По дороге в Таиланд0

Самолёт шёл на посадку со второго круга, тяжело кренясь и проваливаясь в ямы. У Веры вспотели ладони и мутило под ложечкой. Она отвела глаза от иллюминатора, за которым была серая муть без единого проблеска. В голове словно включили сигнальный маячок со словом «беспросветно», к нему прибавилось «неизбежно», а под ними бодрое «с возвращением!» Теперь с этим придётся жить до следующего отпуска. Не так уж долго ждать. Летом будет её законный – учительский. Эта поездка была чем-то вроде подарка в неурочное время в начале зимних каникул. Подарок коллег и друзей к «ягодке опять». Исполнилась давняя мечта о Таиланде. Всего девять часов назад она стояла на берегу, где небо и вода, сливаясь на горизонте, были одинаково голубыми и, странное дело, чувствовала тоску по дому, которая сейчас прошла бесследно.

Наконец пытка приземления закончилась, и колеса шасси спасительно соединились с бетоном посадочной полосы. Вера перевела дыхание и мысленно перекрестилась. Включив телефон, нашла сообщение от Маргариты: «Я тут. Встречаем, ждём». Это означало, что необходимость брать такси отпала. Преданная подруга довезёт до дома, но почему «Ждём»? Неужели Марго притащила кота? Единственное, о чём Вера попросила перед отъездом, забрать Жорика – всего-то неделя с кусочком, но тот, видимо, достал её до печёнок, иначе зачем было тащить его в аэропорт. Наблюдая, как пасть транспортёра выплёвывает чужие чемоданы, почувствовала, что её саму тоже, как будто, пожевали и выплюнули. Вместо лёгкости, которая должна была наступить после отдыха, тянуло в cон. Зря попросила встретить – лучше бы на такси, с Марго не отмолчишься, а хотелось тишины, покоя. В ушах ещё стоял шум прибоя и мелодичный звон колокольчиков.

Марго налетела откуда-то сзади. Стиснув в объятиях, оглушила, заорав над Вериным ухом: «Я же говорила, ну просто другой человек вернулся! Не узнала тебя, клянусь! А глаза-то, глаза какие! Что загар делает с бледнолицыми! Так и носи». Болтая без умолку, она потащила подругу к машине, где не было никакого кота. Удивившись, что Вере могла прийти в голову такая глупость, завела мотор и, проехав метров двести, влетела в пробку. Пока стояли, Марго расспрашивала о путешествии, но не дослушав, перешла на пересказ новостей собственной семейной жизни, которые, впрочем, были похожи, как две капли воды, на прежние, предотъездные: муж и дети бездельники и лодыри, а тот, кто недавно появился на романтическом горизонте, так там и маячит. Одна новость, правда, не касалась Маргошиной семьи: умерла их сокурсница по университету Валерия Войская. Произнеся это, Марго мельком глянула на Веру, но тут же отвела глаза. Было заметно, что лицо Веры, даже под загаром, посерело. На щеках заиграли желваки, а уголки губ поползи вниз. Повисла неловкая пауза.

Первой нарушила молчание Вера:

– Когда похороны? Что Костя? Ты говорила с ним?

Марго покачала головой:

– Это произошло ещё в августе, представляешь? Никто из наших не знал. Костик никому не сказал. Просто кто-то вычислил его на фэйсбуке. Вместо имени ник, а на фото он самый, красавчик твой. Почти не изменился, кстати. Молодится и всё время в поиске, а уж после того, как сообщил фэйсбучной общественности, что овдовел, тут уж бабья налетело! Но какая он, всё же, скотина, ты уж прости меня. Не сказать про Лерку.

– А ведь у них дочь была, как её имя, не знаешь? Сколько ей теперь?

– Двадцать пять. Лерка, ведь, как ушла после первого курса, так сразу и родила.

Вера задумалась, что-то прокручивая в голове.

– Слушай, а мать Леры ещё жива? Бойкая тётка была, интересная. В кино работала. Хорошо бы всё же связаться с Костей, может, помощь нужна.

– Наши пробовали, но Костя не отвечает, а по поводу тёщи, говорят, лежала парализованная после Леркиной смерти, а месяц назад умерла в больнице. И самое странное – никто из родственников тело не забрал. Хоронили друзья-киношники и какой-то фонд при Союзе кинематографистов.

– То есть ни внучка, ни зять не явились на похороны?

– Похоже, так.

Вера отвернулась к окну. Растёкшиеся вокруг слякоть и серость опять просигналили в мозг: «беспросветность» и «неизбежность», за ними назойливо лезла «безысходность». Вера решила покончить разом со всеми «без» и «не». Для этого она не знала лучше способа, чем действовать, даже без особого смысла и результата.

– Знаешь, не бывает так, чтобы бесследно исчезли люди, даже если они не явились на похороны. В конце, концов, Костя мог на дух не переносить тёщу, а дочь, к примеру, могла просто уехать из страны и понятия не иметь, что бабушка умерла. Надо узнать, где они жили, расспросить соседей.

– Зачем тебе это?

– Узнать, где похоронена Лера.

– Хочешь сходить к ней на могилку? Надеюсь, не для того, чтобы плюнуть?

– Марго, ты охренела? Что ты несёшь?

Вера сверлила глазами птичий профиль Марго, которая напряжённо всматривалась в лобовое стекло, хотя для этого не было никакой нужды – пробка стояла без движения. Наконец, стукнув по рулю, Марго развернулась в раздражении:

– Ты упивалась страданием из-за того, что Лерка увела твоего Костика. Всю жизнь себе испоганила. Все, кто не был похож на Костика, тебя не устраивали. Нет, конечно, я понимаю, заплатила ты по полной, но ведь это было только твоё решение: назло Костику аборт и никакой свадьбы, а Лерочка наша, мышь белая, господи прости, цап – и в норку. Мы тогда на вас, на полоумных, смотрели и ничего поделать не могли, весь курс был на ушах. Две приличные девчонки превратились в мегер, честное слово. Из-за кого, главное? Кроме рожи смазливой, ничего особенного – позёр, папенькин сынок.

– Успокойся, – прошептала Вера и расстегнула пальто. – Тошно, зачем вспоминать?

– Да потому что ты никогда этого не забывала! И мужья твои отваливали по той же самой причине: они хотели жить с тобой, а не с жертвой Костика. Ладно, прости. Ты не досказала про Таиланд. Понравилось?

Вера молчала, обидевшись. Марго уже сожалела, что не сдержалась и попыталась разрядить обстановку.

– Понимаю, как может не понравиться? Отдыхать везде хорошо, трудно возвращаться в нашу серость. Ничего, сейчас ёлку соорудим, разноцветные огоньки повесим. Я красивые фонарики купила, вроде китайских, с колокольчиками.

– У меня до сих пор в ушах звенит. Там колокольчики на каждом шагу. Я бы сейчас завалилась в зимнюю спячку со снами про Тай.

– Жорка твой не даст в спячку. Ох и настырный! Тоже на твою голову. Наглый сукин сын, чистый кобель, хоть и котяра.

Через два часа они наконец выгрузились у подъезда. Марго чмокнула в щёку и напомнила, что завтра созвон по поводу празднования Нового года. Когда машина отъехала, Вера с облегчением выдохнула и, запрокинув голову к тяжёлому серому небу, чуть не навернулась на оледеневшей дорожке. Боковым зрением отметила, что в глубине двора, на пустой детской площадке, качается на качелях некто неопределённого пола и возраста, но явно не ребёнок, скорее подросток, но очень странно одетый. Яркое жёлтое пятно капюшона, скрывающего голову, торчало из оранжевой попоны, какие обычно носят работники дорожных служб, а на ногах у этого жёлто-оранжевого конуса болтались грязно-голубые ботинки-дутики. Присмотревшись, Вера поняла, на кого похож этот клоунский персонаж: где–то за неделю до отъезда в подземном переходе недалеко от дома она заметила странную попрошайку с ярко подведёнными глазами и пирсингом на бровях и в носу. На ней и тогда были эти дурацкие голубые ботинки. Вера улыбнулась своим мыслям: «Ну вот, наконец, яркое пятно на фоне вылинявшего пейзажа. Вполне себе экзотично…». Она уже была готова нырнуть в подъезд, как со стороны площадки послышался мелодичный звон, точно такой, как преследовал её в Таиланде. Замерев на полпути, удивилась прозрачности звука и обернулась. Попрошайка стояла за спиной и тянула к ней руки, увешанные дешёвыми браслетами с колокольчиками, трясла ими, словно танцуя, прихлопывая и подвывая в такт. Её губы, изрядно посиневшие, растянулись в улыбке, обнажившей бледную десну и крупные зубы с щербинкой. Вера достала из кошелька денежку. Бродяжка тут же рванула с руки браслет и протянула его Вере. Стараясь вежливо уклониться от её щедрости и мямля что-то вроде: «Зачем? Он тебе идёт, у меня уже есть такой…», замолчала, заметив, что та вот-вот расплачется. Не желая огорчать несчастную, Вера надела на руку подарок, сложив ладошки лодочкой, и поклонилась на восточный манер. Бродяжка обрадовалась, громко захохотала, расправила полы оранжевой куртки как крылья и, кружась в диком танце, начала отступать, а потом побежала, сломя голову. Капюшон слетел, обнажив плохо выбритую лысую голову с татуировкой пятиконечной звезды на темечке. Вера, мысленно прозвав бомжиху Звездой, брезгливо попыталась стянуть браслет, но от холода он впился в руку намертво.

– Ничего, под горячей струёй с мылом сам соскользнет, – подумала она и зашла в подъезд.

Жорка встретил неприветливо, даже не мяукнув, даже не встав с дивана, демонстрируя всем своим видом, что не фиг сдавать его чужим людям, пока шляешься по курортам. Он теперь заменил Вере всех, кого прошлый год выкосил под корень: сначала ушла мама, а затем гражданский муж. Только маму уже не вернёшь, а муж сам не вернётся. Были бы дети – другое дело, но так, значит, суждено: вместо собственных – чужие. Хотя, какие чужие? Просто не свои.

Вера помнила почти всех своих учеников по именам. За годы преподавания литературы в лицее с пятого по одиннадцатый классы этих имен набралось много сотен. Родители детей признавались: «У вас, Вера Александровна, нервы железные, как вы их всех выдерживаете? Тут с одним не справиться…». А как справишься, если разговоры по душам в семьях ушли в прошлое? Каждый о своём по телефону, скайпу, интернету, а глаза в глаза не получается, разве что когда ссорятся. Ей удаётся разговорить ученика, помочь. Последний случай – Валя из девятого с попыткой уйти из дома из-за маминого нового романа. Вполне обеспеченная и благополучная семья. В лицее, где она работает, только таким место, других администрация отсеивает с порога, но ситуация от этого ничуть не лучше, даже опаснее. Нет у деток социального иммунитета: живут, как на отдельной планете, где всё к их услугам – заботливые родители, красивые вещи, вкусная еда, удобства. И, не дай бог, вдруг что-то меняется, рушится. Так и с Валей случилось: отец оставил семью, но не обделил – жене и дочери перепал солидный куш после развода. У девочки ничего внешне не поменялось, кроме одного, самого главного – собственной матери. Эта сорокалетняя дура пустилась молодость догонять. Сначала себя решила перекроить по гламурным лекалам, а потом и молоденьким любовником обзавелась. Он поселился в их квартире, а Валя задумала сбежать к отцу, но тому было не до неё: с бизнесом проблемы и новая жена на сносях, вот Валя и решила, никому ничего не говоря, просто уйти куда глаза глядят. Сначала эти самые глаза были постоянно «на мокром месте», а потом и того хуже – смотрели в пустоту. В её сочинении, которое писали на тему о вечных скитальцах, вдруг оказалось, что Пер Гюнт – любимый герой, а эпитафия Григория Сковороды «Мир ловил меня, но не поймал» понимается ею буквально. Пришлось вызвать на разговор, потом ещё много чего сотворить, например, уговорить Марго, руководившую школьным театральным кружком, взять Валю в коллектив под неусыпный контроль, и это помогло. Постоянную зацикленность на маминой жизни вытеснил внезапный интерес к себе самой, плюс – тщеславная цель стать актрисой и всем вокруг доказать, что она о-го-го. В общем, Валентина никуда не убежала, а начала репетировать роль, а потом и ещё одну. Расцвела, прекрасно отыграла спектакли, влюбилась в мальчишку партнёра, двое других влюбились в неё, а её мама вскоре рассталась с любовником и загордилась дочкой.

Все попытки стянуть, разомкнуть или хоть как-то сдвинуть браслет оказались бесплодными. Под струёй тёплой мыльной воды звенящая штуковина только отмылась, заблестела, но не снималась с руки. Вера пошла в кладовку за кусачками, надеясь покончить с украшением зверским способом. После нескольких попыток перекусить металлический ободок поняла, что он не поддаётся, но упорствовала, уже не соображая, зачем ей так важно избавиться от дурацкой побрякушки. Острые лезвия кусачек притупились, не оставив на его поверхности ни следа. Теперь браслет выглядел нарядно, вот только колокольчики при всяком движении назойливо звенели. Хотя, если не придираться, звон их был мелодичным и даже успокаивающим. Почувствовав дикую усталость, плюнула и вернулась в ванную. Расслабившись в пенной, тёплой воде, не заметила, как заснула. Очнулась от сильного звона в ушах и невозможности вздохнуть под водой. Рука зацепилась за край ванны, колокольчики на браслете непрерывно звенели, к их звону прибавился ещё один – требовательный и резкий звонок телефона. Кашляя и выплевывая воду, выскочила из воды. Звонила Марго, узнать, всё ли в порядке, как настроение и не находит ли Вера, что Жорка зажрался и надо его посадить на диету. Вера прервала её.

– Марго, а какого чёрта ты звонишь на домашний? Я мокрая стою, ты меня из ванной вызвонила.

– Так мобильный твой молчит. Проверь.

Вера поплелась назад. Она помнила, что положила его рядом на полочку. Там телефона не оказалось. В рассеявшихся по воде пенных ошмётках появились прогалины. В одной из них просвечивало дно и тёмный прямоугольник затонувшего телефона.

– Марго, я утопила телефон!

– Хорошо, что только его. От тебя всего можно ожидать.

Вера выловила телефон, потрясла. Он был мёртв, а колокольчики на браслете опять зазвенели. Разглядывая руку, окольцованную странной вещицей, она замерла от нелепой мысли: а если это браслет, если это колокольчики на нём разбудили и не дали захлебнуться?

– Маргоша, ты веришь в чудеса? – спросила устало Вера.

– Как для себя – нет, а для чайников вроде тебя – вполне.

Встреча Нового года проходила, как всегда, в традиционно скучном, но уже родном кругу Маргошиной семьи и общих друзей. После боя курантов и шампанского хозяйка предложила гостям вспомнить самые странные события года минувшего, случившиеся с каждым из них. Когда дошла очередь до Веры, она продемонстрировала свой браслет, поведав о его странностях. У всех тут же возникло желание доказать, что браслет снимается запросто, и нет никакого чуда, всё дело в трении, сопротивлении, расширении, просто надо знать секрет. Марго рассматривала в лупу браслет, и никак не могла взять в толк, как при таком зазоре между кожей и внутренней поверхностью, его невозможно снять. Гарик, муж Марго, предложил поставить на кон бутылку шампанского: кто снимет с Верки браслет, тот победитель. После многих попыток и советов стало понятно, что легче отрезать Вере руку.

Марго отвела подругу в сторону и, выкатив свои прекрасные тёмно-карие, всегда немного грустные армянские глаза, начала допрос по поводу контактов во время путешествия, а именно – не ходила ли Вера к таиландским колдунам; не они ли надели на неё этот браслет? Что, если бомжиха ей просто привиделась? Тогда Вера предложила сходить в переход, где обитала так называемая Звезда. Правда, не факт, что они её там застанут.

Выбрались из дому только на второй день празднований. Звезды в переходе не оказалось. Продавцы киосков на вопрос о лысой бродяжке пожимали плечами. Полицейский, который дежурил неподалёку, тоже не понимал, о ком идёт речь, но поинтересовался, в чём проблема, не совершала ли та, кого ищут, что-то противозаконное. Подруги прошлись несколько раз по подземному переходу, пробежались по соседним улочкам, заглянули на детскую площадку. Марго эта история быстро надоела и она, запрыгнув в машину, послала Вере на прощание воздушный поцелуй. За суетой как-то вылетело у Веры из головы, что Жорику надо купить еду. Она поплелась в магазин и на обратном пути, спустившись в переход, заметила, что полицейский грубо подталкивает к выходу ту самую Звезду. Раздумывая, стоит ли сейчас вмешаться, Вера наблюдала за безобразной сценой. Полицейский чертыхался, держа женщину за шиворот разодранной куртки, а она хохотала, как вдруг, повернув голову, заметила Веру и приветливо помахала рукой. Вера сделала вид, что торопится, что всё это не имеет к ней никакого отношения и поспешила уйти. Выйдя на воздух, и отметив про себя, что как-то невероятно быстро стемнело и серый ландшафт уже заштрихован чернильными тенями, она направилась к дому. Собираясь перебежать ещё одну неширокую улочку, остановилась, услышав поблизости звон колокольчиков. Звезда стояла рядом. Вера, протянув окольцованную браслетом руку, спросила:

– А как он снимается?

