Памяти Е.Ф. Бокуновской
Известно, что вода меняет цвет, отражая небо или окружающий ландшафт, но откуда берёт оттенки ночь? Почему холодной зимой ночь серебристая даже в бесснежных краях, а летом на юге всегда фиолетовая? Перед рассветом после затяжного дождя она дарит людям немного розового, но если дождь намерен вернуться, розовое быстро исчезнет, уступая место гранитно-серому. А вообще с годами понимаешь, что в жизни ничего не остаётся, кроме этих удивительных оттенков, затейливых форм, поверхностей и рельефов: изгиб ветки, очертание горной гряды, полоса заката…
Ночью в дороге несколько раз менялся свет. Сейчас он был, пожалуй, зеленоват…
Экскурсионный автобус русскоязычного турагентства ехал из Франкфурта в Нормандию. В больших городах южной Германии он останавливался и добирал пассажиров. Очередные новоприбывшие шумно выясняли где чьё место, долго пристраивали ручную кладь, и наконец рассевшись, доставали промасленные пакеты с провиантом. От Франкфурта до Баден-Бадена в салоне автобуса витали ароматы редиски и котлет с чесноком.
— И я бы съел котлету, — задумчиво изрёк Муж, — но у тебя, вроде, ничего с собой?
— Не расстраивайся, мы купим сандвичи на заправке и выпьем там кофе.
— Терпеть не могу холодные сандвичи на заправке.
Что можно на это возразить? Женя молча глядела в окно и пыталась понять, какого цвета ночь.
— «Баба»…
— «Шестёрка»…
— «Вольтанутый»…
— «Шеф»! — на заднем ряду примостилась азартная четвёрка игроков, часа три кряду продолжались там карточные баталии.
— У, чёрт, осталась одна шваль …
Они подсели в Пфорцхайме, добавив в сложный букет автобусных запахов душок перегара и аромат недорогой воды для бритья. У этих, в отличие от других пассажиров, ручной клади было немного: у каждого по лёгкому рюкзачку, да ящик пива на четверых. И задний ряд не вызвал никаких пререканий: их вполне устраивала перспектива расположиться там дружным коллективом.
Один из них, встретившись с Женей взглядом в проходе, широко и беззубо улыбнулся: оба резца у него отсутствовали. Спохватившись, он прикрыл рот рукой и, шепелявя, сообщил в своё оправдание:
— Да это только вот, тройку дней назад, с дружбанами… да не с этими, эти мирные…
Мужчина услужливо перехватил ящик с пивом у одного из приятелей, терпеливо ожидая, пока тот устроится в углу у окна.
К полуночи туристическая группа была окончательно укомплектована. Автобус взял курс на Францию. Насытившись, пассажиры дремали под убаюкивающий шум колёс. Среди них, одетых по-дорожному, спортивно или «лежэр», уставших и помятых, Женя выглядела «белой вороной» в лёгкой блузке цвета топлёных сливок и полотняной бежевой юбке.
Идеальный макияж, расчёсанные на пробор русые локоны связаны в аккуратный узел на затылке — длительная поездка в автобусе не повод для небрежности.
Уже лет двадцать Женя с семьёй проживала в одном из мегаполисов юго-запада Германии. Она была музыкантом, преподавала по классу фортепиано сразу в двух музыкальных школах, готовила учеников в консерваторию, аккомпанировала. Скучать не приходилось, календарь её пестрел записями как регулярных занятий, так и всевозможных иных мероприятий, на которых требовалась её помощь.
Несколько раз в неделю она навещала родителей — они жили в двухкомнатной квартирке в тихом районе города, куда, к счастью, можно было добраться городским трамваем — Женя не водила машину.
Два-три раза в месяц ходила на абонементные концерты в филармонию, считая, что для музыканта это необходимо.
Периодически посещала в Volkshochschule курсы рисования и французского, который учила с детства и ни в коем случае не хотела забывать.
Вообще, Женя терпеть не могла бездарного проведения времени, к коему причисляла, например, сидение перед телевизором или пустопорожнее «болтание» в социальных сетях.
Вечерами, оказавшись дома, она занималась садиком вокруг их террасы. На маленьком кусочке земли удалось ей создать чудесную композицию из тростника с низкорослым канадскими клёнами, чьи красные длиннопалые листья так напоминают лапки диковинных птиц.
Помимо садика в ежевечернюю программу входила гимнастика тай-чи, маленькая чайная церемония по аюрведовским принципам и полчаса поэзии — сама стихов не писала, но любила читать и размышлять над ними.
Сначала были цели: воспитание сына, успех в профессии, преодоление «собственной гидры» — так определяла Женя лень, праздность, равнодушие. Чудовище это научилась она побеждать ещё в детстве, но у Гидры, как водится в их семействе, периодически вырастала новая голова — приходилось идти в атаку.
Вдруг — это случилось в одночасье, накануне ничего не предсказывало такой развязки — стало ясно, что все сияющие вершины покорены: тогда образовалась пустота.
Впрочем, не совсем так. Кое-что ей было всё же интересно: природа, незнакомые города, стихи: Женя благодарила судьбу за эти сокровища.
Групповые поездки она не любила. Чего стоили одни гиды, их нелепые зонтики над головами, их скучные повествования, больше похожие на статистические отчёты. Ей не хотелось бездумно плестись за толпой, не имея ни малейшей возможности оглянуться по сторонам, задержаться где интересно, заглянуть куда хочется, задуматься, отвлечься в конце концов! Дух места, казалось ей, то таинственное и едва ли досягаемое, что живёт в подворотнях и под сводами храмов, на воскресных рынках и в сонных гаванях, на крышах и под старыми деревьями у реки, этот дикарь-одиночка прячется при виде нелепого шествия.
Дух места, знала Женя, открывается тому, кто любопытен и о неизведанных уголках читает и размышляет сам, и тому ещё, кто не спешит и, помимо короткой исторической справки и пустых цифр, хочет понять, о чём думали живущие тут столетия назад, чему радовались, что видели во снах…
Она и на сей раз не поехала бы с группой, но маршрут показался интересным и у неё в голове уже зрел план походов «в одиночку», благо Муж никогда не навязывался ей в спутники, предпочитая именно групповые экскурсии, где «в кратчайшей форме тебя оповестят обо всём, что нужно знать…».
— А почему кто-то должен за тебя решать, что нужно знать?— спросила как-то Женя.
— Если хочешь, мне вообще ничего такого не нужно знать, — ответил Муж, не отводя глаз от чемпионата по волейболу. Отвлекать его праздными беседами от важной трансляции не стоило, потому Женя поспешила прекратить разговор и никогда больше к нему не возвращалась.
