История эта произошла в те времена, когда поездка заграницу была настоящим путешествием в дальние страны, когда телефоны были кнопочными, а навигаторы в них еще только задумывались. С тех пор Амстердам сильно изменился, но та, первая любовь, так и живет во мне.
***
Много лет мечтала я увидеть Голландию, и наконец, подвернулась возможность слетать туда за очень смешные деньги (других в то время у меня не было).
Приземлившись в аэропорту Амстердама я доехала до центра на электричке и стала думать, как добраться до гостиницы? Я начала приставать к прохожим, называя улицу, на которой был расположен мой отель. Мне сказали, на каком трамвае ехать. Я радостно влезла в дверь, втащив за собой тяжеленную сумку. В дверях зачем-то стояла загородка, не пропускающая внутрь вагона. Ну, это нежных европейцев можно куда-нибудь не пропустить таким примитивным способом, но не нас, выросших в экстремальных условиях. Аккуратно протиснувшись в узкую щель и втащив за собой сумку, я пошла выяснять, где можно купить билет. Как позже выяснилось, входить надо было в другую дверь, в центре вагона, где в стеклянной будочке сидел кондуктор. Рядом с ним под потолком светилось информационное табло, на котором появлялись названия остановок. На мой вопрос с названием нужной улицы, кондуктор молча выдал мне буклет с графиком движения по маршруту и отметил ручкой остановку, на которой я и вышла.
Незнакомый город, ночь, тьма египетская, из прохожих — одни туристы. Куда идти? Все искренне хотели помочь, но руками махали в совершенно разные стороны. Минут через двадцать мне, наконец, повезло. Какой-то молодой человек сказал, что тоже идет в эту сторону и вызвался меня проводить. Через пять минут он подвел меня к отелю, посоветовал купить музейный абонемент, и, вежливо пожелав приятного отдыха, исчез. Я приготовилась заполнять в отеле анкету и достала паспорт, но портье, спросив только мою фамилию, выдал ключ от номера и махнул рукой в сторону лифта. Еще через двадцать минут я уже засыпала, перебирая в голове намеченную программу: Королевский музей, Рейхсмузеум, Музей современного искусства, Ван Гог, зоопарк (куда бы я не приехала, я всегда хожу в зоопарк), площадь и музей Рембрандта и т.д… Часа в четыре утра я проснулась оттого, что под окном ухал филин и кошачьими голосами истерично орали сойки. Потом прилетели вороны и синицы и тоже внесли свою лепту. Я решила в зоопарк не ходить.
Утром, с удовольствием позавтракав в отельном кафе, я отправилась гулять по городу. Амстердам удивительно похож на Питер. В центре три канала (как наши Фонтанка, Мойка и канал Грибоедова) и река Амстел — поуже Невы, но, по сравнению с хилыми итальянскими ручейками, весьма представительная. Застройка вдоль каналов плотная, дома узкие (земля-то дорогая!) а нумерация домов идет от начала канала до самого конца. Один из музеев находился в доме № 672. Названия улиц обозначены только на перекрестках.
Попросив у портье карту, я в первый же день пошла в местный Эрмитаж, куда сейчас переехал музей Ван-Гога. Прекрасная коллекция живописи и графики, что неудивительно, учитывая происхождение художника. А вот что меня действительно потрясло, так это способ знакомства школьников с достоянием национальной культуры. Вообще, должна сказать, что во всех музеях очень много детей. За границей в принципе принято брать детей с собой всюду. Может, конечно, это обусловлено отсутствием бабушек, но приятнее думать, что в большей степени — любовью к детям и желанием показать им максимальное количество интересного и полезного. Так вот, все школьные экскурсии, а их было много, не были экскурсиями в нашем понимании этого слова. Никаких — «Слушайте, дети, это интересно!», или — «В этой работе художник отобразил…» Дети подходили к очередной картине, преподаватель раздавал каждому небольшую картонку и карандаш и пока дети зарисовывали картину (или свое впечатление от нее), им что-то рассказывали, судя по их реакции — понятное и интересное. При таком способе знакомства с искусством не возникает внутреннего забора, намертво встающего у большинства людей между желанием что-то нарисовать и уверенностью в том, что, во-первых — не получится, а во-вторых — засмеют. Дети, кто стоя, кто сидя на полу, сопя и высовывая языки, с увлечением рисовали, потом бежали к учителю, показывали свои рисунки и получали порцию похвал. Я не знаю голландского, но все было понятно по выражению их лиц и интонациям педагога.
