(продолжение. Начало в № 11/2020 )
Часть 4
Как Чехов предлагал Книппер спать втроем (янв. — март 1903)
Начало 1903 г по версии Рейфилда («Жизнь Антона Чехова») было отмечено странным происшествием:
«Приходила к Ольге и полубезумная старуха, сестра драматурга и издателя Пушкарева, знакомая Антону со студенческих лет. Она принесла пьесу… и просила о протекции, желая поставить ее на сцене. Понимая, что по Александру и Наталье Пушкарева приходится Чеховым дальней родственницей, Ольга приняла ее вежливо. Но в письме к Антону не удержалась от сарказма: «У нее глаза как маслины, поэтические кудри и одинокий зуб, который ютится на мягкой губе, алой и вкусной. У тебя хороший вкус <…> Ты предлагаешь по твоем приезде в Москву спать втроем, так вот я ее приглашу«.
Под пером Рейфилда эпизод выглядит сомнительно-игривым и совершенно непонятно, что означает предложение Чехова?
Рейфилд никак не комментирует его, словно ничего банальнее жене нельзя и предложить!
Между тем ларчик открывается просто — Рейфилд соединяет отрывки из разных писем, не говоря об этом! В действительности хронология такова: в январе 1903 к Книппер обратилась Пушкарева и, представившись старой знакомой Чехова, попросила помочь пристроить пьесу:
«9-ое янв. [1903 г. Москва]
Сегодня утром была у меня, как сама говорит, старая твоя знакомая — Пушкарева […] У нее, видишь ли, есть драма в 5 актах и 7 картинах (!) […] Так ее жалко было. Она убеждена детски, что все зависит от протекции. […] Я дала ей обещание написать тебе о ней, что и исполняю. Не хочешь ли, пришлю и драму. Что, открещиваешься?»
На следующий день:
«Сегодня твоя знакомая Пушкарева прислала мне свою драму: «Роковая встреча». Если бы ее пристроить в Народный дом! Помочь бы старухе»
Итак, по Книппер, не родственница, а всего лишь «старая знакомая», но этого достаточно, чтобы О.Л. пообещала похлопотать и дважды написала А.П.
На первый взгляд ничего особенного, но знаменательно то, что одного слова о старом знакомстве для Книппер достаточно.
Так будет не раз: спустя три года после смерти мужа к О.Л. обратится жительница соседней с Мелихово деревни, и, несмотря на письмо Марии Павловны о том, что эта «знакомая Чехова» была в Мелихово только раз, О.Л. заложила золотую цепь, чтобы отправить деньги (речь шла о 23 рублях, но этих денег у нее не было)!
…Чехов отвечает незамедлительно
«14 янв. [1903 г. Ялта]
Актрисуля, Пушкарева ненормальна, имей это в виду. Со своей пьесой приходила она ко мне лет 20 назад, даже раньше. Это сестра поэта Пушкарева, […] Пьесы не читай, а вели […] возвратить ее авторше, когда она придет. Иначе достанется тебе от оной. Я получил от нее письмо, кстати сказать»
Так «полубезумная» (по Рейфилду) или «ненормальная» (по Чехову)? — в русском разговорном первое-диагноз, второе — «со странностями в поведении» — но это так, к слову.
Прошло три месяца, и Чехов подводит черту
«19 марта [1903 г. Ялта]
[…] наша продолжительная разлука имела свои последствия: я состою в переписке с m-lle Пушкаревой. Чем кончится, к чему приведет эта переписка, не знаю, а пока поздравь меня: она обещает прислать мне свою пьесу. […] я написал ей, чтобы она мне пьесы своей не присылала, так как-де в пьесах я ничего не понимаю, а послала бы к В. И. Немир.-Данченко. Предупреди В. И., скажи ему об этой пьесе, пусть авторитетно скажет ей, чтобы она, П-ва, больше не писала или поставила пьесу свою где-нибудь в провинции, если пьеса хотя немножко не безнадежна.»
