По страницам жизни
через документы, воспоминания
и исследования
(продолжение. Начало в №1/2021 и сл.)
Очерк восьмой. «Еврейские песни»
Автограф «Еврейских песен» показывает, что первая тетрадь была написана еще в Ташкенте.
«Еврейские песни» — важнейшее сочинение Вайнберга — исток его стиля и образов. Здесь впервые отразилась трагедия его жизни через светло — печальные темы и наступающую неожиданно, драму, и здесь эта драма была связана с детством, и здесь его мелодический стиль настолько приблизился к еврейскому фольклору, что музыка могла бы считаться фольклорной, как считались и некоторые стихи Переца.
Первая тетрадь «Еврейских песен» написана на стихи И.Переца на идише. В сборнике указано: Эстер Зуклус на основе стихов Переца. Возможно, именно она делала для Вайнберга подстрочник или адоптированный перевод, так как он идиша знал не больше нескольких обиходных слов (название кульминационной песни «Горе» он даже написал с артиклем на русском языке).
«Еврейские песни»
То, что Вайнберг обратился к стихам Переца, естественно.
Ицхак Лейбуш Перец (1952–1915) считается классиком литературы на идише как Шалом Алейхем и Менделе. Вайнберг чувствовал родственность его стихов своему сердцу. Перец был из его родной Польши, и его корни были связаны с еврейской культурой: он изучил Тору, Талмуд, знал еврейскую философию, был знаком с Каббалой. Кроме этого, Перец был широко образованным человеком, знал не только идиш, но учил иврит, русский и немецкий языки, освоил польский и французский. Писал на иврите и идише, его злободневные куплеты распевались как фольклорные песни. Он был первым поэтом на идише, который в своих стихах обращался к детям. Он интересовался русской литературой, и его творчество было известно в России: его стихи переводила Марина Цветаева. его пьеса «Ночью на старом рынке» была поставлена в Еврейском театре Михоэлса, где играли сам Михоэлс и Зускин. Кстати, это последнее тоже могло подтолкнуть Вайнберга к выбору стихов именно Переца.
Первая тетрадь «Еврейских песен» состоит из вступления, заключения и пяти песен светло-печального характера по началу и трагического слома в конце. Это драматургия будет варьироваться во многих произведениях Вайнберга.
С пятой песней «Горе», в которой происходит драматический слом, входит в творчество Вайнберга тема войны, отражающая личное горе композитора, гибель родных и родного дома:
«Der yesoymes brivele» («Горе»)
«Der yesoymes brivele» («Горе»).
Перевод Н.Канчаловской:
Был серый кот, был теплый дом.
С мамой жили мы вдвоем,
Нам было хорошо тогда.
Но с войной пришла в наш дом беда.
Мамы нету, дома нету,
Хлеба нету, что же это?
Мама больше не вернется.
Спит в могиле, не проснется.
Пепел, вот что с домом стало.
Котик бродит одичалый,
Мама, где ты мама!
Метель метет и ветер воет.
Нету крыши надо мною,
Подойду теперь и стану у порога,
Приютите ради Бога.
«Еврейские песни» Вайнберга позволяют сделать сравнения со специфическими чертами еврейской народной музыки, которые распространяются и на другие сочинения композитора, и позволяют заключить, что музыкальный язык Вайнберга отражает интонационность и ритмику еврейского фольклора. Для конкретизации этого утверждения приведем примеры на основе кратких выводов из анализа еврейских народных песен, опубликованных в Антологии Береговского.
О некоторых специфических чертах еврейского фольклора и его сходства с «Еврейскими песнями» Вайнберга
После примеров из Береговского даны примеры из «Еврейских песен» Вайнберга, в которых эти черты также появляются. В целом подобное можно встретить во многих его последующих сочинениях, что подтверждает мысль о внутреннем постижении еврейского фольклора композитором с раннего детства.
1. Повторность одного звука. В песнях с текстом на каждый звук приходится один слог (возникает скрытая речитация).
.
.
2. Ритмическое дробление, нередко сильной доли.
.
Из части №6 «Горе»:
.
3. Применение увеличенных секунд лада:
.
Из № 3 «Колыбельная»:
,
4. Повторность секундовых интонаций
Ритмическое и мелодическое варьирование:
.
Из № 7 «Заключение»:
.
