Всеволод Юрьевич из рода Мономаха0

Византийские уроки русского князя

Вместо предисловия

Во второй половине XII столетия окраинная земля в междуречье Оки и Волги переместилась, вопреки законам географии, в центр восточноевропейской политики. Киев и Новгород покорились воле суздальских князей, Константинополь озаботился их возросшей активностью. Младший наследник младшего Мономашича — Юрия Долгорукого, способный воспитанник Византии, умелый правитель и расчётливый полководец Всеволод Большое Гнездо (19 октября 1154 — 15 апреля 1212) раздвинул границы княжения до тех пределов, в которых оно впоследствии было названо Владимирской Русью, колыбелью отечественной государственности.

Сообщения летописцев о Всеволоде Юрьевиче, при всём их внимании к сильному властителю, содержат пробелы. Воссоздать пропущенные страницы ранней биографии князя, выявить подлинное значение его цареградской ссылки, прояснить причины возвышения вчерашнего изгнанника, осмыслить византийский опыт, усвоенный им и его землёй, призвана книга исторических очерков, четыре из которых автор предлагает вашему вниманию. Основанная на первоисточниках и трудах учёных-медиевистов, эта работа сочетает строгость предметного исследования с доступностью изложения. Очерки-главы написаны живым, образным языком, рассчитаны как на специалистов, так и на широкого читателя и могут быть полезны школьникам и студентам, изучающим историю России.

Глава 1

Цареградский «ссыльнопоселенец»

Младший сын Юрия Долгорукого Всеволод Большое Гнездо, прозванный так за многодетность, собственное детство провёл на чужбине, будучи выслан за пределы отечества вместе с матерью, вдовствующей княгиней, и другими её сыновьями. Страну, которая приютила изгнанников, на Руси называли «Греческим царством», сама же она себя величала «Империей римлян» [1]. И была ли эта страна чужой для русского княжича, нам ещё предстоит разобраться.

Планы и опасения

Согласно известию Тверской летописи, источника сравнительно позднего, Всеволод Юрьевич родился 19 октября 1154 года [2]. Крестили княжича в честь святого великомученика Димитрия Солунского, а мирское имя к нему перешло от знаменитого прадеда — Всеволода Ярославича, титуловавшегося «князем всея Руси».

Участь потомка славного рода казалась безоблачной. С третьей попытки Юрий Владимирович, ростово-суздальский князь, утвердился на киевском троне и всех девятерых наследников от обоих браков наделил волостями: взрослых рассадил по южнорусским столам, а самым юным, Михалке и Всеволоду, завещал Ростов и Суздаль.

В 1157 году Юрий Долгорукий скоропостижно скончался, и в Залесской земле [3] княжить стал по воле горожан старший из его живых сыновей — Андрей Боголюбский. Судя по тому, что случилось дальше, его договор с городскими общинами не предусматривал дробления власти.

Ипатьевская летопись под 6670 (1162) годом сообщает: «...выгна Андрѣи епископа Леона исъ Суждаля, и братью свою погна, Мьстислава и Василка, и два Ростиславича, сыновца своя, мужи отца своего переднии, се же створи, хотя самовластець быти всѣи Суждальскои земли... Том же лѣте идоста Гюргевича Царюгороду Мьстиславъ и Василко съ матерью, и Всеволода молодого пояша со собою третьего брата...» [4]

В летописи по Воскресенскому списку это известие повторяется почти дословно; существенное отличие состоит в том, что в числе изгнанников назван ещё один единокровный брат Андрея — Михалко [5].

Историки относят упомянутые события ко времени около 1161 года [6]. Всеволоду было в ту пору примерно семь лет, и никто не мог предполагать, что Русь покидает будущий великий князь владимирский.

Следующее появление нашего героя на страницах летописей связано с конфликтом далеко не бескровным. Зимою 1168–69 годов мы видим четырнадцатилетнего Всеволода в числе соратников Андрея Боголюбского, идущих под началом его сына Мстислава на Киев [7]. В роду покойного Юрия Долгорукого, чей первенец Ростислав скончался в 1151 году, главенство Андрея Юрьевича неоспоримо: младшие братья, сыновья и племянники подчиняются ему безоговорочно. После взятия города 8 марта 1169 года на «золотой киевский стол» по воле Андрея садится его полнородный брат Глеб, а Всеволод остаётся при Глебе, у которого уже подвизается в роли служилого князя Михалко. Позже, в начале 1173 года, Всеволод и сам побудет у власти в Киеве. Правда, недолго — пять недель.

Забота Глеба Юрьевича о высланных из Суздальской земли братьях может навести на мысль о родстве его с ними более близком, чем единокровное. Действительно, в некоторых генеалогических справочниках и работах историков Глеб называется сыном Юрия Долгорукого от второго брака, то есть признаётся полнородным братом не Андрея, но изгнанных им Юрьевичей. Генеалог и геральдист Е. В. Пчелов убедительно показал, что Глеб родился от первого брака Юрия; сыновьями от второй жены были (в порядке старшинства) Мстислав, Василько, Михалко, Всеволод [8].

Куда же подевалась к 1169 году вражда Андрея Боголюбского к потомству мачехи и сыновьям Ростислава? Да и была ли вражда? Какова реальная подоплёка высылки его единокровных братьев и племянников? Где они жили и чем занимались в изгнании? И почему в одном «проскрипционном списке» с родственниками Андрея, с ближними боярами покойного его отца оказался ростово-суздальский владыка? Начнём с последнего вопроса.

Киевский назначенец Леон, выходец из Византии [10].

Какие планы Андрея Боголюбского имеются в виду? Прежде всего — его намерение учредить во Владимире, новой столице Залесской земли, отдельную от Киева митрополию во главе с угодным князю иерархом, русским родом. С такой просьбой Андрей Юрьевич обращался к Луке Хрисовергу, патриарху Константинопольскому. Летописи сохранили перевод грамоты, которую патриарх направил в ответ князю. В этом послании отказ учредить митрополию во Владимире мотивируется тем, что единая земля должна иметь одного архипастыря: «...отъяти таковый град от правды епископьи Ростовския и Суждальския и быти ему митрополиею не мощно есть то... понеже бо... не иноя страны есть ни области таковый град... но тое же самое земли и области есть... в нейже едина епископья была издавна, и един епископ во всей земли той» [12].

Поборники единства

Важно отметить, что наряду с Константинопольским патриархом к рассмотрению просьбы суздальского князя мог быть причастен и «греческий царь» — василевс Мануил I Комнин (годы правления 1143–1180). Исторически сложилось так, что исповедание Христовой веры первоначально утвердилось в пределах Римской империи, восточная часть которой на тысячелетие пережила западную, то теряя, то вновь обретая владения, но неизменно сохраняя целостность власти. «Как верховные правители Империи, в границах которой и существовала Вселенская Церковь, императоры в полной мере чувствовали свой долг перед Православием как православные владыки. Это привело к тому естественному состоянию дел, когда никакой формальной границы между церковной и общеполитической деятельностью как императоров, так и иерархов не существовало... византийским императорам... принадлежали административные прерогативы при определении границ епархий и патриархий, а также при поставлении патриархов и их отставке с кафедры» [13].

Во второй половине XI века власть церковной иерархии в Византии усилилась, императоры Дуки уже не вмешивались в дела духовного управления. Возврат к прежнему порядку произошёл с воцарением Алексея I Комнина (1081–1118). Рядом своих новелл василевс регламентировал права и обязанности церковнослужителей, их взаимоотношения с мирянами, их продвижение по службе. Новелла 1107 года гласит: «Моё императорское могущество, пользуясь правом, разрешаемым святыми канонами, изволило постановить, что ни один епископ отныне не будет возводим в высший сан архиепископа или митрополита иначе, как по собственному всякий раз побуждению императора...» [14]

Разумеется, обязательства перед Церковью василевсы могли выполнять беспрепятственно лишь на территории самой Византии. Но Церковь была едина и в державе ромеев, и в сопредельных православных странах, поэтому проблемы зарубежных митрополий, подчинённых Константинопольскому патриархату, тоже заботили императоров — независимо от степени их политического влияния на государства, чьё население окормляли эти митрополии. Что касается внука Алексея I — Мануила I Комнина, то хорошо известно его ревностное отношение к вопросам веры: император «не раз участвовал в богословских спорах, отстаивая истины Православия и вынося на суд епископов спорные суждения» [15]. Не обошлось без его участия и дело Леона.

События развивались так. Повторно изгнанного (на сей раз Андреем) епископа пришлось принять обратно, но в Суздаль князь его не пустил, поселил в Ростове. Вскоре Леона обвинили в ереси по вопросу о порядке постов. Спор шёл о том, разрешается ли скоромная пища в постные дни (среду и пятницу), если на них приходятся господские или богородичные праздники. Леон не допускал никаких послаблений, что шло вразрез с обычной практикой. И был выдворен в третий раз.

Поддержанный противниками Андрея Боголюбского — черниговским князем Святославом Ольговичем и киевским Ростиславом Мстиславичем, изгнанник отправился к Мануилу, которого нашёл «в Болгарии, на пути из похода на Венгрию... Перед лицом Мануила, любителя богословских дискуссий, произошёл диспут о постах между Леоном и епископом болгарским Андрианом, который и «упрел» Леона» [17]

Собор в Киеве, созванный митрополитом Иоанном IV (1164–1169), очередным ставленником Константинопольского патриархата, также разбирал дело Леона. Обвинения суздальского князя, предъявленные его послом, митрополичий суд посчитал надуманными и Леона оправдал.

Лука Хрисоверг поддержал решение киевского собора. В том же самом послании, где Андрею под страхом отлучения от церкви запрещалось учреждать отдельную митрополию, патриарх настоятельно, не стесняясь резких выражений, призвал его вернуть «епископа, главу церковную и людскую», в Ростовскую епархию, «оправлен убо сии епископ своим Собором... и оправдан есть нами, и в службу его с собою прияхом, и служил с нами» [19].

Увещевания патриарха достигли цели: в дальнейшем ни Андрей Боголюбский, ни его преемники на владимирском троне уже не покушались на единство церковной власти в русских землях. И стольный город обширного Залесского края стал центром митрополии не в ущерб целостности этой власти. В конце XIII века митрополит Максим перенёс резиденцию из разорённого монголами Киева сначала в Брянск, затем в Суздаль, а в 1299 году — в заново отстроенный Владимир-на-Клязьме. Но титул у владыки долго оставался прежним, и власть его распространялась на все русские епархии — от Сарайской на востоке до Галицкой на западе.

В 1458 году Русская Церковь окончательно разделилась на две митрополии — самостоятельную Московскую, которая не признала Флорентийскую унию 1439 года, и Киево-Литовскую, вернувшуюся под юрисдикцию Константинополя. С 1461 года иерархи, занимавшие митрополичью кафедру в Москве, стали титуловаться митрополитами Московскими и всея Руси.

А за полстолетия до расколовшей православный мир унии, в 1389 году, соборное определение Константинопольского патриарха Антония подытожило четырёхвековой опыт церковного управления на Руси: «Изначала установлено, чтобы вся русская церковь была пасома и управляема одним митрополитом... так как великая русская земля разделена на многие и различные мирские княжества и на столько гражданских областей, что имеет многих князей, ещё более [мелких] владетелей, которые не менее разделены по своим стремлениям, как по делам и местам, так что многие восстают и нападают друг на друга... то божественные оные отцы... принимая во внимание, что не на добро и не на пользу им будет, если и церковная область распадётся на многие части, что, напротив, единый для всех митрополит будет как бы связью, соединяющею их с ним и между собою, установили там одну власть духовную, за невозможностию привести к единству власть мирскую» [20].

Последовательно отстаивая духовную целостность Руси, угасающая Империя словно бы готовила себе преемницу...

Корни раздора

Мысль историка о заговоре Юрьевых бояр, в центре которого оказалась мачеха Андрея Боголюбского, вдовствующая княгиня,— не более чем предположение. Реальная опасность если и грозила князю, то не сию минуту. Сначала должны были подрасти мачехины сыновья Михалко и Всеволод. Ведь именно им по «ряду» Юрия Долгорукого с городами Ростово-Суздальской земли — договору, скреплённому крестоцелованием,— предстояло княжить в ней после отца. Об этом обете, что дали Юрию горожане, вспоминает под 6683 (1174) годом, уже после зверского убийства Андрея Юрьевича его придворными, владимирский летописец, причём ответственность за вокняжение Андрея в 1157 году и высылку его единокровных братьев в начале 1160-х он возлагает на горожан, которые, крест «цѣловавше къ Юргю князю на менших дѣтех, на Михалцѣ и на братѣ его, и преступивше хрестное цѣлованье, посадиша Андрѣа, а меншая выгнаша» [21].

Корни этих событий уходят в 1130-е годы, когда в роду Мономашичей возник разлад, обернувшийся распадом отцовской державы.

Владимир Всеволодич Мономах княжил в Киеве с 1113 по 1125 годы. Его преемником на киевском троне стал старший сын Мстислав, прозванный Великим. При нём ещё сохранялось относительное единство Древнерусского государства. Умер Мстислав Владимирович в 1132 году, «оставивъ княжение брату своему Ярополку», сидевшему до того в Переяславле Южном, «ему же и дѣти свои съ Богомъ на руцѣ предасть» [23].)

Взойдя на киевский трон, Ярополк поспешил исполнить обещание, данное Мстиславу [24]: перевёл его сына Всеволода из Новгорода в Переяславль Южный, номинально третий после Киева и Чернигова город. Младших Мономашичей, Юрия и Андрея, возмутило это решение, ведь переяславльский стол по традиции открывал путь к великокняжескому трону. Значит, своим будущим преемником, в обход меньших братьев, Ярополк избрал племянника? Юрий предпринял попытки установить контроль над Переяславлем.

Разгоревшаяся междоусобица, в которую втянулись черниговские князья, и неудачные попытки Ярополка унять пожар, перемещая родичей с одного стола на другой, привели к обособлению Полоцка и Новгорода. Их вечевые собрания выдворили ставленников Киева (сыновей Мстислава) и призвали князей, угодных местным элитам. В Полоцк из византийской ссылки вернулся представитель здешней династии, в Новгороде начала складываться боярско-купеческая республика — торгово-аристократическое государство с верховенством выборной власти и ограниченными полномочиями князя, приглашаемого со стороны.

Способность к самоорганизации проявила и Ростово-Суздальская земля. Пока её правитель утверждался в южнорусских землях, а с 1147 года боролся за киевский трон, залесские общины управлялись с делами собственными силами. Горожане без княжьего догляда (изредка — под надзором его сыновей-наместников) достраивали заложенные Юрием укрепления, без его полков отражали набеги неприятеля (так, в 1152 году ростовцы отбили от булгар Ярославль [25]). И заранее присмотрели меж его наследников будущего князя.

Пребывая у власти в Киеве, Юрий Долгорукий передал старшим сыновьям княжения в Поднепровье, невеликие по размеру, но важные из-за близости к первопрестольному граду. Андрею, второму сыну Юрия, сначала достался Переяславль Южный, а затем, по смерти Ростислава, Юрьева первенца,— престижный Вышгород. Но Андрей Юрьевич нарушил волю отца и в 1155 году вернулся в родную Залесскую Русь — по уговору с её боярством, о чём свидетельствует статья «А се князи Русьстии», находящаяся в рукописи Ар­хео­гра­фи­чес­кой комиссии перед комиссионным списком Новгородской первой летописи: «Въ лѣто 6663. Приде из Киева... въ градъ Володимирь князь великыи Андреи Юрьевичь безъ отчя повелѣниа, егоже лестию подъяша Кучковичи...» [26] Бояре Кучковичи, влиятельные родственники жены Андрея, в переговорах с ним наверняка выступали не только от своего имени. Во Владимире Андрей Юрьевич обосновался на правах удельного князя.

После кончины Юрия Долгорукого в 1157 году «Ростовци и Суждалци, здумавше вси, пояша Аньдрѣя... и посадиша и в Ростовѣ на отни столѣ и Суждали...» [28], фактически оказались в ситуации таковых — в положении потенциальных искателей столов.

Вряд ли Андрей Юрьевич испытывал чувство вражды к малолетним братьям. Но братишки росли; завтрашних соперников надлежало устранить сегодня. Был избран самый гуманный вариант — ссылка. Удаляя княжичей за пределы влияния враждующих сородичей Рюриковичей и соперничающих городских элит, Андрей Боголюбский тем самым лишал своих противников возможности использовать попранные права несовершеннолетних Юрьевичей как знамя в борьбе против его княжения. Вполне естественно, что с малыми детьми отбыла их мать, а сопроводили княгиню и её сыновей близкие им люди — советники и слуги покойного Юрия Долгорукого.

Были выдворены за пределы Залесской земли и другие единокровные братья Андрея — Мстислав и Василько Юрьевичи. У главы семейства, которым стал Андрей по смерти отца, обязанностей оказалось не меньше, чем прав: младшие родичи искали у старшего покровительства... и, разумеется, княжеских столов — «взамен» тех, что утратили оба: первый — в 1157 году в Новгороде, второй — в 1161 году в Поросье.

В схожей ситуации оказались Андреевы племянники Мстислав и Ярополк, сыновья покойного Ростислава Юрьевича. Первенцу его, Мстиславу Ростиславичу, тоже не повезло с Новгородом: в 1160 году он занял в нём стол, в 1161-м был вынужден оставить. О втором сыне Ростислава, Ярополке, в летописях до 1162 года сведений нет. Ясно одно: своего удела у него не было.

Итак, в начале 1160-х годов в Суздальской земле создалась нетерпимая для властей ситуация: здесь прозябали (иначе сказать нельзя) шесть обездоленных потомков Юрия Долгорукого — четыре сына и два внука. Каждому из них был нужен стол, а значит, стольный город и, следовательно, управляемый этим городом удел. Но рассаживать по столам родичей, отдавать им в управление залесские волости суздальский князь не хотел, а возможно, по договору с горожанами, и не мог (делами в пригородах и на подведомственных им территориях управляли знатные бояре — тысяцкие и сотские, и у них не было желания делиться с кем-либо властью). Вот и предложил старший Юрьевич братьям и племянникам поискать доли за пределами его княжения. Настоятельно предложил...

Очередное же выдворение ростово-суздальского епископа, вероятнее всего, просто совпало по времени с изгнанием родственников Андрея. У «гречина» Леона были свои «вины» перед князем и горожанами.

Приют для изгнанников

Злоключения Леона растянулись на несколько лет. Участь вдовствующей княгини, Андреевой мачехи, и её сыновей решилась гораздо быстрее. Какое-то время они пожили в Поднепровье (вероятно, у сочувствующего им Глеба Юрьевича в Переяславле Южном), пока решался вопрос об их эмиграции в Византию. И, получив приглашение Мануила, отбыли в Царьград.

По мнению киевского летописца, решающую роль в событиях, изложенных в статье 1162 года, сыграл именно Андрей Боголюбский, желавший быть «самовластцем» «всей Суздальской земли». (Термин «самовластец», позже «самодержец», требует пояснения. Это калька с греческого «αύτο­κράτωρ». Начиная с X века, звание «автократор» входит в официальную титулатуру византийских императоров: «василевс и автократор ромеев». В эпоху высокого средневековья этот термин определял суверенного, то есть независимого от других государей, властителя, а вовсе не абсолютного монарха, каковое значение приобрёл уже в Новое время.)

Владимирский летописец, осмысливая то, что случилось двенадцатью годами позже, инициаторами высылки Андреевых родичей называет горожан. Видимо, истина, по обыкновению, лежит где-то посередине: и князь, и призвавшие его города в лице боярско-купеческой знати были равно заинтересованы в этой превентивной мере. По их практичному разумению, тем самым они сохраняли установившееся равновесие княжеской и общинной власти, оберегая Залесскую Русь от усобиц, чреватых её разделением.

Что любопытно, в Суздальской земле отъезд родственников Андрея Боголюбского остался в своё время как бы незамеченным. Более того, под 6670–6671 (1162–1163) годами в Лаврентьевской летописи вообще нет записей. Надо полагать, изначально таковые были, но в них содержались сведения, «неудобные» для владимирской династии, и эти статьи пришлось удалить при последующей редактуре.

Киевский же летописец под 1162 годом отметил не только факт изгнания Андреевых родственников, но и честь, оказанную им в Византии: «Том же лѣте идоста Гюргевича Царюгороду Мьстиславъ и Василко съ матерью, и Всеволода молодого пояша со собою третьего брата, и дасть царь Василкови в Дунаи 4 городы, а Мьстиславу дасть волость Отскалана» [29]. Андреевы племянники, сыновья покойного Ростислава, не упомянуты в числе отбывших в Константинополь. Очевидно, они остались в Южной Руси. Неизвестна судьба «передних мужей» покойного Юрия Владимировича. По логике вещей, кто-то из них мог последовать за его детьми в Византию.

Среди отправившихся в Царьград не назван и Михалко. С начала 1168 года его имя упоминается в источниках рядом с именем единокровного брата — переяславльского князя Глеба Юрьевича [32] Остёрский — крепость, которая располагалась при впадении реки Остёр в Десну (ныне город Остёр Черниговской области Украины) и принадлежала прежде Юрию Долгорукому.

Логично предположить, что после высылки в начале 1160-х годов Михалко нашёл приют у Глеба и стал его подручником. По возрасту он уже годился для походной жизни: генеалогические исследования показывают, что Михалко Юрьевич мог родиться либо между 1151 и 1153 годами, либо «самое раннее в 1149 г.» [34].

Из сообщения Татищева о походе 1169 года на Киев следует, что Михалко, в свою очередь, приютил в Городце Остёрском младшего брата — Всеволода, вернувшегося из Византии, и племянника — Мстислава. К сожалению, ценность известия снижается из-за неточности, допущенной историком. Перечисляя участников антикиевской коалиции, Татищев называет полные имена молодых князей: «Всеволодъ Юрьевичь и сыновецъ его Мстислав Мстиславичь изъ Городца» [37], то есть старший сын Ростислава, покойного брата Андрея Юрьевича, к тому времени сведённый в очередной раз с новгородского стола.

...Пройдут годы — и Ростиславичи, Мстислав и Ярополк, некогда разделившие участь изгнанников с младшими Юрьевичами, Михалком и Всеволодом, станут их непримиримыми соперниками в борьбе за власть в Залесской земле. Классический древнерусский сюжет: противостояние племянников и дядьёв!

Нецарская родня

Вернёмся к старшим сыновьям Юрия (Георгия) от его второго брака. Свидетельство Ипатьевской летописи о том, что Василько получил владения в Восточной Римской империи, подтверждает византийский историк Иоанн Киннам. Описывая более поздние (1165 года) события, он отмечает: «В то же время и Владислав, один из династов в Тавроскифской стране, с детьми, женой и всеми своими людьми добровольно перешёл к ромеям. Ему была отдана земля у Истра, которую некогда василевс дал пришедшему Василику, сыну Георгия, который среди филархов Тавроскифской страны обладал старшинством» [38].

