Утро. Муж бреется в ванной, я завариваю чай и кричу через всю квартиру:
– Серёженька, сегодня мне понадобится «Масяня».
Так ласково мы зовём нашу крохотную семейную «Дэу Матиз», её и машиной-то не назовёшь, до того она маленькая.
– Будь добр, ключи не уволоки. «Паустовцы» пригласили меня на день рождения Эдгара По.
Муж разразился хохотом.
– Какое вы имеете отношение к Эдгару По? Или он тоже на букву «П» начинается? Тогда валяйте, отмечайте, я не против. Святое дело выпить за старину Эдгара По. Он, насколько я знаю, тоже был не дурак выпить.
– Зря ты так, Серёжа, Эдгар По – мистик, новатор в поэзии. Это удивительный писатель. Возьми хотя бы его «Ворона» в переводе Бальмонта.
– Солнышко, не надо так нервничать. Я же не против. Пожалуйста, встречайтесь, отмечайте. Я только переживаю, как вы потянете всю мировую классику
– Серёжа, не трогай мировую классику. Эдгар По – это особый случай. Только сорок лет мужик прожил, какой он тебе старина?
И, наливая мужу чай, намазывая маслом хлеб, провожу лёгкий экскурс:
– Эдгар По, Серёжа, – это сплошные загадки. Судьба была к нему очень несправедлива. При жизни его журналисты прозвали авантюристом, развратником и пьяницей, а после смерти душеприказчик Грисуолд подтасовал факты биографии и облил грязью так, что потомки сто лет ещё бедному кости перемывали. Зато великий Бернард Шоу называл его «аристократом литературы».
– Светуля, это меняет дело, я не знал, что мужик так пострадал, тогда конечно, поезжай. Вот тебе ключи от машины.
– Кстати, у меня с Эдгаром По связана одна история.
– С этим авантюристом, развратником и пьяницей? Так, с этого места прошу поподробнее.
– Ну, помнишь, в Москве в мастерской художника Рубена Варшамова я видела манекен Эдгара По? Я когда-то уже рассказывала, но если хочешь, могу повторить.
– Шучу. Я всё отлично помню. Езжай к своим «паустовцам», только аккуратнее за рулем. Не пей спиртного, не гони и возвращайся засветло.
Дверь за мужем закрылась, а я припомнила историю во всех подробностях.
Случилось это 10 лет назад, когда моя детская книжка «Город Алфавит» ещё не была издана, и я отправилась в очередной раз в Москву, чтобы предложить её детским издательствам. Все попытки оказывались безрезультатными. Редакторы сочувствовали моему авторскому горю, признавали, что книжка талантливая, обещали перезвонить при первой возможности, но никто не перезванивал. Думаю, что забывали про меня, как только я выходила за дверь.
Оставалось три дня до отъезда. В состоянии полной безнадёги поехала в Центральный дом художника на Крымском валу, на выставку работ Михаила Шемякина. Выставка откровенно разочаровала. Чего я ожидала от этого бывшего русского, а ныне успешного американского художника, я не знаю, но его длинноносые тролли в невероятном количестве в красивых дорогих рамах и паспарту ничем не напоминали художника советского андеграунда. На всём постсоветском пространстве бушевала перестройка. Наконец-то можно говорить, во весь голос. Пошла распродажа былых ценностей с молотка. Попёрла из всех щелей субкультура. Вот и Шемякин ранний был совсем другой. Ранние его работы были с душой. Полистав ещё и его альбомы, и убедившись, что мне от них ни холодно ни жарко, я подошла к книге отзывов и честно об этом написала. При этом, наверное, тихонько ворчала себе под нос. Рядом откуда-то возник добрый, слегка подвыпивший мужичок. Без лишних предисловий он вдруг сказал:
– Хотите, покажу настоящую живопись?
– Хочу, а Вы кто?
– Художник.
– Всё правильно, в Центральном доме художника кругом должны быть одни художники.
– А Вы, такая симпатичная, кто и откуда будете?
– Просто Светлана. На сегодняшний день – никто. Книжки изданной у меня нет, кассеты с авторскими песнями тоже. В общем, самое настоящее никто. Приехала из Одессы, и, слава богу, послезавтра уезжаю.
– О, Одесса-мама, жемчужина у моря! Ну, давайте познакомимся: Рубен Варшамов, главный редактор журнала «Весёлые картинки».
Мне не хотелось в это верить, но мужчина достал из нагрудного кармана и протянул визитку с изображением танцующих человечков. Журнал «Весёлые картинки» был знаком мне с детства. Его читали от корки до корки все школьники бывшего Советского Союза. Когда-то в стране были только два детских журнала – «Мурзилка» и «Весёлые картинки». От неожиданности я слегка оторопела.