Очерк девятый. Репрессии и тюрьма
Марк Шагал, «Покойник (Смерть)»
Чтобы понять случившееся с Вайнбергом в конце сороковых и начале пятидесятых годов, надо снова вернуться к гибели Михоэлса.
Сначала об обстоятельствах смерти Михоэлса врали все средства массовой информации, и только много позднее раскрылось, что это было убийство и не просто убийство, а по приказу Сталина.
Убийство Михоэлса стало трагедией для еврейского театра и для евреев. Оно стало угрозой для всех близких людей актера, в том числе для Вайнберга. Разразилась трагедия, сопоставимая с трагедией войны
Вайнберг, как и все близкие к Михоэлсу люди, вскоре попал под наблюдение и слежку. Вайнберг рассказывал, что эта постоянная слежка была тяжелее даже тюрьмы, куда вскоре композитор был заключен. Слежка продолжалась пять долгих лет.
48 год
Но перед этим сразу после гибели Михоэлса Вайнберга ждал другой удар. В это время вышло Поставление ЦК от 1948 года, в котором ведущие русские композиторы-симфонисты назывались формалистами, антинародными. И это «анти» было приговором, по которому действовали функционеры. Они препятствовали исполнению сочинений и т.д.
Вот, что рассказал об этом времени Вайнберг (его имени в самом постановлении нет, но оно все время появлялось на страницах прессы):
«И никогда не забуду историческую фразу, когда случилось несчастье — 1948 год, постановление об опере «Великая дружба», Мясковский был единственный человек, который не каялся. И когда я ему «намекнул» — я его не звал каяться, я тоже не каялся, — но сказал: «Это постановление историческое», он отшил меня: «Не историческое, а истерическое!»
Или еще слова Вайнберга о постановлении 1948 года и о тех людях, которые вершили теперь судьбу творцов в Союзе композиторов:
Ужасное было время… Я помню, когда мы с Мясковским все симфонии показывали уже на новом Секретариате. Там присутствовали М. Чулики, Т. Хренников, В. Захаров, М. Коваль. Вот такая компания. И когда мы сыграли, по-моему, Двадцать пятую или Двадцать шестую симфонию — Захаров-песенник, который не знал, наверное, как партитуры пишутся, сказал ему, Мясковскому — человеку, который написал 27 симфоний, которые играли во всем мире,— он ему сказал: «Ну, Вы делаете успехи. Надо только еще немного совершенствовать язык» (В одной из прежних бесед Вайнберг прокомментировал эту фразу Захарова еще и так: «Это сказал интеллигенту половой или чистильщик сапог!» От этого можно умереть? Ну, он и умер.)
Мясковский умер в 1950 году, у Прокофьева случилось несколько инсультов подряд.
Вайнберга выжил, он был моложе своих товарищей, меньше имел дело с Союзом композиторов, который в борьбе за власть и спровоцировал это дело с постановлением. Так что по Вайнбергу меньше и не с такой силой прошлась ругань.
Но вскоре и на него наехала государственная политическая машина — началось дело врачей, и оно оказалось связанным с Михоэлсом и шире — с еврейской национальностью, к которой принадлежали обвиняемые.
О «деле врачей»
В книге Наталии Соломоновны приведен секретный документ из так называемого «дела врачей»:
«Совершенно секретно» Экз. 3
В ПРЕЗИДИУМ ЦК КПСС
тов. Маленкову Г.М.
В ходе проверки материалов дела следствия по так называемому «делу о врачах-вредителях», арестованных бывшим Министерством государственной безопасности СССР, было установлено, что ряду видных деятелей медицины, по национальности евреям, в качестве одного из главных обвинений инкриминировалась связь с известным общественным деятелем — народным артистом СССР Михоэлсом. В этих материалах Михоэлс изображался как руководитель антисоветского еврейского националистического центра, якобы проводившего подрывную работу против Советского Союза по указаниям из США.
Версия о террористической и шпионской работе арестованных врачей Вовси М.С, Когана Б.Б. и Гринштейна А.М. «основывалась» на том, что они были знакомы, а Вовси состоял в родственной связи с Михоэлсом. (с.231)
Вот тогда-то и началась слежка за композитором, состоявшим в родстве с Михоэлсом, и его семьей.
Арест и тюрьма
В 1953 году Вайнберг был арестован.