И больше про Пушкареву он не вспомнит, но в конце письма, обсуждая свой скорый приезд в Москву, неудачно пошутит:
«За зиму я отвык от людей, от жизни, уже ничего не умею, решительно ничего, так что пригласи к себе кого-нибудь, а когда я приеду, то будем спать втроем. Дуся моя, согласна? Нет? Обнимаю тебя, целую, перекувыркиваю, встряхиваю. Пиши мне каждый день, не терзай меня»
И вот на эту малоудачную шутку (о том, что разлука с женой привела к переписке с Пушкаревой и что он уже ничего не умеет и т.д.) Книппер и наподдаст:
«О. Л. Книппер -— А. П. Чехову 23-ье марта вечер [1903 г. Москва]
[…] Поздравляю тебя, дусик, с m-lle Пушкаревой! У нее глаза, как маслины, поэтические кудри и одинокий зуб, который ютится на мягкой губе, алой и вкусной. У тебя хороший вкус. […] Ты предлагаешь по твоем приезде в Москву спать втроем, так вот я ее приглашу. Ты доволен? Да, милый мой?»
— и Пушкарева уже не жалкая старуха, а мерзкая баба с глазами-маслинами и одиноким зубом на алой губе, о чем написала не при первой встрече, как пишет Рейфилд, а через три месяца, в течение которых она пыталась ей помочь!
Поэтому фразу из книги Рейфилда «…приняла ее вежливо. Но в письме к Антону не удержалась от сарказма» следует переделать: «… приняла ее вежливо. Он просил помочь, что Книппер и исполнила, но через три месяца в ответ на неудачную шутку мужа, упомянувшему о переписке с Пушкаревой и о своих сексуальных проблемах, в письме к Антону не удержалась от сарказма в его адрес» [курсивом выделены предлагаемые вставки — БР].
* * *
Но у истории этой есть продолжение.
В 1960 году режиссер Г.Ливанов снял телеспектакль по рассказу А.П.Чехова «Драма» (1887) с Ф. Раневской и Б. Тениным, причем Раневская и создала сценическую версию, дописав ряд монологов и, в частности, вставив фразу Мурашкиной про брата-редактора — но брат Н. Пушкаревой как раз и был издателем и редактором (журн. «Мирской толк», «Свет и тени» и др.)!
…Чехов познакомился с Пушкаревыми в 1882 г. и они вместе справляли новый, 1883 год, о чем А.П. написал брату 1 и 2 января 1883 г., причем упомянутая в письме «Наденька в перчатках» и есть сестра Пушкарева, принесшая через 20 лет Книппер пьесу!
Помнил ли Чехов о Пушкаревой, сочиняя «Драму», неизвестно, только в рассказе принесенная пьеса имеет пять действий, как и в пьесе Пушкаревой, принесенной Книппер!
И последний штрих.
В рассказе Чехова есть такой эпизод — по ходу действия читаемой пьесы барышня [богатая невеста — БР] произносит монолог, что «… она не спала всю ночь и думала о Валентине […] Валентин [разочарованный герой, которого старается спасти барышня — БР] прошел все науки, но не верует ни в дружбу, ни в любовь, не знает цели в жизни и жаждет смерти, а потому ей, барышне, нужно спасти его» — явная автопародия на «Иванова», написанного чуть ранее!
И это смешение прошлого с настоящим, благородных порывов и бездарной пьесы интересно тем, что позволяет ненадолго увидеть, как причудливо переплетены жизнь и вымысел — тут именно то, что так любил Чехов, смешивая комическое с трагическим, то, что он говорил Потапенко «В жизни нет сюжетов, в ней все перемешано — глубокое с мелким, великое с ничтожным, трагическое со смешным».
Впрочем, вполне допустимо и игривое прочтение по Рейфилду про «спанье втроем» — только зря О.Л. хотела пригласить Пушкареву: ведь это А.П. ничего не мог, а, значит, не женщине надлежало быть третьей…
Как Чехов на войну собирался (весна 1904)
Сообщение о войне с Японией Чехов встретил сдержано — для него было очевидно, что «мы расколотим япошек», которых ему было жалко.
Д. Рейфилд в книге «Жизнь Антона Чехова» так описывает планы Чехова поехать на Дальний Восток в действующую армию:
«…строил планы на лето: он поедет в Маньчжурию военным врачом и корреспондентом.» и, далее, в примечаниях «Эта безумная идея вновь проехать через всю Сибирь, возможно, возникла на почве ревности. В письме Антону от 16 марта Ольга как бы между прочим упомянула, что встретила свою первую любовь, Дмитрия Гончарова, теперь фабриканта и поклонника театрального искусства; несмотря на слабое здоровье, он даже захотел поступить в труппу МХТ.»
