт, а Аревик запаздывала, иногда на целый час — пробки или что-нибудь ещё спозаранку.
Брешь. Вероятная лазейка в сад наслаждений. Если события и в самом деле имели место.
Прежде чем приступить к активным действиям, Арчик всё тщательно взвесил. Спрятаться в квартире можно только в кладовке. Главный объект операции. Подготовка была проведена основательно. Ничего не упустил. Завесы смазаны растительным маслом. Вдруг заскрипят не по делу. Капли на полу вытерты туалетной бумагой. Расчищено место внутри — так, чтоб и сесть где при случае. Ложный ход. Он то и подвёл. Поначалу всё шло гладко. Арчик хлопнул входной дверью, пробрался осторожно в кладовку. Сколько ждать, кто его знает. Может и час. Он решил присесть. И надо же, опрокинул банку с вареньем. Разбиться не разбилась, но грохоту наделала — мёртвого поднимет. Провал полнейший!
В двери появилась полусонная Гаяна.
— Поставь всё на место, — она зевнула, нисколько не удивилась и пошла досыпать. Утренний сон самый сладкий!
Она не удивилась даже, когда муж, в конце концов, застукал её на горячем. Только прокричала вслед сверкающему пятками Клямке:
— Алик! Ты забыл бумаги! — и бросила в окно вдогонку папку с диссертацией.
Два дня перед тем Арчик всё же решился довести дело до конца. Ревность не давала жить. Разъедала душу. Ничего нового придумывать не надо. Просто воплотить в жизнь задуманное. Прошлый раз помешала случайность. Но сам-то по себе план не провальный! Получится — хорошо, не сработает — тоже хорошо. Обратить в шутку. На этот раз всё шло как по нотам. Муж появился на пороге в кульминационный момент. За распахнутой дверью предстала убедительная сцена супружеской неверности. В пароксизме страсти любовники не могли даже остановиться. В голову Клямке полетело первое, что подвернулось, тяжеленная хрустальная ваза, бесполезный свадебный презент.
Больше всех торжествовала Аревик. Наконец, блудный сын возвратится в лоно семьи. Она позволила невестке даже жить в квартире с правом выкупа.
С уходом мужа Гаяна как-то враз сникла. Может быть Арчик служил стимулом её сексуального тонуса? Как знать! Она напрочь перестала замечать особей противоположного пола. Неутолимый зов плоти как возник, так нежданно и исчез в глубинах естества. Она вновь очутилась в коконе, крепко спеленавшим её первозданные инстинкты. Как потерянная бродила по городу. Однажды забрела на вокзал. Словно в трансе подошла к окошечку, взяла билет и первым же поездом умотала в Ереван. Уехала в чём стояла, даже домой не зашла. Ничего чужого не нужно. Сделка не состоялась.
Отъезд невестки для Аревик не стал неожиданностью. Снова засуетилась. Сыну надо устраивать жизнь. Не учла одного — Арчик перестал замечать мать вместе с её вознёй. Вроде и не было рядом. Он не видел её в упор. Как и Клямку, когда сталкивался с ним в коридоре института.
Нельзя сказать, что он любил Гаяну. Но ощущение пустоты, как будто у него отняли какую-то часть его самого и не зашили рану, не покидало. Он наблюдал себя со стороны. Его действия и речи были чисто механическими. В них не было жизни. Иногда призрак Гаяны отступал. И тогда на мгновенье просыпались прежние огонь и страсть. Он живописал давно ушедшие времена так ярко, как будто только-только оставил их за дверью. Придумки, куда ни кинь. Зато какие убедительные. Подтверждение — факты и документы. Проверить невозможно, но и не поверить нельзя. В особенности, если они исходят из уст столь учёного мужа. Для Пантелеймона и Бруньки версии Арчибальда были истинами в последней инстанции.