В каждом классе половина детей — из арабских и африканских стран. По местным законам жители бывших колоний имеют приоритетное право на проживание в Голландии. Понятно, что взрослые, приехавшие из какого-нибудь Суринама, цивилизованными голландцами вряд ли станут. Но их дети, выросшие в условиях европейской цивилизации, получают шанс получить и хорошее образование, и нормальную работу. Все дети вели себя абсолютно одинаково. Никто не орал, не носился взад-вперед, не толкался, не пытался проверить, крепко ли привинчены детали декора. Они даже в носу не ковыряли! Им было интересно в музее. Теперь я знаю, что такое счастливое детство…
В одном из последних залов стоял стол с привинченными намертво к столешнице альбомами репродукций Ван Гога. Эти альбомы продавались в сувенирном магазине при входе, и у каждого посетителя была возможность присесть и не торопясь полистать книжку, но не было возможности ее спереть. Приятно.
В здании по соседству обнаружила музей еврейской истории. Говорят, что там было много чего до 1939 года. Фашисты все разграбили. От вида того, что осталось, хотелось заплакать.
На обратном пути забрела на блошиный рынок. Эти места во всем мире одинаковые. Скульптура лошади, стоящей на задних копытах, размером с полугодовалого поросенка и примерно таким же выражением лица, куча поношенных кожаных курток вперемешку с кружевными юбками, столовый фарфор, сделанный под старину, но подозрительно блестящий, действительно старинные коробочки и шкатулки, пряжки, виниловые пластинки, фарфоровые статуэтки пасторальных пастушек, в моем детстве в изобилии стоявших на пианино и дикое количество ошалевших туристов. Было тепло, светило солнце и моя дубленка, в которой я приехала, вызывала неодобрительные взгляды истошных гринписовцев. До отеля еле добрела. Заходить куда-нибудь поужинать сил уже не было. С помощью взятого по советской привычке кипятильника (да простит меня владелец отеля!) приготовила себе чашку чая, открыла пачку печенья и через несколько минут уснула, во сне чувствуя, как у меня даже не ноют, а воют ноги. Под утро, часа в четыре, прилетел соловей. Он очень старался меня порадовать, но я осознала всю прелесть блюда из тушеных соловьиных язычков под соусом.
На следующий день, найдя на карте Королевский дворец, я решила посмотреть, как жили приличные люди, и отправилась к нему по главной торговой улице, поминутно сверяясь с картой, т.к. выйдя из очередного магазина, я каждый раз ухитрялась сворачивать не в ту сторону. Здание дворца по европейским меркам, наверное, вполне внушительное, но по сравнению с нашим Зимним — так себе, мелочевка. Революционных матросов для его взятия потребовалось бы гораздо меньше. С тех пор, как королевская семья переехала жить в Гаагу, по дворцу можно погулять и заглянуть в жилые комнаты. Туристы ходят с аудиогидами в ушах. Сразу слышно кто откуда. Самые дотошные — немцы и японцы. Слушают внимательно, головами крутят, не дай Бог пропустить чего! В сами комнаты не войти — в дверях загородки по грудь из оргстекла. Обстановка простая — письменный стол, в центре круглый стол со стульями, камин с креслом, ковер на полу, картины (в основном семейные портреты) на стенах, кое-где книжный шкаф, небольшой комод и обязательно кровать. В некоторых комнатах кровати такой высоты, что не понятно, как на них без стремянки забираться. Никакой безумной позолоты где ни попадя, огромных люстр и прочих архитектурных излишеств. Все очень достойно и, по королевским меркам, скромно.
