[Дебют]Макс и Алекс Фишер
Мнение Проспера Мариоля
I
Макс Фишер, 1880-1957 (слева) и Алекс Фишер, 1881-1935.
Сегодня — впервые в жизни — Жан Фардо напечатался в газете «Об». С девяти до одиннадцати утра молодой автор, не отрываясь, перечитывал на пятой полосе своё «Интервью с председателем муниципального совета».
В одиннадцать с минутой он знал своё творение наизусть. Даже достигнув возраста Мафусаила, он и на смертном одре сумел бы отчеканить его слово в слово. Он бережно сложил газету, потом ахнул кулаком по своему рабочему столу.
«Фардо, старина, — вскричал он, — ты имеешь право гордиться! Это маленький шедевр. Вот именно, маленький шедевр! Грустно думать, что эти олухи из «Об» не отдают себе, может быть, в этом отчёта… И чёрт возьми, не тебе же, автору, идти к ним и открыть на это глаза»
Поразмыслив, он решил, что порой существуют вещи, о которых нельзя говорить, но писать о которых можно. Он взял лист бумаги и, старательно изменяя почерк, составил следующее письмо:
«Господин редактор!
Браво! Сто раз браво! Тысячу раз браво! Я ежедневно покупаю вашу интересную газету, но, надо признаться, никогда ещё не читал её с большим удовольствием, чем сегодня. О господин редактор, о! Эта статья, озаглавленная «Интервью с председателем муниципального совета» и подписанная Жаном Фардо! Какой перл! Какой маленький шедевр!»
Он положил ручку, в задумчивости почёсывая лоб.
«Ну вот,— пробормотал он. — Как же подписать письмо? Дюпон? Матье? И как быть с адресом? Улица Мучеников, 322? Проезд Принцев, 550?»
Фардо вдруг вспомнил, что раз двадцать «Интервью» подвергал своей взыскательной критике его старый друг Проспер Мариоль и столько же раз исходил в комплиментах: «Это здорово, старик, просто сногсшибательно! Ты никогда ещё не писал ничего лучше.» Фардо перестал чесать лоб и без колебаний закончил:
«В надежде, что теперь вы поручите г-ну Фардо взять интервью у председателя палаты депутатов, председателя Совета министров, у Президента республики и т.д. и т.д., позвольте, господин редактор, засвидетельствовать вам своё глубокое уважение.
Один из ваших верных читателей Проспер Мариоль, ул. Св. Отцов, 127»
II
Жан Фардо позвал горничную:
— Жозефина, вот вам семьдесят сантимов — пятьдесят на автобус и двадцать на марку. Возьмите-ка это письмо, да, смотрите, не потеряйте. Опустите его на почте по улице Святых Отцов… Вы ведь знаете эту почту, она недалеко от дома, где живёт г-н Мариоль.
Стоя в ожидании автобуса у края тротуара улицы Нотр-Дам-де-Лоретт, Жозефина машинально бросила взгляд на врученный ей конверт. Она прочла: «Господину Пушу, редактору «Об». Фобур-Монмартр, 17».
«Чёрт-те что? Мсье вроде как спятил, — подумала она. — «Об» в трёх минутах ходьбы отсюда! Уж месяца два, как он посылает меня туда с письмами. Всего лишь позавчера я была там. Чего это он сегодня заставляет меня проехать пол-Парижа, чтобы бросить конверт на почте?..»
Автобус запаздывал. Жозефина, оглядываясь на дорогу, подошла к витрине кондитерской. Она встрепенулась, увидев шоколадные конфеты в серебряной обёртке по десять сантимов штука.
— Не конфеточки, а загляденье, — прошептала она. — Жаль, что эти семьдесят сантимов не мои.
… Две минуты спустя Жозефина пешком направлялась к дому номер 17 по улице Фобур-Монмартр. В её правой руке сантимов больше не было, теперь их там сменили семь шоколадных конфет. В вестибюле газеты «Об» она обратилась к посыльному:
— Отдайте это, пожалуйста, господину Пушу.
Высокий, мужчина, проходивший мимо, остановился:
— Письмо для меня? От кого?
— От мсье… — замялась Жозефина — … мсье Фардо.
Г-н Пуш вскрыл конверт. Его лицо выразило недоумение. Письмо — от Фардо… но не спит же он! С каких это пор «Фардо» пишется, как «Мариоль»? Редактор повернулся к Жозефине:
— Так вы говорите, что это письмо поручил вам принести мсье Фардо?