Очень романтично, прямо как у Тютчева — встретила, и все былое ожило, и он даже захотел поступить в труппу МХТ, чтобы, читается между строк, быть рядом, а Чехов «на почве ревности» решил поехать на войну.
* * *
В рассказанной Рейфилдом истории так много «не так», что трудно решить с чего начать.
Главное «не так» то, что Чехов напишет о намерении отправиться на войну до сообщения О.Л. о встрече с Гончаровыми!— соответственно письмо Чехова датировано 12.03.1904, а О.Л. пишет о встрече с четой Гончаровых в ответном письме от 16.03.1904, в котором отговаривает мужа от поездки, и — между делом — упомянет встрече, носящей сугубо деловой характер: Гончаров хочет поступить в МХТ и О.Л. обещает познакомить его со Станиславским (кстати, знакомство состоялось, о чем О.Л. напишет мужу 21.03.1904, но попытка поступить в театр не удалась и Гончаровы навсегда исчезнут из ее писем).
«А. П. Чехов -— О. Л. Книппер // 12 марта [1904 г. Ялта]
Если в конце июня и в июле буду здоров, то поеду на войну, буду у тебя проситься. Поеду врачом.
О. Л. Книппер -— А. П. Чехову // 16-ое марта вечер [1904 г. Москва]
Вчера после «Вишневого сада» я ездила с женой Нестора Котляревского в мастерскую, где Маша пишет. Там устраивали вечеринку. Был[и] […] Гончаровы. Я все время болтала с Митей Гончаровым, ему хочется поступить в наш театр. Было вяло.[…]
Ты хочешь на войну? А меня куда ты денешь? Лучше поживи со мной, оставь войну, а? Поудим рыбку лучше. Завтра Маша уезжает. Будет с тобой. Целую и обнимаю и крещу тебя, мой дорогой, милый.»
Итак, вопреки Рейфилду, повторю еще раз: сначала Чехов пишет о намерении поехать на войну, а затем О.Л. напишет о Гончаровых.
И это не единственный «ляп»: во-вторых, Чехов собирался ехать только военным врачом, но — что специально подчеркивает — не корреспондентом; в-третьих Дм. Гончаров впервые упомянут Книппер в письме к мужу двумя годами ранее и в-четвертых не он был ее «первой любовью».
Но вернусь к поездке Чехова на войну — если не ревность, из-за чего тогда он мог завести разговор о поездке на войну?
Здесь приходится ступить на зыбкую почву догадок.
Первая причина чисто домашняя — О.Л. тяжело болеет, а тут еще переезд на новую квартиру, поиск дачи на лето, гастроли в Питере, потом ангина у матери — словом, замотана до предела, писать некогда и она не пишет целых три дня!
«О. Л. Книппер -— А. П. Чехову //9-ое марта утро [1904 г. Москва]
Дорогой мой, напишу несколько строк, т.к. сегодня суматоха, укладываемся и завтра съезжаем. Я на ногах, кашляю адски, ночь плохо спала. Слаба еще, но все же укладываюсь.
Все благополучно.[…]
Я брожу, но слаба, ежеминутно отдыхаю.»
А.П. сердится — они ведь привыкли писать друг другу ежедневно, а тут она больна и молчит, возможно скрывает тяжесть болезни, ведь год назад ее привезли в Ялту после операции еле живую!
И он совсем по-детски грозит уйти на войну, раз здесь он никому не нужен!
Но вероятнее вторая причина — в обществе патриотический подъем (к слову сказать, на этой войне русское командование впервые ввело «информационную блокаду», не пуская корреспондентов на фронт и препятствуя публикациям о неудачах), Чехов чувствует себя оторванным от событий и строит планы на лето.
Так уже было — в начале июля 1900 г. Горький писал А.П. о желании поехать на войну в Китай корреспондентом, на что Чехов отвечал:
«… поехать туда я могу только врачом. Военным врачом. Если война затянется, то поеду, а пока вот сижу и пишу помаленьку».
