Судьба Арсения Александровича Тарковского многими нитями связана, переплетена с поэтами Серебряного века: Георгием Шенгели, Мариной Цветаевой, Анной Ахматовой, Борисом Пастернаком. Арсений Тарковский и замечательный поэт Мария Петровых стали их достойными преемниками, а в чём-то, по-моему, и превзошли, увидев красоту земных вещей духовными очами. К сожалению, за пределами узкого круга литераторов и ценителей истинно прекрасного их творчество до сих пор не получило достойной оценки.
Арсений Тарковский почти наш современник, во всяком случае для людей моего поколения. Не вдаваясь подробно в его биографию, мне хотелось бы здесь подчеркнуть отдельные её моменты и привести лично услышанные мною впечатления двух поэтов и писателей: киевского – Ларисы Пастух и московского – Станислава Айдиняна.
В Википедии о Арсении Тарковском можно прочитать скупые строчки: русский поэт и переводчик с восточных языков. Сторонник классического стиля в русской поэзии. Отец кинорежиссёра Андрея Тарковского.
А вот как говорят знавшие и любящие поэта (цитирую киевского литератора и педагога Маргариту Черненко): «Его слова, его дух, его высота возвращают сердцу настоящее, реальное, плотно ощутимое желание жить, и видеть красоту мира, и трепетать перед его тайной, и стремиться к свету и любви. В его стихах пульсирует стихия чуда. И она способна выплескиваться, создавать вокруг преображенное пространство».
Маргарита Черненко рассказывает: «Однажды мне приснилось, что Арсений Александрович подарил мне ветку белой сирени, и буквально через полгода, когда он умер, над его могилой я увидела куст этой белой цветущей сирени. Разве можно после этого не поверить в чудо?».
Стихи Арсения Тарковского, кажется, живут в другом измерении – инобытия.
И это снилось мне, и это снится мне,
И это мне ещё когда-нибудь приснится,
И повторится всё, и всё довоплотится,
И вам приснится всё, что видел я во сне.
Там, в стороне от нас, от мира в стороне
Волна идёт вослед волне о берег биться,
А на волне звезда, и человек, и птица,
И явь, и сны, и смерть – волна вослед волне.
Не надо мне числа: я был, и есмь, и буду,
Жизнь – чудо из чудес, и на колени чуду
Один, как сирота, я сам себя кладу,
Один, среди зеркал – в ограде отражений
Морей и городов, лучащихся в чаду.
И мать в слезах берёт ребёнка на колени.
Никогда не мыслились Арсением Тарковским стихи как необходимый источник материального существования. Как известно, первая книга его «Перед снегом» вышла в 1962-ом году, когда поэту было 55 лет.
Чтобы как-то существовать, ему приходилось добывать «хлеб насущный» поэтическими переводами, а свои стихи, стихи зрелого мастера, складывать «в стол» до лучших времён. Нет, конечно, худа без добра: благодаря Арсению Тарковскому русские читатели смогли познакомиться и прочувствовать красоту и своеобразие восточного стихосложения.
На долю поэта выпал тяжкий крест: физические и душевные раны, голод и холод, множество смертей и разлук. Но он не сломался, а выстоял и при этом оставил нам изрядную толику лирических шедевров. Например, стихотворение «Свидания» (в последующей редакции «Первые свидания»):
Свиданий наших каждое мгновенье
Мы праздновали, как богоявленье,
Одни на целом свете. Ты была
Смелей и легче птичьего крыла,
По лестнице, как головокруженье,
Через ступень сбегала и вела
Сквозь влажную сирень в свои владенья
С той стороны зеркального стекла.
Когда настала ночь, была мне милость
Дарована, алтарные врата
Отворены, и в темноте светилась
И медленно клонилась нагота,
И, просыпаясь: «Будь благословенна!» –
Я говорил и знал, что дерзновенно
Моё благословенье: ты спала,
И тронуть веки синевой вселенной
К тебе сирень тянулась со стола,
И синевою тронутые веки
Спокойны были, и рука тепла.
А в хрустале пульсировали реки,
Дымились горы, брезжили моря,
И ты держала сферу на ладони
Хрустальную, и ты спала на троне,
И – боже правый! – ты была моя.
Ты пробудилась и преобразила
Вседневный человеческий словарь,
И речь по горло полнозвучной силой
Наполнилась, и слово ты раскрыло
Свой новый смысл и означало: царь.
На свете всё преобразилось, даже
Простые вещи – таз, кувшин, – когда
Стояла между нами, как на страже,
Слоистая и твёрдая вода.
Нас повело неведомо куда.
Пред нами расступались, как миражи,
Построенные чудом города,
Сама ложилась мята нам под ноги,
И птицам с нами было по дороге,
И рыбы подымались по реке,
И небо развернулось пред глазами…
Когда судьба по следу шла за нами,
Как сумасшедший с бритвою в руке.
