Есть два вида юмора: один смешной, другой смешон.
Неизвестный мне автор
1. Вступление в тему. Тщетные попытки понять природу смешного
С раннего детства я пытался понять, почему мне часто бывает смешно, когда другим вовсе не смешно. Вспоминаю: мы отдыхаем в Евпатории, мне лет шесть. Хозяин рассказывает моей матери про своих сыновей: Константин — аккуратный, домовитый, спичку под ногами заметит и поднимет. А вот Владимир (тут в голосе хозяина послышалась укоризна) пройдет мимо кучи мусора и не заметит. Я засмеялся про себя: ясно, спичку подобрать гораздо легче, чем вымести целую кучу.
Бывало и наоборот: всем смешно, а мне грустно. Вот случай из той же поездки в Евпаторию. Мы с братом стали свидетелями сценки. Две девочки, наверное сестры, сидели на скамейке в сквере. Старшая предложила младшей сестре печенье — бери, мол. Та доверчиво раскрыла рот и потянулась к угощению. А ее сестра, сделав обманное движение, быстро положила печенье себе в рот. Это, возможно, был мой первый опыт наблюдения комического в реальной жизни. По крайней мере, тот, что удалось запомнить. Брат смеялся истерически. И я смеялся вместе с ним. Смеялись мы и после, когда вспоминали. В основном вспоминал брат, иногда разыгрывая эту сценку со мной. Вероятно, я и воспринял ее как комическую под влиянием брата.
Еще в студенческие годы, по-видимому, под влиянием Рабле (и книги о нем Бахтина), мне пришла мысль о том, что механизм смешного заключается в отображении одной системы на другую, как правило, более просто устроенную систему (скажем, «верх» отображается на «низ», говоря языком Бахтина). Подобные конструкции в научном обиходе называются «моделями» и широко используются для изучения свойств прототипа на его более простом и легче поддающемся анализу заместителе. Остроумное высказывание является примером «моделирования», когда «модельер» сознательно допускает при отображении или наложении двух планов некоторые искажения. Модель-шутка предлагается слушателю в неполном виде, и его задача — реконструкция недостающих звеньев, чтобы обнаружить заложенную автором циничную предпосылку или выявить абсурдность некоторой, на первый взгляд «нормальной», ситуации. Это и вызывает смех.
Я и сам пробовал придумывать остроты, следуя этой схеме. Помню одну мою скабрезную псевдораблезианскую шутку: поцелуи, как и экзамены, подразделяются на устные (в уста) и письменные (в ***). Шутка не удалась как раз потому, что в ней нет соответствия между отношением устного к письменному в первой плоскости (экзаменов) и второй (поцелуев).
Более удачный пример шутки, возникающей в результате отображения отношений, заданных в одной плоскости, на отношения в другой, — изящная шутка, приписываемая Черчиллю. Узнав о том, что Паскаль в детстве страдал головными болями, от которых избавлялся, придумывая себе задачки по геометрии, Черчилль заметил: «А я, наоборот, в детстве придумывал себе головную боль, чтобы избавиться от задачек по геометрии». В терминах шахматной нотации мой сомнительный заход с поцелуями заслуживал отметки «!??», а ход Черчилля — трех восклицательных знаков «!!!».
Тем не менее, я не оставлял надежды создать теорию всего смешного, выбрав в качестве слушателя одну доверившуюся мне девушку. Отправляясь на свидание с ней, я заранее готовил очередную порцию любимых острот — как своих, так и заимствованных, чтобы испробовать на ней их действие. К моему великому сожалению, у моей подруги, очевидно, не было чувства юмора. Я пробовал рассказывать ей шутки разных времен и народов: русские, еврейские, американские, логические, политические и, разумеется, непристойные. Результат был один и тот же: немой испуг в глазах. И вот, когда я уже был готов прекратить отношения — ведь не могу же я их продолжать, не имея серьёзных намерений, а какие серьезные намерения могут быть к особе, лишенной чувства юмора, — случилось чудо. В тот февральский вечер в воздухе вдруг повеяло весной, взмокли волосы под меховой шапкой, закапало с огромных сосулек. И вот, заглядевшись на одну махину, свившую себе гнездо на крыше магазина, мимо которого мы проходили, я вдруг потерял равновесие и, хватая руками воздух, совершил сальто. Вывеска перевернулась в моих глазах, обернувшись черной тупой болью в голове. Первое, что я услышал, очнувшись, был звонкий и радостный смех, заполнивший все пространство вокруг меня. Смеялась моя девушка, запрокинув голову в меховой шапке с ушами. Я поискал глазами свою, она отлетела довольно далеко, оголенное темя мое покоилось на ледяном бугорке, об который я и споткнулся. Было очевидно, что у моей избранницы с чувством юмора все в порядке. Я неловко поднялся с ее помощью, поднял и нахлобучил на голову кроличью шапку, стараясь не задевать ушибленное место. Свадьбу мы сыграли через месяц и с тех пор живем в мире и согласии уже 32 года. А тайна смешного все так же ускользает от меня, как почва под ногами в тот февральский вечер.
2. Не уверен — не шути
Прежде чем начать изложение моих бессистемных заметок о смешном, я решил, что следует предупредить читателя о самом главном правиле: не шутить с незнакомцами и незнакомками. А впрочем, и со знакомыми не следует шутить (особенно с теми, кто был воспитан в отличной от вашего культурной среде). Разумеется, если знакомство с ними вам дорого. В качестве иллюстрации приведу несколько примеров из жизни.
О сложностях восприятия русского юмора
Как-то довелось мне обучать русским анекдотам одну американскую девушку, с которой мы вместе работали во Всемирном банке. Она неплохо говорила по-русски и попросила научить её клёвым анекдотам — с целью, насколько я мог судить, произвести впечатление на кого-то в другой русской компании, где у нее был матримониальный интерес.
Дело было за обедом в кафетерии Всемирного банка, где за одним круглым столом собралась небольшая наша русская компания. Посыпались анекдоты. В основном, как тогда было принято, про «новых русских». Американка пыталась их воспроизвести, но совершенно не понимала, где там соль. Кто-то показал на солонку, но она и этой шутки на поняла. Тогда я решил рассказать анекдот с ясной логической подоплекой. Никакой игры слов.
Мамаша, её дочь, офицер и его солдат путешествуют в поезде в одном купе. Когда поезд заезжает в туннель и в купе становится темно, раздается звук поцелуя и сразу за ним — звук пощечины. Мать думает: «молодец дочка, не дает себя в обиду». Дочь думает: «мать такая старая, её целуют, а ей еще не нравится!». Офицер: «кто-то целуется, а меня по роже бьют». А солдат думает: «вот сейчас поезд заедет еще раз в туннель, и я опять поцелую себе руку, а офицеру дам по морде».