– Вот так так!.. Ведь я специально приехала в Москву, чтобы издать свою первую детскую книжку.
– Идёмте, Светочка, покажу Вам очень добрую, искреннюю живопись, а на Шемякина не обижайтесь. Конъюнктура требует от него такого искусства. Живя в Америке, по-другому, наверное, нельзя.
Покорно иду следом в один из залов галереи. Смотрим совсем другое. Художник-примитивист, тоже из эмигрантов, имени его не помню, но ощущение искренности, правдивости чувств осталось со мной навсегда.
Сюжеты картин незамысловатые, взятые из самой жизни. Вот собрались вокруг стола художник и его друзья в мастерской, заваленной чем попало. Сам в обнимку с необъятной красавицей женой и голопузыми детишками, а вот летает он над спящим городом с возлюбленной своей. Рисунки, словно написанные детской рукой, искренние, пропитанные подлинными чувствами, милыми подробностями из нашей жизни.
– Да, Рубен Артёмович, этот художник мне гораздо симпатичнее. Бог с ним с Шемякиным. «Каждый пишет, как он дышит».
Идём в следующий зал, где готовится к показу юбилейная выставка журнала «Весёлые картинки». Там я узнаю, что мой новоявленный гид в должности главного редактора известного на всю страну детского журнала трудится уже 30 лет. Сейчас журнал переживает не лучшие свои времена, но всё ещё продолжает выходить.
– Света, приходите завтра ко мне в мастерскую, посмотрите мои работы и приносите свою детскую книжку. Может быть, я смогу Вам чем-нибудь помочь.
Варшамов нарисовал на обратной стороне визитки схематически, как доехать к его мастерской. Встретиться условились в двенадцать у станции метро «Лубянка».
Назавтра, волнуясь от радостного предвкушения, что судьба моей многострадальной детской книжки скоро решится, приехала в точно назначенное время на Лубянку. Не рассчитала только, что у каждой станции метро есть два выхода, и я, конечно же, их перепутала. Носилась, как бешеная белка. То в одну сторону пойду, то в другую, а когда запуталась окончательно, ничего лучшего не придумала, как позвонить Варшамову домой, чтобы уточнить, где же находится его мастерская. А вышло совсем плохо. Трубку взяла, вероятно, жена. У неё был приятный неторопливый голос. Она очень внимательно выслушала меня, и без особой радости сказала, что Рубен Артемович уже полчаса, как ушёл.
Если хорошенько подумать, чему она должна была обрадоваться? Тому, что её шестидесятилетний муж художник пригласил в мастерскую молодую тридцатилетнюю поэтессу? Я ведь от волнения всё ей выболтала, и теперь чувствовала себя ужасно. Вышла на ватных ногах из подземки и тут же увидела сияющего Варшамова с хрустящим пакетом в руках. Я вам не сказала, что на дворе стояла ранняя осень? Тёплая ранняя осень. Что-то юношеское озорное было в фигуре художника. Ветер трепал его светлые волосы, голубые глаза по-детски сияли.
– Идёмте, Светлана, я покажу вам свою Москву.
Мы шли по Мясницкой и музыкой звучали для моего слуха названия «Маросейка», «Чистые Пруды». Здесь родился и вырос художник Варшамов. Воспитывался он без отца, поэтому мать, боясь вредного влияния улицы, определила его в Суворовское училище. Стал военным, но тяга к живописи переборола. Потом был полиграфический институт, много счастливых лет, когда пришлось иллюстрировать книги Рабле, Сервантеса, Франсуа Вийона, Уитмена, Бодлера, Эдгара По. Можете себе представить, какой интересный человек, увлечённый рассказчик, шёл со мной рядом?
Вошли в красивое здание в Армянском переулке, где традиционно находились мастерские выдающихся художников. Прошли мимо охранника, поздоровались. Я мысленно вся сжалась. Интересно, что про меня подумал охранник?
«Опять хорошенькая блондинка в гости к знаменитому художнику. Ну-ну…».
Поднялись в мансарду, вошли в мастерскую, которая выходила окнами на Лубянку. Первое, что бросилось мне в глаза и даже испугало: у стены в старом плетёном кресле, словно живой, сидит господин в высоком цилиндре и фраке.
– Знакомьтесь, Светлана, это – Эдгар По.
Он действительно был как живой, и только вблизи становилось понятно, что это папье-маше. Белоснежная сорочка, фрак, цилиндр и лакированные ботинки были настоящими. Взгляд у этого господина был пронзительный, но добрый. Вокруг на полу и на стеллажах размещалось огромное количество живописи, офортов и литографий.