В одном из залов, где шел ремонт, на стене висело штук шесть конных портретов. С прискорбием сообщаю, лошади на портретах были намного симпатичнее всадников. Увы… На выходе из дворца завернула в сувенирный магазин. Там продавался глобус Амстердама. Очень подробный.
Выйдя на улицу, обнаружила, что пошел снег и задул ледяной ветер. Я думала, что приехала из холодной страны, но, видимо, сильно ошибалась. Народ был похож на отступающих из Москвы в 1812 г. французов. На головы были намотаны всевозможные платки и шарфы, а сверху надеты шапки — от камуфляжных ушанок до легкомысленных вязаных — с ушками, рожками, помпончиками, кисточками и завязочками, независимо от пола и возраста. В сувенирные лавки, где это продавалось, стояли очереди. Моя дубленка с капюшоном, в первые дни вызывавшая неодобрение любителей природы, превратилась в предмет зависти всех прохожих! Видимо, в холода все «зеленые» любят природу, не выходя из дома. Мокрый ледяной ветер дул со всех сторон одновременно, и, куда бы я ни свернула — все равно в лицо.
На улице за королевским дворцом я увидела огромное здание собора, в который входил народ. Готический собор был очень красивый, с расписным потолком, отполированными колоннами, прелестными деревянными скульптурами на исповедальнях, изображающих изгнание из рая, где суровый но справедливый, как учительница со стажем, Господь безжалостно указывает на выход, а глубоко несчастные Адам с Евой, явно не понимающие, за что ж их так?, одной рукой вытирая слезы, а другой пытаясь прикрыться, идут в указанном направлении. Плакать бесполезно, спорить бессмысленно. Впереди только холод, голод и неприятности с детьми. С детства помню рассказ Толстого о мальчике, съевшем без спроса сливу перед обедом. Мать, которая «сочла» фрукты, сразу обнаружила пропажу! Интересно, а Бог тоже перед обедом пересчитывал яблоки на деревьях? Мальчику, конечно, тоже влетело, но не так сурово. Видимо, слива менее ценный фрукт.
Через час в соборе должен был начаться концерт испанского симфонического оркестра. Заплатив за билет 10 евро, я отправилась выпить кофе. Как назло, все кафе до этого попадавшиеся на каждом шагу, куда-то исчезли. Я обошла собор и неожиданно оказалась в знаменитом квартале красных фонарей. Неширокая — метров пять — улица с 3-х — 4-х этажными домами была по-библейски «безвидна и пуста». Окна полуподвалов и бельэтажа обрамлены красными неоновыми полосами. За чисто вымытыми стеклами в небольших вольерчиках сидели и стояли девицы в кружевной спецодежде. В глубине крошечных комнаток просматривались их рабочие места. При виде редких прохожих девушки пытались принять соблазнительные позы. Впрочем, не все. Некоторые так и продолжали пить что-то из больших кружек или читать. Хорошо, хоть не вязали. «Контингент» был всех оттенков кожи. В конце улицы на одном из домов висел плакат с изображением коров на фоне голландского пейзажа. Вы даже представить себе не можете, как приятно было на них смотреть! Я еще раз решила в зоопарк не ходить.
Найдя, наконец, небольшое кафе, я подробно объяснила официанту по-английски, что я хочу самый большой капуччино с яблочным штруделем. Он меня внимательно выслушал и на чистом русском ответил: — «Сейчас принесу». Отогревшись, я вернулась в собор. Свободных мест почти не осталось. Я пристроилась на последнем ряду с края, что было очень удобно, в случае, если бы концерт мне не понравился.
