За власть народа?0

Переступив впервые осенью 1984 порог небольшой квартиры замечательной женщины Лидии Александровны Терешкович на Знаменской улице Москвы, автор никак не мог предположить, что в последующие 25‒30 лет живо погрузится в историю обширной московской семьи Терешковичей [1]. А затем — и в не менее интересную историю клана Бернштейнов-Коганов. Конец пока не виден, между тем на дворе еще один пандемичный 2021 год. Удастся ли из него выбраться — неизвестно… Но поторапливаться надо.

Однако ближе к делу. Можно предположить, что читатель знаком с трагической историей Якутского бунта 1889 года [2], [3], одним из главных героев которой был революционер-народоволец Лев Матвеевич Коган-Бернштейн. Льву Матвеевичу, тяжело раненному и повешенному в Якутске, и его относительно благополучному брату Якову Матвеевичу, специально посвящена, в частности, статья [4]. А ниже более подробно поговорим о верной спутнице Льва — Сарре (Наталье) Барановой, об их расстрелянном сыне Матвее, об их невестке — советском профессоре истории Фанни Аронгауз, о внуке Сарры Льве… Может быть, эта статья и завершит «якутскую» сагу. Для начала, с разрешения читателя, частично повторим и дополним (в том числе фотографиями, найденными в последнее время) то, что было рассказано лет 6‒7 тому назад.

Барановы

Сарра Баранова родилась в 1861 году в уездном городе Александровске Екатеринославской губернии (ныне это город Запорожье на Украине). Отец — купец Осип Баранов, еврей с русскими именем и фамилией. В 1878 Сарра покинула родной дом. Училась на фельдшерских и акушерских курсах в Симферополе и Киеве. Учебу совмещала с активным участием в партии Народной воли, вела агитационно-пропагандистскую и организационную работу среди рабочих и офицеров под кличками «Сорока» и «Наталия Ивановна». С тех пор и стала до конца жизни именоваться Натальей.

30 мая 1882 Сарра участвовала в демонстративном пении перед окнами Киевской тюрьмы и переговорах с политическими заключенными, назначенными к высылке. Была арестована Киевским жандармским управлением по обвинению в принадлежности к революционному кружку, в котором играла главную роль, и в том же году административно сослана в Томск. Там опять распространяла народовольческую литературу.

В Томске Сарра-Наталья вышла замуж за известного революционера Льва Когана-Бернштейна, только что отбывшего в Якутии свою первую ссылку. Из Сибири молодожены вернулись вместе и в 1885, после месячного пребывания в Одессе, поселились в университетском городе Дерпте Лифляндской губернии России. Лев намеревался сдать в знаменитом Дерптском университете выпускные экзамены на степень кандидата права. Его старший брат Яков в это время заканчивал там медицинский факультет. Вместе с братьями жила их мать — Дора (Двойра) Бернштейн-Коган. Отец умер на стыке 1884/85 гг.

10 августа[1] 1886 семья прибавилась рождением сына, названного в честь его покойного деда Матвеем.

Сарра и Лев Коган-Бернштейн. Из семейного архива

Казалось бы, складывается нормальная семейная жизнь, жить-поживать да добра наживать, но идеи переустройства мира насильственным путём и создания общества справедливости не переставали волновать молодую чету.

Годы 1883-84 — глухое время России. После убийства в 1881 царя-освободителя Александра Второго революционные организации были разбиты. Ветераны Народной воли (НВ) Борис Оржих, Натан Богораз, Лев Штернберг в 1884-85 пытаются привлечь к возрождению партии Льва Когана-Бернштейна в Дерпте и Альберта Гаусмана в Петербурге, организуют подпольную типографию в Новочеркасске (позже перемещенную в Таганрог, а оттуда в Тулу).

При аресте Оржиха по делу Таганрогской типографии в марте 1886 были найдены письма, компрометирующие Когана-Бернштейна и его жену, и в апреле Лев Матвеевич был опять арестован и отправлен в Петропавловскую крепость, а затем в Дом предварительного заключения, где около полутора лет его продержали в одиночке.

5 октября 1887 года родилось очередное Высочайшее повеление: по обвинению в государственном преступлении выслать Л.М. Когана-Бернштейна на жительство в Восточную Сибирь, на этот раз уже на 8 лет. Аналогичным повелением от 6 октября по тому же делу предписывалось выслать туда же и на тот же срок Сарру Осиповну Коган-Бернштейн, «фельдшерицу, веры иудейской, роста среднего, волосы каштановые, глаза темно-серые, нос прямой, лицо продолговатое, особых примет нет».

В повелениях упущена только одна немаловажная деталь: Коганов-Бернштейнов уже не двое, а трое, с ними — годовалый сынишка Митя, Матвей.

Во исполнение царских указаний вышли распоряжения Главного тюремного управления: № 357 от 31 октября 1887 об отправке Л.М. из Санкт-Петербурга и № 406 от 12 декабря об отправке С.О. из Дерпта «по назначению».

Распоряжением Иркутского генерал-губернатора Коганы-Бернштейны были «назначены в Якутскую область, с водворением в пунктах, определенных для евреев». Читай — за Полярный круг, в Среднеколымск. И далее: «Доставлены в г. Якутск 12 декабря 1888 г., временно оставлены в Якутском округе». Поселили их вначале в Западно-Кангаласском улусе, затем перевели в г. Якутск.

Там 22 марта 1889 состоялся известный Якутский (он же Монастырёвский) бунт, Три главных мятежника: Альберт Гаусман, Николай Зотов и Лев Коган-Бернштейн по приговору Военно-судной комиссии были повешены. Наталья была арестована и приговорена к 15 годам каторжных работ, несмотря на то, что после смерти отца остался сиротой горячо любимый родителями трехлетний Митюшка — Матвей Львович…

История бунта неоднократно описана в воспоминаниях участников событий, а также в [2], [3].

Каторгу Наталья Осиповна отбывала в Якутске и Вилюйске. В середине 1890 каторга была заменена поселением в Намский улус Якутской области, в 90 км от Якутска. Там её опекал народоволец Александр Александрович Сипович, выпускник медицинского факультета Харьковского университета, сосланный в Якутию за распространение нелегальной литературы. С мая 1893 Н.О. находилась в ссылке в Красноярске, с 1894 служила там по специальности, фельдшерицей, помогала местному врачу В.М. Крутовскому.

В сентябре 1898 на квартире ссыльного члена РСДРП П.А. Красикова Н.О. познакомилась и долго беседовала с В.И. Ульяновым-Лениным, приезжавшим из места ссылки — села Шушенского — для лечения зубов. Ленин расспрашивал Н.О., в частности, о «Сабуровской истории», случившейся 8 февраля 1881 в Петербургском университете, активным участником которой был Лев Коган-Бернштейн[2] Интерес к своим рассказам Н.О. объясняла тем, что судьба её мужа была очень схожа с судьбой Александра Ульянова — брата Ленина.

Личное знакомство продолжалось и позже: встречались на Капри, в Женеве, а после революции — в Москве.

В 1903 Н.О. получила право выехать из Красноярска на Кавказ (по Уголовному кодексу Российской империи, этот край тоже был одним из возможных мест ссылки). Оттуда в 1904 сумела уехать с сыном за границу и обосновалась в г. Гейдельберге, Германия.

***

Младший брат Сарры, Илья Осипович, тоже был народовольцем. Он родился в октябре 1865, учился в Александровском уездном училище, в Екатеринославской гимназии и в горном училище Полякова; но курс нигде не закончил. В 1884 ездил в Ригу для поступления в Политехникум. В августе 1885 приехал в Харьков для поступления в Технологический институт, но поступил в Ветеринарный: то ли посчитал, что к народу — крестьянам — ветеринарное дело ближе, то ли войти в процентную норму здесь было проще.

Илья Осипович пошел по стопам своей сестры, содействовал попыткам ветеранов придать новый импульс затухающему народовольчеству в Одессе, Таганроге, Петербурге. Был взят под стражу 23 февраля 1886 и по Высочайшему повелению от 18 марта 1887 выслан на 4 года под гласный надзор в Восточную Сибирь. За участие, в середине октября 1887, в «бунте» политических ссыльных в Иркутском тюремном замке, приговорён 20 ноября 1887 Иркутским окружным судом к 8 месяцам тюрьмы, отбыл их в Среднеколымске. В 1889, после перлюстрации его письма к Льву Когану-Бернштейну по поводу столетия Великой французской революции, привлечен к дознанию по делу «якутянина» Уфлянда, хранившего противоправительственную литературу. В начале 1890-х жил и состоял под негласным надзором в г. Мелитополе Таврической губернии. Выехал в Аргентину, после чего его следы теряются.

Для настоящей публикации представляет интерес не только и не столько Илья Осипович, сколько родной брат Ильи и Сарры Борис Осипович. Дело в том, что через 5 или 6 лет после выхода в свет работ [2-4] в ленинградской квартире автора вдруг раздался телефонный звонок. Откуда — нет, не от верблюда, а из… Германии! Звонил инженер Сергей Юрьевич Баранов, прямой потомок Бориса Осиповича (см ниже составленную при его помощи часть родословного древа Барановых).

Часть родословного древа Барановых

Однако вернемся к Наталье Осиповне и Матвею. Надо же было так случиться, что Барановы — инженер Сергей и врач Алёна, много лет тому назад переехавшие из Ленинграда в Германию, поселились там не где-нибудь, а именно в Гейдельберге, и, конечно, влюбились в этот уютный университетский город на берегу реки Неккар!

Наталья Осиповна нашла область приложения своих сил в так называемой Гейдельбергской читальне — «читалке», как её называет в своих живописных воспоминаниях немецко-русский философ Ф.А. Степун [5].

Располагалась «читалка» в четырехэтажном доме № 4 на улице Мерцгассе и состояла из нескольких комнат. В главном «зале» на стенах были развешаны портреты русских писателей и «борцов за свободу». Имелась комната Правления, а две задние комнаты были отведены под хранилище книг и журналов.

Это был читальный зал и дискуссионный политический клуб, основанный русскими студентами в 1861 и просуществовавший до начала Первой мировой войны. На протяжении нескольких десятилетий «читалка» была центром русского революционного студенчества, «убежищем выталкиваемой из России активной молодежи», как писал один из ее завсегдатаев. Здесь собирались издания русского зарубежья, а также денежные средства.

Несмотря на широкие вариации «классового сознания», нигилистически настроенная молодежь помогала читалке добывать нужные для революции деньги. Для этого из года в год в Гейдельберге, а также в Дармштадте или Карлсруэ ставились благотворительные спектакли с балами в пользу эсеров, эсдеков, бундовцев…

«Первым номером обычно появлялся на эстраде отличный певец Саша Поляков во фраке и лаковых штиблетах. Его прекрасный голос, ухарство и задушевность покоряли всех: и украинцев, и армян, и грузин, и даже евреев. После Саши выступал обыкновенно я, — писал Федор Степун, — или мой брат, изумительно читавший Чехова. Чтение сменяла музыка — обычно русское трио из Дармштадта, состоявшее из аристократического поляка, лупоглазого румына и грустного местечкового еврея.

По окончании программы все устремлялись в буфет, за которым несколько лет подряд торговали Наталия Осиповна Коган-Бернштейн, вдова казнённого российского революционера, и ее неразлучная подруга Жученко (как впоследствии выяснилось, провокаторша), которую в «читалке» все любили за тихий нрав и преданность делу (вопрос от автора: какому?). Спокойный голос и разумные советы этой скромно одетой и гладко причесанной худощавой женщины часто улаживали семейно-партийные споры.