Об этом написано в статье Инны Алексеевны Барсовой: «Инна Барсова. Семьдесят восемь дней и ночей в застенке. Композитор Мечислав Вайнберг».
Инна Алексеевна проделала большую работу по изучению всех имеющихся источников, в том числе опубликовала найденные новые документы. Вот, что она пишет по вопросу ареста композитора, цитируя имеющиеся публикации:
«Дело врачей» стало еще одним ударом по семье, членом которой являлся Мечислав Вайнберг. В течение пяти лет между гибелью Михоэлса и арестом Мирона Вовси семья Михоэлса, в том числе Мечислав Вайнберг, находилась под непрерывным надзором КГБ. Во дворе (они жили тогда на Тверском бульваре, дом 12, квартира 8) под окнами дежурили «топтуны». Они сопровождали Вайнберга, куда бы он ни направлялся. В ночь с 6 на 7 февраля после концерта Мечислав Вайнберг был арестован в собственной квартире. Позже он рассказывал: «6 февраля 1953 года был концерт в зале им. Чайковского, где Ойстрах играл транскрипцию моей “Молдавской рапсодии” для скрипки с оркестром. Потом пришли мы домой, со мной пришел Чайковский (Борис Александрович) с супругой и Николай Иванович Пейко. Сидели за столом. В два часа ночи раздался звонок в дверь, и меня забрали, а они просидели всю ночь при обыске» (цит. по: [18, 12]). Вайнберг был отправлен в Бутырскую тюрьму — Бутырку, как ее называли в народе. По какой статье его обвиняли? По сведениям второй жены Мечислава Вайнберга(10), уголовное дело на него было начато, но не закончено; его обвиняли в «еврейском национализме». Сам же композитор писал: «после смерти Михоэлса прошло уже пять лет, и, в данном случае, насколько я понял, меня хотели подцепить к “делу врачей”» [там же, 3]. Вайнберг не был сослан. Географически свой «ГУЛАГ» он пережил в Бутырке, и продолжался он 78 дней и ночей, которые композитор провел в одиночной камере. Ночами ему не давали спать, стараясь добиться нужных показаний. «Можно только сидеть. Лежать нельзя. Ночью иногда бьет очень сильный юпитер в глаза, так что спать невозможно» [там же]. По всей вероятности, его ждал расстрел, в лучшем случае — ссылка. Лишь смерть Сталина 5 марта 1953 года спасла жизнь Вайнбергу и другим бессчетным узникам ГУЛАГа. Сам Вайнберг считал, что его заточение длилось не два с половиной месяца Бутырки, а пять лет, в течение которых за каждым его шагом неотступно следил сотрудник МВД.(об этом со слов самого М. Вайнберга пишет Манашир Якубов в статье о Вайнберге — Л.Н.) Первым побуждением Дмитрия Шостаковича после ареста Вайнберга было попытаться спасти его. Невзирая на опасность, он написал письмо на имя Берии. В нем говорилось, «что он, Шостакович, ручается за М. Вайнберга, знает его как честного гражданина, очень талантливого молодого композитора, главным интересом которого является музыка» (цит. по: [3, 20]). Шостакович передал письмо Наталье Вовси, и она, в сопровождении Левона Атовмьяна, отнесла его в проходную Кремля. Есть свидетельство, что письмо было передано Берией следователю [там же]. При освобождении Вайнбергу выдали справку11 (эта справка помещена в статье).
Вайнберг в Интервью так рассказал о своем 3-х месячном заключении и о спасении благодаря Шостаковичу:
— Этого вполне достаточно, когда тебе не дают спать с одиннадцати до шести, и тебе бьет в глаза прожектор… Так что он, Шостакович, спас меня от тюрьмы. Следователь мне сказал: «За тебя дружки заступаются». Во всяком случае, это факт, что Шостакович написал Берии письмо. Мне говорили свидетели, которые отнесли письмо в канцелярию Берии».