Оркестр расположился перед алтарем, на небольшой подиум вышла девушка в черно-белом платье с воланами. Две пьесы сопровождались ее танцем. Оказывается, в Голландии за танцы в церкви не сажают. Голые руки и декольте на двенадцать персон никого не смущают.
К середине первого отделения я вдруг унюхала запах съестного. Обернувшись, я увидела расставленные вдоль задней стены столы, на которых человек шесть студентов готовили что-то, судя по запаху, мясное. В антракте народ шустро помчался к столам и выстроился в очередь, выходя из нее с одноразовыми плошками в руках. В плошках лежало по 5-6 фрикаделек с воткнутой в одну из них зубочисткой, которую надо было использовать в качестве вилки. Фрикадельки готовили на больших противнях, поставленных на электроплитки. Я вспомнила маразматическую рекламу «Фейри», в которой жители деревень Вилла-Риба и Вилла-Баджо пытались отмыть противни после крупной обжираловки. Противни были оттуда, я их узнала в лицо! На соседнем столе продавался кофе. Я твердо усвоила, что «Дом Мой домом молитвы назовется…», и если музыка молитве сродни, то фрикадельки — явно нет, хотя, возможно, на сытый желудок музыка усваивается лучше. Есть в церкви я, почему-то, не могу…
Выйдя в вестибюль я увидела очередь в туалет. Женщины и мужчины стояли вместе. То, что я обнаружила внутри, сильно меня удивило. Справа довольно большого помещения туалета находились ничем не отгороженные писсуары, а слева — кабинки. Публика весело переговаривалась через дверцы.
К окончанию концерта снег растаял, и я почувствовала себя совсем как дома — под ногами хлюпала жидкая снежная каша. Спалось мне замечательно часов до пяти утра. А потом прилетел дятел. Я поняла, что зря была недовольна соловьем и прочими сойками. Через час дятел наелся и улетел, но заснуть уже не удалось.
Съев на завтрак таблетку от головной боли, я открыла карту и нашла музей — жилой дом. Владельцы, чьи предки построились тут в 17 веке, решили открыть его для туристов. Как же замечательно, скажу я вам, этот народ жил! Два дома, разделенные небольшим садиком, выходили один — фасадом на канал, по которому можно было добраться домой на лодке, а другой — на параллельную каналу улицу, по которой приезжали на лошадях — в санях или карете. Небольшие и очень уютные комнаты с добротно сработанной мебелью и тщательно выписанными портретами родственников. В одной из комнат стоял шкаф с открытыми дверцами. На полках аккуратнейшим образом были разложены стопки платков, салфеток, ночных сорочек, постельного и нижнего белья и, кажется, даже ночных колпаков. Самое интересное, это то, что каждая стопка была накрест перевязана ленточкой. Я решила, что это такое противоугонное устройство от мелкого воровства. Если у хозяйки был свой фирменный узел, то незаметно вытащить один — два предмета из стопки никому бы не удалось. Все, что лежало в шкафу, было благородного желтоватого цвета. В сочетании с голубыми ленточками и янтарной древесиной — очень красиво! У меня такого порядка в шкафу даже через пять минут после генеральной уборки не бывает.
В садике, отгороженном от соседних домов трехметровыми стенами, увитыми плющом, посередине располагался прудик с фонтаном, а перед прудом были высажены кустики. Вся посадка была сделана в форме лабиринта, в котором, наверное, предполагалось слегка заблудиться и взывать о помощи, но т.к. кустики были аккуратно подбриты на высоту колена, ни о каком ориентировании на местности думать не стоило. У стен были высажены розовые кусты и еще что-то экзотическое с большими сиреневыми листьями, сейчас засохшими, но составлявшими тонкую цветовую гамму с зеленым мхом, начинающими розоветь бутонами и серебристыми стволами двух платанов, росших здесь, судя по толщине, очень давно. При входе в первый дом стоял стол со стульями. Я представила себе теплый летний вечер в этом дворике и чуть не зарыдала от зависти. Из прудика торчали две керамические рыбы, закрепленные на тонких металлических прутьях.