Рассказывая по-русски, по ходу объясняю непонятное. Хотя, мне казалось, здесь все должно быть ясно. Она заучила анекдот наизусть и несколько раз пыталась воспроизвести, осторожно продвигаясь, как канатоходец над пропастью. Каждый раз на чём-то спотыкалась под наш дружный хохот. Наиболее коварное место оказалось упрятанным в самом конце анекдота. Пройдя без единого огреха почти весь путь, она упорно говорила:
— А soldier думает: «Вот сейчас поезд еще один раз ехать в tunnel, и я опять буду бить officer морду и потом целовать свой руку».
Тогда я подумал — дура. А сейчас понимаю, что этот анекдот вовсе не столь логически безупречен, как это представлялось моему извращенному сознанию. На самом деле он содержит массу циничных предположений, которые американской девушке казались совершенно произвольными: скажем, почему дочь ревнует к матери и ни во что ее не ставит, или за что солдат хочет дать по морде офицеру? Поэтому она просто пыталась запомнить последовательность бессмысленных, с ее точки зрения, событий, ну и где-то ошибалась — все-таки чужой язык и чужая действительность. Хотя я и после 25 лет жизни в США с удовольствием врезал бы офицеру по морде. Разумеется, если безнаказанно.
Не шути с первым встречным
Сегодня я снова неудачно пошутил с незнакомкой. На сей раз это была кассирша в супермаркете. Купил спиртное, и она потребовала ID. Я показал. Она говорит — у её сына тот же день рождения, правда, на 10 лет после моего. Я поинтересовался — а что, её сын тоже выпивает? Говорит — нет, что вы, уже много лет как бросил. Тут я не удержался и пошутил:
— Знаете, вы меня убедили. Я возвращаю эту бутылку!
— Возврат товаров (customer service) находится справа от вас, — последовал стереотипный ответ.
Хотя, скорее всего, с её стороны это тоже была шутка. Надо сказать, довольно неумная, если не жестокая. Конечно, не следовало мне поднимать эту тему. Но она ведь сама первая заговорила про сына. Для русского человека это сигнал к обмену последними подробностями интимной жизни. Сам я первым в разговоры не вступаю. Впрочем, нет. Помню, как-то брал продукты саморасплатой и на бутылке виски произошла осечка. Мол, “approval needed” (требуется разрешение). Пришла дама, провела волшебной палочкой, и на табло высветилось “Approved!” (Одобрено!) Тут я не удержался: “Finally someone approves of my drinking!” (Наконец кто-то одобряет мое пьянство!) Дама посмотрела на меня взглядом марсианки.
Неловкая шутка
Нет ничего хуже, чем шутить с незнакомыми людьми, пытаясь навязать им свое представление о смешном.
Недавно я гостил на выходных у N, а вечером к нему зашел еще один гость, с женой. Оба интеллигентные люди, не чета мне. Я сидел тихо и не знал, о чем с ними говорить. Пустил пробный шар про недавний свой сон о Трампе — дескать, по его приказу меня остановил полицейский и вернул наличными все выплаченные мной за последние 15 лет штрафы за превышение скорости. Сбылась мечта реднека! Гости напряглись. То ли они были «за», то ли «против». Разговор не клеился. И тут гость, не помню в какой связи, заметил, что любит Губермана. Я, хотя и не большой любитель Губермана, обрадовался, потому что вспомнил одну его древнюю шутку о том, что у настоящего кошерного еврея в доме должно быть два туалета: один мясной, другой молочный. Я уже было открыл рот, чтобы ее рассказать, и тут с ужасом вспомнил, что гость этот и есть-таки самый кошерный еврей. Из-за него мы с N вынуждены были ездить за продуктами в специальный китайский кошерный магазин, но он от купленного нами отказался. Мол, уже поел мяса у невестки.
Так вот, осекся я, а потом не удержался и рассказал ему про два туалета. Не мог отказать себе в удовольствии. Гость скривился и сказал, что эта шутка как раз у Губермана одна из самых неудачных. Вот вам притча о юморе и моей бестактности.
Неудачные шутки
К нам в дом пришла бригада перевозчиков, приехавших в огромном фургоне. Два здоровенных бугая: один черный, другой белый, чуть повыше ростом, но поуже в плечах. У меня сразу установились с ними доверительные отношения. Я был весел и прост, объясняя понятную одному мне хитроумную систему подписи ящиков — что должно идти на первый этаж, что на второй, что в подвал, а что в гараж. Разговаривал я в основном с начальником, черным коренастым мужчиной неопределенного возраста. Его напарник тоже улыбался моим шуткам, но больше смеялся начальник. Когда он сообщил мне, что лучше платить наличными, а не карточкой (с карточки взимается процент), я сказал, что у жены, которая должна встретить их в новом доме, наличности нет, но я что-нибудь придумаю. Придумал я сложить деньги в ящик одного из шкафов, для верности наклеив снаружи ленту, чтобы ящик не выдвинулся во время транспортировки. О своей затее я сообщил начальнику: мол, деньги, само собой, получите только после благополучной разгрузки всех шкафов, потому как в один из них (тут я сделал таинственное лицо) я положил наличность. Рассказывая, я давился от смеха, вспоминая аналогичную придумку из фильма «Джентльмены удачи». Начальник и напарник тоже посмеивались, глядя на меня. Я подмигнул им — мол, смотрите не увезите мой шкафчик с деньгами в ближайший бар, адрес-то моего нового дома знаете? Адрес они знали.
Потом был еще один уморительный момент, когда, подняв вдвоем массивную тахту, они оголили пол, на котором лежали две пешки, тоже разной масти — одна черная, другая белая, — пропавшие без вести после того, как однажды я оставил на столе неоконченную партию с сыном, и наши коты принялись ее доигрывать. «Вот в этом и заключалась цель нашего переезда — найти эти две фигурки», — смеясь своей шутке, сказал я, нагибаясь за пешками. Черный и белый переглянулись — мол, барин изволил пошутить. В общем, было весело. Наконец, фургон был загружен и замкнут на засов. Вздрогнув, он вырулил на улицу и неспешно скрылся за поворотом. Я стоял на пороге и нервно провожал взглядом, как уплывает в неизвестном направлении накопленное за четверть века. Через полчаса позвонила жена — сообщить, что грузчики с фургоном уже на драйввэе. А вечером, давясь от смеха, она рассказала мне, как черный начальник говорил ей о том, какой «прекрасный и добрый человек» ее муж. «Он даже пытался пару раз с нами пошутить — правда, шутки его не очень удались (his jokes fell flat)».