Бродяжка снова расхохоталась и, сняв с руки, протянула ей ещё один серебристый обруч.

– Ну уж нет, спасибо, – возразила Вера, – Мне бы от этого отделаться. Откуда они у тебя? Что за ерунда? Не согнуть, не разрезать…

Неожиданно Звезда затихла, собираясь, похоже, опять всплакнуть. Теперь пришла очередь улыбнуться Вере: очень уж забавно гримасничала эта несчастная. Даже в сумерках Вере удалось разглядеть, что женщина молода, меньше тридцати, а раньше казалась старухой из-за худобы и мешков под глазами.

–Ты говорить-то умеешь? – спросила Вера, вглядываясь в её осунувшееся лицо.

Девушка утвердительно кивнула.

– Почему тогда молчишь?

В ответ она высунула странной формы короткий язык. Изобразив пальцами режущие ножницы, вздохнула.

– Ужас какой! Кто тебя так?

Неопределённый жест рукой дал понять, что где-то, кто-то, когда-то, но это смешно, потому как опять засмеялась.

– Знаешь что, – сообразила Вера, – Давай ты возьмёшь назад свой подарок, браслет этот. Ведь ты точно знаешь, как он снимается. Сняла же ещё один со своей руки. Может, в каком-то из колокольчиков застежка, а я её не заметила? Я тебе за это дам поесть, вещей хороших вынесу… А хочешь денег? Много, конечно, не смогу. Тебе же нужны деньги?

Девушка затрясла головой. Это она сделала как-то очень знакомо, слегка наклонив голову, словно набычившись, словно на лбу у неё рожки. Потом подняла глаза, обесцвеченные сумерками, и улыбнулась, обнажив широкую щель между передними зубами. «Совсем как Костя улыбается и головой мотает», – подумала Вера и замерла, вспомнив упрёки Марго: ладно мужиков, а теперь вот и эту девку больную с ним сравниваю! Права Марго – с этим надо что-то делать…

Вера сунула руку чуть ли не к самому носу Звезды.

– Пожалуйста, сними. Я обещаю, что буду надевать его тогда, когда мне самой захочется, хорошо?

Та, тяжело вздохнув, нажала на браслет, и он, легко отщёлкнувшись, упал в грязный снег. Пока Вера искала его, девушка успела выбежать на дорогу, ведущую к переходу. Из-за угла на дикой скорости вылетел старый минивэн, располосовав темноту светом одиночной фары. Глухой звук удара, скрежет и жалобный крик заставили Веру броситься на помощь. Звезда лежала неподвижно, раскинув руки. Автомобиль дал задний ход и, рванув с места, объехал жертву, скрывшись за поворотом. Вера кричала ему вслед, грозила, но без толку. Конечно же, не запомнила номер, да и не могла бы толком объяснить, что за марка машины – всё произошло очень быстро. Склонившись над телом, она облегчённо вздохнула: девушка была жива. Вера набрала номер скорой.

До Марго она дозвонилась уже из больницы. После глубокомысленного замечания подруги, что лучше иногда потерять, чем найти на свою голову, что вечно она создает проблемы на пустом месте, приготовилась ждать, зная, с кем имеет дело. Уже через полчаса Марго стояла рядом с Верой в приёмном покое.

В целом травмы были небольшие: пара сломанных рёбер и никаких внутренних повреждений. Конечно же, документов у Звезды не оказалось. Докторам и полиции надо было установить личность потерпевшей. Говорить пациентка не могла; ей протянули бумагу. Вместо того, чтобы написать свои имя и фамилию, она принялась что-то чиркать, закрашивать, и через несколько минут показала картинку. Вера охнула – она узнала это место. Неделю назад в Таиланде своими глазами видела и ходила вокруг храма Ват Арун, рассматривая его ажурную облицовку из фарфоровых тарелочек. Рисунок был сделан талантливо и невероятно быстро. Шепнув на ухо Марго, что девушка, скорее всего, побывала там, откуда Вера недавно приехала, предложила выйти.

Они стояли на улице. Под фонарём роились белые снежные мухи, и, не долетая до земли, превращались в мокрое ничто. Марго втянула носом влажный холодный воздух и резко выдохнула:

– Ты совсем сошла с ума или притворяешься? Что значит «забираешь её к себе»? Ты даже не имеешь понятия, кто она такая! А то, что психованная, не видно? А запах, вши – ты проверяла? Это опасно, Вера! И потом ещё не факт, что она к тебе захочет. Врачи сказали, что удерживать её не будут. Ей, правда, лежать надо – на ребра гипс не поставишь.

Втянув голову в плечи, Марго демонстративно отвернулась, продолжая бухтеть: «Совсем охренела ты, Верка! Мать Тереза нашлась, твою мать…».

– Подожди ты, не кипятись. Неужели не понятно, что не подзаборная она, что жила как человек, даже, вот, в Таиланде побывала. Ты видела этот рисунок? Её точно этому учили. Ты так можешь? И я не смогу. Надо с ней поговорить без врачей. Я уверена, она нам скажет, кто и откуда.

– И что это тебе даст? Ну, узнаешь…

– А может, разыщем её родню. Она потерянная, а не конченая – это большая разница.

– Ладно, пошли. Только обещай, что сначала с врачами обсудишь, опасно или нет, в смысле заразы. Пусть хотя бы ночь подержат, продезинфицируют…

Кровать Звезды была засыпана кусочками бумаги разной величины. Она старательно разрывала её на всё более мелкие части и на каждой пыталась что-то изобразить. Где позволял размер – улочки и дома, а на тех, что поменьше – просто цветок, либо какие-то знаки и загогулины. Марго удивлённо перевела взгляд с картинок на девушку:

– Ну ты даёшь, художница, где ж ты так научилась? Талант!

Опять у Веры защемило сердце, когда разглядела щербатую улыбку, которой одарила их девушка. Неужели Марго не заметит? Ну, ведь, точь-в-точь рот как у Костика. Теперь Вера буквально приклеилась взглядом к вспотевшей лысой голове, к покрасневшим векам вокруг синих, как у Кости, глаз. Марго продолжала выспрашивать со свойственным ей артистизмом и вкрадчивой мягкостью. Умела влезть в душу, когда хотела.

– Это Таиланд, правда?

Звезда кивнула.

– А ты там давно была?

В ответ неопределённый жест плечами.

– Сама ездила или с друзьями?

Неожиданно Звезда произнесла: «ама», что, конечно же, означало: «сама».

Подруги переглянулись. Это было её первое слово и, к тому же, вполне осмысленное. Окрылённые успехом, пошли дальше.

– Меня зовут Марго, это Вера. А тебя как?

– И-а.

Марго переспросила

– Ира?

Девушка отрицательно мотнула головой.

– Инна?

Опять мимо. Все перечисленные имена, начинающиеся на «И», были отвергнуты, но ей нравилось игра и было видно, что она готова это делать до бесконечности. Марго вовремя подсунула лист бумаги. Девушка написала на нём «Лина» и расхохоталась.

– Ничего себе, ты нас запутала, – подыграла хитрая Марго и, прищурив глаз, сказала:

–А вот фамилию угадывать не буду, никогда не отгадаю.

Но Лина уже завелась. Радостно подпрыгивая на кровати, дала понять, что умоляет продолжить. Надув щёки, вытолкнула из себя:

– Му-и-а…

– Мухина, что ли?

Лина удивлённо посмотрела на Марго, утвердительно качнув головой. Вере стало дурно. Это была Костика фамилия, которая могла стать и её тоже, если бы за неделю до свадьбы не произошло то, что произошло, если бы не Лерка…

Марго никак не отреагировала, даже не посмотрела в сторону Веры, скорее всего, не представляя того, что творилось у той в душе. Она бодренько понеслась дальше, пытаясь узнать, откуда у Лины эти удивительные браслеты с секретом, и добавила – уж не волшебные ли они? Она смешно рассказывала, как пытались их снять с Вериной руки, как ничто их не брало, как глупые женщины не нашли застёжку, и вдруг вроде, невзначай, поинтересовалась:

– А что ты маме на Новый год подарила? Тоже, небось, такой браслет? Я бы не отказалась.

То, что произошло вслед за этим, вынудило срочно вызвать врача: Лина рыдала, заламывая руки, билась головой о стену, начались судороги. Врач вкатил ей успокаивающее и снотворное, попросив оставить сейчас пациентку в покое. Он пообещал, что присмотрят за ней до утра, а потом можно забирать, если не сбежит, конечно.

Уже сидя в машине, Марго, наконец, заметила, что Вера подавлена и ведёт себя странно. Она истолковала это по-своему:

– Я же тебе говорила. А представляешь, если бы с ней такое началось у тебя дома?

Не поворачивая головы, Вера едва различимо прошептала:

– Она Костина дочь.

Машина, которая уже начала медленно отъезжать, резко остановилась.

– Совсем, что ли, трёхнулась? – заорала Марго. – С чего это вдруг? Только потому, что она Мухина? А я вот точно знаю, да и ты тоже, что их дочь назвали в честь Костиной мамы Полиной. При чём тут Лина?

– Она могла сама себя так называть. Тем более, что это имя знаковое.

– Блин, знаковое! Да уж, конечно, не поспоришь с несостоявшимся кандидатом наук по языкознанию. Что ни скажи, всё какие-то символы, значения. То ли дело мы – простые училки. И как тебя ученики терпят с таким багажом знаний, а главное – занудством? И что говорит твоя ономастика про Лину?

– В переводе с греческого Лина – «скорбная весть», с латинского – «сирена». Но в данном случае это, скорее всего, сокращение. Так часто бывает. Как самостоятельное, Лина не числится ни в православных, ни в католических святцах. Обычно за Линами скрываются Эвелины, Алины и, представь себе, Полины. Но неужели ты не заметила, как она похожа на Костю? У неё абсолютно его рот, улыбка, щербинка между зубов и манера качать головой…

Марго задумалась, повернула ключ зажигания. Внезапно перед глазами, визгливо скребя по стеклу, замелькали дворники. Подруги вздрогнули.

Что-то жалобно-зловещее было в этом звуке. Марго неожиданно вспомнила:

– А где тот браслет, ты его не потеряла?

Вера порылась в кармане, нащупав холодную дугу.

– Почему спрашиваешь? Думаешь, надо?

– Конечно. Колокольчики отгоняют злых духов. Кто из нас был в Таиланде? Вперёд!

Вера послушно просунула руку в кольцо браслета, ещё раз отметив странность его конструкции: надевается легко, без всяких застежек, а вот снять невозможно. Вот и сейчас не уверена, что сумеет найти застёжку.

Весь путь домой они гадали, сопоставляя факты, может ли эта девушка быть дочерью Кости и Леры, а значит и внучкой Нины Игнатьевны, на похороны которой никто из родственников не пришёл. Было решено с утра приехать в больницу и поговорить со Звездой по-другому: предложить помощь, крышу над головой, рассказать о том, что в молодости дружили с её родителями.

Всю ночь Вера, как ни старалась, не могла уснуть. Как только закрывала глаза, так попадала в круговерть воспоминаний. Они были такими яркими, словно вчера наступило первое сентября – последнее для их выпускного класса. Запахи мастики и свежей побелки, букеты, сваленные на учительском столе, от них горький дух ненавистных астр, дурацкий белый передник со спадающей шлейкой и кружевная стойка-воротничок, немилосердно натирающая загоревшую шею. Завуч заводит в класс высокого русоволосого парня. Даже с пятой парты у окна, где сидят неразлучные подруги Вера Лебедева и Маргарита Погосян, видно, что у новенького глаза какого-то невероятно синего цвета. Парня зовут Константин Мухин. Его усаживают на галёрку. Это временно – скоро он сам будет выбирать, где и с кем сидеть, а учителя терпеть его выходки и натягивать отметки, чтобы не дай бог, министерский сынок не остался без медали. Вера тоже шла на медаль, но если бы кто-то тогда сказал: «Отдай медаль Мухину», отдала бы не задумываясь, даже не спрашивая, за что. Как только Мухин пересел за парту перед Вериным носом, уроки для неё превратились в навязчивое разглядывание его спины, шеи, волос. Марго постоянно шипела на ухо: «Прекрати выпадать в осадок!», но Вера влюбилась смертельно, без всякой надежды на взаимность. И вдруг – о чудо! Костя выбрал из всего класса именно Веру – любимицу учительского коллектива и вечную круглую отличницу. Сначала, как водится, она стала объектом задираний и колкостей, потом провожаний до дома, танцев на школьных вечеринках и, наконец, тайных свиданий. Почему смазливый баловень судьбы вдруг увлёкся далеко не первой красавицей, было загадкой для всех, а печальнее всего, что и для Веры тоже. Она воспринимала их отношения как подарок, которого недостойна: стеснялась своих прыщиков на лбу; обкусанных ногтей; маленького роста и большой груди. Костя никогда не говорил, что Вера красивая, просто однажды признался, что любит, вот и всё. Что именно в ней любит, не объяснил, а знать так хотелось! Уже на вступительных экзаменах в университет стало ясно, что Вера беременна. Костя спокойно, даже с некоторой мужской гордостью воспринял новость и предложил расписаться. Поспешность, с которой ребята собирались оформить отношения, не понравилась Костиному отцу – он почти не сомневался в истинных причинах такого «пожарного» решения, хотя против Веры ничего не имел: хорошая девочка, золотая медалистка, не то что сын – даже до серебра не дотянул, хоть все вокруг старались. Ещё ему не нравилось, что Костя собирался на филологический в МГУ вслед за Верой. Ну что это за специальность для мужика?

Заявление в ЗАГС было подано втайне от всех. Их должны были расписать в сентябре. Неожиданно Костю зачислили на вечерний журфака, о котором он даже мечтать не мог с его оценками и сумасшедшим конкурсом. Кроме журфака добрый папочка организовал ещё и две путёвки в Варну в летний студенческий лагерь. Вторая путёвка предназначалась не для Веры, а для дочки папиной любовницы. Костю попросили «присмотреть» в лагере за юной красавицей, актрисой, а теперь студенткой университета. Так появилась Лера. Она действительно в детстве снялась в небольшой второстепенной роли. На съёмочную площадку попала с маминой подачи. Директору киногруппы Нине Игнатьевне Войской хотелось сэкономить. Чего раздувать смету за счёт несовершеннолетней актрисы, которой полагается воспитатель? Она предложила попробовать на роль собственную дочь. Оказалось, что Лера вполне органична, и режиссёр остался доволен. Больше сниматься в кино Леру не приглашали, но окончив школу, она вдруг решила поступать во ВГИК. Там, на первом же экзамене, провалилась – никакие связи не помогли. Пришлось согласиться «перекантоваться» годик в университете на филфаке, где был надёжный блат у маминого любовника, а потом опять поступать на актёрский всё равно куда, либо во ВГИК, либо в театральное. Лера была принята на филфак, а потом умотала с Костиком, сыном того самого любовника, на Золотые Пески.

Из Болгарии Костя вернулся загорелым, весёлым, счастливым. Нащёлкал уйму фотографий с морскими пейзажами. На некоторых фото рядом с ним позировала белокурая красотка в сомбреро. На Верин вопрос: «Кто такая?», отмахнулся, сказал, что «подшефная» – дочь одной папиной знакомой. Вере захотелось уточнить, в чём заключалось Костино шефство над ней, на что получила в ответ: «Только не надо этого. Не вздумай ревновать. Тебе вредно». Он всё время прикладывался ухом к её животу и балдел от мысли, что там живёт кто-то, похожий на него, а главное – им сделанный. О предстоящей свадьбе помалкивал, но и жениться не отказывался. Начались занятия в университете, и оказалось, что они обе – Лера и Вера, будут учиться в одной группе.