Дамы-организаторши старались обставить комнаты со всей доступной роскошью. По углам зала и у колонн живописно разбрасывались киоски — столы, декорированные растениями и цветной папиросной бумагой. Особенной искусницей в превращения столов для продажи шампанского, цветов и лотерейных билетов в пестрые бумажные беседки была Сонечка Левине, весьма буржуазная по своим жизненным привычкам сестра расстрелянного в 1919 деятеля Баварской советской республики, большевика Евгения Юльевича Левине.

В частности, на деньги, собранные среди посетителей, великий Николай Иванович Пирогов ездил в Италию, где сделал операцию Джузеппе Гарибальди. Впоследствии «читалка» стала называться «Пироговской читальней».

Важным делом в читальне было литографирование и распространение политических воззваний и писем. Огарев считал Гейдельберг и Лондон центральными пунктами, с которыми должны быть связаны все комитеты и революционные организации в России.

Из воспоминаний Веры Фигнер (март 1908):

«Мы направлялись в Париж и по пути пробыли около 7-8 дней у Н.О. Коган-Бернштейн в Гейдельберге, одном из центров русской учащейся молодежи в Германии. В столовой, куда мы ходили обедать, я видела одного представителя этой молодежи; он поразил меня своим невежеством: по-видимому, он ничего не читал и по истории первый раз, например, слышал имя Шлоссера» [6].

К стыду автора настоящей работы: он до настоящего времени тоже не знал, кто такой Шлоссер. На помощь пришёл Интернет: это немецкий историк, профессор Гейдельбергского университета.

Читальня (ул. Мерцгассе, д. 4)

В общем, российские, и не только российские, революционеры в Гейдельберге не скучали. А что же Матвей, сын Льва и Натальи? Юноша поступил в знаменитый Гейдельбергский университет, основанный в 1386 году — ровно за 500 лет до появления Матвея на свет.

Наталья Осиповна и Матвей в Гейдельберге

Сергею Баранову удалось разыскать и сфотографировать дом № 28 на Брюккенштрассе, в котором жили Матвей и Наталия Осиповна (на снимке ниже).

В 1915, во время русско-германской войны, Н.О. вернулась в Россию и поселилась в Воронеже. После Октября участвовала в работе Общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев. Опубликовала воспоминания о П.П. Подбельском, погибшем во время Якутского бунта друге и соратнике её мужа [7].

Собрание Общества политкаторжан (вероятно, 1926 год). Слева направо стоят: Моисей Васильевич Брамсон, Фрейфельд, сидят Наталья Осиповна Коган-Бернштейн, Паулина Исаевна Перли-Брагинская; сидят сзади: Константин Миронович Терешкович (ученый секретарь Общества), — ? —, Марк Абрамович Брагинский

Покинула этот мир Наталья Осиповна Коган-Бернштейн, в девичестве Сарра Осиповна Баранова, 26 декабря 1927 года, похоронена в Москве.

Наталья Осиповна Коган-Бернштейн Народоволка, 1861-1927

Матвей, сын Льва

Начало XX века. На общественную сцену выступает новое поколение. В семье Коганов-Бернштейнов это Матвей Львович, родившийся 10 августа 1886.

С малолетства Матвей прошёл суровую школу жизни, предписанную провидением далеко не каждому: тысячеверстовые российские этапы, казнь отца в якутском остроге, каторжные работы матери, жизнь на поселении в Якутии и Красноярске. Здесь получает первый опыт революционной борьбы за счастье народа, с 7-го класса участвует в революционном кружке. Окончив красноярскую гимназию в 1904 и оказавшись вместе с матерью в Гейдельберге, с большим рвением и интересом берётся за освоение языков, основ философии, истории, юриспруденции.

Надо полагать, родственники, как со стороны Льва Матвеевича, так и со стороны Натальи Осиповны материально помогали ему в учении. Иначе у евреев быть не может, не так ли? Не случайно одна из фотографий юного Матвея (ниже) сделана в Мелитополе, где в это время жил его дядя Илья Осипович Баранов.

Обучение в университете Матвей совмещает с посещением России, где участвует в революционных событиях 1905 года. Вернувшись в Гейдельберг, в 1909 защищает диссертацию по философии. Вступает, вместе с Н.О., в Баденский[3] союз социалистов-революционеров (эсеров).

Свидетельство Матвея, найденное в архиве Гейдельбергского университета Никитой Барановым

Об уровне знаний М.Л. говорят хранящиеся в архиве Российской Академии наук его гимназические конспекты 1901 года (Баратынский, Белинский, Добролюбов, Чернышевский, Гизо, Щедрин, Каутский, Маркс, Энгельс и др.), записи Гейдельбергского периода, записная тетрадь по юридическим вопросам на немецком языке, записи 1910‒1916 гг. стихов Тютчева, Верлена, Бодлера, Уитмена. А вот его личные научные успехи: это изданная в 1909 (ему всего лишь 23 года!) в Мангейме и Лейпциге монография (см. снимок ниже) на немецком языке, посвященная памяти отца. Первый экземпляр только что вышедшей книги начинающий доктор права дарит любимой матери.

Окончательно вернувшись в Россию, Матвей Львович поселяется в Ростове на Дону, служит в правлении Общества торгово-промышленных служащих и в Азовском банке. Печатается в эсеровских изданиях, выступая за легальные методы борьбы в профсоюзах. Становится руководителем местной организации эсеров. В апреле 1914 арестован, после двух месяцев пребывания в Ростовской Окружной тюрьме выслан под гласный надзор полиции по месту жительства матери — в Воронеж.

И там вдруг — се ля ви! — откуда ни возьмись, появляется у него сынишка, которого называют как? — конечно, Львом, в честь деда. Бабушка Наталья Осиповна не отказывается от присмотра за внуком.

Ни маленький Лёва, ни активная партийная работа не помешали Матвею пылко, на всю короткую оставшуюся жизнь влюбиться в 16-летнюю красавицу и внимательную собеседницу Фанни Аронгауз, эвакуированную (точнее говоря, депортированную) через Дерпт в Воронеж из зоны военных действий в Галиции. Надо думать, конечный пункт эвакуационного маршрута Фанни был выбран не без участия Двойры — другой бабушки Матвея. Забота о внуке и его будущем счастье — святое дело!

Наталья Осиповна приняла девушку под свою опеку, стала ей приемной матерью. А Матвея осенью 1916 призвали в армию. Но в январе 1917 он вернулся в Воронеж, будучи освобожден от военной службы по болезни.

И Наталья, и Матвей были убежденными эсерами. Российская партия социалистов-революционеров (ПСР) сформировалась в первые годы XX века. Одним из её основателей был Моисей Гоц, сотоварищ Н.О. и Л.М. в Якутском бунте 1889 года.

Матвей Львович в 1917 стал председателем Воронежского губернского комитета этой партии, Н.О. — членом губкома. Политическая деятельность М.Л. подробно описана в содержательной, хорошо документированной работе [8], что позволяет не рассматривать здесь эту сторону его жизни слишком подробно. Хотя полностью разделить жизненные обстоятельства, биографические факты и политику, конечно, невозможно. Процитирую (с небольшими сокращениями) отрывок из упомянутой статьи.

М.Л. был видной фигурой в руководстве Воронежской губернии, председателем Воронежского Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. В дни корниловского мятежа, получив телеграмму Керенского об измене и предательстве Корнилова, президиум Совета 28 августа образовал «Революционный распорядительный комитет» («Комитет пяти») под председательством Коган-Бернштейна для руководства защитой законной власти в губернии. 8 сентября на заседании Городской думы М.Л. Коган-Бернштейн был избран одним из двух делегатов от Воронежа на Демократическое совещание в Петрограде.

Октябрьский переворот Коган-Бернштейн встретил с возмущением, видя в нем опасность для демократического развития страны. 27 октября (8 ноября) 1917, открывая общее собрание Воронежского Совета, Матвей Львович сказал: «Товарищи и граждане! Впервые прибегаю к слову «граждане» на заседании Совета, так как не могу назвать товарищами тех, кто арестовывает министров-социалистов, насилует женщин и открывает дорогу контрреволюции».

В конце ноября 1917 состоялись выборы во Всероссийское Учредительное Собрание. Около 60 % голосов избирателей были отданы за ПСР. Матвей Коган-Бернштейн был избран членом Собрания и Всероссийского центрального исполнительного комитета (ВЦИК) от Воронежской губернии, то есть стал депутатом двух народных представительств.

В Учредительное Собрание был избран и родной дядя Матвея Яков Бернштейн-Коган. В отличие от племянника, строить новую жизнь на просторах бывшей Российской империи дядя не стал и уехал в Бессарабию, ставшую частью Румынии, в родной Кишинёв.

Удостоверение члена Учредительного Собрания за подписью Моисея Урицкого от 4 (17) января 1918

Первое пленарное заседание Учредительного Собрания открылось в Петрограде 5 января 1918 года. Оно же стало и последним: в 5 часов утра 6 января большевики, с помощью караула, его разогнали. Накануне этих дней Матвей Львович написал молодой жене письмо, в котором на всякий случай с ней попрощался. Жизнь показала, что предчувствия его не обманывали…

Демократическая Россия вскоре встала в оппозицию новой власти. Партия правых эсеров в мае 1918 решила перенести свою деятельность за Волгу. В июне 1918 с помощью чехов и словаков, взятых в плен во время русско-германской войны, но ставших теперь свободными и захватившими волжский город Самару, там пришел к власти Комуч — Комитет членов Учредительного Собрания, одно из первых антибольшевистских правительств в истории Гражданской войны.

Коган-Бернштейн остался в Петрограде, как член ВЦИКа — правые эсеры еще состояли его членами. Уже было ясно, что вслед за разгоном Учредительного Собрания и созданием Комуч эсеры будут изгнаны из ВЦИКа. 13 июня 1918 Коган-Бернштейн пишет жене в Воронеж:

«Завтра опять очередной бенефис: на повестке вновь вопрос об исключении противосоветских партий (из ВЦИКа). Выступать, конечно, придется мне. Кроме того, поговаривают, что одновременно с исключением — или вскорости после него — будет сделано распоряжение об аресте ЦК таковых партий… <…> Наше исключение я встречу с чувством душевного облегчения. Ты знаешь, как я жажду получить возможность осознать и осмыслить происходящее, вырвавшись из гущи событий, отойдя на время в сторону, став хоть на месяцы зрителем из участника трагедии…».

Такая возможность была ему предоставлена: 14 июня постановлением ВЦИКа правые эсеры и меньшевики были выведены из состава ВЦИКа и местных Советов. 16 июня М.Л. писал жене: «Чувствую себя пару дней (со вчерашнего) в блаженном состоянии — избавился от сидения в ЦИК!».

К сентябрю 1918 в Комуче состояло около сотни народных избранников, в том числе член Центрального комитета ПСР Коган-Бернштейн. За месяц до этого он перешел линию Восточного фронта с Запада на Восток в районе Саратова, чтобы встретиться с председателем Учредительного Собрания, лидером ПСР Виктором Черновым. Встреча по каким-то причинам не состоялась.