О том, как тяжело Шостакович переживал арест Вайнберга, упоминает И. Гликман в комментариях к письму Шостаковича от 11 апреля 1953 года. А в следующем письме Дмитрия Дмитриевича, от 27 апреля 1953 года (из Кисловодска), есть еще одно свидетельство о том участии, которое он принимал в судьбе высоко им ценимого композитора: «На днях вернулся домой М.С. Вайнберг, о чем он известил меня по телеграфу». Судьба Вайнберга не была безразлична Шостаковичу и в дальнейшем. Например, 11 октября 1957 года он пишет И. Гликману:
«М.С. Вайнберг довольно серьезно заболел. У него ослабление сердечной деятельности и крайнее переутомление. Очень его жалко».
Глава III. Свет любви и дружбы
Марк Шагал
Очерк десятый. Семьи
У Вайнберга было две семьи. Первая — образовалась в Ташкенте в годы войны — жена Наталья Соломоновна Вовси и дочь Виктория. Вторая семья образована в 60-е годы — жена Ольга Юльевна Рахальская и дочь Анна.
Я не располагаю документами и материалами о первой семье, кроме того, о чем уже шла речь в предыдущих разделах книги, но по тому, что я видела своими глазами, могу сказать, что жизнь в обеих семьях у композитора была счастливой.
До нас не дошли письма, которые Вайнберг, быть может, писал и своей первой жене Наталии Вовси, но сейчас начинают публиковаться письма, написанные его второй жене Ольге Рахальской. Они дышат любовью. Когда они встретились, Ольга была молодой красавицей. Вспыхнувшее чувство объяснялось не только этим. Так получилось, что именно в это время я начала заниматься симфониями Вайнберга и приходила к нему на Кутузовский проспект за партитурами и в надежде, что он что-то объяснит мне в своей музыке. Но Вайнберг о своей музыке говорить не любил, зато он с восторгом говорил о музыке Шостаковича. Мы занимались в его кабинете. Я тогда была молодая, не умеющая задавать вопросы так, чтобы на них ответили, не умеющая записывать все, чтобы не забылось, да и фотографировать я не умела и даже фотоаппарата у меня не было. Сейчас это кажется странным, но тогда другие были времена и другой период — период юного эгоистичного непонимания. Сейчас бы я все бы сделала по-другому, чтобы не упустить каждое слово и каждый миг общения и фотографировала бы, и записывала на видео. Однако момент ухода в другую семью я запомнила хорошо.
Однажды Вайнберг мне сказал:
«Со следующего раза мы будем заниматься в другом месте».
И пояснил, что будет жить в другом месте, потому что встретил своего человека и пполюбил.. Этим человеком и была Ольга Рахальская
Я тогда не стала говорить на эту тему, потому как не имела права и до сих пор считаю, что личная жизнь творца, как и каждого человека, должна быть личной и неприкосновенной. Сейчас, когда письма стали известными, то могу немного рассказать о личной жизни композитора, то есть посвятить несколько слов двум женщинам Вайнберга, тем более, что я знала, правда, в разной степени их лично.
К сожалению, Наталию Соломоновну я знала очень мало.
Видела несколько раз, когда к ним приходила. Почему-то она мне запомнилась стоящей у большого стеллажа, заполненного книгами, она говорила о стихах Тувима в Восьмой симфонии. В памяти осталась яркая, интересная, активная, интеллигентная и любящая женщина, несколько взрослее, чем на этой фотографии:
Наталья Соломоновна Вовси
Судьба распорядилась так, что Ольгу Рахальскую я узнала лучше, так как намного больше на протяжении примерно 30 лет я общалась с Моисеем Самуиловичем, Олей и их дочерью Анечкой. Могу к ней обратить слова, сказанные в адрес Наталии Соломоновны, с большой убежденностью: Ольга — тоже человек яркий, к тому же была красавицей, интересный, очень добрый, интеллигентный и любящий.
Ольга Юльевна Рахальская
Вайнбергу повезло встретить любовь этих двух женщин. Сам он, человек сдержанный, написал письма любви, по-видимому, только Ольге. письма помещены далее Пока же портрет младшей дочери, которой Вайнберг очень гордился. и имел для этого все основания: Анечка еще в детстве была не только красивой, но и очень хорошей девочкой, ласковой, с доброй душой и талантливой (например, ее рисунки). Я пишу о ней так потому, что была с нею знакома и на себе прочувствовала ее доброту.