Как я проявил бездушие
Когда я начал работать в большой фармацевтической компании, мой босс М. не раз ставил мне на вид, что не следует шутить с людьми при отсутствии с ними визуального контакта. Например, по телефону. Мало ли кто и что может подумать. А еще лучше, чтобы я воздерживался от шуток и при наличии визуального контакта.
Наконец, М. переводят начальствовать в другой отдел, в пределах компании. Конкретно — в здание милях в пяти от нашего. Все равно, народ переживает, когда М. объявляет об этом на внеочередном собрании. Я там физически не присутствую, поскольку в тот день «работал» из дома, и звоню.
Объявив торжественным голосом о своем переводе, М. сделал заранее рассчитанную паузу: то ли чтобы было время народу выплакаться, то ли дать возможность кому-то встать и сказать прочувствованные заготовленные слова. Тишину прервал я, тоже с заранее заготовленным:
— Раз такое дело, как насчет твоего места на парковке, могу я пока им воспользоваться?
Понятно, что просьба моя была неуместна. К тому же парковка у М. (совсем рядом с центральным входом) была именная и не могла передаваться простому смертному. Лично мне приходилось парковаться в 15 минутах ходьбы от рабочего места.
Потом М. рассказал мне, что услышав объявление о его переводе, некоторые чуть ли не рыдали. Мои слова кого-то рассмешили, а кого-то ввергли в еще большее уныние. То, что это была шутка, не понял никто. Даже М.
Виагра и водка
Я уже много лет занимаюсь в Gold’s Gym с персональным тренером по имени K. За полчаса она сгоняет с меня несколько потов. Впрочем, живот у меня странным образом не уменьшается, а наоборот, становится еще больше — вероятно потому, что придя домой, я отъедаю отобранные у меня калории. K. говорит мне, что, мол, своим животом я подрываю её репутацию. Я отвечаю, что это не страшно, её репутация пострадала бы гораздо больше, если бы в результате наших занятий вдруг начал расти живот у нее. Она улыбается, хотя, возможно, сомнительный смысл моей шутки остается ей неясен. Оно и к лучшему.
Впрочем, у нас с K. установилось взаимопонимание — все-таки уже больше года занимаемся — и сформировался общий язык. Она подкалывает меня тем, что я все время рассеян — мои руки и ноги вроде выполняют ее указания, а голова занята чем-то своим. Понятно — ведь я приезжаю в зал после работы и продолжаю по инерции думать о своих проектах. У K. есть теория, что я не вполне в себе, потому что наливаю что-то особенное в бутылочку, к которой время от времени прикладываюсь. Её стандартная шутка:
— Нужно проверить, что ты там такое пьешь из своей бутылки!
Намекает, что у меня не вода, а алкогольный напиток или что-нибудь похуже (в США для этого есть общий термин “substance”).
Как-то я пришел на занятие в выходные, но был опять рассеян и тягал гири «без души». K. говорит:
— Признайся, ты, наверное, дома что-то принял перед занятием?
— Ну да, принял что-то на букву «V».
— Ну о таких делах я ничего знать не желаю, пусть это останется между тобой и твоей женой!
— А что ты такое имеешь в виду?
— Ясное дело, виагру.
— А я — водку!
Каждый о своем…
Я подумал, что различия в так называемых «культурных матрицах» и «умолчаниях» только могила сравняет.
3. Юмор умышленный и поневоле
О сочувствии к комедианту
Ум человека, постоянно думающего, что бы такое смешное сказать, вовлечен в процесс формирования словесных комбинаций, большая часть которых отвергается разумом. Понятно, что какие-то неудачные комбинации не отбраковываются в результате случайного сбоя и выходят наружу. Поэтому человек-комедиант время от времени говорит глупые или обидные вещи, и не следует за это на него обижаться. Наоборот, комедиант заслуживает жалости. Как правило, это человек с ярко выраженным маниакально-депрессивным синдромом или просто депрессией без проблесков мании. Таковы были как ушедшие, так и ныне здравствующие знаменитейшие комедианты и юмористы: Вуди Аллен, Ларри Дэвид, Энди Кауфман, Дик Каветт и многие другие. Раздав окружающим шутки, комедиант остается наедине с собой, выжатый как половая тряпка, без единой капли смеха. Кажется, Паустовский вспоминал, как знакомый пригласил его — мол, у меня Ильф, Петров, Олеша, и Зощенко, приходи, вот будет потеха. Автор заметки прибежал, надеясь вдоволь нахохотаться, но долго не выдержал — было мрачно, как на похоронах. При своих великие юмористы не напрягались.
Юмор «для себя»
Существует давняя традиция юмора, рассчитанного на то, что непосредственный слушатель может его не оценить, обидеться, просто не понять. Кто же «приемник» такого юмора? Вероятно, сам юморист. По крайней мере, до тех пор, пока аудитория не «догонит его». Об этом — фильм Милоша Формана “Мan on the moon” про известного комика Энди Кауфмана.
В качестве примера шутки, не имеющей ясного «получателя», приведем такой случай-анекдот, якобы произошедший со знаменитым шахматистом Алехиным.
Однажды Алехин отдыхал на каком-то итальянском (или французском) курорте. Там все повально были увлечены шахматами и играли прямо на пляже. Был там и свой чемпион местного значения. Алехин предложил ему сыграть, тот снисходительно согласился и для начала дал Алехину фору — ладью (Алехина тогда мало кто знал в лицо).
Сели играть, и первую партию Алехин проиграл, несмотря на преимущество. Тут он говорит: теперь я вам дам фору ладью. Тот согласился. Эту партию уже выиграл Алехин. В третьей партии местный чемпион снова предложил фору и снова выиграл. Потом дал фору Алехин и выиграл. Так они играли весь день. Наконец, местный чемпион говорит:
— Ничего не могу понять. Когда я вам даю фору ладью — я выигрываю, когда вы мне, то вы.
— Возможно, эта штука только мешает, — невозмутимо ответил Алехин.
Понятно, что фраза «эта штука только мешает» (эффектная концовка, punch line) не могла быть по достоинству оценена тем, кому она предназначалась. Зрители, наверное, догадались, что Алехин издевается над местным чемпионом, но тоже вряд ли поняли, шутит он или говорит серьезно. Алехин-то даже не улыбнулся.
