О моем брате Борисе и его картинах писать трудно, ибо писали многие и много. Творчество Бориса Заборова освещается во множестве роскошных каталогов, что издавались к его выставкам, в критических статьях на разных языках… персональные его выставки прошли в знаменитых музеях мира: Музей Дармштата — Германия, Музей Модерн Арт — Париж, Музей им. Пушкина — Москва, Русский Музей — Петербург, несчетные выставки в галереях от Нью-Йорка через Европу и до Токио, его картины — в лучших коллекциях мира…
В воспоминаниях нашей мамы застаем мы Бориса Заборова в самой начальной точке грандиозного сего пути, когда двухлетний «Заборчик» потешает соседей-художников, подражая всем движениям отца перед мольбертом. Потешно, но ведь уже здесь пал выбор, пал свыше конечно, ведь ребенок двух лет не решает ничего. Но грянула война, бедствия эвакуации, о том, собственно, и воспоминания мамы. Потом возвращение в разрушенный дотла Минск, школа, Минское художественное училище и… а вот в институт уже не приняли, некий деятель культуры заявил тогда: «Белоруссии хватит одного Заборова» (он имел в виду нашего отца, художника Абрама Заборова). Борис поступил в Ленинграде. Институт Репина, переход в Суриковский, защита диплома, и вот снова родной город Минск. Тут-то и стал молодой художник пред самым насущным своим выбором: начать писать советские картины на военно-трудовую, рабоче-крестьянскую тематику, автоматически попадая при этом под диктат клики «старших братьев», под неусыпно надзирающее их око, унизительные назидаюшие окрики, с «поправками», переделками и доделками? Это означало подвергнуться разрушению, которому на глазах сына подвергся его отец, или… а вот или почти не было.
1
Но как в сказке, там, где разбросаны черепа предшественников, счастливый герой находит клад и нить Ариадны. Кладом оказался обнаружившийся у Бориса талант графика, а нитью Ариадны книга — книжная иллюстрация. Иллюстрируя книгу можно общаться с Шекспиром и Уальдом, Достоевским и Пушкиным… и советское — сторонится. Вскоре Борис Заборов становится одним из известнейших художников книги в Белоруссии и за ее пределами. Достаток, хорошие заказы, медали на международных конкурсах… чего же боле?! Но скрипка души! Она поет мелодию иную, вера в предназначение живописца, что с ней делать? Шекспир — прекрасно, но кто же ты Борис Заборов? Если нет возможности писать на родине — иди из земли твоей по следам великих предтеч твоих Сутина, Цадкина, Шагала! И он ушел, из дома своего — из прекрасной квартиры, из достатка, из признанной уверенной «маститости» своей — в безвестность!
Не было у брата вопроса: куда идти? Великий город Париж гипнотически манил к себе, только там и только в сопоставлении с великими — истинный экзамен себе. И вот из тех же достатка, уверенности, «маститости» оказался с семьей на асфальте великого города, а ведь мечты с близи часто оборачиваются чудовищами. Прекрасный, холодный город, в котором тебя никто не ждет, не знает и знать не хочет. В последние 10-15 лет прибывали сюда художники из Москвы, все с политическим багажом нонконформистов — поддержка, зеленая улица… в багаже брата и этого не было, только скрипка, простите, — краски да кисти. Более того, только сейчас во весь рост встал вопрос, ведь и творческих программ нет никаких, писать картины? Но какие, для кого, о чем, зачем и главное как? Ведь в Союзе живописью занимался брат лишь спорадически. И пришла растерянность, и пришло смятение, и пришла нужда… Несколько работ, написанных в Вене в ожидании французской визы, предложил он в парижские галереи, взяли. Ну вот и жди, пока придет, богатый дядя, тыкнет пальцем в холст и скажет «заверните», а если не придет, а если тыкнет в холст соседний, их тут видимо невидимо! И свершилось чудо, ибо без чуда не свершается ничего.
В немецком городе Дармштате есть очень уважаемый музей, каждый год направляет он своих посланцев в круиз по галереям Европы для выявления новых имен, для присуждения премии за лучшую картину года. И вот не богатый дядечка — посланцы музея остановились у братовой картины и, посовещавшись, присудили ей — брату первую премию. Это был гром среди мрачного неба, но и с молнией небо озарившей, и была то первая точка реального — художественного соприкосновения с новым для переселенца миром, начало диалога.