Жозефина поперхнулась кусочком шоколада. Чуть порозовев, она пробормотала:
— Да, мсье… то есть да и нет. Вот, значит, мсье, он наказал мне, значит, отнести это письмо на почту по улице Святых Отцов. Я и подумала, что оно всё равно придёт к вам, ведь правда? И пошла прямёхонько сюда… Могу поклясться, мсье, что я и минуты не теряла!
Редактор молча удалился.
III
Утром Фардо нашёл в своём почтовом ящике серый конверт. В левом углу типографским шрифтом было оттиснуто: «Об». Он едва не подпрыгнул от радости:
— Всё в порядке! Надо признать, они не тянули с ответом. Моё письмо произвело своё действие. Вот он, заказ на вторую статью!
В конверт было вложено два листа бумаги. Мелко дрожа, он развернул первый и узнал почерк г-на Пуша. Он прочёл:
«Дорогой мсье!
Спасибо, что вы столь любезно сообщили нам мнение некоего Проспера Мариоля о вашем «Интервью с председателем муниципального совета».
Всё позволяет думать, что этот г-н Мариоль один из ваших друзей.
Может быть, я вас и огорчу, но, к сожалению, г-ну Мариолю определённо недостаёт последовательности в мыслях. Прилагаемое при сём письмо, пришедшее в газету в тот же вечер, докажет вам это».
Ещё более дрожа, Фардо развернул второй листок. Рукою Мариоля было написано следующее:
«Господин редактор!
О эта постыдная статья, которую вы опубликовали сегодня утром! Я разумею, вы меня поняли, речь идёт об «Интервью с председателем муниципального совета», подписанном неким Жаном Фардо.
На каком языке статья написана? На языке эскимосов? Или эсперанто? Вот вам добрый совет, г-н редактор, не заполняйте вашу интересную газету подобным мусором, столь жалким дилетанством!
В надежде, что никогда не найду на ваших страницах второго интервью того же автора, прошу вас принять наилучшие пожелания одного из ваших самых верных читателей. Проспер Мариоль, ул. Св. Отцов, 127»
Макс и Алекс Фишер
ОПЯТЬ!…
Макс Фишер, 1880-1957 (слева) и Алекс Фишер, 1881-1935.
Вчера Бош получил от жены — вторую неделю вкушавший курортную жизнь возле Дьепа — следующую телеграмму:
БУДУ ЗАВТРА СЕВЕРНОМ ВОКЗАЛЕ ЧАС ДНЯ ЦЕЛУЮ ЖАННА
Сегодня Бош поел в спешке. Примерный муж, едва покончив с последним куском сыра, он помчался встречать свою половину.
Без четверти час он вышел из такси у Северного вокзала. А вот и седьмой путь, к которому сейчас подойдет экспресс из Дьепа. Бош принялся добросовестно вышагивать вдоль перрона — туда и обратно
Час без четырех минут. Без трёх. Без одной. Ровно час. Экспресса из Дьепа нет.
Час одна минута. Три минуты. Пять. Нет из Дьепа экспресса. Час восемь минут. Десять минут. Пятнадцать. Двадцать. Экспресса из Дьепа нет и нет.
Час двадцать пять минут! Бош внезапно остановился. Хрустнул пальцами. Помрачнел лицом. Потом скрестил руки на груди. Потом стал раскачиваться на носках, с силой ударяя каблуками по асфальту перрона.
— О, эти невозможные женщины! — пробормотал он сквозь зубы. — Ж-женщины! Всегда она такая, эта Жанна! Никогда никуда не приходит вовремя! Чем она там занята, хочу я знать, чем она может сейчас заниматься, что опаздывает опять.
Анри Труайя
ОШИБКА
Анри Труайя
Я никогда его не видел, ничего не знал о его жизни и характере. Но его работ было достаточно, чтобы вызвать моё восхищение. Верный читатель «Пети Блё дю Габиоль-ле Пон», я лихорадочно ждал субботнего номера, в котором его материал анонсировался на первой же странице словами немногими и торжественными: «Сегодня — Адриен Лакель». Не только я — все в департаменте Габиоль ждали с тем же нетерпением.
Начинал г-н Лакель довольно скромно. Нельзя сдержать улыбки при мысли, что этот человек, авторитет которого нам кажется ныне непререкаемым, столь долгое время пробавлялся в провинциальной ежедневной газете публикациями статистических данных по убыли населения департамента за истекшую неделю. Я сохранил как курьез несколько старых номеров «Пети Блё», где, зажатые между репертуаром кинотеатров и рекламой бакалейных магазинов, ютились первые таблицы смертности, подписанные Адриеном Лакелем.
