1
Но как они пережидали
такие дни, такие дали,
те жены в траурных платках?
Метались? Плакали? Едва ли.
В дверных проемах застывали
с детьми грудными на руках,
в тюрьму носили передачу,
где пара теплого белья
(а третья у окошка — я…).
О, сколько поросло былья!
Они не плакали. Я плачу.
Война. Хаос. Блокадный ад.
Я прямо на глазах старею.
Молчу и двинуться не смею.
Ты поправляешь портупею,
идешь, чтоб не прийти назад.
Скажите, где вы брали силы,
когда вокруг росли могилы,
а навзничь рухнувший солдат —
он тот, единственный на свете.
…А с севера конверты эти
со штампом «Выбыл адресат»…
А те, что под окном больницы
стояли, запрокинув лица,
как будто не больница — храм,
где началось богослуженье.
И впрямь я различаю пенье.
И все мне слышится: «Терпенье».
Я много за него отдам.
…На Волге, на Неве, на Каме,
колени обхватив руками,
и до скончанья века так.
За окнами до жути звездно.
И я учусь, пока не поздно,
всю волю соберя в кулак,
сидеть с закушенной губою…
Я день не виделась с тобою.
Всего лишь день. А дальше — как?
2
Вымыли окна, и стало светлей.
Голые ветки моих тополей
трогают небо, как руки слепца,
чтобы узнать выраженье лица.
А выраженье сегодня такое,
что захотелось тепла и покоя,
добрых известий и долгих гуляний
в улочках без очевидных названий
и бесконечных бесед ни о чем —
лишь бы идти и касаться плечом.
Эти счастливцы беспечные — мы ли?
…Мелочь, казалось бы, — окна помыли.
3
Спать одному не то что спать вдвоем:
лишен пространства спящий в одиночку.
А двое образуют окоем
и спят в пространстве собственном своем,
загадывая сына или дочку.
Я, засыпая, чувствую плечом:
биенье сердца вытянулось в строчку…
Ты спишь. И тянет на груди сорочку
души растущий без конца объем.
4
Кто сильный — пусть переиначит
весь распорядок бытия.
Мне показалось, кто-то плачет.
Прислушалась — и слышу: я.
Происходящее, похоже,
не жизни шутки и финты,
а то, что отдирают с кожей,
как госпитальные бинты,
что прежде представлялось ясным,
что можно было побороть,
а после отдирают с мясом,
как будто собственную плоть…
Поименованы заранье
растенье, существо, предмет…
И только этому названья
от века не было и нет.
УТЕШИТЕЛЬНИЦА-СИРЕНЬ
Со стола, где убрано лишнее,
наблюдала за мною весь день
удивительная, притихшая
утешительница-сирень.
С рынка, мимо вспотевшей пивной,
унесла, завернув в полотенца,
заслоняя рукой и спиной,
эту ветку с душою младенца.
А она, в повседневном бедламе,
где росла непристойно возня,
все темней наливалась слезами,
как глаза мои третьего дня.
Целый год на меня наступала
смерти неуловимая тень.
Постаревшим лицом я упала
в утешительницу-сирень.
Ветку, влажную, словно спросонья,—
так от слабости влажен больной, —
я ласкала тихонько ладонью,
а сирень наблюдала за мной,
и вдыхала мучительный воздух,
и наркоз выдыхала взамен,
и роняла лиловые звезды
с обещаньем благих перемен.
***
За моим окном тбилисский двор.
Их, похожих, в Сололаках много.
Жизнь течет прекрасно и убого:
смех, и плач, и пение, и ор.
Вот уже который век подряд
на елико мыслимом наречье,
думая, что правду говорят, —
причитают чада человечьи.
Ну а там, где пение щеглов,
правду говорят уже без слов
те, кто раньше вырвались из клеток…
Там, отодвигая провода,
средь отцветших и цветущих веток
небо приручает птичьих деток.
…Как сегодня хочется туда!
ДВА ОТРЫВКА
1
Проходной коммунальный уют.
График с очередью на уборку.
Во дворе кипятком обдают
ледяную катальную горку.
Спозаранку метет. Фонари
светят дни напролет, так как темень.
