(В мелких подробностях / Елена Пестерева. –
М.: Воймега, 2018. – 80 c.)
В стихах Елены Пестеревой всегда немного тесно – как будто не хватает кислорода, и кажется, что самой ЛГ тяжело дышать в поиске выхода из затянувшегося бытового/жизненного тупика. Это нельзя назвать недостатком – скорее, это черта стиля и нечто обусловленное авторской художественной задачей. Это всегда движение внутрь, а не вне, своего рода поэтическая светобоязнь, либо боязнь открытых пространств.
Новая книга стихов Елены – театр светотени – краски не яркие, а приглушённые, как отзвук либо ушедшей, либо потенциальной жизни. Название книги «В мелких подробностях» заставляет задуматься о предмете поэтического высказывания – складывается впечатление, что всё, написанное автором так или иначе относится к сфере глубоко личных переживаний – это повествование от имени себя. Действительно, книга, состоящая из трёх разделов, строится по драматургическому принципу: есть здесь определённая логика поступательного движения в чувствах и мыслях лирической героини – возможно, зашифрованная в символах и знаках история рода, семьи, личная биография самого автора.
Первый раздел «Камень tristia бумага» в наибольшей степени отсылает нас к эмоциональной составляющей истории повествователя. Истории, не лишённой драматизма, связанной в какой-то мере с фолкнеровской и метерлинковской традицией «потока сознания», где тревога, предчувствие чего-то страшного, неизбежного как будто растворены в атмосфере, контурно намечены слегка сбивчивой, спонтанной манерой выражения мыслей. Как будто была надежда, был душевный и физический уют – а потом в одночасье всего этого не стало, и осталось только воспоминание, или выход в пустоту/темноту:
баловала нянчила на руках
ничего не выйдет знала наверняка
пробиралась краем ждала пока
всю округу набело замело
это счастье и раньше как на века
но потом прошло
Во втором разделе «Звук и август» экзистенциальный поток сознания лирической героини насыщается географической конкретикой, прошлое обретает более явственные очертания. Здесь упомянуты конкретные события, города, маршруты: долгий Волоколамск, холодная Вологда, «задворки Европы» и т.д. Так у нас складывается впечатление не только о мысленно-духовном, но и о реальном пространственном перемещении героини.
И всё это, пока ещё неясное, туманное, отдельными штрихами намеченное автором размышление/описание к третьему разделу «Они говорят хором» разражается в личную трагедию – такую очевидную, женскую, но размерами уравнявшуюся с мировым потопом:
Да ну, маленькая моя, не может быть,
чтобы ты сломалась на неверных мужьях.
Говорю, я любить их не могу, у меня всё болит.
Я изгнать их не могу, у меня всё болит.
Эффект вслух проговорённого, внезапно озвученного состояния действительно становится громогласным и уподобляется хору – всех сочувствующих, участвующих, причастных и праздно наблюдающих. Гендерная принадлежность поэзии в этой связи уже не вызывает никаких сомнений. И всё же композиционное деление текстов весьма условно – все они тесно взаимосвязаны, скреплены ключевыми образами-темами, среди которых главенствующую роль стоит отвести теме времени и сопутствующим мотивам памяти и смерти. Смерть – сопутствующий повествованию экзистенциальный страх героини. Он довлеет над ней, приглушает все прочие чувства, проявляется в виде смутного и страшного ничто, бездны, темноты, которая неизбежна для каждого:
Ни о чём не думай, пиши во тьму,
Всё равно она всё поглотит.
Если будет страшно – дождись весну
И умри на её излёте:
Поглядишь на солнечную возню,
На салатовый гомон бодрый.
Но зимы не бойся – тебя повезут
Хоронить при любой погоде.
Иногда этот страх, достигнув точки катарсиса, перерождается в нечто противоположное – мнимую успокоенность, благую мысль о возможности забвения, избавляющего от боли и страданий. Погружение в небытие становится спасительной соломинкой для утопающего, утверждением постулата, что всё временно и всё пройдёт:
мои непоправимые друзья
какое счастье ничего не помнить
как сладок лёгкий запах забытья
и тёмный мир и неподъёмный полог
А реальная жизнь страшна и таит много опасностей – оттого само рождение гибельно по своей сути. В итоге художественный мир Елены Пестеревой наполняется призраками, зыбкими тенями воспоминаний – в нём мало живого, плотского и, как следствие, цветного и радостного. Но героиня усиленно хватается за прошлое, за ускользающее детство, за то, что в силу неумолимой логики времени вернуть невозможно.