То, что Лера и Костя переспали, Вере донесли сразу. Рассказывая сокурсницам о классно проведённом лете, о клёвом парне Косте Мухине с журфака, с которым провела «горячий» месяц на Золотых Песках, Лера обмолвилась, что родители теперь хотят их поженить, что Костя не против, но вот она сама не уверена, стоит ли. Её мечта стать актрисой, а семейная жизнь – тоска, да ещё, не дай бог, дети…

Марго тогда взбесилась, не веря ни одному её слову, и заставила Веру объясниться с Костей, который повёл себя странно: вину не признавал, но и не отказывался, шутил, прикалывался. Его забавляла вся эта «Санта Барбара». Если предстоящее бракосочетание Кости и Веры так и оставалось для всех тайной, то беременность скрыть не удалось – Марго сразу заподозрила неладное, заметив, как выворачивает наизнанку подругу от запаха жареной рыбы в студенческом буфете, испугавшись при этом так, как если бы узнала, что у подруги не беременность, а чума. Услышав, что Костя этому рад, не поверила ни одному слову, но Вера была абсолютно спокойна, что обнадёживало, но только до того момента, пока не закрутилась вся эта «мыльная опера» с Лерочкой Войской. Чтобы спасти подругу, Марго готова была пойти на крайние меры: обнародовать правду, проучить Лерку, написать письмо родителям Костика, да много чего ещё, только Вера не позволила. Она решила, что свадьбы не будет, а главное – не будет ребёнка. Ничего никому не сказав, за день до бракосочетания, сделала аборт. Почему? А просто Костику назло. Это «назло» едва не стоило ей жизни.

Даже сейчас, когда уже всё отболело и нет в живых Леры, её мамы, Костиного отца, эти воспоминания вызывают тошноту и стыд. Невероятный, чудовищный стыд.

Вера села на кровати, подобрав под себя ноги и набросив одеяло. Колокольчики на браслете уныло звякнули. Она поёжилась, её знобило. Кот недовольно спрыгнул на пол, так и не примостившись на ночь возле беспокойной хозяйки. За окном завывал ветер, похожий на тот, что слышала в больничной палате гинекологического отделения двадцать с лишним лет назад. Ей пришлось пролежать там почти неделю. Во время аборта произошла перфорация стенки матки, началось внутреннее кровотечение. Удалось вовремя подключить хирургов. Жизнь спасли, но вынашивание детей стало невозможным. Вера больше всего на свете боялась огорчить маму, а получилось, что стала причиной её болезни. От слёз, переживаний, от непонимания, почему всегда такая правильная и послушная дочка такое натворила, она слегла с сердечным приступом, а Костя так и не понял, зачем Вере всё это понадобилось. В тот день он был в ЗАГСе и даже кольца купил… Когда узнал, что на самом деле произошло, обозвал Веру убийцей. Ушёл, хлопнув дверью. Не пожалел, не утешил, просто выбежал из больничной палаты. С той минуты она взвалила на себя всю вину за несостоявшуюся семейную жизнь, неродившегося ребёнка, загубленную любовь, вот и тащит этот груз уже столько лет. А что Лера? Она ведь не врала про Болгарию, просто о связи Кости и Веры была, что называется, ни сном ни духом. Потом, конечно, пошли слухи, и её вечно круглые, как у куклы, глаза, ещё сильнее округлялись при виде Веры.

Окончив первый курс филологического, Лера поступила во ВГИК и вышла замуж за Костю. Правда, актрисой она так и не стала. Кто-то рассказывал, что она чудовищно растолстела после родов, кто-то утверждал, что причина была в болезнях ребёнка, из-за которых пришлось бросить институт, но больше никогда Вера её не видела ни в жизни, ни на экране, да и не хотелось. А вот Костю иногда удавалось высмотреть в толпе студентов, а потом на фотографиях в газете, куда его устроили работать корреспондентом, и всё ждала…

К утру навалился сон – пустой, тяжёлый, без сновидений и отдыха. Вера выскочила из него одуревшая, как после пьянки. Под ухом жужжал новый мобильный, на котором ещё с вечера был отключен звук. Марго уже подъезжала, успев позвонить в больницу, где ей сказали, что никакой Мухиной у них нет. Она возмущалась – ведь вчера сообщили врачу имя и фамилию, да ещё и сунули денег санитарке. Может, новая смена и они не в курсе…

Действительно, никакой Мухиной в больнице не оказалось. На кровати, где она ночевала, не было одеяла, не было и казенного больничного халата, в который её, как утверждала санитарка, обрядили после купания.

– Сбежала, паршивка, – сокрушалась она. – Как проскочила мимо охранника, ума не приложу? Спала тихонько, сама видела, а под утро сбежала. Вот рюкзачок с её барахлом. Вам отдать, или сразу на помойку? Воняет страшно.

Вера стояла в ступоре, не говоря ни слова, а Марго, махнув рукой, распорядилась:

– Выбрасывайте, конечно.

Но вдруг Вера ожила и ухватила мешок:

– Нет, отдайте мне, надо всё пересмотреть, вдруг найдём зацепку, где её искать. Не могла же она далеко уйти в халате. Мороз на дворе. Как же это?

– Так одеялом прикрылась, – ворчала санитарка, – Стибрила, между прочим, больничное имущество. А кто платить будет?

Вера без разговоров сунула ей деньги и подхватила вонючий мешок. Марго приказала бросить его в багажник, пояснив, что игры в Шерлока Холмса, пожалуйста, без неё. К этому дерьму она не прикоснётся.

Дома, вытряхнув из рюкзака содержимое, Вера пересмотрела каждую тряпочку. Их было немного: несколько засаленных маек, спортивные рейтузы, дырявый свитер. Никаких наводящих предметов вроде ключей, записок, тем более, телефона… В одном из отделений нашла сплющенный леденец, одноразовую бритву с прилипшими волосками, огрызок косметического карандаша и странный диск на цепочке, напоминающий брелок. Может, когда-то к нему и был пристегнут ключ от дома, которого эта девушка лишилась. Брелок был липкий, грязный, в пол-ладони. На одной, слегка вогнутой стороне, виднелся рисунок, напоминающий цветок с красным камешком по центру, а с другой стороны – круг с иероглифами и двумя сдвигающимися рычажками, которые залипли намертво. Вера намочила салфетку и попыталась оттереть изображение. В том, что этот диск тоже привезен из Таиланда, она уже не сомневалась – он очень напоминал по форме и рисунку фарфоровые блюдца, которыми был отделан храм Ват Арун. Процедуру оттирания и обмывания пришлось повторить несколько раз, и в одну из попыток красный камешек внутри цветка ожил, утопившись под нажимом пальца. Это была кнопка, которая запускает механизм внутри диска, но если бы только механизм! Красная кнопка неожиданно запустила жизнь Веры по абсолютно другой траектории.

Едва усмирив дрожь в руках, Вера схватилась за телефон. На язвительный вопрос Марго, как обстоит дело с дедуктивным анализом кучи дерьма, Вера завыла. Ничего не говоря, она поднесла к трубке телефона тот самый «брелок». Эта штука оказалась диктофоном с записью Лериного голоса. Марго затихла, а через минуту уже орала, чтобы Вера не смела ничего без неё трогать, а то вдруг сотрёт всё к чёртовой матери, знает она её технический идиотизм! Ещё Марго успела прокричать, что уже садится в машину и скоро будет…

Вера с испугу нажала красную кнопку.

Первым делом Марго внимательно изучила устройство брелка. Ей удалось открыть заднюю панель. Надежда, что найдётся флэшка, которую можно установить в компьютер, не оправдалась, зато был найден регулятор громкости. Странно, но отсутствовала опция перемотки: это означало, что придётся слушать всё подряд. Удивительным было то, что батарея не умерла, из чего можно было сделать вывод: записи не больше полугода и штуковину редко включали. Возможно, записано прямо перед Лериной смертью.

– Ну что, попробуем? Готова?

Вера присела на диван и замотала головой:

– Знаешь, как страшно было! Нажала, а оттуда она, с хрипотцой, но еле-еле выговаривая: «Привет всем…». Этот голос не перепутаешь, ты же помнишь. Сама маленькая, худющая, а говорит, как поёт – из груди звук идёт: глубокий, бархатный. Всегда мне в голову приходило дурацкое сравнение с мультяшным мышонком, которого озвучивает львица…

– Да ладно, львица! Лерка ржала, как лошадь, и мужикам это нравилось. В ней было то, от чего у них крышу сносит: сумасшедшая сексуальная энергетика в каждом жесте. Это я тебе как режиссёр по второму образованию говорю. Она просто могла сидеть, качая на большом пальце спадавший туфель, а глаз было не отвести. Я сама на это попадалась, представляя, как запросто мужская ладонь обхватывает её тонкую щиколотку, и всё прикидывала – а я смогу обхватить? Что ты на меня так смотришь? Про тебя такого в голову не приходило. Ты ведь ничего, кроме соперницы, в ней не видела. Слушай, а помнишь того кубинца, который за Леркой увивался? Он к нам в студенческий клуб ходил. Педро, кажется, звали? Она его Печкиным называла, прикалывалась. А если честно, от них такой разряд шёл, стоять рядом страшно было: «Не подходи, убьет!». Зуб даю, она с ним спала, а на Костика нацелилась замуж…

– Хватит, давай слушать, – раздражённо перебила Вера, – Страшно конечно, но может быть, поймём, как её дочь оказалась на помойке, да ещё с отрезанным языком…

Марго нажала красную кнопку.

«Привет всем», – произнёс хриплый тихий голос. Потом тяжёлый кашель, через паузу продолжение: «Вот, например, самоубийцы пишут предсмертные записки, в которых успевают признаться в любви всему миру и попросить у него же прощения за то, что оказались тут лишними, а безнадёжные больные вроде меня медлят, сомневаются, цепляются за каждую соломинку. Как вдруг – бах, и уже не до писем – только бы не возвращаться в сознание, не чувствовать боль. Тогда и жалеешь, что вовремя не успела сказать: прошу никого не винить в моей смерти…».

Голос затих, но запись, похоже, не остановилась. Кроме тяжёлого дыхания никаких других звуков не было слышно. Марго ёрзала на диване, сдвинув рычажок громкости на максимум. Следующая фраза резко ударила по ушам: «Кого винить, если болезнь неизлечима?». Тут же быстро убрала звук:

«Но они стоят рядом и чувствуют, постоянно чувствуют свою вину, словно чего-то не так сделали, чего-то недодали… Семья, дорогая, всё нормально. Теперь нормально. Что было раньше – не считается. Мы жили так, словно бессмертны. А как по-другому? Бессмертные уверены в себе, в завтрашнем дне, в разумности мироустройства. Они знают, что завтра для них опять взойдёт солнце, и нет оснований в этом усомниться. Я тоже когда-то была бессмертной. А теперь не исключено, что в процессе наговаривания могу забыть, что, собственно, собиралась сказать: теряю смысл и цель любого, даже самого простого действия. Доктор говорит, что это из-за метастазов. Они перебрались из груди в позвоночник, потом в шею, а теперь микроскопическими спорами отравляют мозг. Наверное, правильнее было бы сказать: «Дорогие мои, поздравляю вас со своей кончиной, отдыхайте». Только вот врачи не дают. Тянут резину, хотя уже точно знают: оперировать нельзя, а химия не работает. Слышала, а может, показалось, как вы шептались у кровати: «Врач сказал, что до конца месяца… и всё… надо готовиться…». И слёзы, слёзы… Родные мои, отпустите! На самом деле, мне всё легче и радостней. Соседку по палате прикатили после уколов в позвоночник. она стонет в забытьи…».

Марго, не останавливая записи, согнала на пол вскочившего на колени кота. Он недовольно мявкнул и, заметив, что никто не обращает на него внимания, истошно заорал.

– Вот зараза, – шикнула на него Марго, – Уймись ради бога! Из-за тебя пропустили кусок. О чём она говорила? Блин, перемотки ведь нет. Давай остановим.

Она нажала кнопку на диске, а потом запустила опять. Оттуда послышалось:

«Привет всем».

Марго замахала руками:

– Нет, только не это! Опять сначала. Что делать? Мы даже не знаем сколько часов придётся слушать. Бред какой!

– Уймись, пожалуйста, – попросила Вера. Хочешь, заткни уши.

– Ещё чего.

Голос Леры был глухим, тяжёлым. Она часто кашляла и задыхалась. Слушать повторно всё это было невыносимо. Наконец они дошли до места, на котором остановились:

«Соседка улыбается во сне – милая пожилая женщина, совсем одинокая. Ей легче – никто не удерживает. Вот бы так с улыбкой умереть. Мысли путаются опять. На бумаге не становятся яснее. Хорошо, что Полинка вернулась из командировки и привезла эту штуковину, похожую на блюдце. Теперь можно не писать, а наговаривать. До чего прогресс дошёл: маленькая такая пластиночка, а ты, хоть сутки не умолкай, всё поместится. А главное – от вас, моя дорогая семья, ни слова наперекор».

У Марго зазвонил телефон; дочь по какому-то пустячному поводу, но ясно было – это надолго. Пришлось опять остановить запись. Вера нервничала, начала обкусывать ногти, чего давно не делала, сумев однажды избавиться от дурацкой привычки. Наконец Марго закончила разговор. «Так на чём мы остановились?» – спросила она почти равнодушно. Вера с удивлением на неё посмотрела. Марго поймала недовольство в её взгляде.

– Успокойся, я сочувствую. Просто быстро переключаюсь и сбрасываю ненужную информацию и негатив. Врубай.

Вера нажала кнопку, но запись опять началась сначала.

– Ох, забыла! – завопила Марго, – Не хочу! Мы так головой поедем. Давай отложим до завтра. Мне домой надо.

– Иди.

– Я придумала! Надо сделать дубль записи на айфоне. Ты сиди слушай, или даже не слушай, а просто включи рекордер на телефоне. Получится дубль, которым сможем оперировать, ненужное проматывать, а важное несколько раз повторять.

– Для меня всё важно, – поджала губы Вера. – Завтра созвонимся.

Вера выключила свет, легла на диван, укуталась пледом. Её знобило. В третий раз всё началось сначала: «Всем привет!». Вера зарыдала. Из другого времени и реальности доносились слова:

«Фотографировались. На этой или как скажут потом „на последней фотографии“ семья стоит стеной, тесно прижавшись друг к другу, вокруг умирающей именинницы. Сплотились, подтянулись: „Все на борьбу с болезнью!“. На самом деле, дорогая семья, вас объединил страх. Каждый из вас задаёт себе похожие вопросы: „Лерка тут с нами, или уже нет? А потом, когда уйдёт, что будет?“. Вам очень не хочется менять свои привычки, мысли, планы, оказавшись один на один друг с другом. Каждый из вас любил меня для себя и не любил для другого. Мама, ты не уставала повторять: „Куда твои глаза глядели? Твой Костя полное ничтожество!“. Последнее слово ты всегда произносила с эдаким змеиным шипением. Костик, ты тоже прав: „Твоя мама – хроническая идиотка. Не понимаю, как ты умудрилась вырасти нормальным человеком?“. Доченька, и ты, конечно же, имеешь право с нами не разговаривать. Сегодня 20 августа. Этот день можно проехать, хотя когда-то, во времена бессмертия, он считался важным – день рождения. Полинка подарила браслет с колокольчиками, они так чудно звенят, и сама такая звонкая, радостная, как серебряный колокольчик. Показывала наброски тайских орнаментов для ресторана. Чудо! Доченька моя, прости нашу глухоту и тупость. Никто не подозревал, что это болезнь, а не плохой характер. Так были воспитаны: „Пионер – всем ребятам пример. Будь готов – всегда готов! Утро красит нежным светом…“. А ты задёргивала наглухо шторы, натягивала на голову капюшон и не могла встать с постели раньше полудня. Ночами не спала, маялась, курила до одури, подвывая и качаясь, как еврей на молитве, воткнув в уши наушники с бесконечным, тупым рэпом. Потом ушла из дому, выбросила мобильник, сумку со всеми документами и кошельком. Искали тебя долго. Нашли у бомжей – полуголую, грязную, ничего не соображающую. Врачи поставили диагноз: острый психоз на фоне клинической депрессии. Прости, нет сил об этом… Сейчас передохну».

Запись остановилась. Вера ждала. Прошло минут пять гробовой тишины, потом десять. Вера заволновалась, потрогала диск – он был горячим. Решила ждать, сколько понадобится. Прошёл час, другой – тишина. Неожиданно для себя уснула. Спала до утра глубоко, без сновидений, как в чёрную дыру провалилась.

На рассвете тяжело пробудилась, голова трещала. Диск молчал, а телефон полностью разрядился. Еле передвигая ноги, она пошла в ванную, по дороге поставив телефон на зарядку. Сквозь шум воды вскоре услышала злобное мяуканье. Кот сидел на столе, пытаясь сбить лапой болтавшийся на шнуре зарядки айфон. Вера наорала на паршивца. Жорик огрызнулся, зашипев в ответ. На индикаторе телефона значилось, что на нём пять часов записи. Вера как-то вдруг почувствовала дикую усталость, словно не спала всю ночь. Надо было звонить Марго. Больше оставаться один на один с чужим горем она не могла.

Теперь запись можно было слушать с любого места и, если надо, по многу раз.

– Молодец, что телефон не выключила, – похвалила Марго с порога, – Давай, включай.