Да, она не стала бы ехать с группой, много лет подряд она путешествовала с Сыном. Спокойный и добродушный, мальчик поначалу послушно следовал за ней по пятам, и Женя радовалась, полагая, что в лице ребёнка имеет единомышленника, но как-то раз, оказавшись перед дилеммой с кем ехать, мальчик намекнул, что с папой было бы веселей, и Женя, не колеблясь ни минуты, отпустила его. Так же дипломатично, полунамёком, отказался он от вечернего чтения вслух. Довольно долго Женя читала ему перед сном что-нибудь из детской классики и при этом тешила себя иллюзиями, что ему интересно. В один прекрасный день сын вежливо попросил её больше не читать, он уже достаточно взрослый для этого.
В порыве энтузиазма, кажущегося ей теперь смешным, веря, что отныне он будет читать сам, кинулась она в книжный магазин и набрала замечательных детских книг.
«Но я совсем не это имел в виду, — возразил мальчик вечером того же дня, подозрительно поглядывая на стопку новых ярких изданий на своём письменном столе, — просто вечера проходят быстро и я не успеваю поиграть в «сим-сити», после уроков остаётся совсем мало времени для игры, а тут ещё чтение…».
Уже три года сын не живёт дома. Он учится в Гейдельбергском университете и снимает там вместе с подругой маленький апартамент с видом на Некар. Симпатичный юноша, спортсмен, хороший студент — Женя любит его, гордится им и понимает, что между ними лежат вселенные…
Лучше бы она поехала куда-нибудь совсем сама, она не раз уже путешествовала сама, но Муж принёс рекламу турагентства, пестрящую заманчивыми названиями: Мон Сен-Мишель, Изумрудный берег, Динан, Гранвиль, Кутансэ… Решили на сей раз поехать вместе.
О чудесной горе Сен-Мишель она слышала ещё в юности. Неподалёку оттуда, то ли в Бретани, то ли в Нормандии, проживал кумир её детских и юношеских лет граф Хруотланд, доблестный рыцарь, известный в истории как Роланд. И хотя сегодня увлечение тех лет казалось нелепым, ей хотелось побывать в тех краях.
Родилась и выросла Женя в Молдавии. Оба родителя её работали врачами на станции скорой помощи. Чтобы подольше бывать дома вместе, они брали дежурства в одни и те же дни. В раннем детстве Женя огорчалась их частым отлучкам, но потом привыкла. Она оставалась с Бабушкой, и вместе им было интересно. Бабушка заканчивала русскую женскую гимназию в Кишинёве. Когда-то, на самой заре ушедшего века, ещё до великих потрясений, коими так он изобиловал, славилась эта гимназия своей замечательной системой обучения. Для преподавания девицам отбирались педагоги с дипломами лучших европейских университетов. Помимо современных и древних языков, истории и литературы, девушки изучали очень серьёзно биологию, химию, тригонометрию, а вместе с тем всё же домоводство, причём на самом высоком научном уровне. Женя не могла забыть, как Бабушка до последнего дня с лёгкостью называла на латыни все косточки стопы, как объясняла почему возникает туман, почему образуются пузыри на лужах, отчего при злодее Нероне горел Рим и как завершилась столетняя война во Франции. А какие пироги выпекала она по старым гимназическим рецептам!
Женя могла часами слушать бабушкины рассказы о том времени, да, учителя были строги, и домашних заданий было у девиц видимо-невидимо, зато и много красивого происходило там: два раза в год, например, устраивали настоящий бал, а для этого девиц обучали танцевать мазурку и вальс. Бесспорно, русская женская гимназия той поры переняла лучшие традиции университетов для благородных девиц, вместе с тем, открытая веяниям эпохи, прогрессу в науках и быстрому развитию техники, вооружила она своих питомиц знаниями, необходимыми для века грядущего.
Впервые Евгения Фоминична появилась в их доме как бабушкина гостья. Жене было тогда лет шесть. Пожилые женщины встретились на рынке, ставшем за неимением альтернативы самым главным местом встреч и знакомств в их городе. Разговорившись, обнаружили, что заканчивали одну и ту же гимназию.
Пожалуй, нет лучшего повода для знакомства, чем школьные или студенческие годы, проведенные в стенах одной Alma mater. Порой сближают общие воспоминания юности больше, чем фактическое родство. Случайно познакомившись и разговорившись, стали навещать друг друга. Сначала были эти визиты актом вежливости, но очень скоро переросли во взаимную привязанность: они подружились.
Евгения Фоминична была дочерью богатого помещика. В сороковом году, когда в Молдавии утвердилась власть Советов, семья скоропостижно уехала в Румынию. Почему она не уехала с семьёй? На то были причины частного порядка, Евгения Фоминична предпочитала избегать разговоров на эту тему.
Она напоминала постаревшую куклу: миниатюрная, худенькая, но всё ещё подвижная, седые локоны взбиты в пышную причёску, каблучки круглый год: зимой — ботики с потёртой меховой оторочкой, летом — открытые башмачки с пуговкой-застёжкой. Относив пару положенный сезон, она отдавала её для профилактического ремонта в руки опытного сапожника, всегда одного и того же. Тот тщательно латал их, подклеивал, прибивал новые набойки, и пара готова была для эксплуатации как минимум ещё один срок.
Любимой одеждой пожилой женщины были кружевные блузки: кремовая, чёрная, бутылочно-зелёная. Евгения Фоминична носила их круглогодично. В холодное время, чтобы не замёрзнуть, она одевала меховую безрукавку под пальто.
Блузки были такими древними, что казалось, только прикоснёшься и распадутся они на множество кружевных лоскутов, такой же эфемерной казалась и сама хозяйка.
В семь лет Женю отдали учиться в музыкальную школу. В первый же год она убедилась, что занятия музыкой не приносят ей радости, а только отвлекают от любимых дел. Игры с подругами во дворе и в парке намного занимательнее скучных гамм и этюдов. Набравшись смелости, она заявила, что музыкой больше заниматься не желает.
Родители, посовещавшись с бабушкой, решили, что нужно всё же ещё один год попытаться. В помощь для домашних занятий выделили Евгению Фоминичну. Бабушкина подруга несколько лет брала уроки у известного пианиста и педагога С. и сама считалась хорошей пианисткой.
Женя была возмущена таким решением. Предполагалось, что дополнительные занятия будут проводиться два часа в неделю. Это означало ещё меньше времени для любимых дел. В канун дня, на который было назначено первое занятие, она решила вовсе не являться домой после школы.
Сначала гуляла в городском парке, но день выдался серым, накрапывал дождик — в такую погоду в парке было скучно. Ещё часа полтора она без толку слонялась по улицам. Из школы шумной гурьбой валили старшеклассники, взрослые с озабоченным видом спешили по своим делам, старушки с авоськами семенили за покупками. Происходящее на улицах было мало интересно, хотелось есть, ремешки ранца больно натирали плечи — она охотно скинула бы его куда-нибудь в кусты, однако в ранце были учебники и тетради, такой поступок был бы расценен как «из ряда вон выходящий». Женя уже очень хорошо знала, что существует некий магический ряд, из которого поступки благоразумных людей не должны «выходить вон». Поразмыслив, она решила пойти домой.