Идеологически М.Л. не принадлежал к большинству своей партии. С одной стороны, в журнале ПСР «Партийные известия» он призывал идейно бороться против большевистского максимализма, чтобы «на путях мирного изживания большевизма спасти, что еще можно, из завоеваний русской революции». Но с другой стороны, считал, что тактическая задача левых эсеров, к которым относил и себя, состоит в «твердом и бесповоротном отказе поднять бросаемую большевиками перчатку гражданской войны». Вооруженную борьбу против советской власти считал явным предательством революции.

Говоря современным политическим языком, М.Л. был против «горячей» войны за демократические основы народной жизни, но двумя руками голосовал за «холодную» войну в защиту этих основ как внутри ПСР, так и с большевиками. Искал путь компромисса на благо революции; метался в предчувствии диктатуры: как белой со стороны Колчака, так и красной со стороны большевиков. Был, что называется, чужим среди своих.

В середине июня 1918 он писал жене:

«Ты и представить себе не можешь, где я пишу: в Кремле, в галерее Александра II, на перилах… По дороге встретил лицом к лицу на тротуаре Ленина. Он скосил на меня глаза и сжал губы. Старенькое пальтецо и потёртая шляпа. Совершенно один идет, без всякой охраны. Впереди и сзади на несколько десятков шагов — никого. <…> Мое глубокое убеждение, что он — величайший русский революционер и, может, единственный человек в России с ясным умом и твердым характером, идущий навстречу гибели всего» (цит. По [8]).

А вот его последнее письмо домой (от 21 августа 1918):

«Я никогда и ни за что не допущу, чтобы мое имя, имя социалиста, могло быть примешано к чему-либо, что социализму противоречит… Где я буду, куда поеду, не знаю. Принципиально не буду брать никаких назначений, чтоб рук не марать, буду идти своей дорогой».

В начале сентября в Уфе открылось «Государственное совещание» представителей многочисленных антибольшевистских правительств и партий, на котором разгорелась борьба между сторонниками демократии и диктатуры. Правое крыло представляли делегация Временного Сибирского правительства, кадеты, меньшевистская группа «Единство», делегаты от казачеств; они выступали за диктатуру. Левое меньшинство — Комуч, эсеры, социал-демократы-интернационалисты, Съезд городов и земств — требовали создания демократического правительства, ответственного перед Учредительным Собранием, восстановленным путём новых выборов.

Коган-Бернштейн, приехавший на это совещание формально от Комуча, придерживался избранной им линии независимого социалиста-революционера. Отношение к нему стало враждебным. Все от него отвернулись, слова на совещании ему не дали. М.Л. был исключен из ЦК ПСР и предупреждён: если он вздумает открыто бороться с партийными соратниками, будет даже арестован [9]. Не желая поддерживать уступки правым, он письменно сложил с себя полномочия члена Совещания и уехал в Самару.

В подготовленной 17 сентября статье «Русский термидор (с Уфимского государственного совещания)» он с горечью писал:

«Он уже наступил, русский термидор, он уже в полном расцвете… Мы, граждане страны «неограниченных возможностей«, позволяем себе роскошь одновременного сосуществования и русского робеспьеризма, и русского термидора».

Сегодня, через 100 с лишним лет после событий, видно, что точнее сказать невозможно…

23 сентября было создано «Временное Всероссийское правительство» (Уфимская директория) из пяти человек, ставшее фактически первым шагом на пути к белой диктатуре.

А в первых числах октября Матвей Львович, оказавшийся между красной Сциллой на Западе и белой Харибдой на Востоке, второй раз пересёк линию фронта, проходившую по великой русской реке Волге. Но на этот раз перешёл её с Востока на Запад. Возле деревни Черный Затон, недалеко от Сызрани, попал в расположение Первой армии красных (командующий Михаил Тухачевский, член Реввоенсовета Валериан Куйбышев). Предъявил мандат члена Учредительного Собрания, при этом подтвердил свою ответственность за все действия социалистов-революционеров. Был арестован и незамедлительно расстрелян. На 33-м году жизни. Так был реализован — может быть, впервые — знаменитый большевистский лозунг, чётко сформулированный позже, в 30-е годы: «Кто не с нами, тот против нас».

Вспомним: в августе 1889, после казни 27-летнего Льва Матвеевича, ссыльный Борис Николаевич Гейман, неравнодушный к Наталье Осиповне, в стихотворении, посвящённом трехлетнему Мите, писал:

Ударит час — как тяжкий сон,
В немую даль наш век уйдёт.
Лучом свободы озарён,
Счастливый новый мир блеснёт
Волшебной, сказочной мечтой!

Комментарии излишни.

Через некоторое время группа правых эсеров, называвшаяся сначала «Уфимской делегацией», а затем «Народ», признала главной опасностью на тот момент диктатуру белых и встала на путь сотрудничества с большевиками. 26 февраля 1919 постановлением ВЦИК эта группа была легализована. 30 октября 1919 группа объявила о выходе из ПСР и оформилась как «Меньшинство партии социалистов-революционеров» (МПСР). Существование группы продлилось до начала 1923.

В 1920 МПСР подготовило сборник памяти М.Л. Когана-Бернштейна. За разрешением на его печатание вдова Коган-Бернштейна активная участница МПСР, обратилась в Совнарком. Управляющий делами Совнаркома В.Д. Бонч-Бруевич в письме Л.Б. Каменеву от 27 сентября 1920, излагая эту просьбу, писал:

«Матвей Львович Коган-Бернштейн, разочаровавшись в деятельности своих бывших товарищей правых эсеров, переходил к нам с желанием работать вместе с Рабоче-крестьянским правительством, что и было вполне доказано после, и его расстрел является печальной ошибкой военно-полевого суда… Я докладывал по поводу этих рукописей сборника статей В.И. Ленину, и он просил меня переслать эти рукописи Вам для просмотра и, если Вы найдете нужным и возможным, то возбудить ходатайство перед Государственным издательством об их издании…».

Резолюция Каменева была «Ходатайство о печатании поддержать». Сборник [10] вышел в 1922 и стал одним из последних изданий МПСР.

Слёзы, пролитые В. Бонч-Бруевичем по поводу «печальной ошибки», явились полезной репетицией персональных реабилитаций жертв Большого террора в середине XX века. Обе парадигмы — и репрессии, и реабилитации — не прошли мимо дочери Бонч-Бруевича Елены (7 лет лагерей), её мужа (племянника Я.М. Свердлова) Леопольда Авербаха (расстрелян), революционера Льва Каменева (расстрелян)… Реабилитированы.

***

Фанни, жена Матвея

Вернёмся в осень 1916. Матвей Львович призван в армию, служит в столице Российской империи, удостоен «высокого звания» рядового 5-й роты 190-го пехотного запасного полка. Весной 1917 в Петроград к нему приезжает из Воронежа Фанни Аронгауз. Кто это?

1917 год

Фанни родилась 25 марта 1899 в Мариамполе, уездном городе Сувалкской губернии (Галиция). Как писали в своих анкетах многие советские люди, в том числе и она, «в семье служащего».

Фанни в составе группы детей, беженцев от немецкого нашествия, была эвакуирована через Юрьев (так назывался с 1893 по 1919 Дерпт, нынешний Тарту, Эстония) в Воронеж, В 1915 её удочерила Наталья Осиповна Коган-Бернштейн. Фанни в 1916 окончила Воронежскую женскую гимназию, около года проработала в Воронежской уездной земской управе помощником делопроизводителя, в «Отделе по призрению семей лиц, призванных на войну». В Воронеже после административной высылки из Ростова на Дону появился 29-летний Матвей. 16-летняя Фанни очаровала его редкой красотой и душевным совершенством. Притяжение молодых людей друг к дружке оказалось взаимным и непреодолимым… Фанни поступила на естественное отделение физико-математического факультета Петроградского университета. В том же году Матвей и Фанни (на русский лад — Фаина) поженились.

Март 1918. Ф.А. в качестве представителя прессы участвует в работе IV Всероссийского Чрезвычайного съезда Советов (14‒16 марта 1918).

Не могу не привести здесь отрывок из рукописных заметок Ф.А. [11] об её присутствии на этом съезде и случившемся там знакомстве с Лениным. Воспоминания (полагаю, искренние) написаны много лет спустя, грешат совершенно необходимым для того времени славословием, но интересны не только своим содержанием, но и прекрасным русским языком, за которым виден (нет, скорее, слышен!) опытный лектор.

«Обаяние, которым было окружены у Н.О. имена В.И. и Н.К., передалось мне с юных лет, хотя я никогда ещё с ними не встречалась.

Моё знакомство с В.И. относится к середине марта 1918 г. во время IV Чрезвычайного Всероссийского съезда Советов, происходившего в Колонном зале Дома Союзов и созванного для ратификации Брестского мира. Это был очень многолюдный и очень бурный съезд, ибо в нём участвовали многочисленные противники заключения мирного договора. Я опять была представительницей прессы, очутилась почти у самой трибуны и первый раз слышала речь огромного политического значения, произносимую В.И. Она меня потрясла и на всю жизнь врезалась в память. Как сейчас помню, какое возбуждение царило в зале, и это возбуждение достигло верхней точки, когда на трибуну своей стремительной походкой поднялся Ленин.

Товарищи, каждый из нас, и в особенности историк, стремится передать своё впечатление от той неповторимой комбинации сил, которая зовётся индивидуальностью. Но как передать свои впечатления от индивидуальности Ленина, как оратора? Это — самое трудное. Тысячи людей описывали манеру Ленина двигаться, шагать взад и вперёд по сцене, его манеру жестикулировать правой рукой или браться за жилет, его лёгкий, слегка картавый голос. Это всё верно и это отложилось в памяти и у меня (ибо мне выпало счастье слышать несколько больших политических выступлений Ленина), но за всем этим остаётся ещё некий нерастворимый остаток, нечто непередаваемое, содержащее тот поразительный «магнетизм», о котором писал Горький, притягивавший, привлекавший к Ленину людей. Всё в нём было на удивление просто. Его исторический доклад о ратификации Брестского мирного договора и его заключительное слово неоднократно прерывались то бурными аплодисментами, то резкими враждебными репликами. У меня до сих пор в ушах сиплый (из-за туберк. горла) голос Ю.О. Мартова, восклицания Бориса Камкова. Ленин, по-видимому, сильно волновался, но надо было видеть, с какой быстротой и как легко он парировал реплики своих противников.

Помню, как поразила меня железная цепь несокрушимых логических аргументов, вследствие которых речь В.И. захватывала целиком не только друзей, но и его противников. Особенностью Ленина как оратора было то, что казалось, он не речь произносил, а вёл серьёзную политическую беседу, и казалось, что он говорил с каждым в отдельности, так предельно чётки и убедительны были его положения. Речь его была проста и понятна каждому рабочему, каждому солдату, но это именно была та простота, которая на грани гениальности.

Во время перерыва на этом заседании, когда публика толпой ринулась в фойе, я оказалась прижатой к трибуне и, увидев спускавшегося Я.М. Свердлова, которого я знала, подошла к нему и сказала несколько слов о неотразимом впечатлении от речи В.И. В это время открылась дверь, находившаяся позади трибуны, из которой вышел Ленин, направившийся к Я.М., и Я.М., взявший меня, как маленькую девочку, за руку, подвёл меня к Ленину и, улыбаясь, сказал: «Устами младенцев глаголет истина. Это — дочь Н.О. К-Б, представитель прессы. Она только что сказала мне, в каком она восторге от Вашей речи». Глаза Ленина, которые, казалось, пронизывали вас насквозь, засветились весёлыми огоньками, и, смеясь, он сказал: «Ну, вот и голос прессы!». Он пожал мне руку, передал привет Н.О. и распрощался. Всё произошло молниеносно, буквально на ходу.