За посетителями приглядывала пожилая голландка. Я обратилась к ней с вопросом о рыбах, т.к. они явно не были старинными, как все остальное убранство. Я пожаловалась ей на отсутствие русского аудиогида и она с восторгом устроила мне персональную экскурсию по музею. Постепенно с обстоятельств личной жизни владельцев дома мы перешли на собственные и обнаружили очень много общего. Тетка была вдовой с двумя дочерьми и кучей внуков, которых она любила один раз в неделю. При слове «замужество» она помрачнела и твердо сказала, что одного раза ей хватило навсегда. Сейчас она жила в свое удовольствие. Работа в музее давала ей возможность путешествовать. Одна проблема — непонимание окружающих, поголовно советовавших срочно выйти замуж, чтобы «не быть одной».
В холле мы подошли к витрине, в которой были выставлены керамические скульптуры — женские бюсты, оплетенные листьями, с головными уборами и украшениями в виде рыб. Служительница повторяла слово «царина». Потом уточнила, что это — русская царина. Все бюсты имели что-то общее во внешности, но ничего общего ни с одной из русских цариц. Я никак не могла уяснить, какое отношение все это декоративно-прикладное счастье имеет к старинному убранству дома. Но тут смотрительница радостно заулыбалась и стала знакомить меня с невысокой стройной дамой, подошедшей к нам в сопровождении очень странного существа женского пола лет сорока, одетого в ярко-зеленые колготки, короткую розовую газовую юбку, состоящую из нескольких воланов и плотного вязаного свитера. Дама оказалось, внучатой племянницей В. Набокова. Она была настолько потрясена тем, что я читала книгу ее деда «Багаж», что прониклась ко мне глубокой симпатией и открыла несколько витрин с альбомами, в которых были фотографии из семейного архива. Так удивительно было держать в руках оригиналы фотографий, часть из которых я видела в книгах, а многие — впервые. Если я правильно поняла, Надежда Ван Итерсум была владелицей этого дома — музея. Она явно очень гордилась принадлежностью к столь славному роду и радовалась, что тоже является творческим человеком. Несколько лет назад она приезжала в Питер, и смогла увидеть дом Набокова на Исаакиевской площади и усадьбу в Батово. Очень симпатичная женщина. Но хотя бы одно слово «царица» по-русски можно было выучить?
Если вы думаете, что символом Голландии являются тюльпаны и мельницы, то, думаю, вы ошибаетесь. Это велосипеды! Голландец — как монгол, учится ездить раньше, чем ходить. Велосипеды везде. У каждого дома, магазина, музея, на перекрестках, на площадях, на трамвайных остановках — везде оборудованы специальные коновязи для велосипедов. Где их нет — используют деревья и фонарные столбы. Все велосипеды с детскими сиденьями и ящиками пролетарского вида для поклажи. Если ребенок маленький — его везут на специальном сиденье перед рулем, чтобы был на глазах у родителя, если большой — то сзади. Если маленьких двое, то спереди к велосипеду монтируется нечто вроде пассажирской тачки с двумя сиденьями и откидывающимся прозрачным пологом. Один раз я видела мужчину с тремя детьми, младший из которых сидел на креслице перед рулем, а две девочки постарше ехали сзади — одна сидела, а вторая стояла на багажнике между ней и отцом, держа его за плечи. Неслись они на сумасшедшей скорости и хохотали. Мне стало страшновато.
Вообще, ходить по Амстердаму не очень комфортно, т.к. мне, привыкшей к тому, что в Питере есть тротуары для пешеходов и проезжая часть для машин, приходилось постоянно крутить головой, отслеживая движение велосипедов и скутеров, которые практически бесшумно (как, впрочем, и трамваи) мчались по специальной полосе, вымощенной красноватым кирпичом, между тротуаром и проезжей частью. Машины ездят по краям, а по центральной полосе, прямо по трамвайным путям идут автобусы. Остановки у них общие и на каждой — карта и точное расписание движения, а не гипотетические «интервалы в часы пик». Когда в день возвращения я ехала в аэропорт, автобус, в отличие от самолета, отъехал от остановки ровно в 6-18.