Можно сказать, что эта шутка была обращена через головы слушателей — к нам (потомкам), то есть к слушателям этой истории. К нам, знающим, кто есть кто в этой истории, и понимающим более широкий контекст. Но даже при расширении контекста, позволяющем включить нас как конечных потребителей шутки, смешно ли нам? Мне было смешно, когда я впервые услышал эту шутку. Однако понятно, что если на самом деле все так и было, и Алехин сказал, что «возможно, эта штука только мешает», то в его душе эта фраза отозвалась более резко, чем в наших, отозвалась эдаким мефистофелевским хохотком. Ведь он вложил в нее столько усилий, подготавливая почву (весь день играли).
Это пример шутки, придуманной для собственного потребления. В чем общекультурная ценность подобного юмора? Вероятно, в том, что он создает концентрат смешного, который может храниться человечеством как багаж «до востребования»; отсроченный юмор — источник питания, когда все шутники вымрут в связи с наступлением эры всеобщей политкорректности. Вопрос этот заслуживает изучения. Возможно, оно приведет к корректированию привычных схем «юморист — аудитория» в духе фрейдовских рассуждений о юморе как «трансакции», в результате которой шутник чудесным образом мобилизует или активизирует в подсознании «приемника» (то есть «другого») некий скрытый источник энергии. В данном случае «другой» является гипотетической фигурой, перенесенной в будущее.
Дональд Трамп как юморист поневоле
В День поминовения Трамп написал в своем твиттере:
Всем счастливого Дня поминовения! Те, кто пал за нашу великую страну, были бы очень счастливы и горды, если бы узнали, насколько хорошо обстоят дела сегодня. Лучшая экономическая ситуация за десятилетия, самые низкие когда-либо показатели безработицы для чернокожих, латиноамериканцев и 18-летних женщин, обновление вооруженных сил и многое другое. Nice!
Легковесный слог этого твита вызвал яростную критику, в том числе эссе на пару страниц в Atlantic, автор которого бичует Трампа, «в очередной раз продемонстрировавшего свое несоответствие занимаемому посту».
Твит Трампа заслуживает того, чтобы его написал Гомер Симпсон (то есть, его создатель, Мэтт Грейнинг). И если бы твит исходил от Симпсона, это было бы действительно смешно. На самом деле он и так кажется забавным, если отвлечься от того, что он написан президентом США. А когда вспоминаешь, что автор — Трамп, случается второй приступ смеха.
Смешной элемент тут в том, что твит обыгрывает и вскрывает абсурдность часто используемого шаблона: «Покойный (например, дедушка) был бы так рад, если бы был жив и увидел то-то и то-то (например, нашу Мэгги, окончившую колледж)».
Конечно, он был бы счастливее, если бы был жив, по сравнению с его нынешним положением покойника. Так что этот твит — тонкая пародия в стиле Симпсона, хотя непреднамеренная (как и большинство «шуток» Трампа, и, разумеется, самого Симпсона).
Расширение Трампом заигранного шаблона, теперь уже охватывающего не только «дедушку», но и всех погибших за родину, которым Трамп предлагает воскреснуть и возрадоваться сокращению числа безработных (особенно среди чернокожих, латиноамериканцев и 18-летних женщин), взрывает этот шаблон изнутри.
Все это, быть может, и не заслуживает столь навязчивого анализа, однако если нам придётся читать в Atlantic угрожающе-серьезный комментарий на нескольких страницах к каждому замечанию Гомера Симпсона, объясняющий, почему оно выявляет отсутствие сочувствия и сострадания к ближнему у его автора, наша жизнь станет невыносимо скучной.
А между тем с каждым днем жизнь в США становится если не лучше, то веселее.
Ярким примером псевдокомического таланта Трампа явились не столь давние переговоры с Путиным в Хельсинки. Там Трамп показал себя как слабый политик, но талантливый комедиант. На этом основан его успех у определенной части населения (электората). Как учил Остап Бендер Воробьянинова: «Побольше цинизма, Киса. Людям это нравится». Перед выборами Трамп открытым текстом призывал Россию вытащить на свет 30 тысяч пропавших мэйлов Хиллари. Россия так и сделала. Теперь ЦРУ укоряет — мол, зачем ты поступился национальными интересами и вступил в сговор с вероятным врагом? Тот отвечает — ладно, не нойте, я скоро увижусь с Путиным и спрошу у него напрямую. Увиделся и спросил: «Вова, это ты?» «Да нет, Дональд, зачем нам это? Впрочем, ты же сам нас об этом просил… Ну пошутил, пошутил». Поговорили еще бог знает о чем. Выходят довольные. Трамп: «Ну вот, я спросил, Вова сказал — нет, мы не брали. Так что ищите в другом месте».
По возвращении Трампа хотели чуть не линчевать, но он ловко увернулся, сообщив, что допустил оговорку. Вместо сказанной и всеми услышанной фразы «не вижу причин полагать, что это может быть Россия» он имел в виду сказать «не вижу причин полагать, что это НЕ может быть Россия». Игра с двойным отрицанием — один из приемов комедианта. Еще персонаж Аркадия Райкина говорил: «Ты не пойми меня правильно…».
Один особо настырный журналист поставил вопрос ребром: «Считаете ли вы, что Россия остается угрозой для США? Нет?» «Нет», — ответил Трамп. Теперь его призывают к ответу за это отрицание (о ляпе на встрече в Хельсинки уже забыли, во многом благодаря новому). В английском языке, как и в русском, отрицательный ответ на вопрос: «Не считаете ли вы, что…?» содержит некоторую двусмысленность: «Нет, не считаю», или «Нет, считаю». Но Трамп «сходил» иначе: дескать, его «нет» относилось к нежеланию продолжать отвечать на вопросы журналистов, а не к предыдущему вопросу о том, что Россия может представить угрозу. Разумеется, может.
Да, часть американского народа довольна Трампом. Давно не было такого шоу. Другая часть недовольна, но все привыкли к их недовольству и не обращают внимания. Ведь такие штуки Трамп выкидывал каждый день. The show must go on. Это не то, что бывало раньше, когда Билл Клинтон, скажем, соврёт, что не пробовал курить марихуану, а потом поправится, что пробовал, но не в затяг, что юридически не считается курением. Тогда подобные шутки президента лелеяли и обсасывали месяцами. Пресса скармливала их американскому народу по чайной ложке в день. В наше время президент врет каждый божий день, и по вопросам гораздо более важным, нежели курение марихуаны в школьные годы. Все же демократам, обвиняющим Трампа в превращении политики в балаган, следовало бы задуматься о том, с чьей легкой руки (и не только руки) политическая жизнь в США приобрела яркое оперение шоу-бизнеса.