Дом стоял на тихой зелёной улице, в стороне от более шумного центра. На той улице дома все были одноэтажными. Невысокие крыши из серого шифера нависали над окнами и часто в этих просторных поднавесах селились ласточки.
Женя хорошо помнила, как удивилась, увидев издалека, что окна распахнуты. Подойдя ближе, она услышала музыку — она то лилась изящной темой, то рассыпалась в аккордах, то приостанавливалась в задумчивости, чтобы затем, с новыми силами, зазвучать вновь.
В прихожей она, постаравшись не издать ни единого лишнего звука, скинула ранец, отворила дверь гостиной, прокралась к дивану и устроилась в уголке, зачарованная. В музыкальной школе никто так красиво не играл.
— Что скажешь, Жени?— не прерывая пьесы и не оборачиваясь, спросила учительница. Как-то она догадалась, что Женя тут и слушает её.
— Я тоже хочу играть красивую музыку, но в музыкальной школе программа совсем другая, намного скучней.
— Вот как?— пожилая женщина прервала игру, встала и освободила место у пианино.
— Садись, — велела она Жене, — попробуй сыграть то, что тебе задано.
Женя совсем сконфузилась, беспомощно глянула на учительницу:
— У меня плохо получается.
— Играй как сможешь.
Медленно и довольно коряво та начала воспроизводить пьесу, выученную в прошлом учебном году. Это было нечто совсем простенькое.
— Ещё, — потребовала учительница.
— Больше я ничего не знаю.
— Играй то же самое.
Женя повторила пьесу ещё раз.
— Ещё, — настаивала Евгения Фоминична.
Женя сыграла ещё несколько раз. На пятый или шестой получилось даже довольно бойко.
— Ну вот, разыгралась и всё получилось. Однако, не пойму, что это. Как называется пьеса?— полюбопытствовала учительница.
— «Сон— дрёма».
— Сон?! Скорее, слышала я в этих строчках встречный ветер, призвав немного фантазии, можно бы узнать и морской прибой, но, помилуй, где тут сон? «Сон— дрёма» — это колыбельная. Вот представь: зимний вечер, натопленная горница в русской избе, за окошком идёт снег, кот уснул на печи, в углу дремлет над вязаньем бабушка, а молодая женщина убаюкивает младенца. Песнь её нетороплива, негромка. Один звук плавно переходит в другой, так малыш скорее уснёт. Открой-ка ноты. Видишь, тут легато, а сверху написано «протяжно и медленно». Даже такую простую пьесу можно сыграть так, чтобы слушающий понял, о чём там. Попробуй ещё, но на сей раз как колыбельную: мелодично, задушевно… Вечер, снежок за окном, сонный кот на печи…
— Видишь ли, Жени,— говорила потом Евгения Фоминична, в годы их совместных занятий она многократно это повторяла,— есть разные способы рассказывать. Музыкант рассказывает звуками. Однако, чтобы научиться этому искусству, необходимо правильно их извлекать, для этого у тебя и оттенки, и навык, и собственная фантазия. Через легато, стаккато, форте и пиано очень легко передать настроение и в музыке, и в рассказе. И с картиной так же, и со стихом, да и с людьми не иначе…
Возможно, дитя, ты не станешь музыкантом, но все дела в жизни учись делать так, как будто разучиваешь пьесу: сначала представь себе, о чём это, нарисуй мысленно образ, потом лишь дерзай — штрих за штрихом, звук за звуком, а то и слово за словом. Нельзя научиться тому, что не можешь себе представить!
Автобус мчался наперегонки с лиловыми предрассветными облаками. Полоса дороги, сонные хутора, тени проносившихся мимо деревьев исчезали в этом насыщенно-лиловом цвете эльзасского утра. Чуть позже въехали в Шампань, мимо потянулись виноградники, они казались голубыми: ранним утром ничего не может быть голубее светло-зелёного.
Уставший водитель вёл автобус к ближайшей стоянке. Очнувшись от неспокойных дорожных сновидений, копошились на своих местах пассажиры. При дневном свете Женя принялась их разглядывать. Преимущественно тут были семейные пары.
В обозримой близости оказалась колоритная группка из четырёх человек, граждане чуть старше среднего возраста, вероятнее всего, две семьи. Обе женщины топтались в проходе, беседуя с руководителем группы. Одна из них, с бёдрами, по-матрёшечьи округлыми и массивными, и крутым бюстом, активно пыталась его в чём-то убедить. Низким и выразительным контральто приводила она свои аргументы, размахивая пакетом с завтраком, скорее всего, была голодна. Подруга вторила ей голосом, как певческий— неопределимым, однако не лишённым лирико-драматических ноток. И эта была крупна на свой лад: тоненькие ножки и ручки, однако громоздкий, шарообразный корпус.
Муж первой казался мелким и малозначительным на фоне дородной супруги — тщедушен, худ, кожа на шее обвисла, нос в красную жилочку, губы синюшны. Женя видела его хорошо со своего места: всем обликом своим производил он впечатление человека, желающего спрятаться от общества. Забившись в угол у окна, крутил сигаретки из дешёвого табака и закладывал их в потрёпанный коробок «Мальборо». Периодически он отрывался от работы, встряхивал коробок, рассматривал его содержимое, любуясь делом рук своих, прикидывал, достаточно ли, и, недолго думая, извлекал очередную бумажку с клейким краем, набивал её щепоткой табака и скручивал.
Муж второй являл собой визуальный антипод приятелю: бордовые щёки, короткая шея, косая сажень в плечах. Он тоже припасался сигаретками, пыхтя и потея над каждой в отдельности.
«Стратегический запас», — доверительно сообщил он кому-то из пассажиров и хрипло хохотнул.
Жене запомнилась его футболка, вчера она хорошо её разглядела: массивный торс здоровяка украшали изображение симпатичного юноши в куртке санитара-спасателя ДРК, а с ним и убедительная запись поверху: «Мы иначе не можем».
Женщины пытались договориться с руководителем по поводу предстоящего завтрака, вопрос стоял ребром: приступать ли к трапезе уже или дождаться остановки. К соглашению прийти не удалось, пакеты, извлечённые из недр дорожных сумок, источая ароматы вчерашней редиски и котлет, оставались без применения.
— Коша-а-а, — краснощёкая женщина, сидевшая одним рядом дальше, пыталась убедить в чём-то дочь, девчушку лет пятнадцати с недобрым рысьим личиком. Девчушка игнорировала материнские призывы — уже больше часа окружающий мир сосредоточился для неё в экране мобильного телефона. Ловко бегали тонкие пальчики по клавишам: клавиша— буква, несколько клавиш— слово, улыбка или грусть— глупая примитивная рожица. Наверное, так же был отрешён от мира заколдованный Кай, собирающий из льдинок слово «вечность».