дочь Анна
У Вайнберга есть две дочери. Старшая, Виктория живет со своей семьей в Канаде. Вайнберг ее очень любил, не меньше, чем свою младшую дочь. О Виктории он очень беспокоился, когда они с матерью эмигрировали, и их судьба еще не сложилась благополучно. Он мне как-то дал прочитать письмо от Виктоши, как он е называл, о том, что они хотели бы переехать из Израиля в Европу, но у них нет для этого средств, и сокрушался, что не может им помочь материально. Сам он тоже писал Виктории письма. Она о них уже упоминала в интервью, и я знаю, что вскоре на конференции в Манчестере даст еще одно интервью о письмах. Если эти интервью будет в свободном доступе или, если Виктория опубликует эти письма, то я постараюсь с ними познакомиться и все, что получится, процитировать здесь. Виктория письма публиковать не собирается, так как считает их очень личными и хранит их, по ее словам, себя и для внуков. А пока фотография Виктории с родителями ( из букл5та, выпущенного в первому театральному исполнению «Пассажирки» в Екатеринбурге) и из ее блока в Фейсбуке.
.
Виктория со своими внуками — правнуками Вайнберга:
Виктория со своими внуками — правнуками Вайнберга
Дочка Виктории, внучка Вайнберга и Наталии Соломоновны поэтичная красавица Катя:
Катя
Очерк одиннадцатый.
Воспоминания Анны Вайнберг
.
Вайнберг писал письма о любви. Дети могут написать «Воспоминания о любви». Например, младшая дочь Вайберга и Ольги Рахальской Анна написала воспоминания, опубликованные в журнале «Большой театр» №2(7) 2017г. Даем здесь полный текст, так как это тоже как письмо о любви к отцу из будущего:
«Мое самое первое воспоминание в жизни связано с отцом. Я помогаю папе: поднимаю куски угля и складываю их в синюю тележку. Мы и летом, и зимой жили тогда в Валентиновке — снимали дачу, потому что своей квартиры у нас не было. Зимой нужно было топить печь углем, и вот эта картина отпечаталась в моей памяти: яркий солнечный день, мороз, снег.
***
Когда мы жили в Доме творчества композиторов в Рузе, мы часто ходили с папой гулять по окрестностям: в соседний дом отдыха ВТО и санаторий «Дорохово». Там был мой любимый мост, на котором мы с папой играли «в пушишки» так, как это описано в книге про Винни-Пуха: бросали веточки с одной стороны и ждали с другой, какая выплывет раньше всех, а какая, может быть, застрянет. Родители мне в это время читали сказку Милна, и я ее очень любила. А вот мультфильм с папиной музыкой я увидела позже, ведь в то время не было возможности поставить в любой момент видеокассету или DVD, а книга всегда была под рукой.
***
У нас дома было много книг и много альбомов по искусству, в том числе целые серии итальянского издательства Skira. Мы часто рассматривали их с папой. Из-за болезни (у него был туберкулез позвоночника) ему было трудно ходить со мной в музеи, где нужно подолгу стоять перед картинами. Альбомы служили для меня окном в искусство. Он не подсказывал мне готовых ответов, а рассуждал вместе со мной, учил понимать живопись. Вероятно, я до сих пор смотрю на картины папиными глазами.
Когда я начала заниматься музыкой, то часто пропускала занятия из-за частых болезней. Многое приходилось учить дома, и тут папа становился замечательным педагогом: терпеливо объяснял мне вещи, которые были для него элементарными, никогда не сердился. В конце концов, мне пришлось выбирать: или виолончель, или английская спецшкола. Я прекратила заниматься музыкой, но любовь к ней осталась.
***
Заканчивая новое произведение, папа обязательно собирал друзей. Они слушали музыку, подолгу разговаривали. Самыми близкими папиными друзьями были композиторы Юрий Левитин и Вениамин Баснер, они сохранили дружбу на всю жизнь. Часто заходили в гости Револь Бунин и его жена Лариса, они жили с нами в одном доме. Бывала Ирина Антоновна Шостакович — папа был очень дружен с Дмитрием Дмитриевичем Шостаковичем, и после его смерти связь между нашими семьями не прервалась. Вообще народу собиралось много. Бабушка, мамина мама, прекрасно готовила и всегда удивляла гостей роскошными обедами, настоящими пирами. Общение с родными, с друзьями и работа — вот все, что составляло папину жизнь.