Таблицы эти содержали множество столбцов, изобиловавших фигурными скобками и звездочками сносок. Обстоятельства происшедших событий перечислялись в левом столбце: несчастные случаи, самоубийства, смерть от старости, от болезни, прочее. В соседних столбцах было: число смертей по полу (а — мужчины, б — женщины), по кантонам, по национальности.
Однажды г-ну Лакелю пришла мысль присовокупить к этому слишком уж общему вороху цифр столбец прогнозов на следующую неделю. Но примечание в самом низу таблицы гласило, что они приводятся «без ручательства за достоверность».
Публика горячо приняла эти еженедельные пророчества. Кругом было много толков «за» и «против». Пытались подловить его на ошибке. Но г-н Лакель не ошибался никогда. Его прогнозы совпадали, труп за трупом, с официальной статистикой. Как если бы в начале каждой недели он делал верный заказ судьбе. Вскоре он перестал сообщать читателям, что за свои мрачные предвидения не ручается. В газете было: «Мой прогноз на первую неделю апреля — 135 смертей». Всё.
Я вспоминаю тот сенсационный номер, в котором контингент еженедельных покойников, общее число которых колебалось обычно между 115 и 150, внезапно подскочило до 201. Ну была паника! Люди старались не выходить на улицу после восьми вечера. Матери вдвое внимательнее следили за своими детьми. Муниципальные власти дополнительно разместили стражей порядка на перекрёстках. И каждый уповал на ошибку в расчетах или на то, что это — опечатка.
Действительно, в субботу утром усовершенствованные счетчики, установленные в «Пети Блё», показывали банальную цифру в 125 смертей, на 76 меньше исчислённых г-ном Лакелем. «Уж верьте мне, подобного расхождения не наверстать за несколько часов», утверждал г-н Велур, руководитель информационной службы.
Но в ту же субботу, в 23 часа 45 минут, скорый поезд сошел с рельсов у вокзала Габиоль-ле-Пон. 76 погибших!
Г-н Лакель стал местной знаменитостью. Им восхищались, его и страшились. Инстинкт самосохранения заставлял людей едва ли не заискивать перед ним. Когда сманиваемый парижскими газетами и страховыми компаниями г-н Лакель объявил, что не покинет газету, в которой начинал, это решение было встречено с восторгом. В его честь организовали роскошный банкет. Я был туда приглашен. В этот день я наконец его увидел. Г-н Лакель был невысок, подтянут, со скупой жестикуляцией.
Лицо бледное и, словно маца, сухое свидетельствовало о долгих часах, отданных вычислениям при свете лампы. Чёрные глаза смотрят сквозь собеседника, интеллигентные морщины… А длинный нос нависал над отчётливой полоской усов, напоминающей суммирующую черту под столбиком цифр. От всего его облика исходило неброское и будто повелительное обаяние, под которое я, как и другие, подпал. На обращённые к нему слова он отвечал самым любезным образом, ссылаясь на научные авторитеты, имена которых были нам неведомы.
— В моём случае — никакого угадывания. Я следую правилам. Я делаю выводы. Любой бы на моём месте…
Говорили ли ему о моём энтузиазме, вызываемом его работой? Заметил ли он выражение почтительного интереса, с каким внимал я самым незначительным его словам? Не знаю. Как бы там ни было, но, выйдя из-за стола, он направился ко мне и положил руку на плечо.
— Вы выглядите человеком серьёзным, — сказал он.
— Стараюсь… — пробормотал я.
— Вы, конечно, с восхищением относитесь к статистике. Это великая наука. Слава богу, она миновала примитивную стадию эмпиризма. Она больше не регистрирует — она предвидит. Да, я тружусь сейчас над трактатом о прогностической статистике. Расскажу вам об этом поподробней, если предмет вас не слишком пугает. Не хотите ли зайти ко мне вечерком между половиной седьмого и восемью?
— Но, мэтр, вы едва со мною знакомы.
— Человека я вижу…
Радость, гордость, признательность помешали мне поблагодарить его как надо бы. Мы договорились о встрече назавтра.
Г-н Лакель жил в скромной холостяцкой квартире на одной из самых малолюдных улиц Габиоль-ле-Пона. Он принял меня в своём кабинете, заваленном книгами и бумагами. Стены были обвешены графиками, раскрашенными акварелью. Кривые смертности пронзали частокол цифр и имен. Синусоиды рождаемости продвигались волнами, жмущимися к цветным столбикам годов. Зигзаги вступления в брак колебались подобно температурным линиям между двумя параллельными. А в глубине комнаты высилась черная доска, испещрённая сложениями, вычитаниями, умножениями, делениями и уравнениями n-ой степени.