Не эта ли щедрость императора к пришельцу из Тавроскифии, как упорно называли ромейские книжники Русь, побудила позднейших летописцев, а вслед за ними историков, сделать вывод о близком родстве Мануила со второй женой Юрия Долгорукого? Под 6670 (1162) годом Густинская летопись, старейшие списки которой относятся к последней трети XVII века, сообщает: «...пойдоста Мстиславъ и Василко и Всеволодъ Юрьевичи, со матерiю, въ Цариградъ, къ царю Мануилу, къ дѣду своему; и даде имъ царъ градовъ нѣсколко, да живутъ тамо» [40].

Н. М. Карамзин, как и его предшественники, считал вторую жену Юрия Владимировича гречанкой, но усомнился в её царском происхождении: «Вероятно, что вторая Георгиева супруга была Гречанка, ибо она уехала в Царьград; но Историки наши без всякого основания именуют её Греческою Царевною Еленою. Родословная Византийского Императорского Дому не представляет нам ни одной Царевны Елены, на которой мог бы жениться Георгий...» [41]

Так ли важно знать, откуда происходит мать Всеволода? Русская она или гречанка (точнее, византийка), царевна или княжна — это ничего не меняет в писаной биографии великого князя владимирского Всеволода Юрьевича Большое Гнездо. А в неписаной? Между упоминаниями о нём под 1162 и 1169 годами — пробел, пустота. Можно ли реконструировать его жизнь в изгнании? Попытаться — можно. Как раз для этого и важно знать происхождение его матери.

Сначала отсечём крайности. Простолюдинку, неважно из каких земель, не взял бы в жёны владетельный князь: люди средневековья вступали в брак исключительно по расчёту — экономическому, политическому, тому и другому. И принадлежали жених и невеста, как правило, к одному сословию, к одному социальному слою. Не была Юрьева наречённая и дочерью Мануила I Комнина. Действительно, тот родился в 1118 году [47].

Если не царевна, то кто? Рассуждая о возможных матримониальных притязаниях ростово-суздальского князя, не стоит забывать, что бабкой Юрия Владимировича по отцовской линии была дочь византийского императора Константина Мономаха, по коей причине Юрьев отец и получил своё знаменитое прозвище. Дату кончины Владимира Мономаха и предполагаемую дату второй женитьбы Юрия Долгорукого разделяют лишь несколько лет. За это время при дворе василевса Иоанна II Комнина (с чьим отцом Алексеем Владимир Всеволодич воевал за города на Дунае, а с ним, Иоанном, замирился и породнился) не могла развеяться память о подлинно великом князе земли Русской, не могли прерваться цареградские связи семьи Владимира, и новой супругой овдовевшего его сына должна была стать если не родственница, то хотя бы свойственница императора или иная знатная особа из его окружения.

Женитьба на цареградской «боярышне» не была зазорной для суздальского князя. Ведь и «своих» боярышень, а не только княжон, брали в жёны — из политической или экономической целесообразности — русские князья. Так, дочь богатого боярина Степана Ивановича Кучки, владевшего сёлами по реке Москве и казнённого Юрием Долгоруким за оскорбление княжеского достоинства [51]. И его проступком, судя по суровости наказания, явилось неисполнение долга вассала перед сюзереном.

Вторая женитьба Юрия Долгорукого, несомненно, имела политическую подоплёку. Генеалогическое обоснование этого брака, вероятно, также нашлось: если новобрачная не принадлежала к правящему роду (а клан Комнинов был весьма обширен), то таковой её могли объявить — в истории международных связей Византийской империи подобные случаи известны [52]. Так или иначе, ромейская родня суздальского князя была наверняка влиятельна.

...В 1150 году, в пору первого, довольно недолгого, пребывания у власти в Киеве, Юрий Долгорукий сблизился с галицким князем Владимирком Володаревичем, отдав свою дочь Ольгу за его сына Ярослава. Общий враг породнившихся властителей, Изяслав Мстиславич, небезуспешный соперник Юрия в борьбе за киевский стол, выступал в альянсе с венграми и поляками; Владимирко был свояком и союзником византийского императора Мануила I Комнина, который вёл затяжную войну с королём Венгрии Гезой. Отныне Юрия и Мануила связывали не просто взаимные симпатии близких по духу и не чуждых по происхождению людей, но общие интересы. Воюя с венгерскими пособниками Изяслава, Юрий Владимирович тем самым помог Византии. А имперские власти, светские и духовные, поддержали своего соратника при его повторном восхождении на киевский трон. В древности и в средневековье союзнические отношения государей нередко скреплялись династическими браками, и примеры таковых мы только что видели. Может быть, на этой благодатной почве зародилась легенда о царском происхождении второй жены Юрия? Уж коли соратники — значит, свояки...

Из добрых побуждений

Цареградские связи Мономашичей — сами по себе несильный довод в пользу версии о византийских корнях второй жены Юрия Долгорукого. Что ещё могло бы свидетельствовать об этом? Прежде всего — выбор страны, куда отправилась вдова Юрия, покинув Суздаль по воле пасынка. Тут Карамзин, безусловно, прав. Со времён печальницы Рогнеды, которую киевский князь Владимир Святославич отослал с их малолетним сыном в родную ей Полоцкую землю, так повелось на Руси, что изгнанные жёны и вдовы князей возвращались в отчие пределы, увозя несовершеннолетних чад своих. Будь вдова Юрия Долгорукого русская родом, или половчанка, или булгарка, зачем бы она поехала на чужбину, в Царьград? Не зная греческого языка, византийской культуры, не имея родственников-ромеев... Логично предположить, что отправилась она с сыновьями на родину.

Противники этой гипотезы полагают, что Византия была выбрана из сугубо практических соображений: ставшие «лишними» на родной земле, русские витязи рассчитывали снискать славу в чужой, но единоверной стране, под началом её воинственного властителя — православного монарха с повадками рыцаря. Византийские императоры издавна ценили русских ратников — со времён Олега Вещего их охотно брали на службу [55], его кончина пробила в строе соратников заметную брешь.

Андрей Юрьевич уважал союзнические обязательства отца, но вряд ли был заинтересован в том, чтобы поставлять Византии воинов для покорения Венгрии. Есть свидетельства, что «Мануил... мечтавший о восстановлении могущества Римской империи, вынашивал и планы более непосредственной связи Руси с Ромейской империей: предполагая подчинить своей власти Венгрию, Мануил рассчитывал, что это сольёт Русь с территорией его державы» [58].

Высылку знатной ромейки с детьми официальный Константинополь мог расценить как недружественный акт. Вряд ли такое развитие событий устраивало Андрея. Трудно сказать, чем формально князь мотивировал необходимость отъезда неугодных родственников, но легко представить, что о приезде их в Византию (а возможно, и об условиях пребывания там) он заранее договорился с имперскими властями. Только вот интересы «альянса» тут ни при чём: каждая из сторон решала не общие, а сугубо свои задачи. Князь бескровно избавлялся от возможных соперников. Император бесхлопотно получал храбрых и опытных воинов.

Как назывались четыре города, которые Мануил дал в управление Васильку Юрьевичу, мы не знаем. Но известно, что стояли они на Дунае или в непосредственной близости от него. А по Дунаю, на значительном протяжении его течения, проходила граница Империи с Венгрией. То есть речь, возможно, идёт о четырёх порубежных крепостях в регионе, охваченном войной. И поскольку эта область три года спустя «была отдана» некоему «династу» Владиславу, тоже русскому родом, а имя Василька Юрьевича больше не упоминается в летописях Руси и хрониках Византии, постольку мы вправе предположить: старший брат Всеволода пал в боях за расширение имперских пределов. (Война Византии с Венгрией за земли в Хорватии и Далмации длилась несколько лет; по мирному договору 1167 года спорные территории отошли к Империи.)

Сложнее обстоят дела с «волостью Отскалана», которую Мануил I дал в управление Мстиславу. В ней комментаторы Ипатьевской летописи видят известный с библейских времён город Аскалон. Меж тем ещё Карамзин писал: «Мстислав, по харатейным летописям, в 1166 г. удалился в Заволочье (земли в бассейне Северной Двины и Онеги, освоенные новгородцами.— А. В.). Император Греческий не мог сему Князю дать Аскалонской области, ибо она принадлежала тогда Королям Иерусалимским» [61].

С отступлениями от канонов

Есть ещё один аргумент в пользу «греческого» происхождения второй жены Юрия Долгорукого, довольно неожиданный и достаточно спорный. Е. В. Пчелов, специалист в области генеалогии и геральдики, отмечает: «В этом контексте любопытно предположение о том, что на известной иконе Дмитрия Солунского (ныне в собрании Третьяковской галереи) изображён Всеволод Юрьевич, чьи византийские черты лица резко контрастируют с половецким антропологическим типом Андрея Боголюбского, выявленным в процессе реконструкции М. М. Герасимова» [62] (и, добавим, с мадьярским типом Мануила Комнина, смуглолицего сына венгерской принцессы,— мнимого деда Всеволода).

Икона, о которой идёт речь, была обнаружена в 1919 году в подмосковном городе Дмитрове, в нижней церкви Дмитрия Солунского Успенского собора. Устная легенда связывала её с личностью великого князя Всеволода Юрьевича, в крещении Дмитрия. Действительно, большинство исследователей датировали икону концом XII — началом XIII веков, то есть временем княжения Всеволода Большое Гнездо. Да и сам город Дмитров — изначально крепость, основанная по случаю его рождения и названная в честь его небесного покровителя. Известие об этих событиях содержит Тверская летопись: «О Дмитрѣ. Въ лѣто 6663. Сущу князю Георгiю Суждальскому Володимеричу въ своей области на рѣцѣ на Яхромѣ и сь княгинею, и мѣсяца октобря 19 день родися ему сын Дмитрiй, и нарече ему имя Всеволодъ, и постави на томъ мѣстѣ въ имя его градъ, и нарече его Дмитровъ» [63].

Учитывая время создания и место нахождения иконы, некоторые учёные предположили, что она представляет собой княжеский портрет. Такого мнения, в частности, придерживался Д. С. Лихачёв: «Со стендов Третьяковской галереи смотрит на нас выразительное изображение известного всем по «Слову» Всеволода Большое Гнездо — в образе Дмитрия Солунского (святого патрона этого князя)» [64].

Специалисты в области иконописи относятся к изложенной версии скептически: средневековые каноны не допускали портретного сходства изображаемого святого с конкретным человеком. «Более того, даже иконный образ самого святого отнюдь не является его портретом. Поэтому весьма опрометчиво усматривать в лике Дмитрия Солунского лицо Всеволода III» [66]. Особенно выделяется в их ряду лик: Дмитрий изображён с усами и небольшой бородкой — вовсе не так, как на других иконах, где он представлен безбородым и безусым юношей. И тот факт, что иконописец отступил от канонического образа святого, внёс в его лик особенности облика православного воина-мужа, говорит об исключительности стоявшей перед художником задачи. Учитывая личность заказчика, можно понять и содержание этой задачи. Разумеется, речь не идёт о портрете в понимании живописцев более поздних эпох. Но типологическое сходство изображённого на иконе святого воина с наречённым его именем князем (соответствие этнического типа, православного обличия, даже характера — чего стóит полуобнажённый меч в руке Дмитрия!) вполне могло иметь место.

В связи с этим достойно упоминания и другое живописное произведение — так называемая Ктиторская композиция, фреска, размещённая в аркосольной нише в юго-западном углу церкви Спаса Преображения на Нередице [69].

Гипотезу искусствоведа и реставратора Ю. Н. Дми-
триева поддержали многие специалисты, в том числе признанный знаток средневекового искусства В. Н. Лазарев [70]. Их критики сделали упор на то, что Ярослав Всеволодич в принципе не мог быть изображён на ктиторском портрете, так как не являлся храмоздателем Спаса на Нередице: церковь не им была основана и в годы его княжения в Новгороде (1215, 1221–1223, 1224–1228, 1230–1236) не возобновлялась, не перестраивалась, не расписывалась.

Атрибуция Ю. Н. Дмитриева не была первой. Несколько раньше обнародовал свою версию историк искусства Н. Л. Окунев. В рассуждениях он опирался на опыт изучения аналогичных изображений в храмах Сербии. Заказчиком Спасо-Преображенской церкви являлся Ярослав Владимирович, княживший в Новгороде в 1181–1184, 1187–1196 и 1197–1199 годах, а значит, именно он изображён на фреске [73].

Ктиторский портрет в аркосольной нише цер­кви Спаса на Нередице красноречиво свидетельствует о южных корнях изображённого на нём немолодого мужчины. Этому этническому и возрастному типу вполне мог бы соответствовать Ярослав Всеволодич (1190–1246), третий сын «гречина» по матери Всеволода Юрьевича и «ясыни» [75].

 

В сокровищнице знаний

Подведём итог наших рассуждений. Внимательное прочтение наиболее ранних летописных известий об изгнании Андреем своих родственников и приведённые выше доводы в пользу гипотезы о принадлежности матери Всеволода к знатному ромейскому роду позволяют сделать два немаловажных вывода.

Во-первых, она сама и её младший сын остались в Константинополе. Ведь им не выделили какой-то особой области для поселения, а направлять ищущую приюта соотечественницу, матрону с малолетним дитятей, в военный лагерь на Дунае или в живущую как на вулкане Палестину — такое могли приписать царю-рыцарю Мануилу лишь оторванные от реалий его времени книжники, составители позднейших летописных сводов.

Во-вторых, не будучи царской крови, Всеволод не мог воспитываться при дворе как византийский царевич или чужеземный принц (например, как его современник Бела, младший брат венгерского короля и в будущем сам король, покровителем и наставником которого был Мануил), а значит, русский княжич избежал сомнительного удовольствия с ранних лет познать и усвоить специфические нравы дворца, с его интригами и спесью вельмож, с его вездесущими евнухами, с регламентированным до мелочей распорядком. Но у греческой родни Всеволода, конечно же, были средства, чтобы дать ему начальное образование (пропедиа) на дому, наняв достойного учителя. Когда же ученик подрос и усвоил азы грамотности, он мог обучаться в одной из так называемых грамматических школ, где получали среднее образование (педиа) дети в возрасте от десяти-двенадцати до шестнадцати-семнадцати лет [76].

Комнины, как и их предшественники Дуки, придавали большое значение воспитанию и обучению своих подданных, привлекали ко двору образованных людей, поощряли тех, кто обнаруживал тягу и способность к научным занятиям. Знание в Византии было великой ценностью, обладать которой стремились и василевс, и рядовой гражданин Империи. В наставники своим детям императоры приглашали лучших учёных страны. Не уступить государям старались их важные сановники. Дети простолюдинов тоже могли учиться: городские и сельские школы были открыты для всех... для всех, кто был способен заплатить за обучение. И люди незнатные и не слишком состоятельные на последние деньги учили своих сыновей, чтобы те могли выбиться из низов: ведь, получив образование, можно было изменить положение в обществе, дослужиться до высоких чинов, достичь власти и богатства... Вот такой страной была Византия XII века. Разве можно представить, чтобы талантливый и честолюбивый княжич остался неучем в такой стране?

Поживи Всеволод в Царьграде подольше, он мог бы поступить в знаменитую Магнаврскую школу [77] или другое высшее учебное заведение византийской столицы. Но судьба распорядилась иначе: не позже конца 1168 — начала 1169 года, в возрасте четырнадцати лет, цареградский «ссыльнопоселенец» вернулся на Русь. Разумеется, с позволения (а возможно, и по приглашению) старшего в отцовском роду — Андрея Боголюбского, которому для похода на Киев и последующего контроля над ним потребовались энергичные и грамотные сторонники. А византийский выученик, со связями в Константинополе, с прекрасным знанием греческого языка и ромейских обычаев, дорогого стоил... Мог ли догадываться Андрей Юрьевич, что некогда высланный им (а фактически отправленный учиться) младший братишка продолжит начатое им дело и стяжает славу, сравнимую со славой их великого деда — Владимира Мономаха?

В образованности Всеволода Юрьевича, его рассудительности, чувстве прекрасного убеждает вся деятельность князя на поприще устроителя и украшателя Владимиро-Суздальской Руси. Вот как писал об этом известный искусствовед В. Н. Лазарев: «Преемник Андрея Боголюбского, Всеволод Большое Гнездо (1176–1212) был хорошо знаком с византийской культурой. Юные годы Всеволод провёл в Константинополе, где научился ценить красоту византийского культа и искусства. Недаром он пригласил для росписи возведённого им Дмитриевского собора константинопольских мастеров» [78].

О том, что Всеволод хорошо усвоил византийские уроки, писали многие исследователи. Наш вывод, что младший сын Юрия Долгорукого и внук Владимира Мономаха мог получить классическое образование в самой просвещённой из столиц тогдашней Европы, позволяет конкретизировать содержание этих уроков. Ведь чему учили цареградских школяров, мы знаем из сочинений византийских авторов. Но это тема следующей главы.

Глава 2

Первый ученик Второго Рима

Всеволод Ярославич, «князь всея Руси», был редкостно образован: знал, по прямому свидетельству сына — Владимира Мономаха, пять языков. Мономашич Юрий Долгорукий младшему наследнику дал мирское имя своего деда и оставил «Поучение» отца. Мог ли Всеволод Юрьевич не вдохновиться примером старших родичей, не перенять их пытливый нрав, их тягу к учёности? Эту фамильную жажду знаний утолила бы и русская школа, но случилось так, что наставниками княжича стали цареградские учителя.

По византийскому образцу

Исповедание Христовой веры наши рассудительные предки восприняли от тех, кто сохранил её в чистоте и неповреждённости. Вместе с православным учением русские люди усваивали византийский опыт учительства. Вводивший на Руси христианство Владимир «на[ча] ставити по градомъ церкви и попы, и людие на крещение приводити... и пославъ нача поимати оу нарочитои чади дѣти и даяти на оучение книжное». «Нарочитая чадь» — именитые люди, знатные горожане. Расчёт был на то, что уже спустя поколение местная власть сосредоточится в руках людей просвещённых. В руках единомышленников, признающих одного Бога — Святую Троицу и одного государя — киевского князя.

Жизнь, как водится, внесла поправки в державный план: единовластие продержалось, по историческим меркам, недолго. Зато просветительского запала хватило на века. Хотя поначалу реформа образования на Руси не слишком радовала вчерашних язычников. «Повесть временных лет» сообщает: «А матери же чадъ своихъ плакахуся по нихъ, и еще бо ся бяху не оутвѣрдилѣ вѣрою, но акы по мерьтвѣцѣ плакахуся симь же раздаянымъ на оучение книжное».

Комментируя слова летописца, Б. Д. Греков отмечал: «Совершенно ясно, что «учение книжное» — это не обучение грамоте, а школа, где преподавались науки, давалось серьёзное по тому времени образование. Грамоте обучали не в этой школе. Простая грамота была известна на Руси задолго до Владимира».

Сведения о численности первых киевских школяров сохранила Вологодско-Пермская летопись: «...князь великии Владимер, собравъ дѣтеи 300, вдал учити грамоте». Важное уточнение состава учащихся находим в хронике польского историка XVI века М. Стрыйковского: Владимир отдал в учение «всех названных сынов своих и возле них несколько сот боярских сынов». Так закладывалась добрая традиция правящего рода Рюриковичей — не уступать в грамотности, а нередко и в учёности своим придворным и подданным, более того — служить им примером. Эта традиция позже расцвела во Владимиро-Суздальской земле — во многом благодаря её просвещённым властителям: Андрею Боголюбскому, Всеволоду Большое Гнездо, его старшему сыну Константину — и продержалась там до монголо-татарского разорения. (С приходом монголов школьное образование в землях Северо-Восточной Руси не исчезло — например, школа в Григорьевском монастыре Ростова продолжала действовать вплоть до XV века, но уровень грамотности населения, в том числе знати, заметно снизился. Ещё П. Н. Полевой отмечал: в летописях «о Димитріи Донскомъ прямо говорится, что онъ не былъ хорошо изученъ книгамъ; о Василіи Темномъ — что онъ былъ не книженъ и не грамотенъ».)

Первыми православными священниками на русской земле были выходцы из Византии. Логично предположить, что и первыми учителями киевской школы стали учёные греки, а также те славяне, которые получили образование в городах Империи. Примером для них являлись премудрые солунские братья Кирилл и Мефодий, просветители славянские. Важно отметить, что Кирилл (в миру Константин) учился, а позже преподавал в Магнаврской школе, высшем учебном заведении Константинополя. В 863 году в столице Великоморавского княжества Велиграде братья основали первую школу, где обучение велось на славянском языке. В его основу был положен говор македонских славян болгарской группы — солунский диалект, хорошо знакомый Кириллу и Мефодию. Многие богословские и школьные тексты перевели с греческого на славянский сами братья. В Болгарии учебные заведения по византийскому образцу открывали последователи Кирилла и Мефодия. Развитие книжной грамоты и школьного дела на Руси также нельзя представить без наследия солунских братьев, без участия тех, кто продолжил их труд на славянских землях.

В 1037 году в Киеве была основана митрополичья кафедра. При ней, по мнению исследователей, и началось отечественное летописание. Русские летописи составляли те же люди, которые переводили на славянский греческие книги и переписывали сочинения, уже существующие на славянском языке (древний его вариант принято именовать старославянским; более поздний, русского извода, на котором у нас ведётся богослужение,— церковнославянским). Естественно, что русские летописцы владели славянским языком и широко использовали книжную лексику и фразеологию. Но просторечных слов и выражений тоже не избегали. В результате в языке летописных сводов переплелись различные стилистические пласты: церковнославянские и восточнославянские элементы, общерусская и диалектная лексика. Это обогатило текст, усилило его художественную выразительность. И повысило информативность: из летописи можно узнать не только то, что хотел сказать её составитель. К этой особенности нашего летописания мы ещё вернёмся, а пока продолжим разговор о первой реформе русского просвещения.

Учебные заведения, подобные киевскому, возникли позже в Новгороде (1030 год, 300 учащихся), Курске, Переяславле Южном, Суздале, Чернигове, Муроме, Владимире Волынском и ряде других русских городов. Эти заведения называли «училищами» (термин «школа» в древнерусской письменности впервые встречается в 1382 году). Ко второй половине XII века школьное обучение на Руси стало практически повсеместным. Так что младший сын Юрия Долгорукого, вернувшийся вместе с матерью из Киева в Залесскую землю после смерти отца, имел возможность прежде Царьграда какое-то время поучиться в Суздале.

Русские и ромейские мальчишки воспитывались примерно одинаково. В возрасте пяти-семи лет из женских рук они переходили в руки наставников-мужчин: в школе таковыми были учителя, дома — воспитатели-дядьки, обычно родственники или доверенные слуги. Всеволоду к моменту высылки было около семи лет, значит, его тоже опекал такой воспитатель — «кормилец», как говорили на Руси в ту пору; вероятно, это был человек из ближнего окружения покойного отца. В числе дружинников Юрия Долгорукого, которых его сын Андрей выслал вместе со своей мачехой и единокровными братьями, несомненно, оказался и наставник Всеволода. В Константинополе он продолжил воспитание княжича — на пару с греческим учителем.