В конце 2017 года в журнале «Знамя» появилась публикация Галины Доброницкой, в которой высказано мнение, что это стихотворение посвящено Марине Цветаевой. Да, автор, можно сказать, провела своё собственное «расследование» и приводит довольно убедительные аргументы. Но скорее всё же можно согласиться с дочерью поэта Мариной, что адресат его – Мария Фальц, жившая по соседству с Тарковскими на Александровской улице в Елисаветграде (Кировограде).
Сам Арсений Александрович отрицал близкие отношения с Цветаевой. Но у него есть целый цикл стихотворений, посвящённых Марине, в которых излиты чувство непреходящей вины перед ушедшим из жизни другом. Он сокрушался потом:
«Прозевал я Марину, прозевал. И я виноват. Не понял её трагического характера. Трудно было с ней. Ну, полсердца отдал бы ей. А ей подавай всё сердце, и печёнку, и селёзенку! Она требовала всего человека, без остатка…».
Я слышу, я не сплю, зовёшь меня, Марина,
Поёшь, Марина, мне, крылом грозишь, Марина,
Как трубы ангелов над городом поют,
И только горечью своей неисцелимой
Наш хлеб отравленный возьмёшь на Страшный суд…
В 1946 году в доме Г.А. Шенгели Арсений Александрович познакомился с Анной Андреевной Ахматовой. Они стали близкими друзьями и дружба поэтов продлилась вплоть до кончины Ахматовой.
Над могилой Анны Ахматовой Тарковский сказал: «Никогда ещё на долю женщины не выпадало столь мощного поэтического дарования, такой исключительной способности к гармонии, такой непреодолимой силы влияния на сердце читателя».
Первый брак Тарковского с Марией Вишняковой распался в середине 1930-х годов, когда их дети – Андрей (будущий всемирно известный кинорежиссёр) и Марина были совсем маленькими. Андрей всегда говорил и писал о том, как ему не хватало отца. Но отношения их были сложные.
В 1957 году, в год, когда Андрей женился на своей сокурснице по ВГИКу Ирме Рауш (в дальнейшем сыгравшей роль дурочки в «Андрее Рублёве»), между ним и отцом произошёл разлад, о котором горько сожалел будущий режиссер. Арсений Александрович был настроен против Ирмы и отговаривал сына жениться, произошло недоразумение из-за материальных вопросов. Это подвигло Андрея написать очень искреннее и личное письмо отцу. Вот фразы из этого письма:
«…Я всю жизнь любил тебя издалека и относился к тебе как к человеку, рядом с которым я чувствовал себя полноценным.
…Нет и не было, верно, сына, который бы любил тебя, то есть отца, больше, чем я.
…Но вот в чём я тебя упрекну – не сердись за слово „упрекну”, – ты всю жизнь считал меня ребёнком, мальчишкой, а я втайне видел тебя другом. То, что я… обращался к тебе, только когда мне было нужно, – это печальное недоразумение. Если бы можно было, я бы не отходил от тебя ни на шаг. Тогда ты не заметил бы, что я у тебя просил что-то и искал выгоды».
Эти фразы лично мне напоминают отношения Аркадия с его отцом Версиловым в романе Достоевского «Подросток».
Марина Тарковская свидетельствует: «Мама часто отмечала сходство их характеров и судеб. Только творчество спасало и уводило от жизненных сложностей, которые они порой сами же и создавали»…
Вероятно, без влияния личности отца, его поэзии, Андрей Тарковский не стал бы выдающимся кинорежиссёром мирового уровня. В своих лентах он сумел найти «киношный» эквивалент духовной поэзии отца, сделать её тончайшую вязь и глубины зримыми и осязаемыми. Когда он умер от рака лёгких в 1986 г. – это был страшный удар для Арсения Александровича, второй после его невозвращения на Родину. Вспоминает Лариса Миллер:
«Я была в Переделкине в тот день, когда туда приехала дочь поэта Марина, только что вернувшаяся из Парижа с похорон Андрея. Арсений спал одетый на диване. Марина, несмотря на усталость и подавленность, хотела дождаться его пробуждения. Когда он открыл глаза и увидел склонившуюся над ним дочь, он коротко спросил: „Что? Похоронили?”. „Похоронили”, – ответила Марина. Больше он ничего не сказал».
У меня в Киеве есть старший друг: поэт Лариса Михайловна Пастух. Тонкий лирик, пишущий стихи, проникнутые музыкой. Её светлый взгляд на мир и людей полон духовности:
«Мелодия любви звучит во всём, повсюду, всегда, – говорит Лариса Пастух. – То явственно, а то чуть слышится, заглушаема иными звуками жизни, иными чувствами. Но она никогда не исчезает из жизни. Она жива. То прозвучит удивлением ребёнка, его восторгом и распахнутостью сердечка, то заботой и лаской материнских рук. Иль нежным прикосновением первой весенней листвы, взглядом цветка из глубокой зелени трав, песней ручья…».
