«Герой моего рассказа, которого я пытался
изобразить во всей своей красе, был,
есть и будет прекрасен. Это Истина»
Лев Толстой «Севастопольские рассказы»
Вон позади вышагивает лжец,
Посажена изящно голова,
Лежат во рту великие слова
…………………………….
Как мало смысла в искренних словах,
Цените ложь за равенство в правах
С правдивостью, за минимум возни,
А искренность — за привкус новизны.
Всего не понимая до конца
Я целиком на стороне Лжеца.
Иосиф Бродский «Шествие»
К 140-летию смерти Федора Михайловича Достоевского хотелось бы сказать несколько слов о его знаменитом романе «Бесы».
Википедия называет его «Одним из наиболее политизированных» произведений Федора Михайловича — причём считает не совсем справедливо.
В первой части романа, занимающей почти 30% его объёма, 206 страниц из 694,[1] политики совсем немного, причём почти исключительно в описании молодых лет Степана Трофимовича Верховенского.
Вот именно эта часть Федору Михайловичу удалась лучше всего.
Один монолог Лебядкина ничем не уступает тирадам шута в «Короле Лире» Шекспира.
Действительно, «на закате цивилизации трагедии и фарсы так мешаются, что становятся почти что неотличимы друг от друга»[2] (Григорий Козинцев).
Кстати, в первоначальном наброске романа[3] ни о каких «бесах» и речи не было, а сам сюжет несколько напоминал «Униженных и оскорблённых». Жаль, что Федор Михайлович этим не ограничился и занялся антинигилистическими проповедями.
Но если вчитаться в эти злобные филиппики внимательнее, то вспоминаются слова из «Романса лжеца» (в поэме «Шествие») другого великого автора — Иосифа Александровича Бродского, кстати большого поклонника Достоевского:
«Друзья мои, я вам в лицо смотрю,
Друзья мои, а вас колотит дрожь,
Друзья мои, я правду говорю,
Но дьявольски похожую на ложь».
Федор Михайлович пытался изобразить российское революционное движением происками нигилистов, которых в свою очередь натравили западники николаевской эпохи.
А между тем в самом начале романа[4] «после слухов об Антоне Петрове[5], что и в нашей губернии, и всего-то в пятнадцати верстах от Скворешников, произошло некоторое недоразумение, так что сгоряча послали команду», то есть попросту, произошло восстание крестьян, справедливо возмутившихся, что свободу они получили, а землю нет.
При этом никаких нигилистов во всей губернии ещё нет, а (окарикатуренный) западник Степан Верховенский «до того взволновался, что даже и нас напугал. Он кричал в клубе, что войска надо больше, чтобы призвали из другого уезда по телеграфу; бегал к губернатору и уверял его, что он тут ни при чем; просил, чтобы не замешивали его как-нибудь, по старой памяти, в дело, и предлагал немедленно написать о его заявлении в Петербург, кому следует».[6]
Кроме того Федор Михайлович хотел изобразить архимандрита Тихона самым привлекательным персонажем своего романа, а показал его самым омерзительным, так, что я почти благодарен царской цензуре, не допустившей к печати главу «У Тихона».