Арчик совершенно не доверял ни Иегове, ни эволюционной теории Дарвина. По его мнению истинными творцами человека были аннунаки, пришельцы с Нибиру. В совершенстве владели генными технологиями. Человек дело их рук. Свой вариант Арчик изложил как-то поздним вечером глубокой осенью, в преддверии зимы. За окном выл холодный ветер, а в кухне тепло и уютно. На тему навели разговоры о древних заброшенных шахтах. Их называют копями царя Соломона. Что там добывали шумеры никому неизвестно. Но для Арчика это не составляло никакой тайны. Золото. Конечно, для нибирян здесь добывали золото. Для сохранения здоровья Нибиру, защиты планеты от космического излучения требовалась уйма драгоценного металла. Его распыляли в верхних слоях атмосферы. Искусственный щит. Золото необходимо было как воздух. В таких количествах на Нибиру его не было. Земля и была колонизирована с этой целью.
В дверь позвонили. И кого бы это в столь поздний час в такую погоду? Брунька пошла открывать. На пороге стоял Пантофель собственной персоной. Принёс плату за аренду. Задолжал за два месяца. Весь день таскал деньги во внутреннем кармане. Всё что-то мешало. В конце дня решил — не расплатишься сегодня, завтра от них следа не останется. Сиял улыбкой и оправданиями. Брунька цыкнула на него и оставила в передней. Делай, что хочешь. Раздевайся, не раздевайся. Уходи, если не нравится. Оставайся. Поступай, как знаешь. Не упустить бы чего важного о Нибиру.
Пантофель повесил куртку на вешалку и взглянул на своё отражение. Более беспощадного зеркала в жизни не встречал. Постарел лет на десять. То ли свет так падает? Два дня назад от него ушёл бойфренд к какой-то миллионерше. Польстился на деньги. А может решил изменить ориентацию. А возможно, и то и другое вместе взятое.
— Бесследно ничего не проходит, — решил Пантофель и двинул на цыпочках в кухню. Не помешать бы.
Арчик пребывал на вершине своей теории. В разряжённой атмосфере вдохновения дышалось легко и свободно. Момент истины. Говори, как понимаешь. Всему верится. Всё правда или близко.
Для горных выработок требовалась масса рабочих рук. Из подручного материала с помощью генных манипуляций и был сотворён человек, раб по призванию. Какое там богоподобие!
В это мгновение раздался страшный грохот. Одна половинка стола сложилась, и еда вместе с посудой оказалась на полу. Все окаменели. Мурашки по коже. Мистика. Месть Иеговы. На деле плод Брунькиного легкомыслия. Сколько раз говорил этой дуре — давай починим стол. Ножка на соплях, не попадает в паз. Всё как с гуся вода! Этим должно было кончиться. Пантофель оступился и зацепил ножку. Не зря режиссёра считали гением импровизации. Блистательнее постановочного хода не сыскать. Привет из Зазеркалья! В нужном месте, в нужный час. За окном бушевало осеннее ненастье. Голые ветви зловеще бились о стекло. Все нервно захихикали.
Брунька взялась за совок — следовало убрать последствия Арчибальдовых прозрений. А на Пантофеля что-то нашло. Его чувствительная натура тут же настроилась на волну прорицателя. Он очутился в ином мире. Еда на полу показалась жертвоприношением богам, а сам Арчик жрецом кровожадного культа Иштар. Это была любовь с первого взгляда. Весь остаток вечера Пантофель пожирал избранника влюблённым взглядом, смотрел в рот, трепетно ловил каждое слово. Не по себе стало даже Бруньке.
Финал своего выступления Арчик просто скомкал и заторопился домой. А по замыслу кода должна была быть грандиозной и величественной. Вся мировая история укладывалась в единственный тезис — господство одних и подчинение других.
Орбита Нибиру уводила планету всё дальше и дальше от Земли. Посещение колонии становилось всё затруднительней. Пока не прекратилось вовсе. Часть нибирян вынуждена была остаться. Посланники небес некоторое время держались обособленно. Старались уберечь божественные знания Нибиру. Но жизнь есть жизнь. Боги не выдержали, растворились в более приспособленной и многочисленной популяции землян. Они её сотворили, она их и поглотила. И всё же генетический код прародины жив по сей день. Он хранится в избранниках, потомках аннунаков, и время от времени даёт знать о себе. Все великие люди — его носители. Их открытия — постижение величайших тайн мироздания в самих себе. Отыскать истину в недрах собственной души и выплеснуть наружу.