Генератор Жириновского
Нормальный человек пошел на работу, а не встречать кого-то в аэропорт. <…> Ведь мы должны правильно давать оценку, своевременно. <…> Лидер оппозиции! <…> 30 лет назад ты был семиклассником и списывал контрольные по арифметике в школе своей в Марьино. Я был уже тогда кандидатом в президенты. А он лидер оппозиции. Оппозиция — может быть из идиотов, больных людей и авантюристов. Это иждивенцы, которые сидят у нас на шее <…> Вы что, не заметили, как вчера рубль опустился. <…> Поэтому с такими людьми борьбу нужно вести решительную. Это отбросы нашего общества.
Из выступления В.В. Жириновского
Популярность Жириновского (за прошедшие 30 лет!) не в последнюю очередь — результат специфического стиля его выступлений, который часто определяют как шутовской. Спора нет, Жирик — шут, который обитает в неком заколдованном пространстве между властью и народом и которому дозволяется то, за что другого могут спалить на месте — и следа не останется. Однако шуты бывают разные и шутят они по-разному. В чем своеобразие шутовства Ж. — или, выражаясь по-ученому, — его дискурса?
Главная особенность стиля Ж. — непредсказуемость. Ни слушатель, ни даже его собеседник ни за что не догадаются, какая фраза последует за предыдущей. Вероятно, Жириновского интересней всего слушать, убирая каждое второе предложение. Это еще ярче обнажит логическую несвязность его дискурса. Можно попытаться формализовать эту неоднозначность, представив Ж. как автомат, переходящий (без предупреждения) из одного режима в другой. Режимы эти можно описать набором признаков, представляющих бинарные оппозиции, а речь Ж. — как, на первый взгляд случайное, чередование:
а) пафоса и иронии;
б) общественно-политического и частно-бытового;
в) демократического и авторитарного;
г) доброжелательного и угрожающего;
д) умиротворенности и агрессивности;
е) реалистического и фантастического;
ж) наконец (минуя сомнительное «ё»), самоуничижения и бахвальства.
Этот список можно продолжать, но поддадимся соблазну оборвать его на пункте «ж». Понятно, что сама резкая смена речи по указанным признакам делает ее чрезвычайно богатой, насыщенной алогизмами, иррелевантными подробностями и отклонениями, шутками, как и глубоко личными откровениями. Поэтому Жирик — занимательный персонаж даже для высоколобых слушателей. Например, известный киевский журналист Дмитрий Гордон, человек интеллигентный, очевидно, попадает под очарование, даже магию Ж., в чем не раз признавался.
В качестве иллюстрации отмеченных признаков приведем примеры из недавнего интервью Владимира Вольфовича Дмитрию Гордону. Интервью не было выложено в ютюбе самим Д.Г. по очевидным причинам, но аудио просочилось в сеть. Жирик не дурак и догадался вовремя нажать на кнопку Record.
Следует сказать, что Гордон, прекрасно знакомый с шутовской манерой Вольфовича, все же наивно думал, что сможет его переиграть, просчитав выгоду своего собеседника, то есть полагая, что Ж. настроен в данный момент крайне антипутински и готов под этим соусом поддержать Украину. В действительности оказалось, что у Ж. совсем иная повестка. Украину он, как и раньше, ругает и предрекает, что бóльшая ее часть в недалеком будущем заслуженно отойдет к России.
Казалось бы, столько раз мы слышали, как Ж. самым естественным образом переходит от критики ущемлений демократии в России (в частности, отсутствия честных выборов и прозрачности) к наиболее крайним проявлениям государственного шовинизма, вплоть до военных угроз в адрес демократических стран Европы, затем тут же обращаясь в ожесточенного обличителя сталинского режима, далее немедленно призывая подвергнуть репрессиям лидера демократической оппозиции России Навального, и заканчивает речь поучительным примером правильного обращения со своей бывшей тещей («я ей говорю: молчи, дура, когда мужчина говорит!»). И вот Гордон все же приглашает Ж. на интервью, рассчитывая, что тот будет плясать под гордонову дуду.
Наиболее живописный момент в дискуссии с Гордоном произошел, когда Ж., переходя с серьёзного тона на шутливо-миролюбивый, советует Д.Г. немедленно укладывать чемодан (если он у него есть) и ехать в Москву. Там его встретят на Киевском вокзале и предоставят жилье и посильную работу. Могут организовать и ознакомительную поездку в Сибирь (переходя с шутливого на угрожающе-серьезный тон): места красивейшие, а холод такой, что «птица замерзает в полете и камнем падает на землю».
Эта художественная фраза поставила точку ожиданиям Д.Г. До этого момента он еще на что-то надеялся. Была ли «птица» домашней заготовкой Ж. или она выпорхнула из его уст сама собой?
Нет смысла умножать примеры высказываний Жириновского. Заметим, что несмотря на кажущуюся случайность дискурса, было бы наивно полагать, что тексты Ж. невозможно имитировать при помощи достаточно хитрой компьютерной системы.
В свое время Тьюринг предложил такой критерий успеха программы искусственного интеллекта. Предположим, что вы общаетесь с партнером через стенку, обмениваясь текстовыми сообщениями. Если вы не сможете определить, человек за стенкой или компьютер, то цель построения искусственного интеллекта достигнута. В нашем случае задача облегчена тем, что генератор Жириновского вовсе не должен осмысленно отвечать на наши вопросы. Он вообще не должен говорить впопад, как раз наоборот — резкая смена контекста, нерелевантность совершенно уместны.
Мне кажется, что специалистам по искусственному интеллекту следовало бы принять вызов и соорудить такой генератор, чтобы доказать, что шут — вовсе не гений ораторского искусства и юмора, каким его пытаются представить. Понятно, что этот генератор должен иметь доступ к базе данных со всеми известными афоризмами и шутками Жириновского, речь ведь идет вовсе не о том, чтобы запустить персонаж с чистого листа. Задача тут — собрав воедино накопленный багаж фиксированных высказываний Ж., дополнить его механизмом случайного перехода от злобы к радости, от агрессии к умиротворенности, от демократии к авторитарности — механизмом, имитирующим манеру нашего персонажа и вызывающим у публики эффект, сходный с получаемым при прослушивании оригинала. Заметим, что читать подряд шутливые фразы Ж., скажем, в алфавитном порядке, большого удовольствия не доставляет. Поэтому тайна получения им ученой степени доктора философских наук по теме «Прошлое, настоящее и будущее русской нации» еще ждет раскрытия.