Голос Леры на этот раз зазвучал мягко, с теплом и любовью:

«Полиночка, ты толком ничего не помнишь, и это твоё спасение. В твоём сознании всё, что происходило, предстало как яркое приключение. Ты несла восхитительную чушь про время, которым могла управлять, про космические дыры в твоей голове. Сидя на больничной койке, ты не выпускала карандаш из рук, нащупывая в темноте путь, хорошо знакомый великими художникам: то ли лестницу в небо, то ли ступеньки в ад. Лечили тебя долго. Оказалось, что достались тебе по наследству паршивые дедушкины гены. Кто знал, что алкоголизм Костиного отца следствие психической болезни. Твой дед Василий Петрович Мухин, сначала запил, а потом не справился с тяжелейшей депрессией, когда бабушка Нина выкинула его. Она любила уточнять: «Под зад коленом», а он выстрелил себе в рот из охотничьего ружья. Не будь его воли, не завертелась бы наша с папой семейная жизнь. Это он придумал отправить нас в Болгарию, чтобы не допустить свадьбы с Верой Лебедевой – моей сокурсницей. Хорошей девушкой, отличницей, но, как тебе сказать…».

Вера дёрнулась, потянулась к телефону. Марго шлёпнула по руке.

«…скучная она и слишком принципиальная. Какое-то идиотское подростковое упрямство и самоотверженность. Костя сам от неё убежал, уводить не пришлось. Правда, как-то по пьяни вдруг признался, что любил Веру, что она ждала ребёнка, но из-за меня аборт сделала. Не знаю, правда ли это или просто хотел боль причинить. Даже если это так, нет моей вины. Знала бы, послала бы его к чёрту, и тебе не пришлось бы мучиться с гнилыми генами. Полиночка, доченька моя, ты молодец. Совсем как барон Мюнхгаузен, сама себя за волосы вытянула из пропасти, в которой нет дна – всю жизнь можно падать. Ты вернулась к жизни, а я уже нет. Наверное, тогда и завертелось по новой колесо самоуничтожения: опять на том же месте опухоль, а дальше только страх, выжигающий всё живое внутри. Страх не за себя, за тебя, моя родная. В какой-то момент я поняла, что умирать не страшно: страшно жить».

На голос наложился какой-то посторонний звук вроде разбившегося стакана, потом недолгая тишина, шорохи, хлопнувшая дверь, чей-то визгливый окрик: «…зачем стакан брала? Доктора…, позовите доктора…».

Запись остановилась. Долгая пауза – и опять с того же места:

«…Страшно жить. Мама, сегодня ты приходила. Плакала тихонько, но я услышала. Крепко ты сдала за мою болезнь, совсем старенькая стала. Даже после гибели твоего Васи так много не плакала. Глупая у тебя дочь. Всю жизнь считала себя нелюбимым ребёнком. А потом не могла тебе простить, как ты, поджимая губы, сквозь зубы цедила ядовитые упрёки в адрес Полинки, повторяя, что „яблоко от яблони“, что внучка наркоманка и проститутка, а Костя конченый алкоголик. А ведь он тогда ещё держался, ещё не запил, не ушёл в сторону. Попросту спрятался. Ходил рядом, сидел рядом невидимкой – бессловесный, непроницаемый, отстранённый. Сработала самозащита. У вас сработала, а моя сломалась. Вы не виноваты. Это я сама. Вот вспомнила почти мистическую историю, которая приключилась со мной перед тем, как свалилась окончательно. Два года назад нам пришлось разъехаться. Мама, ты заявила, что больше не можешь с нами жить и перебралась в квартиру-кормилицу, которую тебе завещал дед Вася. Ты сначала там жить не хотела, решила сдавать, а потом взбрыкнула и переехала, но жить на одну пенсию у тебя не получалось, но речь не об этом. Позволь мне выговориться. Этого практически не случалось в диалогах с тобой. Слушать ты не умеешь не потому, что бессердечная – нетерпеливая. Мысль улавливаешь сразу и мгновенно реагируешь, не давая закончить фразу. Так было всегда: мы умолкали, ты говорила. Неудивительно, что груз недоговорённого, даже, скорее, не выговоренного, кажется причиной моей сильной одышки и невозможности набрать в грудь достаточно воздуха. Комок в горле, дыхательный спазм и глаза на мокром месте – это у меня с детства. От беззащитности или, правильнее сказать, от незащищённости. Синдром двоечницы, неудачницы-дочки перед супермамой. Ты сама много раз говорила, что ждала сына – хотелось по молодости угодить отцу. Потом желание делать хоть что-нибудь не для себя прошло навсегда. Рожала не ребёнка, а подарок любимому. Подарок не получился, но отцу понравилась его копия: сероглазая, с белёсыми тонкими волосиками – полная противоположность твоей смугло-чернявой породе. Отца почти не помню, ты ушла от него к другому мужчине, когда мне было всего три года, решив, что будет лучше для всех, если ребёнок забудет своего „кобеля-папашу“. Он завёл шашни с молодой ассистенткой в долгой киноэкспедиции на Урале. Добрые люди донесли, ты накатала письмо парторгу киностудии. Отца уволили: на одного фотографа меньше, делов-то, зато никто в твою сторону косо не посмотрел – такого, как ты, директора фильма, теперь это называется продюсер, надо было ещё поискать. Все режиссеры выстраивались к тебе в очередь. Победил самый сильный, далеко не молодой, но зато крепко заслуженный. Он позвал тебя замуж, и с тех пор, вплоть до его смерти, которая случилась достаточно быстро, ты почти ни с кем больше не работала. Не знаю, как сложилась бы моя жизнь с отцом, но за отчима тебе благодарна. Эдуард заменил мне всех, даже друзей, с которыми было не так интересно, как с ним. Удивительно, что мы оба робели перед твоей красотой. Помню, как вдвоём стоим перед зеркалом растерянные, неуклюжие и стараемся освоиться в новой нарядной одежде, которую ты приказала надеть на премьеру фильма. Эдуард в светло-сером замшевом пиджаке напоминает беременного слона, а я – кремовую куклу в оборчатом бледно-розовом платье. И вдруг за нашими спинами вспыхивает пламя. Это ты, наша красавица, затянутая во что-то кроваво-алое с золотыми искрами, стараешься справиться с копной смоляных волос, никак не желающих укладываться в ракушку на затылке. Мы теряем дар речи, боясь обернуться. Я первой выхожу из ступора и бросаюсь обнимать твои колени – выше не дотягиваюсь, мне нет и шести. Ты вскрикиваешь и отгоняешь меня, чтобы не помяла платье, зовёшь на подмогу бабушку. Бабуля уводит меня на кухню и наливает чашку киселя, приказав немедленно выпить, если хочу пойти в кино. Давлюсь крахмальной слизью, выплёвывая косточки, как вдруг одна вишенка падает с ложки на платье. Зная, что накажут за неряшество, стряхиваю её с оборки, как тут же разливаю на колени горячий чай. Бабушка быстро запечатывает мой рот ладонью и шепчет: „Не смей реветь, маму сейчас нельзя беспокоить“, но я рыдаю от невыносимой боли. На коленях вспухают пузыри, и холодная вода не помогает. До премьеры остаётся каких-то полчаса. Ты швыряешь в угол сумочку и в отчаянии произносишь: „Вот так всегда! Если куда-то собрались, значит, Лерка всё испортит!“. Эдуард вызывает „скорую“ и напрочь забывает про такси, которое приехало за нами, чтобы везти в Дом кино. Он усаживает тебя в машину, успокоив, что обязательно подъедет к окончанию фильма, а мы едем в больницу. Потом наступает утро вашего отъезда в Ялту, потом такие же утра, дни, вечера перед командировками в Киев, Ленинград, Москву. В квартире ещё долго пахнет твоими духами, и я вывожу потным пальцем слово „мама“ на запорошенной пудрой столешнице трельяжа. Бабушка всю жизнь, как попугай, повторяет: „Маму нельзя беспокоить“. Мои детсадовские болезни и успеваемость в школе расстраивают тебя. Бабуля лживо рапортует в письмах и телеграммах, летящих в разные уголки страны, о стопроцентном здоровье дочки, о хороших оценках, вкладывая в конверты фотографии беззубой девочки с букетом и бантом, потом угловатого подростка, а потом… В мои неполные пятнадцать уходят из жизни сначала бабушка, а потом Эдуард. Наконец я становлюсь твоей дочерью, но вовремя не усвоив законов игры в дочки-матери, мы обе начинаем их нарушать. Это потом, через два года, появится Василий Петрович Мухин – Костин отец как завершающий, но самый мощный аккорд твоей женской биографии. Твой необычайный дар блистательной стервозности расцветёт с ним на полную катушку, а я получу от вас в подарок мужа Костю, а от Кости – дочку Полину… Что-то я далеко ушла от истории, которую собиралась рассказать. Для этого надо выпрыгнуть из детства и прибавить лет тридцать, приблизившись к своему „ягодному“ юбилею. Прервусь ненадолго, передохну».

Вместе с наступившей тишиной комната наполнилась серым сумрачным светом зимнего дня. На часах был полдень, а за окном полумгла приближающегося снегопада. Вера включила настольную лампу. Свет под ней растёкся аккуратным кольцом, похожим на тарелку. Тени стали ещё гуще, а голос зазвучал ярче, словно сфокусировав последнюю энергию.

«Мама, после смерти твоего любовника и переезда пришлось чуть ли не каждый день тебя навещать: то давление подскочило, то упала на ровном месте, восьмой десяток – не шутка. И вот всякий раз, как я заезжала во двор твоего дома, мне на глаза попадалась симпатичная пожилая парочка. Она – сухонькая старушка в белом вязаном берете, он – седой, согнутый пополам старик на кривых ногах с палкой в трясущихся руках. Ступают осторожно, глядя под ноги, и курлычут что-то на ухо друг другу. Я сразу мысленно обозвала их „голубками“. Удивительным казалось то, что в какое время суток к тебе ни заезжала, они всегда выходили из дому. Однажды, в августе, перед днём рождения, заехав к тебе, припарковалась в очень неудобном месте – напротив детской площадки. Пробыла у тебя недолго, быстро растеряв остатки хорошего настроения. Выйдя из подъезда, мысленно продолжала спорить с тобой. Сама не заметила как села в машину, как завела её и резко дала задний ход. В последний момент ударила по тормозам, завидев в заднем стекле моих „голубков“ чуть ли не в метре от багажника. Выскочив из машины, окаменела. „Голубков“ не было, зато под задними колесам лежал помятый скутер, а его хозяин, мальчишка лет двенадцати, стоял рядом. Если бы не затормозила, то, он, летевший с соседней горки, угодил бы прямо под машину. Опомнившись, стала искать глазами моих спасителей, мелькнувших в заднем стекле так вовремя, но мальчишка тупо повторял, что никаких стариков тут не было. Помнишь, мам, как я вернулась тогда к тебе и попросила помочь найти эту милую пару, но получила в ответ закатанные глаза и зловещий шепот: „С ума сошла? Ты про Шишкиных, что ли? На кладбище они оба давно. Не к добру это, слышишь, Лерка. Срочно к врачу иди… Проверяйся… Покойники просто так знаки не подают. У Шишкиной вот тоже рак был. Но не твой, тяжелей. Она уже и не вставала, а Шишкин отказался её в хоспис сдать. Мучились оба страшно. Не знаю, правда или нет, но говорят, что он её придушил, а потом сам отравился… Может, враки, но странно как-то – чуть ли ни в один день умерли“. Проверяться тогда не побежала, даже думать не хотела. Всего год прошёл после операции. Чувствовала себя нормально. Какого-то разумного объяснения этой странной встречи с потусторонним миром в лице усопших Шишкиных у меня не нашлось. Но совсем недавно ты, Костя, опять напомнил мне историю этой семьи, принеся в дом диск нашумевшего фильма австрийского режиссера под названием „Любовь“. Я, посмотрев его, сразу вспомнила моих „голубков“ и в тот момент безоговорочно поверила слухам про их совместный уход. Конечно, Шишкин, бесконечно любя свою жену, помог ей уйти, и неважно, как ушёл сам. Просто ушёл… В тот вечер после фильма я спросила тебя, Костя, а мог бы ты, как Шишкин, меня спасти? Ты не понял моего вопроса и посмотрел как на слегка поехавшую головой: „Какой Шишкин? От чего спасать?“. Тогда я решилась попросить о помощи, ну, например, как в кино – подушку на лицо, и всё… Что ты ответил? Ты отшутился, что желание меня придушить у тебя возникает каждый день из-за моих глупостей и я никогда не вылечусь, если не буду верить врачам, которые назначили ещё одну „химию“, и вообще, что скоро человечество обязательно найдёт способ, как с этим бороться. В этот момент я поняла: ты меня не любишь. И про желание придушить – не шутка, но шуткой останется навсегда, и помощи от тебя не дождусь. Всё, как всегда, должна сделать сама, даже уколы. Ты боишься шприцов, крови и покойников.

Костя, а помнишь, как мы отметили нашу серебряную свадьбу? Невеста была лысой и бледной. Но, если честно, я себе тогда нравилась – стильно выглядела. Обнажившаяся черепушка оказалась идеальной формы, глаза выкатились на пол-лица, а кожа приобрела алебастровую прозрачность на лбу и ушах. Готика просто, но тебе, конечно, нравилась другая Лерка, в которую влюбился двадцать пять лет назад – сексуально неудовлетворённая, очень чувственная, недавно оставленная своим первым возлюбленным. Тому, первому, досталась незавидная роль репетитора семейной жизни. Ученица оказалась тупой, трусливой и бесхарактерной. Он быстро сбежал, поскандалив с потенциальной тещей, а я не бросилась догонять. И за тобой особо не хотелось бегать, просто удивляло, что после бурных болгарских каникул ты ушёл в „несознанку“. Вёл себя очень странно. Если правда про Веру, то понятно почему».

Вера опять попыталась остановить запись, но Марго стукнула её по руке:

– Не смей, держи себя в руках. Пора уже посмотреть правде в глаза и успокоиться.

«Когда ты впервые зашёл в дом с охапкой разноцветных, ненавистных мне астр, и театрально бросил их к ногам, мама в тебя влюбилась, произнеся сакраментальное: „яблоко от яблони…“, но тогда это в этой фразе заключался совсем другой, позитивный смысл. Вы с твоим отцом были в её вкусе: цветы – корзинами, шампанское – рекой, клубника – вёдрами. Умели пустить пыль в глаза. Было чем: красавцы, острые на язык. Папа – большой партийный начальник, сын – будущий журналист, денежки водятся. Про гнилую наследственность стало понятно потом, когда попёрли твоего отца со всех постов за беспробудную пьянку. Поначалу у тебя к спиртному тяги не было, был кураж: гитару в руки, девчонки в глаза заглядывают, ну как не выпить, и поехало… Еле дотянул до диплома, пошёл работать в третьесортную газету, полысел и накачал пивной живот. Очень скоро в материнских глазах появилось презрение. Она перестала кокетничать с тобой, а потом разговаривать. Семью спасло от разрушения появление на свет нашей Полинки. Все сбавили обороты и продолжили жить ради ребёнка, напоминая друг другу об этом, когда уже никаких доводов не находилось. Так и дожили до серебряного юбилея. Тебе захотелось отметить это как-то необычно. Придумал поездку на Кубу. Онколог предупредил, что после перенесённой болезни мне вредны буквально все радости, за которыми туда едут: солнце, алкоголь, кофе и сигарный дым. Я согласилась с его доводами, но не стала объяснять, что человеку важно опять всё это попробовать просто для того, чтобы захотеть жить.

То, что случилось с мной на Кубе, не объяснишь никому. Ты, который был рядом, всё видел, слышал, так ничего и не понял. Правда, однажды спросил: „Так у тебя что-то было с тем кубинцем, который топчаны по пляжу таскал? Вы же в одном университете учились?“. Ох, Костенька, было, и как! Да и, прости меня, повторилось прямо у тебя под носом, пока ты убегал на „кубинский массаж“».

Марго аж подпрыгнула:

– Ты слышала? Кубинец, тот самый, помнишь? Красавец. Я же говорила, что она с ним спала. Ну Лерка, ну зараза, так их всех.

– Да тихо ты, – возмутилась Вера, – дай послушать!