Начала грамоты учили на дому

Высокая образованность родичей Всеволода Юрь­евича хорошо известна; ему было на кого равняться. Его прапрадед Ярослав Владимирович, величаемый Мудрым, один из выпускников основанной св. Владимиром школы, в свою очередь, устроил училище в Новгороде (второе после киевского) и составил первый отечественный правовой кодекс — Русскую Правду. Сын Яро­сла­ва Всеволод был полиглотом — знал, как мы уже отмечали, пять языков. Своим блистательным «Поучением», обращённым к наследникам, прославился, помимо прочего, Ярославов внук Владимир, знаменательно прозванный Монома­хом. (Μονομάχος — по-гречески «единоборец». Владимир Всеволодич получил это прозвище, очень подошедшее к его бойцовскому характеру, в связи с тем, что из рода Мономахов происходила его мать, о чём он и сообщает в своём сочинении. Согласно официальной родословной князя, его дедом по материнской линии был византийский император Константин IX Мономах.)

Сестра Владимира Мономаха Анна отличалась начитанностью; приняв пострижение, основала в 1086 году при Андреевском монастыре первое в Европе женское училище и много лет руководила им. Внучка Владимира Всеволодича Евпраксия Мсти­славна, выданная замуж за сына и соправителя византийского императора Иоанна II и при коронации получившая, по одной из версий, имя Зоя, обладала, очевидно, высокой грамотностью: «Многие годы она провела в обществе образованной принцессы Анны Комнины, известной византийской хронистки, написавшей биографию своего отца, а также севастокриссы (придворная должность) Ирины, которая покровительствовала учёным и особенно интересовалась историей». Популярна гипотеза о врачебных познаниях Евпраксии. В 1902 году в библиотеке Лоренцо Медичи во Флоренции византинист Х. М. Лопарев обнаружил медицинский трактат на греческом языке, озаглавленный «Ἄλειμμα τῆς χυρᾶς Ζωῆς βασιλίσσης» — «Мази госпожи Зои-царицы», и его авторство приписал Евпраксии-Зое. Дальнейшие исследования показали, что заглавием сочинения Х. М. Лопарев посчитал название одного из рецептов. Трактат представляет собой сборник-лечебник, и составил его — предположительно, по заказу императрицы Зои, жившей на столетие раньше Мстиславны,— практикующий врач, имя которого не сохранилось.

Внук Мономаха Андрей Юрьевич, единокровный брат Всеволода, участвовал в создании нескольких богослужебных сочинений, а после успешного похода на Волжскую Булгарию написал (если не лично, то в соавторстве с другими книжниками) «Сказание о победе над болгарами и установлении праздника Спаса в 1164 году», называемое в ряде старинных рукописей так: «Слово о милости Божией великого князя Андрея Боголюбского».

Вероятно, грамотной была и мать Всеволода Юрьевича. Сведений о византийских школах для девочек нет, но есть указания на то, что юные ромейки знатного происхождения учились грамоте у домашних наставников и просвещённых родственников. Обручали византийских барышень задолго до венчания, иногда в раннем детстве, и после помолвки девочка порой воспитывалась не в родительской семье, а в доме будущего мужа, беря с ним уроки у одних и тех же учителей.

В Византии эпохи Комнинов элементарное образование (пропедиа), соответствующее программе начальной школы (грамматиста), дети состоятельных родителей получали, как правило, на дому. Вряд ли стал исключением и наш герой. Под руководством нанятого педагога он учился читать и писать — теперь уже и по-гречески. (Говорить на родном языке своей матери Всеволод, безусловно, умел.)

Грамоте в ту пору обучали буквослагательным методом. Он был известен с античных времён, применялся во всей Европе, а в России продержался до 60-х годов XIX века. В основе метода выделение единицы членения текста — буквы, которую однозначно связывали со звуком. Ученики заучивали буквы («альфа», «бета», «гамма»... «азъ», «буки», «вѣди», «глаголь»...), составляли из них слоги и тоже заучивали их; затем читали слова «по складам», с обязательным произношением вслух, причём в школе ученики делали это хором. К письму приступали, уже освоив «склады»: сначала писали буквы и слоги, затем слова и предложения. Такое обучение было трудоёмким и долгим.

Чтобы лучше усвоить слова и выражения, широко использовали приёмы мнемоники — искусства запоминания, ведь разговорный язык того времени существенно отличался от классического греческого, который преподавали в школе и на котором были написаны учебные тексты. Аналогичные мнемонические приёмы практиковались и в училищах средневековой Руси. (Мнемотехника существует издревле и никогда не выпадала из арсенала обучения. Наверняка многим читателям памятны так называемые «зубрилки», до сих пор бытующие в школьной субкультуре,— устные, часто рифмованные, тексты, облегчающие запоминание тех или иных правил,— скажем, геометрии: «Биссектриса — это крыса, которая бегает по углам и делит угол пополам»; оптики: «Каждый Охотник Желает Знать, Где Сидит Фазан» и т. п.)

Искусство счёта, как и в античные времена, средневековые школяры постигали в буквальном смысле «на пальцах», а также с помощью абака. Наряду с уроками чтения, письма и счёта, в программу начального обучения входили занятия пением, преимущественно церковным; знакомили учеников и с основными событиями истории, прежде всего библейской.

На Руси для копирования книг, в делопроизводстве и летописании применяли пергамен, а с XIV века — и привозную бумагу. Для школьных штудий эти материалы были слишком дороги, и учащихся выручали пришедшие из античности церы — дощечки, покрытые воском. Для записей на цере служил так называемый стиль (или стилос, а по-русски «писало») — инструмент, напоминающий современный стилус, используемый в мобильных устройствах для ввода информации. Стиль представлял собой металлический или костяной стерженёк, один конец которого заострялся, другой же оформлялся в виде головки или лопаточки, служивших для затирания начертанного на воске.

Использовали школьники и берёсту — самый доступный, самый «демократичный» писчий материал средневековья. Буквы на берёсте обычно процарапывали тем же самым стилем. (В том, что берестяные грамоты, включая записи, сделанные школярами, сохранились преимущественно в Новгороде, заслуга его чрезвычайно сырой почвы, в которой из-за отсутствия доступа воздуха не гниёт органика. Жители прочих русских городов не уступали в грамотности северянам.)

В Византии в бытовых и учебных целях применяли, разумеется, церы: благо, русский воск поступал сюда регулярно. Виды берёз, чья кора пригодна для письма, в средневековых пределах Восточной Римской империи встречались нечасто, зато бумага стала к тому времени сравнительно доступной и вошла в школьный обиход, писали же на ней перьями: изредка — тростниковыми, гораздо чаще — птичьими, обычно гусиными. Гуси вновь спасали Рим, теперь уже Второй, и на сей раз — от неграмотности. (Школяров, у которых не получалось от неё спасаться, «наставляли на ум» розгами — как в ромейских, так и в русских землях. Прутьев для порки хватало везде.)

«Свободные искусства» изучали в школе

В системе византийского образования средней ступенью (педиа) было обучение в школе «грамматика». Само название «грамматическая школа» говорит о том, насколько важное значение придавалось в ней изучению норм языка. Описание одной из таких школ оставила Анна Комнина, византийская царевна, обессмертившая своё имя сочинением «Алексиада» — повествованием о времени правления её отца, василевса Алексея I Комнина (1081–1118): «...справа от большого храма стоит грамматическая школа для сирот, собранных из разных стран, в ней восседает учитель, а вокруг него стоят дети — одни из них ревностно занимаются грамматическими вопросами, другие пишут так называемые схеды. Там можно увидеть обучающегося латинянина, говорящего по-гречески скифа, ромея, изучающего греческие книги, и неграмотного грека, правильно говорящего по-гречески. Такую заботу проявлял Алексей о гуманитарном образовании». Под говорящим по-гречески скифом, скорее всего, подразумевается выходец из русских земель: Скифией, или Тавроскифией, византийские писатели именовали по традиции территории на север от Чёрного моря.

Нарисованная царевной Анной картина относится к началу XII века; способы обучения не менялись в ту пору десятилетиями, так что и в 1160-х годах занятия в средней школе Византии проходили, скорее всего, по описанному сценарию.

Исследователи установили, что в XII веке подобные методы освоения греческой грамматики были уже знакомы русским людям, а возможно, применялись в её изучении на Руси. В адресованном смоленскому просвитеру Фоме послании, написанном между 1147 и 1154 годами, киевский митрополит Климент Смолятич сообщает: есть «у мене мужи, имже есмь самовидець, иже может единъ рещи алфу, не реку на сто, или двѣстѣ, или триста, или 4-ста (слов.— А. В.), а виту — також». Н. В. Понырко, подготовившая к публикации текст источника, в комментариях к нему поясняет: «Это место в Послании митрополита Климента свидетельствует о том, что в его окружении были люди, образованные по-гречески. Умение сказать нечто более чем стократно на альфу, виту и все 24 буквы греческого алфавита означает не что иное, как владение таким разделом курса византийской грамотности, который именовался схедографией и состоял из особого рода орфографических и словарно-грамматических упражнений на каждую букву алфавита».

Схедография помогала постичь премудрости языка, но доставляла, по сообщениям византийских авторов, немалые трудности учащимся. (Та же царевна Анна, вспоминая годы своего ученичества, отмечает: «...овладев риторикой, я осудила сложные сплетения запутанной схедографии».)

Наверняка и Всеволоду пришлось покорпеть, составляя таблички-схеды. Зато в дальнейшем усидчивость, дотошность, умение корректно поставить задачу и детально разобраться в проблеме, выработанные, помимо прочего, и на уроках грамматики, очень помогли младшему Юрьевичу, когда он встал у кормила власти.

В средние века в основе светского образования лежало изучение так называемых семи свободных искусств. Их было принято делить на два учебных цикла. К дисциплинам первого цикла, тривия (лат. trivium, буквально — «трёхпутье»), относились науки словесные: грамматика, диалектика (логика) и риторика. Во второй цикл, квадривий (лат. quadrivium — «четырёхпутье»), включались математические науки: арифметика, геометрия, музыка (учение о гармонии), астрономия. Этот перечень обязательных для усвоения дисциплин сформировался на рубеже поздней античности и раннего средневековья. Позже византийская школа прибавила к трём словесным наукам ещё одну — поэтику. Вместе они составляли первую четверицу; следующие четыре дисциплины, начиная с арифметики,— вторую. «Основная часть учащихся ограничивалась изучением предметов первой „четверицы“».

Начальное образование занимало два-три года, учёба в средней школе — ещё пять-шесть лет. Всеволод покинул Константинополь не позже 1168 года, то есть пробыл в нём не более шести лет. Значит, на учёбу в средней школе у него оставалось три-четыре года. Вряд ли за этот срок он смог бы пройти полный курс обучения, но дисциплины первой четверицы и базовый предмет второй (арифметику) наверняка успел усвоить.

Читатель вправе спросить: откуда у нас уверенность в том, что юный княжич, овладев азами грамотности, поступил в учебное заведение, а не продолжил образование дома?

Во-первых, структура средних (грамматических) школ была достаточно сложной. В них работали уже не отдельные учителя, а группы преподавателей. Власти контролировали эти школы, направляли их деятельность в надлежащее русло. Во времена правления династии Комнинов образованность являлась непременным условием для продвижения по служебной лестнице, поэтому практически вся светская знать и церковные иерархи имели за плечами как минимум грамматическую школу. Сын русского князя и знатной ромейки, Всеволод просто обязан был учиться в ней.

Во-вторых, сами занятия в средней школе проводились таким образом, что адекватно воспроизвести их в домашних условиях едва ли бы удалось. «Среди методов обучения популярны были состязания школьников, в частности, в риторике. Рутинное обучение выглядело так: учитель читал, давал образцы толкования, отвечал на вопросы, организовывал дискуссии. Учащиеся учились цитировать на память, делать пересказ, комментарий, описания (экфразы), импровизации...»

Овладеть искусством ритора, то есть умением красно говорить и убедительно спорить, ссылаясь на авторитетные мнения и украшая речь цитатами из классиков, мог лишь начитанный человек. Со времён античности круг чтения школяров составляли поэмы Гомера и Гесиода, трагедии Эсхила, Софокла и Еврипида, комедии Аристофана, песнопения Пиндара, идиллии Феокрита. Утверждение христианства расширило этот круг: в него вошли книги Ветхого и Нового Заветов, Псалтирь, жития святых, сочинения отцов церкви. В IV–VI веках государственным языком Восточной Римской империи оставался латинский, затем его сменил греческий, но латынь продолжали изучать. В X веке её исключили из школьной программы.

Государственные учебные заведения, подобные школе, описанной в «Алексиаде», были редкостью. Большинство византийских подростков училось в частных школах. За обучение приходилось платить; особенно дорого стоили книги, доставать которые ученик должен был сам. Потому детей в среднюю школу отдавали люди обеспеченные. Есть основания полагать, что в доме, где нашли приют Всеволод и его мать, имелась библиотека и что какие-то книги он привёз потом из Византии на Русь. Ведь от кого, как не от отца, мог перенять старший сын Всеволода своё стремление к знаниям, страсть к собиранию книг и летописей, заботу о школьном деле? По сведениям В. Н. Татищева, у Константина Всеволодича была обширная библиотека, которую он пополнял до конца жизни и завещал по смерти опекаемому им владимирскому училищу — вместе с домом и доходами от изрядной части своих земельных владений: «...Князь Великiй Константинъ Всеволодичь мудрый... Великiй былъ охотникъ къ читанiю книгъ, и наученъ былъ многимъ наукамъ; того ради имѣлъ при себѣ людей ученыхъ, многiе древнiе книги Греческiе цѣною высокою купилъ и велѣлъ переводить на Рускiй язык, многiя дѣла древнихъ Князей собралъ и самъ писалъ, такожъ и другiе съ нимъ трудилися»; «...домъ же свой и книги вся въ училище по себѣ опредѣлилъ, и къ тому на содержанiе немалые волости далъ, о чемъ просилъ брата Юрия, дабы обѣщалъ непоколебимо завѣтъ его сохранить...»

Плоды ученичества

В том, что Всеволод изучал в Царьграде не только грамматику, но и более сложные искусства — риторику, поэтику, диалектику (логику), убеждают особенности его правления. Он был терпелив и красноречив. Об ораторских навыках Всеволода Юрьевича свидетельствует хотя бы его послание племяннику Мстиславу Ростиславичу. В изложении владимирского летописца явно сохранён стиль первоисточника. Вслушаемся в эти звучные, размеренные строки, с характерными для декламации сквозными повторами (членение наше): «...брате, оже тя привели / старѣишая дружина, / а поѣди Ростову, / а оттолѣ миръ възмевѣ. / Тобе Ростовци привели и боляре, / а мене былъ с братомъ Богъ привелъ и Володимерци, / а Суздаль буди нама обче, / да кого всхотять, то имъ буди князь».

Всеволод хотел и умел договариваться. С другими князьями — союзниками и соперниками. С государями сопредельных стран, с которыми доводилось воевать, а потом замиряться. Но главное — с народом, точнее, с правоспособной частью населения земли, в которой он правил. Правоспособными, как известно, считались главы семей свободных людей. Они-то и собирались на вече. Этот субъект переговорного процесса немало попортил крови князьям.

В Киевской Руси установился лествичный порядок передачи княжений, при котором «золотой стол» в Киеве занимал старший в роду Рюриковичей, а другие родичи назначались им в подчинённые города по принципу: чем важнее город, тем старше князь. Подолгу на своих местах назначенцы не задерживались — со сменой киевского князя все прочие, со своими дружинами и челядью, перемещались из города в город, как бы поднимаясь по «служебной лестнице» («лествице»).

Эта система правления даже в условиях распада единого государства позволяла Киеву сохранять известный контроль над обособившимися княжениями, но довольно быстро пришла в противоречие с развивающейся экономикой обширной страны. Богатеющим русским землям для стабильного роста производства и товарообмена нужны были не временщики, озабоченные главным образом тем, как бы поскорее занять более престижный стол (и часто не стеснявшиеся в средствах для этого), но правители, кровно связанные со своим краем, радеющие о завтрашнем его дне.

Интересы земли представлял её старейший город. Пригороды, как называли младшие города, и сельские общины подчинялись решениям веча старшего города. Нередко младшие города соперничали со старшими за главенство в земле, призывая «своих» князей.

Серьёзной силой, выступающей от имени земли, становились бояре — знатные дружинники, оседавшие на пожалованных князьями угодьях. В раннефеодальной Руси домениальные владения Рюриковичей были сравнительно невелики, и лишь немногих своих вассалов (младших родичей, ближних бояр) князь мог пожаловать городами, сёлами и угодьями из числа тех, что принадлежали ему на правах собственности. Чаще от суверенного держателя верховной власти над страной его подручник добивался права собирать в свою пользу налоги и пошлины с части её территории, то есть получал волость в кормление. (Есть основания полагать, что многие земельные наделы, управляемые кормленщиками, в дальнейшем были освоены ими в собственность, стали их вотчинами.) Сильные благодаря своему богатству, лидерским навыкам и корпоративной спаянности, бояре верховодили на вече, а в немирные дни, будучи профессиональными воинами, составляли костяк городского ополчения. В Ростово-Суздальской земле оно получило название «Ростовская тысяча».

В легитимном правителе и авторитетном полководце — князе из рода Рюриковичей — земля по-прежнему нуждалась, но князя приглашала теперь сама. И вместе с ним была заинтересована в том, чтобы свою власть он передал прямому наследнику, а не иному родственнику, следующему по старшинству. Княжения в землях стали закрепляться за определёнными ветвями Рюрикова рода. В Ростово-Суздальской земле обосновались потомки Юрия Долгорукого, сына Владимира Мономаха.

Земля и князь заключали договор — «ряд», на первых порах устный, а позже письменный, где разделялись полномочия княжеской и общинной власти. Этот договор утверждался крестоцелованием (обычай, пришедший из Византии).

Как мы знаем, по «ряду» Юрия Владимировича с элитой Ростово-Суздальской земли, княжить в ней после его смерти должны были Михалко и Всеволод. Но когда Юрий Долгорукий скончался, ростово-суздальское боярство убедило горожан, в ущерб правам его младших сыновей, утвердить князем старшего: «Того же лѣта Ростовци и Суждалци, здумавше вси, пояша Аньдрѣя... и посадиша и (его.— А. В.) в Ростовѣ на отни столѣ и Суждали, занеже бѣ любимъ всѣми, за премногую его добродѣтель». Выражение «здумавше вси» говорит о том, что посажение Андрея Юрьевича на княжеский стол санкционировали вечевые собрания этих городов. Несомненно, был заключён и соответствующий «ряд» горожан с князем. В дальнейшем Андрей не оправдал их надежд, стал проводить собственную политику, ущемлявшую интересы ростовской и суздальской знати. Он даже территориально отмежевался от неё, перенеся столицу княжения во Владимир, считавшийся «пригородом» Ростова. Утратив опору в старой аристократии, Андрей Юрьевич не создал надёжной новой, и, когда заговорщики пришли его убивать, среди приближённых князя не нашлось достойных защитников.

Всеволод Юрьевич имел формальное право на княжение в Суздальской земле — по «ряду» своего отца с нею, вслед за братом Михалком. Но реально воспользоваться этим правом Всеволоду позволили горожане, жители Владимира. Когда Михалко, их законный, но недолговекий князь, умер, они пригласили на опустевший владимирский стол Всеволода, княжившего в ту пору в Переяславле-Залесском.

Таким образом, и Андрей, и Всеволод к власти в Суздальской земле пришли демократическим путём (в том смысле, в каком понятие «демократия» вообще применимо к условиям средневековья), то есть были избраны свободными горожанами, участниками народного собрания — веча.

Андрей Боголюбский переоценил свои силы, нарушил «ряд» с ростовцами и суздальцами и не сумел (или не посчитал нужным) договориться с жителями им же возвышенного Владимира. И остался без опоры. Молодой Всеволод «урядился» с владимирцами, утвердился благодаря их поддержке в Ростово-Суздальской земле, а с годами расширил её владения до тех пределов, в которых их ныне принято называть Владимирской Русью. И условий своего договора с горожанами князь не нарушал: «Могущественный и страшный для соседей, у себя дома Всеволод... был послушным исполнителем воли... владимирцев...» Возможно, уважение к закону, ответственное отношение к взятым на себя обязательствам — тоже плод его цареградского ученичества.

Чем «бояре» отличаются от «боляр»

Язык летописных источников, где переплетаются древнерусская словесность и старославянская книжность,— настоящий подарок исследователям. Обратимся к уже цитированной нами статье Лаврентьевской летописи. Под 6685 годом описываются вокняжение Всеволода во Владимире после смерти его брата Михалка и начало борьбы младшего Юрьевича за верховенство в Ростово-Суздальской земле.

«Володимерци же помянувше Бога и крестное цѣлованье к великому князю Гюргю, вышедше передъ Золотая ворота, цѣловаша крестъ ко Всеволоду князю брату Михалкову и на дѣтехъ его, посадиша и на отни и на дѣдин столѣ в Володимери. В то же лѣто приведоша Ростовци и боляре Мстислава Ростиславича из Новагорода, рекуще [ему]: поиди, княже, к намъ. Михалка Богъ поялъ на Волзѣ на Городци, а мы хочемъ тебѣ, а иного не хочемъ... Он же приѣха Ростову, совокупивъ Ростовци и боляре, гридьбу и пасынкы, и всю дружину, поѣха к Володимерю. Всеволодъ же поѣха противу ему, с Володимерци, и с дружиною своею, и что бяше бояръ осталося у него, а по Переяславци посла Мстиславича Ярослава, сыновця своего... Князь же Всеволодъ благосердъ сы, не хотя крове прольяти, посла къ Мстиславу, глаголя: брате, оже тя привели старѣишая дружина, а поѣди Ростову, а оттоле миръ възмевѣ. Тобе Ростовци привели и боляре, а мене былъ с братомъ Богъ привелъ и Володимерци, а Суздаль буди нама обче, да кого всхотять, то имъ буди князь».

Мстислав отклонил мирное предложение Всеволода, сославшись на «величавые речи» ростовских мужей и «боляр», которые заявили: «...аще ты миръ даси ему, но мы ему не дамы».

Чем интересен этот эпизод политической биографии Всеволода? Мы видим, что его главная опора — городское ополчение (летописец, владимирский клирик, высоко оценивает правосознание своих земляков, новых людей «мизинных», то есть «малых»: «...новии же людье мѣзинии Володимерьстии оуразумѣвше яшася по правъду крѣпко»). Вслед за горожанами названа личная («своя») дружина. И лишь затем говорится о «боярах», которые остались у Всеволода. Вряд ли это те самые «передние мужи» Юрия Долгорукого, изгнанные Андреем из Суздаля, прежней столицы княжения,— ведь даже неизвестно, вернулся ли кто-нибудь из них на родину. Скорее всего, речь идёт о владимирской знати.

Боярство во Владимире в ту пору находилось под влиянием ростовских вельмож, влившись в уже упомянутую «Ростовскую тысячу». Видимо, лишь немногие из владимирских бояр поддержали Всеволода, недаром летописец называет их в последнюю очередь. Но вот что странно: в изложенном летописью послании Всеволода бояре вовсе не названы в числе тех, кто «привелъ» его.