Приведем пример одного афоризма Ж. Однажды он сказал, что за Путина голосуют те, у кого «царь в голове». Это по крайней мере очень точно определяет содержимое голов, голосующих за Жириновского: у тех в голове царя нет. Все же отдадим должное гению нашего персонажа. В отличие от многих комедиантов, над шутками которых нам предложено смеяться, Жириновский царственным жестом предлагает нам двойную порцию смеха: смеяться и над его шутками, и над ним самим (последнее предполагает, что смеющийся находится на расстоянии, превышающем, как говорят американцы, дистанцию плевка от источника смеха). Хотя оба объекта смеха удручающе плоски, зазор между ними представляется тем сомнительным и чарующим пространством, в котором обитает пресловутый Русский Дух.
Выкорчёвывание смешного
Как многие полезные вещи, смешное бывает «изобретаемое» и «открываемое». «Изобретаемая» шутка — это неожиданная параллель между, на первый взгляд, не связанными между собой вещами, часто игра слов, приправа, прикрывающая неприглядное и смягчающая шок. «Открываемая» шутка обнаруживает присутствие смешного в самой природе вещей. Онтология против гносеологии. Набоков в книге о Гоголе замечает, что «комическое и космическое различаются лишь одним свистящим звуком».
Для того, чтобы показать присутствие комического, нужно выкорчевывать его из реальности и предъявлять людям с нормальным зрением. Миниатюры Жванецкого напоминают заезженную пластинку. Его метод — добыча комического из обыденного — требует многократных повторений. Случается, он выдает готовую работу, отлитую в афоризм («кто я такой, чтобы не пить?», «борьба невежества с несправедливостью»), но чаще показан процесс извлечения смешного, напоминающий выдирание больного зуба изо рта пациента. Эти бесконечные «А Вас? — Авас» и «вчера были большие, но по пять, а сегодня маленькие, но по три» могут утомлять и раздражать мнимой легковесностью, как жвачка или механическая игрушка для идиота. Но не следует спешить — русская смеховая культура изобилует повторным и будто бы никуда не ведущим юмором, напоминающим заезженную пластинку: Федор Достоевский, Козьма Прутков, Даниил Хармс, Дмитрий Пригов, Владимир Сорокин, Кира Муратова.
Я представляю себе модель создания миниатюры Жванецкого следующим образом. Сначала придумывается шутка. Например, кто такие «известные евреи»? Ну, это те, про кого уже известно, что они … евреи. Это можно «сдать» как готовый афоризм, но как-то не хочется сразу. Нужно сначала помучить. И вот создается несколько отдаленный контекст: «съезд знаменитых евреев». Это звучит довольно обыденно, хотя зрители уже смеются, предчувствуя подвох. Да и отчего им не смеяться: слово «еврей», как в свое время заметили Генис и Вайль, уже напоминает советскому человеку неловко обнажившийся орган. Затем к нему «прислоняется» стереотипный «русский человек», в глазах которого съезд знаменитых — ну вы понимаете, кого, … евреев — обращается в фантасмагорию. «Как отношусь? С интересом отношусь. Знаменитый, конечно, но еврей, хотя знаменитый, но … еврей, … хотя знаменитый. Этого не отнять, конечно. Но если учесть, что еврей, то каким бы ни был знаменитым… Но, потому и знаменитый, что …»
Медленно, с дребезжанием и оттягиванием, Жванецкий приближается к неизбежной метафизической пропасти: «знаменитый, не знаменитый, совсем … неизвестный…»
Вот только на второй минуте монолога появилось и сверкнуло тусклым золотом в корыте: «неизвестный». Дальше покатилось: значит, всем известно, что ты — еврей, вот что значит «знаменитый». «Неизвестный» — это значит, неизвестно кто ты. А «знаменитый» — точно известно: это ты.
Народ хохочет, а отчего, и сам поди не знает. Над чем смеёмся? Ведь рассказ пустой. Нет ни сюжета, ни развития комических характеров, ни развязки. Весь сыр-бор вокруг одной фразы. Но фраза эта — скважина в преисподнюю русского абсурда (скажем, выходит пилот из кабины и спрашивает у пассажиров: «Пассатижей ни у кого с собой нет, случайно? … А отвертки?»). Не каждый способен заглянуть в эту бездну, да еще и потащить многомиллионный народ за ухо — ну, или за что там его можно ухватить — и заставить смотреть.
Подаренная шутка
Некоторым комикам присуща слабо выраженная, неявная шутка, часто наводящая «особо умного» слушателя на её продолжение, как бы раскрывающее шутку для остальных. Раскрывший шутку невольно присваивает себе чужие плоды, поскольку ни он, ни слушатели не подозревают, что извлечённый им эффект уже содержался в шутке, и даже его реакция была запрограммирована как часть шутки.
Визуальная шутка
Некоторые шутки, переданные устно или письменно, имеют ярко выраженную кинематографическую (или визуальную) окраску. Подобные шутки представляют собой описание забавной ситуации, предполагающее в слушателе способность и готовность к визуализации (для реализации эффекта). Не всякая шутливая история есть визуальная шутка. Интересно, что не всякая визуальная шутка выигрывает, если ее на самом деле отснять на пленку с профессиональными актерами или, скажем, изобразить в виде комикса (вроде рисунков Х. Бидструпа). Визуальная шутка — это визуальная метафора, часто даже не требующая реального исполнения (осуществления) в виде анимации или фильма. Для того, чтобы слушатель ее понял, он вовсе не должен быть зрячим.
В качестве иллюстрации приведем шутку Ал. Невзорова, сравнившего поведение России по отношению к Украине с поведением больного в госпитале, который украл айфон и тапочки у другого больного. Невзоров говорит, что это может быть и неплохая идея — украсть у товарища по палате айфон и тапочки, если тебя завтра выпишут, а товарищ помрет. Но что, если все ровно наоборот — выпишут скорее всего соседа, а помрет сам укравший. В таком случае затея эта не самая умная.
Может показаться, что речь идет о ситуационном юморе, но это не так. Тут важно, чтобы «приемник» шутки нарисовал картину у себя в голове, но, скажем, представить её реализованной кинематографически или даже в виде комикса довольно сложно.
Понятно, что в создании комического эффекта важную роль играет то, что в сознании слушателя возникает последовательность картинок: укравший тапочки и айфон — это лежащий под капельницей старикан, дни которого сочтены. Но, что еще более важно, этот визуальный ряд накладывается на логический ряд: Россия (укравший) и Украина (у которой украли). Таким образом, это метафора, противопоставляющая два плана, где первый план логический, а второй — визуальный. Именно это совмещение одного плана с другим и создает комическую ситуацию. Понятно, что попытка перевода этой визуальной шутки в кинематографическую путем создания видеоролика вряд ли будет успешна, если только усилиями режиссера не будет как-то передано это наложение логического на визуальное. Простая инсценировка ничего не даст.