В марте 1904г. ситуация повторяется — в деловом письме Стаховичу от 20 марта он пишет о намерении поехать на Дальний Восток, от чего тот его тактично отговаривает (само письмо утеряно, но ответ сохранился):
«Смутили Вы меня известием о намерении Вашем ехать на войну в качестве врача. Не рискованное ли это предприятие?»;
… Стахович был адъютантом московского генерал-губернатора в чине генерал-майора и завзятым почитателем МХТ; следующий эпизод к делу не относится, но так красочен, что грех не рассказать: накануне петербургских гастролей ему пришлось «налаять в граммофон» за собачку Шарлоты в «Вишневом саде» для записи на пластинку, о чем он написал Чехову и послал тому пластинку, а в ответ получил «Каштанку» с автографом автора!
…В апреле 1904 Чехов пишет Амфитеатрову:
«Если буду здоров, то в июле или августе поеду на Дальний Восток не корреспондентом, а врачом. Мне кажется, врач увидит больше, чем корреспондент.»
Узнав об этом, О.Л. повторит любовно-ласково:
«Вчера перед чтением были у меня Амфитеатровы, посидели минут 10. Он говорил, что получил от тебя письмо и что ты на войну едешь. Ах ты мой воин, чудак ты мой золотой!»
Все это Рейфилд не упоминает, представив желание пойти на войну как ревностную реакцию на шашни жены.
Полное непонимание им характера Чехова!
А что побуждало Чехова строить школы, когда «финансовый кафтан трещал и вряд ли может быть починен», бесплатно лечить крестьян, помогать голодающим, участвовать в борьбе с холерой и в переписи и, наконец, съездить на Сахалин?
Да все одно — гражданский долг, как у Толстого или Короленко, но это гораздо скучнее, чем любовные интрижки жены.
* * *
Но вернемся к Гончарову, которого (по Рейфилду) Книппер встретила после долгого перерыва в марте 1904 г. — но Книппер писала Чехову о Гончаровых за два года до этого!
«Сегодня читал мне свою драму — не пугайся: драмат. сказку в стихах «Искушение» некий Луначарский [далее следует изложение драмы-БР] <…> Привезли его ко мне Гончаровы. Заходил Членов [знакомый врач, неоднократно упоминаемый в их письмах — БР].»
Чехов ответит на это письмом от 2 февр.1902:
«Получил длиннеющее письмище от твоего друга д-ра Членова. Пишет, что он был у вас и слушал Луначарского и пришел в отчаяние.»
Вот и все про это чтение Луначарского и мельком упомянутых Гончаровых, но начинается письмо не с этого, а с указаний мужу одеваться теплее:
«Ты был у Толстого! Не рано ли? Оделся тепло? Не простудился? Одних шерстяных кальсон для поездки к Толстому -— мало.»
Любви и заботы через край — правда не к Гончарову, а к собственному мужу.
У Пушкина декабристы лелеяли свободолюбивые замыслы между лафитом и Клико, Книппер о Гончарове написала только после кальсон …
Словом, никакой романтики и писать не о чем, разве еще раз напомнить, что про Гончаровых О.Л. впервые написала не в 1904, а в 1902 г. и это нисколько не заинтересовало Чехова.
Но может Чехов был равнодушен к знакомым жены?
Как бы не так!
Не успеет она с сестрой Чехова познакомиться с Бальмонтом, как Чехов встревожится:
«… возможно и чего я ожидаю, начнет похаживать к тебе поэт Бальмонт, потом начнет клясться, что он безззумно тебя любит. Мадам Бонье рассказывает, что он клялся ей в любви и даже пытался ее изнасиловать. Вот какой любопытный мужчина этот Бальмонт!»
— на что О.Л. равнодушно ответит:
«Насчет Бальмонта успокойся. В любви мне не будет объясняться и похаживать к нам не очень-то будет. Дома ведь я мало бываю».
Так что Бальмонт, а не Гончаров тревожил Чехова, но Бальмонт как повод для поездки на войну не годится никак.
А жаль.
Можно было бы накрутить красивую историю со стихами, признаньями, клятвами.
Две любви Книппер до встречи с Чеховым
Сведения о жизни (и увлечениях) О.Л. до знакомства с Чеховым приходится собирать «по крупинкам» — сама Книппер не считала нужным касаться этой темы.