«Звали его Педро. Дурацкое имя, словно из какой-то мыльной оперы, даже стыдно было произносить его вслух в окружении сокурсников. Очень быстро придумала ему прозвище Печкин за то, что был жаркий до умопомрачения и чёрный, как сковородка. Печкин любил всё русское: математику, шахматы и меня. Познакомилась я с ним ещё когда в школе училась, а потом оказались в одном институте. Не ты лишил меня девственности, но и не Печкин. Это был репетитор, которого мама наняла подтянуть меня по истории. Он вполне тянул на роль потенциального жениха, но ни о чём другом, как о контрацепции, не заботился. Зачем нужен секс и что в нём хорошего, так и не поняла. Не поняла и с тобой в Болгарии, уж прости меня. Открытие произошло с Печкиным, но его забрал Фидель. Печкин звал с собой, умолял расписаться. Я представила лицо мамы и отказалась. Рыдала в подушку, бегала на почту за письмами до востребования и обцеловывала их сверху донизу. Он писал, что больше так не может, что приедет жениться: места у них в семье всем хватит, и для мамы тоже. Работу в кино он, конечно, ей не обещает, но и без этого можно прожить. Этого я боялась больше всего. Представить его разговор с мамой было выше моих сил. Помнишь, как на лестнице Центрального телеграфа мы с тобой, дорогой Костя, столкнулись лбами, когда оба пыталась налечь на тугую, тяжёлую дверь? Это я бежала звонить любимому Педро, но так и не позвонила в тот день. Наверное, удар о твой железный лоб был такой силы, что я потеряла разум. Шёл сильный дождь, ты распахнул зонтик и нежно подул на мою шишку, взбухшую под прядью мокрых волос. Теперь уже почти не помню, как всё было, но осталось ощущение, что ты шёл по пятам. Ты сказал, что не можешь забыть всего, что произошло между нами в Болгарии, а я, забыв об этом капитально, вдруг вспомнила, рассмотрев под дождём, твои синие глаза, твою смешную улыбку с щербинкой. Разговор с Педро я заказала почему-то на завтра, а ты ждал у входа и проводил меня к парадной моего дома, а потом и к двери квартиры. О чём говорили, не помню. На следующий день ты появился с букетом астр и бросил под ноги. До Педро я дозвонилась и, как мне тогда казалось, наврала, что встретила другого человека, что не надо ни его Кубы, ни звонков, ни писем. Это всё случилось больше четверти века назад. Все эти годы я вспоминала о Печкине только во время супружеского секса, чтобы дойти до оргазма или для того, чтобы себя ублажить, когда ты превратился в импотента. Кто мог подумать, что судьба вдруг решит побаловать меня под конец?

Печкин почти не изменился, только ещё больше почернел, а вот меня не узнал, хотя всматривался, но не решался спросить. Я тоже сомневалась, он ли. Ведь не может так быть, чтобы умница, почти гений, чемпион, отличник и медалист перетаскивал с места на место топчаны на пляже в надежде получить лишний песо. Отворачиваясь от прилипавшего на жаре взгляда странного кубинца, я заходила в бирюзовую воду, скармливая прожорливым рыбкам банановую мякоть. Потом плыла, ныряла, лежала на воде, подставив лицо небу и солнцу. С каждой минутой ко мне возвращалась жизнь. Наконец решилась подойти к этому похожему на Педро кубинцу и спросила на русском, забыв, что нахожусь на Кубе: „Вас не Педро зовут?“. Он схватился за голову.

– Лера, это ты! Я почувствовал это сразу! Не сразу узнал, но потом, когда ты провела рукой по волосам… Сколько лет тебя ждал…

– Печкин, ты совсем не изменился. А что ты тут делаешь? Почему этот пляж, топчаны? Ты же был легендой физмата!

Мы сели с ним рядом на песок, и жаркий кубинский воздух стал раскалённым до невозможности.

– Лерочка, это правда жизни: надо кормить семью, у меня двое детей. Видишь эту гору? Там пионерский лагерь. Туда не так просто попасть, но я смог их устроить. Эта работа – спасение. А ты-то как?

– Печкин, ты офигительно говоришь по-русски. Совсем без акцента.

– У меня жена русская – Катя. Она из-под Воронежа. Очень хорошая. Плохая давно бы уехала. Трудно ей тут. А твоему мужу, вижу, не сидится на месте. Ты счастлива?

– Знаешь, Печкин, ещё пару лет назад я бы сказала, что нет, но теперь знаю нечто, превращающее каждый обычный день в счастливый.

– Это любовь?

– Ну, загнул. Как был романтиком, так и остался. Нет, не любовь, а болезнь, вернее – победа над ней.

– Ты победила?

– Не знаю, похоже.

– А я до сих пор не излечился…

Он прорыл в песке тропинку к моей ноге, и я поняла, что ждёт нас в оставшиеся шесть дней. Потом были ночные вылазки по окрестностям на древнем розовом кабриолете, пыльная и роскошная в своём разрушении Гавана, катания на катамаране, лодке, лошадях и много любви. Где был ты, Костя, в это время, не помню. Знаю, что не скучал, получив в недельное пользование симпатичную кубинскую девчонку за небольшую плату. Наш серебряный юбилей мы отметили весело и необременительно друг для друга. Тогда было самое время умереть. Всего лишь занырнуть поглубже. Умирать надо вовремя, счастливой и любимой, если не получается так жить.

Вот теперь опять вовремя: боль затихла. Рукой могу шевельнуть. Колокольчик звякнул так жалобно, а надо бы весело. Вот, попробую ещё. Слышно? Уже веселее. Танцуем… Печкина вспомнила, жаркий пляж, сальса… Океан за окном шумит, а может, это ветер налетел и срывает последнюю листву с деревьев? Рано вроде ещё… ведь только август…».

Наступила тишина. Ни слова, ни вздоха. Мёртвая тишина. Вера и Марго молчали, боясь её нарушить, не в силах пошевелиться. Вывел их из состояния ступора кот, который тяжело запрыгнув на стол, перевернул чашку. Марго выругалась и запустила в него тапком. Потом надолго ушла в ванную, вернулась деловая и сосредоточенная.

– Так, хватит киснуть. Надо проанализировать. Ты уж прости, но первое, что приходит в голову: тебе сказочно повезло, подруга, что такой подарок, как Костя, достался Лере. А второе – ещё в августе Полина была нормальной. Нигде ни слова про её историю с языком, значит всё это произошло после Леркиной смерти. Похоже, не помирилась семейка, как Лере хотелось, а пошла вразнос: Костя спрятался, бабка наехала на внучку, та с диагнозом… В общем, кошмар. Нам надо искать Полину и Костю. Кого сначала, да как получится. Когда ты, говоришь, первый раз заметила её в переходе?

Казалось, что Вера не слышит, теребит браслет на руке и о чём-то думает.

– Марго, – она подняла испуганное лицо, – ты слышала на записи звон колокольчиков? Это звенел браслет на Лериной руке. Точь-в-точь как этот. Звук один в один, а вдруг он тот самый, что был на ней, когда умирала? Господи, только не это!

Марго оторопела, не находя слов, но уже через минуту принялась доказывать, что браслетов у Полины было несколько, что все они звенят одинаково, и не надо нагонять страхов, их и так предостаточно. Вера её не слышала, плаксиво бормоча под нос: «Это Лерин, я чувствую… не снимается… все колокольчики одинаковые, какой-то из них застёжка… Как же это работает?».

– Перестань ныть и прекрати теребить эту железку, – строго скомандовала Марго. – Лучше вспомни, были браслеты на Полине в больнице или нет? Сколько?

– Были, но только на одной руке, а когда в первый раз её встретила, на обеих, а сколько не помню. Какое это имеет значение?

– А такое, что я хочу знать, она только тебе их подсовывала или всем. Если только тебе, то тогда действительно всё не случайно.

– То есть ты хочешь сказать, что она узнала про нашу связь с Костей и нашла меня. Зачем?

– Не знаю, не думаю, что знала, но что-то её к тебе привело. Слишком много случайных совпадений, так не бывает.

– Надо её найти. Бедная девочка, как же это? Ещё полгода назад она была в порядке.

– Во всём виноват твой Костя, уверена! Ему плевать на дочь, на её беду. Он неизвестно куда удрал и пишет в соцсетях про своё горе и одиночество. Будем действовать на два фронта: ты займёшься поисками Полинки, а я попытаюсь найти этого козла, уж прости. Говоришь, что видела её в переходе, значит надо туда регулярно наведываться, а ещё ходить по помойкам, ловить бомжей, задабривать и пытаться разговорить. Наверняка кто-то где-то её видел и запомнил. У неё внешность яркая – лысина, татуировки… и, наконец, эти браслеты. В конце концов, обратимся в полицию. Имя и фамилию знаем, даже год рождения. Если жива, найдём. А я раскину свою сеть в интернете, поставлю фальшак с чужой фоткой помоложе, буду склонять этого дурака Костика к знакомству и встрече. Ребята наши знают его ник, подловим гада. Браслет не снимай, тем более если думаешь, что он Леркин. Может, она с того света нам сигнал подаёт – дочку спасите. Поняла?

Вера кивнула и сквозь слезы опять забормотала: «Я-то всю жизнь ей завидовала: у неё Костик, ребёнок, а у меня фига. Кто же знал, как оно на самом деле. Так рано умерла, несправедливо, а я всё думала, что это со мной несправедливо, вот ведь дура…».

Пока Вера рефлексировала вслух, Марго направилась к рюкзаку, чтобы удостовериться, нет ли там ещё каких-нибудь «наводящих моментов». Зажимая нос, она опять всё перетряхнула и нащупала в самом уголке кармана слежавшийся до плотности камня комочек бумаги. Осторожно развернув его, обнаружила, что это рецепт. На нём даже можно было рассмотреть адрес поликлиники и фамилию врача: зацепка!

Доктор Майская была психиатром с большим стажем. На её лице с тяжёлым неженским подбородком, ртом подковкой вниз и слезящимися глазами сидела маска недовольства и смертельной усталости. Да, Полину Мухину она помнила, вела её много лет. Тот факт, что пациентка больше полугода не появлялась, абсолютно не удивил: обычное дело при таких диагнозах. Половина больных бросает пить лекарства, многие уходят в алкоголизм и наркоманию, бродяжничают, кончают жизнь самоубийством. Спасает только самоотверженность членов семьи, готовых положить свою жизнь на борьбу с тяжёлой болезнью. Узнав от Веры и Марго о ситуации, в которой оказалась Полина, она преобразилась, сменив пренебрежительно профессиональный тон на человеческий, заодно скинув маску.

Последний раз Полина была на приёме прошлым летом. Состояние её не вызывало тревоги, многолетняя ремиссия после первого психоза давала надежду, что острое состояние не повторится. У доктора сохранились короткие записи их беседы. В них значилось, что пациентка нашла дизайнерскую работу. Оформляет ресторан в азиатском стиле. Ей предстоит командировка в Таиланд. Негативной оценки будущего нет. Из отрицательных моментов: сильные переживания по поводу болезни матери, тревожность и плохой аппетит, но в целом состояние стабильное. Признаки депрессии или мании отсутствуют. Как всегда ей были выписаны лекарства, стабилизирующие настроение.

– Очень сожалею, что Валерия Витальевна умерла, – сказала доктор, стараясь скрыть слёзы. Из всей семьи мне довелось общаться только с ней. Поверьте, это чудовищное испытание для матери, когда с ребёнком такое происходит. И ведь никто не виноват – просто генетический сбой в биохимии головного мозга. Воспитание, социальная среда, атмосфера в семье, конечно, могут сыграть свою роль, но не определяющую. Девочка родилась с этим. По линии отца есть отягчающие факторы.

Доктор запнулась и замолчала, испугавшись, что перешла порог конфиденциальности.

– Мы в курсе, – успокоила её Марго. – Учились с Лерой, то есть с Валерией Витальевной, на одном курсе, а с Костей, Полининым отцом, ещё со школы знакомы.

– Тогда вы, наверное, должны знать бабушку Полины. Вы не проверяли? Возможно, девочка у неё, хотя маловероятно. У них были очень напряжённые отношения. Плохо получилось: с отцом нет понимания, с бабушкой на ножах, а мать умерла. Полина всегда мечтала заработать достаточно денег, чтобы жить отдельно от родителей.

– Бабушка тоже умерла, – выдавила из себя Вера.

Доктор, покачав головой, закрыла журнал с записями.

– Подождите, – взмолилась Марго, – А нет ли у вас хоть каких-то имён, адресов или хотя бы название ресторана, где собиралась работать Полина?

– К сожалению, ничего конкретного, – ответила доктор, но, вспомнив что-то, опять открыла журнал. – Вот адрес, по которому Полина проживала с родителями, можете расспросить соседей, вдруг кто-то видел её возле дома после смерти матери… Правда, есть ещё имя Павел. Оно как-то связано с её работой. Вот всё, чем могу помочь пока. А почему, когда вы рассказывали о ней, то называли немой?

– У неё кончик языка отрезан, и она почти не выговаривает согласные, – ответила Марго, – почему-то показав врачу свой язык и добавив, что это совсем небольшой кусочек.

Доктор разволновалась. Было видно, что она потрясена:

– Тут два варианта – либо она угодила в плохую историю и её наказали, либо сама себе нанесла увечье. Причина? Да какая угодно, даже элементарный скандал в семье, после которого наступило обострение. Ей нужна помощь. Держите меня в курсе ваших поисков. Подключите полицию. Если найдёте, то сразу звоните мне и прямиком в больницу. Я приеду, поговорю с врачами, знаю точно, какие ей лекарства подходят. Отца, конечно, тоже стоит поискать, но поможет ли это Полине? Хотя всякое бывает, может и сойдутся. Его эскапизм тоже сродни бегству в никуда.

За то время, что они провели в кабинете доктора, погода испортилась окончательно. Повалил густой снег – беда автомобилиста и радость праздного пешехода. Летящий со всех сторон белый пух преображал до неузнаваемости скучный пейзаж, в котором постепенно не оставалось ни одного тёмного пятна. Марго принялась расчищать стёкла машины, а Вера блаженно подставила лицо и руки под колючие снежинки. Вдруг, вспомнив о чём-то, нахмурилась, вытерла рукой лоб и щеки.

– Марго, представляешь каково ей сейчас? Бедная девочка, раздетая, перепуганная, больная. Господи, как же её найти?

– Не переживай, она уже не первый день в такой жопе. Наверняка где-то отлёживается. Обычно это городские коллекторы. У них, у этих бродяг, есть тёплые места. Вопрос в другом, насколько она адекватна, может ли понимать что опасно, а что нет. Завтра начнём искать. Заявление в полицию тоже не будет лишним.

– Нет, Марго, я сегодня пойду. Пройдусь по переходам, помойкам, поспрашиваю. Не смогу сидеть в тепле, пока она на улице.

– Во, Верка, накрыл тебя материнский инстинкт по полной! Понимаю. Знаешь, чего подумала… а давай-ка прямо сейчас заедем в дом, где Лерка и Костик жили, поговорим с соседями, может, чего узнаем.

– Спасибо, Маргоша.

– Да я сама та ещё «аидишэ мама». Прыгай в машину!

Марго пришла в голову идея раздобыть ещё один адресок квартиры бабушки Нины. И тут Веру осенило:

– Помнишь, Лера на записи говорила, что Нина Игнатьевна съехала в ту квартиру, которую ей Костин отец завещал. Когда-то Костя меня туда приводил знакомиться с родителями. Мать Кости умерла рано, а отец покончил с собой, но свою любовницу Нину обеспечил жильём.

– Богатенький Костик получается, – процедила сквозь зубы Марго, – Обе квартиры в центре. Вряд ли, конечно, от Нины Игнатьевны ему что-то перепало, но кто знает, может, он тоже по закону права имел. Но знаешь, не могу понять, как допустил, что его родная дочь оказалась на улице без крыши над головой.

– Да, клубочек ещё тот. Проверим оба адреса.

Припарковав машину, Марго уверенно направилась к подъезду, даже не глянув на бумажку с адресом. Вера еле поспевала, бубня ей в спину: «Мы не знаем кода. Как войдём? А если войдём, что будет, если Костя откроет?».

Та не отвечала и вдруг остановилась как вкопанная, посмотрела на адрес и пошла в другом направлении к угловой части дома.

– Тут ошибка, я помню, что окна выходили туда, – она махнула рукой в пространство и добавила, – Не удивляйся, я пару раз к Лере заходила, пока ты в больнице отлеживалась после аборта. Даже не так – тут её подстерегла. Мы мило побеседовали.

– Ты мне никогда об этом не говорила! Зачем ты это делала? – взвизгнула Вера.

– Хотела восстановить справедливость… Стоп, смотри. Это не он?

Вера всмотрелась в силуэт мужчины, выходящего из подъезда: модное пальто с пижонистым ярким шарфом, замотанным высоко вокруг шеи, перекрывающим пол лица. Человек был высокого роста, подтянутый и быстрый в движении. Действительно, его можно было принять за бывшего возлюбленного, но Вера знала, что Костя давно уже так не выглядит. Пару лет назад она случайно столкнулась с ним на улице. Он её не узнал, или сделал вид, что не узнает, а вот она тогда признала его с трудом – располневшего, обрюзгшего, почти лысого.

– Нет, о чём ты? Костя совсем другой.

– А ты откуда знаешь? Ладно, пошли. Видишь, дверь не захлопнулась. Быстрее!