***
В конце жизни папа тяжело болел, а после перелома шейки бедра оказался прикован к постели. Но все равно вставал, с нашей с мамой помощью добирался до инструмента, работал до изнеможения. Он единственный из всей семьи уцелел во время Второй мировой войны, и считал своим долгом служение музыке.
Для нас это было очень трудное время. Мама постоянно находилась с отцом. Я заканчивала МГУ и просто не имела возможности подрабатывать. В этот момент нам оказывали поддержку папины друзья, помогал Владимир Федосеев. И я помню, как однажды папа сказал: «Ну, ничего, сейчас мы бедствуем, а когда-нибудь будут проходить фестивали моей музыки». И сейчас, когда это стало реальностью — в Брегенце, в Варшаве, в Москве — я часто вспоминаю эти слова».
Фотография: Ольга и Анна на фуршете после исполнения оперы «Идиот»
Добавление к воспоминаниям Анны
«От 3-х до 4»
Когда ребенок маленький, матери очень часто записывают интересные и забывные высказывания своего дитя. Ольга поделилась своими давними записями, когда Анечке было 3-4 года:
— Я бы тебе, папа, всю душу отдала!
— И я бы тебе свою отдал.
— И стали бы мы пользоваться поменяемой душой!
***
— пойдем, Анечка, домой, а то поздно. Бабушка волнуется.
— А папа?
— Папа ведь в Ленинграде.
— А в Ленинграде разве волноваться нельзя?
***
— Папа сказал, что купил браслет для часов. А разве часы носят браслет?
***
Глядя в зеркало:
— Метэк и Метэк стоит!
***
Папа вернулся из Ленинграда:
— Опять наша квартира тобой увеселена!
***
Зимой, когда они жили в Рузе, Моисею Самуиловичу приходилось по делам уезжать в Москву.
— Ну, вот, опять папа уехал…
— Что поделаешь, Анечка, — работа.
Долго смотрела, как дворник расчищает дорожки:
— Работа, работа… Лучше был бы папа не композитор, а, например, дворник. Тогда бы и не ездил никуда.
— Но и мы тогда не жили бы в доме творчества композиторов, а тебе же тут нравится.
— Ну, подумаешь, не жили бы… ну, жили бы в доме творчества дворников.
Очерк двенадцатый. Вайнберг. Письма любви
Когда читаешь письма Вайнберга, к которым мы сейчас переходим, понимаешь, как сильно он мог любить, какой он был романтик в душе, и как бы приближаешься немного больше к пониманию его личности.
Письма Вайнберга были впервые опубликованы в сборнике «Мечислав Вайнберг. Материалы международного форума. М.2017» в публикации Антонины Клоковой.
В некоторых письмах есть сокращения. Они восстановлены здесь, так как, на мой взгляд, дополняют человеческий портрет Вайнберга, показывают силу его любви, а также раскрывают и черты его возлюбленной, которая станет в будущем его второй супругой.
В данной публикации использованы комментарии, сделанные к письмам Е.В. Ключниковой (машинописная рукопись в архиве М. Вайнберга) по материалам встречи с Ольгой Рахальской.
М. Вайнберг и Е.В. Ключникова
№ 1
М.С.Вайнберг — О.Ю. Рахальской
Старая Руза — Москва
Лето 1965 г.
(первые две страницы не сохранились или не найдены).
3 — написав «обогащают», я почувствовал незримое присутствие слова «вдохновение. Я это слово не люблю по двум причинам: во-первых, никто не знает, что оно фактически обозначает, во-вторых, все, что о нем пишут, носит сентиментально-мелодраматический характер.
Ты знаешь, что я всю жизнь был Тружеником. Пока я не сумею выполнить взятой и осуществляемой мною задачи: пока я не смогу идее, которая мне померещилась в хаосе, придать определенную удовлетворяющую мне форму и своеобразие — не нахожу покоя. Я работал, работал, работал, пока не ставил последней точки. Если это есть вдохновение — пожалуйста, не возражаю.
4 — А все кисейно-гимназические разговоры — смешны и наивны. Но жизнь, текущая вокруг любого человека, точит, и изменяет его привычки, взгляды, характер, и это в свою меру влияет на его труд-отдачу.