А премия не простая: солидная сумма денег, или скромная сумма, но с правом на персональную выставку через год в музее Дармштата. При всей катастрофальной нужде выбрал брат выставку, то было самое непрактичное и самое практичное его решение. Год на выставку! В прежней жизни заключали договор на год для написания одной картины, с надзирателями, поправками переделками и доделками далеко ли уедешь. Но этот год был как 10, годом противостояния, годом борьбы Якова с ангелом и годом великого перелома. Еще вызывает он у меня ассоциации уже не с библией, а с образом из «Вийя» Гоголя: вокруг тебя бесовская свистопляска: бесы нужды и бесы соблазнов, гримасы измов — пугают, манят! Но нельзя поддаваться — не пугаться, не соблазнятся, смотри в себя, сконцентрируйся на своей молитве! И брат ценой сверх напряжения выдержал.
Музей — это не на продажу, и это не картина, еще и еще картина — вся экспозиция должна быть единым полиптихом, в музее можно представить не менее чем концепцию. И уже в первых работах концепция стала вырисовываться, удивив всех и меня, совершенно противоположная всему, что делал художник до сих пор. И придет и пройдет с большим успехом выставка в Дармштате, и свершится еще чудо, знаменитая галерея Клода Бернара, работающая только с маститыми, предложит Брату сотрудничество, и начнется поденное, из года в год, в поте лица, многотрудное, чтоб не сказать каторжное восхождение на парижский Парнас, еще и с сизифовым камнем.
За подробностями отошлю читателя к книге Бориса Заборова «ТО ЧТО НЕЛЬЗЯ ЗАБЫТЬ», изд. Вита Нова 2018 г. и вернусь к началу парижского противостояния, к творческой концепции, которая возникнув углублялась, но уже не менялась. Успех художника — лучшее доказательство тому, что многих и многих «примагнитила» завораживающая тишина зачарованных пространств в его картинах. Но сколько читал статей о брате, не нашел концептуального смысления концепции художника, а ведь понимание — это концепция. Ее можно оспорить, заменить другой, но без концепции — «слова, слова, слова». От соблазна искать объяснения у автора, тоже пришлось отказаться — ведомый интуицией, художник, как предположил рациональный Платон, — сомнамбула. «Когда нарисовал первую картину по старинному дагерротипу, — говорит брат, ощутил — это мое.» Но почему?
«Родственные связи» с художником обычно мешают критическому осмыслению его творчества, но может иногда создают и какие-то преимущества? Как-то в разговоре с братом я с удивлением узнал, что он не помнит довоенного нашего детства, которое я, будучи младше на два года, помню отлично. Один эпизод в маминых воспоминаниях — шок во время бомбежки, кажется, вполне объясняет причину этого забвения, но забвение не только объяснимо, оно и объясняет многое в творчестве Бориса Заборова. Когда содержание его картин не определялось больше иллюстрируемой книгой, а только личными мотивами, превратилось его творчество в некий непрерывный транс воспоминания. Как будто душа блуждает и ищет в своей преисподней, пытается найти драгоценный потерянный мир. Однако в картинах брата не нашел я образов общего нашего малолетства, разве что очень эфемерные ассоциации. Кажется слишком глубокое стирание жизненно важного куска памяти приводит в его душу воспоминания более древние и глубокие, из прежней жизни, жизней? Он стремится обрести реальность в документальном снимке, но в его картинах реальные лица превращаются в призраки, лишь доказывая ирреальность устремления. Как будто в ту Виеву ночь призраки эти все же проникли в душу художника, притворившись друзьями. Лица приветливы, иногда улыбаются, говорят, мы всегда знали, что ты придешь воскресить нас, дай руку! Но это опасная игра, незримую пелену картины, разделяющую миры, как реку Стикс можно пересечь только в одном направлении.