Они проскользнули в парадное, поднялись на нужный этаж и остановились отдышаться у двери Лериной квартиры. Вере захотелось в ту же минуту, развернуться и сбежать. Почувствовав это и не дав опомниться, Марго нажала кнопку звонка. Резкий звук, похожий на свисток, ударил по нервам. За дверью была тишина. Марго собиралась ещё раз надавить на кнопку, как неожиданно дверь приоткрылась, удерживаемая цепочкой. В просвете показались два мутных глаза, которые принадлежали пожилой женщине, прикрывающей краем платка, повязанного на восточный манер, нижнюю часть лица. Марго сориентировалась на месте мгновенно:

– Ассалам алейкум.

– Алейкум ассалам, – ответила женщина и добавила, – Вы к Динаре? Она ушла на рынок, тут рядом, но вечером будет. Можете мне передать, что хотели.

– Простите, – смутилась Вера, – Мы к Константину Николаевичу Мухину. Он тут живёт, или жил. Знаете такого?

Женщина опустила край платка. Лицо её, с искривленным ртом и дряблыми смуглыми щеками, выражало недоумение и смущение.

– Вы, наверное, бывшего хозяина квартиры разыскиваете? – осторожно поинтересовалась она. – Да, жил тут один, у него вся семья умерла. Он всех похоронил, а нам квартиру продал.

– Как похоронил? – возмутилась Марго. – Дочь-то его жива. А не знаете, где он сам?

Женщина недоверчиво оглядела подруг:

– Ничего не знаю: всех, так всех. А вы откуда? Из ЖЭКа, что ли?

Марго, глазом не моргнув, соврала:

– Мы из органов опеки. Хоть его дочь и совершеннолетняя, но нуждается в медицинской помощи. Вполне возможно, что продажа квартиры произведена с нарушением закона при живой дочери и без её согласия, надо разбираться.

Хозяйка квартиры опять натянула на лицо платок, пробормотала что-то невнятное и резко захлопнула дверь.

Попытки ещё раз достучаться не дали результатов.

– Подождём дочь, как её..? – задумалась Марго.

– Динара, – ответила Вера, – Чего ждать? Тут рынок за углом, можем пойти, поспрашивать. Бабка сказала: «К вечеру будет», значит, не за покупками пошла, она там работает.

– Логично, – согласилась Марго, – погнали!

Найти Динару в рыночном хаосе, казалось, будет непросто, но первый же попавшийся на глаза грузчик подробно объяснил как пройти в бухгалтерию к Динаре Петровне.

– Петровна, надо же, – прокомментировала Марго, – это значит у старухи Гюльчатай муж Петя, а личико тогда чего прячет? Хотя такое, может, и стоит прятать…

– Думаю, вдова она, а Динара, наверняка, до смерти отца звалась Диной Петровной. Теперь, может, свою восточную половинку реализовывает под мамкиным влиянием, – размышляла вслух Вера.

– Я тебя умоляю! Под мамкиным, как же! Тут «шерше» мужика, да ещё правоверного.

Марго постучалась в дверь кабинета бухгалтерии и тут же, не дождавшись ответа, потянула ручку. Кабинет был заперт. Потоптавшись недолго у двери, подруги собрались уходить, как услышали шаги на лестнице и звонкий женский голос. Стройная черноволосая женщина стремительно взлетала по ступенькам. Она, не отнимая от уха телефона, быстро говорила на непонятном им языке. Женщина была стильно одета, голову и плечи покрывал шарф от Louis Vuitton в тон сумке того же бренда, в которой она пыталась что-то нащупать, не заглядывая внутрь. Заметив посетителей, резко прервала разговор по телефону и растерянно улыбнулась. Марго и Вера невольно ответили на улыбку.

– Динара Петровна? – спросила Марго, явно не ожидая увидеть перед собой такую красавицу. В голове у Веры пронеслось: «Если её матери за семьдесят, то ей не меньше сорока, а по виду не скажешь, тридцатник, не больше…».

– Да, Динара, – ответила она опять с улыбкой, – Чем обязана?

– Мы от Мухина Константина Николаевича, – взяла быка за рога Марго, – Мы подруги его жены Леры, царство ей небесное. Хотим с вами поговорить, если не возражаете и если на это есть у вас пару минут.

– Конечно, надеюсь, с Константином Николаевичем всё в порядке. Давно ничего от него не было слышно.

– А когда в последний раз было слышно? – коряво сформулировала Вера, и, смутившись, продолжила, – Где он? Жив ли? Мы волнуемся, тут такое дело…

Но Марго не дала договорить.

– Динара Петровна, – строго сказала она, – вы в курсе, что у Мухина есть дочь Полина, что она нездорова, что живёт на помойке из-за того, что отец лишил её крыши над головой?

Динара погрустнела, вынула из сумки связку ключей и пригласила Веру и Марго зайти в кабинет.

Разговор начался с того, что Динара открыла сейф и вынула копию договора о покупке квартиры, а вместе с договором расписку Полины Константиновны Мухиной с отказом имущественных притязаний, связанных с продажей квартиры, в которой была прописана. Динара протянула подругам документы и с неподдельной тревогой спросила:

– Что с ней? Вы её нашли? Я пыталась, поверьте, не получилось, – Динара удручённо покачала головой и продолжила, – Когда покупала квартиру, ничего не знала, а потом соседи рассказали, что прямо во время поминок внучка повздорила с бабушкой, которая приказала заткнуться и пригрозила отрезать Полине её гнусный язык. Полина вспылила и, схватив со стола нож, бросилась на бабушку, еле оттащили. Потом девушка убежала. Найти её так и не смогли. Бабушку разбил инсульт, она вскоре умерла. Константин Николаевич похоронил жену, а на похороны тещи не пришёл, и Полина тоже. Эту расписку она написала, видимо, ещё до своего бегства, это нотариально заверено. Полина не хотела жить с отцом, отказывалась от его помощи, но соседи знают, что дарственная на бабушкину квартиру оформлена на Полину, это можно проверить. То есть, Полина не бездомная.

– А куда делся Костя? – не выдержала Вера и опять смутилась, – Константин Николаевич?

Динара пожала плечами:

– Кто-то говорил, что он уехал. Куда – никто не знает. Говорят, что вообще в другую страну. Но, если честно, мне так не кажется. Он сильно выпивал, это было видно. Мы с трудом оформили сделку: забывал, не приходил, не отвечал на звонки. Последний контакт был в день передачи ключей и документов. Ужасная история. Но вы ведь нашли девочку, слава Аллаху!

– Да, нашли, но опять потеряли, – грустно ответила Марго, – Зима на дворе, она убежала из больницы, в чём была, только одеяло прихватила.

– Всем, чем могу, помогу. Можете на меня рассчитывать. Мне в этой квартире как-то неспокойно живётся, – призналась Динара. – Не подумайте, что я ку-ку, но всё время ощущение, что кто-то плачет по ночам, даже мама слышит. Из-за этого она совсем расклеилась – возраст, нервы. Молится постоянно, то одному Богу, то другому. Мама из мусульманской семьи, но всю жизнь прожила с мужем атеистом. Папа был добрейший человек, учитель, каких поискать. От церкви был далёк, но перед смертью попросил батюшку привести, исповедаться. Мы обе тогда как пришибленные были, никогда ни о чём таком божественном не думали, а теперь мама читает всё подряд – и Коран, и Библию. Носит и хиджаб, и крестик.

Марго улыбнулась:

– Вы уж простите, что вашу маму побеспокоили. Она говорила, что Костя всех похоронил, почему?

Динара усмехнулась:

– Ей так легче жить, а то ведь всё время мысли: вот мы тут живём в достатке и тепле, а ребёнок, который тут бегал, ел кашу, сладко спал, рос и радовался, теперь на улице. Хоть и не мы в этом виноваты, а всё же. Надо найти Полину, иначе и нам в этой квартире никак. Стены тоже имеют память.

Домой ехали молча, каждая думала о своём, но главная общая мысль выражалась высматриванием на улицах и в переулках знакомого силуэта. Смешно было искать лысую голову, когда на всех головах были шапки, а на шапках ещё одни снежные шапки, но глаза то и дело останавливались на девушках, которые были похожи в своих моднячих шмотках на обитательниц трущоб: разорванные джинсы, обвисшие свитера, выглядывающие из рукавов потёртых курток, растянутые шарфы и мешки вместо сумок. Прощаясь, решили завтра продолжить поиски, наведаться по второму адресу – в бывшую квартиру бабушки Нины, может, чего и удастся разузнать.

Вера зашла домой и чуть не наступила в темноте на лежащего у двери кота. Он с мявканьем отскочил и ринулся в кухню к пустой миске. Не переставая истошно вопить, пока Вера наполняла посудину кормом и подливала молоко, он ходил по кругу, не давая к себе притронуться. Шерсть его стояла торчком, хвост молотил воздух, уши прижимались к голове. Вера попыталась его погладить, но кот с шипением отлетел на полметра, косясь на браслет. Вера чертыхнулась и ушла в комнату. Лёжа на диване, наблюдала с досадой, как он ел, жадно лакал молоко, потом отряхнулся, умылся и направился к горшку. Устало закрыв глаза, подумала, что даже коту она нужна только для кормёжки, а тепла и ласки не дождёшься. Одиночество опять примостилось рядом, прямо тут, под боком на диване, растягиваясь во весь рост, оттесняя к краю. Вера подумала, что хорошо бы сейчас заставить себя встать, натянуть пижаму и лечь в кровать, но в темноте звякнул браслет, зацепившись за бахрому на диванной подушке, и она опять вспомнила Полину. Ей вдруг пришло в голову, что Полина непременно опять окажется там, во дворе, на детской площадке, где они впервые встретились, что появилась она там не случайно. Понимая, что глупо на это надеяться, всё равно прилипла носом к тёмному окну, залепленному мокрым снегом, вглядываясь в тёмные очертания скамеек и детской горки. Кроме одного большого сугроба на скамейке ничего не было. Она отошла от окна и направилась в спальную. Мысли, воспоминания и фантазии по кругу хороводили в голове, не давая покоя. Осью этой карусели была Полина, даже не она сама, а тот ребёнок, который мог стать Полиной, тот, который не родился. Вера задумалась: вот врач сказал, что болезнь Полины наследственная, что дедушка был подвержен алкоголизму и депрессии, да и покончил жизнь самоубийством, тогда и Костя тоже в группе риска. А ведь он всегда был со странностями – то носился по городу весёлый, не спал, гулял напропалую, то замыкался и никого видеть не хотел, лежал целыми днями мрачный, только курил одну за другой. Значит, и у них мог ребенок больной родиться. Ну и что? Она бы ещё больше больного любила, ему же помощь нужна, забота… Странно как-то доктор эту болезнь описала, надо бы прогуглить. Куда же Костя делся? А может, как дед? Нет, только не это! Да и Марго сказала, что кто-то недавно вычислил его в сети под странным ником. Хорошо, если так, но представить, что вместо того, чтобы искать дочь, он сам куда-то сбежал, это тоже, знаете ли, не совсем нормально. Вера открыла лэптоп и погрузилась в изучение сайтов, связанных с психиатрией. Очень скоро ей стало реально плохо и показалось, что страшные диагнозы и симптомы – всё про неё саму. С раздражением захлопнув компьютер, решила, что надо действовать по обстоятельствам.

Утро, едва мелькнув бледным солнцем в окне, растопило снег на подоконнике, но не до конца. Снег подтаял, стал похожим на грязную, ноздреватую губку. Вера глянула в окно и удивилась – громадный сугроб во дворе, который ночью украшал скамейку, бесследно исчез. Не могла такая громадина враз растаять. Вдруг это был не сугроб, а одеяло, которым прикрывалась сидящая на скамейке Полина? Вера пыталась прогнать эти мысли, но они не давали покоя. Она накинула пальто и вышла во двор. Возле скамейки было мокро, но не так, как везде. В размокшей грязи отпечатались следы подошв от ботинок большого размера, валялись окурки, несколько фантиков от конфет, грязная жижа из прошлогодних листьев. Так и не ответив на мучавший её вопрос, Вера ушла в дом поджидать Марго, которая задерживалась.

Марго ввалилась в квартиру в расстроенных чувствах и потребовала кофе.

– Нет, ты вообще представляешь, какая пытка растить сегодня детей? Это кровопийцы, лодыри, пофигисты и бездари! Каюсь, это мои дети! – завелась она с порога, – Им ничего не интересно, понимаешь, только трёп в сетях. Там они сбиваются в стаи и на своём птичьем языке заклёвывают кого-то. Машка моя вчера из дому чухнула среди ночи из-за какой-то грызни. Ей-то пятнадцать, а её братик старшенький, господи прости, умом с подростка, вместо того, чтобы удержать, повёз сам, да ещё своих пацанов прихватил, сестру, мол, оскорбили. Мы с Гариком наперерез, а кто нас слушает? Слава богу, все вернулись живыми. Все, надоело, ни копейки не дам. Я с ума сойду, пока они самостоятельными станут. Почти каждая ночь – всенощная, то один где-то гуляет, то другая. Сами не звонят, на звонки не отвечают – вот и ходи по квартире кругами, как загнанный зверь. Я тебе так скажу: без детей, оно, может, и плохо, но с ними быстрее в ящик сыграешь, это точно. Ты чего как рыба снулая? Не спала?

– Марго, я вот всё думаю, что не случайно Полина у моего дома оказалась, мне даже кажется, что она вчера ночью во дворе на скамейке сидела.

– Так, галюники пошли… Давай, собирайся, поедем в бабкину квартиру. Не удивлюсь, если Костик её тоже к рукам прибрал, чтобы дочке не досталась.

Заехав во двор, Вера безошибочно вспомнила подъезд, в который вошла всего лишь один раз в жизни, но запомнила его навсегда: там они с Костей долго целовались перед встречей с его родителями. Она всё боялась, что помнётся платье, что испортится прическа, но как это было сладко, даже всё, что происходило потом в его доме: испытующий взгляд отца, напряжённость Костиной мамы, всё это уже не имело никакого значения.

Из воспоминаний её выдернул голос Марго:

– А помнишь, что Лера на записи рассказывала про бабкиных соседей? Мол, парочка тут бродила, вроде привидений – старик со старухой, она их голубками назвала, а они, оказывается, давно были мёртвыми. Жуть! Глянь, не эти?

Из подъезда вышла пожилая пара. Он сухонький, тщедушный, опираясь на палку, семенил за толстухой-женой, которая всё пыталась удержать на голове пушистую шапку какого-то немыслимо ярко-алого цвета и тяжело переставляла ноги. Старуха была раздражена, покрикивала на отстающего мужа.

– Нет, не те, – сказала Вера. – У тех была любовь и берет голубой.

– Какой берет? Ты про что? Ладно, нам привидения ни к чему. Пошли.

Квартира была заперта, на звонки не отвечали. Сосед по лестничной площадке оказался немногословен, но подтвердил, что Нина Игнатьевна тут жила, умерла четыре месяца назад. Из родственников за это время никто не появлялся. Полину – внучку Нины Игнатьевны, давно не видел, на похоронах её не было, да и Константина Васильевича тоже. Не по-людски как-то получилось – хоронили соседи и коллеги-кинематографисты, а от семьи никого. Увы, ничем не может помочь, хотя, если так уж надо найти Полину, можно спросить у владельца кафе, тут, неподалёку. Нина Игнатьевна очень гордилась внучкиной работой: дизайн, отделка, всё Полина придумала. Кафе называется «Канонтай» – что-то, вроде, дороги в Таиланд.

Место, о котором рассказал сосед, нашли легко. Ошибиться было невозможно – картинка Ганеши со слоновьей головой украшала фасад ресторанчика, а вход был выложен дисками, похожими на фарфоровые блюдца. Деревянные колонны, покрытые резным орнаментом, напоминали буддийские ступы Таиланда возле которых примостились золочёные драконы-стражники. Интерьер действительно был на высоте – в нём сочеталась экзотика и удобство, ультрасовременные тенденции с азиатской роскошью.

К ним тут же подошла милая девушка и пригласила пройти к столику. Вера и Марго не собирались есть, но уж очень вкусно пахло в ресторане. Почему бы не перекусить, решили они и, пока официантка накрывала стол и рекомендовала кое-что из меню, Марго вертела головой, разглядывая посетителей.

– Дорогая, – обратилась она к девушке, – а не работает тут человек по имени Павел?

– Вы спрашиваете о Павле Николаевиче, хозяине ресторана? Он бывает, но редко. А сейчас вообще в отъезде.

– В Таиланде? – спросила Вера

– Нет, почему в Таиланде? В Швейцарии, наверное. Точно не знаю. А почему вы спрашиваете?

Марго загадочно улыбнулась и шёпотом произнесла:

– Хотели лично высказать ему своё восхищение и попросить поделиться телефончиком вашего дизайнера. Мы тут задумали с подругой обновить интерьер нашего театра. Нравится нам очень у вас. Хотя, ясное дело, нам нужен несколько другой стиль. А может, вы знаете, кто делал всё это?