В последний вечер перед отъездом, когда я вернулась вечером в отель, портье, отдавая мне ключ от номера, сообщил, что приехали двое русских, и если я подожду несколько минут, то смогу с ними познакомиться, т.к. они должны сейчас вернуться из магазина. Я поблагодарила его за заботу и поспешила быстро ретироваться, объяснив это тем, что все равно завтра рано утром уезжаю.
Через полчаса я бы в любом случае знала, что приехали соотечественники. Из коридора донеслось:
— Открой дверь, б….! Я кому говорю, ….. мать!
После чего раздался дикий грохот захлопываемой двери и столь же эмоциональный ответ. Минут через пять, не выдержав, я вышла в коридор и объяснила, что в приличном голландском отеле, в отличие от их Жмеринки, так себя не ведут. Самое странное, что они все поняли, и если даже и продолжали ругаться, то только у себя в номере и шепотом.
Утром, по русскому обычаю присев «на дорожку» перед отъездом, я ощутила какое-то смутное беспокойство. Осознавать его причину было, во-первых, некогда, а, во-вторых, бесполезно. Приехав в аэропорт и пройдя регистрацию, я закупила в дьюти фри коньяк для любимого зятя, конфеты детям и духи для себя и пошла на посадку. Автобус подъехал к самолету, остановился, но двери не открыл. Из самолета свисали какие-то провода. Человек в униформе то втыкал их в отверстие у носа самолета, то выдергивал, но результат его явно не устраивал. Мы простояли так с полчаса, развернулись и поехали обратно. Нас вернули в аэропорт, запустили в отстойник, запретили разбредаться и велели ждать. Если учесть, что я летела с пересадкой в Таллинне, а стыковка — час, то ситуация была крайне неприятной. Единственное, что утешало, что из Эстонии везла та же авиакомпания, и таких пассажиров было много. В отстойнике я разговорилась с женщиной, сидевшей рядом со мной. «Нашего» человека я опознала по книге Т. Устиновой, которую она держала в руке. Даму звали Ириной. Год назад она вышла замуж за голландца, и теперь они ездили друг к другу в гости, в ожидании, когда она выучит язык, сдаст экзамен и ликвидирует свой бизнес в России.
Часа через два нам сообщили, что сегодня никто никуда не едет и все должны перерегистрировать билеты на другие рейсы. Я получила обратно свою сумку, и мы пошли через весь аэропорт к стойке регистрации. Пока мы стояли в бесконечной очереди, Ирина позвонила мужу и сообщила о неприятностях. Тот жил в шестидесяти километрах от аэропорта, но к тому моменту, когда подошла наша очередь, он влетел в зал со словами:
— Как хорошо, что ты не улетела. Наша разлука будет на один день короче!
Я была потрясена и очарована. Фред помог нам перерегистрировать билеты на такой же рейс на завтра. От варианта лететь в Москву ночью, а утром первым дилижансом — в Питер, я отказалась, решив, что уж если ночевать в аэропорту, то не в Москве. Поблагодарив Фреда за помощь, я уже собралась найти какое-нибудь уютное местечко в одном из залов, как он обратился ко мне с вопросом, не буду ли я против, если они с Ириной пригласят меня переночевать у него в квартире. Я, будучи в здравом уме и трезвой памяти, «против», естественно, не была. Мы пообедали в кафе, расплатившись талонами на питание, выданными авиакомпанией в компенсацию за моральный ущерб и пошли к машине. После двух дней холода, снега и пронизывающего даже сквозь сапоги ветра, выглянуло солнце.