Время от времени настойчивая мама повторяла призывное «Коша-а-а», и так же упорно разбивалось оно о ледяной барьер виртуальных слов и чувств, не допускающий в свою вселенную простые, человеческие…
В этом же ряду с другой стороны сидела довольно молодая пара. Почему-то Женя решила, что они информатики-программисты. У мужчины волосы чуть длиннее обычного, у женщины — чуть короче. Оба худы, спортивны, одеты в серые спортивные курточки и серые кроссовки. Острые угловатые мордочки, голубые глазки (или, всё же, серые?)— эти двое вполне укладывались в концепцию «похожести» супругов, усиливающуюся с годами. И их Женя запомнила со вчерашнего дня: с собой минимум багажа — всего два аккуратных «Истпэка» того оттенка серого, который в нынешнем мире принято называть «серебряно-металлический». Вчера, когда автобусное общество блаженствовало над котлетами, молодые люди ели чёрный хлеб с морковкой и салатным листом.
Пара, сидящая наискосок от них, была не менее калоритна: моложавая мускулистая особа — короткие шорты, узкая рубашечка поло, белокурые локоны, небрежно разбросанные по плечам и упитанный её супруг — круглый животик, намёк на лысину, заикание — интересно, кто же он? Бедняга уже несколько раз начинал рассказывать анекдот соседям по ряду. Заикание мешало ему довести до слушателей смысл, в результате получался монолог, над которым рассказчик смеялся сам.
Портрет Тартальи дополняли солнечные очки, посаженные высоко на лысеющее темя.
Вчера вечером спортивная супруга потчевала его порцией мюсли из пластиковой коробочки.
— У нас обычно что-нибудь лёгкое на ужин, — не без чувства собственного достоинства докладывала она соседке по ряду, та для своего подготавливала серьёзную трапезу из трёх перемен.
Ночью, несколькими часами позже, когда прибыли к месту получасовой стоянки, Тарталья одним из первых выскочил из автобуса. Его супруга как раз затевала беседу с руководителем группы. Кокетливо заложив белокурый локон за ушко, переспрашивала что-то и старательно, как школьница, записывала в блокнотик.
Позже Женя увидела Тарталью за колонками с бензином. Уединившись там, он с жадностью поглощал гамбургер, купленный, вероятно, тут же, на заправке. Тарталья смутился, сообразив, что тайник его обнаружен, заискивающе глядя ей в глаза, робко попросил:
— Нне выдавайте меня, ппожалуйста, сс-супруге…
— Не выдам.
Во время утренней стоянки познакомились с парой, занимающей ряд перед ними. Всю дорогу их было больше слышно, чем видно — низко-трубный мужской голос и, тонко жужжащий, женский. Как в испорченном телефоне звучали они — каждый на своей длине волн; мужской почти не умолкал, женский включался изредка, всего на чуть-чуть.
Как должно, обладатель низко-трубного голоса был грузен, общителен и словоохотлив.
— Шо, хотим Францию оптичить?— довольно миролюбиво уточнил он.
— Как же ты оптичишь-то без Парижа? С Парижа надо было начать! — тонко-жужжаще возразила жена. В отличии от жизнерадостного супруга это было унылое, сухонькое создание. Рано состарившееся личико носило печать недовольства, подобные ей так и рождаются — без времени состарившиеся и вечно недовольные.
— Никуда от тебя Парыж твой не уйдёт,— всё так же миролюбиво прогоготал Глава семейства, — да не всё ли равно, куда? Франция — она и в Антарктиде Франция.
После ночи в дороге пассажиры отдыхали на одной из автобусных стоянок. Женя пила кофе с молоком из картонного стаканчика, купленного тут же, в бистро. Муж с наслаждением поглощал куриную ногу и холодный картофельный пирог. Эти яства соседка извлекла из просторной дорожной сумки и предложила обоим мужчинам на завтрак. Сама она ограничилась зелёным чаем из термоса — после кофе и чёрного чая, пожаловалась женщина, её мучают сердцебиения.
Автобусное общество расположилось за столиками на стоянке. В ранний утренний час тут было ещё пусто и нелюдимо.
Курильщики не спешили разделить утреннюю трапезу со своими спутницами. Вытащив из нагрудных карманов вожделенные пакетики, они угостились «стратегическим запасом» и, судя по блаженному выражению на лицах, остались довольны своей работой.
Краснощёкая мать налила дочке чаю из термоса. Но та, по-прежнему углублённая в виртуальное небытие, только щёлкала по клавишам-льдинкам.
Мышата-программисты извлеки из Истпэков ещё по куску чёрного хлеба с морковкой, а Тарталья получил на завтрак ржаные хлебцы и огурец.
«Если гордыня — грех, я великая грешница,— думала Женя, исподтишка разглядывая своих спутников,— хорошо бы сейчас в одиночку на поезде, в пустом вагоне…»
Бывшие соотечественники, встретившись, всегда найдут о чём поговорить, однако, в их компании Женя быстро начинала скучать. Да и в обществе коллег, и среди приятелей по курсам рисования она скучала. С годами её чрезмерная взыскательность к кругу общения становилась почти болезненной, но как помочь этому, она не знала.
За соседним столиком картёжники освежались «светло-пшеничным». Один из них, тот самый, без передних зубов, уже тасовал карты для утреннего поединка. Встретившись с Женей взглядом, он залихватски подмигнул ей.
— Привет, землячка!
Муж и сосед-балагур быстро нашли общий язык. Уже завтра начиналось первенство мира по футболу, и мужчины сговаривались ходить по вечерам в ближайший бар, где наверняка, сидя за кружкой пива, можно будет последить за игрой. Довольные друг другом — «отпуск можно ещё спасти» — мужчины направились обратно к автобусу.
— Всегда одно и то же, — грустно вздохнула тихоня-соседка, аккуратно складывая остатки провианта обратно в сумку, — футбол на первом месте. Они сумасшедшие, эти болельщики!
Женя, в отличие от своей собеседницы, тихо радовалась вечерним планам мужа. Это значило, что вечерами она с чистой совестью сможет гулять по окрестностям нормандского городка, предаваясь собственным мыслям.
Они уже подходили к автобусу. Соседка приостановилась, взяла Женю за локоть и внимательно посмотрела ей в глаза.
— Вы хоть не оставляйте меня. Вечерами так тоскливо одной. Давайте вместе гулять.
С ней гулять! С этой вечно недовольной особой! С её «Парижем», тоской и нелепостью!
С другой стороны, жаль беднягу, она одинока со своим балагуром и боится этого чувства, многие женщины боятся одиночества. И каждая убегает от него по-своему. Но вот Женя не собирается убегать. Она любит своё одиночество и не желает его ни с кем делить. Придётся соображать, как избавиться от назойливой спутницы.
Муж, сытый и умиротворённый, сидел уже у окна, перед ним на откидном столике — развёрнутая газета. Откуда-то из недр нижней челюсти он сосредоточенно извлекал остатки курицы — супруга его нового приятеля и о зубочистках позаботилась.
Женя заняла место у прохода.
— Влипла, землячка?— сочувственно спросил Беззубый, проходя мимо к заднему ряду. Он слышал разговор обеих женщин.