Официантка кивнула.

– Конечно, знаю. Это Полина Мухина, я как раз застала её на открытии. Очень талантливый художник, только после этого она никогда тут не появлялась, но, может, Володя, наш менеджер, знает. Он сейчас на месте. Хотите к нему пройти?

– С удовольствием! Вы принесите нам чего-нибудь на ваш вкус, пока мы с ним поболтаем.

– Хорошо, только сначала я его спрошу.

Официантка пошла в сторону кухни. Буквально через пару минут появилась в зале не одна. За ней шёл полный, не старый мужчина, лицо которого по цвету и дырчатой пухлости напоминало дрожжевую закваску. Марго мысленно обозвала его Квашнёй. Он подошёл к женщинам и, не представившись, настороженно начал разговор о Полине, поинтересовавшись, кто они, собственно говоря, такие. Вместо ответа, Марго задала вопрос в лоб:

– Так куда вы дели Полину? Извините, как вас..?

Квашня насупился, потоптался на месте, а потом придвинув стул, сел рядом. Он сменил тон, хотя раздражение не прошло.

– Владимир Маркович. А вы?

Подруги представились. Володя кивнул и с нажимом продолжил:

– Мне тоже хотелось бы знать, где она. Шеф с ног сбился в поисках. Четыре месяца ни слуху ни духу, а работа стоит. Она новую точку оформляла и вдруг пропала.

– А вы знаете, что у неё и мать и бабушка умерли одна за другой? – не выдержала Вера. – Что человек мог оказаться в беде?

– Да знаем, проверяли. Всякое бывает, ясное дело, но позвонить можно? Мы ей аванс большой дали под новую работу как раз для похорон матери, а она не вернула и нас подставила. Так что не советую с ней связываться, а если найдёте, дайте нам знать. Пусть деньги вернёт, зараза.

– А вам не приходило в голову, что она могла просто погибнуть? – опять встряла Вера.

– Нам бы сообщили. Мы полицию и морги просили оповещать, если у них труп окажется с её приметами, а приметы у неё знатные – пирсинг, татуировки. Чистый чертяка, и характер не лучше. Павел Николаевич до сих пор в надежде, что вернётся, очень уж талантлива. Взяли сейчас другого дизайнера, а всё не то…

Марго и Вера промолчали. Рассказать этому человеку подробности последних дней значило подставить Полину. Если они её найдут, то башку свернут точно. Сухо попрощавшись, они вышли из ресторана. Заметив за углом нервно курящую официантку, Марго вытащила сигарету и направилась к девушке.

– Не возражаете, я тоже с вами покурю?

Девушка кивнула и сама завела разговор.

– Только не подумайте, что я ку-ку: тут пару месяцев назад на заднем дворе, куда отходы в баки сбрасываем, заметила бомжиху, она копалась в мусоре. Не поверите, вылитая Полина, но только страшная до ужаса. Решила, буду оставлять тарелку с объедками, может ещё раз появится и я её получше рассмотрю. И, представьте, она пришла, потом стала появляться иногда. Наверное, я сошла с ума, но мне кажется, что это она и есть, только мне никто не поверит. Конечно, это невероятно! Видели бы вы Полину на открытии: стильная, тонкая, суперская. Одета – зашибись! Вся в феньках каких-то блестящих, а лицо какое, глаза! Стрижена под ноль, но ей идёт. Модель!

Марго подозвала, стоящую невдалеке Веру, этот разговор становился интересным.

– А ваш Павел женат? – спросила она зачем-то официантку.

Та опять кивнула и рассказала, что шеф женат давно и надёжно, у него трое детей и крутая жена.

Марго не унималась:

– Но ведь это не отменяет романов, правда? Вас как зовут?

– Марина, – ответила официантка.

– Ведь Полина могла быть его любовницей, как думаете, Мариночка? – в лоб спросила Марго. Та, обалдев, прошептала:

– А вы откуда знаете?

– Догадалась. Ведь они вместе в Таиланд ездили, и все об этом знали. А почему бы нет? Ведь всё для дела.

– Ну, знали, конечно. Только у Павла дочка почти такого же возраста.

– Так это ж ещё лучше. А Полина как себя с ним вела? Скрывала роман?

– Как скроешь? Она смотрела на него как собачка на хозяина. Неловко, даже стыдно было как-то за неё: такая молодая, красивая, неужели из-за денег…

Марина докурила и собиралась распрощаться, но Марго опять не сдержалась:

– А вы, случайно не знаете, где Павел живёт?

– Нет, что вы! У него семья тут, а он по миру мотается. Только Володя знает адрес. Он вчера его в аэропорт отвозил.

– Значит, он тут с вами Новый год встречал?

– Нет, мы его не видели, он был тут всего пару дней.

– А в эти дни бомжиха, которая на Полину похожа, не появлялась? Может, это как-то связано с его приездами, отъездами?

Официантка задумалась:

– А ведь точно, раньше мне в голову не приходило! Именно, когда Павел Николаевич появляется, она тут как тут. Я на днях заметила её на другой стороне улицы. Вы всё-таки думаете, что это Полина?

Марго посмотрела внимательно на девушку:

– Мариночка, думаю, нет. Вам, скорее всего, показалось. Полина Мухина – гламурная тусовщица, мы же знаем. Знаменитость. Такого просто не может быть. Но у меня очень большая просьба, если та, похожая на неё, ещё раз появится, позвоните. Вот мой телефон.

И Марго, подмигнув, протянула официантке записку с номером, а потом, загадочно улыбнувшись, дописала: «Маргарита Погосян – продюсер, режиссёр».

Дорога домой превратилась в пытку. Снегопад окончательно парализовал изнывающий от бесконечных пробок громадный мегаполис. Вере и Марго ничего не оставалось делать, как только терпеть и по сотому разу обсуждать услышанное:

– Значит, был роман, который добром не мог кончиться, это ясно как день, – констатировала Марго. – Надо взять за вымя этого Пашу и ждать от официантки сигнала. Полина опять там проявится, увидишь. Там у неё пища не только для тела. Но если ребятки её застукают, то своего не упустят.

– А что с Полинки возьмёшь? Она ведь нищая, – напомнила Вера.

– Не забывай, она наследница бабкиной квартиры, как и Костик, впрочем. Эти ресторанные воротилы точно в курсе. Она им задолжала, а если хозяин боится огласки романа, то Полинке вообще крышка. Нам надо перехватить её прежде, чем официантка откроет рот. Она пока в сомнениях, кого на самом деле видела, но кажется, мы сплоховали и навели на мысль…

– Не мы, а ты, – расстроилась Вера. Зачем ты завела этот разговор? Придётся дежурить у ресторана днём и ночью.

– Ага, разбежалась. Скоро каникулы закончатся, забыла? А Павел улетел. Раньше, чем отгремят праздники, он вряд ли появится, а значит, и Полинка тоже.

– Слушай, Марго, – всполошилась Вера, округлив глаза. – А что, если вся ресторанная банда во главе с этим любвеобильным Павлом уже попыталась припугнуть и отрезала ей язык?

– Всё может быть, но я думаю, что тогда бы ею руководил страх. Она бы не прибегала, а убегала. Тут любовь. Павел для нашей девочки – единственное, за что она может зацепиться. Остаётся надеяться, что он не конченый негодяй и не желает её смерти. Паршивая история.

Вера приуныла. Обречённо вглядываясь в белёсую муть за окном, молчала. Марго тоже не хотелось говорить. Она включила радио. Передавали последние новости. Страна пребывала в стойком похмелье рождественских гуляний, праздничных распродаж, суеты и веселья, но где-то в разных местах земного шарика стреляли не только из петард, а бородатые дядьки, не похожие на Дедов Морозов и Санта-Клаусов, отрезали кому-то головы.

– Выруби, пожалуйста, – попросила Вера. – Они даже интонацию не меняют, им всё равно, о чём трындеть – о распродажах или о террористах. Что с миром происходит?

Марго собиралась выключить радио, но рука застыла. Передавали последние городские новости: «На парковке первого терминала аэропорта найдена молодая женщина с черепно-мозговой травмой в критическом состоянии. Доставлена в отделение скорой помощи. При потерпевшей документов не обнаружено, личность не установлена. Возраст – ориентировочно двадцать пять. Особые приметы: на затылке татуировка в форме звезды. Просят отозваться свидетелей по телефону…».

– Верка, быстро звони! – заорала Марго, – Это она!

Им удалось дозвониться на радиостанцию, а потом в полицию. Там дали адрес больницы, предупредив о предварительной встрече со следователем. Отделение скорой помощи было тем же, из которого позавчера сбежала Полина. Марго приказала Вере: «Следаку ни слова про запись, поняла?».

Равнодушие плохо выбритого, но остро пахнущего одеколоном следователя читалось во всём: в его спазмах зевоты, в нежелании задавать лишние вопросы. Похоже, перед Верой и Марго сидел человек, который давно завершил расследование: эка невидаль – бомжихе проломили череп! Ясное дело – свои. Нашли её на стоянке возле мусорных баков. А где ещё? Видать, нарыла в мусоре лакомый кусочек, да пришлось делиться.

Заявление сидящих перед ним гражданок по поводу того, что жертва нападения ещё недавно имела всё – семью, работу, что они знают её имя и фамилию, на следователя не произвело впечатления. То, что жертва была в розыске, не подтвердилось. Полина Константиновна Мухина в базе данных не значилась. Это казалось странным, ведь Марго и Вера дважды сегодня слышали от незнакомых людей, что Полину давно ищут. Возникало подозрение: врут все.

Только информация о том, что Полина посещала психиатра, по-настоящему заинтересовала следователя. Он записал имя врача со слов Марго. Вере это не понравилось, она даже незаметно пнула под столом подругу, ведь они могут объявить Полинку невменяемой и быстренько замять дело… После всех формальностей следователь выдал разрешение на посещение, но посоветовал поторопиться – состояние тяжёлое, смерть может наступить в любой момент. Пустят ли к ней – это уже не его дело, а врачей.

Им опять пришлось продираться через пробки и снегопад на другой конец города, теперь уже в больницу. Марго то и дело собачилась с тупым навигатором, который упорно загонял её в пробки; хамила собратьям по рулю, не уступающим дорогу и материла мерзкую погоду, но больше всего кипятилась из-за пофигизма следователя:

– Какой мерзавец! Для него бомж не человек. А знаешь, мне показалась наигранным его напускное равнодушие. И, кстати, неосведомлённость тоже. Сосредоточься, вспомни – ты называла Полинку по отчеству? Нет! Вот и я тоже не называла, а он постучал по клавиатуре, глянул в монитор и объявил, что Полины Константиновны Мухиной у них в базе данных нет. Константиновны, сечёшь? Он знал о ком речь. Помнишь, Квашня хвастался, как у них всё схвачено, что оповещена полиция, больницы, морги, чтобы им сразу сообщали, если кого похожего на Полину заметят…

– Кто такой Квашня? – изумилась Вера.

– Как кто? В ресторане…

– Владимир, что ли? А почему – квашня?

– Зрю в корень потому что… Эх, долго объяснять жертвам сексуального воздержания. Не обижайся. Приехали…

В палату к Полине их не пустили. Требовалось разрешение главврача. Они долго слонялись по коридору, топтались у кабинета, почти потеряв надежду поговорить с главным. Наконец он появился – раздражённый, уставший. Сразу предупредил, что спешит и ничего обнадёживающего сказать не может: тяжёлая черепно-мозговая травма, обширная кровопотеря. Пока пациентка в коме, выйдет ли из неё, неизвестно. Ни о каких визитах не может быть и речи.

– Доктор, скажите что надо? Любые лекарства, любые деньги, – рыдала Вера.

– А вы ей кто? – удивился доктор, – Она, похоже, бездомная. Где вы раньше были?

– Раньше у неё были мама, папа, бабушка. Нас-то как раз и не было, – раздражённо ответила Марго, – Мы просто старые друзья её родителей.

Разговор был прерван жалобой медсестры, которая вышла из палаты реанимации:

– Виктор Сергеевич, их даже кусачки не берут. Не можем снять с руки, всё пробовали. Может, оставить? Они запястье не сдавливают…

Вера поняла, о чём речь:

– Вы о Полининых браслетах?

Она протянула руку с серебристым обручем. У меня такой же. В нем секретная застежка. Не уверена, что получится, но давайте попробуем. Иногда они снимаются без проблем.

Медсестра вздохнула с облегчением:

– Конечно, пойдёмте скорее.

Склонившись над неподвижной Полиной, напоминающей скорее надгробие, чем человека, Вера чуть сама не потеряла сознание. Только мигание мониторов и шум аппарата искусственного дыхания сигналили о том, что тут ещё есть жизнь – слабенькая, ускользающая, но жизнь. Браслеты на мертвецки-бледной руке Полины помутнели и потеряли свою нарядность. Вера сжала пальцами ободок и он легко расстегнулся, а за ним другой, третий… Она оторопела: удивительным было всё – то, как легко они снялись и то, что молчат, словно нет на них колокольчиков. Мёртвые, блеклые, беззвучные железки на безжизненной руке. Медсестра затаила дыхание и, когда отстегнулся последний браслет, обняла Веру. После этого подружиться с медсестрой и договориться о визитах к Полине в обход следователя не составило труда.

К середине весны Полина всё ещё оставалась в коме. Казалось, что и природа вместе с ней погрузилась в летаргический сон. Стоял мертвецкий холод без намёка на потепление и оживление. Небо тяжело наваливалось на голые ветки и мокрые крыши, стекая под ноги холодными дождями. Город устал от слякоти и тумана, как и Вера, которая ежедневно навещала безмолвную и обездвиженную Полину. Устала, но не собиралась сдаваться. Всякий раз заходя в палату, старалась как можно бодрее поздороваться, тяжело усаживалась рядом, брала Полину за руку и рассказывала как прошёл день. Вглядываясь в алебастровый высокий лоб, впалые щёки и плотно склеенные веки, думала об одном: только бы Полина вернулась, только бы открыла глаза того самого тёмно-василькового цвета, которого ни у кого не встречала, кроме Кости. Она не помнила, какого цвета глаза были у Леры, да и её саму плохо помнила: обида глаза застит. А вот родись такая девочка у них с Костей, то васильковый, скорее всего, потерял бы яркость, растворившись в Верином сереньком. Да и фигура у Полинки была бы не такой стройной – не в кого. Что Костя, что Вера – широкая кость, а у Полинки косточки, как у подростка.

Вера поглаживала Полину, иногда что-то напевала, как маленькой…

Полина вскоре начала дышать сама – это был хороший знак, как и возникавшие иногда импульсивные движения в кистях рук. Медсестры сетовали, что нет рядом никого из родственников – ведь пациент в коматозном состоянии может отреагировать на родной голос, знакомый звук. Вера запомнила это и стала приносить на каждый визит запись с голосом Леры. Браслеты, которые сняла с Полины, тоже приносила и позвякивала колокольчиками возле Полинкиного уха, но ничего не помогало: глаза Полина не открыла. От медсестёр она узнала, что отец пациентки в данный момент находится в Таиланде, когда вернётся, неизвестно, вроде как вообще отказался возвращаться, даже после сообщения о состоянии дочери. В это ни Вера, ни Марго не могли поверить. Каким бы Костя ни был говнюком, вот так, наплевать на дочь – вряд ли.

Мысль о том, что Костю держат в заложниках, возникла в голове у Марго, как только услышала эту новость.

– Костю отправили в Таиланд искать Полину, – авторитетно заявила Марго, – На него наехали и потребовали расплатиться за дочку, а если не может, пусть ищет, где угодно. Таиланд как раз то самое место, куда у Полинки уже была протоптана дорожка. Она запросто могла туда сбежать. Костя у них в заложниках.

– У кого? – обалдела Вера.

– Не догоняешь? У ресторанной банды. Я знаю, как поступить: надо втереться в доверие Квашне. Если у него мозги и яйца жиром не заплыли, можно попробовать. Давненько я не выходила на тропу войны… Шучу, успокойся. И, если охмурёж прокатит, мы получим доступ к главному телу.

– Так Володя и раскололся, – скривилась Вера, – Он в курсе наших поисков и хозяина не подставит.

– Значит, надо влезть в штаны так, чтобы забыл про всё на свете.

– Марго, ты забываешь, сколько тебе лет. Нам…

– Это ты НЕ забываешь, и в этом твоя беда.