Много лет спустя я пыталась отдать себе отчёт, в чём особенности Ленина, как оратора. Мне довелось слышать много замечательных ораторов. Я не раз слышала выступления Г.В. Плеханова, от которых многие были в восторге. Но мне не нравилась его манера фракционной ораторской школы, с каденциями, эта речь мне казалась искусственной, расхолаживающей именно заученностью каждого жеста. Великолепным оратором была Клара Цеткин. Это была буря темпераментов, какой-то лавинопад, в котором аргументация уносилась бурным течением. Слушая же Ленина, вы проникались убеждением, что перед вами гениальный мастер научного предвидения. Например, в речи, посвящённой ратификации Брестского мира, столько было в нём уверенности в окончательной победе, в том, что этот «похабный мир», как называли его противники, очень скоро разлетится в пух и прах. Ленин как будто бы сумел приподнять завесу над будущим и ясно увидел то, что в действительности сбылось».

После трагической гибели мужа (октябрь 1918) Ф.А. некоторое время продолжала учебу в Воронежском государственном университете (1918‒19). ВГУ был только что образован на базе Дерптского университета, перемещённого в 1918 из Юрьева в Воронеж под угрозой немецкой интервенции. В 1920 Фаина переехала в Москву и в 1923 окончила факультет общественных наук Московского государственного университета (МГУ). После окончания МГУ преподавала историю на рабфаке им. М.Н. Покровского (1923‒24) и в Государственном педагогическом институте им. Карла Либкнехта.

В 1924‒26 Ф.А. работала научным сотрудником Института К. Маркса и Ф. Энгельса, заведовала кабинетом Г.В. Плеханова. Там познакомилась и 22 июня 1925 вышла замуж за сотрудника этого института, историка и философа Павла Соломоновича Юшкевича, бывшего меньшевика, брата известного в начале века русско-еврейского писателя-эмигранта Семена Юшкевича. Первый муж Фаины Абрамовны был старше её на 13, второй — на 26 лет.

П.С. Юшкевич (1873‒1945) был известен тем, что В.И. Ленин посвятил полемике с ним целый раздел (IV-2) своей работы «Материализм и эмпириокритицизм» (1909), озаглавленный «О том, как “эмпириосимволист” Юшкевич посмеялся над “эмпириокритиком” Черновым». В первых же строках этого раздела Ленин со свойственной ему «вежливостью» говорит: «Смешно тут прежде всего поразительное невежество г. Юшкевича. <…> Он прикрывает это невежество набором учёных слов и имен».

С 1926 по 1933 Ф.А. работала помощником академика Ф.А. Ротштейна, редактора Отдела новой и новейшей истории Запада Большой Советской Энциклопедии. В 1933‒34 она — старший научный сотрудник Института истории Коммунистической академии. В это время в журналах «Историк-марксист», «Коммунистический Интернационал», в газете «Правда» выходит целый ряд её научно-исторических работ.

В 1934‒35 читает курс по новой истории в Институте философии, литературы и истории (ИФЛИ), заведует научно-исследовательским сектором института. В 1936‒37 занимается переводами философских трудов Лейбница, К. Фишера и других авторов, публикует эти переводы в Издательстве социально-экономической литературы (Соцэкгиз).

С 1937 Фаина Абрамовна — ассистент, с 1939 — доцент, с 1944 — профессор кафедры Истории средних веков исторического факультета МГУ. Её коллеги по кафедре — Е.А. Косминский, А.И. Неусыхин, В.М. Лавровский, С.Д. Сказкин и другие выдающиеся медиевисты.

В 1939 Ф.А. защитила кандидатскую диссертацию, посвященную истории политической мысли Франции XVI века.

1946 г.

В 1941 Ф.А. Коган-Бернштейн, находясь в эвакуации в г. Кирове, работала лектором горкома партии, была доцентом кафедры истории средних веков Кировского педагогического института. В 1943 вернулась в МГУ. Развивая свою выбранную ранее научную тематику, защитила докторскую диссертацию. Оппонентами на защите выступили известные учёные: профессор МГУ А.И. Неусыхин, академик Е.В. Тарле, доктор ист. наук профессор С.Д. Сказкин. Блестящий отзыв о работах Ф.А. дал академик Е.А. Косминский.

Однако несмотря на все свои заслуги, в апреле 1949, в разгар кампании по «борьбе с космополитизмом» и с «низкопоклонством перед иностранщиной», Фаина Абрамовна была уволена из МГУ.

Рассказать об этом новом испытании, ниспосланном женщине, прошедшей через огонь, воду и медные трубы российских революций и гражданской войны, позволяет стенограмма объединённого заседания сектора истории Средних веков Института истории АН СССР и кафедры истории Средних веков МГУ 23 марта 1949 года [12].

Воспроизводить полностью весьма объемистый (69 страниц, 520 КБ) документ нет никакого смысла. Приведу без комментариев (но дословно) лишь отдельные, наиболее выразительные, фрагменты этого «научного» труда. Учёное варево так густо пропитано антисемитическим соусом, что оспаривать громогласные обвинения «патриотов» или поддерживать извинения бичуемых «Иванов, не помнящих родства» нет необходимости, всё ясно и без лишних слов.

Для интересующегося читателя: подробно материалы обсуждения осуждения, но без привязки к фамилиям отдельных выступающих, комментируются в работе историка-профессора Высшей школы экономики Ю. Зарецкого [13].

На повестке дня — вопрос о борьбе с буржуазным космополитизмом в исторической науке.

Председательствует и открывает заседание академик Е.А. Косминский — заведующий Кафедрой истории Средних веков исторического факультета МГУ, одновременно — заведующий Сектором истории Средних веков Института истории Академии наук СССР.

Е.А. КОСМИНСКИЙ.

Сегодняшнее наше собрание посвящено вопросу о борьбе с буржуазными космополитами в исторической науке. Вам известно, какое значение приобрел сейчас этот вопрос, особенно в области литературы, искусства и общественных наук, какое огромное значение этот вопрос играет в настоящее время в сфере международных отношений. Мы убедились в том, что буржуазный космополитизм успел глубоко проникнуть в некоторые отрасли нашей общественной жизни. Мы знаем также, какую опасность представляет собою это явление. Мы знаем, что под флагом космополитизма скрываются сейчас гнусные происки англо-американского, по преимуществу американского, империализма, что под флагом отказа от своей национальности, отказа от государственного суверенитета скрывается приглашение подчиниться суверенитету англо-американского капитализма.

Мы должны ответить на вопрос, действительно ли наша работа содействует воспитанию советских граждан, патриотов своей великой родины. Не проникли ли в эту работу ослабляющие, растлевающие ее моменты. Если мы такие моменты обнаружим, мы должны их без всякого стеснения, без всяких попыток замолчать, всесторонне осветить. Мы должны принять меры к тому, чтобы исправить эти ошибки, должны искать путь, по которому они должны быть изжиты.

Первое слово я предоставляю Н.А. Сидоровой.

СИДОРОВА Н.А. [секретарь партийной организации. — Прим. автора].

Советские люди — самые передовые люди нашей эпохи.

Но это не значит, что все советские люди освободились от пережитков старого. Исторические решения ЦК ВКП(б) по идеологическим вопросам и выступления партийной печати против антипатриотической группы театральных критиков — такова единая цепь мудрых указаний партии, направленных на борьбу с буржуазными пережитками в сознании людей.

«Одним из направлений идеологической «кампании», сопутствующей планам порабощения Европы, — говорил тов. Жданов на информационном совещании представителей некоторых компартий в Польше в конце сентября 1947 г., — является нападение на принцип национального суверенитета, призыв к отказу от суверенных прав народов и противопоставление им идей «всемирного правительства».

Космополитизм — это своего рода бактериологическое оружие в той «холодной» войне, которую силы международной империалистической реакции ведут против всего передового человечества.

Длительное время в системе Академии Наук СССР орудовала антипатриотическая группа Минца, Разгона[4], антипатриотическая, подрывная деятельность которой выразилась в следующем.

В срыве выпуска работ по истории советского общества, учебников, обобщающих трудов и т.д. В саботаже руководящих указаний партии и правительства по изучению важнейших проблем истории советского общества, по изданию обобщающих трудов, посвященных этим проблемам, и учебника истории советского общества. В монополизации важнейших участков исторического фронта и недопущении широкой подготовки молодых научных кадров. В подборе кадров по принципу низкопоклонства и семейственности. В создании затхлой атмосферы угодничества и нетерпимости к критике.

Каковы же формы проявления буржуазного космополитизма и буржуазного объективизма в области медиевистики? Эти формы являются следующими.

Проповедь единой мировой науки. 2. Преклонение и низкопоклонство перед буржуазной западной наукой. 3. Принижение исторической роли русского народа, русской и советской культуры. 4. Традиционализм, отрицающий принципиальное существо и значение науки советской, науки, которая зиждется на единственно научном методе марксизма-ленинизма. 5. Игнорирование принципа партийности. 6. Пренебрежительное отношение к вопросу о приоритете русской науки. 7. Идеалистические вывихи, носящие ярко выраженный космополитический характер.

И здесь в качестве фигуры, которая наиболее, как мне кажется, ярко выражает это преклонение перед западной буржуазной историографией, я хочу назвать имя А.И. Неусыхина.

Александр Иосифович, наш советский историк, с 1929 года, т. е. в течение 20 лет не выступил в печати, не выступил на ученых советах, не выступил на кафедре, словом, не выступил нигде на большом собрании с опровержением и критикой своих ошибочных, порочных взглядов. Фигура умолчания не может считаться сколько-нибудь приемлемой в наших условиях. Наш принцип, большевистский принцип, которому мы все обязаны следовать, заключается в том, что человек, совершивший ошибки и осознавший эти ошибки, должен о них говорить открыто.

Одним из ярчайших примеров принижения русской и советской медиевистики является ленинградский историк Вайнштейн, опубликовавший в 1940 году «Историографию средних веков». Имя Вайнштейна мне приходилось слышать в последнее время на некоторых партийных собраниях, на которых я бывала. В последнее время его называют родным братом Рубинштейна в смысле его методологических установок. Думаю, что эта квалификация совершенно правильная. Книга Вайнштейна является образцом космополитических идей, преклонения перед западноевропейской историографией, принижения русской историографии и нарочитого смазывания ее приоритета, является образцом полного отрицания роли марксистской советской историографии.

Должна сказать присутствующим, что в 1940 году, т. е. девять лет назад, на заседании кафедры истории средних веков ИФЛИ я выступила с очень резкой критикой книги Вайнштейна. К той критике, которую я давала тогда, (конечно, в то время такой квалификации, как пропаганда идей буржуазного космополитизма, я не давала) я вряд ли что могу прибавить.

Космополитические теории нашли место и в трудах советских историков. Назову имена двух работающих вместе с нами товарищей — В.М. Лавровского и Ф.А. Коган-Бернштейн.

Каковы причины пороков в области нашей историографии? Я позволю закончить свое вступительное слово словами тов. Жданова «В чем же все-таки корни субъективных ошибок ряда руководящих работников философского фронта? … Ответ на этот вопрос, видимо, может быть один — недостаточное уяснение основ марксизма-ленинизма и наличие остатков влияния буржуазной идеологии».

САПРЫКИН Ю.М.

Я хочу начать с характеристики работы нашей кафедры.

Кафедра, как спящая красавица заснула, и я прошу вас, Евгений Алексеевич, разбудить эту кафедру (смех).