Мы дружно зааплодировали, а Пантофель театрально опустился на колено и поцеловал Арчику руку. Тот поспешно её отдернул. Был на прицеле. Охота на тигра началась. Поклонение Пантофеля её первый признак. Что делать? Может попросить убежища у хозяев и переночевать на диванчике в кухне?
— Арчибальд, вы идёте? — высунулся из передней уже одетый Пантофель.
Арчик дрожал всем телом. Его загнали в угол.
Безвыходность положения чутко уловил Пантелеймон.
— Арчибальд Гургенович поедет домой на машине. Я его отвезу.
Снова этот кретин! Пантофель до сих пор не мог простить Пантелеймону «Вишнёвого сада» — и вот опять.
— На метро вернее, — проблеял он из коридора.
Поздно. Карта была бита. Игра сыграна. Брунька с удивлением уставилась на своего дружка, словно прозрела. Подошла и благодарно чмокнула в лоб.
Больше мы с Арчибальдом не встречались. Он перестал бывать у нас. Да и вообще пропал окончательно. Брунька пыталась напасть на след, навести справки. В институте ответили кратко. Такой-то такой в долгосрочной командировке на Ближнем Востоке. Арчик не появился даже, когда все мыслимые сроки самых длительных служебных отлучек давно прошли. Закончилась зима, но Арчика и в помине не было. Исчез с концами. Брунька была твёрдо убеждена — его забрали на Нибиру. Слишком разоткровенничался. Язык развязался не в меру. Наговорил лишнего.
Через два дня после исчезновения Арчибальда Брунька с Пантелеймоном съехали. Пантофель отказался от аренды. Бойфренд ушёл, роман окончен, квартира ни к чему.
Я остался один. Мечта сбылась совершенно не в радость. Мне не хватало Брунькиной суеты. Да и Пантелеймона тоже. Не доставало Арчиковых ежевечерних размышлений. Пища для ума. Переварить её тогда не было никаких сил. Теперь времени хоть отбавляй. Идея познания тревожила и преследовала. Порождение Арчиковых откровений. Истина не вокруг. Она в нас. В глубинах подсознания. Самосозерцание буддийских лам не бессмыслица. Абсурдная экзегеза — попытка достучаться туда, где слова ничего не значат. Заглянуть великой тайне в лицо без посредников. Разрушить словестную стену между сознанием и сущностью. Во Вселенной нет слов. Человеческая речь — условность, обозначение чего-то непостижимого. Мир, фантом сознания, а по сути — великое ничто. Зыбкий океан пустоты, волны невидимых колебаний. Материя, их случайное, нестойкое сгущение. Сущность и язык Вселенной — трепет и вибрации.
— Музыка ближе к Богу любой молитвы, — считали древние.
Брунькина нибирумания, вероятно, настраивала на иные миры. За всю зиму эта негодница всего лишь пару раз позвонила. Удостовериться — жив ли, что ли? Пантелеймон со щедрыми подношениями наведывался чаще. По его заверениям Брунька страшно печётся обо мне. Опасается только одного. Язвительными замечаниями я могу сбить с толку кого угодно. Загубить любую самую плодотворную идею на корню. А она на творческом подъёме. Рисковать не может. Потрошат со товарищи «Лебединое озеро». Их творение переплюнет оригинал во сто крат. Мина под классику. Будущий шедевр всех времён. Чайковский и Петипа отдыхают.