Вообще время в данном поэтическом сборнике – категория весьма условная, оно меняется, трансформируется в зависимости от эмоционального состояния героини. Иногда относительно короткая человеческая жизнь может расшириться до размеров антропогенеза – и несколько десятков лет, отделяющие детство от зрелости, становятся тысячелетием. Потому что у истоков жизни мы были другими – лучше, чище, счастливее:
А потом проходит полтыщи лет,
Застываешь, солнечный чуя свет,
Словно пойманный ловкой вершей,
Объясняешь путано сам себе,
Что ни дома, ни женщины больше нет,
А всего лишь асфальт потекший.
Само воспоминание – это спрессованное время, отбрасывающее нас далеко назад, за пределы настоящего, текущего момента. Может ли существовать какая-то иная машина времени – технически более совершенная, чем человеческая память? И автор плывёт по этим волнам, дарующим хотя бы временное спасение.
Говоря об особенностях поэтики данной книги стихов, хочется отметить и тот факт, что авторская память здесь является долгосрочной, генетической. Это не только то, что умещается в рамки человеческой жизни – это смутное припоминание того, что было намного раньше – в других мирах, эпохах, цивилизациях. Подобным фактом объясняются, возможно, и те литературные влияния, которые без труда считываются с поэтических текстов Елены Пестеревой. Безусловно, перед нами человек глубоко эрудированный, много думающий и читающий. В её стихах могут «столкнуться» мандельштам и пастернак, но столкновение это мыслится скорее как органичное слияние родственных друг другу культур и языков:
где кончается отвага
продолжается полёт
камень tristia бумага
перекрёсток поворот
Слово «tristia», звучащее уже в названии первого раздела книги, становится магическом кругом культуры, в котором сходятся все цивилизации, начиная от «Скорбных элегий» Овидия и заканчивая сборником стихов Мандельштама с аналогичным названием. Но и после история продолжается – ведь для лирической героини Елены Пестеревой даже в контексте детской игры, где скорбь заменяет ножницы, самым важным остаётся причастность мистическому опыту творчества.
В конечном итоге, история, рассказанная читателю автором книги – это история женщины, любившей, страдавшей, пережившей предательство мужчины. Отсюда возникает как будто из воздуха, из-за какой-то невидимой ширмы образ леди Пинкертон, знаменитой мадам Баттерфляй, и следующие за ним образы женщин, «похожих на переломанных кукол». Литературный опыт становится личным опытом лирической героини.
Но, несмотря на приверженность литературной традиции, поэтический голос Елены Пестеревой звучит очень уверенно и современно. Уровень технической оснащённости автора безупречен – она прекрасно владеет поэтическим инструментарием, характерным для постмодерна. Здесь и тенденция к диалогичности звучания, и открытость структуры, и смысловая многослойность, порождающая интертекстуальность, и даже отсутствие традиционного пунктуационного оформления текста.
Присутствуют в текстах Пестеревой и элементы языковой игры, в которой ощущается стремление переосмыслить культурный опыт прошлого, вдохнуть в знакомые фразы и метафоры новую жизнь:
и эти слёзы беспричинны
и эти клятвы горячи
покуда смерть не различит нас
покуда смерть не различит
Особенно ярко, свежо и даже эпатирующе звучат стихи заключительного раздела книги, где интертекстуальность выражается, в частности, приёмом языкового полифонизма, когда единый поток речемысли складывается из монологов различных персонажей. Есть также определённая оригинальность в графическом оформлении текстов, где буквы русского алфавита могут чередоваться, например, с латиницей – с целью графически наиболее точно передать реплики иностранца:
он звонит и смеётся в трубку
ничего толком не может сказать
но сквозь смятение и смех
мы говорим: U angelov v tri?
Da, da, u angelov v tri.
И всё же, несмотря, на очевидную художественную мощь и современность звучания голоса Елены Пестеревой, хочется пожелать ей как автору данной книги полного, абсолютного раскрытия уникального дара слова, когда мир и его восприятие не будут укладываться в формулу:
я любую проблему
свожу к страху смерти
и отсутствию смысла
Пусть поэтический талант, ещё слегка дремлющий, отчасти скрытый, как ядро в скорлупе ореха или семя внутри плода, проявит себя во всём блеске потенциальных возможностей. А пока что «так идут во внутренние поля», но впереди-то – большие земли, в чём нет никаких сомнений.