… В предисловии к первому изданию переписки Чехова (Берлин, 1923) О.Л. писала
«…[o] пребывании в течение двух летних сезонов после смерти отца [1894 -БР] в «Полотняном заводе», майоратном имении Гончаровых [в Калужской губернии-БР], с которыми дружили и родители, и мы, молодежь. … Мы устроили сцену и начали дружно составлять программу народного театра. Мы играли Островского, водевили с пением, пели, читали в концертах.… Полотняный завод оставил в моей памяти незабываемое впечатление на всю мою жизнь. «
…»Полотняный завод» был майоратным имением Гончаровых со времен Петра I и известен прежде всего приездами сюда Пушкина к невесте; здесь же после его гибели жила Наталья Николаевна с детьми.
Дм. Гончаров (1873-1908) был ее внучатым племянником, а также владельцем и управляющим одноименного завода, где работало более 500 рабочих. Завод был поставщиком двора Его Императорского Величества и приносил 800 тыс. руб. годового дохода, а Гончаров — губернским предводителем дворянства и — одновременно — социал-демократом и последователем Р.Оуэна: он ввёл у себя на фабрике 8-часовой рабочий день, выплату пенсий престарелым, строил больницы, школы и дома для рабочих.
Слово «завод» ассоциируется с безликими корпусами, но завод — отдельно, а барский дом с десятками роскошных комнат (фламандские пейзажи над дверями, старинный немецкий и голландский фарфор и хрусталь XVIII века, фамильные портреты кисти Левицкого), окруженный парком и прудами сохранился и в конце 19-го века стараниями владельца в нем устраивались концерты с участием сестер Гнесиных (основательниц училища) и приездом до пятидесяти артистов и гостей!
А еще Гончаров организовал первую бесплатную библиотеку в губернии и театр в Полотняном, где выступал он сам и где впервые в России на сцене играли его рабочие, а еще в последние годы жизни вместе с женой пел в частной опере Зимина!
А еще он был близко знаком с братьями Савинковыми, один из которых — Борис — впоследствии станет знаменитым террористом и возглавит боевую организацию эсеров; в его имении жил сосланный Луначарский, называвший Полотняный завод за его культурно-просветительскую деятельность «маленькими Афинами» и которого Гончаров в 1902 г. приведет читать свою пьесу к Книппер.
Словом, личность колоритная настолько, что в экскурсиях по «чеховской Москве» именно Гончаров проповедует юной (на пять лет старше его) Книппер идеи женской эмансипации, невозможность брака без любви и прочие «передовые идеи» — звучит захватывающе, хотя в воспоминаниях О.Л. «передовые идеи» ей проповедовал неназванный студент-медик, друг старшего брата студента.
Итак, Гончаров с Книппер знакомы по участию в любительских спектаклях на «Полотняном заводе» в «дочеховскую эру» (кстати, в их «труппе» была и Лидия Авилова!); позднее, в 1950-м, Книппер говорила Г.Коган, писавшей книгу о «Полотняном заводе», что «Полотняный завод — это моя первая любовь!» и о том, что была влюблена в Дмитрия Гончарова.
В наиболее обстоятельном рассказе о романе Книппер с Гончаровым[1] говорится, что их знакомство состоялось благодаря тому, что ее отец был управляющим «Полотняным заводом» (до смерти в 1894), а завершение их романа описано следующим образом:
«В 1899 году произошла некая драма. Роман, который развивался между Дмитрием Дмитриевичем и Олей Книппер, никак не устраивал Ольгу Карловну Гончарову[мать Д.Гончарова-БР]. Срочно был собран семейный совет, после чего Книпперы уехали из Полотняного завода … Впоследствии во всех письмах, которые пишут Гончаровы своим друзьям и родственникам … Ольга Книппер скрывается под инициалами «О.Л.К.»»
Если год верен, то «некая драма» произошла уже после окончания О.Л. учебы в Филармонии, когда зимой она безвылазно играла в МХТ, мать преподавала; весной началась ее переписка с Чеховым, а летом — поездки на Кавказ и в Ялту! — так что, скорее всего, в тексте опечатка (поскольку он является расшифровкой записи выступления) и вместо 1899 следует читать 1896.