В качестве примера шутки чисто изобразительной, требующей кинематографического воплощения, которая (на мой взгляд) только проигрывает при попытке устного пересказа, приведем следующую шутку, услышанную мной на ютюбе. Рассказчик (кстати, профессиональный сценарист) описывает ситуацию на корабле. Это анекдот из серии, что делает американец, немец, японец и проч. (состав произвольный) и русский в одной и той же ситуации. Ситуация такая: прекрасная грудастая блондинка кормит чаек, грудь ее перевешивает, она теряет равновесие, падает за борт и начинает тонуть; ее пытаются спасти последовательно американец, немец, японец. Описание содержит массу сочных кинематографических деталей, как спасающие хорохорятся и проявляют свои спортивные и куртуазные качества, окрашенные в привычные национальные стереотипы. Но все они тонут в борьбе с метровыми волнами, не достигнув цели. И вот откуда-то из трюма появляется русский пассажир, открыв люк и высунув голову в рваной ушанке, потом вылезает весь, в рваной телогрейке, в руке — на три четверти опустошенная бутылка водки. Он ее тут же приканчивает, взболтав и винтом выпустив в себя остаток. Снимает телогрейку, подходит к борту… падает в воду и камнем идет ко дну.
Слушатели смеются, но мне не очень понятно, чему тут смеяться. Мне кажется, это типичный сценарий комического видео. Борьба американца, немца и японца с волнами подготавливает зрителя к ожиданию того, что русский как-то справится с задачей, проявив свойственную ему смекалку. То, что он сразу камнем идет ко дну (вопреки ожиданиям), и создает комический эффект. Но это только на экране. При пересказе эффект теряется (многие могут со мной не согласиться). Сама по себе фраза о том, что он сразу идет ко дну, еще не содержит комического. Это нужно увидеть, а не услышать.
Шутка на лестнице или домашняя заготовка?
Есть такой тип шутки, назначение которой — срезать партнера острым словом. Некоторые шутки такого рода, правда, специально придумываются на лестнице или после драки, чтобы показать себя героем. Часто они предназначаются вовсе не для ушей непосредственного получателя (жертвы) в момент их произнесения (тогда), а для зрителей в зале (сейчас). Юмор как бы переправляется через голову получателя и приземляется на голову аудитории, которая, как правило, и не замечает подмены.
Однажды министр иностранных дел СССР Громыко был в составе советской делегации на одном культурном приеме в Польше и захотел по нужде. Спросил шёпотом случившегося рядом польского писателя, мол, где тут можно сходить в туалет. Тот не растерялся и остроумно ему ответил: «Вам — везде». Смех в зале. Остроумие шутки, помноженное на ее краткость, несомненно и заключается в наложении двух контекстов: шутливое возвышение (русским в Польше можно все и везде), за которым тотчас следует резкое снижение (русские всюду гадят).
Все же, отсмеявшись, обращаешь внимание на два обстоятельства:
-
Вряд ли писатель в реальном времени так и сказал Громыко: «Вам — везде». И не только потому, что испугался бы. Без дополнительных ушей порох был бы растрачен даром. Громыко шутку бы не оценил и воспринял бы как ничем не мотивированное хамство. Такие шутки, как правило, придумываются после факта, на лестнице. Но это шутка на лестнице не только в том смысле, в каком придумывается постфактум остроумный ответ обидчику. Ведь обиды тут нанесено не было. Это шутка на лестнице в том смысле, что она придумана не для Громыко, а для другой аудитории.
С другой стороны, писателю не следовало дожидаться приезда такой величины, как Громыко, чтобы сошлись все звезды для этой шутки. Сходиться тут нечему, ответ этот сгодился бы для любого советского туриста, остановившего на улице польского гражданина с подобным вопросом. Немного поразмыслив, понимаешь, что шутка эта, скорее всего, придумана не после факта, а заранее. Это домашняя заготовка, вроде «армянского радио», где ответ и вопрос придуманы заранее, но рассказанная в формате «вопрос армянскому радио», она теряет остроту. Кажется, то, что писатель вдруг нашелся так ответить в режиме реального времени, к тому же имея перед собой Громыко, как-то ее усиливает. Но усиление это мнимое.
Таким образом, особенность данной шутки — двоякого рода: с одной стороны, она выдумана после факта, с другой — это домашняя заготовка, выдуманная до факта. Это противоречие как бы немного разрушает ее.
Она напоминает старую шутку, как жених в брачную ночь вымазал себе член зеленкой, специально, чтобы невеста спросила — отчего он у тебя зеленый? На это у него заготовлен ответ: «А где ты другие видела?». Но в этой шутке соль (или часть соли) как раз заключается в том, что формирование шутки-заготовки становится частью шутки. То есть, это мета-шутка. В шутке про поляка такого мета-уровня нет. Он был бы, если бы поляк, желая посмеяться над советскими гостями, специально взялся накормить их до отвала, пока один из них не спросит: где тут у вас можно сходить? «Вам — везде!»
Смех в зале как объект исследования
Читая стенограммы какой-нибудь древнерусской партийной конференции, то и дело наталкиваешься на «смех в зале». У меня текст, предшествовавший смеху в зале, вызывает в лучшем случае озноб. Я подумал, что было бы интересно проанализировать большое число стенограмм партийных выступлений и построить модель «смешного в зале».
Вспомнил, как читал известный труд Лиона Фейхтвангера «Москва 1937», в котором он, рассказывая о сталинских процессах, отмечал тот факт, что все обвиняемые (Бухарин, Рыков, Радек…) каялись почти одинаковыми словами: мол, перед лицом тяжких обвинений склоняем голову и признаемся в чудовищных злодеяниях против нашего народа… Вот характерная цитата:
Трагикомический момент. Волей-неволей свою просьбу [о смягчении приговора. — И.Л.] они должны были выражать приблизительно одинаковыми словами, и это, наконец, стало производить почти жуткое, трагикомическое впечатление. Во время заключительных слов последних обвиняемых все уже, нервничая, ждали этой просьбы, и когда ее действительно произносили — при этом каждый раз в неизбежно однообразной форме, — слушатели с трудом сдерживали смех.
