***
Август тайно повенчан с разлукой.
От щедрот
на прощание наговорит, напоёт,
нашепчет на воду,
звёзд отсыплет…
Перемешает полуденным лучом-стилетом:
пей своё лето.
Запомни каждое слово из наговора,
каждую упавшую звезду, и
когда вода сделается холодной и тёмной,
как оставленный город,
где хозяйничают осенние ветра –
пей своё лето до дна –
горнее и мирское,
вечное и сиюминутное,
веси земные – хляби небесные…
Не верила, что всё это может смешаться?
Дорога всегда одна:
к морю – или от моря.
Пей своё лето до дна.
Последний глоток –
в канун осеннего равноденствия
не оставит тебе никаких шансов.
*
Первое чёрное платье – маленькое – счастливое чёрное,
напоминающее газелий взгляд Одри и уличного кота,
для которого – к сожалению – хоть он и прослыл учёным,
цепи не нашлось достойной,
златая – а всё ж – не та.
Второе чёрное платье – вечерне-синее,
летящее воспоминание о театральных ложах,
о Верди, Шуберте, Моцарте и Россини –
прикосновение сумерек к тонкой прохладной коже.
Цвета пепельной розы – третье чёрное платье,
выдыхающее по-французски: о, мой Валансьен;
вздрагивающее в чьих-то беглых пустых объятиях,
повторяющее в забытьи: мadame, monsieur
Четвёртое чёрное платье – тончайшего серого шёлка,
низка жемчуга Микимото – его божество.
Можно выбрасывать всё остальное – или снести на барахолку.
Жемчуг – или забвение.
Всё – или ничего.
Пятое чёрное – белое, к нему что-то ещё полагалось –
то ли пара хрустальных туфелек,
то ли фата,
то ли диадема…
Безвозвратно утраченное, безделица – самая малость,
то, без чего это платье я уже никогда не надену.
Мне бы – моё, льняное, с расшитым воротом и рукавами,
чтобы лететь дальше –
над морем,
над миром,
над бездной,
иногда останавливаться,
проливаться дождём и… словами,
удивляясь: вспомнилось всё,
что давно исчезло.
Я искала разгадку любимого чёрного платья,
на рассвете выписывая последнюю
– заведомо – лишнюю строфу,
а они перешёптывались:
опять она за своё, пишет и пишет,
может быть, хватит –
пять моих чёрных платьев
в приоткрытом кем-то шкафу.
*
Каждый пишет свою книгу.
Но далеко не каждый сохраняет написанное.
Это делает кто-то неведомый и невидимый.
Иногда он открывает своё имя.
И никогда – лицо.
Человек, повернувшийся к востоку спиной, не удивлён восходом.
Он удивится, если однажды солнце не взойдёт.
Он привык.
Так привыкают к электричеству, называя его светом –
прикосновения к выключателю выкачали всю магию.
Так привыкают к алому парусу.
К любимым.
…привычка слывёт нежнейшей из убийц…
Содержимое перемёта – нехитрое приспособление для рыбарей-лентяев – интересует человека, повернувшегося к востоку спиной, куда больше,
чем восходящее солнце.
Я же удивляюсь всякий раз, когда вижу восход.
Когда смогу равнодушно повернуться к нему спиной – жизнь моя окончится в ту же секунду.
Жить станет незачем здесь, на Земле.
В Доме Восходящего Солнца.
*
Сила притяжения мест, где был счастлив, равна былому счастью.
Сила притяжения боли мест, где был счастлив, в тысячу раз больше.
Из мест, где был счастлив, выкачан воздух.
Выдышан.
Счастливые дышат глубже.
Их вдох бесконечно долог,
их выдох – целая жизнь,
уместившаяся в день,
в час,
в минуту.
В местах, где был счастлив, время дискретно.
Прерывисто – как дыхание.
Туда можно войти дважды, трижды, четырежды…
Хватило бы только сил.
Из мест, где был счастлив, выкачан воздух.
Выдышан на несколько жизней вперёд.
Встретишь себя и не удивишься –
пройдёшь мимо, уверовав в невозможность происходящего.