Я знаю, как кафедра работала до войны, и сейчас она должна так работать. Нужно ее разбудить.

В Университете единственная кафедра средних веков, которая не обсудила итогов сессии Академии сельскохозяйственных наук. Кафедра не обсудила 25-летие смерти Ленина. Эти даты являются очень большими воспитательными датами.

Научная продукция кафедры, главным образом, основных работников этой кафедры, слишком мала. Научная продукция за последнее время сводится к двум докладам: докладу Ф.А. Коган-Бернштейн и докладу А.И. Неусыхина о военной демократии.

Научная, творческая работа кафедры свелась, главным образом, к этим двум докладам.

Возьмем доклад Фаины Абрамовны. Доклад строится на тех космополитических позициях, с которыми мы должны беспощадно бороться. Совершенно правильно было отмечено, что филиация идей — есть чистейший космополитизм. Фаину Абрамовну не интересует огораживание, обезземеливание крестьян в XVI в. эпохи первоначального накопления. Ее даже не интересуют те социальные условия, в которых складывались идеи Томаса Мора. Она взяла описания быта американских индейцев, которые появились в большом количестве в Европе после открытия Америки и, сравнив их с порядками Утопии, приходит к выводу, что идеи Утопии возникли под влиянием этой литературы.

Когда обсуждался доклад Фаины Абрамовны, был брошен упрек, что она ушла в своем исследовании от материального источника идеи. Она, защищаясь, писала о том, что всякий ученый вправе выбирать себе любую сторону вопроса и заниматься скрупулезно, как хочется.

Я поддерживаю высказанное здесь мнение, что у нас имеется недостаточное усвоение некоторыми работниками кафедры основ марксизма-ленинизма. На этот вопрос нужно обратить особое внимание, прежде всего, членам партии.

ПОРШНЕВ Б.Ф.

Я посвящу свое выступление характеристике буржуазного космополитизма в работах ленинградского профессора Вайнштейна.

Я был единственным рецензентом учебника «Историография средних веков». Я считаю, что я очень плохо наступал на труды проф. Вайнштейна. В частности, моя первая рецензия меня совершенно не удовлетворяет. Я бы считал ее нужным написать совсем иначе сейчас в свете политического новейшего опыта. Никаких личных отношений с проф. Вайнштейном, кроме научной борьбы, у меня нет. Так вот мне хочется сказать несколько слов об этом медиевисте.

Напомню, что проф. Вайнштейн пришел в медиевистику после того, как он потерпел жестокое поражение в качестве историка нового времени и, попросту говоря, был изгнан из советских историков нового времени. Проф. Вайнштейн зарекомендовал себя в этой области в качестве своеобразного историка Парижской коммуны, где он выбрал своей главной задачей оспаривать учение Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина о том, что Парижская коммуна была диктатурой пролетариата. В своих трудах о Парижской коммуне он развернуто, широко черпал аргументацию из сочинений французских авторов, доказывая, что Парижская Коммуна никогда не была диктатурой пролетариата, была лишь попыткой мелкобуржуазного демократического движения.

После того, как профессор Вайнштейн был лишен слова в качестве историка нового времени, он нашел тихую пристань в истории средних веков. К нашему стыду следует сказать, что не так давно считалось, что уйти в средние века — это значило найти тихую заводь, куда можно скрыться от острых вопросов и пересидеть.

Здесь профессор Вайнштейн зарекомендовал себя в основном учебником историографии средних веков, ибо известно, что в качестве редактора учебника вузовского он поставил сам себя. Он не является редактором вузовского учебника средних веков. Он был редактором издательства и самовольно ввел себя.

Теперь немножко о его работе.

Нина Александровна уже дала общую характеристику тех глав, которые посвящены истории русской медиевистики. Этот учебник является параллелью широко раскритикованного учебника Н.Л. Рубинштейна. Тут не только параллель, а и взаимодействие. Авторы, насколько мне известно, помогали друг другу писать эти два учебника. Но учебник Рубинштейна написан настоящим специалистом, который читал те книги, о которых пишет.

Глава, посвященная русским медиевистам в учебнике профессора Вайнштейна, начинается со слов: «Интересно, как западноевропейские…». Русская медиевистика трактуется в этой главе исключительно как очень яркое отражение тех течений общественной мысли, которые наблюдались на Западе.

В главе, посвященной марксистско-ленинским работам, на первом месте фигурируют труды самого проф. Вайнштейна, которые перечислены с необычайной подробностью, все, что только можно — перечислено.

Все это непонимание роли России в событиях истории XVII века проистекает из того, что проф. Вайнштейн не считал нужным изучать русские источники. Он пишет о внешней политике России преимущественно на основании иностранных источников. Он не заглядывал в архив и не изучал как следует опубликованные источники русского происхождения. Россия здесь представлена в высшей степени в косном, неприглядном виде. Патриотически звучащий тезис показать роль России в истории Европы на самом деле поворачивает на пасквиль…

Наконец, Вайнштейн не одинок. Он окружен кафедрой средних веков и, к сожалению, этот законченный космополит оказывает тлетворное влияние на своих сотрудников. Известно, что на этой кафедре укоренился дух самовосхваления, противопоставление ленинградской науки московской и всем остальным учреждениям советской науки. Я не могу не связать это с тем, что происходило недавно и среди некоторых политических ленинградских деятелей, которые шли по пути противопоставления Ленинграда, ленинградской организации как политического центра Москве. Как в капле воды, в этом нездоровом духе ленинградских медиевистов, конечно, отразилось и это политическое заболевание более крупного масштаба.

Непомерное восхваление учителей, в том числе и реакционных, является характерным стилем работы ленинградских медиевистов. Все это объясняется в значительной степени вредной деятельностью профессора Вайнштейна.

СТОКЛИЦКАЯ-ТЕРЕШКОВИЧ В.В.[5]

Все те лица, о которых здесь давали критические отзывы, присутствуют здесь, так что они могут защитить себя и ответить. Почему организаторы заседания не приняли мер к тому, чтобы вызвать Вайнштейна. Я это говорю не потому, что я являюсь сторонником и защитником учебника, — я нахожу в этом учебнике очень большие недостатки, но нужно его вызвать.

КОСМИНСКИЙ Е.А.

А его отсутствие лишает возможности говорить о нем? У нас заседание соединенное — кафедры и сектора, но не с кафедрой ленинградского университета. Вайнштейн принимал очень деятельное участие в редактировании учебника, на пользу или нет — это другое дело, но, во всяком случае, активное участие он принимал.

СТОКЛИЦКАЯ-ТЕРЕШКОВИЧ В.В.

Это очень важный вопрос, в каком смысле он принимал участие.

КОСМИНСКИЙ Е.А. Непосредственное. Он был и редактором издательства, в то же время он в непосредственной работе редакции принимал участие.

МОСИНА З.В.

Я много лет работаю в журнале и являюсь ответственным работником журнала, так что мое выступление прошу принять как самокритику.

Я остановлюсь на тех совершенно неправильных статьях, которые были в журнале. Я считаю большим пробелом в работе нашего журнала то, что мы не раскритиковали как нужно работы академика Виппера, потому что работы чужды нам по идеологии, это доподлинное смыкание с космополитизмом, это не марксистские труды, и они у нас по- настоящему не были раскритикованы. Большая работа, которую мы опубликовали в журнале «История средних веков», была последней работой Виппера, и не по вине автора, а по вине редакции оказалась беззубой.

Я считаю большой ошибкой то, что мы поместили статью Коган-Бернштейн «Трактат Ла Боэси». Совершенно правильно Нина Александровна характеризовала эту статью, в которой имеются идеалистические вывихи. Эта идеалистическая, имеющая порочные методологические положения, статья Коган-Бернштейн была опубликована в журнале «Вопросы истории».

АЛПАТОВ М.А.

Я хочу сказать о нашем отношении к Петрушевскому и в этой связи хочу упомянуть А.И. Неусыхина. Нина Александровна вспомнила его «Древних германцев».

Действительно, прошло 20 лет, человек отмалчивается. Может быть он отошел от этих позиций? Но его статья в сборнике II тома говорит обратное, что эти взгляды до сих пор он исповедует. Причем, я в этой статье хочу обратить ваше внимание на одну деталь. Александр Иосифович утверждает, что Петрушевский — учитель человечества. Как это можно назвать, как не откровенным космополитизмом. И нужно будет сказать, что с этой позицией Александр Иосифович должен будет покончить, потому что его позиция приобретает глубоко политический характер, она свидетельствует о том, что он от этих взглядов не отказался, и эта позиция имеет большой резонанс. Эта точка зрения проповедуется нашей молодежью.

Александр Иосифович очень заботливый педагог, имеет массу учеников. Когда кто-либо начинает указывать ошибки Александра Иосифовича, то довольно большая группа молодежи доходит до утверждения — знаете ли, Александр Иосифович чуть ли не мученик за науку… /Голос: «Правильно»/. Если так будет продолжаться, то к чему мы можем прийти? Так продолжаться без конца не может. Я как раз заявления Александра Иосифовича об отказе от такой позиции не слышал, а слышал другое: «Представьте себе, 20 лет не признает своих ошибок! Вот это ученый!»

Я должен сказать, что пора понять, и Александру Иосифовичу прежде всего, что так без конца продолжаться не может, что это дело политическое и в конце концов оно нетерпимо.

БЕЛКИН И.Д.

Когда здесь Нина Александровна говорит, например, относительно Неусыхина, Лавровского, Вайнштейна, она говорит об определенной концепции.

Т. е. проповедуется то, что проповедует англо-американский империализм, и нам нужно прямо сказать, что профессор Неусыхин выступает как космополит. А он является ученым историком нашей Советской страны, он должен разоружиться. Дело в том, чтобы он раскритиковал все свои двадцать лет, чтобы он сказал: я буду работать по-новому. Иначе профессор Неусыхин выступает как космополит. Иначе профессор Неусыхин не может воспитывать наше юношество, иначе он не может быть советским историком.

Здесь ставится вопрос, можем ли мы говорить относительно Вайнштейна. Дело не в личностях, я его никогда не знал, но он проводит определенную концепцию, которую мы должны квалифицировать. Завтра студент спросит: как я должен подходить? Здесь Борис Федорович достаточно говорил. Нужно взять маленький факт, где он говорит, что в основе идеологии Грановского лежат Шеллинг и Кун. Нужно дать определенную квалификацию законченного 100% космополита.

Когда мы говорим относительно Рубинштейна, говорим, что он законченный космополит, почему же когда мы говорим, что он брат Рубинштейна, не сказать, что он космополит, враг. Благодаря тому, что мы дали неправильный тон, и прения были какими-то благодушными, вспоминали о какой-то теории. Если это вредная теория, нужно ее выкорчевать.

ДОРОШЕНКО В.В.

Я должен первым долгом приветствовать боевой и наступательный дух профессора Белкина. Сегодня речь идет не об обычном теоретическом заседании, где можно трактовать всяческие вопросы, которые мы обычно на дискуссии обсуждаем, а речь идет о том, чтобы подвести красную черту под рядом тех позорных провалов, происхождение которых сводится к группе ведущих профессоров кафедры Московского государственного университета.

Я думаю, что сегодня нужно говорить не о каких-то проявлениях космополитизма, о какой-то опасности, которая издали надвигается, а надо говорить о лицах, надо говорить о космополитах в нашей среде, о самых космополитических и буржуазно-объективистских ошибках, надо о людях говорить.