Если вчитаться в летописный текст внимательней, выясняется удивительная вещь. Местные аристократы, поддержавшие Всеволода, именуются иначе, нежели вельможи, призвавшие Мсти­слава. Ростовская знать и её союзники из других городов называются славянским (болгарским по происхождению) словом «боляре», а соратники владимирского князя — русским «бояре». В том, что это не случайность, легко убедиться. Сравним, как распределяются в тексте оба варианта термина, «болярин» и «боярин», с учётом образованных от них прилагательных. В статьях под 6683–6685 годами, излагающих события 1174–1176 годов и написанных, как установил М. Д. Приселков, тем же человеком, который составил первый Владимирский свод, слова с корнем «боляр-» встречаются тринадцать раз и применяются лишь в отношении ростовской знати, слова же с корнем «бояр-» употреблены четыре раза, относятся исключительно к сторонникам владимирского князя и встречаются только в сообщении под 6685 (1176) годом.

Крайне мала вероятность того, что эти слова случайно распределились подобным образом. Напрашивается вывод: летописец намеренно использовал разные варианты одного и того же термина для обозначения близких по социально-экономическому положению, но различных по политической ориентации групп населения. Но в таком случае он рисковал быть непонятым читателем, ведь на пространстве всего предшествующего текста слова «боляре» и «бояре» встречаются в летописи без какой-либо системы, вперемежку, как совершенно равнозначные.

Более убедительным представляется другое объяснение. Автор указанных летописных статей не использовал оба слова, он предпочитал одно, книжное,— «боляре». Названы же сторонники Всеволода «боярами» потому, что применил это название другой летописец, продолживший работу над Владимирским сводом. В сообщении под 6685 (1176) годом он посчитал нужным упомянуть «бояр» и сделал это в привычном ему написании. До вмешательства редактора никаких «бояр» в тексте не было, в противном случае они бы именовались «болярами», как и вельможи из лагеря Мстислава. Значит, не было (или почти не было) бояр и в первоначальном окружении Всеволода. Становится понятным, почему младший Юрьевич апеллировал только к воле Бога и владимирцев — горожан, посадских людей, о которых ростовцы говорили уничижительно: «то суть наши холопи каменьници» (каменщики, то есть ремесленники). Ощутимой поддержки местного боярства Всеволод пока не имел.

Источники свидетельствуют: князь и горожане выступают как равноправные партнёры. Получив отказ Мстислава на предложение разрешить их спор полюбовно, Всеволод советуется с переяславцами, как ему поступить. Позже, после победы над союзником Мстислава — рязанским князем Глебом, Всеволод Юрьевич, убеждённый христианин («благосердъ»), старается не допустить расправы над ним и другими пленными, родичами и вельможами Глеба, но вынужден считаться с волей владимирцев, желающих наказать своих и княжьих обидчиков за их «неправду». В этом и других случаях двадцатидвухлетний правитель поступает как осторожный, прагматичный политик, идущий на тактические уступки своим сторонникам ради достижения стратегической цели — сохранения и укрепления власти. Чувствуется византийская школа.

Но кто же те владимирские жители, названные в летописи «боярами», которые поддержали Всеволода, а затем учинили вместе с купцами «мятежъ великъ», требуя наказать пленников? Вероятно, местные землевладельцы, чьи хозяйства, семьи и святыни пострадали от рязанской рати, усиленной половецкой конницей («Глѣбъ... с Половци с погаными... села пожже боярьская, а жены и дѣти и товаръ да поганым на щитъ, и многы церкви запали огнемъ...»). В сравнении с родовитыми «болярами» Ростова и Суздаля эти владимирские «бояре» были такие же «мизинные люди», как и посадское население Владимира, поэтому в изначальном тексте летописи (первом Владимирском своде) отдельно не упоминались. В более поздние времена, когда имя Всеволода Юрьевича прогремело по всей Руси и за её пределами, когда его официально стали титуловать великим князем, а его неродовитые соратники обрели власть и знатность, очередной редактор свода решил «восстановить истину», здраво рассудив, что столь славному государю не пристало выступать на страницах истории без бояр. При этом, в силу особенностей своего стиля, сводчик использовал русский, а не славянский вариант термина.

Можно даже определить время, когда была сделана эта правка. М. Д. Приселков считает, что следующая редакция Владимирского свода относится к 1193 году (по Н. Г. Бережкову — к 1192 году), и выполнил её автор записей 6686–6701 (1178–1192) годов. Так вот, в этих новых статьях «бояре» встречаются четырежды (в сообщениях под 6694–6695 годами, которым соответствуют 1185–1186 годам от Р. Х.), а «болярин» — только один раз (под 6694 годом). Логично предположить, что автором новых статей и редактором статьи 6685 (1176) года был один и тот же человек. В 6701 году (1193-м — по М. Д. Приселкову, 1192-м — по Н. Г. Бережкову) он составил новую редакцию свода и внёс поправки в записи своего предшественника. (Единственный славянский вариант термина — в статье под 6694 годом — мог появиться в результате описки последующего сводчика.)

Не было среди сподвижников молодого Всеволода важных вельмож, владельцев многих сёл и угодий. Были оборотистые купцы, умелые ремесленники, зажиточные хлебопашцы, рисковые, но удачливые артельщики — добытчики земных и водных богатств. Свободные и состоятельные люди, передовая, деятельная часть народа. (Бояре появятся позже: действительно, как же великому князю без бояр?)

...В Константинополе Всеволод изучал по книгам жизнеописания знаменитых властителей, а воочию мог наблюдать, как творят историю православные наследники великой античной державы — византийский император и его просвещённые сановники. Став правителем земли, соизмеримой по территории с владениями Второго Рима, Всеволод Юрьевич на практике применил эти познания, обогащённые опытом княжения в нескольких русских городах, включая Киев. Многое в деятельности Всеволода Большое Гнездо утверждает нас в мысли, что в цареградском «книжном учении» он был одним из первых учеников. А среди государей Руси — и вовсе первым.

Глава 3

Уроки византийских полководцев и русская «наука побеждать»

В известиях о событиях конца 1168 — начала 1169 годов в числе одиннадцати князей, которых «посла князь Андрѣи и[с] Суждаля... на Кыевьскаго князя Мстислава», упомянут и Всеволод Юрьевич. Из сообщения следует, что к этому времени он вернулся на Русь и примирился со старшим братом. Всеволоду четырнадцать лет, он верит в успех, он ведёт на приступ дружину. Значит, в Константинополе юный изгнанник постигал не только «свободные искусства», но и ратное мастерство? Именно так. Ведь он — князь, представитель высшего воинского сословия.

Книжное учение — с полевой муштрой

Командный состав средневековых армий обновлялся быстро, а готовился долго. Воспитание завтрашних полководцев начинали, что называется, с младых ногтей. На Руси княжеского или боярского сына в возрасте пяти-семи лет отрывали от матушкиной юбки и передавали на попечение «кормильца» (в источниках, начиная с XIII века, используется также синоним «дядько») — близкого друга, родственника или верного слуги. (Так, наставником Владимира Святославича, будущего киевского князя, стал Добрыня Малкович, брат его матери Малуши, наложницы Святослава.) Лет в двенадцать-тринадцать, а то и раньше, отпрыски знатных семей приобщались к походной жизни. Сыновья князей становились их «подручниками» — порученцами по особо важным делам, наместниками в пригородах, а сыновья бояр — младшими дружинниками. Владимир Мономах в своём «Поучении» сообщает, что трудился в разъездах и на охотах с тринадцати лет.

Примерно так же поступали с детьми византийцы. «К 5–7 годам мальчика освобождали от женской опеки. В знатных семьях он попадал в этом возрасте в руки наставника-педагога (дядьки), который наблюдал за играми ребёнка, развлекал воспитанника и учил его грамоте... Иногда по нескольку лет мальчик из знатной семьи жил или в доме невесты, обручённой с ним, или у отцовского столичного друга, проходя курс обучения, или во дворце императора...»

Сыновей высокопоставленных особ готовили к военной и государственной карьере несколько наставников. Вот как описывает Никифор Вриенний обучение двух юношей-сирот, которых их отец, крупный военачальник Мануил Комнин (прапрадед своего будущего тёзки императора Мануила I Комнина), отдал перед смертью на воспитание «скиптродержцу» Василию II: «Василевс... поставил над ними педагогов (воспитателей) и педотривов (учителей) и одним приказал образовывать нрав юношей, а другим — учить их воинскому делу: искусно вооружаться, закрываться щитом от вражеских стрел, владеть копьём, ловко управлять конём, бросать стрелу в цель, вообще — знать тактику, то есть уметь как следует построить фалангу, рассчитывать засады, приличным образом располагать лагерь, проводить рвы, и всё прочее, относящееся к тактике».

Как видим, воспитанники императора проходили полноценную военную подготовку — от выучки рядового ратника до обучения полководца.

Книжное учение и полевая муштра пошли им впрок: старший, Исаак, стал императором (правда, ненадолго), младший, Иоанн,— великим доместиком (главнокомандующим имперской армии). Сын Иоанна, Алексей Комнин, удачливый полководец, пришёл к верховной власти посредством военного переворота. Он правил Византией в 1081–1118 годах и много сил и времени отдал строительству армии, причём сам занимался подготовкой воинов-новобранцев, что не единожды отметила в своей «Алексиаде» его просвещённая дочь Анна: «Он учил их твёрдо сидеть в седле, метко стрелять, искусно сражаться в полном вооружении и устраивать засады...»; «В течение всей ночи он призывал к себе воинов, особенно лучников... давал полезные советы для предстоящей на следующий день битвы и учил натягивать лук, пускать стрелу, время от времени осаживать коня, опять отпускать поводья и, когда нужно, соскакивать с лошади...»; «Всё то время, в течение которого там был разбит шатёр самодержца, Алексей не имел иного занятия, кроме зачисления в войско новобранцев и тщательного обучения их натягивать лук, потрясать копьём, править конём и становиться расчленённым строем. Он обучал воинов новому боевому порядку, который он изобрёл, а случалось, что и сам выезжал вместе с ними, объезжал фаланги и давал полезные советы».

Ко двору воинственного государя

Внук Алексея I Мануил I Комнин правил империей в 1143–1180 годах. Его детство и юность прошли в военных походах, под рукой отца — василевса Иоанна II. Юноша отличался храбростью, граничащей с безрассудством. Никита Хониат, высокопоставленный чиновник и писатель, сообщает: «Однажды младший сын царя, по имени Мануил, взяв копьё и выступив довольно далеко вперёд, без ведома отца, напал на неприятелей. Этот поступок юноши заставил почти всё войско вступить в неравный бой, так как некоторые увлеклись соревнованием, а все другие боялись за юношу и думали особенно угодить царю, если, при их содействии, он не потерпит от неприятелей никакого вреда. В виду всех царь похвалил за это сына; но потом, когда вошли в палатку, он нагнул его и слегка наказал за то, что он не столько храбро, сколько дерзко, и притом без его приказания, вступил в бой с неприятелями».

Из четырёх сыновей Иоанна выжили двое. Перед смертью, случившейся в походе, «царь собрал родных, друзей и все власти и высшие чины» и назвал своим преемником не Исаака (старшего из уцелевших наследников), но Мануила, так обосновав свой выбор: «...оба они хороши, оба отличаются и телесною силою, и величественным видом, и глубоким умом, но в отношении к управлению царством мне представляется несравненно лучшим младший, Мануил. Исаака я часто видел вспыльчивым и раздражающимся от самой ничтожной причины, потому что он крайне гневлив, а это губит и мудрых и доводит большую часть людей до необдуманных поступков. Между тем Мануил с целым рядом других достоинств, которых не чужд и Исаак, соединяет и это прекрасное качество — кротость, легко уступает другим, когда это нужно и полезно, и слушается внушений рассудка».

Утвердившись во власти, «кроткий» Мануил проявил железную волю: мечтая восстановить империю в прежних границах, он неустанно воевал, а в мирное время повышал боеспособность армии жёсткими тренировками, в которых участвовал вместе с рядовыми воинами. Свидетельствует секретарь и биограф императора Иоанн Киннам: «Главной заботой царя Мануила тотчас по вступлении его на престол было особенно то, чтобы сколько можно более улучшить вооружение римлян. Прежде они обыкновенно защищались круглыми щитами, по большей части носили колчаны и решали сражения стрелами, а Мануил научил их употреблять щиты до ног, действовать длинными копьями и приобретать как можно более искусства в верховой езде. В самое даже свободное время от войны он старался приготовлять римлян к войне и для того имел обыкновение нередко выезжать на коне и делать примерные сражения (заимствованные, как поясняет другой византийский историк, Никифор Григора, от латинян или франков.— А. В.), становя отряды войска один против другого. Действуя в этих случаях деревянными (без наконечников.— А. В.) копьями, они таким образом приучались с ловкостью владеть оружием. Вследствие сего римский воин скоро превзошёл и германского, и италийского копейщика. От таких упражнений не уклонялся и сам царь, но становился в числе первых и действовал копьём, которое по долготе и величине с другими было несравнимо».

И вот ко двору воинственного, храброго и великодушного государя прибыл опальный Всеволод, в крещении Дмитрий, сын покойного Юрия Долгорукого, союзника Византии. Русский княжич, ребёнок знатной ромейки, возможно царской родственницы, был, конечно, представлен Мануилу, а когда подрос и освоился, то начал появляться на дворцовых приёмах, на устраиваемых василевсом рыцарских турнирах. (Не на этих ли ристаниях, с любопытством разглядывая изображённые на щитах их участников эмблемы — прообразы будущих фамильных гербов, задумался Всеволод о том, что неплохо бы и его роду обзавестись подобной символикой? Известно, что эмблемой владимирских князей стал вздыбленный барс, и случилось это, скорее всего, в правление Всеволода.)

Кто были наставники младшего Юрьевича? Кто учил подростка приёмам конной езды, боя на мечах, действий копьём и щитом? Первым воспитателем, несомненно, являлся «кормилец», сподвижник умершего отца, приставленный к маленькому Всеволоду ещё до ссылки, в Суздале, где размещался двор его матери, вдовствующей княгини. Вторым наставником, уже в Константинополе, стал кто-то из её родичей, ветеран имперских сражений.

Два опытных воина, русский и грек, учили ратному искусству будущего полководца Владимирской Руси. Так ли различны были их знания и навыки? К этому вопросу мы ещё вернёмся, а пока зададимся другим: как сохранялись и распространялись эти знания?

Накопление боевого опыта

Византийская военная доктрина соединила опыт двух великих традиций: греческой и римской. Средневековые наставления слагались по образцу античных. Ко времени, когда Киевская Русь вошла в орбиту византийской культуры, в Империи оставались востребованными несколько сочинений по военным вопросам. Это трактат середины VI века «О стратегии», где неизвестный автор («Византийский Аноним») изложил актуальную для его эпохи концепцию стратегической обороны. Это созданный полувеком позже и обоснованно приписываемый императору Флавию Маврикию «Стратегикон», отразивший реформы в армии и наступательный характер новой военной доктрины. Это относящаяся к началу X века «Тактика» императора Льва VI, прозванного Философом, который мастерски обработал и дополнил новыми сведениями трактат Маврикия. Названия сочинений достаточно условны: во всех этих трудах, претендующих на энциклопедичность, рассматриваются вопросы и тактики, и стратегии.

Во второй половине X века появляются принципиально иные произведения, основанные целиком на личном опыте своих создателей,— «Стратегика» («Praecepta militaria») императора Никифора II Фоки и два трактата, чьё авторство не установлено: «О боевом сопровождении» («De vellitatione bellica») и «Об устройстве лагеря» («De castrametatione»). Эти работы лишены энциклопедичности, которая отличает предшествующие труды: каждая из них рассматривает определённый круг тем, привязана к конкретному региону, содержит узкоспециальную, зато уникальную информацию.

Из упомянутых сочинений наибольший интерес представляет «Стратегикон Маврикия». Ведь этот двенадцатичастный труд — и учебник по военному делу, и армейский устав, и справочник по боевому искусству воевавших с империей народов. Для современных исследователей трактат, написанный на рубеже VI–VII веков,— важный исторический источник. Для изучавших военное дело византийцев он был настольной книгой на протяжении столетий. Списанная большей частью с него «Тактика» Льва Философа обновила содержание первоисточника, но не заменила и тем более не отменила его.

До наших дней дошли пять списков «Стратегикона» (древнейший относится к первой половине X века), что говорит о широком распространении этого трактата в средние века. Установлено, что из наследия Руси «от домонгольского периода до нашего времени сохранилось не более 1% (!) всех письменных памятников». Распространяя эту оценку на Византию, чьи рукописи горели не реже русских, применительно к X–XII векам можно говорить о сотнях списков «Стратегикона».

А что же отечественная военная мысль? Неужели боевой опыт многоплеменного воинства Руси, переплавленный в русскую «науку побеждать», передавался только из уст в уста, из рук в руки? Память о войнах, которые вели соотечественники, сохраняли средневековые летописцы. Они сообщали о походах и битвах, указывали состав и вооружение войск, отмечали особенности боя. Но эти сведения, за немногими исключениями, были отрывисты и неполны. Некоторые военные события освещались более детально в житиях святых благоверных князей, в эпических произведениях. Так, в «Повести о житии Александра Невского» обстоятельно, с указанием имён и способов действий русских дружинников, описана битва со шведами в 1240 году. Осведомлённость безымянного рассказчика объясняется тем, что поведали ему об этом сражении сам князь Александр Ярославич и другие участники битвы. Подробно описывает превратности похода на половцев в 1185 году «Слово о полку Игореве», ведь знаменитая поэма также сложена современником, если не участником событий.

К сожалению, в числе сохранившихся памятников русской средневековой письменности мы не находим специальных пособий, в которых обобщались бы военные знания, давались предписания командирам и подчинённым. Возможно, таких пособий на Руси и не было — отчасти по той причине, что зарождавшийся спрос на них могли удовлетворять военные трактаты на понятном образованной русской элите греческом языке.

Есть ли основания полагать, что наставления ромейских военачальников были доступны русским полководцам?

«На войну выйдя, не ленитесь...»

Сопоставим выдержки из двух сочинений — «Стратегикона Маврикия» и «Поучения Владимира Мономаха» (см. таблицу).

 

| Стратегикон Маврикия (пер. В. В. Кучмы)

«Пусть направляет слово и дела наши Пресвятая Троица, наш Господь и Спаситель — крепкая надежда и защита богоугодных дел... мы советуем стратигу прежде всего иметь заботу о благочестии и справедливости и стремиться посредством этого снискать благоволения Бога, без чего невозможно успешно завершить ни одно начинание... потому что всё находится в Провидении Божием, и это Провидение управляет всеми — вплоть до птиц и рыб...» (с. 60, 62)

| Поучение Владимира Мономаха (пер. Д. С. Лихачёва)

«Первое... страх имѣйте Божий в сердци своемъ и милостыню творя неоскудну, то бо есть начатокъ всякому добру... Поистинѣ, дѣти моя, разумѣйте, како ти есть человѣколюбецъ Богъ милостивъ и премилостивъ... Господь нашъ, владѣя и животомъ и смертью, согрѣшенья наша выше главы нашея терпитъ... И ты же птицѣ небесныя умудрены тобою, Господи; егда повелиши, то вспоютъ и человѣкы веселятъ тобе; и егда же не повелиши имъ, языкъ же имѣюще онемѣютъ» (с. 392; 396; 398)

«...стратиг... должен являть всем, кто с ним общается, спокойствие и невозмутимость, скромность и простоту в быту и в одежде, не допускать лести и чрезмерного угодничества в почитании самого себя...» (с. 62)

«Паче всего гордости не имѣйте в сердци и въ умѣ, но рцѣмъ: смертни есмы, днесь живи, а заутра в гробъ...»

(«Паче же всего гордости не имейте в сердце и в уме, но скажем: смертны мы, сегодня живы, а завтра в гробу...») (с. 398–481)

«Предпринимая необходимые дела, сам стратиг не должен уклоняться от трудов, считая себя выше их, но должен браться за дела и по мере возможности трудиться вместе со стратиотами...»; «Следует вести умеренный образ жизни, спать немного и ночами хорошо обдумывать всё необходимое...» (с. 146)

«На войну вышедъ, не лѣнитеся, не зрите на воеводы; ни питью, ни ѣденью не лагодите, ни спанью...»

(«На войну выйдя, не ленитесь, не полагайтесь на вое­вод; ни питью, ни еде не предавайтесь, ни спанью...») (с. 400–401)

«...не следует оставлять свой войсковой лагерь незащищённым, и один только ров не обеспечит его достаточную безопасность, но необходимо иметь и патрули» (с. 149)

«Стратиг, не берущий ничего на веру, защищён на войне более надёжно»; «Изнеженный стратиг губителен для всего войска» (с. 154)

«...сторожѣ сами наряживайте, и ночь, отвсюду нарядивше около вои, тоже лязите, а рано встанѣте; а оружья не снимайте с себе вборзѣ, не розглядавше лѣнощами, внезапу бо человѣкъ погыбаетъ...»

(«сторожей сами наряживайте, и ночью, расставив стражу со всех сторон, около воинов ложитесь, а вставайте рано; а оружие не снимайте с себя второпях, не оглядевшись по лености, внезапно ведь человек погибает...») (с. 400–401)

Из главы под названием «В каком порядке должно совершать войско марш в собственной земле, если враги не угрожают»: «Во время марша всего войска его должен вести стратиг, предшествуемый почётным эскортом... Следует оберегать возделанные места, не совершать по ним переход и ограждать налогоплательщиков от ущерба» (с. 83)

«Куда же ходяще путемъ по своимъ землямъ, не дайте пакости дѣяти отрокомъ, ни своимъ, ни чюжимъ, ни в селѣхъ, ни в житѣх, да не кляти вас начнутъ...»

(«Куда бы вы ни держали путь по своим землям, не давайте отрокам причинять вред ни своим, ни чужим, ни сёлам, ни посевам, чтобы не стали проклинать вас...») (с. 400–401)

 

Кроме первой цитаты, которую даже неподготовленный читатель поймёт без перевода, текст «Поучения» сопровождается переложением на современный русский язык. Оба автора — писатели православные и потому начинают свои труды с обращения к Богу, с упования на Его милость.

Мы видим, что наказы, которые Мономах даёт сыновьям, прямо перекликаются с наставлениями Маврикия. Особенно близко предписанию византийского императора указание русского князя на то, как надлежит вести себя воинству в собственной стране.

И ещё одна параллель. Создатель «Стратегикона» утверждает: «Действия на войне подобны охоте» — и последнюю главу трактата целиком посвящает занятиям охотой, усматривая в них разновидность воинских тренировок. И автор «Поучения», перейдя от проповеди к исповеди, значительное место в своём жизнеописании отводит тому, как он «тружахъся ловы дѣя», то есть «трудился, охотясь». Ключевое слово здесь — «трудился»: для князя охота не забава, но работа, которая стоит рядом с ратным трудом и которую не следует перекладывать на плечи подчинённых: «Еже было творити отроку моему, то сам есмь створилъ, дѣла на войнѣ и на ловѣхъ, ночь и день, на зною и на зимѣ, не дая собѣ упокоя». («Что надлежало делать отроку моему, то сам делал — на войне и на охотах, ночью и днём, в жару и стужу, не давая себе покоя».)