В самом деле, можно ли представить себе, что в «Преступлении и наказании» Соня Мармеладова в ответ на признание Раскольникова «я хотел Наполеоном сделаться, оттого и убил» не воскликнет «Поди сейчас, сию же минуту, стань на перекрестке, поклонись, поцелуй сначала землю, которую ты осквернил, а потом поклонись всему свету, на все четыре стороны, и скажи всем, вслух: «Я убил!»», а напротив, начнёт, отговаривать Родиона от явки с повинной хитрыми софизмами («Дальше подобного удивительного подвига, который вы замыслили, идти покаяние не может, если бы только… это действительно было покаяние и действительно христианская мысль»[7]), называть угрызения совести «гордыней»[8] и «бесом»[9], цинично оправдывать совершенное Раскольниковым убийство ( «Что же до самого преступления, то и многие грешат тем же, но живут со своею совестью в мире и в спокойствии, даже считая неизбежными проступками юности. Есть и старцы, которые грешат тем же, и даже с утешением и с игривостью. Всеми этими ужасами наполнен весь мир»[10]), и советовать Раскольникову лучше позаботиться о своей карьере: «Вся просьба моя лишь в том, что вы… ведь вы уже сознаетесь, Николай Всеволодович (так, кажется, ваше имя и отчество?), что если огласите ваши листки, то испортите вашу участь… в смысле карьеры,[11] например, и… в смысле всего остального… К чему же бы портить? К чему бы, казалось, такая непреклонность?[12]
Более того, Тихон фактически подталкивает Ставрогина на совершение нового преступления, точнее, убийства неудобных свидетелей, разоблачения которых могли бы отправить Николая Всеволодовича на каторгу, тем самым помешав его «нагреву»[13] у «отшельника и схимника»[14] и направлению «великой праздной силы»[15] педофила в нужном направлении: «Нет, не после обнародования, а еще до обнародования листков, за день, за час, может быть, до великого шага, вы броситесь в новое преступление как в исход, чтобы только избежать[16] обнародования листков!»[17]. А заодно Тихон «перетолковывает» Евангелие, выдавая Ставрогину индульгенцию на все его прошлые и будущие преступления:
«— Кстати, Христос ведь не простит, — спросил Ставрогин, и в тоне вопроса послышался легкий оттенок иронии, — ведь сказано в книге: «Если соблазните единого от малых сих»* — помните? По Евангелию, больше преступления нет и не может (быть). Вот в этой книге!
Он указал на Евангелие.
— Я вам радостную весть за сие скажу, — с умилением промолвил Тихон, — и Христос простит, если только достигнете того, что простите сами себе… О нет, нет, не верьте, я хулу сказал: если и не достигнете примирения с собою и прощения себе, то и тогда Он простит за намерение и страдание ваше великое… ибо нет ни слов, ни мысли в языке человеческом для выражения всех путей и поводов Агнца, «дондеже пути его въявь не откроются нам». Кто обнимет его, необъятного, кто поймет всего,[18] бесконечного!»[19]
А всё потому, что Соня Мармеладова это просто верующий человек, а архимандрит Тихон, наслаждающийся «объемистым и талантливым изложением обстоятельств последней войны»[20] и, видимо, наставляющий религиозного националиста Шатова[21] (его монолог впоследствии сам Геббельс цитировал[22]) — «политический мыслитель», как впрочем, и сам Достоевский. Кто — то назвал комбинацию религиозного фанатизма и светской ксенофобии «гремучей смесью»
А главным злодеем у Достоевского должен был выйти верховный нигилист Петр Верховенский (фамилия-то какая!), но Федор Михайлович скорее подсознательно, мучимый образом стукача Петрa Антонелли, отправившего его на каторгу 12 годами раньше, изобразил Верховенского скорее беспринципным двойным агентом, работающим одновременно на правительство и революционеров, но в действительности заботящимся только о своей собственной выгоде.[23] Не удивительно, что ещё в 1914 году Сергей Николаевич Булгаков сравнил Петра Верховенского с Евно Азефом.[24]
А заодно Федор Михайлович попытался нарисовать «ну очень смешную» антисемитскую карикатуру под заголовком «жид Лямшин», но рисуя её он ненароком высмеял юдофобию — в том числе и свою собственную:
«Был потом слух,[25] что Лямшин украл эту пиеску у одного талантливого и скромного молодого человека, знакомого ему проезжего, который так и остался в неизвестности; но это в сторону.»[26]
А вот ещё лучше:
«И вот икона была в одну ночь ограблена, стекло киота выбито, решетка изломана и из венца и ризы было вынуто несколько камней и жемчужин, не знаю, очень ли драгоценных. Но главное в том, что кроме кражи совершено было бессмысленное, глумительное кощунство: за разбитым стеклом иконы нашли, говорят, утром живую мышь. Положительно известно теперь, четыре месяца спустя, что преступление совершено было каторжным Федькой, но почему-то прибавляют тут и участие Лямшина. Тогда никто не говорил о Лямшине и совсем не подозревали его, а теперь все утверждают, что это он[27]впустил тогда мышь.»[28]
Уж сколько великих и малых преступлений, проступков и просто несчастных случаев, совершённых за последние 2000 лет (от распятия Иисуса до эпидемии коронавируса) были впоследствии приписаны евреям, хотя первоначально евреев «совсем не подозревали».