Думаю, что открытое проявление космополитических, буржуазно-объективистских тенденций можно найти, если иметь в виду нашу кафедру, кафедру Университета, — в трудах и академика Косминского, и профессора Лавровского, и профессора Неусыхина, и в работах Коган-Бернштейн.

Разрешите мне преимущественно остановиться на работах двух наших старших товарищей — Евгения Алексеевича и Александра Иосифовича.

Я не согласен с проф. Белкиным, который говорил по адресу Б.Ф. Поршнева, — это вы блоху убили. Я думаю, что сегодня во всей остроте должна быть дана характеристика нашего первого стопроцентного космополита Вайнштейна …

В.В. СТОКЛИЦКАЯ-ТЕРЕШКОВИЧ

Это личный выпад. Я не люблю, когда увлекаются личными выпадами.

В.В. ДОРОШЕНКО

Я отлично понимаю Веру Вениаминовну. Вы уверены, что тут личный выпад? Тогда спросите, кто из окружающей публики будет защищать проф. Вайнштейна? Я познакомился с его книгой и всецело присоединяюсь к заявлению Б.Ф. Поршнева, что это стопроцентный космополит.

Е.А. КОСМИНСКИЙ

Вы отклонились, вы начала говорить о недоверии ко мне, прошу продолжать.

В.В. ДОРОШЕНКО

Я думаю, что тот доклад, который Александр Иосифович делал последний раз у нас на кафедре, доклад «О варварском обществе и военной демократии», грешит теми же ошибками. Главные из этих ошибок заключаются в том, что Александр Иосифович не знает ни марксизма, ни ленинизма, не знает марксистско-ленинской теории, не хочет ее применять, а там, где пытается ее применить, искажает.

СТАРОСТИН

Нина Александровна говорила, что она в 1940 году выступала против книги Вайнштейна, т.е. в 1940 году ей были ясны его ошибки. Теперь 1949 год. Неужели девять лет понадобилось для того, чтобы в конце концов понять вред этой книги и заклеймить ее публично!

Такое положение нетерпимо, и эту книгу нужно квалифицировать как вредную и не допускать ее для дальнейшего пользования, особенно студентами.

НЕУСЫХИН А.И.

Всем известно, что все на свете развивается, в том числе развиваются и ученые и, само собою разумеется, что книга, выпущенная в 1929 году не есть та книга, которую я сейчас написал бы. С этой книгой я не согласен. Если я об этом не заявлял нигде публично, как говорила Нина Александровна, это происходило просто потому, что обсуждения этой книги нигде не было. Она справедливо считалась устаревшей, и я сам таковой ее считаю. Она неправильна в 1949 году, но она была неправильна и в 1929 году. Однако везде, где я имею возможность или необходимость об этой книге говорить, я везде указываю, что я с ней не согласен. Не обходится ни одного семинара без напоминания: если вы возьмете эту книгу, имейте в виду, что из нее можно взять только фактический материал. Придите ко мне на консультацию, я вам объясню, что в ней неверно.

Кстати, эта книга не написана в 1929 году, она опубликована в 1929 году, окончена написанием в 1926 году, — три года была в издательстве, а написана она в 1923‒1924 годах. Надо учитывать, что ее писал автор, который даже не вступил еще в аспирантуру, только кончил университет, которому было 25 лет. Это не извиняет, а это кое-что объясняет. Я в это время действительно был несколько под влиянием теории Допша, которое, я считаю, давно преодолел, и это выражается в моей повседневной работе. Я, как говорила Нина Александровна и все выступавшие, выступаю перед большой аудиторией слушателей. Если бы я занимался пропагандой Допша, я бы не мог преподавать, потому что мои слушатели этим бы возмутились и я бы сам возмутился, ибо это не соответствует моим теперешним взглядам. Не обходится ни одного семинара, где бы я не подверг критике Фюстель де Куланжа и не указал, что у меня это было увлечение и увлечение кратковременное, не обоснованное. Указываю на то, что в моих работах последних, сколько бы в них ни было ошибок, все-таки, Нина Александровна, в них содержится прямое опровержение Допша.

Я не сторонник фактологии, я никогда слепо не придерживался фактов, вообще считаю, что всякий факт является для нас, руководящихся точкой зрения, (важным в той мере) какую закономерность историческую он дает возможность вскрыть, какие процессы диалектического исторического развития.

Конечно, в этом курсе может быть и ряд ошибок. Курс этот новый. Вообще никто не читал его, вообще ни в советское, ни в другое время. К тому же я не считаю себя настолько крупным специалистом, чтобы вести курс новый безошибочно. Я рядовой работник науки, вероятно, наделал ошибок здесь.

Что я могу сделать? Я переработаю свою статью с точки зрения тех указаний, которые мне даются.

Должен кратко коснуться двух выступлений: В.В. Дорошенко и т. Белкина.

Василий Васильевич, вы во многом ошибаетесь. Ошибаетесь, во-первых, в том, что я не знаю марксизма. Я честно должен сознаться, что с юного возраста я знаю Маркса. Вас не было на свете, я уже знал Маркса. Я получал из-под полы Маркса и Плеханова, тогда Плеханов был в большом ходу, и Ленина, и читал их, опасаясь, что я буду вскрыт и что меня могут исключить из гимназии.

Не знаю идеологии марксизма-ленинизма — это утверждать никак нельзя. Вы помните, и до войны и сейчас продолжаю учить тому же, чтобы вы применяли марксистско-ленинский метод на конкретном исследовании фактов. И вы очень способный ученик, вашей диссертацией я очень доволен. Вы в выгодном положении в том отношении, что вы ссылаетесь на печатные работы, а у вас печатных работ еще не было. Если бы я принял ваш метод полемики, я бы тоже сказал, что нужно конкретизировать Ленина и Сталина и давать не инструктирование, а изложение предмета с точки зрения марксизма-ленинизма.

В течение войны я не только написал две статьи против фашизма, одна, которую здесь Нина Александровна упоминала, и другая, которая напечатана в 1945 г. в Ученых записках МГУ. В этих работах я разоблачаю беспощадно фашизм. Но этого мало. В течение войны в Свердловске, Томске, Москве я читал несколько десятков, около 40, публичных лекций и о расовой теории, и о Ледовом побоище, и о гуситских войнах.

Я помню тот день, сумрачный день в Томске, когда после такого моего доклада в госпитале один из красноармейцев выступил с горячей речью, в которой он говорил: «Товарищ докладчик нас звал к борьбе, он нас вооружал, мы будем сильнее теперь, если отправимся на фронт». Человек, который так вел себя во время войны, вряд ли может быть космополитом и чем-то вроде агента англо-американского космополитизма. Вы кого-то другого видели вместо меня, к кому-то другому адресовались.

Я бы охотно принял предложение И.Д. Белкина разоружиться, если бы я был согласен с ним в том, что я вооружен как-то в духе космополитизма. Я вооружен в духе борьбы и с фашизмом немецким и англо-американским и любым другим и надеюсь, как мои скромные силы пригодились в борьбе с фашизмом немецким, они пригодятся когда-нибудь и в борьбе с фашизмом англо-американским.

Я могу сказать о себе прямо. Я могу быть человеком ошибающимся, заблуждающимся, ищущим и делать ошибки, но я не могу быть человеком нечестным. Я прошу верить тому, что я не космополит, а советский ученый и советский патриот.

/Аплодисменты/.

КОГАН-БЕРНШТЕЙН Ф.А.

Я очень коротко, в двух словах, хочу остановиться на тех критических замечаниях, которые были мне сделаны. Нина Александровна в своем большом докладе вскрыла ряд больших и серьезных ошибок в работе нашего медиевистского фронта вообще и нашей университетской кафедры в частности. В числе этих ошибок имеются и мои ошибки. И я честно и открыто признаюсь, что в моей работе, несомненно, тоже имеются серьезные ошибки.

Сегодня в качестве примера моих ошибок приводился мой доклад на кафедре, посвященный эпохе итальянского Возрождения, только одному специальному вопросу из этой эпохи, и затем моя статья «Рассуждения о добровольном рабстве» Этьена Ла Буасси. Я совершенно охотно признаю, что эта моя статья и доклад на кафедре совершенно неудавшиеся, может быть.

Я хочу еще раз повторить, что ошибки имеются у многих работников нашей кафедры, и, несомненно, я тоже не свободна от этих ошибок. Несомненно, и в указанных статьях и в других вещах имеются ошибки и у меня. Но я думаю, что вся моя повседневная работа показывает, во-первых, что я имею основание так же, как и А.И. Неусыхин, считать себя марксистом не с сегодняшнего дня. Я на этом воспитана, я на этом выросла, это органически связано с моим мышлением.

Хочу сказать, что я совершенно согласна с мнением Сергея Даниловича, который говорит о том, что мы обязаны повседневно по мере нашего роста проверять нашу литературную продукцию, нашу учебную работу. Словом, беспощадным образом раскрывать наши ошибки. Я таким же беспощадным образом готова критиковать свою работу.

КОСМИНСКИЙ Е.А.

Мне кажется, что выступления на сегодняшнем нашем собрании показали, что ошибок у нас имеется достаточно, что в нашу среду, в нашу работу прокралось немало такого, что мы не можем квалифицировать иначе, как космополитизм или хотя бы известный элемент космополитизма.

Я думаю, что за исключением очень редких единиц, никто из нас не будет отрицать того, что наша работа не всегда стояла на должной высоте, что так или иначе те или иные элементы космополитических идей, космополитического мировоззрения, космополитического влияния проникали в нашу работу.

Во всяком случае, насколько я могу, насколько я в состоянии, я постараюсь разбудить спящую красавицу, хотя, может быть, действительно сейчас она не вполне заслуживает такого названия.

Обвинение меня в плохой работе сектора и кафедры я признаю. Но я предполагаю так, что ученые, советские ученые должны признавать свои ошибки, когда им их указывают правильно. Но, с другой стороны, долг ученого, советского ученого также и возражать в том случае, когда ему его ошибки указывают неправильно. Я хочу, поэтому, кое в чем и оправдаться из того, что мне говорилось.

Некоторые из упреков меня очень больно задели и показались мне не совсем справедливыми. В частности, мне показалось — может быть, я в данном случае и ошибаюсь, — что обсуждение моей книги не велось в елейном тоне, как сказал тов. Дорошенко. Он упрекает меня в том, что очерк историографии в начале моей книги не годится, что он повторяет мои старые ошибки, и тов. Дорошенко повторяет то, что я говорил на этом заседании.

Я начал прямо с того, что подверг самой резкой критике мое историографическое введение. Мне ничего нового не сказал тов. Дорошенко, не сказал ничего нового и тем, кто был на этом заседании.

Да, я совершенно решительно утверждал и утверждаю, что историографическое введение моей книги сделано плохо, что если бы я его писал сейчас, я бы его написал совершенно иначе, и я даже подробно рассмотрел, как бы я его написал. Поэтому я это обвинение не принимаю.

Я не знаю, на чем еще основывалось выраженное недоверие ко мне тов. Дорошенко. Он заявил, что «мы вам верили». Из этого я заключил, что теперь он мне не верит.

Эта книга, несомненно, содержит много ошибок, но я хвалить свою книгу не желаю. Но кое-что в этой книге есть такого, чего вы ни в какой другой книге не найдете. А если вы не сумели рассмотреть, что в ней есть для историка Москвы, то мне говорить об этом нечего.