«Вначале сотворил бог небо и землю…», воскрешающий души художник-демиург тоже вначале творит небо, жизненное пространство — живописную среду. Он наносит на холст грунт, но не белый, а примешивая в белую массу едва заметно и без определенного порядка все цвета своей палитры, тогда и возникает наполненный материей и духовными потенциями живописный космос, он родит из себя несметные эфемерные свои реалии. И когда образы уже рождаются из этого пространства, художник снова смешивает все цвета палитры, на сей раз, разбавляя краску водой до полной почти прозрачности, и покрывает ею весь холст как туманом, как бы возвращая призраки в царство теней. Но потом снимает пелену с лиц, и тогда они выступают из глубины в пугающей реальности, оставляя в тени антураж. Так сама живописная техника выражает состояние бытия и небытия, они здесь или там? Они здесь и там, они проникли в живую душу души ушедшие люди через картины в тот первый парижский год, когда родился новый художник Борис Заборов, и поселились в его картинах навечно для новой жизни. Так почему же искушают неотступно воображение художника пришельцы из прошлого? Да потому что все наше творчество и есть магия, не дающая умереть духовности, только в непрерывности мировой души — вся реальность.
Борис Заборов использует в своем творчестве старинные фотографии, а это фотографии почти всегда семейные, и рождается в его картинах человек в его интимной семейственности, подлинной самобытности. В эпоху революций и войн, глубочайших тектонических сдвигов в искусстве, человек, если он вообще фигурировал на полотнах художников, представал обычно носителем какой-то исторической миссии, какого-то социального или производственного действия, когда исполняемая роль оказывалась важнее индивида. В результате «маленький» индивид этот потерялся и вовсе исчез из искусства, растворившись в социальных или символических контекстах. А между тем человечность человека именно в личной его неповторимости и именно в этой его сущности показывает Борис своих героев. Художник заново открыл, казалось бы, самый очевидный, но тем не менее самый забытый в искусстве пласт — людей в их простой, домашней, интимности, то человек нетто — сам по себе.
Семья, семейственность — это ведь основа жизни, нещадно попираемая, разрушаемая социальными мега процессами. По Марксу еще прежде чем займемся мы духовной деятельностью, должны мы питаться, одеваться, удовлетворять свои материальные потребности, все это создается производством, и потому производство — базис! Это совершенно бесспорно (в рамках советской идеологии, с которой спорить не смей).
И потому искусство соцреализма заполонили рабочие и производство, личность стала придатком производства.
Но если все-таки посметь ослушаться марксистской догмы, то окажется, что еще прежде чем сможем мы заняться полезным производством, должны мы как-то появиться на этот свет, а это и многое что с этим — функция семьи, а семья — это и род и племя и этнос. Вот эти семейные, этнические ценности марксизм-ленинизм-советизм не понимал и не признавал: Пролетарии всех стран соединяйтесь!!!
И вот вырвавшись из тенет советизма, Борис Заборов обратился к человеку самому по себе, человеку семьи, приватному, еще дореволюционному. к попранной личности. Еще уходит Борис от рассказа, почти неизбежного в советской картине, ведь человек обязан выполнять какую-то функцию.
2
Борис переносит, акцент с роли непосредственно на сам персонаж, Борис уходит от развернутого сюжета, временной рассказ заменяется вневременным сопоставлением людей и предметов. Сопоставления эти иногда логичны и понятны, иногда неожиданны и загадочны. К понятным и традиционным сопоставлениям относится мотив художник и его модель, к которому Борис обращается не однажды. Моделью всегда оказывается обнаженная женщина как воплощение юности, молодости, красоты, мечты.
В 1998 г. он пишет акриликом большое, вытянутое в ширину полотно «Художник и его модель». Верный своему анти повествовательному принципу Борис изображает себя и модель без видимой связи между ними. Художник в левой части полотна, смотрит не на модель, а на свой холст, или на зрителя, а скорее всего в самого себя. Модель находится в отдалении, в правой части картины, это молодая обнаженная женщина, в трактовке которой ощущается некая призрачность, смесь позитива и негатива. Фон, как всегда в картинах Бориса занимает большое место и он активен, вибрирующий, наэлектризованный, усиливает общее духовное напряжение, рассеянное в работе. Работа эта приобретена прославленным музеем Уффици и таким образом стала в один ряд с великими произведениями мастеров прошлого.
3
В небольшом рисунке 2003 г. Борис возвращается к тому же мотиву, здесь очень сильно нарисована голова художника с глубокой его психологической характеристикой, внимание сосредоточивается на верхней части головы, нижняя часть растворяется в вездесущем Заборовском сфумато, модель, как и положено мечте, обрисована легкими касаниями растушевки карандаша.