План Марго по обольщению Квашни триумфально стартовал и быстро привёл к результатам, которых никто не ожидал – Володя влюбился. Давно разведясь, устал от поисков. Обалдев от темперамента бойкой армянской подруги, вспомнил молодость: задаривал Марго букетами, ходил по пятам и звал уехать в Таиланд, где у него был куплен небольшой домик, в котором предлагал провести остаток жизни. Марго потребовала предъявить фотографии того, ради чего ей предлагалось оставить мужа и семью. Картинка дома в Таиланде с терракотовой треугольной крышей и плещущейся поблизости бирюзовой водой впечатлила, но Марго не подала виду. Она дотошно, словно у риэлтора, выпытывала у Володи подробности: что за место; как добираться; есть ли поблизости кто-то, с кем можно поговорить на родном языке? Володя успокоил, что всё продумано и, кстати, один небезызвестный ей человек пока живёт в этом доме, но скоро купит свой…

– Ну, что я говорила? – с порога завопила Марго, проскакивая мимо Веры на кухню. По ходу она ткнула кнопку электрического чайника, распахнула окно, вытащила сигарету, щёлкнула зажигалкой, затянулась и плюхнулась на стул перед открытым окном. Ветки, дотянувшиеся до третьего этажа, уже покрылись ветрянкой набухших почек. Облачко сигаретного дыма устремилось наружу, но весенний взбалмошный ветер задул его назад – прямо в глаза Марго. По щеке потекла чёрная от туши слеза.

– Блин, все как сговорились! Надо бросать… Чего киваешь? Сама знаю.

Марго погасила сигарету и азартно стукнула ладонью по столу.

– Ну, радуйся, нашла я твоего Костика – он действительно живёт в Таиланде у Квашни в доме. Придётся ехать.

Вера присела на край стула, напряжённо выпрямив спину и задрав подбородок. Вся её поза выражала противоречивость: готовность прямо сейчас отправиться в путь и возмущение: «Ещё чего! Сильно много чести…».

– Слушай, а Гарик тебе по башке не настучит? Как он вообще терпит твоих хахалей? – не выдержала Вера самоуверенность подруги, которая явно заигралась.

– Что значит «терпит»? – заржала Марго. – Убил бы! Кстати, чтоб ты знала: с Володей – ни-ни. Играю рефлексию неверной жены, муки совести, сомнения… Но страсть так сильна, что жена – то есть я, вот-вот упадёт в койку. Как тебе актёрская задачка? Но в Таиланд, конечно, поедешь ты. И об этом никто не должен знать.

В обалдении уставившись на Марго, Вера вспылила:

– Зачем? Ты можешь толком объяснить? Что значит Костя у Володи? В заложниках? Его выкрали, ему угрожают?

– Кому он нужен, кроме тебя? Господи, успокойся. Мы пошли по ложному следу. Я даже за язык Квашню не тянула, он рассказал всё как есть. Его шеф ни при чём. Павел сам пострадавший и, кстати, по уши влюблён в нашу девочку, несмотря на её вывихи. Он её искал, где только мог, после того, как она сама, слышишь, сама язык себе оттяпала. Всё из-за свары с бабушкой на поминках. Полина нагрубила бабке, а Костя ляпнул, что отрежет ей язык, если она будет продолжать хамить и материться…

– Что значит «сама оттяпала»? – округлила глаза Вера.

– Молча. Схватила ножницы, высунула язык и кончик его отрезала, прямо глядя в глаза папаше. Кровища, крики… Володя там был, своими глазами видел. Понимаешь, Полина из-за болезни совсем башкой поехала на стрессе, а Костик масла в огонь подливал. В общем, в тот же день она пропала.

Вера побледнела. Запечатав рот рукой, сморгнула слезу. Марго опять потянулась за сигаретой, закурила, глубоко затянувшись, уже не обращая внимания на дым, и севшим голосом продолжила:

– Ребята искали, особо не афишируя. Привлекали только своих людей. У них связи везде ого-го! А Костя мешал: истерил, пьянствовал, орал, грозился выследить дочурку и прибить. Короче, решили отправить его в Таиланд и поселить в том доме, где Полина с Пашей часто бывали. Появись она там, он бы дал знать. Ребята подозревали, что у неё припрятаны деньги, и в любую минуту она может сорваться вслед за Пашей, который туда часто мотается по бизнесу.

Вода в чайнике закипела, отщёлкнув кнопку. Подруги вздрогнули – показалось, что рядом раздался выстрел. Вера постепенно успокаивалась, слушая Марго:

– Когда случилось нападение, Пашины люди в полиции сразу его позвали на опознание: она, не она… Вот все эти лекарства, уход – всё на его деньги. Ему бы самому хотелось знать, кому она помешала. То, что это не бомжи, про которых следак нам втирал, чтобы мозги запудрить, это точно, иначе бы обчистили до нитки. Когда её нашли с проломленной башкой, в потайном кармане лежали паспорт и приличная сумма денег. Её убивали для другого. Для чего и кто – вот в чём вопрос.

Затушив едва начатую сигарету, Марго наклонилась к Вере и почти шёпотом продолжила:

– Если Полина выйдет из комы и заговорит, тогда есть надежда найти преступника. Пока на видео охраны аэропорта видна машина, стоящая возле парковки – там, где убивали Полину. Знаешь, какая? Красненький «Аудио» жены Павла. Именно жена в тот раз подвозила Павла в аэропорт, потому что по странному стечению обстоятельств служебная машина за ним не приехала, а водитель не отвечал на звонки.

Марго сделала эффектную паузу, ожидая реакции, но Вера туго соображала.

– Не догоняешь? Жена подвозит мужа в аэропорт, хотя никогда этого не делала! Ведь он мог поехать сам или на такси, но она не дала. Знала точно, что выследит там Полину, которая по пятам за мужем ходила. А самое интересное – через пару дней Пашин водитель нашёлся в какой-то гостинице за городом. Он абсолютно не помнил, как там оказался. Об этом, думаю, надо бы расспросить заботливую жену. А ты как думаешь? Следак собирается допросить мадам Муськину. У Павла фамилия – Муськин, но мадам с детьми умотала в Европу и оттуда носа не кажет.

За их спинами послышалось требовательное «мяу». В приоткрытую дверь просочился Жорик. В этот момент сквозняк с треском захлопнул раму на окне и створку двери, прищемив коту хвост. Кот заорал, а Вера, шикнув на него, произнесла:

– А зачем мне ехать в Таиланд? Чтобы что? Костя наверняка в курсе дел с Полиной, от него же ничего не скрывают, а он назад не спешит, значит, ему не хочется возиться с ней. Негодяй.

Марго удовлетворённо хмыкнула:

– Наконец слышу что-то адекватное, кроме вздыханий и страданий. Я грешным делом подумала, что узнав, где он, ты сорвёшься туда и захочешь его вернуть. Чёрт с ним. А помочь Полине не в наших силах, врачи не теряют надежду, что она выйдет из комы, но может остаться инвалидом. Печальная судьба. Единственный человек, которому она была нужна, была её мать.

За окном начало накрапывать. В тишине, которая подвесила разговор на паузу, было слышно, как плюхнулись на подоконник первые тяжёлые капли будущего ливня. Далеко за крышами домов грохотнуло грозовой канонадой. Через минуту дождь поливал как из ведра. Вера шумно захлопнула окно и резко, словно боясь возражений подруги, сказала:

– Я стану ей матерью, если Полина захочет.

– Ну-ну… Нет, конечно, ты можешь помочь, мы можем помочь… Но что значит «матерью»? Она взрослый человек, тем более, психически неполноценный, пошлёт тебя куда подальше, если вообще выкарабкается.

– Потрогай, – она протянула Марго руку с браслетом, подаренным Полиной. – Чувствуешь? Он слегка вибрирует. До вчерашнего дня этого не было.

– Чувствую, что ты сама вибрируешь. Перестань дрожать!

Вера отдёрнула руку:

– Она оживёт, вот увидишь. И не смотри на меня как на сумасшедшую…

Ночью с субботы на воскресенье разыгралась гроза. Темноту нещадно кромсали всполохи молний, выхватывая, как при фотовспышке, детали пейзажа. Вера застыла у окна, не в силах отвести глаз от красоты и мощи взбунтовавшейся природы. Небо раскалывалось с треском, но не страшным, а весёлым, как если бы кто-то раздавил одновременно миллионы воздушных пузырьков полиэтиленовой обёртки. Ей захотелось выйти на улицу, пробежаться по лужам, промокнуть до нитки, как однажды, когда они с Костей засиделись в парке до темноты, а потом убегали от ночной грозы – такой же весёлой и трескучей. Спрятались под деревом, дураки… Молния ударила в соседнее. После того случая всегда боялась грозы, а вот сегодня страх прошёл.

Утром Веру разбудил звонок медсестры. Захлебываясь от радости, она сообщила, что Полина вышла из комы. Её отключили от аппаратов – дышит сама. Врачи не спешат делать прогнозы. Хуже всего то, что у неё пропала чувствительность в нижней части тела. Не исключено, что останется прикованной к постели. Медсестра клятвенно заверила, что как только разрешат посещения, она сообщит. С отцом уже связались, но он не может приехать – болен.

Марго, услышав радостные новости, отменила парикмахера и маникюр и очень скоро нарисовалась на пороге Вериной квартиры.

– Ура! – завопила она, тряся над головой бутылкой шампанского, – Сейчас поедем в больницу, а потом отметим, но сначала я позвоню этому гаду Володе. Он мстит за моё «динамо». Ни слова про Полинку не сказал.

– Володенька, зайчик мой – начала Марго угрожающе-приторно. – Почему же ты не позвонил и не сказал, что Полина вышла из комы? Я должна узнавать об этом случайно? А чем, интересно, таким страшным болен твой квартирант, что не может поднять задницу и прилететь?

Ответов Володи Вера не слышала, но по реакции Марго, сменившей гнев на милость, поняла, что тот не в курсе произошедшего, и это казалось странным.

Они собирались выйти из дому, как их остановил звонок Володи.

– Павел прилетел, – с тревогой в голосе начал Володя, – Он уже на пути к Полине, вечером назад. Приказал никого к ней не пускать. Следака унять, а вас остановить. Я еду туда, но вам не надо. Вас всё равно не пустят!

Марго возмутилась:

– С каких это пор твой Павел будет нам указывать, что делать. Пусть своей жене-киллерше приказывает. Думаешь, мы не просекли весь расклад?

Психанув, она отшвырнула телефон, но сбавила обороты:

– Он прав, сейчас не поедем. А завтра – самый раз. Володька там будет дежурить. Договоримся. Открывай шампанское.

Они невесело и вяло цедили из бокалов колючее вино, а Марго ещё и цедила сквозь зубы горькие слова правды:

– Полина для всех головная боль, даже для якобы влюблённого Паши. Знаешь, чего он прилетел? Думаешь для того, чтобы припасть жарким поцелуем к телу воскресшей возлюбленной? Фигня. Он струсил, что Полина даст показания, как именно её убивали. И это были не бомжи. Павел не зря попросил Володю унять следака, чтобы тот перестал копать. Ежу понятно – ниточка тянется к Пашиной жене. Если будет доказано, что киллера наняла она, безрукого, кстати… Сэкономила, не иначе. Вот и получается – мать его детей надо сажать в тюрьму! А Паша уж точно не готов ради безумной любовницы жертвовать своим семейным благополучием. Вопрос – зачем мадам Муськиной понадобился такой крутой сценарий? На мой взгляд, она ещё больше психованная, чем наша несчастная девочка. Костику твоему тоже пофиг. Всё, что он хочет – быть подальше от всех проблем. Ему в Таиланде благодать: тепло, вкусно, рыбки, птички… Зачем ему этот геморрой с доченькой? Боюсь, Полине светит интернат для умалишённых, а в лучшем случае – одинокая инвалидность, но хотя бы у себя в квартире, которая от бабки досталась. Это в том случае, если Костя не приберёт квартиру к рукам. Кстати, как в этом случае действовать, если Полина окажется недееспособной? Нужен хороший юрист…

Вера слушала Марго, как в полудреме, думая о своём. Внезапно очнувшись, бросилась к шкатулке, в которой хранила бижутерию. Вынула из неё браслеты и, ни слова не говоря, надела. Марго смотрела на неё с любопытством и ждала объяснений. Вера же пристально сверлила взглядом браслеты. Её пальцы подрагивали, словно по руке шёл ток.

– Марго, смотри! Они меняют цвет, нагреваются и блестят.

– Ты руку-то сдвинь в тень, подальше от окна… И не сходи с ума.

Вера ойкнула, словно её ужалили в запястье:

– Может, они и вправду заговорённые! А что, если они спасли Полину при нападении, а потом, когда мы их сняли, она обессилела? Какая я дура! Почему раньше не догадалась? Надо их вернуть. С ними Полина встанет на ноги.

Марго хотела было высмеять идиотку-подругу, но заметив нездоровый блеск в глазах и розовое пятно, как от ожога, на её руке, прикусила язык.

– Наливай! – скомандовала она и залпом осушила бокал.

Следующий день дался им тяжело. Все мысли Веры были заняты Полиной. Работать не было сил. Марго была не лучше. Как только закончились уроки, они рванули в больницу.

Володя, как цербер, маячил у палаты Полины. Он был доволен собой: выполнил все поручения шефа – выбил для Полинки шикарную палату; заказал дорогущие препараты для её восстановления; договорился со следователем о закрытии дела; шефа проводил… Вот теперь девочкам можно проведать больную. Володя ждал одобрения от Марго, но вместо доброго слова получил отлуп. Марго обвинила его в помощи бандитам, которых волновало одно – как отмазать убийцу. Добавила, что разочарована и не хочет его знать. Вера испугалась, как бы Володя не стал у них на пути к Полине, но он сник, как то самое дрожжевое тесто, когда его начинают месить.

Палата, в которую перевели Полину, была скорее похожа на номер дорогого отеля. На прикроватной тумбочке красовался букет экзотических цветов. Заметив подруг, Полина растянула губы в кривой улыбке. Вера, смахнув слезу, подошла ближе, улыбнувшись в ответ. Вынув из сумочки браслеты, хотела надеть на Полину, но бдительная медсестра не позволила. После уговоров, путанных объяснений, почему это так важно, разрешила, в конце концов, оставить в палате. Вера тихонько вложила в худенькую ладонь позвякивающие ободки. Сжав их в кулачке, Полина прикрыла веки в знак благодарности. Из-под век, скрывших на мгновение тёмные васильки глаз, полились слёзы. Находиться дольше в палате им не разрешили, но Вера и Марго вышли совершенно спокойные и уверенные в том, что Полина поправится.

В начале лета Полину выписали из больницы. На ноги она так и не встала, но руки и голова работали. Врачи не исключали вариант, что к ногам тоже со временем вернётся чувствительность, только нужна долгая и упорная реабилитация. Вера забрала Полину к себе, поскольку та категорически отказалась от бабушкиного наследства. Полина изменилась, притихла, подобрела. Болезнь и несчастная любовь перестали терзать её мозг и душу. Марго нашла хорошего юриста и помогла Вере оформить опеку. Произошло то, о чём Вера мечтала всю жизнь – у неё появился ребёнок, их с Костей ребёнок… Хотелось верить в то, что судьба неспроста привела Полину к ней. Однажды Вера завела разговор про удивительные совпадения в жизни. Ведь не появись Полина случайно в их дворе… Полина замотала головой и написала: «Не случайно!».

Вере стало не по себе:

– Что значит «не случайно»? Объясни. И про браслеты тоже…

Полина написала ответ. Когда Вера его прочла, то не могла набрать воздуха в грудь и вытолкнуть комок боли, который поднялся к горлу и застрял в нём сдавленным стоном. Она перечитывала эту записку много раз: «Вера, я узнала про тебя от мамы. Умирая, она всё винилась перед какой-то Верой. Про ребёнка убитого говорила, про папу, который её обманул… Бредила. Просила меня найти Веру и попросить прощения. Уже после маминой смерти я послушала запись и поняла, кого искать, а где искать – проще простого. Про браслеты не спрашивай. Если расскажу, они потеряют силу. Скажу только одно – мне надо вернуться в Таиланд, туда, где их получила. Там вылечусь. Хорошо, что тебя нашла. Я тебя люблю».

Зимние каникулы было решено провести в Таиланде. Костя, узнав кто стал опекуном Полины, уговаривал приехать, писал, звонил… Он отказался от своей доли наследства. Всё досталось Полине. Деньги от продажи квартиры пошли на лечение и на инвалидную коляску, а ещё на холсты, кисти и краски.

Полина много писала, но всегда один и тот же сюжет: дорога, уходящая за горизонт. Дороги были широкими, как фривеи; узкими, как лесные тропинки; булыжными мостовыми или просёлочными с размокшей глиной. Никто по ним не шёл и не ехал, только бледные тени людей виднелись на обочинах. Самая первая картина была написана ещё в реабилитационном центре: дорога, похожая на русло высохшей реки, петляла по рыжим пескам пустыни. Она поднималась к лилово-синему небу, на котором в облаках проступали миражи буддистских храмов. Вот только она обрывалась на полпути, а человеческие тени на ней были уродливы и почти неразличимы.