А потому слова о том, что «для прекрасных Ольгиных глаз студент Гончаров готов забыть теории, но его мать помешала браку с бесприданницей» скорее всего точно описывают ситуацию, хотя возможно более чем приданное важна разница в возрасте — в 1895 Книппер уже 27, а Гончарову всего 22.
В этой истории много неясного — скажем, О.Л. «по старой памяти» уже после замужества ездила вместе с «маманей» с визитами к сестре матери Гончарова (О.Л. называет ее в письмах «Шлиппе» по девичьей фамилии).
Скорее всего, Чехов знал о романе Книппер с Гончаровым и потому назвал героя «Дамы с собачкой» Дмитрий Дмитриевичем и наградил певческим талантом.
Но 27 как-то странно для «первой любви», которую обычно переживают лет в 16 …
Так оно и было на самом деле — «первая любовь» пришла к Книппер десятилетием раньше и ее избранником был знаменитый инженер В.Шухов.
Широкой публике наиболее известна его «башня Шухова» (1922), однако московский водопровод, стеклянные потолки ГУМа и Петровского пассажа, а также строившиеся по всей России сконструированные им мачты сделали его знаменитым уже в конце 19-го века.
17-летняя Книппер познакомилась с 32-летним Владимиром Шуховым в 1885 г. и начался двухлетний роман, который вот-вот должен был закончиться свадьбой, но окончился полным разрывом.
Подробности неизвестны — письма О.Л. к Шухову сгорели при пожаре в 1918, свои личные письма Книппер завещала сжечь после смерти и единственным материальным свидетельством их знакомства остается фотография, сделанная Шуховым.
Ольга Книппер (в центре) с братом и сестрами В.Г.Шухова на даче. 1885
… Они никогда и ни с кем не говорили о своем романе и причинах расставания, но имеются глухие намеки, что воспротивилась мать Шухова — кстати, со своей будущей женой Шухов прожил пять лет, прежде чем мать разрешила сорокалетнему сыну жениться!
В годы советской власти Шухов был предан если не забвению, то замалчиванию — тут и его острота «Один Владимир крестил Русь, другой Владимир ее погубил», а еще два сына служили у белых, а еще в 1921 году при монтаже башни произошла авария, погубившая несколько рабочих — Шухова обвинили в саботаже и приговорили к «условному расстрелу», который отменили только после окончания строительства.
Возможно все это и привело к замалчиванию романа Шухова и Книппер и «назначению» Гончарова первой любовью.
…Жизненные пути Гончарова и Книппер пересеклись по меньшей мере еще раз 25 ноября 1907 года на одном из благотворительных концертов, в котором вместе с О.Л. участвовали Дмитрий и Вера Гончаровы (любопытно, что в концертной программе О.Л. стоит между супругами Гончаровыми и обозначена только инициалами О.Л.К.)!
С Шуховым же судьба могла бы свести в 1922г., когда в честь открытия радиовещания с шуховской башни был дан концерт, но увы! — от МХТ выступал ее близкий друг В.И.Качалов, который, кстати, и придумал прибавить к фамилии Книппер фамилию ее знаменитого мужа.
Последняя глава (осень 1904)
Осенью 1904, после смерти А.П., осиротевшая его семья собралась в Ялте.
В разгар разговора М.П. обратилась к О.Л. с вопросом, не говорил ли что брат о наследстве и О.Л., вспомнив, поднялась в свою комнату и отдала М.П. письмо-завещание А.П.
Написано оно было в августе 1901 г., когда они сразу после женитьбы жили в Ялте.
Письмо не имело юридической силы и его пришлось утверждать через суд, но вот что важно — О.Л. не скрыла, не уничтожила документ, лишавший ее наследства, а свято исполнила волю мужа и ни разу за годы их совместной жизни не поставила ее под сомнение.
А ведь чего проще было уничтожить это письмо и завладеть всем! — но нет, сама отдала и все годы, пока М.П. была жива, помогала, чем могла: от продуктовых посылок до «выбивания» стройматериалов на ремонт дома-музея.
… Дача в Ялте и доходы от сочинений после смерти Чехова перешла сестре, обратившей ее в Дом-музей. Домик в Гурзуфе был завещан О.Л., так что, по словам Сухих, «Жена тоже не осталась внакладе[2], получив дачу в Гурзуфе ценой в три тысячи и пять тысяч рублей» — выходит выгода ей по смерти мужа была!— хотя дача в Гурзуфе, по словам Чехова «Дом паршивенький, но крытый черепицей, четыре комнаты, большие сени. Одно большое дерево — шелковица.»