И наконец Федор Михайлович убеждал себя и читателей, «что если в России бунт начинать, то чтобы непременно начать с атеизма»[29], а между тем Стенька Разин, которому мог бы уподобиться Николай Ставрогин[30] был кем угодно, только не атеистом.
И даже разбойник Федька Каторжный который сперва ограбил церковь,[31] а затем, вместе с Петром Верховенским (а не «жидом Лямшиным») осквернил иконостас и запустил туда мышь,[32] тоже глубоко верующий человек.[33] Причём в главе «Праздник. Отдел первый» один из ненавидимых Достоевским нигилистов в ответ на путанные «обличения» раскаявшегося Степана Верховенского задаёт ему, и нам, да, в сущности, и самому автору совершенно здравый вопрос: «Здесь в городе и в окрестностях бродит теперь Федька Каторжный, беглый с каторги. Он грабит и недавно еще совершил новое убийство. Позвольте спросить: если б вы его пятнадцать лет назад не отдали в рекруты в уплату за карточный долг, то есть попросту не проиграли в картишки, скажите, попал бы он в каторгу? резал бы людей, как теперь, в борьбе за существование? Что скажете, господин эстетик?» [34]
Вот с чего начался русский бунт, беспощадный, но далеко не бессмысленный. А не с нигилизма или атеизма.
Примечания
[1] Сужу по изданию 2013 года. Издательство «Азбука-Аттикус».
Далее в тексте все ссылки на это издание
[2] Козинцев Г.М. Время трагедий. С. 203, 436; Козинцев Г.М. Пространство трагедии. С.55.
[3] См. стр. 694.
[4] С. 36.
[5] Крестьянин с. Бездна, Спасского уезда, Казанской губ., Антон Петров принял на себя обязанность читать крестьянам «Положение», и, по официальным данным, слушать его толкование собралось до 5000 человек из разных деревень. Петров утверждал, что по «Положению» вся земля переходит к крестьянам, а следовательно, они не должны ходить на барщину, платить оброк и т. д. Многие из восставших крестьян были убиты, а Антон Петров расстрелян по приговору военного суда.
Lib.ru/Классика: Достоевский Федор Михайлович. Бесы
[6] С. 36.
[7] С. 685 – 686.
[8] С. 692.
[9] Там же
[10] С. 687.
[11] Курсив мой.
[12] С. 691.
[13] См. с. 670.
[14] С. 692.
[15] С. 687
[16] Курсив в оригинале.
[17] С. 693.
[18] Курсив в оригинале.
[19] С. 690-691.
[20] С. 665.
[21] С. 665
[22] Сергей Алленов, «Образ России и формирование политического мировоззрения молодого Йозефа Геббельса», «Полития», №2, 2013.
[23] Паншев Н. В. , Петр Верховенский как агент-провокатор, Российский литературоведческий журнал, С. 171-176, Nr. 16 / 2002. С. 171-176.
[24] Булгаков С.Н. Избранные статьи. М., 1993. Т. 2. С. 523.
[25] Курсив мой.
[26] С. 317.
[27] Курсив мой.
[28] С. 318.
[29] С. 224.
[30] С. 251.
[31] С. 376.
[32] С. 317-318, 545-546.
[33] С. 545-546.
[34] С. 474.
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer2/orfis/