ххх
— Как она сказала? Эмоционально.. что? Не по-тя-нешь? Именно из-за таких и пропадает желание учиться!
Евгения Фоминична ловко вставила беломорину в длинный, пожелтевший от времени мундштук.
Они встретились в сквере возле центральной улицы. Женя возвращалась домой после занятий в музыкальной школе. Подходил к концу второй год обучения. Она уже хорошо усвоила, что в каждом музыкальном произведении спрятано содержание, которое можно себе представить, даже в гаммах и этюдах.
В тот день, когда Женя встретила Евгению Фоминичну в парке, её школьная учительница — особа молодая и нервная, отбирала репертуар для летних каникул. Женя попросила «Сладкую грёзу» Чайковского. Она слышала эту пьесу в исполнении старшей ученицы, музыка очаровала её, хотелось попробовать самой. Но не тут-то было, учительница всё решила по-своему, объяснив, что Женя не справится «эмоционально».
— «Сладкую грёзу» я помню, прелестная пьеса,— Евгения Фоминична выпустила струйку дыма, — однако от выбора учительницы не отклониться… Мой совет: подготовь эту пьесу «сверх» программы.
Ведь что такое программа, дитя? Это город с одинаковыми домами-коробками, без деревьев и травы, жить там можно, но до чего тоскливо! Учи программу, учи и «Сладкую грёзу», озелени свой город…
Учительница извлекла остатки папиросы из мундштука и вставила в него новую, потом долго искала в ридикюле спички, которые «только что ведь сама туда спрятала!..».
— Ты, надеюсь, представила себе это сочинение? Понимаешь, о чём оно?
Женя молчала. Не знала, что ответить. Ей просто нравилась музыка, какого-то особого содержания она в ней не усматривала.
— Эта музыка о самой первой любви. Мы начинаем влюбляться очень рано, сразу после того, как осознаём себя разумными существами. Со многими это происходит уже в возрасте пяти-шести лет. Иногда объект нашей влюблённости — ровесник, иногда взрослый человек. Ты переживала уже нечто подобное? Впрочем, я не жду ответа, любовь — это тайна, твоя собственная, не стоит её ни с кем делить.
На самом деле, уже во втором классе Женя была влюблена в одного десятиклассника. Это был несколько отрешённого вида нескладный молодой человек, всегда растрёпанный и рассеянный. На переменах он имел обыкновение оставаться в классе за партой, где читал какую-нибудь книгу, всегда толстую. Впервые Женя увидела его в собственном дворе, он пришёл навестить одноклассника, живущего по соседству. В тот самый первый раз он не произвёл на неё впечатления, влюбилась она позже.
Женя очень хорошо помнила, как это произошло. Ей пришлось заглянуть в их класс за каким-то делом к соседу. В помещении, кроме знакомого юноши в углу за задней партой, никого не было. Перед ним лежала открытая книга, вероятно, полностью захватившая его внимание.
— Олега ищу,— сообщила она, когда юноша поднял на неё глаза.
— Ах да, помню, ты соседка его, мы встречались. Но на перемене в классе остаюсь только я.
— Не скучно?
— Наоборот. Мне некогда скучать. Я ведь не просто сижу, я остаюсь тут, чтобы защитить класс от злых сарацинов. Знаешь, как моё настоящее имя? Я Роланд, верный рыцарь Карла Великого и родной его племянник.
Жене очень понравилась эта фантазия, настолько, что она увлеклась юношей не на шутку, а заодно и тем, за кого он себя выдавал.
— Роланд?— родители переглянулись в недоумении, мама пожала плечами, папа покачал головой.
— Рыцарь Роланд?— переспросила Бабушка, — слышала, раннее средневековье, меч, доспехи, быстрый конь…
— Рыцарские баллады,— уточнила Евгения Фоминична,— кто-то из этих благородных юношей совершал подвиги во имя дамы сердца, иные — во благо короля и отечества. Но вот кто из них чем прославился — не припомню…. Не тот ли это, который с королём Артуром искал священную чашу Грааля?
— По-моему, Артур со своей компанией жил раньше…— возразила Бабушка.
Через несколько дней Евгения Фоминична положила перед Женей целых две книги о рыцаре Роланде. Все трое — Женя, Бабушка и учительница пили чай на кухне. Постепенно это стало доброй традицией после занятия музыкой.
— Вот эта — старая, я нашла её в своей личной библиотеке. Смотри: тут наше семейное факсимиле. А какие гравюры чудесные — полистай её.
У Евгении Фоминичны частично сохранилась семейная библиотека. Женя слышала, как она рассказывала об этом Бабушке. В сороковом, когда семья скоропостижно уехала, тогда ещё совсем молодой женщине удалось спасти пианино, добрую половину библиотеки и кое-что из утвари. С помощью верных друзей она перевезла всё это в своё неказистое жильё с земляным полом и низкими потолками. На лучшее одинокой учительнице музыки рассчитывать не приходилось.
— Однако читать старославянский текст с «ять» сегодня сложно. В нашей городской библиотеке я нашла для тебя новое издание баллады — это уже перевод в стихах, и шрифт современный. И ещё я кое-что для тебя разузнала: в старой энциклопедии написано, что эпос о Роланде — одна из любимейших рыцарских баллад средневековья. Эту и другие баллады писали трубадуры, писали и сами же исполняли в замках на праздниках. Представь себе, Жени, праздник в средневековом замке: трапезная не весь этаж, сводчатый потолок, стены укрыты коврами и гобеленами, топится камин, горят факелы, слуги разливают вино в кубки, разносят подносы с мясом и фруктами. И без трубадура не обойдётся, он появится в группе жонглеров и менестрелей, с арфами и волынками. И может быть, флейтами, а ещё у них была скрипка с тремя струнами, названия не знаю… Итак, слово трубадуру:
Евгения Фоминична раскрыла современное издание и начала декламировать:
Король наш Карл, великий император,
Провоевал семь лет в стране испанской.
Весь этот горный край до моря занял,
Взял приступом все города и замки,
Поверг их стены и разрушил башни,
Не сдали только Сарагосу мавры…
Мда… Ну-ка пролистаем дальше…
Долиной мчит Роланд на скакуне.
Конь Вельянтиф под ним горяч и резв.
К лицу ему оружье и доспех.
Копье он держит меткое в руке,
Учительница засомневалась:
— Агрессивные, однако, господа, и король, и его верный рыцарь… Ты уверена, Жени, что хочешь про них читать?
Женя знала это уже наверняка. Читать и немедленно!
С Бабушкой у них была одна комната на двоих. Тут стоял общий шифоньер — совсем старый, ещё довоенный. Письменный стол у окна был отдан Жене в распоряжение, а за фиалками на подоконнике ухаживала Бабушка, у неё было множество сортов, разных оттенков и форм.
Напротив стола, вдоль стены, изголовьями друг к другу стояли кушетки, разделённые ночным столиком. Лампа, стоящая на нём, была им вечерней спутницей и подругой. Много лет освещала она страницы книг, которых несметное количество читали обе: каждая себе, и класса до шестого — Бабушка Жене.