Кстати, по пять тысяч было завещано двум братьям и три — третьему (это было в письме, отданном О.Л.), так что выгода О.Л.была не очень.
…Когда через три года после смерти А.П. к О.Л. обратится за помощью жительница Мелихово, едва знавшая Чехова, то О.Л. заложит золотую цепь, чтобы ей помочь — вот такую жену выбрал себе Чехов, вот что значило для нее его имя!
* * *
Ее личная жизнь без Чехова была одной половинкой, в которой чего только не было! — а жизнь с Чеховым — другой, хотя это конечно неточно, резкой грани не было — было другое, но и в той и в другой жизни благоговейное к нему отношение.
Грешник и праведник равно преклоняют колени перед иконой, любовь к Чехову и память о нем она пронесла через всю жизнь.
Через год после смерти она напишет Марье Павловне:
«Когда я сижу над его книжками, когда я плачу над его пьесами, когда сижу на могиле, я чувствую, что это был мне единственный близкий человек, чувствую, что и я ему была близка, особенно за последний год, последние месяцы, когда его душа точно оттаяла, раскрылась».
А еще через полвека после его смерти напишет племяннице в Берлин:
«[…] эти шесть лет, что я его знала, были мучительны, полны надрыва из-за сложившейся так жизни. И все же эти годы были полны такого интереса, такого значения, такой насыщенности, что казались красотой жизни. Ведь я не девочкой шла за него, это не был для меня мужчина, — я была поражена им как необыкновенным человеком, всей его личностью, его внутренним миром — ох, трудно писать все это… Эти мучительные шесть лет остались для меня светом и правдой и красотой жизни…»
Замечу, что последние слова является — сознательно или нет — скрытой цитатой из заключительной фразы «Студента»: «правда и красота, направлявшие человеческую жизнь […] всегда составляли главное в человеческой жизни и вообще на земле» (этого, кажется, никто не заметил, несмотря на постоянное цитирование письма Книппер!) — и это придает ее словам новый смысл: появление в ее жизни Чехова был для нее тем же, что и явление Спасителя в Гефсимани для всего человечества!
… До самой кончины О.Л. носила на шее брелок с чайкой, подаренный Станиславским Чехову в 1903г; его сняли только с умершей перед тем, как похоронить рядом с мужем.
Во время войны дом в Гурзуфе был разграблен «до нитки» и О.Л. пришлось обставлять его заново, потом пыталась она это «строение» передать в дар Союзу писателей на память о Чехове, да оказалось, что закон это запрещает. Объяснил ей это сокрушенный секретарь Союза писателей А. Фадеев и услышал обиженное: «Глупости какие!», а потом по той же причине ей отказала и дирекция МХАТА, и тогда она незадолго до смерти, давно перестав им пользоваться, продала этот домик, и только в 1987 г. стараниями главрежа МХАТа О.Н. Ефремова дом был превращен в музей.
Закончу же отрывком из письма К. Станиславского к О.Л. сразу после смерти А.П.:
«Дай бог только встретить Вас такой, какой я ожидаю увидеть Вас. Крепкой, убежденной в том, что Вы скрасили последние дни жизни тому, кто больше всех нуждался в красоте. Самоотверженно отдав ему кусочек своей жизни, Вы удержали его на несколько лет дольше между нами, и за это мы должны быть благодарны Вам».
(продолжение следует)
Примечания
[1] В.В.Соловьёв. «Пушкин. Гончаровы. Гнесины. Встречи в Полотняном заводе» В сб. Гнесинский исторический сборник. К 60-летию РАМ им. Гнесиных. Записки Мемориального музея-квартиры Ел. Ф. Гнесиной. М., 2004. С. 9-16 https://www.gnesina-museum.com/gnesinskie-chteniya-1996
[2] По словарям «не остаться внакладе — получить выгоду, оказаться в выигрыше, выиграть, выгадать» и непонятно, то ли Сухих так обозначил свое отношение к Книппер, то ли запамятовал значение этого слова.
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer3/brushailo/