Мы ехали по сельской местности, мимо полей, на которых стояли знаменитые голландские мельницы. Они были двух видов — «классические» старинные и современные — металлическая стрела высотой в 3 — 4 этажа с трехлопастным, плавно вращающимся пропеллером, похожим на эмблему Мерседеса. Мельницы исправно снабжали население электричеством, не загрязняя окружающую среду, почти не занимая места на поле и практически не закрывая свет растениям. Мне в очередной раз стало «за державу обидно». У нас на Финском заливе ветра такие же. Кто мешает мельниц наставить? Правда, как мне потом объяснили, оборудование для них очень дорогое и окупается только лет через двадцать. В России это необозримый срок.
Неяркое солнце освещало каналы и пруды, в которых вода стояла вровень с землей. Я узнала все голландские пейзажи, которые до сих пор воспринимала с поправкой на фантазию живописцев. Оказывается, те с фотографической точностью воспроизводили то, что их окружало.
Фред поинтересовался у меня, видела ли я сельскую местность? Я сказала, что всю неделю гуляла по Амстердаму. Тогда он, столь же церемонно осведомился у меня, не буду ли я против, если он предложит осмотреть ферму. Я ответила, что буду только «за». Машина свернула на боковую дорогу. У нас после этого начинается в лучшем случае грунтовка, в худшем — вдребезги убитый проселок. Здесь качество идеально гладкого асфальта не изменилось. Через несколько минут мы въехали на территорию фермы, которую владельцы открыли для посетителей. На парковке стояло с десяток машин. Это было скотоводческое хозяйство, где выращивали коз, свиней и овец. Держали и домашнюю птицу. При ферме располагались кафе, в котором можно было выпить кофе с какой-нибудь домашней выпечкой, и небольшой магазин, где продавался сыр собственного производства.
Мы зашли в один из открытых сараев, хотя это чистое отапливаемое помещение, разделенное посередине широким проходом, было даже как-то неудобно называть таким словом. В одном из отсеков носилось штук двадцать маленьких козлят вперемешку с десятком ребятишек, которых родители привезли для знакомства с живой природой. Взрослые поднимали детей над загородкой и вбрасывали их в загон. Все дети были одинаково жизнерадостные. Человеческие дети кормили козьих молоком из маленьких бутылочек с сосками. Свежевымытые, с блестящей волнистой шерсткой, розовыми носами и темными глазами, козлята отчаянно дрались за право обладания едой. Дети хохотали и визжали от счастья. В загоне было абсолютно чисто и пахло сеном, свежим ветром и влажной весенней землей.
Залюбовавшись этой пасторальной картиной, я не заметила, как ко мне подошел Фред с вопросом, не буду ли я против, если он предложит нам с Ириной покормить козлят из соски. Услышав мой восторженный вопль, он протянул мне маленькую бутылочку с молоком. Как только я опустила соску в загон, толпа голодных козлят рванулась на ее штурм. Если бы я не видела, какие они ухоженные, я бы подумала, что их неделю не кормили. Самый шустрый козленок, успевший первым, вцепился в соску и, закрыв глаза, начал сосать, блаженно чмокая и постанывая. Остальная толпа прыгала рядом, возмущенно мекая. И тут парочка юных разбойников, решила выступить единым фронтом. Разбежавшись, они дружно врезались намечающимися рожками в неосторожно подставленный бок родственника. Тот покатился по полу, застеленному сеном, по инерции дочмокивая вытянутыми трубочкой розовыми губами пустой воздух. Бандиты бросились к соске, пиная друг друга, в попытке успеть к раздаче без очереди. Пока они разбирались — кто в доме хозяин, еще один умник тихонько пробрался между ними, правильно оценил ситуацию и, прицелившись, неожиданно ударил лбом снизу вверх так, что драчуны разлетелись в разные стороны. Неожиданный агрессор молниеносно присосался к волшебному источнику. К несчастью, молока в бутылочке было всего 100 г, и последнему голодающему досталось совсем мало.