Его не удивило, что подсудимые использовали трафаретные выражения, прося принять во внимание признание ими вины. «Волей-неволей» звучит как игра слов и великолепно передает неуверенность Л.Ф. в происхождении «трафарета», хотя, возможно, немецкий вариант не столь выразителен. Когда я в свое время читал стенограммы процесса, тоже удивлялся тому, как похож стиль признаний (и не только в заключительной части), и спрашивал себя — неужели присутствовавшие, в том числе иностранцы, вроде Фейхтвангера, не понимали, что у этих покаяний один автор (например, Вышинский)? Вероятно, советским зрителям сталинского шоу было наплевать, они привыкли к официозу, а иностранцы могли списать на огрехи синхронного перевода, подумал я тогда.
Но читая «Москву 1937», я убедился, что Л.Ф. все заметил и прокомментировал примерно так: обвиняемые говорили жалкими стереотипными фразами, на что сидящие в зале отвечали дружным смехом. Мол, народ не обманешь, он чует гниль. Понятно, что подобные повторы вызывают смех, словно подсудимые — заводные механические игрушки. Реакция публики интересна для понимания конформистской функции смеха — как народа, так и заморского наблюдателя.
«Переводимость» юмора как критерий его качества
Года через два после того, как я переехал в США, я заметил, что прочитав или услышав лихо закрученную русскую фразу, я мысленно пытался перевести ее на английский, будто пробуя на зуб. И в случае неудачи весь блеск русской фразы исчезал.
Это мое навязчивое стремление вставить русский текст в чуждый ему контекст касалось и шуток, даже в первую очередь шуток, казалось бы, по определению отторгающих перевод. В самом деле, многие, включая знаменитого Умберто Эко, полагают, что как раз юмор является плохо поддающимся переводу компонентом культуры. В том смысле, что комическое наиболее чувствительно к контексту и при смене контекста испаряется. В качестве примера Эко говорит о предполагаемом юморе народов, практикующих каннибализм. Вряд ли их шутки будут по достоинству оценены остальной частью человечества. Напротив, трагедия, рассуждает Эко, по определению, космополитична и не зависит от локального контекста, ибо повествует о гибели чего-то великого, что приблизительно одинаково интерпретируется в любой культуре. Вроде крушения поезда.
Считается, что адаптация в новую языковую и культурную среду предполагает понимание местного юмора (скажем, американских шоу, стэндапов и проч.). Я поначалу старался, смотрел и Сайнфилд, и Симпсонов, и Фрэжеров, но большого удовольствия не получал и многих нюансов не понимал — это становилось очевидным, когда я смотрел шоу с американскими приятелями, и они объясняли по ходу дела, что мне было неясно из-за незнания контекста. Надо сказать — даже поняв контекст, я чаще всего оставался равнодушным к американскому юмору.
Параллельно с тем, как я осознавал свою «невхожесть» в американский контекст, развивалась и моя отчужденность и от русского. Пересматривая старые и — особенно — новые комеди-шоу на русских каналах, я как бы мысленно переводил их на английский и удивлялся их провинциальности и косной привязанности к русскому контексту, от которого я стремительно отдалялся.
Позже, когда я, в процессе адаптации к американской культуре, сам пробовал шутить с американцами, я постепенно пришел к собственным стандартам и нормам смешного. Привязку к контексту, добавление сочных деталей, я воспринимаю как неизбежное зло, которое следует минимизировать, оставляя только то, что необходимо для панч-лайна. Моя модель шутки напоминает качели с точкой опоры посередине: по одну сторону — панч-лайн, или «соль», эту сторону нужно утяжелять, тогда как противоположную сторону, «предположения и контекст», нужно облегчать. Чем больше контекстных элементов, тем больше объем «воды» и, значит, тем больше требуется «соли». Для каждой дополнительной единицы контекста требуется оправдание, подобно тому как чеховское ружье должно стрелять, а не просто висеть. Когда я слушаю некоторые русские и американские шутки, у меня порой создается впечатление, что их изобретатели засчитывают со знаком «плюс» то, что я — со знаком «минус», то есть те самые контекстные и плохо переводимые детали.
Однако помимо испытания шутки на переводимость мысленный ее перевод полезен и тем, что позволяет хотя бы гипотетически встать на точку зрения другого, представить себе, как на данную ситуацию можно посмотреть со стороны. Это своего рода пример остранения (представления привычного как странного или увиденного впервые) — распространенный прием в художественной литературе.
Элементы провинциального остроумия
«Провинциальность» тут понимается в смысле «вторичность». Как бы отражение чужого остроумия. Остроумие взаймы. Можно выделить следующие узнаваемые его признаки.
-
Предполагается, что слушатель (читатель) и остряк (автор) знают некую общую смешную тайну и только усилием воли сдерживают смех. Стоит остряку раскрыть рот, и все падают со смеху, ему даже не нужно заканчивать фразу. Да он и при желании не сможет это сделать, потому что сам уже заливается счастливым смехом.
Повторение одной остроты два раза и более, что наводит тоску (если только это не самопародия). Много примеров такого рода шуток у Ильфа и Петрова. Например, как «остроумные» сотрудники каждое 1-е апреля клали на стол отпечатанный на машинке приказ об увольнении одного сотрудника (жертвы остроумия), и каждый раз старик хватался за сердце. Другой пример — всякие присказки, типа «лед тронулся, господа присяжные заседатели».
Цитирование чужого остроумия, особенно популярных фильмов, текстов (хоть бы даже Св. Писания) с претензией. В советское время это было настоящим бичом. Все упорно цитировали комедии Рязанова, которые уже одним этим раздражали меня. Цитирование «12 стульев» и «Золотого теленка» принимало угрожающие размеры.
Добавление якобы важных для шутки деталей, утяжеляющих её и «растворяющих» соль шутки в большом объеме воды. С точки зрения провинциального остряка детали эти добавляют «сочности». Часто это детали эротического или бытового характера, сами по себе банальные. Такова большая часть американских анекдотов, иногда в страницу длиной и с ничтожным заключительным эффектом (панч-лайном). Напоминает попытку селянина объяснить приезжему, как пройти туда-то. Приходится выслушать, что сначала нужно пройти по дороге, где в прошлом году задавили тетю Клаву, рядом пожарная станция, оттуда … и так далее. В этом, разумеется, есть и своя прелесть, своего рода секретный код. Шутки, сильно завязанные на местный контекст, поймут только жители данной деревни.
В принципе, любая шутка, непереводимая на другие языки, является кандидатом на провинциальную шутку, и, например, шутка, построенная на игре слов, должна быть суперостроумной, чтобы заслужить интерес. Понятно, что большинство каламбуров не достигает столь высокой отметки.
(окончание следует)
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer4/lipkovich/