Ничего лучше этих вечерних часов в её детстве не было. За толстыми стёклами очков бабушкины глаза становились больше и многозначительней. С первых мгновений чтение превращало маленькую комнату в праздничную залу со сводчатым потолком, лампу на ночном столике — в зажжённый факел, а в углах оживали тени отважных рыцарей и прекрасных дам — гостей праздника.
О рыцарях прочитали всё, что смогли найти в библиотеке. Все эти полусказочные сюжеты давали материал для бесконечных размышлений и фантазий. Вот Ланселот подрастает в замке у Феи Озера — стены его покоев обиты вьющимися водорослями, с потолка свисают гирлянды голубого лотоса и карликовых лилий, вот мчится он уже на резвом коне с королевой Гвиневрой — только что вызволил юный храбрец свою даму сердца из плена негодяя Мелеганта.
Вот юный целомудренный Галахад с лёгкостью извлекает меч из каменной глыбы: только достойному из достойных такое по силам!
Замок Камелот… Там, за знаменитым Круглым столом и собирались рыцари, там доказал своё величие Галахад, присев случайно на сидение Гибели и оставшись в живых. Именно ему суждено было найти чашу!
А мужественный благородный Персифаль, сопровождавший юношу на пути в поисках священной реликвии… Сколько опасностей пришлось им преодолеть!
За эпосом о Роланде и историями рыцарей Круглого стола последовали Айвенго, Ричард Львиное Сердце, Дон-Кихот. За книгами о рыцарях для детей и взрослых — словари и энциклопедии. «Тристана и Изольду» читали все втроём на французском, — в пятом классе, когда можно было выбрать иностранный язык, Женя без колебаний выбрала язык, на котором написаны все ранние рыцарские поэмы.
Этот видавший виды фолиант учительница тоже разыскала в анналах семейной библиотеки — нелёгкое оказалось задание — перевод старофранцузского романа, втроём корпели на кухне много месяцев подряд.
Со временем Женя стала корифеем в вопросах истории рыцарства: знала все рыцарские ордены наперечёт, легко могла объяснить, чем отличались храмовники от госпитальеров и тевтонцев, рассказать, чем те или иные жили, каков был кодекс, как сложились их судьбы в истории. О рыцарской доблести и верности прекрасной даме она даже пыталась писать стихи — постепенно у неё набралась целая тетрадка забавных детских виршей на рыцарскую тему, обильно иллюстрированных изображениями её героев. Позже, лет через десять, она уничтожит эту тетрадку, стыдясь того пыла и тех иллюзий.
При интересе к явлению рыцарства как таковому, любимцем её оставался Роланд. Возможно, потому, что он был «первым». А может, гордость его, решительность, истинно рыцарская отвага покорили детское воображение. Согласно эпосу, поручил Карл Великий Роланду защитить город от неверных сарацинов. Для сего выставил он в ронсевальском ущелье арьергард во главе с храбрым воином. Но войско Карла попало в окружение. Произошло это ночью, и Роланд, не желая тревожить покой короля, доверившего ему столь важное задание, не стал обращаться за помощью, понадеялся на собственную мощь. Ближайшие сподвижники пытались переубедить отважного безумца, уговорить его «трубить тревогу», однако Роланд стоял на своём. В ту ночь арьергард был разбит, погиб Роланд, погибли его соратники, а ведь помощь была возможна, стоило только вовремя подать знак, протрубить в рог.
— Он, по меньшей мере, странен, этот твой кумир, — пыталась внушить ей Бабушка, — чтобы не тревожить покой короля, пожертвовал войском, пожертвовал ближайшим другом, собственную жизнь поставил на карту. Это не герой, это безумец.
— Извини, дорогая, но такая самоуверенность и мне не по душе, — вторила Бабушке учительница, — тогда они считались смельчаками, сегодня, после всех войн, их тактику не одобрит ни один разумный военачальник, ни один мыслящий человек. Возвращайся в сегодняшний день, дитяНо какое там! Жене не хотелось в сегодняшний день. Ей было интересно там и тогда. Воображение рисовало бурные события тех лет и доблестных храбрецов, поднимающихся на борьбу за священную цель. Тетрадка заполнялась новыми стихами и зарисовками. Теперь её не надо было просить позаниматься музыкой. Игра на пианино казалась ей аккомпанементом ко множеству сюжетов, порождённых той эпохой: песней менестреля, призывным или предостерегающим кличем рога, мелодией трехструнной скрипки.
Буковые рощи… Сомкнутость рядов, гибкость и гладкость стволов… Широкие кроны высоко и густо — шевелюрой… Эти деревья похожи на стройных юношей, а ведь большинству уже по нескольку сот лет.
Вязы… Чаще у многочисленных рек, речушек и озёр, коими столь богат этот край, бурая кора, гладкая у молодых деревьев и бородавчатая, бороздчатая, в расщелинах у стариков, стволы — от тонких до гигантских в три обхвата, изгибистые ветви, удивительное переплетение корней, стелящихся по грунту… Из вязов рыцари, герои её юности, изготовляли древки для своих копий.
Яблоневые сады — они тянутся на десятки километров вдоль трассы.
Скалы…
За Руаном один за другим пошли города на «виль» — Годервиль, Монтэвиль, Трувиль, Довиль — каждое ностальгическим эхом звучало в памяти.
В Нормандию въехали уже после обеда, но в Гранвиль прибыли затемно, задержались в пробке. Пассажиры изнывали от долгого пути, в автобусе было душно, плохо работал кондиционер. В поисках гостиницы несколько раз проехали взад и вперёд под старым городом, возвышающимся на мысе над гаванью. Внизу на набережной было ещё оживлённо, но в переплетении ночных улиц, скудно освещённых и узких, уже не было ни души. Серые дома Гранвиля почти исчезли в ночи, только кое-где уличный фонарь высвечивал окно, витрину, фрагмент стены, защищённой шифером от бокового дождя и ветра.
Подъезд к гостинице оказался перекрыт неудачно припарковавшимся Пежо: транспортное средство-нарушитель почти всем кузовом устроилось на проезжей части. Многочисленные обходные маневры оказывались бесполезными. В конце концов, водитель предложил пассажирам выйти и разобрать багаж — до гостиницы метров пятьсот, можно пройти пешком.
Прохладная нормандская ночь после длинной дороги не манила на прогулочные туры, особенно с багажом. В салоне послышался недовольный ропот.
— Погоди, начальник,— Женя узнала голос Беззубого,— дай пять минут, мы всё уладим.
Один за другим, оставляя за собой стойкое облачко перегара, четвёрка «отважных» выскочила из своего убежища на тёмную улицу. Ошеломлённые пассажиры, прильнув к окнам, могли видеть, как ребята без особых усилий приподняли хвост Пежо и аккуратно опустили его на размеченный участок вдоль бровки. Водитель автобуса получил достаточно места для маневра.