С сожалением расставшись с козлятами, мы отправились в другой сарай. Там лежала огромная, размером с диван, свиноматка, а вокруг носилось огромное количество поросят. Они были розовые, коричневые, в пятнышках и от них рябило в глазах. Ни малейшего намека на «запах как в свинарнике» я не почувствовала. Свиноматка лежала на боку, кормушкой наружу. Поросята по мере надобности подбегали на кормежку и, наевшись, бежали играть с товарищами. Несмотря на стерильную чистоту, в этот загон посетители почему-то детей не пускали. Я думаю, что решающим фактором этого были устрашающие размеры их матери. По прогону разгуливали неземной красоты куры экзотических пород, несколько уток лысух, прыгали скворцы, прилетевшие сюда на обед, и вездесущие воробьи.
В кафе, куда мы завернули отдохнуть и перекусить, было очень уютно и тихо. Никакой «бодрящей» музыки. Большие семейные и маленькие — на двоих — столы с мягкими скамейками, потолок обшит камышовыми циновками, стены сделаны из широких струганных досок. На стенах фотографии из семейного альбома в очень простых рамах. Запах кофе и свежей выпечки располагал посидеть подольше.
На обратном пути Фред опять самым вежливым образом поинтересовался, не будем ли мы с Ириной против, если он предоставит нам возможность шопинга в торговом центре. Я, конечно, против опять не была. Должна сказать, что если ассортимент амстердамских магазинов и местного райцентра примерно совпадал, то разница в ценах впечатляла. Бижутерия очень приличного вида по 1 евро была крайне соблазнительна.
Квартира Фреда по нашим понятиям была однокомнатной. Коридор-прихожая, небольшая спальня и кухня, она же гостиная, площадью метров 40 с окнами на две стороны. По одной стене окно обычное, по другой — посередине прямоугольное, а по краям — два круглых, по метру в диаметре. При входе кухонный блок — плита, посудомойка, холодильник, тумбы. Рядом большой обеденный стол со стульями, дальше диван, телевизор, между ними низкий столик. У стены простой комод. На стенах пара картин. Все просто и удивительно уютно. Обычно, попадая в чужой дом, да еще к людям, с которыми едва знакома, я чувствую себя стесненно. Но тут я была как дома.
Утром нужно было опять ехать в аэропорт. За окном тихонько сыпал снежок. Садясь в машину, Фред озабоченно покачал головой и, посмотрев на дорогу, сказал, что сегодня ехать опасно и надо быть очень осторожным. На вопрос — почему? — он указал на слой снега в сантиметр толщиной и печально сказал: — Снегопад!
В аэропорту мы быстро прошли контроль, загрузились в автобус и сели в самолет. Когда через сорок минут стояния на месте стюардессы начали проверять у пассажиров билеты, я занервничала. Лететь через Таллинн, стыковка — 1 час, а мы еще не думаем взлетать. Через час, наконец, стартовали. Я вызвала стюарда, объяснила ситуацию и сказала, что пусть они что хотят делают, но самолет в Эстонии должен нас дождаться. В результате переговоров пилот связался по рации с аэропортом и попросил задержать рейс в Питер. Представляю, как ругались таллиннские пассажиры, которым пришлось ждать в самолете взлета целый час!
Всю следующую неделю, единственное, о чем я могла говорить, была поездка в Амстердам. У меня до сих пор стоят в глазах мощеные набережные, узкие аккуратные домики, кадки с растениями на тротуарах у входных дверей и улыбчивые приветливые полицейские, к которым можно обратиться с любым вопросом и получить вразумительный ответ.
***
Сейчас, когда нет возможности путешествовать, я благодарю судьбу за то, что успела съездить, слетать, побывать, увидеть, услышать, поплавать… Ведь единственное, что действительно принадлежит нам, и что остается навсегда, это впечатления.
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer3/kolokolceva/