В начале зимы Пантофель, наконец, обрёл новую пассию в лице балетмейстера Сильвестра Сливки. Тот и подал идею. Сильвестр был хорош собою до невозможности. При встрече девицы прилипали к стенке и теряли дар речи. Но, видимо, на хореографе Господь решил поставить точку совершенству. В женщинах Сливка видел только материал для своих эфемерных творений. Все попытки очередной музы затащить его в постель заканчивались ничем. Креативность Сильвестр способен был проявить только в сценических фантазиях и бесплодной страсти к мужскому телу. Ни то, ни другое, как известно, материальных последствий не оставляет. Подлинная любовь — сплошная метафизика. Пантофель просто сходил с ума от Сильвестра. Он дышал на гения. В творческих притязаниях новый бойфренд стоял на голову выше. Дальше Авиньона Пантофель обычно не заглядывал. Все амбиции на знаменитом фестивале и заканчивались. У Сливки размах был шире. Он вращался в более высоких сферах. Там даже моральный кодекс был иной. Воровство идей если и не поощрялось, то в разряд смертных грехов тоже не ставилось. Не пойман — не вор! Свобода нравов необыкновенная! Замыслы его простирались за океан. Грандиозная постановка на фоне поющих фонтанов Лас-Вегаса. Легенда Лебединого озера грёзой радужных струй возникает на мгновенье. Промелькнуть и исчезнуть. Видение, зыбкое и недолговечное, короткое, как человеческая жизнь. Балет-мечта с чтецом в бело розовой пене пачек позапрошлого столетия. Размах и широта дыхания! Да, Сливка безусловно был штучкой столичной!
С подачи Бруньки решено было испытать проект на мне. Что скажет дядя?
Племянница органично влилась в ансамбль. Не только потому, что идею взялся финансировать Пантелеймон. Хотя и это тоже. Она привнесла элемент женского здравомыслия в безудержный романтизм мужчин. Поставила мечту на обе ноги. Можно сказать даже несколько приземлила.
История рождается в голове полубезумного поэта.
Оборванец-бродяга на берегу низвергающихся вод. Стайку лебедей принимает за девушек. Освободить от колдовских чар! Миссия и предназначение. Строфа обретает силу убеждённости. Катрены дополняют язык тела. Иногда в противовес. Верлен звучит совершенно иначе. Брунька здорово поработала с текстами. Даже кое-что присочинила, но не во вред. Всё органично и ладно. Финал явно не Брунькин. Вконец встревоженная стая поднимается на крыло и исчезает за облаками. Грёза растаяла в лёгкой дымке воображения. Снова один как перст. Только грохот беснующихся струй. Даже трагично!
В русле чужих идей Брунька чувствовала себя как рыба. Здесь она властвовала безраздельно, могла выдать такое, что и в голову не пришло бы творцу оригинала. Первоисточник начинал играть свежестью красок. Но не дай Бог что-нибудь своё. В полёте собственного замысла Брунька была беспомощна как котёнок. Вся в папашу. Брат считал себя гениальным творцом, но на деле был талантливым интерпретатором. Потому и подался в режиссуру. Мама ведь тоже была исполнительницей. Пожалуй только отцу, больше чем кому-либо из нас дано было по-настоящему мужское творческое начало. Скажет, как припечатает. Умел смотреть в корень. Недаром метил в генералы. Иногда вскользь обронённым словом ставил в тупик даже знатоков. Кто знает, чего бы достиг в художествах. Но на искусство его никогда не тянуло. Да и семья держала на вторых ролях. Куда ему тягаться с профессионалами? Его мнение — здравомыслие Санчо Пансы и не более того.
— Ну, что? — сказала Брунька, только я собрался выйти на улицу. Она появилась в двери неожиданно как чёрт из табакерки.
Как мне кажется, с этого самого момента и началась эра Гоги Трегуба. Если оглянуться назад. Никто из нас не мог предположить даже близко что-нибудь подобное о существовании этого человека вообще. Но он уже оказывал влияние на нашу жизнь. Он был гений чистых кровей.
— Ты почему это до сих пор не вернёшь ключ? Два дня ищу. Никак найти не могу!
— Что родственные связи уже не в счёт?
— Не валяй дурака! Корделия нашлась! Вломилась! Могла бы и предупредить.
— У меня интересное предложение, — сказала она, загадочно ухмыляясь.
Не иначе они с Пантелеймоном вновь задумали переехать.
Я решил вернуть её к истокам визита.
— Заслуживает внимания ваше Озерцо.
— Ты одобряешь? — Суть уловила сразу. Но почему бы не покуражиться? Гулять так гулять!