Пока я изучала творчество художника Варшамова, Эдгар По, как мне казалось, пристально изучал меня, а Рубен Артёмович неторопливо расставлял на низеньком столике содержимое своего пакета: сыр, вино и крупный розовый виноград.
Переворачивая один за другим листы с его великолепной графикой, о чём я думала?
Не о тех великих поэтах, которых он иллюстрировал, будучи одним из лучших российских художников-графиков. Думала я о себе-дурочке, которая зачем-то оказалась этой ранней осенью здесь. О том, что всегда мечтала стать своей на одной из московских кухонь, где бородатые учёные, поэты и художники читают стихи, пьют водку, курят и все друг с другом на «ты». Но как можно стать своей для них, если ты никто и живёшь в маленьком портовом городке? Может, соврать, что живу в Одессе на Дерибасовской угол Малой Арнаутской? Всё равно он не знает, что это две параллельные улицы.
Эдгар По впился в меня взглядом, и я услышала, как внутренний голос, явно посланный от него, очень внятно сказал:
– Ложь не бывает маленькая или большая. Ложь – это ложь.
Я повернулась лицом к Варшамову. Он, улыбаясь, протягивал мне бокал с красным вином:
– Светочка, предлагаю выпить за знакомство, только про Вас я пока ничего не знаю.
– Мой послужной список довольно скромный. Живу в маленьком портовом городке в тридцати километрах от Одессы. Правда, весь город на берегу моря, можно сказать, море из каждого окна видно.
– Что вы говорите, какие вы там счастливые!
– Играла на скрипке, потом на гитаре, занималась в театральной студии при Одесской киностудии, писала стихи, песни, и, неожиданно для самой себя, поступила в Одесский институт инженеров морского флота, да ещё и на кораблестроительный факультет. И даже успешно окончила его, только зачем, не знаю. Корабли, не строю, а вернулась к литературе и музыке.
– Светочка, Вы меня порядочно удивили. Знаете, какая моя самая большая страсть в жизни? Парусники. Парусный спорт. Перед вами яхтсмен с многолетним стажем. Вот возьму и приеду к Вам на Чёрное море. Ну, как, приглашаете?
– Конечно, Рубен Артёмович, приезжайте, буду рада.
Что-то с правой стороны впилось мне в щеку. Я провела по щеке и, повернув голову в пол-оборота, увидела неодобрительный взгляд усатого господина в цилиндре.
– Рубен Артёмович, только я забыла Вам сказать, что у меня есть муж и маленькая дочка. Но всё равно приезжайте.
– Муж – это прекрасно! Предлагаю вам, Светочка, выпить этот бокал за содружество поэтов и художников на брудершафт.
И он с истинно восточным радушием заново наполнил бокал.
Я приняла бокал вместе с ничего хорошего не предвещающим предложением, и тут раздался грохот. Это свалился картонный цилиндр Эдгара По.
– Ах ты, боже мой, сквозняк, что ли?
Я поняла, что это был не сквозняк, просто американский классик не хотел допускать моего грехопадения. Он по-отечески меня опекал.
Мы подняли цилиндр, водрузили его на место и на время забыли про вино.
– Света, Вы читали Эдгара По? Стихи почитайте, особенно лирику. Почитайте о его трагической судьбе. Он изобрёл жанр фантастики. Я мог бы о нём говорить долго, но лучше почитайте сами.
– А зачем Вам манекен?
– Когда иллюстрировал его, он сам меня об этом попросил, и я сделал. Теперь дружим. Понимаете, Светлана, художник существует в замкнутом пространстве. Любого туда не пустишь. Я говорю не о мастерской, а о внутреннем мире. А с манекеном можно замечательно поговорить, можно помолчать, можно запросто тяпнуть по рюмашке. Отличный собеседник, а как образован! Правда, иногда превращается в занудного моралиста. Например, как сегодня. Вы не заметили?
И Варшамов хитро улыбнулся.
– Заметила.
– Дай-ка я тебе, девочка, на память свой каталог подпишу, неожиданно перешёл он на «ты», а на брудершафт мы с тобой как-нибудь в следующий раз выпьем.
– Рубен Артёмович, Вы же так и не посмотрели мою детскую книжку.
А про себя подумала:
– На кой чёрт ему моя книжка? И зачем я только сюда пришла?
И вдруг снова слышу голос изнутри, но понимаю, что принадлежит он манекену этого загадочного Эдгара По:
– Не зря пришла. Найди в каталоге работу «Гибель Орфея» Смотри, разве это не про тебя?
Я нашла эту работу. Она стояла одной из первых.
«Может, про меня – может, не про меня. Она про всех», – отвечаю мысленно манекену.