Можно ли утверждать, что все эти совпадения случайны, что Владимир Всеволодич, будучи опытным военачальником, сам сформулировал означенные правила и советы, независимо от предшественников? Логичнее допустить его знакомство с ними.

Известна эрудиция Владимира Мономаха. Образцами для его «Поучения» послужили назидательные сочинения, переведённые к тому времени на церковнославянский язык и вошедшие в «Изборник Святослава» 1076 года: Слово св. Василия Великого «како подобает человеку быти», Поучение «некоего отца к сыну», Поучение Ксенофонта «к сынома своима», «Наставление Исихии, пресвитера Иерусалимского». При составлении «Поучения» Мономах использовал богослужебные и богословские тексты: Псалтирь, Прологи, Шестоднев Иоанна экзарха Болгарского, Палею толковую, Постную триодь. Некоторые исследователи добавляют к этому списку Пророчества Исаии, Поучение Иоанна Златоуста, «Слово о законе и благодати» Иллариона. На замысел и содержание сочинения русского князя могли также повлиять произведения византийских и западноевропейских властителей, вероятно, доступные ему на языке оригинала: «Поучение сыну византийского императора Василия», приписываемое патриарху Фотию; труд Константина Багрянородного «Об управлении империей»; «Наставление» французского короля Людовика Святого сыну Филиппу; апокрифическое поучение англосаксонского короля Альфреда и сочинение «Faeder Larcwidas» («Отцовские поучения») — англосаксонское произведение начала VIII века, сохранившееся в библиотеке последнего англосаксонского короля Гарольда II, дочь которого стала женой Владимира Мономаха.

Зная, насколько широк был круг чтения русского князя, можно заключить, что параллели в его наставлении сыновьям и в тексте византийского «Стратегикона» неслучайны. Иначе говоря, «список литературы», использованной автором «Поучения», должен быть расширен как минимум на одну позицию.

Нет никаких свидетельств о существовании средневековых переложений на русский язык трактата Маврикия, сочинений его последователей. Скорее всего, таких переводов не было. Но трудно усомниться в том, что Владимир Мономах читал по-гречески. В «Поучении» говорится, что его отец, Всеволод Ярославич, знал пять языков. Какие — Владимир Всеволодич не сообщает, однако более чем вероятно, что в их число входил греческий, ведь первой женою Всеволода Яро­сла­вича и матерью Владимира была ромейка, по официальной родословной Мономашичей — дочь византийского императора Константина IX Мономаха. Именно с нею мог попасть на Русь XI века список «Стратегикона», именно она могла научить сына греческой грамоте.

Означает ли сказанное, что только с этого времени полководцы сравнительно молодой державы начали осваивать наследие тех, кто совершенствовал искусство войны на протяжении многих столетий? Конечно, нет. Но об этом поговорим чуть позже, а сейчас отметим, что наследие было в известной степени общим. Целый ряд предписаний «Стратегикона» базируется на опыте столкновений византийцев с «варварами», которым посвящена отдельная часть (11-я книга) трактата. И самая обширная в ней глава — о древних славянах. В них автор видит серьёзного противника, владеющего тактикой борьбы, которую Маврикий именует «разбойной жизнью», а позднейшие теоретики назовут партизанской войной: «Племена склавов и антов одинаковы и по образу жизни, и по нравам; будучи свободолюбивыми, они никоим образом не склонны ни стать рабами, ни повиноваться, особенно в собственной земле... Ведя разбойную жизнь, они предпочитают совершать нападения на своих врагов в местах лесистых, узких и обрывистых. С выгодой для себя пользуются засадами, внезапными нападениями и хитростями, ночью и днём, выдумывая многочисленные уловки». Из предшествующих разделов трактата следует, что немало подобных хитростей взяла на вооружение византийская армия.

«Стратегикон Маврикия» аккумулировал боевой опыт многих народов и племён. В их числе — наши предки, не оставившие о той поре собственных письменных свидетельств.

Был ли знаменитый военный трактат в походной библиотеке Владимира Всеволодича? Знал ли он греческий в такой степени, чтобы читать насыщенный специальной терминологией «Стратегикон» самостоятельно? На эти вопросы ответа нет, но то, что воинские наставления Мономаха текстуально не совпадают с аналогичными предписаниями Маврикия, а даются русским князем в сжатом, почти афористичном виде, можно объяснить следующим образом: автор «Поучения» приводил их, не имея под рукой первоисточника. Впрочем, и не нуждался в нём: сведения, почерпнутые в древнем трактате, и навыки, обретённые в походах и сражениях, прочно слились в памяти полководца.

«Поучение» Мономаха сохранилось в единственном экземпляре — в составе Лаврентьевского летописного списка 1377 года. Логично предположить, что в стране с относительно высоким уровнем грамотности населения и правящей династией, не чуждой учёности, подобные наставления оставляли потомкам и другие князья; но им повезло гораздо меньше: их сочинения бесследно исчезли.

Богатство, что дороже золота

Проникновение военных знаний из Византии на Русь лишь отчасти связано с передачей книжной грамоты. Были и другие пути. Во-первых, заимствование опыта противника в вооружённых конфликтах с ним. Имеются в виду походы киевских князей на Царьград: Дира и Аскольда — в 860 году, Олега — в 906–907 годах, Игоря — в 941-м и 944-м; война Святослава 968–971 годов; морской поход русского ладейного флота под началом Владимира, сына Ярослава Мудрого, в 1043-м; неудачная борьба за «города на Дунае» Владимира Мономаха в 1116-м и некоторые другие экспедиции. Во-вторых, активное военное сотрудничество. В 950–980-х годах в имперской армии служили русские пехотинцы; в византийских войнах XI века участвовала наёмная дружина варягов и росов: в 1047 и 1064 годах — против сицилийских норманнов, в 1050-м — против печенегов на землях Фракии и Македонии, в 1053 и 1074 годах — против сельджуков в Грузии, а в 1057-м и 1071-м — против них же в Армении; есть сведения о русских наёмниках в Империи и в XII веке.

Добравшиеся до дому отставники-ветераны не берегли в кубышках ромейское золото, но хранили в памяти усвоенные в Империи приёмы строя и ведения боевых действий. Характерно, что именно с XI столетия отмечаются качественные перемены в построении русской рати: основным боевым порядком становится не сплошная «стена», как прежде, а так называемый «полчный ряд». Он составляется из нескольких полков, приведённых на поле битвы князьями земель, в которых эти полки были собраны. Строит объединённое вой­ско и управляет им в сражении старший князь.

При всём отличии социально-политического устройства Руси от Византии, здесь просматривается определённая аналогия с организацией ромейской армии с начала VII по конец XI веков, когда территория Империи была разделена на военно-административные округа (фемы), и каждый такой округ формировал из свободных налогоплательщиков — военнообязанных крестьян-землевладельцев — своё ополчение, начальником которого был стратиг, обладавший у себя в округе всей полнотой гражданской и военной власти. (Примерно с конца XI века подобные полномочия получает в русском городе и «тянущих» к нему сёлах тысяцкий — гражданский управитель и воевода в одном лице, назначаемый князем из числа знатнейших бояр.)

Таким образом, и византийское фемное вой­ско, и русское ополчение составляли не просто соотечественники, но земляки, проникнутые чувством взаимовыручки; лично свободные и в то же время связанные друг с другом общностью судеб собственники — люди, которым было что терять в случае поражения. Ядро обеих армий составляли профессиональные войска (в той или иной степени наёмные): в Византии — императорская гвардия, на Руси — княжеская дружина.

На этом сходство заканчивалось: Византия и при фемном строе, и после его замены феодальным институтом проний продолжала оставаться единой державой, а Киевская Русь к середине XII века распалась на ряд соперничающих земель, которые, в свою очередь, начали дробиться на уделы. (Трагическим результатом подобного соперничества, а именно спора за контроль над Новгородом, и стало разорение Киева коалицией одиннадцати князей, которую организовал «суздальский самовластец» Андрей Боголюбский.) Но при внешней угрозе внутренние распри отступали на второй план, и дружины удельных владетелей, усиленные народным ополчением, собирались под руку старшего князя не затем, чтобы «наказать» его непокорного родича, но чтобы прогнать чужака.

Классическим становится трёхчастное построение — центр и два фланга. Знаменитая русская триада: посередине — «чело», обычно это пешая рать из ополченцев — «воев», с топорами, луками и сулицами (короткими метательными копьями); по краям — «крылья», конные отряды дружинников, в начищенных до блеска «бронях», с длинными копьями, щитами и мечами (позже — саблями). Со временем боевой порядок усложняется, обретает глубину — войско выстраивается в две линии. Первую линию образует передовой полк (реже — два полка: сторожевой и передовой); вторая линия имеет уже знакомую нам трёхчастную структуру: в центре — «большой полк», на флангах — «полк правой руки» и «полк левой руки». В особый отряд выделяются воины-пехотинцы, вооружённые луками. Они размещаются перед первой линией и встречают противника градом стрел, а затем отходят к передовому полку. (Позже, в пору возвышения Москвы, в построении войска начинает использоваться и третья линия: её образует «засадный полк» — резерв.)

В средневековой Западной Европе «на полях сражений господствовал одиночный бой тяжеловооружённых рыцарей, а пехота играла роль живого препятствия, обречённого на истребление». Орденские государства, чьи организаторы во время крестовых походов имели контакты с византийцами и кое-чему у них научились, противопоставили русскому строю усечённый клин, именуемый в народе «свиньёй», однако и с этим бронированным тараном успешно справлялся стойкий и маневренный «полчный ряд».

Если искать аналоги русскому боевому порядку, без ромейского наследия не обойтись. Построение войска как минимум в две линии, с использованием при этом резерва,— одно из важнейших требований византийской военной науки, глубоко усвоившей греко-римский опыт: «В необходимости создавать двойную линию строя и выделять резерв... сочетаются, как мы полагаем, и здравый смысл, и многие необходимые основания...» Даже если противник «обратит в бегство первую линию…— поясняет Маврикий,— в результате столкновения строй врагов нарушит свой порядок и окажется деформированным перед лицом упорядоченной силы, то есть перед второй линией. И вообще необходимо иметь в виду, что двойной строй пригоден не только против равных боевых сил... но и против превосходящих». Другое важное предписание византийского полководца — стараться по возможности воевать на территории противника: «Если стратиг полагает, что он имеет достаточно сил для борьбы с врагами, то ему следует стремиться вести войну лучше на чужой земле, чем на своей. Те, которые сражаются на чужой земле, находятся в состоянии большего напряжения, и борьба там ведётся не за одни только интересы государства, для чего воины и предназначены, но и за их собственное спасение», ведь там для них нет укрытий на случай опасности. Именно такой, наступательной, стала стратегия Владимира Мономаха в отношении половцев: объединёнными силами нескольких русских земель он предпринял три успешных похода в глубь половецких степей и отбросил основные силы кочевников далеко на юг.

Разумеется, одинаковые цели в аналогичных обстоятельствах диктуют схожее поведение. Известный византолог Г. Г. Литаврин отмечал: «...в историографии, как правило, говорится об огромной роли византийской цивилизации, о её широком и плодотворном культурном влиянии, но редко отмечается одно не менее важное обстоятельство: Византия на юге, а Древняя Русь на севере стояли как форпосты Европы в борьбе с кочевниками. Защищённые с запада океаном, а с востока Византией и Русью, страны Западной и Центральной Европы имели, несомненно, лучшие условия для развития. Их войны друг с другом и внутренние феодальные раздоры требовали несравненно меньшей затраты сил, чем отражение непрерывного натиска восточных племён и народов».

Сходные задачи, решаемые Византией и Русью, предопределили известную близость их военно-политических стратегий. Но, оценивая путь, пройденный отечественной воинской наукой, нельзя исключать и прямую преемственность в ней византийского боевого опыта.

Вопрос о том, насколько были освоены русскими полководцами военные знания византийцев, остаётся во многом открытым. Е. А. Разин, автор «Истории военного искусства» — книги, признаваемой классической, отвечал на него с предельной осторожностью: «Интерес к военной культуре Византии проявляли киевские князья...» Личность одного из них мы попытались установить. Это, по нашему убеждению, Владимир Всеволодич Мономах.

Мудрая осторожность предводителя

Всеволод Юрьевич, внук Владимира Мономаха, несомненно, читал его «Поучение». Как военачальник он многое почерпнул и в ходе общих операций с опытными полководцами. Таковым, например, являлся воевода Борис Жидиславич, вместе с которым Всеволод в 1169 году брал Киев, а восемь лет спустя, когда былой соратник оказался в стане противников, одержал победу теперь уже над ним. Но всё это случилось после «цареградской ссылки». А в Константинополе дотошный школяр наверняка познакомился с византийскими наставлениями по военному делу. Что подтверждает эту версию? Да хотя бы тактическое мастерство молодого Юрьевича. В знаменитом сражении на реке Колокше в 1176 году умелым манёвром поделённого на две части войска он обратил в бегство рать рязанского князя Глеба и, преследуя отступающих, полонил его самого, «и сына его Романа, и шюрина его Мстислава Ростиславича, и дружину его всю изъимаша, и думци его извяза все, и Бориса Жидиславича, и Ольстина, и Дедилца, и инех множество, а поганые Половци избиша оружьем». Летописец, рассказывая о победе Всеволода, перечисляет имена виднейших бояр в стане соперников владимирского князя, но не называет ни одного воеводы в его собственном ополчении. И это не упущение историографа. Опытных советников («думцев»), испытанных воевод не было в ту пору у Всеволода, ведь боярская верхушка Ростово-Суздальской земли выступила против него. Оперативное руководство войском осуществлял он сам.

Когда кровопролитие становилось неизбежным, Всеволод действовал твёрдо и тактически грамотно. Стратегическим же императивом нашего героя было стремление разрешать конфликты мирным путём, а если не удавалось, то хотя бы с наименьшим уроном в рядах сторонников. Современный его биограф подчеркивает: «Стиль Всеволода-полководца заметно отличался от запальчивой рыцарственности южных князей. Следует признать, что вершиной его полководческой карьеры являются не блестящие победы на Липице и Колокше, а стояние на Влене, когда огромную коалиционную рать удалось отразить с минимумом потерь...»

Маврикий о мудрой осторожности предводителя войска выразился так: «Хороший вождь никогда не вступит с противником в генеральное сражение, если только его не вынудят к этому серьёзные обстоятельства времени или дел». Всеволод Юрьевич был хорошим вождём.

Встретившись с Мануилом в детстве, он наверняка попал под обаяние этой незаурядной личности. Но, став правителем, во внешних проявлениях власти не пытался походить на василевса. Церковные дела решал с киевским митрополитом — не обращался через его голову к патриарху в Константинополь. Не ставил в пропагандистских произведениях своё имя рядом с именем императора, не назывался, подобно ему, «царём». Достоинство власти в одной из крупнейших русских земель Всеволод утверждал, не прибегая к иностранным заимствованиям: он закрепил за владимирскими правителями исконно славянский титул «великий князь», прежде применявшийся на Руси (причём спорадически) лишь к тем властителям, кто занимал «златокованый» стол в Киеве. Младший Юрьевич, как мы помним, тоже на нём побывал — в 1173 году, по настоянию брата Михалка, недолго, пять недель, пока не свергли соперники. Шаткий киевский трон, далеко не такой блестящий, как прежде, Всеволода не прельщал. Он сидел на владимирском престоле — и просидел на нём ни много ни мало тридцать шесть годков. А всего княжил — тридцать семь лет. (Любопытное совпадение: тот же властный срок отвела судьба Мануилу!)

Всеволод Юрьевич был суверенным правителем, но «самовластцем» не стал: по важнейшим вопросам держал совет с дружиной и горожанами. Незадолго до смерти он собрал представителей всех городов Владимиро-Суздальской земли для утверждения своей воли: передать великое княжение не первенцу Константину, который ослушался отца и великого князя, а следующему за ним по старшинству сыну — Юрию.

Вновь напрашивается параллель с историей Византии: василевс Иоанн II Комнин тоже избрал преемником не старшего сына. Изложив прочувствованную речь смертельно больного императора, Никита Хониат сообщает: «Когда царь Иоанн сказал это, собрание, рыдавшее при его словах, охотно признало Мануила царём, как бы он избран был по жребию или по большинству голосов. Затем отец обратился с словом к сыну и, давши ему полезные советы, украсил его царскою диадемою и облёк в порфиру. Потом и собравшиеся по приказанию войска провозгласили Мануила римским императором, причём каждый из главных военачальников стоял отдельно с своим отрядом и ясным голосом говорил приветствие новому царю. Наконец предложено было Евангелие, и пред ним все поклялись в преданности и верности Мануилу. Распорядителем и вместе виновником всего этого был великий доместик. Он думал чрез это обессилить и подавить стремление честолюбцев к возвышению и мятежу и не допустить партиям содействовать некоторым из царских родственников, которые, выставляя на вид старшинство лет, как нечто великое и достойное уважения, и преувеличивая своё царское родство, считали самих себя более достойными царствовать».

Когда Всеволод III утверждал преемника великокняжеской власти, держал ли он в памяти этот сюжет? Вероятно, да. Жизнеописания ромейских царей ученик византийской школы, конечно, знал.

И всё же строго параллельных сюжетных линий в истории не бывает. Решение Иоанна передать власть младшему сыну поддержала армия. Фактически — она возвела Мануила на трон. Но основу армии составляло уже не прежнее ополчение крестьян-стратиотов, а войско феодалов-прониаров, новой землевладельческой и военной знати, на которую опирались Комнины. Ядром этого феодального ополчения была тяжёлая кавалерия — катафракты. По опыту, вооружению и роли в битве им примерно соответствовала русская боярская конница — «старейшая дружина». В Ростово-Суздальской земле боярское ополчение (так называемая «Ростовская тысяча», куда входила и знать Владимира-на-Клязьме) выступило против младшего Юрьевича. Поддержали Всеволода младшие дружинники и дворовые люди, «дворяне». Главной же опорой княжеской власти стали незнатные жители «мизинных» городов.

Всеволод Юрьевич правил в земле с вечевым укладом. Здесь недостаточно было поддержки князя дружиной. Решающий голос имели свободные горожане — купцы, ремесленники, мелкие землевладельцы. Недаром съезд бояр и выборных людей от всех городов земли, утвердивший указ владимирского великого князя о пре­сто­ло­на­сле­дии, многие историки считают прообразом будущих земских соборов, а некоторые политологи — одним из первых в Европе парламентов.

Ранее мы уже отмечали, что Всеволод III получил власть по воле народа. Теперь подчеркнём: передал эту власть наследникам — также в согласии с народом.

Искусству воевать школяр Дмитрий, сын «тавроскифского архонта» Георгия, учился у византийцев. «Науку побеждать» преподали князю Всеволоду Юрьевичу его сограждане. Вооружённый, умеющий постоять за себя народ.

Глава 4

Полотно для ангельских одежд

В похвальном слове князю Всеволоду Юрьевичу летописец отмечает его ратную доблесть и грозную славу, которую он снискал, «много мужствовавъ и дерзость имѣвъ на бранех показавъ»: от одного только имени его «трепетаху вся страны». Не менее впечатляющий образ воителя, заступника отчей земли рисует «Слово о полку Игореве»: «Великый княже Всеволоде! Не мыслию ти прелетѣти издалеча отня злата стола поблюсти? Ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Донъ шеломы выльяти!» За эпической гиперболой — реальная мощь водимых Всеволодом полков, многочисленность речных судов, которые он использовал для транспортировки войска к месту боевых действий. Но только ли с этой целью «расплёскивали» Волгу вёслами русские гребцы?

«Створи миръ...»

Падение Хазарского каганата во второй половине 960-х годов открыло Киевскому государству дорогу в Поволжье. По сообщению арабского географа Ибн-Хаукаля, русы (очевидно, войско Святослава) в ходе наступления на Итиль, столицу Хазарии, «опустошили» Булгар, «маленький городок», служивший пристанью для поволжских и прикаспийских стран. «Повесть временных лет» умалчивает о разорении Булгара, не подтверждают это известие и другие источники, в том числе археологические. Некоторые исследователи считают, что Ибн-Хаукаль попросту перепутал Булгарию на Волге с Болгарией на Дунае. Как бы то ни было, волжский поход Святослава, увенчавшийся разгромом хазар, способствовал возвышению булгарского государства.

Первое летописное упоминание о военном столкновении Киевской Руси с Волжской Булгарией, вызванном, предположительно, отпадением от Киева к булгарам Вятичской земли, относится к 985 году. Согласно ПВЛ, князь Владимир Святославич «побѣди Болгары», но, видя, что имеет дело не с ополчением «лапотников», а с хорошо экипированным войском (дядя и наставник Владимира, воевода Добрыня обратил внимание князя на то, что пленные были все в сапогах), требовать дани не стал, а «створи миръ... съ Болгары», закреплённый взаимной клятвой.

Разумеется, история с сапогами не более чем притча, образно поясняющая, что добровольное партнёрство может быть выгоднее силового. Действительной причиной сговорчивости Владимира некоторые историки считают вмешательство Хорезма — союзника единоверной Булгарии. «Владимир не был готов к большой войне, которая могла разразиться при втягивании в события исламских стран... Скорее всего, выход был найден с помощью самих болгар. Именно они предложили Владимиру заключение мира на приемлемых для Руси условиях...»

Отношения между двумя странами установились тесные: булгары даже пытались обратить Владимира и его окружение в свою веру. И хотя киевский князь предпочёл исламу христианство греческого обряда, это не повлияло на добрые отношения двух соседей: в 1006 году Киевская Русь и Волжская Булгария заключили торговый договор, по которому булгарские купцы получали право свободно торговать на Волге и Оке, а русские — в Булгарии. Между Киевом и Булгаром был проложен караванный путь.

Мир, который Владимир «створи... съ Болгары», не нарушался более столетия. И вот под 1088 годом русский летописец без каких-либо комментариев записал: «В се же лѣто възяша Болгаре Муромъ». По сведениям В. Н. Татищева, источники которых до нас не дошли, этот набег явился ответом на грабежи и убийства булгарских купцов на Волге и Оке, так как управы на разбойников со стороны местных властей не нашлось и возмещать ущерб никто не собирался. Позже Муром был отвоёван и отстроен, но в 1103 году на него напал мордовский князь — вероятно, вассал Булгарии.

Следующее столкновение русских и булгар случилось в 1107 году — в пределах Ростово-Суздальской земли: «Приидоша Болгаре ратью на Суждаль и обьступиша градъ и много зла сътвориша, вою­юща села и погосты и убивающе многыхъ отъ крестьянъ...» Согласно летописи, лишь чудом, по милости Божьей, удалось отстоять город.

Союзниками русских в противостоянии булгарам выступили половцы. В 1117 году тесть Юрия Долгорукого Аепа и другие половецкие ханы отправились на мирные переговоры в Булгарию, но были там отравлены. Война стала неизбежна. В 1120 году Юрий Долгорукий «ходи на Болгары по Волзѣ, и взя полонъ многъ, и полкы ихъ побѣди...». Тогда же, очевидно, был заключён мирный договор между Волжской Булгарией и Ростово-Суздальской землёй. Это подтверждается летописным сообщением о результатах другого похода, который организовал век спустя владимирский великий князь Юрий Всеволодич: потерпевшие поражение булгары трижды направляли к нему послов, и лишь на третий раз он «приятъ молбу их и взя дары у них, и управишяся по прежнему миру, яко же было при отци его Всеволодѣ и при дѣдѣ его Георгии Володимеричи» — Юрии Долгоруком.