Героев встретили аплодисментами. Проходя мимо, Беззубый наклонился к ней и едва слышно шепнул:
— Ну вот, теперь не замёрзнешь.
Небритый молодой портье, позёвывая, отворил дверь в крохотный вестибюль. Стены входного помещения были выкрашены в цвет хаки, едва различаемый под тусклым неоновым освещением. Единственным украшением тут были пожелтевшие от времени фото ландшафтов: вероятно, нормандские пейзажи, скудный свет не позволял определить точнее.
Группа туристов, уставших после полуторадневной поездки, не помещалась в этом узком пространстве. В ожидании регистрации стояли перед входом друг за дружкой в очереди, зябко кутаясь в куртки и пуловеры.
Ключ с тяжёлой деревянной грушей-привеском выдавался только по одному на комнату: придётся оставлять у портье, иначе не сбежать.
Остаток ночи Женя провела над путеводителем, размышляя, как лучше составить собственную экскурсионную программу. Первое условие: её маршрут не должен пересекаться с группой — не дай бог встретить их на пути. Увиливать от вопросов, объяснять, почему не со всеми, оправдываться… Что тут скажешь? Разве можно объяснить, почему именно в толпе одиночество чувствуется так остро? А почему, собственно? Перестаёшь слышать главного собеседника, себя самого? Проще сразу поехать куда-нибудь в другое место.
Завтра группу везут в Руан. И она поехала бы туда завтра, но лишь там велика вероятность подобной встречи. В средневековых европейских полисах, где так любят ошиваться туристы, довольно тесно — замок, соборная площадь, рыночная площадь, ратуша, несколько узких мощёных улиц с нависающими друг над другом фасадами домов. Женя любила площади и улочки средневековых полисов, но изобилие туристов… Сутолока, гам, стрекот фотоаппаратов, окрики экскурсоводов!
Толпы можно избежать, если выйти на прогулку, например, рано утром, пока все эти граждане ещё спят в своих гостиницах, далеко от Centro storico. В такое время на старых улицах проходит истинная жизнь города; первыми выходят на прогулку кошки, потом появляются усердные домохозяйки — эти спешат на рынок или метут улицы перед домами — им всегда найдётся работа; старики, пользуясь мгновениями тишины, пъют кофе на балконах и кормят голубей. Женя обожала наблюдать утреннюю жизнь старого города!
Как бы ни было, завтра, точнее, сегодня, она останется тут, в Гранвиле. Встанет пораньше, прогуляется в порт, отсюда до порта рукой подать. В Гранвиле большой порт, там можно посмотреть, как загружают морской язык и моллюсков — это, вроде, их главный бизнес. Там же, в порту, рынок морепродуктов. Зачем завтракать в гостинице? Лучше на рынке выпить кофе с молоком, наблюдая священнодействия рыбаков и торговцев.
Потом она разузнает, как доехать на катамаране до острова Шозе. На «Гранд иль», как называют ещё это единственно обжитое место на архипелаге, расположена рыбацкая деревня. Тоже интересно. Но на архипелаг — после обеда. До обеда она сходит поплавает полчасика. Прямо из порта вдоль крутого высокого берега пойдёт на пляж, это, должно быть, очень живописный и очень нормандский маршрут.
А после поднимется по навесному мосту в старый город. Наверняка Гранвиль не так пересыщен туристами. На соборной площади, возле гранитной Нотр-Дам су Тэр, расположенной прямо на кончике мыса, должно найтись кафе с террасой. Хорошо бы посидеть там с бокалом нормандского сидра и полюбоваться видом на нижний город с гаванью, и на пролив.
Если с поездкой на Шозе не получится, поедет после обеда к руинам аббатства де Амбуе.
Да, именно так, но сначала в гавань. Встать пораньше и незаметно улизнуть из гостиницы.
Уже через два часа Женя была на ногах. Как обычно, её слегка лихорадило перед выходом в новый незнакомый мир. Светало. Муж тихо посапывал, отвернувшись к стене. Ещё вчера вечером она, порядка ради, предложила ему совместную прогулку. Он не разочаровал её, наотрез отказавшись. В группе его повезут куда надо и расскажут, что надо. А потом — в ближайший бар с телевизором, сегодня важная игра.
Неброский макияж, длинные русые волосы аккуратно заколоты на затылке, льняная серая юбочка, лёгкая светлая блузка, удобные сандалии на корковой подошве. В холщовую сумку-рюкзак сложен купальник, полотенце, путеводитель по Нормандии, блокнот для зарисовок и мягкие карандаши. Женя никогда не брала с собой фотоаппарат, не любила фотографии. Самой лучшей фотографии предпочитала зарисовку. Рисовать полюбила с тех самых пор, когда герои-рыцари вдохновили её на смешные детские наброски в той самой тетрадке, уничтоженной впоследствии.
Овладев на курсах в Volkshochschule основами рисования, она уже не расставалась с блокнотом, особенно на прогулках и познавательных турах.
В последний момент сообразила, что утренние часы на этом берегу, овеваемом ветрами Ла-Манша, могут оказаться прохладными. Накинула на плечи шерстяной пуловер.
Пустой хаки-вестибюль показался в утренних сумерках милее, чем при тоскливом свете неоновой лампы. За стойкой регистрации ещё никого не было, но входная дверь оказалась отперта, а значит, путь свободен. Теперь по карте — только вперёд, до крепостной стены. Когда-то именно отсюда начинался город. Стена стоит над гаванью. Спуститься вниз — и там.
Пуловер пригодился. Внизу у воды было прохладно. Над кораблями и лодками, безмятежно раскачивающимися на антрацитовой глади, нависало туманное облако, не густое, диккенсовское, превращающее мир в загадку, а лёгкое, собирающееся ранним утром над прибрежными городами и исчезающее с окончательным наступлением дня. Женя поднялась на мол, прошла по нему вперёд, к головной части, над которой возвышался маяк. Под маяком, на просоленной скамеечке, можно было бы устроиться порисовать — оттуда хорошо обозревалось парусное судёнышко, стоящее на рейде — где такое увидишь? Однако крепчающий ветер с залива погнал её прочь, удивительно, он поднялся и окреп за какие-то несколько минут!
На рыбном рынке день уже тоже начался. Cреди рядов с дарами моря сновали работяги-гранвильцы — кто в спецовке, кто в фартуке, кто в клетчатой рубашке с закатанными рукавами. Гордые потомки скандинавских викингов, воинов Вильгельма Завоевателя, корсаров — кем были они сегодня? Рыбаками, моряками, устричными коммерсантами?
Чуть позже появились и первые домохозяйки с плетёными корзинками. Эти с чувством собственного достоинства ходили по рядам, пристально вглядывались в товар, чинно платили.
Конечно, нашлась в этой суете, чудесно пахнувшей морем, ветрами и рыбой, будочка, где продавали пиалы Кафе-о-ле и свежие круассаны. Не спеша, размышляя над прошлым этого края, любуясь рыночной сутолокой, Женя выпила горячего живительного напитка.