Сопоставления персонажей в качестве которых могут выступать и неодушевленные предметы происходит чаще всего по принципу противоположности, позволяющей оттенить и выявить характер каждого персонажа, и это тоже прием оживления «дагеротипажей» Заборова. Молодая женщина и старуха, когда резче выступает и молодость одной, и часто безобразящая старость другой. Человек и скульптура, здесь можно говорить о единстве или даже об обмене противоположностей, когда человек сближается с камнем, а скульптура обращается в живой персонаж. В полотнах Заборова часто можно видеть женщину, мужчину и даже ребенка с собакой. Собака домашнее животное, и Борис подчеркивает тем, что его герой берется не в политическом, не в общественном, а именно в домашнем, обиходном, интимном контексте. Заменяя временной рассказ лишенным действия сопоставлением объектов, художник уходит от временнОго развития, время в картине при этом конечно не исчезает, напротив, замедляясь, оно переходит в вечность.
Почти все творчество Бориса Заборова французского периода — портреты, одинарные групповые, и каждый его портрет это тип-типаж, в котором индивидуальность сочетается с обобщением. Вот удивительно сильный рисунок пожилой женщины 1988 г. Он почти линейный, участие тона минимальное. Четко очерчены глаза, рот, и каждая линия метко рисует форму-характер. Свои портреты-типы Борис часто дополняет характерными аксессуарами одежды, или мебели, тем самым скупо перенося в композицию частичку домашнего мира портретируемого. В групповых портретах персонажи не коммуницируют, они по-прежнему каждый сам по себе. Вот семейный портрет 1983 г. отец, мать и взрослая их дочь. Фон сумрачный потусторонне пустынный, он как бы хочет но не может поглотить всех. Все по-своему борются со своим небытием в прошлом: отец сзади вроде как-то примирился с этим, его фигура более чем другие сливается с фоном. Мать, сидящая впереди, тоже смотрит перед собой несколько неуверенно. Наиболее реальна стоящая за ее спиной дочь, она чуть наклонена вперед, лицо выступает из полумрака, глаза пристально смотрят в предлежащий мир, а фантастическая шляпка на ее голове в противовес «босоголовым» родителям немного отделяет и отдаляет ее от них в особый свой женский мир.
Герои Бориса Заборова всегда напряженно борются со своим фоном, активным, чтобы не сказать агрессивным, он лишь с трудом и нехотя позволяет им проявиться в неверном и призрачном свете, и то есть борьба человека с всепоглощающим временем, которое фон воплощает. Если доведется вам видеть картины Бориса Заборова, всмотритесь и вслушайтесь в магическую тишину его миров, в которой совершается чудо воскрешения душ безымянных людей канувших в Лету.
Одно наблюдение, не знаю насколько оно значимо, но интересно тем, что его мог наблюдать только я. Во многом мы с братом противоположны, одна из таких противоположностей ярко проявилась в юности-молодости: я рисовал от случая к случаю, Боря систематически, учился, творил. Я всегда любил мягкие переходы тонов, а Боря любил контрасты. Да и во внешности нашей эта противоположность: он брюнет, не смуглый — контраст, я рыжий — нет контраста. Я всегда любил портрет — боря рисовал иллюстрации к книгам, пейзажи и проч. И вот во Франции вдруг он как бы сближается со мной: его главной темой становится портрет, а манерой — сфумато, есть в этом что-то генетическое. Единокровный брат мой!
Эта статья была написана давно, 20.1.2021 великий художник, замечательный писатель, человек с большим сердцем, мой любимый брат ушел к своим и моим предкам и к своим персонажам! Закончить, эссе хочется стихом, который когда-то посвятил я картинам моего брата:
Люди в будущее смотрят с фотографий и картин
Лица разные такие, а порыв во всех один
Они в будущее смотрят с фотографий и картин
В жизни мелочен, завистлив, алчен, суетен их взгляд
Но фотограф, но художник вдруг прикажет легким жестом,
Повелит, как перед богом перед будущим предстать
И исконное стремленье вдруг проступит из глубин
Люди в будущее верят с фотографий и картин
Будто просят нас оттуда, чтоб мы совершили чудо
И в реальное сегодня взяли их из преисподней
Но их будущему в ныне невозможно обратиться
Сможем мы однажды с ними в мире их соединиться
Все в портреты, фотоснимки обратимся как один
Будем в будущее верить с фотографий и картин.
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer3/zaborov/