Ветка акации вздрагивает в абсолютном безветрии.
Потаённые сквозняки гуляют в твоей душе.
Не понять, что это, сердце или ветка акации вздрагивает от твоего дыхания.
Ты научился дышать заново.
Ты дышишь.
В месте, где выдышан воздух,
В месте, где был счастлив.
*
Кто-то скажет тысячу слов, летучих и ярких.
Кто-то два-три – не больше, но станет заглядывать в глаза,
пытаясь высмотреть сокровенное –
то, что хранят в зенице ока от чужих, от своих, а пуще всего – от себя.
Кто-то бросит расхожее: как дела, не задумываясь, что
ответ на пустоты один – пустота.
Ходишь по кругу, путаясь в пустотах, словах, вопросах и липких взглядах,
отвечая: всё хорошо у меня, хорошо, и будет лучше,
и в конце концов сам уверуешь в эту простую формулу-завесу, формулу-маску.
Но однажды придёт тот, кто просто возьмёт тебя за руку
и ни о чём не спросит.
На тридцать секунд земная ось изменит угол наклона.
Земной шар замедлит вращение.
Земное притяжение отпустит, тяжёлая вода хлынет на небо.
Кровь станет вином.
Вспыхнет Сверхновая и угаснет.
Взойдёт пепельная луна.
Тонкий серп отразится дважды: в небе и на земле.
Всё случится и вернётся на круги своя через тридцать ударов пульса.
Было ли…
Но, засыпая и просыпаясь в новолуние без привычной тяжести на сердце, поймёшь:
было. Есть.
*
На узкой песчаной полоске – у самой воды – строю свой Аркаим.
Детинец – как водится – в центре.
В основании – жертва – парочка крыльев, сброшенных ранней весной.
От детинца идут круги.
Кто-то бросил в пространство Слово.
Круг за кругом – жизнь за жизнью – раковина за раковиной – строю свой Аркаим.
В первом круге – преданные.
В круге втором – предавшие.
В круге третьем – случайные спутники, уши «на час».
Им можно рассказывать всё.
В четвёртом круге – далёкие, и потому – самые близкие.
В круге пятом – ближние и абсолютно чужие.
Их ещё называют кровниками.
С ними лучше молчать.
Строю свой Аркаим на берегу летнего моря.
Три серебристые афалины мелькнули, играя, невдалеке – добрый знак доброго берега.
В городе только одна гора – Покаяния.
Все остальные – в прежних моих Аркаимах.
Помню каждую поимённо: гора Шаманка, гора Видений, гора Любви, гора Счастья, гора Разума.
Каждый раз, восходя, верила, там – на вершине – ждёт жизнь.
Успеть бы к началу – без опозданий, чтобы жизнь моя начиналась со мной. С меня.
Ошибалась.
С окончанием подъёма всё заканчивалось.
И жизнь – тоже.
Строю свой Аркаим под перистыми облаками.
Под косматой звездой, которую люди не так давно стали звать Солнцем.
Лунный свет в сумерках станет блуждать по улицам,
где нет кварталов, нет прямых, тупых и острых углов – только круги –
рваные клочья воспоминаний сглажены и окольцованы.
Не поранишься.
Тихо течёт Время – только ему известен вход в круги Аркаима.
Мой Аркаим будет жить до первой высокой волны.
Встанет вода на дыбы – возьмёт своё –
ничего не оставит, кроме маленькой камышовой хижины на морском берегу.
В ней укрылись от суеты влюблённые.
Им суждено написать мир заново.
Первопричиной станет любовь.
Всё вернётся на круги своя –
причиной для действий или бездействий будет только любовь –
как задумано в самом Начале, когда было лишь Слово.
Мир, созданный без любви, обречён.
Строю свой Аркаим, зная, что не придётся в нём жить –
лишь скользить тенью в свете полной луны, круг за кругом,
поднимаясь на главную гору – Покаяния.
Город построен.
Не хватает только боглаза.
Стоило лишь подумать – и он нашёлся – хранитель тайн и желаний.