Товарищи, я, может быть, задержал вас самооправданием, но я думаю, что мы должны стремиться к выявлению истины и в тех случаях, когда мы не правы, сознаваться в нашей неправоте, а когда мы чувствуем себя правыми, то защищаться, потому что большая ошибка оставлять неправильное обвинение не опровергнутым.

СИДОРОВА Н.А.

Наряду с людьми, которые совершают в своих работах отдельные ошибки объективистского и космополитического характера, я показала присутствующим основные фигуры тех людей, которые заражены буржуазной идеологией космополитизма. Мне кажется, достаточно ясно я говорила об этом и в отношении Б.Т. Горянова, и в отношении А.И. Неусыхина, и в отношении Вайнштейна, и в отношении Лавровского. Я противница того, чтобы всех историков валить в одну кучу и мазать все черной краской.

Что касается того, что я не назвала Вайнштейна буржуазным космополитом, подобно тому, как квалифицируется Рубинштейн, а просто назвала его родным братом Рубинштейна, то я думала, что совершенно ясно, что я хочу этим сказать.

Горянова и Лавровского я квалифицировала как людей, выражавших порочные космополитические взгляды. Я назвала Вайнштейна автором книги, которая представляет собой «букет» космополитических идей, я назвала Неусыхина самым настоящим низкопоклонником перед буржуазной наукой, а это и есть космополитизм. Таковы были главные фигуры, которые я называла.

Мое глубокое убеждение состоит в том, что не может быть назван патриотом нашей советской родины, не может быть назван нашим советским историком тот, кто не желает овладеть марксизмом-ленинизмом. Это мое глубокое убеждение, и об этом я говорила и в докладе.

Цитаты, которые я привела, говорят о не-ленинском, о буржуазном подходе к истории, характеризуют Александра Иосифовича Неусыхина как человека, проповедовавшего в своей работе буржуазный космополитизм.

Ничего дурного я не вижу и в том, по какому руслу пошли здесь прения. По-моему здесь был целый ряд прекрасных выступлений. Все это выступали партийные и беспартийные наши работники, товарищи, которые могли поправить меня в любом выступлении.

С другой стороны, мой доклад имел целью — и это нужно совершенно ясно себе представить — начать развернутую самокритику в нашей среде. Это было, в сущности говоря, первый раз в истории нашей кафедры, в истории нашего сектора, чтобы вот так критически с трибуны выступили с наименованиями конкретных носителей буржуазных идей в среде наших историков, чтобы так в прениях выступали товарищи, как они выступали сегодня. Это первый раз за всю историю последних десяти лет, и в этом я считаю большое достижение нашего собрания.

Нам нужно было сейчас вскрыть наиболее ярких носителей буржуазной идеологии в нашей среде, и я пыталась это сделать. Упомянуть одного Вайнштейна, упомянуть одного А.И. Неусыхина было бы с моей точки зрения неверно, ибо это ориентировало бы нас на сужение той самокритики, которая может единственно вскрыть наши недостатки и, в конечном счете, привести к исправлению наших пороков. Нам надо было разбить затхлую атмосферу, которая царит в секторе и которая царит на кафедре. Я своими силами, поскольку могла, пыталась это сделать.

Несколько слов о прениях. Я с большим удовлетворением прослушала выступления некоторых наших молодых товарищей. Это были честные партийные выступления. Я могу сказать о выступлении В.В. Дорошенко. Он очень волновался, он с трудом говорил, потому что, выполняя свой партийный долг, он непосредственно выступил против своего учителя. Для этого нужно иметь гражданскую смелость, нужно иметь настоящую партийную совесть, чтобы в лицо сказать своему учителю, в чем ты с ним расходишься, и дать ту квалификацию, которую он дал А.И. Неусыхину.

Перед нами выступили Сергей Данилович Сказкин и Евгений Алексеевич Косминский. Я хочу сказать, что их патриотический долг сейчас заключается в том, чтобы выполнить для страны, для народа ту работу, которая нам нужна. Прямо непосредственно, я думаю, является таким заказом, на который должны ответить и Евгений Алексеевич и Сергей Данилович — это отповедь самым реакционным англо-американским идеям.

Наша кафедра работает неудовлетворительно, работают отдельные преподаватели, а она должна работать так, как этого требует наша родина.

И, наконец, последние два вопроса.

Первый вопрос о качественной стороне ответов товарищей, которые были затронуты в докладе и прениях. Я должна сказать, что эти ответы-оправдания, с моей точки зрения, являются абсолютно неудовлетворительными. Это совсем не то, что мы ждем от наших, перечисленных мною товарищей, В ответах, которые мы здесь слышали, пожалуй, у В.М. была больше развернута критика своих ошибок. Но ответы Александра Иосифовича и Фаины Абрамовны показывают, что эти товарищи совершенно не понимают того, что происходит, или не хотят понять. Они не понимают того, что партия ведет сейчас политическую борьбу, что эта идеология буржуазного космополитизма — это есть враждебная нам идеология, что мы будем бороться с этой идеологией и будем очищать наши ряды от всех проводников буржуазного космополитизма. Вот что нужно понять, ибо без этого очищения, без мобилизации всех наших сил, которые должны быть мобилизованы на воспитание нашего народа в духе патриотизма, без этого мы не можем выполнить своей задачи.

Вот эти ответы свидетельствуют о том, что товарищи не понимают политического характера происходящих событий, не понимают того, что нам нужно покончить со всей этой враждебной нам идеологией, что нам нужно быть истинными патриотами нашей советской родины и преодолеть, выкорчевать все то вредное, что есть у нас в исторической науке.

Завтра предстоит заседание Ученого совета. Наша общественность ждет от людей, которые являлись до сих пор проводниками буржуазного космополитизма, от Неусыхина, Горянова, Лавровского честного признания своих ошибок на публичном заседании ученого совета. Эти товарищи должны осветить и дать политическую квалификацию своей деятельности, дать развернутую критику своих взглядов.

Наконец, последний вопрос, это вопрос о позиции части присутствующего здесь студенчества. Когда Михаил Антонович совершенно правильно указал на то, что часть студенчества, часть ближайших и непосредственных учеников Александра Иосифовича считает его мучеником за науку, из среды студенчества послышался возглас: «правильно» /С места: аспирант/. Во всяком случае, из представителей университета. Я отметила это.

Еще более в неверном и вредном настроении, царящем среди части студенчества, меня убедили аплодисменты, которые последовали вслед за выступлением Александра Иосифовича. Выступление Александра Иосифовича, несмотря на великолепную форму, в которые он облекает все свои выступления, было уходом от тех вопросов, которые были поставлены ему в докладе и во время прений. Мы ждем честного признания того, что вы проводите на своих семинарах, в своих спецкурсах, в своем общем курсе. Об этом именно и надо было говорить, а не цитировать то, что вы здесь цитировали. Это не то, что мы от вас ждали.

Аплодисменты части студенчества, которые последовали после окончания выступления А.И. Неусыхина, я рассматриваю, как антипатриотическую, антипартийную манифестацию и думаю, что эта манифестация не может не привлечь внимание партийной организации института и, прежде всего, т. Удальцовой, т. Толмачева и т. Бендриковой, которые имеют непосредственное отношение к партийному бюро и к кафедре всеобщей истории.

Мне кажется, что эти аплодисменты, эти настроения говорят о совершенно недостаточной воспитательной работе среди студенчества, являются очень тяжелым признаком того, что эта работа недостаточна.

Я считаю необходимым, чтобы партийная организация обратила на это вредное, антипатриотическое настроение части студенчества самое серьезное внимание. Я полагаю, что партийная организация университета займется этим делом. Вот что я хотела сказать.

Декан исторического факультета МГУ Г.А. Новицкий в подписанной им характеристике Фаины Абрамовны наряду с положительными качествами профессора отмечал, что она «за допущенные ею отдельные ошибки объективно-идеологического характера в научной и педагогической работе подверглась критике в марте-апреле 1949 г. на открытых заседаниях Учёного совета исторического факультета МГУ. Во время этого обсуждения тов. Коган-Бернштейн признала в основном свои ошибки».

Вскоре после завершения научной «дискуссии» Евгений Алексеевич Косминский, заслуженный учёный, был освобождён от заведования кафедрой за «буржуазный объективизм». Фаина Абрамовна была уволена из МГУ и уехала в Воронеж, где в 1949‒50 преподавала в Воронежском педагогическом институте на кафедре Всеобщей истории (работала на ½ ставки).

Возвратилась в Москву Ф.А. только в 1956. До 1971 была профессором кафедры Всеобщей истории Московского историко-архивного института (МГИАИ, ныне это РГГУ — Российский государственный гуманитарный университет).

Между прочим, первый выборный директор МГИАИ профессор Е.В. Старостин, ещё будучи студентом, занимался в организованном Ф.А. кружке по западноевропейскому просвещению. Считал себя питомцем научных школ Сигурда Оттовича Шмидта и Фаины Абрамовны Коган-Бернштейн.

Главное здание Историко-архивного института на Никольской ул. в Москве

Перешла на пенсию и оставила преподавательскую деятельность Фаина Абрамовна только в 1971. При этом до последних дней жизни сотрудничала с издательством «Детская литература».

Была награждена медалями «За доблестный труд», «За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны» и др.

***

Думаю, что имя Фаины Абрамовны Коган-Бернштейн сегодня стоит вровень с именем другой выдающейся женщины — Александры Яковлевны Бруштейн. Говорю об этом не случайно, ибо соединить эти два имени между собой отчасти выпало и на мою долю.

В ноябре 2010, после опубликования работы [3], получил письмо от читательницы Марии Гельфонд, библиотекаря по профессии, исследователя творчества А.Я. Бруштейн. Её интересовал вопрос: кто из участников «якутского бунта» выведен в книге Бруштейн «Дорога уходит в даль» под именем Павла Григорьевича Розанова, учителя маленькой Сашеньки? Долго думал-гадал я на эту тему, разрабатывал разные варианты, но убедительного ответа не нашёл.

Но вот в январе 2012 ответ нашёлся. Оказывается, этот вопрос задавала Александре Яковлевне Бруштейн, опередив других её поклонников на 50 с лишним лет, не кто-нибудь, а Фаина Абрамовна! И получила тогда такой ответ.

«…Теперь по интересующему Вас вопросу. Тут я Вас немного разочарую. Мой учитель, Павел Григорьевич Розенталь (фамилии у меня в книге изменены все, кроме исторических) был бывший ссыльный, но — не был участником Якутской трагедии. Он рассказал мне (и моим родителям) эту историю не как очевидец и участник, каким он не являлся, а — с чужих слов. Но, когда мне понадобилось теперь рассказать ее советским детям, для кот. книга предназначена, я дала ему рассказать это от 1-го лица, потому что так — сильнее, ярче, больше волнует и — хочу верить! — запомнится на всю жизнь, как запомнилось когда-то мне самой. Буржуазная литература и педагогика говорят детям об их ангеле-хранителе, кот. ходит за каждым ребенком, как детектив за жуликом, ограбившим сейф, и направляет его к добру и добрым целям. Нашим детям не нужно ангела-хранителя, но я крепко уверена (всю жизнь!) что им нужно то, что мы называем «силой положительного примера», — образ, иногда исторический, иногда литературный, кот. шагает с ним по жизни, иногда, — например, у меня — до глубокой старости. Эта горсточка революционеров в Якутске, эти трое казнённых удивительных, неповторимых человека, о которых я услыхала в детстве, вероятно были со мной всегда, мне хотелось быть хоть немножко такой, как они, и, если я не совершила в жизни ничего героического, то все-таки жизнь (мне 72 года) я прожила честно и чисто — и за это спасибо им и всем тем настоящим людям, о кот. я в жизни читала, или с кот. встречалась.