Среди знакомых Ларисы Михайловны много известных литераторов, музыкантов и художников. С некоторыми из них её связывают сорок лет или полвека дружбы. Особо удивил меня и порадовал неожиданностью рассказ Пастух о неделе постоянного общения с Арсением Тарковским. Оказалось, что она по линии общества «Книголюб» где-то в 1980-х годах пригласила его с женой в Киев. Лариса Пастух устроила поэта с Татьяной Озерской (третьей женой Арсения) в гостиницу, кормила их обедами, а, главное, собирала на творческие встречи с ним огромные переполненные залы. Арсений Тарковский признавался, что таких аудиторий у него никогда не было в Москве.
Лариса Михайловна не знала, что у Тарковского протез вместо одной ноги, пока один эпизод не выдал ей это обстоятельство. Однажды она повела Арсения Александровича в магазин на Красноармейской улице, где продавались марки. В районе площади Льва Толстого он сделал неловкое движение и его искусственная нога «взбрыкнула». Тогда она всё поняла.
Много живых подробностей и интересных деталей о Арсении Тарковском (и не только о нём) довелось мне услышать недавно от Станислава Айдиняна – литературоведа, писателя, поэта, с 1984 по 1993 гг. бывшего секретарём и редактором А.И. Цветаевой.
«Первая моя встреча с Тарковским произошла у Анастасии Ивановны Цветаевой в старом корпусе Дома творчества писателей в Переделкино, он там отдыхал, – говорит Станислав Артурович, – Арсений Александрович был так же красив, как на старых фотографиях. Это была особая гордая красота благородства. Когда он вошёл вместе со своей женой, то протянул мне руку и сказал твёрдо только одно слово: „Тарковский”. Потом я убедился в том, что он всегда так делает, это была его манера. Так вот – утверждённо в себе, волевым образом. Разговор с Анастасией Ивановной пошёл об общих знакомых. Поэт потом пожаловался на нагноение на протезе. И Анастасия Ивановна вызвалась помочь, дать телефоны врачей-гомеопатов… С ним была жена, в светском таком тюрбане, весьма „торжественная дама”. Она спросила Анастасию Ивановну, которой было хорошо за 90 лет: „А где у Вас лежит блокнот? Я выпишу телефоны!”. А.И. посмотрела на неё по-дворянски сдержанно и сказала: „Дорогая, у меня все телефоны записаны вот здесь!” – и очень гулко постучала себя по голове».
Станислав Айдинян рассказывает: «Я видел Арсения Александровича в коридоре Дома творчества в Переделкино, окружённого молодежью. Он читал им свои стихи, они читали ему. Я очень хорошо помню его лицо, выбеленное от страданий. Протез ему натирал, у него болела нога. Но эти страдания делали его как будто ещё более благородным и внешне красивым, создавали особую утонченность образа». Когда Арсений Тарковский умер, Айдинян был в Доме творчества в Переделкино и, идя к Анастасии Ивановне, заметил в вестибюле у входа на чёрной доске мелом было объявление о смерти поэта и времени похорон на переделкинском кладбище. Анастасия Ивановна попросила его, можно сказать, даже настойчиво поручила ему быть на похоронах. «Отпевали поэта в маленькой переделкинской церкви. В гробу поэт был похож на поверженного орла – такое было благородство черт лица. А когда несли его на кладбище, стоял шелест стихов – его стихи шёпотом читала вся толпа, идущая за гробом. Впечатление было будто шумела большая лиственная роща…».
За Домом творчества, построенным в стиле 1950-х годов, есть большая трансформаторная будка. На неё Станиславу указал после похорон Семён Липкин, замечательный крупный переводчик – и сказал: «Вот здесь, на этом месте, молился Арсений Александрович. Уходил сюда от писательской братии, чтобы никто ему не мешал…». «Когда я бываю в Переделкино, всегда вспоминаю об этом», –сказал Станислав Айдинян, по словам которого поэт перед смертью пережил тяжёлые испытания.
АРСЕНИЙ ТАРКОВСКИЙ
СКОЛЬКО ЛИСТВЫ НАМЕЛО
Сколько листвы намело. Это легкие наших деревьев,
Опустошенные, сплющенные пузыри кислорода,
Кровли птичьих гнездовий, опора летнего неба,
Крылья замученных бабочек, охра и пурпур надежды
На драгоценную жизнь, на раздоры и примиренья.
Падайте наискось наземь, горите в кострах, дотлевайте,
Лодочки глупых сильфид, у нас под ногами.
А дети северных птиц улетают на юг, ни с кем не прощаясь.
Листья, братья мои, дайте знак, что через полгода
Ваша зеленая смена оденет нагие деревья.
Листья, братья мои, внушите мне полную веру
В силы и зренье благое мое и мое осязанье,
Листья, братья мои, укрепите меня в этой жизни,
Листья, братья мои, на ветвях удержитесь до снега.