Новый булгарский набег упомянут летописцем под 1152 годом: «Того же лѣта приидоша Болгаре по Волзѣ къ Ярославлю безъ вѣсти и оступиша градокъ в лодияхъ, бѣ бо малъ градокъ, и изнемогаху людие въ градѣ гладомъ и жажею...» К счастью, одному юноше удалось выбраться из осаждённого Ярославля. Он поспешил за помощью в Ростов, «Ростовци же пришедша побѣдиша Болгары».

Чем были вызваны эти набеги? Основной причиной считается начавшееся проникновение русских в мордовские земли, которое напрямую затрагивало интересы претендовавших на них булгар. Не стоит забывать и о том, что издревле важным товаром, который булгарские торговцы везли на южные рынки, были славянские рабы. Раньше невольников поставляли варяги, но потом они обрусели и крестились, а христианам не дозволялось продавать единоверцев на чужбину. Дефицит в живом товаре по мере сил устраняли язычники-половцы. Не возвращались домой без добычи и булгарские рати.

От обороны к наступлению Владимиро-Суздальская земля перешла при Андрее Боголюбском. Походы на булгар в 1164 и 1172 годах продемонстрировали силу владимирского князя и его решимость на действенные меры. Но Андрей Юрьевич был убит в результате заговора (в котором Тверская летопись усматривает и булгарский след), в Северо-Восточной Руси разгорелась кровавая усобица, и поволжский сосед, несомненно, воспользовался этим...

Как правило, походы русских во владения булгар являлись ответом на их предшествующие набеги. Несколько раз владимиро-суздальские князья приводили в Булгарию значительные по тем временам войсковые соединения, но ограничивались лишь разорением нескольких городков и сёл или вовсе только осадой столицы. Какую же цель преследовали эти «странные» походы на Волгу?

Длинноволокнистая культура

На суглинках северной России произрастает скром-
ная трава с длинным стеблем, узкими листочками и небольшими голубыми цветками. Стебель легко расщепить вдоль волокон, но трудно порвать. А если волокна выделить из стебля и свить, получится нить, прочная и долговечная. Это растение — лён обыкновенный, он же прядильный, он же лён-долгунец.

В Европе обрабатывать лён умели ещё в каменном веке — не менее десяти тысяч лет назад. Высочайшего уровня развития достигло льноткачество в долине Нила: в Египте периода Древнего царства мумии оборачивали в льняные пелены, сотканные из пряжи тоньше человеческого волоса. Неурожай льна египтяне и их соседи считали страшной бедой: в числе библейских казней египетских назван град, уничтоживший, помимо прочего, посевы этой культуры: «...и был град и огонь между градом... Лён и ячмень были побиты, потому что ячмень выколосился, а лён осеменился...» (Исх. 9:24,31). Обеззараживающие свойства льна вызывали к нему особое, благоговейное отношение. Льняные одеяния носили древнегреческие жрецы и иудейские священники. Плащаницею — тонким льняным полотном — обвили перед погребением тело Христа (Матф. 27:59, Мар. 15:46, Лук. 23:53). В Откровении Иоанна представлены «семь Ангелов... облечённые в чистую и светлую льняную одежду» (Откр. 15:6).

В X–XIII веках лён распространился на просторах Руси. О его значении в хозяйстве и в быту, о популярности льняного полотна, различных изделий изо льна (бельё, верхнее платье) говорит, к примеру, тот факт, что в уставе Ярослава Мудрого 1051–1053 годов наказания за их воровство прописаны отдельными статьями: «Аще мужь иметъ красти конопли, или ленъ, или всякое жито, митрополиту у вине, съ княземъ на полы; такожь и жонка, аще иметь то красти. Аще мужъ крадетъ белые порты, или полотна, или портища поневы, такожъ и жонка, митрополиту у вине, съ княземъ на полы».

В русских городах и сёлах льняное платье носили все: из полотна погрубее — простолюдины, из ткани потоньше — знать. Желанным был северный лён и в странах Востока. Есть сведения, что русским льняным полотном индийские вельможи одаривали своих приближённых, что в Дели на дорогие льняные одежды из Руси был большой спрос, что некий русский князь, предположительно с севера, в 1221 году преподнёс лён в качестве почётного дара турецкому эмиру в Крыму.

Но льняная пряжа использовалась не только для изготовления обычных тканей. Обвитая битью — тончайшей сплющенной проволокой из золота или серебра с позолотой, льняная нить становилась поистине золотой. Позже для основы стали использовать шёлк, но в описываемое время применялся только лён. Золототканое полотно и вышивка золотом приносили немалые прибыли тем, кто их продавал. Не оставались в накладе и поставщики отборной льняной пряжи.

Основными производителями длинноволокнистого льна в Европе были северные и северо-восточные русские земли: Новгородская, Псковская, Смоленская, Суздальская. В страны Востока лён шёл по Волжскому торговому пути, значительная часть которого проходила по владениям владимиро-суздальских князей. В результате Залесская Русь получала доход не только от реализации собственного льна, но и от транзита или перепродажи соседского продукта. Разумеется, торговали не только льном. Вывозили меха и кожу, воск и мёд, рыбу и рыбий клей, соль и моржовую кость, древесные заготовки для луков и клинки для мечей, другие продукты местных и отдалённых промыслов. И всё же главной, поистине золотой статьёй экспорта долгие годы оставался лён. Так что не будет большим преувеличением, если по аналогии с Великим шёлковым путём мы назовём Волжский торговый путь «Великим льняным».

Цена вопроса

Источники свидетельствуют, что купечество во Владимиро-Суздальской Руси обладало значительным политическим влиянием. В перечне тех, кто предъявлял свои требования владимирскому князю, участвовал в торжественных церемониях княжеского двора, сразу после бояр идут купцы. Вот, например, сообщение владимирского летописца под 6685 (1176) годом: «...на третии день бысть мятежь великъ в градѣ Володимери, всташа бояре и купци, рекуще: княже, мы тобѣ добра хочемъ и за тя головы своѣ складываемъ, а ты держишь ворогы своѣ просты... любо и казни, любо слепи, али даи нам». Вот запись 6714 (1206) года: «Всеволодъ великыи князь посла сына своего Костянтина Новугороду Великому на княженье... и проводиша и вся братья его с честью великою до рѣкы Шедашкы: Геор[г]ии, Володимеръ, Іоанн, и вси бояре отця его, и вси купци, и вси посли братья его...» Как видим, свои купцы названы перед послами других князей, родичей Всеволода.

В городском ополчении купечество стояло тоже не на последнем месте. Торговля, особенно международная, была сопряжена с постоянным риском для имущества и жизни. Поэтому купцы владели оружием подчас не хуже бояр — профессиональных воинов. Собственно говоря, и становились купцами нередко дружинники, сколотившие первоначальный капитал на княжеской службе.

Князь и его окружение получали от развития торговли немалую выгоду. Косвенную: богатела земля — рос авторитет правительства. И прямую: торговые и промысловые люди облагались налогами («скорыми повинностями») и платили пошлины («мыто»), а особо доверенные гости (крупные купцы, торговавшие в других городах и странах) сбывали излишки доходов князя и покупали предметы роскоши для его семьи и двора. Как и во все времена, интересы торгово-промышленного капитала смыкались в ту пору с интересами власти, и держатели русских земель, заключая договоры с другими государями, старались, помимо прочего, обеспечить безопасность купцов и беспошлинный провоз товаров.

После падения Хазарского каганата срединную часть Волжского торгового пути контролировала Булгария. Договор Владимира Святославича с булгарским эмиром содержал статьи о взаимовыгодной торговле. В то же время у Киевского государства были и другие пути для выхода на восточные рынки. Суздальская Русь могла воспользоваться лишь одним путём на Восток — Волжским. Правда, выбор и здесь имелся: либо сбывать задёшево лён, меха и воск булгарским купцам, которые затем перепродадут их втридорога в южных землях, либо добиться беспрепятственного провоза товаров через территорию Булгарии. Судя по тому, как богатела эта страна (в конце X века её столица — «маленький городок» Булгар, а со второй половины XII столетия — «Великий город» Биляр, превышавший размерами Киев и Новгород), суздальским экспортёрам чаще приходилось довольствоваться первой возможностью. Но второй вариант использовался тоже. Это подтверждают прямые свидетельства персидских и арабских источников о русских судах на Каспии в XI и XIII веках, и с этим хорошо согласуется относящееся к XII веку известие, что между каспийскими портами Саксином (в устье Волги) и Амулем (на южном побережье Каспия) ежегодно курсировали до четырёхсот больших морских кораблей, в числе которых, по мнению ряда историков, были и русские.

Набеги булгар и подвластной им мордвы на залесские города и сёла наносили ущерб не только земледельцам, чьи посевы жгли, а работников угоняли в полон, не только ремесленникам, чьи мастерские разоряли, но и купцам. Страдала экономика края в целом. О какой торговле в условиях войны, о каком транзите товаров через территорию противника могла идти речь? Предпринимая восточные экспедиции, владимирские князья преследовали неизменные цели: во-первых, отбить у булгар желание совершать новые набеги на русские земли; во-вторых, там, где это было возможно, взять Волжский путь под свой контроль (для чего в удобных для обороны урочищах ставились бревенчатые крепости: сначала — Городец на крутом волжском берегу, между двух глубоких оврагов; затем — Нижний Новгород на стрелке Оки и Волги); там же, где сделать этого не удавалось,— обеспечить мирный торговый обмен с соседями.

Выйдя победителем из междоусобной борьбы, разгоревшейся в Северо-Восточной Руси после убийства Андрея Боголюбского, и наведя порядок внутри страны, владимирский князь Всеволод Юрьевич смог сосредоточиться на «волжском вопросе». Готовясь к масштабной кампании, он обратился за помощью к своим сторонникам, в том числе к великому киевскому князю Свято­славу Всеволодичу, с которым недавно замирился и как союзник рассчитывал на его поддержку. Об этой просьбе северного соседа коротко сообщает киевский летописец: «В лѣто 6690 (1182)... Всеволодъ Гюрговичь князь Соуждальскии заратися с Болгары и присла ко Святославоу помочи прося...» Содержание письма известно в изложении В. Н. Татищева; источник им не назван; в какой степени пересказ соответствует оригиналу, неясно.

Форма послания, на первый взгляд, отвечает дипломатическим нормам той эпохи. Святослав для Всеволода по возрасту и номинальному положению «старейший» — «отец», по княжескому роду — «брат», отсюда традиционное двойное обращение и общая тональность почтительной просьбы: «Отче и брате! Се болгары сосѣди наши, народъ безбожный, суть вельми богаты и сильны, нынѣ пришедъ по Волгѣ и Окѣ, якоже и коньми, съ великимъ войскомъ, многие города разорили, людей безчисленно плѣнили, которымъ единъ противиться не могу... Половцовъ же призывать не хочу, ибо они съ болгары языкъ и родъ единъ, опасаюся отъ нихъ измѣны, ниже хочу, чтобъ они, за моею саблею плѣнниковъ набравъ, ко вреду Руской земли усиливались; того ради прошу у тебя, да пришлешь ко мнѣ въ помочь достаточное вой­ско, сколько самъ заблагоразсудишь, а когда тебѣ на иновѣрныхъ помочь потребна, я не облѣнюся самъ идти, или всѣ мои войска тебѣ послать».

Содержание письма вызывает вопросы. Если ущерб, нанесённый булгарами «ныне», то есть около 1182 года, был так велик, то почему этот набег не упомянут в дошедших до нас летописях? Если Всеволод не доверял половцам и опасался их усиления за его счёт, то с какой стати уже на следующий год он принял под своё верховное командование половецкую конницу? Да и суждение о том, что альянс с половцами может их усилить «ко вреду Руской земли», как называли в ту пору область Среднего Поднепровья, то есть владения Киева, Чернигова и Переяславля Южного, обращённое к бывшему черниговскому, а ныне киевскому князю, который сам в прежние годы трижды призывал половцев себе на помощь, вряд ли является дипломатичным. Наконец, зачем суверенный и сильный князь, которого через три года начнут официально титуловать «великим», предлагает другому князю, пусть и «старейшему», но реально более слабому, столь неравноценный обмен вспомогательными войсками? В действительности Всеволод вовсе уклонится в дальнейшем от помощи Святославу против половцев. Содержание письма явно домыслено В. Н. Татищевым или его источником, причём «реконструированный» текст, при кажущейся его учтивости, звучит весьма язвительно в отношении обоих князей.

Так или иначе, обращение Всеволода к Святославу имело место, и помощь была оказана: киевский князь послал в поход на булгар своего сына Владимира с черниговской дружиной.

Всего же под руку Всеволода Юрьевича встали восемь князей, и в 1183 году к месту сбора войск прибыли полки пяти земель: Владимиро-Суздальской, Черниговской, Смоленской, Рязанской, Муромской. Да из Переяславля Южного, родовой вотчины Мономашичей, привёл свою небольшую рать Изяслав, племянник Всеволода...

За поруганные святыни

Вооружённые конфликты знает история взаимоотношений многих стран и земель. Воевали друг с другом народы, населяющие эти территории ныне; враждовали этносы, которые им предшествовали. И если противники исповедовали разные вероучения, то война, развязанная по вполне «мирским» причинам, приобретала в их сознании религиозную окраску, ведь борьба за интересы родного края, за жизнь и свободу соотечественников была одновременно отстаиванием своей веры и её святынь, причём победа расценивалась как Божья милость, а поражение — как наказание за грехи. Вот только не надо путать причину и следствие: в подобных столкновениях межконфессиональные противоречия сторон часто лишь подливали масла в огонь, но не были источником возгорания.

Особая статья — конфликты, запалом для которых действительно стала религиозная нетерпимость. Таково движение крестоносцев. В изначальной основе своей оно явилось ответом латинского Запада на притеснения христиан и поругание их святынь в странах Ближнего Востока.

Влияние крестовых походов на образ мышления европейца столь велико, что их название стало нарицательным и употребляется ныне в самом широком значении. В переносном смысле так именуют любую кампанию, направленную против идеологически чуждого сообщества, строя, образа жизни. Скажем, пресловутый «крестовый поход» Запада на СССР. Или новация недавней публицистики — «крестовый поход на Запад» (подразумеваются совместные усилия православных и католиков по «новой евангелизации» бездуховной Европы).

Но и в прямом, буквальном, терминологическом значении это понятие употребляется иногда чересчур вольно. Например, статью об упомянутой выше военной экспедиции в Булгарию современный историк ничтоже сумняшеся назвал так: «1183 год: Крестовый поход на Волге». Насколько правомерно подобное определение? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно вспомнить, какими мотивами руководствовалось и что реально представляло собой крестовое движение. Начать придётся издалека...

Иисуса Христа распяли и погребли за стенами Иерусалима. Последователи Учителя почитали это место и сохранили память о нём после того, как город в 70 году разрушили римляне. Шесть десятилетий спустя император Публий Элий Траян Адриан основал на развалинах иудейской столицы римскую военную колонию. Ей дали название Элия Капитолина — по родовому имени цезаря и в честь Капитолийской триады богов: Юпитера, Юноны, Минервы. На рукотворном холме, скрывшем и Голгофу, и пещеру, где был погребён Иисус, расположились языческие сооружения: капище Венеры и статуя Юпитера. Лишь с утверждением христианства городу вернули его библейское имя, а поруганным новозаветным святыням — поклонение.

Учение Христа стало господствующей религией в Римской империи при Константине Великом. Его мать, царственная Елена, совершила в 326 году паломничество в Иерусалим. Организованные ею раскопки на насыпном холме, в предполагаемых местах распятия и погребения Иисуса, увенчались успехом: в пещере, где, по преданию, был погребён и воскрес Спаситель, она обрела Животворящий Крест, четыре гвоздя и титло «INRI» (сокращение латинской фразы: «IESVS NAZARENVS REX IVDAEORVM» — «Иисус Назарянин, Царь Иудейский»).

Считается, что именно св. равноапостольная Елена заложила первую церковь Гроба Господня. В состав храмового комплекса также вошли предполагаемое местонахождение Голгофы и место обретения Животворящего Креста. Величественный ансамбль Иерусалимского храма Воскресения Христова (каноническое название комплекса) строили без малого десять лет и освятили 13 сентября 335 года (в память о знаменательном событии Православная Церковь отмечает в этот день праздник Обновления храма). Обряд освящения совершился в присутствии императора Константина и представителей духовенства из разных стран. В храм потянулись паломники...

Храмовый комплекс просуществовал в первозданном виде без малого три столетия. За это время разделилась Римская империя, пал первый Рим и возвысился второй — Константинополь. В 602 году в Византии произошёл переворот: взбунтовались войска за Дунаем; император Маврикий, реформатор армии, выдающийся полководец и политик, был свергнут и убит мятежниками; трон занял их ставленник Фока, бывший сотник, провозглашённый главнокомандующим. Персидский «царь Хозрой» — шахиншах Хосров II Парвиз, обретший власть при помощи Маврикия ценой значительных территориальных уступок Византии, получил легитимный предлог для разрыва мира с империей: месть за своего покровителя. Началась многолетняя война, успешная для персов. В 610 году бездарный и жестокий правитель Фока был низложен и казнён; новый василевс Ираклий дважды предлагал Хосрову мир — и дважды получил отказ. Персы наступали, захватывали имперские владения; наконец в 614 году взяли Иерусалим. Жителей частью перебили, частью обратили в рабство, Животворящий Крест отослали шахиншаху, город предали огню. Сооружения храма при этом сильно пострадали, но вскоре были восстановлены, причём значительную долю средств на реконструкцию выделила жена «царя Хозроя» христианка Мария, по некоторым сведениям — дочь Маврикия. После свержения и убийства Хосрова в 628 году захваченные им у Византии земли вновь отошли к Империи; вернулся на прежнее место и Крест Господень.

В те же самые годы уроженец Мекки Мохаммед утверждал на землях Аравии новое веро­уче­ние... Ко времени смерти пророка в 632 году ислам распространился почти на весь Аравийский полуостров. Созданный Мохаммедом и наследниками его власти Арабский халифат начал наступательную борьбу с Византией и Персией. B 637 году халиф Омар (Умар ибн аль-Хаттаб) привёл армию под стены Иерусалима. Дабы избежать резни и разора, подобных тем, что прежде учинили персы, иерусалимский патриарх Софроний приказал сдать город. Благодаря этому храм Гроба Господня и другие святыни Иерусалима уцелели. Договор, заключённый Омаром и Софронием, неоднократно подтверждался их преемниками.

Христианские и мусульманские общины мирно сосуществовали в Палестине около четырёх столетий, пережив распад единого халифата и смену нескольких египетских династий, власть которых распространялась на Святую Землю. Но в начале XI века египетский халиф Аль-Хаким из династии Фатимидов, проводя реформы, столкнулся с недовольством рядовых налогоплательщиков-мусульман и перевёл его на иноверцев. Гонения на христиан вылились в жестокие расправы. Земли христианских монастырей были конфискованы, многие церкви разорены.

Пострадал и храм Воскресения Христова. По одним источникам, его разрушили полностью; по другим сведениям, в руины была обращена одна из красивейших построек храмового комплекса — Великая церковь, сложенная в форме базилики. После таинственного исчезновения Аль-Хакима в 1021 году его сын и преемник Захир прекратил преследование христиан и позволил византийским властям, в обмен на открытие мечети в Константинополе, провести восстановительные работы в Иерусалиме. Но прежнего великолепия храмовый ансамбль не достиг.

Очередные горестные известия пришли в Европу в 1071 году. Турки-сельджуки разбили при Манцикерте византийскую армию, возглавлявший её император Роман IV Диоген попал в плен. За короткий промежуток времени Империя утратила почти все свои владения в Малой Азии. У Фатимидского халифата, государства арабов-шиитов, враждебные им сунниты-сельджуки отвоевали Сирию и Палестину. Новая власть обложила христиан Иерусалима непомерными податями, ограничила их права, ужесточила контроль над христианскими святынями, творила беззакония в отношении паломников.

Вооружённые пилигримы

Притеснители христиан на Святой Земле были слишком сильны, чтобы противостоять им могло одно государство. Авторитетом, достаточным для сплочения разноплеменного европейского воинства, обладала церковь. Но имела ли она моральное право, вопреки библейскому «не убий», призывать прихожан к вооружённому насилию? Ещё в IV веке на этот вопрос ответил Августин Блаженный — своим учением о праведных и неправедных войнах. Праведная война преследует справедливые цели, объявляется и ведётся законным правителем, участие в ней рассматривается как акт правосудия, вершители которого обретают вечное спасение. В конце XI века появилось новое понятие: «священная война». Цель её — распространение и защита христианства, объявляет и ведёт такую войну духовный лидер христианского мира. Автор концепции — папа Григорий VII, идейный вдохновитель и провозвестник крестовых походов, первый из которых был объявлен спустя десять лет после его смерти.

Внешним стимулом к решительным действиям явились письма византийского императора Алексея I Комнина, адресованные западноевропейским властителям и датируемые 1090–1091 годами. Он просил поддержать Византию в борьбе с турками-сельджуками, которые к тому времени захватили значительную часть имперских владений и вместе со своими союзниками печенегами обложили Константинополь. Помощи от Запада Алексей не дождался, выручили василевса нанятые им половцы, разгромившие печенегов, но его послания пригодились.

В 1095 году в южно-французском городе Клермоне папа Урбан II выступил с проповедью, где призвал единоверцев поднять оружие за муки «братьев, проживающих на Востоке», за поруганные церкви. Сохранились пересказы этой речи. Согласно одному из них, римский первосвященник сослался на «важное известие» «из града Константинополя», то есть от византийского императора. Обращался папа к французскому рыцарству, но призыв услышали во всех христианских странах. В 1096 году начался первый крестовый поход.

Участники этой и последующих экспедиций крестоносцами не назывались. Они считали себя пилигримами, а своё движение в Святую Землю — паломничеством. Их этнический состав был довольно пёстр, основу армий составляли выходцы из Франции, Англии, Германии, итальянских городов-государств. Больше всего было французов, поэтому на Востоке, вслед за Византией, пришедших с Запада «варваров» назвали франками. (Позднее так же стали именовать оседавших в Палестине европейцев западные авторы.) Термины «крестоносцы», «крестовые походы» появились позже и происходят от обычая вооружённых пилигримов нашивать на свои плащи матерчатые кресты. (Надо ли уточнять, что эти одежды были отнюдь не белые, как орденские одеяния позднейших рыцарей-крестоносцев?)

В 1098 году франки овладели Эдессой и основали одноимённое графство. Следом возникло княжество Антиохия. Воспользовавшись поражениями сельджуков, Иерусалим заняли войска Фатимидского халифата, но ненадолго: в 1099 году город взяли крестоносцы и сделали столицей Иерусалимского королевства. Шестью годами позже образовалось графство Триполи.