— Ну вот вы и в лаборатории! — сказал г-н Лакель, протягивая мне руку, запачканную мелом.
Я завидовал его жизни среди этих волнующих и наглядных представлений человеческих
судеб. Куда ни направлял я свой взгляд, он упирался в свидетельства анонимных горестей и радостей, только что не снабжённых ярлычками. Моё воображение разыгралось, и я уже различал отдельных умерших, которых прогнозировала эта чернильная черта, или будущие эпидемии, заключённые в площади вон того жёлтого квадрата…
— Садитесь, дорогой друг, — сказал г-н Лакель. — Я налью вам чашечку чаю, и мы поговорим.
Я не помню точно нашего разговора, и в самом деле, его теория была не из простых. Но,
как сейчас, вижу этого славного человека, одетого в домашний халат табачного цвета с расширяющимися рукавами, и его указательный палец, устремлённый к графикам, пришпиленным к стене:
— Всё здесь. Всё сводится к этому. Японский цветок, свернувшийся в бутон и который надо разворачивать лепесток за лепестком.
— Вы не боитесь подражателей?
— Если они ограничатся простым копированием, то этих убогих людей я не желаю знать. Но если продвинут мои собственные работы дальше, то буду им только благодарен.
***
Спустя некоторое время после этого, «Ле Бийе Репюбликен» открыла рубрику статистического прогноза, аналогичную таковой в «Пети Блё». Таблицы были подписаны Фортишем. Я знал этого типа, встречая его в кафе возле почты, где он попивал свой ежедневный аперитив. Это был полный парень с розовым одутловатым лицом начинающего пьяницы и глазами светло-желтого цвета. Ни его образование, ни его темперамент не позволяли ожидать, что он справится с делом, которое предпринял. Однако дуэль Лакель — Фортиш разожгла общественный интерес. Каждый из них имел своих преданных болельщиков. А на стенах можно было прочесть язвительные надписи: «Лакель дурачина, Фортиша — к расстрелу!»
Довольно быстро последний должен был признать себя побежденным. Прогнозы г-на Лакеля оставались по-прежнему точными, тогда как цифры его соперника были неизменно ошибочными. Сторонники Фортиша загрустили. Однажды, утоляя жажду в кафе возле почты, я услышал, как Фортиш воскликнул перед группой журналистов:
— Ничего удивительного, что он точен в своих предсказаниях числа смертей: он пополняет.
Ужасное слово было произнесено. Сначала его расценили как шутку, но постепенно выражение это тихой сапой сделало своё дело. В речах даже друзей г-на Лакеля, мне казалось, я замечал некое смущение, встревожившее меня.
— Не собираетесь ли вы мне сказать, что верите этой клевете?
— Нет… нет… конечно. Однако, признайте, странновато, что ни одна ошибка не вкралась в прогнозы г-на Лакеля, странновато и как-то беспокоит… Если б он ошибся хотя бы разочек! Но эта неслыханная точность рождает подозрения… Конечно, он не действует сам; поговаривают, что существуют какие-то преступные группировки, берущиеся за такую работу, которые и пополняют, используя выражение Фортиша.
Я с горечью чувствовал, как мало-помалу сгущалась вокруг моего друга тревожная атмосфера недоверия, страха, неприязни, словно бы он нёс ответственность за все смерти, которые предсказал.
Однажды вечером в сквере Деруледа я слышал, как мать пугала свою маленькую плачущую дочку:
— Если не будешь умничкой, г-н Лакель внесёт тебя в свой список!
Так чего же стоит популярность! Не прошло и двух месяцев, как самый почитаемый человек в Габиоль-ле-Поне стал прокажённым, от которого шарахаются окружающие. Целое семейство, занимавшее квартиру рядом с ним, стремглав оттуда съехало. На двери его дома я прочёл однажды выведенное мелом: «Убийца!»
Ну это уже было чересчур! Я отправился к г-ну Лакелю и застал его сидящим за разборкой ругательных писем с выражением благородной скорби на лице.
— Они сами не ведают, что творят, — сказал он мне.
— Ведают они или нет, но такое не может продолжаться! Надо остановить общественное брожение, реабилитировать вас, возможно скорее сокрушить ваших противников!