— Бумага всё выдержит, — попытался я остудить тонус её триумфа, — а вот сцена? Особенно Пётр Ильич. Музыки не хватит. Аранжировщиком не обойдётесь. Может, ещё дополнительно и композитор понадобиться. Попробуй найди. На чёрную работу кто согласиться?
— И не только, — сказала она мне в тон, — а сценография и всё остальное? Всё время над этим думаю. Танец на воде. Зеркальная поверхность мельче щиколотки! Представляешь, каков эффект! Но пуанты тут же раскиснут. Пришлось отказаться от идеи! Какие лебеди без пуантов!
Нет, она была далеко не дура, эта моя племянница.
— В конце концов пусть переезжают, — думал я, — одиночество — для пустынников. Те ведь тоже не одиноки. Постоянно под присмотром. Стоит только поплакаться — Господь тут как тут.
А вот во мне нет веры. Одному долго не протянуть. Одичаешь вконец. Одиночество против человеческой природы. Единственное близкое мне существо — племянница. Я начинал сдаваться и в один прекрасный день полностью сложил оружие.
Брунька снова утвердилась на кухне. Весь день передвигала и вырезала из бумаги какие-то силуэты на столе. Полководец перед генеральным сражением. Я молча обходил её стратегические прожекты. Никаких вопросов. Сдался ведь на милость победителя. Сиди и помалкивай. Она не преминула тут же воспользоваться своим преимуществом. Условие без сборищ попиралось безбожно. Теперь к триумвирату добавился Гога. Где она их выискивала? Во всяком случае аннунаки пёрли на неё стадами. Гога Трегуб был один из них.
Он объявился в доме в роли аранжировщика. Таланта ему было не занимать. Чего изволите? Девятую симфонию из чижика-пыжика? В момент!
Врать он был горазд не меньше Брунькиного. Тягаться с ним пустое дело. Тут же брал гору. Во всяком случае, в собственноручном жизнеописании у него, судя по всему, не было ни грана правды. В каждой новой версии история бесконечно перекраивалась и обрастала новыми подробностями. Иногда в противоположность сказанному. Он считал себя наследником трёх народов. Русского, еврейского и американского. Хотя родом был скорее всего из ближайшей подворотни пригорода. Мать — торговка горячими пирожками на привокзальной площади. Мизерный выторг. Один прилавок. Только электрички и останавливаются. С головой его выдавала фамилия, типичная для здешних мест. Но Гогу это не обескураживало. История его жизни, была достойна пера великих романистов, как он считал, и целиком связана с казацким прозвищем, фамилией по-украински. Цифра три роковым образом переплеталась с поворотами его судьбы.
Что особенно удивляло в этом вахлаке: тонкость души и глубина знаний. Откуда? Легко оперировал фактами старины и культуры не меньше любого именитого искусствоведа. Знал такие подробности, будто воспитывался и учился в самых элитных учебных заведениях Старого Света.
Враньё Гоги больше клеилось ему, чем истина подлинного происхождения, и все верили каждому его слову.
По одному из апокрифов. Его принято считать каноническим, хотя существует и множество других. Зачинателем рода стал заезжий американец в начале двадцатых. Делегат каких-то там тред-юнионов. Дружественный визит в страну рабочих и крестьян. Водоворот событий втянул в самую гущу. Там и остался строить новую жизнь. И поплатился. В чаду революции был расстрелян как американский шпион. На этом обрывается американская линия.