Вот как расценивает эти события американский историк Томас Ф. Мэдден: «По любому счёту, I Крестовый поход был предприятием крайне рискованным. Не было ни общего руководства, ни цепочки субординации, ни снабженческой структуры, ни сколько-нибудь детально разработанной стратегии. Были лишь тысячи воинов, преданных общему делу... Многие из них погибли — одни в бою, другие от голода и болезней. Кампания была тяжёлая, всё время казалось, что она на грани провала. Но — чудо! — крестоносцы победили...»

Страшной была эта победа. Лишения на пути в Палестину, огромные потери, понесённые при штурме её крепостей, крайне ожесточили крестоносное воинство. При захвате Иерусалима особым неистовством отличались рыцари из Северной Франции и прирейнской Германии. Пленников они, как правило, не брали. Их жертвами становились не только защитники города, но и оказавшиеся на пути мирные жители: мусульмане, иудеи, караимы. Не поздоровилось бы и «схизматикам» — православным грекам и сирийцам, попадись они под горячую руку «латинянам», но прихожан восточных церквей спасло то, что городские власти, узнав о приближении крестоносцев, изгнали христиан из Иерусалима. Потом они, разумеется, вернулись... в разграбленные «освободителями» дома.

Трудно сказать, в каком виде застали франки храм Воскресения Господня. Видимо, в плачевном. Так или иначе, в 1130 году началась реконструкция, и к середине XII века храмовый комплекс был отстроен — в торжественном романском стиле.

Сельджуки не смирились с потерями в Малой Азии и захватили в 1144 году Эдесское графство. На помощь единоверцам поспешили новые отряды рыцарей и пехотинцев. Второй крестовый поход состоялся в 1147–1149 годах и окончился по ряду причин провалом. В частности, изменилась политика Византии. Опасаясь неконтролируемой армады франков под стенами Константинополя, который служил им перевалочным пунктом на пути в Малую Азию и Палестину, император Мануил I Комнин заключил с сельджуками «пакт о ненападении». Позже католическая Европа припомнила «греческим еретикам», помимо прочего, и это «отступничество»...

Сколь бы приземлёнными ни были побудительные мотивы многих крестоносцев — каждого в отдельности (обретение земельных владений, богатства и власти, совершение воинских подвигов, бегство от наказания и т. п.), вместе они достигли декларированных высоких целей: вырвали Святую Землю из рук мусульман, защитили и обустроили Гроб Господень.

...Наверное, грехи тех, кто создавал христианские государства на Ближнем Востоке,— грехи, так и не искупленные, несмотря на обещание папы,— замаливали потомки пришельцев, мирные люди, для которых эти земли были уже родными. И Провидение послало им не столь кровожадного, как их предки, мстителя. В 1187 году знаменитый Саладин (Салах ад-Дин Юсуф ибн-Айюб), султан Египта и Сирии, разгромил в битве при Хаттине объединённую армию христиан, захватил большинство прибрежных городов и осадил Иерусалим. Немногочисленные защитники города доблестно оборонялись, но силы были слишком неравны, и франки договорились об условиях сдачи. Всем христианам, включая воинов-крестоносцев, сохранялась жизнь и давалось право покинуть Иерусалим со своим имуществом, уплатив подушную пошлину: за мужчину — десять динаров, за женщину — пять, за ребёнка — два. На выкуп бедняков выделили средства военно-монашеские ордена госпитальеров и тамплиеров. Те, кто заплатил за свободу сам или был выкуплен из плена, ушли в Тир, за его прочные стены. Для шестнадцати тысяч неимущих не нашлось денег, и, согласно договору, победители увели их в рабство. Церкви были обращены в мечети. Храм Воскресения поруганию не подвергся. Часть христиан предпочла остаться в Иерусалиме. Этот выбор сделали в основном прихожане восточных церквей, за долгие века научившиеся уживаться с мусульманами.

На утрату Святого города Европа ответила третьим крестовым походом. Самый талантливый и последовательный из его руководителей, английский король Ричард Львиное Сердце сумел отвоевать средиземноморское побережье, но до Иерусалима не дошёл. Договор, который он заключил с Саладином, обеспечивал относительный мир в Палестине и неприкосновенность направляющихся к святыням паломников-христиан. Ра­зу­меется, уже безоружных.

Последовали новые крестовые походы, но в целом они закончились неудачей. К исходу XIII столетия последние очаги сопротивления крестоносцев на Святой Земле были подавлены.

Из Палестины... в Прибалтику

Сказано: «По плодам их узнаете их» (Мф. 7:16). Обильными, но терпкими плодами одарили мир крестовые походы.

Их яркое, но недолговечное достижение: создание христианских государств на Ближнем Востоке. Их «побочный» эффект для Запада: обогащение итальянских морских республик, ставших очагами торгового капитализма; централизация власти в «латинских» странах за счёт оттока наиболее мятежной части знати; культурные заимствования с Востока и более широкий взгляд на мир; а в перспективе — Ренессанс и открытие Нового Света. Их непредвиденные последствия для Востока: ускорение консолидации ислама под знаменем войны с «неверными»; падение форпоста Европы — Византии и возвышение на бывших её территориях Османского султаната; вытеснение христиан из Передней Азии — колыбели христианства; а в отдалённом итоге — принятие Русской державой имперского долга защитницы Православия.

С крестоносцами у православных особые счёты. Были рыцари — союзники Византии, крёстной матери Руси, защитники общих для всех христиан святынь. Под 1190 годом киевский летописец с явным сочувствием откликнулся на гибель Фридриха Барбароссы и множества его соратников: «В то же лѣто иде цесарь Немѣцкыи со всею своею землею битися за Гроб Господень... Сии же Нѣмци яко мученици святии прольяша кровь свою за Христа со цесари своими...» Но были и другие крестоносцы — разорители Константинополя, участники нашествий на Русь.

Выше мы говорили о крестовых походах в узком, изначальном смысле. Со временем значение термина расширилось. Сегодня исследователи этого феномена придерживаются двух основных позиций. «Традиционалисты» считают крестовыми только те походы, которые были направлены на отвоевание или защиту Святой Земли и её реликвий. «Плюралисты» принимают во внимание не географию, но характер кампаний. Если военная экспедиция, отправлявшаяся отнюдь не на Ближний Восток и вовсе не против мусульман, вдохновлялась и руководилась Папой Римским, а её участники получали привилегии при организации кампании и отпущение грехов по её завершении, как и их братья в Святой Земле, то такую экспедицию тоже следует считать крестовым походом. Именно так многие историки расценивают военные действия в Прибалтике, которые вели в XIII веке Орден меченосцев (он же Ливонский) и поглотивший его затем Тевтонский орден («родившийся» в Палестине, но «пригодившийся» папству в Восточной Европе). Эти крестовые походы непосредственно затрагивали интересы русских земель: Полоцкой, Псковской, Новгородской и других. В 1240 году крестоносцы захватили Изборск и Псков, вторглись во владения Новгорода.

В объединённом войске новгородского князя Александра Ярославича против ливонских рыцарей-крестоносцев выступали и суздальские ратники — прямые наследники тех дружинников и ополченцев, кто шестью десятилетиями раньше ходил на булгар под водительством его деда Всеволода Юрьевича. Не думали победители прибалтийского рыцарства, что на одну доску с крестоносцами поставят восемь веков спустя их сородичей, православных воинов. Да и современный житель среднерусских равнин до недавних пор не догадывался, что его отдалённые предки, выступая против немирных соседей — мусульман-булгар, совершали тем самым... «крестовый поход». Вот уж действительно: крещёный — значит, «крестоносец»!

Молодечество и геройство

Есть основания полагать, что коалиционные вой­ска под общим командованием владимирского князя Всеволода Большое Гнездо шли в Булгарию отнюдь не для захвата её территорий. Это была прежде всего демонстрация силы.

Суверенитет государства подтверждается системой договоров с другими субъектами международного права. К 1183 году у Владимиро-Суздальской земли нет серьёзных противоречий с южными, северными и западными соседями. В Муроме княжит верный Всеволоду Владимир Юрьевич, в совместных боях доказавший свою преданность. В рязанских уделах сидят покорные владимирскому князю сыновья Глеба Ростиславича, который в 1176 году выступил на стороне своего шурина Мстислава против Всеволода, но был им разбит, пленён и умер в темнице. В 1182 году новгородский стол занимает Мономашич Ярослав Владимирович, свояк и подручник Всеволода. В том же году свойственником и союзником владимирского правителя становится его недавний (и, к счастью, недолгий) противник Святослав Всеволодич, в прошлом черниговский, а ныне киевский князь: за его младшего сына Мстислава Всеволод Юрьевич отдаёт свояченицу — младшую сестру жены. В Чернигове в это время правит родной брат Святослава Всеволодича Ярослав, в Новгороде Северском — их двоюродный брат Игорь Святославич (герой «Слова о полку Игореве»). В Переяславле Южном сидит Владимир Глебович — племянник Всеволода, сын его единокровного брата Глеба Юрьевича, покровителя в годы изгнания. Как видим, значительная часть Южной Руси управляется сторонниками правителя Руси Владимирской. Наконец, на западе, в Смоленске, княжит Давыд Ростиславич — также союзник Всеволода.

Нет сомнений, что уже в начале 1180-х годов Всеволод Юрьевич — авторитетный властитель, с которым считаются как ближние, так и дальние соседи. Он во многом обезопасил свою державу от внешних угроз: в сопредельных землях правят его сторонники, будь то дружественные ему суверены или его собственные вассалы. Эта стратегия проверена временем. Как поступали римские императоры в начале новой эры? Как выстраивали внешнюю политику хитроумные византийские василевсы? От враждебного, «варварского» мира они старались отгородиться кольцом союзных и полузависимых государств. Очень похоже организует окружающее пространство молодой выпускник цареградской школы...

Но всё же безопасность неполна, на востоке кольцо разорвано: не погашен затяжной конфликт с Волжской Булгарией. И в поход к её столице выступают под началом Всеволода не только его полки, но и рати почти всех его союзников. Нет лишь новгородцев: то ли их решили не ждать, то ли посчитали, что эффект от их участия не перекроет затрат на транспортировку войска к месту сбора. (Обычно походы совершались в зимний период, когда замерзали болота, а реки становились ледовыми дорогами, но эта экспедиция использовала водный путь.)

От устья Оки, где соединились части коалиции, флотилия Всеволода спустилась Волгой до устья реки Цевцы. Здесь, у острова Исады, князь оставил суда — насады и галеи. Для их охраны он отрядил белоозерский полк под началом воеводы Фомы Лазковича, а сам с основными войсками двинулся к Биляру, «Великому городу» русских летописей. Вскоре к рати Всеволода присоединилась половецкая конница, которую вёл некий булгарский бий, оппозиционный верховной власти эмира (междоусобицы в ту пору сотрясали не только Русь, и не только русские князья привлекали кочевников к своим разборкам). Приведя новоявленных союзников к присяге, «приде князь к городу... Наряди полкы, а самъ поча думати с дружиною».

Итак, развернув войска в боевой порядок, Всеволод собирает военный совет, чтобы обсудить план дальнейших действий. В это время пеший отряд осаждённых выходит за городскую стену под прикрытием наспех сооружаемого внешнего укрепления — тына, называвшегося в ту пору оплотом, или плотом. Племянник Всеволода с небольшим конным отрядом пытается прорваться к открытым воротам: «Изяславъ же Глѣбовичь внукъ Юргевъ доспевъ с дружиною, возма копье, потъче къ плоту, кдѣ бяху пѣши вышли из города, твердь оучинивше плотомъ. Он же въгнавъ за плотъ к воротомъ городнымъ, изломи копье, и ту оудариша его стрѣлою сквозѣ бронѣ подъ сердце, и принесоша еле жива в товары» (в стан). К сведениям владимирского сводчика важные детали добавляет киевский летописец: «Болгарѣ жѣ видѣвше множьство Роускихъ полъковъ не могоша стати (построиться для битвы.— А. В.), затворишася в городѣ. Князи же молодѣи оуохвотишася ѣхати к воротомъ биться, и тоу застрѣлиша Изяслава Глѣбовича...»

Сопоставляя данные двух источников, можно сделать следующие выводы: 1) булгарское войско не отважилось на полевое сражение с русской ратью и поспешило укрыться в городе; 2) столица Булгарии была недостаточно укреплена: лишь оказавшись в осаде, горожане начали сооружать перед воротами дополнительную «твердь» — бревенчатый частокол; 3) в атаке на городские ворота участвовал не только Изяслав «с дружиною», но ещё кто-то из младших князей: военный совет проходил явно без их участия, и пока старшие товарищи «думали», молодёжь решила «отличиться» в деле. Резюмируем: гарнизон и жители Биляра, лежавшего в отдалении от водных путей, не ожидали, что под стены города явится столь сильный противник, не подготовились как следует к обороне и не смогли бы выдержать долговременной осады. Брать Биляр приступом не было нужды. Это понимал Всеволод, с этим соглашались его многоопытные советники-воеводы. «Князи же молодѣи» не хотели думать об этом...

Не согласованная с действиями других подразделений, атака дружины Изяслава захлебнулась. Осаждённые воодушевились, осаждавшие огорчились, но от плана не отступили. Осада Биляра продолжилась.

Меж тем к острову Исады, к оставленным под охраной белоозерцев судам, приблизились отряды из других булгарских городов: пешие — на ладьях водой, конница — берегом. По сведениям киевского летописца, число нападавших пехотинцев достигало пяти тысяч; о количестве всадников сведений нет. К сожалению, не сообщают летописи и о том, сколько ратников обороняло остров. Попробуем оценить их численность. Известно, что в 1146 году Юрий Долгорукий послал на помощь новгород-северскому князю Святославу Ольговичу «тысящу бронникъ дружины Бѣлозерьскiе». Словом «тысяча» на Руси обозначали не только число 1000, но и войсковую единицу, в составе которой реально могло быть и меньше тысячи «бронников», и больше. Допустим, что в данном случае речь идёт именно о тысяче латников. Вряд ли к 1183 году постоянное войско Белоозера стало больше. Однако, по сведениям Воскресенской летописи, в состав охранного полка на Исадах входили ещё и «вои», то есть ополченцы: «Бѣлозерцы же со прочими своими вои погониша» булгар. Ополчение также не могло быть слишком велико. Новгород, занимавший в ту пору около 120 га, мог выставить войско до пяти тысяч человек, включая княжескую дружину. Белоозеро в конце XII века имело площадь застройки около 50 га, а значит, при той же плотности населения, что и в Новгороде (допущение вполне вероятное), располагало примерно в 2,4 раза меньшим, чем он, населением и, соответственно, мобилизационным ресурсом. Следовательно, общую численность охранного полка можно оценить в две тысячи ратников, и только половина из них — профессиональные воины, «бронники».

Несмотря на более чем двукратный перевес противника, белоозерцы выстояли и перешли в контратаку. Булгары обратились в бегство, пытались уплыть на небольших речных судах — учанах, но перегруженные лодки опрокидывались, и люди в доспехах тонули: «и тако истопоша боле тысячи ихъ». Кроме того, «полъ третьи тысячѣ», то есть две с половиной тысячи воинов неприятель потерял непосредственно в бою. Таким образом, общие потери булгар в сражении за Исады составили не менее трёх с половиной тысяч человек. Видимо, эта битва произошла незадолго до снятия осады с Биляра, так как о победе белоозерцев Всеволод и его соратники, бывшие с ним, узнали только на обратном пути от стен булгарской столицы.

Принуждение к миру

Н. М. Карамзин полагал, что осаждённый город спасло от сдачи ранение Изяслава, «ибо Великий Князь, видя страдание любимого, мужественного племянника, не мог ревностно заниматься осадою, и в десятый день, заключив мир с жителями, отступил к ладиям...». Объяснение малоубедительное, если учесть тот факт, что двадцатидевятилетний Всеволод Юрьевич — не сентиментальный юноша, но опытный, закалённый в боях полководец, повидавший немало ран и смертей. Но дело даже не в особенностях биографии конкретного военачальника. Не считаться с эмоциями, не поддаваться чувству горечи за страдания боевого товарища, даже близкого, даже родного тебе человека, требовал суровый воинский этикет. Современный историк считает, что «подчёркнуто равнодушное отношение к смерти было составной частью княжеского поведения. Особенно наглядно оно представлено в письме Владимира Мономаха к Олегу Святославичу, там, где говорится о смерти сына Мономаха на поле брани: „Дивно ли, оже мужь оумерлъ в полку ти? Лѣпше суть измерли и роди наши“». Вспомним в этой связи, насколько высок был авторитет Владимира Всеволодича среди его потомков, как стремились ему подражать сыновья и внуки.

Не вызывают сомнений выучка и отвага русских ратников: сравнительно небольшой белоозерский полк наголову разгромил более чем пятитысячное войско неприятеля. Наверняка не хуже были подготовлены и другие полки. И всё же главные силы Всеволода не предпринимают активных действий (самочинная атака Изяслава не в счёт). Владимирский князь явно выжидает. Чего же он ждёт? Того, за чем и пришёл под стены булгарской столицы,— предложения заключить мирный договор, разорванный булгарами в 1152 году и, видимо, так и не возобновлённый впоследствии. Долго ждать не пришлось: «Болгаре выслалися бяху к нему с миромъ» («съ челобитiемъ» — уточняет «Воскресенская летопись»).

Осторожное, продуманное ведение военных действий было в духе Всеволода Юрьевича: насколько возможно, он избегал большой крови, добиваясь грамотным выбором позиций и точечными ударами по уязвимым местам противника нередко большего, чем дало бы ему генеральное сражение. Яркий тому пример — двухнедельное «стояние» в 1180 году войск Всеволода (в составе суздальских, рязанских и муромских полков) против вторгшихся в Суздальскую землю ратей Святослава Всеволодича (в ту пору князя черниговского) и его союзников новгородцев, имевшее место на реке Влене (в которой историки видят реку Велю, приток Дубны): «Соуждалци же стояху на горах, во пропастехъ и ломох, ако же нѣлзи ихъ доити полком Святославлимъ. Всеволожа дроужина хотяхоуть ехати крѣпько на Святослава, Всеволодъ же благосердъ сыи не хотя кровопролитья и не ѣха на нь, и посла Всеволодъ Рязяньскии князи, и вогнаша в товары (в стан.— А. В.) Святославле, и потопташа ѣ, а инѣхъ изоимаша, а другие исѣкоша...» Измотанный налётами на свой лагерь, так и не дождавшись решающей битвы, Святослав, опасаясь весенней распутицы, поспешно отступил. Преследовать его не стали, но обоз отбили.

Столь же расчётлив и сдержан Всеволод при осаде Биляра. Если бы не «молодецкая» выходка Изяслава, стоившая ему (и, наверное, не только ему) жизни, да не попытка булгар захватить русскую флотилию, поход 1183 года мог бы окончиться практически бескровно. (Вновь напрашивается параллель с военно-политической стратегией Византийской империи, которая, усмиряя очередного беспокойного соседа, всеми способами старалась избегать масштабных сражений и отнюдь не желала его сокрушить, понимая, что опустевшее место займёт другой, возможно, ещё более опасный.)

И вот эту кампанию, которая вовсе не ставила своей задачей разгром неприятеля и захват его территорий, но представляла собой радикальное средство принуждения к миру, современный автор сравнивает с крестовыми походами, допуская, что «в случае успеха Всеволод намеревался завоевать всю страну, а на её месте создать вассальное христианское княжество...»!

Завоёвывать Волжскую Булгарию никто из русских князей не собирался: ни Всеволод Большое Гнездо, ни его предшественники, ни преемники. Тем более под знаком креста. Правители Владимиро-Суздальской Руси были прагматики: в меру сильный и независимый добрый сосед был им нужнее, нежели слабый, внешне покорный, но затаивший злобу «подручник»...

Итак, договор, заключённый, как мы помним, Юрием Долгоруким, отцом Всеволода, продлён на прежних условиях. Везя водою тело скончавшегося от раны Изяслава, «Всеволодъ възвратися в Володимеръ, а конѣ пусти на Мордву». Княжьи дружины не могли вернуться домой с пустыми руками.

За пять веков до Петра Великого

В числе условий договора наверняка была статья, обеспечивающая транзит товаров через владения булгарского эмира. Вопрос: много ли времени понадобилось русским купцам, чтобы воспользоваться этой вновь открывшейся возможностью? Вспомним, какие суда составляли флотилию Всеволода. Лаврентьевская летопись называет их обобщающим термином: «лодьи». Ипатьевская уточняет: «носады и галѣѣ».

По поводу первых особых вопросов не возникает: носáд, или насáд (более древняя форма — нáсад) — изобретение отечественное. Это парусно-гребное судно с плоским дном и высоко «насаженными» дощатыми бортами, с круто задранными носом и кормой. Благодаря малой осадке применялось почти на всех речных путях Руси, годилось и для морского плавания. Средневековые насады широко использовались как военно-транспортные суда.

Галея — птица заморская. Или лучше сказать: рыба? Есть версия, что это название происходит от греческого «γαλεώτης» («галеотис») — «меч-рыба». Начиная с VI века, основной боевой единицей византийского флота был дромон — парусно-гребной корабль с одним или двумя ярусами вёсел и тараном. Прообразами дромона считаются римские суда либурна и бирема. В «Тактике Льва», византийском военном трактате конца IX — начала X веков, греческим термином «γαλαία» (читается «галеа») обозначена одноярусная разновидность дромона — лёгкое и быстроходное судно, предназначавшееся для разведки и патрулирования. На латинском Западе с XI века развивался и совершенствовался двухъярусный преемник дромона, пока не обрёл законченный вид к исходу XIII века. Этот корабль получил известность под именем «galea». В XIII столетии он и остался: одноярусные суда были проще в постройке и управлении, чем двухъярусные, и прототипом военного парусно-гребного корабля последующих веков явился итальянский наследник дромона — судно с одним ярусом вёсел. Его название «galera», вариант латинского «galea» (от греческого «γαλαία»), стало «родовым именем» для всех боевых одноярусных кораблей. Галеры входили в состав военных флотов Европы до середины XIX века.

Чёрное море открывало средиземноморским галеям путь в бассейн Днепра, Азовское — в систему Дона. Но переправлять морские суда по мелководным речным притокам и долгим волокам на Волгу и Оку было накладно. Видимо, галеи умели строить на приволжских верфях. Утверждать, что это умение русские корабелы конца XII века переняли «от генуэзских колонистов, живших тогда на Днепре», некорректно: колонии генуэзцев в Северном Причерноморье появились лишь в XIII–XIV веках. Но, возможно, их торговые суда изредка швартовались в черноморских гаванях и раньше — в последней трети XII века. Одна из статей договора, который заключил в 1169 году с Генуей византийский император Мануил I Комнин, гласит: «Корабли генуэзских купцов имеют право проходить во все земли, кроме России и Матреги, если только его властью не будет туда разрешение». (Под «Россией» греки разумели побережье Азовского моря, «Матрегой» называли Тмутаракань.) Вряд ли подобное разрешение давалось часто: Византия берегла свою монополию на торговлю в Северном Причерноморье. Но познакомиться с итальянскими судами отечественные корабелы имели возможность не только в черноморских портах, но и в Константинополе, в предместье которого обосновались выходцы из Генуи. Так что образцом для русских судостроителей действительно могла стать генуэзская галея. Одноярусная, с одной мачтой и косым («латинским») парусом, или двухъярусная, с двумя мачтами и парусами? — вопросы, которые требуют отдельного рассмотрения.