И слышу такой ответ:
– Правильно. Умница. Запомни:
– КРУШЕНИЕ НАДЕЖД – ЭТО ВСЕГДА НАЧАЛО.
Всё, больше я от него ни слова не услышала. Варшамов похвалил мою азбуку в стихах. Сказал, что издавать её нужно отдельным изданием, а не в журнале. Посоветовал продолжать писать для детей, непременно писать детские стихи, ибо этот редкий дар даётся не каждому. Проводил до станции метро, и мы расстались.
Прошло два года. На собственные средства была издана моя первая детская книжка «Город Алфавит». Появились и другие стихи для детей.
Приехав в очередной раз в Москву, я вспомнила о Рубене Варшамове и его журнале «Весёлые картинки». Решила показать ему свои новые детские стихи. Звоню по старому телефону.
Снова, как два года назад, трубку подняла женщина с приятным спокойным голосом, но при упоминании о Рубене Артёмовиче на несколько секунд замолчала. Потом, словно набрав воздух, сказала, что Рубен Артемович умер год назад. У него был рак. Тогда, два года назад он уже знал о своей болезни, поэтому жена следила, чтобы он себе лишнего не позволял, но Рубен Артёмович был непослушным, как ребёнок. Жизнелюбие у него всегда брало верх над рассудком.
– В «Весёлых картинках» теперь главный редактор – женщина. Можете к ней точно так же обратиться. Вот телефон редакции.
И я обратилась.
Лечу по лестнице издательства, словно на крыльях. Жду самых восторженных отзывов о моих детских стихах, ведь это уже подтвердили сотни зрителей на авторских концертах. Быть может, скоро буду держать в руках свою новую детскую книжку. Я назову её «Понарошку и всерьёз». Отличное название.
Комната редакторов выглядит обшарпано и тоскливо. Мебель изрядно поизносилась, но меня умиляет здесь всё, а особенно затрапезная бабулька, старейший редактор. За окном всё тот же разгул перестройки. Все старые советские журналы держатся из последних сил. Многие закрываются, а «Весёлые картинки» всё ещё держатся, но судя по меблировке издательства, дела у журнала невесёлые.
Унылая бабулька берёт мои листочки со стихами, минуты две-три смотрит, и неожиданно изрекает:
– Садитесь, эт-само.
Поначалу подумала, что мне послышалось. Такого речевого оборота мне ещё ни в одной глухой деревне слышать не приходилось. Что бы это значило? На сердце стало тоскливо.
Затем последовал вопрос, приукрашенный всё тем же оборотом:
– Вы запятые, эт-само, вообще не ставите?
Я засуетилась:
– Простите, я очень спешила, не знаю, не подумала, сейчас всё расставлю. Давайте, я сама Вам стихи свои прочту? Хотите?
– Не хочу.
Потом тишина и глядя куда-то вбок:
– Эт-само…, деточка, Ваши баюшки и кисоньки, эт-само, сегодня никому не нужны.
Я же, стараясь заглянуть ей в глаза:
– А какие, какие нужны сейчас стихи детям? Скажите мне! Какие? Я понимаю, что в детской литературе наступала золотая пора для разукрашек про мажорную жизнь куклы Барби и Телепузиков, а тут я со своей невостребованной искренностью.
Доказывать, что твои стихи хорошие – пустое, бессмысленное, занятие, но и отступать тоже не хотелось. Я сгребла листки с баюшками и кисоньками и, очень взбудораженная, ввалилась в соседний кабинет, копошащийся в важных и нужных бумагах, желая апеллировать к мнению другого редактора, но там меня резко остудили:
– Женщина, не мешайте нам работать, мы – бухгалтерия, а редактор у нас одна, она опытная и её мнением журнал дорожит.
Судьба в очередной раз дала оплеуху, открыла дверь и выставила на ветер.
Я пересекла бурлящий проспект. Мимо неслась жизнь огромного равнодушного города.
Стояла серая слякотная московская осень.
Неподалёку был знаменитый магазин «Аккорд». Я в каждый свой приезд покупала здесь гитарные струны. Почему-то вспомнилась картина Рубена Варшамова «Гибель Орфея». Там Любовь, Музыка, Гармония – всё разлетается на куски.
– Да пошло оно всё к чертовой матери, – подумала я, чуть не плача.
Вошла в магазин и попросила у продавца комплект хороших струн для скрипки. Приеду домой, достану свою позабытую скрипку, натяну новые струны и снова начну играть.
Я ведь очень хорошо запомнила слова, сказанные мне Эдгаром По:
«КРУШЕНИЕ НАДЕЖД – ЭТО ВСЕГДА НАЧАЛО».