Но в угарном от преобразований Петрограде след оставил. Прабабка Гоги, была арфисткой в Мариинке. Нина Компанеец, в совершенстве владела английским и обычно вела экскурсии для иностранцев по театру. Девушка-тростинка родом из Прибалтики запала в душу американцу. Её отца, флейтиста из Ревеля, пригласили временно на подмену коллеге. Тот сильно занемог и сошёл с дистанции. Так Аарон Компанеец с семейством, дочуркой и экономкой-эстонкой, застрял в Петербурге. Платили прилично. Да и чести немало. Почему бы и нет? Солист Императорских театров. Малолетнюю дочь пристроил в обучение к отставной придворной музыкантше. Всё складывалось ладно, пока не появился этот заморский гость. Нина к тому времени выросла в арфистку-виртуозку. Пару раз аккомпанировала даже Павловой. Планы отца Петербургом не ограничивались. Вена, Будапешт, Берлин, Париж… Какая знаменитость без этих музыкальных столиц! И ко всему зыбким призраком на горизонте замаячил Нью-Йорк. Зять американец. Давно хотелось сбежать хоть черту в зубы из этого парадиза рабов. Никогда не чувствовал здесь себя дома. А тут ещё эта дурацкая заваруха. Время уносить ноги. Но куда с грудным младенцем-внучкой? Да и зять не слишком рвался. А когда созрел, было поздно. Революция начала показывать зубки. Красный террор и всё остальное. Вырваться оказалось делом непростым. Попытка нелегально перейти границу в Финляндию кончилась плачевно. В живых осталась только Нина с ребёнком. Это была Гогина бабушка. В виде особой милости были сосланы в Сибирь. В Зауралье арфистке пришлось туго, даже голодали. Пока дочь не вышла замуж за главврача госпиталя и стала Трегуб. Вместе с заведением после войны оказались на Украине.
Последний из Компанейцев, Трегуб, Гогин родитель во Львовском университете стал украинским националистом и диссидентом. Скрывался от КГБ в глухой карпатской деревушке. Там и женился. В отличие от отца Гога исповедывал великорусскую державную идею. Русин не более и не менее.
Конечно, Брунгильду интересовали не подробности истории Гогиного рода, мифические или реальные. Хотя само по себе всё было достаточно занятно. Первым делом аранжировщик, а потом уже всё остальное. Но главное связь с Нибиру. А она сквозила в каждом Гогином жесте. Иначе Брунька бы не клюнула, будь ты хоть семи пядей во лбу. Гога несомненно обладал даром пророчества. Что бы он не ляпал сгоряча, самые идиотские предположения обязательно сбывались. Он даже в свое время предсказал войну с Россией. Хотя тогда это было абсурдом и нелепицей. Все только посмеялись.
Но самое непонятное роль числа три в его жизни. Решающую роль тройки в своих жизненных начинаниях он и сам не мог объяснить. Трижды пытался одолеть вершины знаний и все три попытки бесславно заканчивались третьим курсом. Диапазон его интересов был слишком широк для одного человека. Медик, историк и музыкант. Только подумать! И всё это был не любительский интерес, а уровень настоящего профессионала, чуть ли не учёного, по его словам. В каждой отрасли он всегда выходил на передний край. Всматривался в неведомые дали. Так ему представлялось по крайней мере. Явный перебор для студента и глухое раздражение преподавателей всех без исключения. После третьего курса он вылетал из очередного вуза как ракета по обоюдному согласию сторон.
Самое удивительное — в этом свихнутом парне я улавливал определённое сходство с собой. Настойчивое стремление вырвать у Всевышнего тайну творения и смерти роднило меня с ним и вызывало любопытство.
В его интересе к столь разным отраслям человеческого знания не было ничего странного. Все они в конечном итоге сводились к поиску начала начал и сходились в единой точке — многограннике его личности. По Лобачевскому во Вселенной параллельных линий не существует вообще. Все где-нибудь пересекаются. Лишнее доказательство.
Первое антре на стезе науки Гога совершил в одном из провинциальных вузов. Особого интереса к истокам цивилизации на факультете никто не проявлял. Тема гуляла. Разрабатывал бы свою жилу, не суетясь, до конца дней. Деньги идут. Сиди и помалкивай в тряпочку. Но Гога вцепился в материал со звериной серьёзностью. Обнаружилось кое-что новое. Человечество явно занесено на планету извне. Правда, аргументы на уровне предположений. Долго скрывать истину невозможно. Об открытиях должен знать мир. Стал пописывать в солидные зарубежные журналы. Его охотно публиковали. Шумерская история в тему.