Он слабо пожал плечами:
— Не вижу как.
— Тем не менее всё просто: вам достаточно ошибиться в своих прогнозах хотя бы раз. Их точность — вот, что беспокоит ваших читателей. Одна ошибка вернёт вам их расположение.
Г-н Лакель поднял глаза к потолку, развел руками в каком-то беззащитном жесте, и рот его открылся, чтобы произнести пугающие слова:
— Я не могу ошибиться!
— Что вы хотите сказать? Если вместо расчета числа смертей на следующую неделю, вы придумаете, вы назовёте любую цифру…
— Судьба подгонит под неё!
Я смотрел на него ошеломлённо.
— Итак, вы думаете, что я не пытался ошибиться? — продолжил он замогильным голосом. — Но я только и делаю это! Я делаю это каждый раз! Конечно, невозможно назвать смехотворный итог в пять — десять смертей, ибо мои читатели заподозрят обман, но любая цифра, если хоть немного она правдоподобна, тотчас же подтверждается фактами. Меня преследует неумолимый рок. Я узник собственной мощи. Я не предсказываю больше, я приказываю. Представляете ли вы теперь весь ужас моего положения?
Он упал в кресло и поднял свои тонкие пальцы к искажённому страданием лицу.
— О-о! — простонал он снова. — Я хотел бы быть ограниченным и слабым, как любой из вас. Хотел бы лишиться этой проклятой способности. Хотел бы снова стать обычным человеком!..
Медленно смеркалось. На стенах комнаты графики трансформировались в чудовищные лики с морщинами фиолетовых линий, утыканных цифрами. В углу личный счетчик г-на Лакеля вытянул свой белый бумажный язык. На черной доске кресты сумм являли собой некое кладбище в миниатюре. Тягостное беспокойство овладело мною.
— Послушайте, — пробормотал я, — надо как-то из этого выходить. Не хотите ли вы… не хотите ли вы предсказать на следующую неделю сумму, которую дам вам я, именно я? Это дьявольское наваждение, под которым находитесь вы, не действует на меня, для меня оно ничто! Я-то ошибусь наверняка!..
— Как знать наперед…
— Но попробовать ничего не стоит!
Он улыбнулся:
— Ваша цифра?
— Ну, к примеру, сто восемнадцать.
Он раскрыл записную книжку. И пока писал, печально покачивал головою.
***
Срок истекал в следующую субботу в полночь. С восьми вечера в этот день я находился в редакции «Пети Блё», где счётчики час за часом высвечивали последние смерти по департаменту: «…114… 115…» Я расположился, снедаемый беспокойством, перед безжалостным аппаратом. Репутация, будущее г-на Лакеля были поставлены на карту в этой зловещей гонке покойников. Я представлял себе его сидящим в своей комнате, наблюдающим, как и я, за результатами, надеющимся, как и я, на ошибку, быть может, молящимся. В одиннадцать часов число смертей достигло 116. Рядом со мной журналисты обменивались репликами:
— Два человека в час никогда не умирало!
— Ну нет, это уже случалось.
— По-моему, Лакель попал на этот раз пальцем в небо!
— Он хитрей, чем ты себе это представляешь.
Мне невмоготу было слышать подобный разговор, я встал. Я собирался выйти, когда чей-то голос крикнул:
— Сто семнадцать!
Затаив дыхание, я оперся о стену и закрыл глаза: «Лишь бы никто не умер больше до полуночи! Лишь бы никто не умер больше до полуночи!», повторял я про себя. «Или, если суждено, пусть сразу двое…»
Никто и не умирал. За пять минут до полуночи счетчик показывал ту же цифру 117. Вне себя от радости я бросился к г-ну Лакелю — тот жил неподалёку. Подойдя к дому, я натолкнулся на Фортиша, который собирался туда войти.
— Вы уже видели? Он ошибся! — осклабился этот жалкий предсказатель.
— Да, — отозвался я, — но тем и лучше.
Он прошёл со мной на лестницу. Дверь квартиры была открыта. Мы ступили в рабочий кабинет. На камине часы начали бить полночь. В своём углу счётчик остановился на цифре 117. На полу были разбросаны бумаги. Угрожающее молчание висело в воздухе. Внезапно по нашим барабанным перепонкам ударил звук выстрела. Мы устремились в спальню. Г-н Лакель лежал поперек кровати с расстёгнутым воротом и бледным лицом, струйки крови текли изо рта и носа. На прикроватном коврике чернел револьвер…
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer2/eshechtman/