Здесь, разумеется, никто (если это не выражено словом — программой) не сможет указать пальцем на определенное место, возникшее в результате определенных толчков извне. Здесь все размазано, зыбко и неконкретно. Но проникновение есть — иначе быть не может. И потому, нельзя отрицать, что жизнь, по мере силы своих потрясений, вдохновляет, что более скромно звучит: дает пищу для труда. Ты понимаешь, что все мною написанное имеет непосредственное
5 — отношение к последним месяцам моей жизни. Ты знаешь, что для меня ты представляешь. И потому я повторяю, что уже говорил, моя работа не может меня от тебя отдалить, наоборот, ты, безусловно, будешь способствовать ее дальнейшему развитию.
Мне так с тобой всегда хорошо. Я все время, находясь с тобой, без тебя, в миру, в ссоре, ощущаю изумительную хорошесть.
Она моя. И никто даже завидовать не должен, потому что она только может быть нашей. С нами родилась, живет, и с нами умрет. Любимая, нам предстоит большое испытание — месяц разлуки.
Хочу, так как это письмо последнее перед твоим отъездом, сказать, что я говорю Тебе «до свидания»
6 — Как человеку, который за эти несколько месяцев открыл мне мир неведомых чувств, богатой доброты, простительности и исполненных мечтаний. Говорю «до свидания» любимой, единственной, нежной и чуткой, моей страсти с надеждой, что никто и ничто нас не согнет
В конце письма рисунок: козлик и две птички.
Твой преданный Метэк
P.S. Нашел последнего осетра (имеется в виду конверт с изображением рыб Л.Н.)
***
№2
Вайнберг — Рахальской
Москва — Москва
Лето 1965 г.
Мы не знаем, писал ли Вайнберг стихи. Однако в следующем письме он выбрал форму анафоры, которая бывает в лирических стихотворениях для усиления выразительности чувства.
Любимая. Спасибо, что ты есть на свете.
Спасибо, что ты дышишь одним воздухом
Со мною. Спасибо, что ты приходишь,
Спасибо, что с таким высоким благородством
Несешь груз моей любви.
Спасибо за каждый взгляд.
Спасибо за каждое прикосновение.
Спасибо за бесконечную мысль о тебе.
Спасибо за ожидание встречи с тобой.
Спасибо за грусть расставания с тобой.
Спасибо за такое иное освещение жизни.
Людей, событий. Спасибо, что я тебе пишу.
Спасибо, что буду отсчитывать секунды до 4 часов.
Спасибо, что ты козочка.
Спасибо, что я Твой!
***
№ 3
Вайнберг — Рахальская
Старая Руза Москва
Примерно август 1965
-
Лапочка моя! С каким радостным повиновением я выполняю Твой приказ от 30 июля 1965год и пишу письмо, которое придет на Лесную наверняка позже самого меня. Милый мой человечек. Как я уже мечтаю тебя увидеть. Как я сегодня волновался, пока не услышал тебя по телефону. Ты меня так обрадовала четверкой и комплиментами по Твоему адресу. Я ведь всегда знал, что ты исчадие Таланта. И никогда не верил в твое лентяйство. Это ты просто любишь играть, забавляться, баловаться. И не думай, пожалуйста, что я это потому, что «любовь слепая». Может быть у других, а моя Любовь ЗРЯЧАЯ. Вот такие дела, моя ненаглядная. (Дал бы мне Бог немного больше ума и смекалки, я бы создал прекрасный каламбур или, в крайнем случае афоризм, со слов: зрячая и ненаглядная).
Но так как Бог мне отпустил, столько, сколько было положено, то позволь мне повторить эту фразу в ее единственном правдивом звучании: Любовь моя зрячая, моя ненаглядная «Оленька».Вот и все на сегодня. А сердце болит, болит и ноет. Но это ведь чепуха. А может быть совсем нет?
Целую, твой Метэк.
***
№ 4
Вайнберг — Рахальская
Старая Руза — Москва
12 августа 1965
1 — Любимая моя девочка! Ужасно подумать о твоем положении. Все в Москве, летит отдых, мама больна (у Надежды Александровны Гринчар (1910—1991) случился инфаркт — Л.Н.), ты больна, а я второй месяц, как барин, вне Москвы, дышу воздухом, живя на природе, не знаю забот и огорчений. Стыдно. Единственное оправдание, это, что может быть, творческая путевка будет выполнена, правда, не на оперу «Пассажирка», а на десятый квартет. Но в этом я не виноват, потому что до сих пор нет у меня либретто и что, дай Бог, и впредь.