Время сочится сквозь камень.
Он останется здесь – рядом с крыльями.
На горе Покаяния.
До прихода высокой воды.
*
подкармливаю синиц
кошек и пару знакомых собак:
Марту и Глашу
отпугиваю голубей –
слишком ленивы
Кот мой всегда начеку –
бросок …и долго будут кружиться пёрышки
в прощальном танце – падении
помочь не смогу –
учусь жить:
плести кашпо,
вязать кашне,
подпевать, подвывая трио «Ромэн»,
эху из прошлого
случайно залетевшему со двора;
почитывать на досуге Басё
проговаривая на разные лады липкое его имя
Мацуо
Мацуо…
Мацуо.
когда-нибудь он не выдержит – приснится
чтобы сказать: отвяжись;
не получается жизнь-чаша Данилы-мастера.
Остаётся лишь даль дальняя – за тридевять земель
а лучше – за тридесять
где однажды в витрине
высмотрела павловопосадскую шаль…
или она меня – уже и не вспомнить.
Не получается ни так – ни этак
выполнить данное тебе обещание:
жить не печалуясь
не скорбя
жить не оглядываясь на прошлое
будто не было прежней жизни –
тебя.
*
Дождь дописывал ненаучный трактат о погоде,
запятых избегая, длинных тире и точек;
куражился в многоточиях, множился, хороводил
в отражениях промокшей насквозь ночи.
То под брызги струнной лунности «рио-риты»,
то под медные капли тихих старинных вальсов,
от размеренных вздохов-выдохов, па и ритмов
уходил в синкопы, скрывался, молчал, срывался.
Заполнял зияющие пустоты парадных,
марши чёрных лестниц, молчащих и одиноких,
на булыжных улочках – серых листках тетрадных –
до утра накрапывал, тут же смывая, строки.
А наутро – синкопы, лестницы, рифмы – па… забыты,
дождь не то, что время не точит – даже обычный камень.
Запятые, точки, тире, акценты – расставлены и размыты.
Чёрные лестницы будут молчать веками
о том, как распадается небо, изодранное в клочья
инверсионными полосами. Они не срастутся в сердце,
а в небе истают к вечеру, исподволь – постепенно.
В вечной обыденной суете останутся многоточия и
утренний дождь, вспоминающий третью часть сонаты для фортепиано Шопена.
*
Моя нерифмованная осень подходит к концу.
В ней каждый сон в руку,
бессонница – в стихи и в ребро.
На каждый десяток масок – по одному лицу,
в каждую ночь проливается слов негромкое серебро.
Забудь о стихах – шепчет осень – прервись на жизнь, сделай глоток,
смотри как светло и тихо, тёплое море, тёплые дни и ночи –
грейся.
Черта, что ты подвела – ещё не итог,
жизнь продолжается, хочешь ты – или не хочешь.
Смотри, молодой виноград заплетает твоё окно,
теперь в нём не только закаты – резные листья горят,
утром и в полдень – сумерки,
пополудни – темно, дым синий – вечерний – рассеивает свет уличного фонаря.
Сделай глоток – и увидишь, как зима добирается в город на перекладных:
ветер северный, ветер южный, туманы, дожди и снег.
Тысячи чьих-то желаний,
тьма подарков только одних,
правда, их – конечно, как всегда… не хватит на всех.
Тот, о котором мечтаешь ты – ещё не готов.
Где-то в чертогах Рода прядётся тонкая нить – долевая –
свиваясь в узор судьбы, становясь обычным холстом,
серым льняным рядном – ни срезать, ни изменить.
Не бывает так, чтоб жили долго и счастливо, и умерли в один день,
а если случается – то в сказках, и то – далеко не в каждой.
Твоя утлая лодочка ещё плывёт по воде,
не торопи события.
Всё случится однажды.
Случится само собой, а сказки – ложь – ты же помнишь, сказки – только намёк,
на то, как могло бы быть – но никогда не будет. Не станет.
Так шептала мне осень, подливая рассветной горечи в остывший чаёк,
и листала страницы будущего,
листала,
листала…