Откуда я знаю так подробно (я знаю более подробно, чем написала) о Якутской трагедии? Еще с 1905 года я стала читать об этом все, что могла найти. Кроме того один из больных моего покойного мужа, Теплов, много рассказывал и подарил нам свою книгу «История Якутского протеста», где рассказано о 2-х «протестах» (сам он, насколько я помню, был участником 2-го, — более позднего — протеста). Книгу эту кто-то у нас утащил во время Вел. От. Войны, но подарил он ее нам так в 1906 или 1907 году.

<…> А. Бруштейн».

Приведенный отрывок из собственноручного письма А.Я. Бруштейн от 12 февраля 1957, найденного в архиве Российской Академии наук (РАН), впервые был опубликован в работе автора [14].

Выдающаяся женщина — Фаина (Фанни) Абрамовна Коган-Бернштейн ушла из жизни 19 августа 1976 в Москве.

Подробный список её исторических и философских монографий и статей, переводов, составленных ею предисловий и комментариев к литературным памятникам прошлого (в том числе к академическим изданиям сочинений Леонардо да Винчи, Франсуа Рабле, Мишеля Монтеня) можно найти в Интернете, а также в архиве РАН.

***

Лев, сын Матвея

Вернемся теперь к Льву Матвеевичу, сыну Матвея Львовича, внуку Натальи Осиповны и Льва Матвеевича. Как ни странно, об этом, наиболее относительно близком к нашему времени представителе рода Коганов-Бернштейнов, информации имеется совсем немного. Практически только один достоверный источник отрывочной информации — небольшая, но очень содержательная книжка Вадима Фролова [16].

Родился Лев, как уже было сказано, в Воронеже, получил имя в честь своего деда и был взят на воспитание своей бабушкой Натальей Осиповной. Усыновил его Матвей Львович в мае 1918. После гибели отца и переезда бабушки в Москву Лев, естественно, последовал за ней.

Наталья Осиповна, Лёва Коган-Бернштейн, Фаина Абрамовна

Как вспоминает Вадим Фролов, побывавший вместе со своей матерью в гостях у Н.О., в огромной пятикомнатной московской квартире жили (после 1925 года) П.С. Юшкевич, его супруга — прехорошенькая (c) Фаина Абрамовна, Наталья Осиповна, Лёва, домработница Нюра.

Лёва Коган-Бернштейн и гость из Павловска Вадим Фролов

Когда Н.О. в 1927 скончалась, возникла проблема: куда определить девятилетнего Лёву. Юшкевичам до этой проблемы дела не было (sic). Вопрос муссировался до тех пор, пока в Москву не приехала решительно настроенная Роза Исааковна Рабинович и не забрала его к себе. Так ровесники Лёва Коган-Бернштейн и Вадим, сын Розы Исааковны, стали назваными братьями. Почти родными.

Роза Исааковна — кто это? Р.И. Рабинович близко познакомилась и подружилась с Натальей Осиповной в женской тюрьме. Отбыв полтора года тюрьмы и 8 лет каторги, Р.И. была освобождена в результате Февральской революции. Работала секретарем редакции эсеровской газеты «Народ» в Нижнем Новгороде. Летом 1918 вышла из партии, больше политикой не занималась. 11 ноября 1918 родила сына Вадима.

Отец Вадима Иван Иванович Калюжный, председатель Нижегородского губкома ПСР, тоже бывший каторжник, ещё до рождения сына бежал буквально из-под расстрела, нелегально покинул и Россию, и беременную жену, и до конца жизни так и не знал о существовании Вадима на свете. Умер и похоронен в Праге в 1934. А Роза, прочитавшая сообщение в газете о том, что её муж расстрелян, через несколько лет вышла замуж за другого революционера, бывшего бессрочного каторжника Григория Никитича Фролова.

Вадим Григорьевич Фролов (1918‒1994) только в конце жизни узнал имя своего настоящего отца. Увидеть его ему не довелось.

Жили Фроловы сначала в Серпухове, с 1924 — в пригородном Павловске, который в честь Веры Слуцкой тогда назывался Слуцк, а в 1932 переехали в Ленинград, в только что построенный показательный, так называемый «Дом-коммуна» (площадь Революции, дом № 1). О нём можно говорить отдельно и много, но не будем. Петербуржцам он известен, как Дом политкаторжан, или «Дом с колоннами». Роза Исааковна и Григорий Никитич оба работали экскурсоводами в Петропавловской крепости.

Григорий Фролов, Лёва, Роза Рабинович, Вадим. Павловск, 1928

В 1935 деятельность Общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев прекратилась, а среди бывших революционеров начались чистки. Из 138 квартир «Дома с колоннами» репрессии не коснулись жителей только восьми квартир. 2 февраля 1938 Роза Исааковна в числе других была арестована и расстреляна 18 июня того же года, в числе 32 своих товарищей и товарок по несчастью. Один из пунктов обвинительного заключения по её делу гласил: «… Работая экскурсоводом в Петропавловской крепости, среди экскурсантов популяризировала террористическую работу партии эсеров»…[17]

Вадим и его отчим, как опасные ЧСИР (члены семьи изменника родины) в августе 1938 были высланы в г. Сарапул Удмуртской АССР. Лев, человек с другой фамилией и формально вообще не член семьи Фроловых-Рабинович, не пострадал. В это время он учился на математическом факультете.

Надпись на обороте: «5/II 1936 г. Слева Лев Коган-Бернштейн»

Вадим Фролов провёл в ссылке 5 лет. В 1943 добровольцем ушёл на фронт, попал на Курскую дугу. Войну закончил старшим сержантом-зенитчиком в мае 1945 в Праге, не зная, что в этом городе жил и 11 лет тому назад умер его настоящий отец, который, в свою очередь, не знал о существовании сына в России. Окончил в 1951 филологический институт ЛГУ, был «распределён» в г. Иркутск, дружил с сибирским (тогда) известным поэтом Юрием Левитанским. Когда вернулся в Ленинград, написал несколько интересных повестей, опубликованных в журналах «Юность» и «Нева», которые были переведены на многие языки мира и изданы в США, Англии и других странах. Был членом Союза писателей. Похоронен в 1994 на Волковом кладбище в Санкт-Петербурге.

Лев тоже был на фронте, служил в военно-санитарном поезде. Был серьезно контужен, долго лечился. Получил комнату, похожую по форме на пенал, в коммунальной квартире неподалеку от «Дома с колоннами». Занимался любимой математикой. Об уровне его научной работы можно судить, например, по докладу [18], прочитанному 17 апреля 1979 на семинаре Ленинградского отделения Математического института (ЛОМИ) им. В.А. Стеклова.

***

В нескольких статьях на страницах портала перед читателем прошли три поколения русско-еврейских революционеров того или иного «калибра» и близких к ним людей. Можно их почитать и возвеличивать, относиться к ним равнодушно или проклинать на всех доступных языках, но одно утверждение оспорить нельзя. Всю свою жизнь эти люди посвятили не поискам какой-либо личной выгоды, а борьбе за Власть народа — такую Власть, какой они себе её представляли, внимая талантливым сочинениям и пылким речам своих предшественников и (или) современников. Удалось ли им чего-нибудь достичь? У каждого читателя возможен собственный ответ на этот вопрос.

***

Автор сердечно благодарен семье Барановых — Алене Левинтовой, Сергею, Никите — за помощь в работе над статьёй.

Литература

Семь братьев и одна сестра.

http://berkovich-zametki.com/2009/Zametki/Nomer13/Gurevich1.php

В зубах у Зубатова (из истории политических провокаций).

http://www.berkovich-zametki.com/2010/Zametki/Nomer6/Gurevich1.php

На ледяном краю Ойкумены

http://www.berkovich-zametki.com/2010/Zametki/Nomer9/Gurevich1.php

Лев и Яков — похожие или разные?

http://berkovich-zametki.com/2015/Starina/Nomer3/Gurevich1.php

Степун Ф.А. Бывшее и несбывшееся. Т. 1. — Нью-Йорк: Издательство им. Чехова, 1956. Фигнер В. Избранные сочинения. Т. 3. После Шлиссельбурга. — М.: Всесоюзное общество политкаторжан и ссыльнопоселенцев, 1932. Бернштейн-Коган Н.О. Паппий Павлович Подбельский. В кн.: «Якутская трагедия» — М.: 1925, стр. 108‒116. Малышева С.Ю. Две казни: судьба М.Л. Коган-Бернштейна / Отечественная история. // 1994, № 3. Рабинович Ф. Тов. Коган-Бернштейн и Ц.К. партии социалистов-революционеров во время господства чехо-словаков в Самаре. В кн.: «Четыре месяца учредиловщины». Историко-литературный сборник. — Самара: Типография совнархоза № 1, 1919. Матвей Львович Коган-Бернштейн. / Сб. ст. Ю. Подбельского, К. Буревого, Н. Смирнова и А. Буки. Ст. и письма М.Л. Коган-Бернштейна. — М.: Народ, [1922]. — 112 с., 4 л. портр. Архив РАН. Фонд 1697. Опись 1. 94 д. Ед. хр. 53. О встрече с В.И.Лениным. Воспоминание, без даты, 4 л. Стенограмма объединённого заседания сектора истории средних веков института истории АН СССР и кафедры истории средних веков МГУ 23 марта 1949 года (публикация А.Н. Горяинова). / Одиссей. // 2007. М.: 2007, стр. 250–340. Зарецкий Ю. Актуальное прошлое: стенограмма собрания московских медиевистов 1949 года. Опыт медленного чтения. / Неприкосновенный запас. М.: 2009, №1 (63). Памяти Александры Яковлевны Бруштейн, или Виленский детектив. http://club.berkovich-zametki.com/?p=18918 (август 2015). Гельфонд М. Трилогия А.Я.Бруштейн «Дорога уходит в даль». Комментарий. — М.: Издательский проект «А и Б», 2018. — 208 с., ил. Фролов В.Г. Жернова. — СПб.: — Нестор-история, 2011. — 84 с., ил. Фролова Е.И. Осмысление судьбы. — СПб.: — Нестор-история, 2011. — 238 с., ил. Коган-Бернштейн Л.М. Упрощение генценовских редукций классической арифметики. / Теоретические применения методов математической логики. Записки научного семинара ЛОМИ им.В.А. Стеклова. Том 105. Л.: Наука, Лен. отд. // 1981, с. 45–52.

http://www.mathnet.ru/links/3123b982e1ad97210d332f57a7dbb3a7/znsl3398.pdf

[1] Даты XIX века приводятся по старому стилю, XX века — по новому.

[2] Эта история подробно описана, например, в работе [4].

[3] Баденское великое герцогство, в которое входил Гейдельберг, было частью тогдашней Германской империи.

[4] В ходе «борьбы с космополитизмом» И.И. Минц, И.М. Разгон, Л.И. Зубок и Н.Л. Рубинштейн, упомянутые в тексте стенограммы, были изгнаны с исторического факультета МГУ.

[5] Проф. Стоклицкая Вера Вениаминовна (1885‒1962) — жена Николая Мироновича Терешковича (см. [1] — Прим. автора).

 

Оригинал: https://s.berkovich-zametki.com/y2021/nomer1/gurevich/