Я сегодня начал писать последнюю пятую часть, что получается, не знаю.
Во всяком случае, работаю как всегда. А что это такое ты отлично знаешь из моих частых разговоров на эту тему. Пока его не закончу — не найду покоя.
2 — разумеется, устаю я значительно больше, чем всегда, потому что параллельно плывет новая, неведомая до сих пор, глубокая и значительная жизнь со всеми своими заботами, радостями, трудностями. Раньше было не так. Но все вместе: работа, жизнь, раздумья, любовь — есть настоящее с-у-щ-е-с-т-в-о-в-а-н-и-е, и я благодарю судьбу, что она меня отметила таким богатством.
Родная моя! Как я по тебе скучаю. Придумал встретиться в Тучкове (на этой станции они встречались раньше — Л.Н.). Это будет изумительно, какая ты была необычно красивая, гуляя с Клепой (Клепа, собака —Л.Н.) в темном пальто и белой блузке. Я сегодня одел, впервые после Москвы, туфли и увидел на них засохшие пятна дождя, который шел на выставке.
Они мне показались
3 — красивыми, родными и какими-то теплыми. Все помнб до мельчайших деталей, ничего, разумеется, не вспоминаю (милая, какая ты тонкая). Таю от твоего сурового желания меня воспитывать. Разумеется, это неизбежно, что лет так через 30увижу какие-то у Тебя несовершенства, но не сейчас… Не буду тебя портить, а то еще зазнакой станешь и лет через 35 в своих мемуарах сообщишь на 124 странице, что жила безоблачной, счастливой, полной жизнью, вдруг на Твоем фирманенте появился какой-то бродяга, недоносок, графоман, которого ты по доброте сердечной приголубила, а он исковеркал Тебе жизнь. Молодость, красоту.
4 — Это, конечно, лапочка, не аллегория, а резвость легкого пера (!) и признаки бреда от дикой тоски по моей неописуемо, несказанно любимой, самой красивой на всем земном шаре Олечке Рахальской, о чем делился бы ежедневно, ежечасно, со всеми знакомыми, незнакомыми, друзьями ,врагами, родными, чужими, если бы, разумеется, уже со всеми ними не поделился этим.
Твой Метэк
***
№6
Вайнберг — Рахальской
Москва — Калужская область, деревня Балабино
30 августа 1965
-
Любимая Олюля! Вот я в Москве. Руза позади /…/
Не сердись, что не каждый день пишу. А, впрочем, сердись. Ведь сердения — это отношения. Значит, ты ждешь писем, значит, тебе безразлично не бывает. И ругай, все меня крепко и больше, только люби меня. Я очень глубоко и всю тебя люблю.
Я серьезно устал. Все же столько работать и столько страдать, не так просто. Я вчера проиграл музыковеду М.С. Пекелису Сонату и Квртет. Мне они показались скучными и нудными. Если это так — жалко потраченного времени. Но ведь иначе я бы свихнулся. А вдруг они приличны? /…/ и очень активизировался директор Большого театра М.И.Чулаки, который на прощание в Рузе сказал, что если Медведев будет медлить, он отдаст либретто делать кому
— нибудь другому, потому что у него намерения в течении года поставить «Пассажирку» ( это единственное суидетельсто, что Большой театр собирался ставить «Пассажирку», больше ничего об этом не известно — Л.Н.)
***
О.Ю. Рахальская — М.С. Вайнбергу
Орджоникидзе. Крым — Москва
6 июля 1967
Любимый!Любимый! /…/
/…/ — Я должна тебе сказать одну вещь, родной мой: я очень необыкновенно счастливая, спасибо тебе за все, за то, что ты живешь на свете и что у меня есть любовь. Пока у меня не было любви, на душе у меня была тоска и пустота, жизнь мне не приносила радости, а люди раздражали. А теперь у меня к людям совсем другое отношение: чувство превосходства (у них же нет тебя) и вместе с тем жалости и доброты. Раньше здешние танцы показались бы мне жалкими, город пыльным, погода изнурительной. А теперь я люблю все, что меня окружает.
«Но люблю эту бедную землю
Оттого что другой не видал»
О.Ю. Рахальская
Марк Шагал
(продолжение следует)
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer3/lnikitina/