Исходя из здравого смысла, выскажем предположение, что практичные жители речной страны остановились на варианте с одним ярусом вёсел: главным преимуществом такой галеи была небольшая осадка (полметра — порожняком, до полутора метров — с грузом), что делало это плоскодонное судно пригодным для плавания едва ли не по всем водным путям Руси — от малых притоков до великих рек и морского мелководья (шторм в открытом море плоскодонка с высокой осадкой, естественно, не выдерживала). По крайней мере, во Владимире-на-Клязьме одноярусные галеи швартоваться могли. А ведь считается, что галерный флот в нашем Отечестве создал Пётр I...

Зачем Всеволоду понадобились манёвренные боевые суда? Морских сражений Залесская Русь не вела, а для перевозки грузов, транспортировки ратников и лошадей по рекам вполне хватало привычных насадов, наиболее крупные из которых оснащались не только мачтой с парусом, но и палубой. Мы вправе предположить, что быстроходные галеи предназначались не для речных круизов, а для сопровождения судов, перевозящих товары по Каспийскому морю. Всеволод Юрьевич не сомневался: выгодный мир будет заключён, и продолжением похода на Биляр станет торговая экспедиция на Каспий... Разумеется, это только гипотеза. Но очень естественно вписывается она в контекст доподлинно известных событий. Не владимирские ли галеры пополнили число кораблей, плававших из Саксина в Амуль и обратно?

Тонкости стилистики

Проводимая владимирскими князьями восточная политика оправдалась в исторической перспективе. Продлив в 1229 году мирный договор с Владимиро-Суздальской землёй, Волжская Булгария смогла сосредоточить все ресурсы для борьбы с татаро-монгольским нашествием. И в течение нескольких лет сковывала значительные силы захватчиков, отсрочив тем самым их натиск на Русь. Немало мусульман-булгар нашли тогда пристанище в православных русских землях. По сведениям В. Н. Татищева, после взятия «Великого города» монголами, «отъ плѣненiя Татарскаго многiе Болгары избѣгши, пришли въ Русь, и просили, чтобъ имъ дать мѣсто. Князь Великiй Юрiй вельми радъ сему былъ, и повелѣлъ ихъ развести по городамъ около Волги и въ другiе». Остаётся только сожалеть, что восстановленные добрососедские отношения между двумя странами не переросли в оборонный альянс. Но причина тут вовсе не в «иноверии» булгар. Даже свои, православные, русские земли не могли сплотиться перед лицом великой угрозы, что уж говорить о союзе с чужой землёй...

Проблема же иноверия была в ту пору совсем не так остра, как представляют некоторые литераторы сегодня. Судите сами. В рассказе владимирского летописца о походе Всеволода семь раз встречается этноним «булгары» и его производные. И только единожды упоминается конфессиональная принадлежность противника, причём не в начале повествования, что было бы логично, а ближе к его концу, при экспрессивном описании контратаки белоозерцев: «...а наши погнаша сѣкуще поганыя Бохмиты».

В этих словах, вопреки мнению тех, кто усматривает в них обидный смысл, нет ничего оценочного. «Бохмиты» — значит магометяне (от имени пророка Мохаммеда, неточно записанного древнерусскими книжниками как Бохмит), а «погаными» (от лат. «paganus» — «сельский, провинциальный») на крещёной Руси называли не только язычников, но и всех иноверцев, и это слово было стилистически нейтрально. Летописец как бы спохватился, что чуть не забыл отдать дань православной книжной традиции...

В том, что процитированный фрагмент предложения — не более чем фигура речи, убеждает и подчёркнуто поэтическое строение фразы, пронизанной внутренними созвучиями: «наши» — «погнаша» — «поганыя». Вспомним знаменитое: «Съ зарания въ пятокъ потопташа поганыя плъкы половецкыя...» Налицо совпадение грамматических структур и сходство художественных приёмов. Владимирский летописец, вероятно, знал «Слово о полку Игореве» и мог воспользоваться стилистической находкой его автора.

...Когда военную экспедицию, затеянную по причинам отнюдь не духовного порядка, называют крестовым походом лишь потому, что в ней участвовали представители христианской цивилизации, а их противники принадлежали к исламскому миру,— это не речевая вольность, не публицистический изыск, но прямая подмена понятий. Небезобидная — как всякое искажение реальности. В общественном сознании сложился далеко не ангельский образ воина-крестоносца, и столь нехитрым приёмом стереотипы восприятия этого образа переносятся на русских ратников.

Андрей Боголюбский и Всеволод Большое Гнездо — современники Фридриха Барбароссы и Ричарда Львиное Сердце. Будучи политиками и полководцами, властители Северо-Восточной Руси тоже не всегда выступают в белых ангельских одеждах — чаще мы их видим в боевых доспехах. И кресты на русских воителях, безусловно, есть — но только нательные. Приписывать же им идеологию вождей крестового движения неправомерно. Никаких религиозных целей русские походы в Булгарию не преследовали, никаких захватов её территории организаторы этих походов не планировали. Имели место военно-торговые предприятия. Военные — потому что для стабилизации обстановки требовалось проявить силу. Торговые — потому что главной задачей было возобновление беспрепятственного провоза товаров. И среди них не в последнюю очередь — тонкой северной пряжи, полотна и платья, в которое с равной охотой наряжались и христиане, и мусульмане.

«Князь не напрасно меч носит...»

Возобновление в 1183 году мирного договора с булгарами — не просто очередная военно-дипломатическая победа Всеволода. По сути, это завершающая стадия легитимации нового статуса владимирского княжения. Объявить о нём предполагалось, вероятно, в следующем году. Но наступивший 1184-й не располагал к торжественным актам: апрельский пожар во Владимире уничтожил едва ли не все городские постройки; сгорели тридцать две церкви; был сильно повреждён и требовал реконструкции белокаменный Успенский собор. Только в мае 1185 года владимирский летописец впервые титулует младшего Юрьевича великим князем. Важен контекст, в котором это делается: после сообщения о грозном небесном явлении — затмении Солнца и в связи с радостным событием — появлением на свет долгожданного наследника Всеволода (прежде в его семье рождались лишь девочки). Эти факты связаны в сознании летописца не только хронологически, недаром запись о них целиком выполнена не чернилами, но киноварью: «В лѣто 6694 месяця мая въ 1-й день на память святаго пророка Иеремия, в середу на вечерни, бы знаменье въ солнци, и морочно бысть велми, яко и звѣзды видѣти, человекомъ въ очью яко зелено бяше, и въ солнци оучинися яко месяцъ, из рогъ его яко угль жаровъ исхожаше: страшно бѣ видѣти человекомъ знаменье Божье. В то же лѣто того же месяца мая въ 18-й день на память святаго мученика Потапья в субботу роди сынъ оу великаго князя Всеволода, и нарекоша имя ему в святомъ крещении Костянтинъ».

Вот так, ненавязчиво, как бы вскользь, но — красным по белому! — оглашается в официальном документе, каковым является летопись, новый для Всеволода Юрьевича титул: великий князь. Далее практически каждое упоминание имени его сопровождается этим почётным званием. До Всеволода из владимиро-суздальских князей только двое названы в летописи великими, причём в существенно ином контексте: Андрей Боголюбский — посмертно; Михалко Юрьевич — «локально» («...бысть радость велика в Володимери градѣ, видяще оу собе великого князя всея Рос­товь­скыя земли»). Их отец, Юрий Долгорукий, также записан великим князем, но титулом этим он обязан своему правлению в Киеве.

Важно отметить: великим князем называет Всеволода Юрьевича не только владимирский книжник, но и южнорусский писатель — автор «Слова о полку Игореве», что свидетельствует о признании титула владимиро-суздальского правителя за пределами его державы, причём в сфере влияния недавнего соперника — киевского великого князя.

Тут самое время подчеркнуть, что соглашениям Всеволода с властителями соседних земель предшествовал его «ряд» со своей землёй, с её правоспособным населением. Чего бы добился младший Юрьевич без договора с народом, без поддержки не знатных, но знающих цену себе горожан? Остался бы мелким удельным владетелем или вовсе служилым князем, подручником более сильного правителя.

Вернёмся к похвальному слову Всеволоду, с цитирования которого мы начали главу: «В лѣто 6720 (1212) индикта месяца априля въ 13-й день, на память святаго Мартина папы Римьскаго. Преставися великыи князь Всеволодъ, именовавыи в святомъ крещеньи Дмитрии, сынъ Гюргевъ, благочестиваго князя всея Руси внукъ Володимира Мономаха, княживъ в Суждальстѣи земли лѣт 30 и 7, много мужствовавъ и дерзость имѣвъ на бранех показавъ, украшенъ всѣми добрыми нравы, злыя казня, а добросмысленыя милуя, князь бо не туне мечь носить — в месть злодѣем, а в похвалу добро творящим...» Отмечает летописец и личную скромность князя, который «не взношашеся, ни величашеся о собѣ», и его внимание к нуждам простых людей: Всеволод правил, «судя судъ истиненъ и нелицемѣренъ, не обинуяся лица силных своихъ бояръ, обидящих менших, и роботящих (порабощающих.— А. В.) сироты, и насилье творящих».

Высоко оценивая личность и деяния новопреставленного князя, летописец избегает прямых сравнений с его знаменитыми родичами — он делает это косвенно, посредством реминисценций: в посмертном слове о Всеволоде Юрьевиче встречаются явные цитаты из их жизнеописаний. Например, выражения из похвалы Владимиру Мономаху: «оукрашеныи добрыми нравы», «его имене трепетаху вся страны, и по всѣм землям изиде слух его» почти дословно повторяются в адрес Всеволода Большое Гнездо: «украшенъ всѣми добрыми нравы», «сего имени токмо трепетаху вся страны, и по всеи земли изиде слух его».

Одно из ключевых изречений в некрологе Всеволода, восходящее к Иоанну Златоусту,— о мече как атрибуте власти — отсылает читателя к летописному сказанию «О оубьеньи Андрѣевѣ», к тому его фрагменту, где противление легитимной власти квалифицируется как преступление против Бога: «Вѣща бо великыи Златоустець: тѣмже противятся волости, противятся закону Божью, князь бо не туне мечь носить, Божии бо слуга есть». В похвале Всеволоду знаменитая сентенция варьируется: «...князь бо не туне мечь носить — в месть злодѣем, а в похвалу добро творящим». В тексте самого некролога лишь констатируется, что княжий меч — символ правосудия; в контексте же с цитируемым сказанием подразумевается конкретный акт этого правосудия, о котором не упомянули современные событию летописи, но поведали более поздние: Всеволод завершил расследование убийства Андрея, начатое Михалком, и «злодѣевъ, дерзнувшихъ пролiяти неповинную кровь брата его... всѣхъ изыска и сугубой казни предаде...». В числе казнённых заговорщиков были бояре Кучковичи, братья жены Андрея Улиты, а согласно преданию — и она сама. Возможно, поэтому составитель Владимирского свода умолчал о розыске и суде над убийцами, но оставил намёк на причастность Всеволода к их наказанию.

Со словесным портретом князя-воителя, поборника справедливости, знаменательно перекликается иконописный образ, который традиция связывает с именем Всеволода Юрьевича. Помните необычную икону Дмитрия Солунского, обретённую в послереволюционном Дмитрове? Ту самую, что датируется концом XII — началом XIII веков и многими считается едва ли не портретом Всеволода, крещённого Дмитрием в честь этого святого. На иконе изображён сидящий на престоле воин в патрицианских одеждах, с полуобнажённым мечом. Он строг и сосредоточен, его ладонь покоится на рукояти. Что предпримет витязь на троне: вынет обоюдоострый клинок из ножен или вложит в них? Вечный вопрос, вечная дилемма власти...

 

_______________________________

1. Βασιλεία τῶν Ῥωμαίων (Царство (империя) ромеев (римлян)) — греческое название Восточной Римской империи.

2. ПСРЛ. Т. 15. Летописный сборник, именуемый Тверской летописью. СПб., 1863. Стб. 221.

3. Залесская земля — старинное название междуречья Оки и Волги; то же, что Владимиро-Суздальская (Ростово-Суздальская) земля.

4. ПСРЛ. Т. 2. Ипатьевская летопись. 2-е изд. М., 2001. Стб. 521–522. Здесь и далее летописные тексты цитируются в упрощённой орфографии. Сыновец — племянник.

5. ПСРЛ. Т. 7. Летопись по Воскресенскому списку. М., 2001. С. 76.

6. Рапов О. М. Княжеские владения на Руси в X — первой половине XIII в. М., 1977. С. 149–150; Назаренко А. В. Андрей Юрьевич Боголюбский // Православная энциклопедия. Т. 2. М., 2001. С. 393–398.

7. ПСРЛ. Т. 1. Лаврентьевская летопись. М., 1997. Стб. 354; ПСРЛ. Т. 2. М., 2001. Стб. 543.

8. См.: Пчелов Е. В. Генеалогия семьи Юрия Долгорукого // Ruthenica. Т. III. Київ, 2004. С. 68–79.

9. Термин «Византия» — научная условность. Так стали именовать «Ромейское царство» уже после его падения западноевропейские историки (Византий, греч. Βυζ?ντιον,— город, на месте которого Константин Великий возвёл Новый Рим, позднее получивший неофициальное название Константинополь).

10. Воронин Н. Н. Андрей Боголюбский и Лука Хризоверг (Из истории русско-византийских отношений XII в.) // Византийский временник. 1962. Т. XXI. С. 29–50.

11. Грамота цареградского патриарха Луки Хрисоверга к Андрею Боголюбскому // Макарий (Булгаков), митр. История Русской Церкви. Кн. II. Прилож. 2 к т. 3. М., 1995. С. 581–582.

12. См.: Митрополиты Киевские и всея Руси / Сост. А. В. Поппэ. Авториз. пер. с нем. А. В. Назаренко // Щапов Я. Н. Государство и Церковь в Древней Руси. М., 1989. С. 196–198.

13. Величко А. М. Политико-правовые очерки по истории Византийской Империи. М., 2008. С. 69–70.

14. Там же. С. 223–224.

15. Там же. С. 96.

16. Воронин Н. Н. Указ. соч.

17. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 352.

18. Грамота цареградского патриарха Луки Хрисоверга... С. 582.

19. Там же.

20. Соборное деяние о русском [митрополите] кир Киприане / Пер. с греч. А. С. Павлова. // Мейендорф И., прот. Византия и Московская Русь: Очерк по истории церковных и культурных связей в XIV веке. Paris, 1990 (URL: http://www.sedmitza.ru/text/438255.html).

21. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 371–372.

22. ПСРЛ. Т. 2. М., 2001. Стб. 294. О собственных детях Ярополка точных сведений нет. Возможно, его сыном был упоминаемый в летописях «Василко Ярополчич» (см.: ПСРЛ. Т. 2. М., 2001. Стб. 411, 525, 550; ПСРЛ. Т. 7. С. 78, 80).

23. ПСРЛ. Т. 1. М., 1997. Стб. 256–257.

24. Там же. Стб. 301.

25. Подробнее см. главу «Полотно для ангельских одежд».

26. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. Рязань, 2001. С. 467.

27. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 348.

28. Изгой (от вост.-слав. «гоити» — жить) — человек, выпавший («выжитый») из своей социальной группы. Князем-изгоем именовался на Руси Рюрикович, которому старший в роду не успел перед смертью передать удел.

29. ПСРЛ. Т. 2. М., 2001. Стб. 521. Встречается и другая форма записи этого топонима: «от Скалана».

30. В числе Рюриковичей, выступивших по призыву киевского князя Мстислава Изяславича против половцев, «Глѣбъ ис Переяславля, братъ его Михалко» отмечены Ипатьевской летописью под 6678 (1170) г. (ПСРЛ. Т. 2. М., 2001. Стб. 539). Воскресенская летопись приводит известие об этом событии в статье 6677 (1169) г. (ПСРЛ. Т. 7. 2001. С. 82). В. Н. Татищев уточняет датировку: 1168 г. (Татищев В. Н. История Российская с самых древнейших времён. Кн. 3. М., 1774. С. 159).

31. ПСРЛ. Т. 7. С. 82.

32. Татищев В. Н. Указ. соч. С. 164.

33. Пчелов Е. В. Указ. соч. С. 77–78.

34. О воинском обучении ромейских царевичей и русских княжичей см. главу «Уроки византийских полководцев и русская „наука побеждать“».

35. Татищев В. Н. Указ. соч. С. 165.

36. ПСРЛ. Т. 2. М., 2001. Стб. 544.

37. ПСРЛ. Т. 7. С. 84. Подробно о подготовке похода и составе коалиции: Пятнов А. П. Киев и Киевская земля в 1167–1169 гг. // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2003. № 1. С. 22.

38. Бибиков М. В. Византийский историк Иоанн Киннам о Руси и народах Восточной Европы. М., 1997. С. 67. Династ — владетельный князь; Истр — древнегреческое название Дуная; филарх — иноплеменный вождь.

39. ПСРЛ. Т. 2. Ипатьевская летопись и Густинская летопись. СПб., 1843. С. 307.

40. Татищев В. Н. Указ. соч. С. 141, 488.

41. Карамзин Н. М. История государства Российского в 12-ти томах. Т. II–III. М., 1991. С. 345.

42. Manuel I Comnenus // Encyclopædia Britannica Online. 2011. URL: http://www.britannica.com/EBchecked/topic/363118/Manuel-I-Comnenus

43. Каждан A. П. Мануил I // Советская историческая энциклопедия. Т. 9. М., 1966. C. 44–45.

44. По более осторожному мнению — родственница. Cм., например: Лимонов Ю. А. Владимиро-Суздальская Русь: Очерки социально-политической истории. Л., 1987. С. 36.

45. Пчелов Е. В. Указ. соч. С. 78.

46. Об официальных ограничениях на браки между членами императорской семьи и представителями иноземных правящих домов, а также о способах обхода этих формальных препятствий см.: Люттвак Э. Н. Стратегия Византийской империи / Пер. с англ. М., 2010. С. 203–213.

47. См.: Kazhdan A. Rus’-Byzantine Princely Marriages in the Eleventh and Twelfth Centuries // Harvard Ukrainian Studies. Proceedings of the International Congress Commemorating the Millennium of Christianity in Rus’-Ukraine. Vol. 12/13 (Cambridge Mass., 1988/1989). P. 423–424. В частности, автор пишет (пер. с англ. наш): «У нас нет никаких данных относительно женитьбы Юрия на греческой принцессе. Лопарев (Х. М. Лопарев, известный учёный-византинист.— А. В.) не включал это необоснованное свидетельство в свой список браков».

48. «Той же Кучка возгордевься зело и не почте великого князя подобающею честию... но и поносив ему к тому ж» (О зачале царствующего великого града Москвы, како исперва зачатся // Тихомиров М. Н. Древняя Москва. XII–XV вв.; Средневековая Россия на международных путях. XIV–XV вв. М., 1992. С. 174).

49. Тихомиров М. Н. Указ. соч. С. 12, 175.

50. Подробнее см.: Гиппиус А. А. Скандинавский след в истории новгородского боярства (в развитие гипотезы А. А. Молчанова о происхождении посадничьего рода Гюрятиничей-Роговичей) // Славянизация Русского Севера. Механизмы и хронология. Под ред. Ю. Нуорлуото. Slavica Helsingiensia 27. Хельсинки, 2006. С. 93–108.

51. Тихомиров М. Н. Указ. соч. С. 14.

52. Вот лишь один пример. «Михаил Асори и некоторые из армянских писателей утверждают, что Маврикий, утвердив на престоле Хозроя, выдал за него дочь свою, Мириам или Марию» (История императора Иракла. Сочинение епископа Себеоса, писателя VII века / Комментарии. М., 1862. С. 196–197). Хозрой — Хосров II Парвиз, шахиншах Персии в 591–628 гг. Византийские хроники упоминают трёх дочерей императора Флавия Маврикия (годы правления 582–602); Марии среди них нет.

53. Подробнее см. главу «Уроки византийских полководцев и русская „наука побеждать“».

54. Kazhdan A. Указ соч. С. 424. Пер. с англ. наш.

55. См. также: Литаврин Г. Г. Русско-византийские отношения в XI–XII вв. // История Византии. В 3 т. Т. 2. М., 1967. С. 347–353.

56. Воронин Н. Н. Указ. соч.

57. Забелин И. Е. Следы литературного труда Андрея Боголюбского // Археологические известия и заметки. 1895, № 2–3. С. 46–47.

58. ПСРЛ. Т. 9. Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской летописью. СПб., 1862. С. 210.

59. Карамзин Н. М. Указ соч. С. 345.

60. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 353.

61. См.: Богданов С. В. К изучению термина «волок» письменных источников XIII–XV вв. // Новгород и Новгородская земля: История и археология. Новгород, 2005. С. 236–241.

62. Пчелов Е. В. Указ. соч. С. 72.

63. ПСЛР. Т. 15. Стб. 221.

64. Лихачёв Д. С. Слово о походе Игоря Святославича // Слово о полку Игореве. Л., 1967. С. 38.

65. Пелевин Ю. А. Дмитрий Солунский. Икона. Конец XII — начало XIII в. ГТГ // Российский общеобразовательный портал. URL: http://artclassic.edu.ru/catalog.asp?ob_no=%2017322

66. Там же.

67. Полное каноническое название: церковь Преображения Господня на горе Нередице. Расположена в 1,5 км к югу от Великого Новгорода, на правом берегу Волхова.

68. Новгородская первая летопись... С. 44, 237–238.

69. См.: Дмитриев Ю. Н. Изображение отца Александра Невского на нередицкой фреске XIII в. // Новгородский исторический сборник. 1938. Вып. 3–4. С. 39–57.

70. Лазарев В. Н. История византийской живописи. М., 1986. С. 111.

71. Окунев Н. Л. Портреты королей-ктиторов в сербской церковной живописи // Byzantinoslavica. Praha, 1930. Roc. II. С. 80–81.

72. Новгородская первая летопись... С. 44, 238.

73. См.: Колчин Б. А., Хорошев А. С., Янин В. Л. Усадьба новгородского художника XII века. М., 1981. URL: http://www.bibliotekar.ru/rusOlisey/8.htm

74. Ясы — северокавказские аланы, средневековые предки современных осетин.

75. О происхождении первой супруги Всеволода Большое Гнездо см.: Вершинский А. Н. «Лютый зверь» на страже государства. 2006. URL: http://a-vers.narod.ru/lutyzver.htm

76. Джуринский А. Н. История зарубежной педагогики. М., 1998. С. 37.

77. Магнаврская школа — государственный университет в Константинополе, основанный в середине IX в. усилиями выдающегося византийского учёного Льва Математика на базе высшего учебного заведения, которое учредил ещё в 425 г. император Феодосий II.

78. Лазарев В. Н. Русская иконопись от истоков до начала XVI века. М., 2000. С. 41.