Нашу комнату девять на три
бороздят их лиловые тени.
Шкаф, кровати, растенья в горшках,
телевизор с экраном в ладошку…
Жизнь, приглядываясь исподтишка,
привыкает ко мне понемножку.
Мне исполнилось шесть в январе.
Все грядущее ни вполовину
не могу разобрать, ни вчерне
сквозь горящую в горле ангину.
Но зато очевидны вполне:
темный жар воспаленного зева,
тени в комнате, тени в окне
и Нева через арку налево.
2
Уродство притягательно. Теперь
я вижу эти окна, стены, дверь
с дистанции лет более чем в двадцать.
Я возвращаюсь к дому без конца.
Стою. Смотрю, как на глаза слепца, —
и страшно, и никак не оторваться.
Звезда взошла, качнулась и парит.
Нева младенцем чисто дышит в лица.
Я ухожу, приняв холодный вид,
чтоб горячее после прислониться.
ИЗ ЦИКЛА «ДОРОГА»
1
Нас увозит за город продрогший состав.
И попутчица нам повествует о муже,
мол, когда б не дитя, то на черта он нужен…
Наконец отогрелась и дремлет, устав.
Все, как в песне, где выкинуть слова нельзя:
на коленях — едою набитые сетки,
серебрится чело безымянной соседки,
и не рельсы уводят состав — а стезя.
За крутым поворотом кончается лес.
Разливается йодистый воздух залива.
Мы несемся под заревом вечных небес.
И соседка вздыхает во сне терпеливо.
2
Я думаю, пространство однородно,
покуда памяти связующая нить
его связует. Рига? Киев? Гродно?
Что за окном? Пространство однородно.
Темнеет. Ничего не различить.
А впрочем, полустанок различим.
И тополя, и дом, и бедный дым —
все тонет в мрачной красоте заката.
Случайная звезда горит над ним.
…Но это было где-то и когда-то.
И снова дом. И свет в окне потух.
(Запоминают не глаза, а дух.)
В купе идет дорожная беседа.
Одна из разговорчивых старух
чайком поит усталого соседа.
Важна не география, но суть.
А расстоянья — это как-нибудь.
Все главное запомнит состоянье.
Я повернулась и боюсь вздохнуть:
вдруг совместились, освещая путь,
старухи профиль и луны сиянье…
3
Дорога. Ночь. Прямая речь,
переходящая границы.
И время нервы поберечь,
да нету сил остановиться.
Лимит добра давно иссяк,
как ночь по капле иссякает,
и бесконечный товарняк
нам перспективу отсекает.
Тот, кто затеял, сам не рад.
Угрюмо смотрит проводница.
И вечное «кто виноват?»
ко брату обращает брат.
И в полутьме белеют лица.
Потертый тамбур. Долгий путь.
И ночь за окнами, что яма.
И нужно довод перегнуть,
дабы душа держалась прямо.
И только это, говорю,
и только это, может статься,
нам помогает удержаться
сей мрачной бездны на краю.
4
…но если утешенья нет
и только дождь летит на лица,
тогда откуда этот свет,
откуда этот свет родится…
НОЧНАЯ РЕПЕТИЦИЯ
По самому центру дороги,
мерцая, дурея, гремя,
чертой, подводящей итоги,
шла техника нового дня.
И площадь ночная сверкала:
там были огни зажжены —
как в школе по случаю бала —
в честь выпуска новой войны.
И мы не смогли отстраниться.
И нас увлекли за собой
угрюмые серые лица,
сплоченные общей судьбой.
Мы шли по неясным дорогам,
не зная дороги назад,
и юный солдат ненароком
нацеливал в нас автомат.
Постойте! Не надо! Куда там…
Не слышат. И жалко до слез
себя, и страну, и солдата,
и небо в пробоинах звезд.
1984 год
ЧЕРНОВИК
Отрывки из поэмы
1
Темнеет на глазах. (В рядах партера
так на глазах темнеет ежедневно.)
Ночь жмурится, как сытая пантера.
А время дышит медленно и гневно.