Однажды, просматривая научные издания, ректор с удивлением обнаружил: его университет ни больше, ни меньше как один из важнейших центров европейской уфологии. Судьба юного прозелита была решена тут же. К чертовой бабушке! В солидном учебном заведении не место лженауке! Гогу выдворили без лишних слов.
— Темнота дремучая! — бросил Гога под занавес и вообразил себя Джордано Бруно. Ситуация схожая. К счастью, костром не пахло.
Следующий выход на ристалище Гога взял ступенькой выше. Пару раз удалось диагностировать друзьям болезни. Скорее всего случайное попадание — пальцем в небо, но Гога тут же поверил в себя. Как не замечал раньше! Такая проницательность! Целитель от Бога! Спаситель человечества! Он ещё покажет этим университетским недоумкам, на что способен! В медицинский поступил без особых усилий. Об истории и думать забыл. Что может быть дальше от медицины?
Лобачевский по поводу параллельных линий был прав. У Гоги на третьем курсе точкой пересечения их стал так называемый отрицательный резус-фактор. Надо же, снова на третьем курсе! Важно было не то, что это такое. А то, что в крови людей он содержится только у евреев и испанских басков. Как с луны свалились. Это ли не доказательство их внеземного происхождения? Стоит только посмотреть на их носы. Выводы напрашивались сами собою. Конечно же, богоизбранный народ — потомки шумеров. Они-то и есть дети Нибиру. Всё сходилось. Страшно напоминало концепцию Арчибальда, хотя Гога никогда о нём и слыхом не слыхал. Молодой исследователь страстно уверовал в свои теории и стал трезвонить на всех перекрёстках. Грохоту наделал предостаточно. Общественность требовала экспериментальных подтверждений, и Гога в очередной раз загремел с Олимпа. Всё на уровне домыслов и только. Сионистские штучки!
В третий раз заигрывать с наукой гений не стал. Заявка была сделана в области искусств. От предков Гога унаследовал недюжинные способности к музыке. Музыкальную школу закончил играючи. О консерватории стал подумывать только после осечки на поприще рационального знания. Учёный мир? Пусть себе живут и здравствуют! Ему и без них хорошо! На жизнь зарабатывал музыкой. И прилично. Аранжировки нарасхват. Звёзды толпятся в очереди. А недавно с Жоржем Жуком, либреттистом, сварганили оперетту «Коппелия» по мотивам балета Делиба. Бешенный успех! Мелодии обрели новую жизнь. У всех на слуху. Стефа Сенчишин сделала себе имя. Звезда номер один местного разлива.
Через эмигрантские каналы оперетта стала известна и за океаном. Заезжий продюсер по дешёвке на всякий случай выкупил права. А Сенчишин дурь ударила в голову. Решила на свой страх и риск пробоваться на Бродвее. На кастинг притащилась во всеоружии с кучей фотографий и записей. Правда, до этого не дошло. Была не без клёпок. На первом же прослушивании трезво оценила свои возможности. Самая последняя претендентка превосходит её по всем параметрам, начиная с длины ног.
Домой Стефа так и не вернулась. Пристроилась на месте. Удачно вышла замуж. Пришлось расстаться с музыкальной карьерой. Кто-то столкнулся с ней носом к носу на Пятой авеню. В инвалидной коляске у Сентрал-парка прогуливала столетнего супруга.
У Гоги сложилось бы не хуже. Но его под руку словно дьявол подталкивал. На третьем курсе он до смерти увлёкся теорией композиции и почувствовал себя великим реформатором. Шёнбергу штопать носки. В музыкальный ареал были вовлечены все конкретные звуки реальности вплоть до мяуканья кошки в пересохшем колодце. На очередной премьере курсового проекта с одноименным названием его консерваторская карьера на этом и завершилась.
— Баста! — сказал себе Гога, — Лбом стену не прошибить! А ведь стоял на пороге величайших композиторских открытий. Параллельные должны были вот-вот пересечься. Теория музыки напрямик смыкалась с концепцией вибраций космического пространства. Жаль! Ещё не время. Меня ещё вспомнят! Такова судьба всех предтеч.
(продолжение следует)
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer2/kuzmuk/