— Уверяю тебя,— сказала она себе,— ничего нет лучше Кафе-о-ле, выпитого в нормандской гавани, на рынке морепродуктов.
И никто не стал её в этом разуверять.
К пляжу добиралась дольше, чем предполагала. Дорога петляла то над скалами, вдоль моря, то в извилистых улочках старого города впереди и за крепостной стеной.
Тем временем туман над нижним городом разошёлся полностью. День был солнечный и свежий, с залива не переставал дуть лёгкий бриз, а чайки орали так ошалело, как будто это утро — самый лучший повод для праздника.
Две башни Казино обозначили приближение пляжной зоны. Внизу, у воды, где уже понемногу собирались отдыхающие, Женя увидела славную четвёрку с заднего ряда. Мужчины расположились у подножия утёса, прямо у ступенек, ведущих с набережной вниз к песку и воде. Рядом, в лужице между каменистыми выступами, охлаждалась внушительная батарея пивных бутылок. Избежать встречи не представлялось невозможным.
Дружная компания была поглощена игрой в карты, однако Беззубый её тут же заметил.
— Гляди, братва, землячка тут. Ты что, не поехала с остальными?
— Решила поплавать, — двусложно ответила Женя. Сначала она расстроилась, напоровшись всё-таки на «своих», потом сообразила, что это не так плохо, с ними оставит она сумку с кошельком и одеждой — не пропьют же они её за полчаса.
Ребята стерегли с полной ответственностью. Когда Женя вернулась, её потрёпанный рюкзачок гордо возлежал посерёдке, под перекрёстным наблюдением. Игра, тем временем, не прерывалась ни на минуту.
— Может, пивка?— поинтересовался Беззубый.
— Спасибо, я пиво не очень люблю.
Женя по шею укуталась в длинное полотенце и присела рядом на широкий каменистый уступ, упирающийся в песок.
— А я тут для тебя кое-кого поймал, смотри!
Беззубый приподнял кустик водорослей — под ним в песке барахталось создание сантиметров восемь в длину с волосатой спинкой. Клешнями оно активно пыталось проделать себе дорогу в песке, но Беззубый нежно брал его двумя пальцами за волосатое тельце и возвращал на место.
— Бархатный краб, — сообщил он со знанием дела, — их много в этих краях. В отлив прячутся у камней в водяных лужицах. Это волосатые агрессоры, попробуй вторгнись к ним на территорию — клешню на клешне не оставят, так ведь, старик?
Последняя фраза предназначалась для барахтающегося десятиногого.
— Отпустим его, землячка?
— Ну да, немедленно, — Женя энергично кивнула головой.
— Беги, старина, — краб удивительно живо пополз прочь от странной компании.
— А самые красивые, знаешь где? На Галапагосах. Они там красные в голубую или золотистую крапинку.
— Вы хорошо осведомлены. Занимаетесь морской биологией?
— Да нет, — Беззубый засмущался, — плавал немного. Только и всего.
С минуту помолчали. Молча сидели и остальные трое. Игра была приостановлена. Женя чувствовала, что смущает их, потому поднялась и хотела было распрощаться.
— Сейчас куда?— полюбопытствовал Беззубый.
— Вернусь в порт и попробую на катамаране на Шозэ.
— А я тут неподалёку видел автобус на Сен-Мишель. Ходит каждые тридцать минут. Не хочешь туда?
На знаменитую гору Женя сегодня не планировала. Однако автобус прямо туда и отсюда неподалёку — всё это показалось немоторизованной страннице соблазнительно. Солнце согревало, но до навязчивого полуденного зноя было далеко. Серебряные часики, извлечённые из холщовой сумки, показывали только половину десятого. Путеводитель с собой. Денег хватит.
— Пожалуй, хорошая идея. Вы не объясните мне, где остановка?
— Какая ты вежливая, землячка! Да я доведу тебя туда, одевайся, братва подождёт.
Уже через минут семь— ровно столько нужно было Жене, чтобы переодеться — Беззубый бежал по набережной. Она даже не пыталась догнать его, просто бежала следом, чтобы не потерять из виду. У цели оказались быстро. В этот момент очередной автобус на Монт-Сен-Мишель выруливал со стоянки. Женин сопровождающий выскочил на проезжую часть и перегородил дорогу.
— Стой, шеф!— закричал он,— даму возьми…
Кричал по-русски — непонятно на что рассчитывал. Однако автобус притормозил и открыл дверь.
— Не знаю даже, как вас благодарить, — Женя едва переводила дыхание, одновременно пытаясь сообразить, что лучше всего сказать в благодарность…
— Вы очень быстро бегаете.
— Ну что ты, землячка, это я так, — Беззубый опять смутился, он явно терялся, когда его хвалили, — да, ты смотри там, будь осторожна. Скала, ступеньки, мощёные улицы. Смотри, ногу не подверни…
Облачко пивного перегара догнало её, когда она уже поднималась по ступенькам.
— Он немного того, ваш спутник?— поинтересовался водитель.
— Ну что вы, он очень добрый…
— Вы, русские, понимаете доброту по-своему, несколько странно.
— Вы догадались, что мы говорим по-русски?
— Догадался бы, даже если не слышал бы разговора, мадам. Поверьте, ни один уважающий себя европеец не стал бы бросаться под отходящий автобус. Для чего? Чтобы даму свою отправить на полчаса раньше?! Француз точно не стал бы этого делать. Он придумал бы что-то поинтереснее на освободившиеся полчаса.
«А что делал бы мой, достаточно русский, муж? — думала про себя Женя, — сначала обругал бы французский общественный транспорт, потом экскурсию, на которую вообще не надо было ехать, потом, сидя со скучающим видом в тени ближайшего дерева, посетовал бы на такой вот бестолковый, неорганизованный туризм…».
Воображаемая сцена показалась такой реальной, что даже взгрустнулось на мгновение, впервые за утро.
Автобус был практически пуст в этот всё ещё ранний час. Удобно устроившись на переднем сидении, она попыталась было погрузиться в созерцание прибрежного ландшафта. Но бедняга-водитель никак не мог успокоиться. Подобно вулкану, извергнувшему мощным толчком крученый шлейф лавы, он продолжал «клокотать» вдогонку.
— Неужели за полчаса гора куда-то исчезнет?- вопрошал водитель.
Интересно, к кому обращал он свой вопрос? К встречным машинам? Они проносятся мимо, как пассажиры метро на эскалаторе, идущем в противоположную сторону, и заняты их мысли только предстоящим ужином: его надо приготовить или разогреть, и колбаса стала дороже…
Машины, идущие на обгон, слишком заняты маневром, а плетущиеся сзади — кто знает, что у них на уме?
— Исчезнем мы,— клокотал водитель,— исчезнут наши дети и внуки. Точно так же когда-то исчезали наши предки. А гора будет стоять вечность, уверяю вас, мадам.
(окончание следует)
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer4/gilichenski/