От встречных фар оборонясь рукою,
я шла в ночи нетвердою стопою,
я шла почти на ощупь, холодея,
не зная — что я, и не зная — где я,
готовая светиться одиноко,
как некое недремлющее око,
пульсируя зрачком и сердцем птицы,
пока природа не сомкнет ресницы…
Внезапно баней потянуло серной.
Вот и метро (тбилисское, наверно).
А мостик почему-то ленинградский.
(Круг замкнутый — не жизненный, так адский.)
А это вроде поворот Арбата.
(Сознанье сна, как явь, уже разъято.)
Я шла одна, не ощущая тела.
И страшно стало мне.
И я — взлетела.
2
Что видим мы, витая в облаках?
Да тех, кто нас носили на руках,
когда мы были маленькие дети.
Они туда ушли, где солнце светит.
И лишь за нас испытывают страх.
Чем больше мертвых у меня в роду,
тем менее меня на свете белом.
Я с ними дую в райскую дуду
и муки адские терплю в аду,
поскольку я из их души и тела.
Меня уже так много в небесах,
в сырой земле меня уже так много!
Я убываю прямо на глазах,
чтоб вынырнуть в созвездье Козерога.
Они берут меня к себе, берут.
И то, что я не там еще, а тут,
так это просто недоразуменье.
Душа высвобождается из пут
и новое свое обрящет зренье.
3
Ну а теперь поразмышляем вслух
о бытии и быте трех старух.
Они на пенсионных шесть червонцев
и внуков балуют, и даже видят солнце
средь разных неурядиц и непрух.
Они мне бабки. Им ровесник век.
Они так взяли хорошо разбег
свой жизненный еще при Николае,
что их не миновала никакая
из войн и ни одна из прочих бед.
Я разделяю скромный их обед,
а также дни рожденья и поминки,
еще — особой белизны простынки,
которых в целом мире чище нет.
Вот так глядят на черно-белый свет
двоюродные бабки и родная.
(О, я предвижу день, когда, рыдая…)
Раз, верно, пятый перешит жакет
из довоенной ткани затрапезной.
И в этой самой выдержке железной
всей жизни заключается сюжет.
В своей малокалиберной квартире,
где совмещенный с ванной туалет,
живут, как говорят, не зная бед
(непережитых). И, «Сегодня в мире»
внимательно прослушав перед сном,
заснуть не могут допоздна потом.
…Когда прощаюсь, в коридоре стоя,
со мною начинается такое,
что мне самой, наверно, легче — в гроб.
Целую руки, седину и лоб.
И сохраняю видимость покоя.
И, слишком крепко бабок обнимая,
вид делаю, что я не понимаю,
что это, может статься, навсегда.
Который день, который год прощаюсь.
За них, как за соломинку, цепляюсь.
Как будто бы не им, а мне — туда.
***
Я знаю: эту муж обманет,
и дочь с ней будет холодна.
Она качнется и отпрянет,
и не оправится она.
А этот — только мне и нужен,
когда, продрогший и больной,
опять идет в ночную стужу
и ежится один в пивной.
Мала для них любая помощь.
Переменясь в лице, они
опять уйдут в себя, и в полночь,
и в неподвижные огни.
У них не в правилах спасаться.
Судьбу не обойти ни в чем.
Но можно с ними оставаться
к плечу плечом, к плечу плечом.
* * *
Оглушая снотворным сознанье,
забывается сном человек.
Но — иному подвластные знанью —
слезы сами текут из-под век.
Что же вызрело в нем, наболело,
что скопилось за тысячи лет,
мироздание плачем задело,
изменяя орбиты планет.
Кто же там на пронзительной ноте
все стенает в горячей глуши:
то ль душа, не спросившись у плоти,
то ли плоть, не спросясь у души.
Что се — жизнь или смерть, — непостижно.
Что он видит, что слышит кругом —
и к подушке припав неподвижно,
и летя в измеренье другом.
…Иисуса просила Мария,
чтобы брата Он ей воскресил.
И пока сомневались другие
в том, что выше, казалось бы, сил,
Он над Лазарем мертвым нагнулся,
повелительно руку воздел…
Но, увидев слезу, содрогнулся.
И о чуде Своем пожалел.
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer4/nsokolovskaja/
