ЗАМЕДЛЕННОЕ КИНО
I
Счастливый жребий выпал мне:
Прожить в краю садов,
Не зная бед, как в сладком сне,
До четырех годов.
До четырех годов, а в пять
Мне было суждено
Под мельницей, попавши в падь,
Волчком уйти на дно.
У омута на быстрине
Настиг меня отец,
На миг он опоздай ко мне,
Пришел бы мне конец.
Когда б он опоздал на миг,
В ушах звенел бы звон,
И к лику ангелов святых
Я был бы сопричтен.
Течет вода на быстрину,
Кружит водоворот,
И я волчком иду ко дну,
Но все во мне поет.
Восторг звенит в моей груди,
В глазах моих круги:
Отец земной мой - погоди,
Небесный - помоги!
И вдруг раздался этот миг
На много тысяч дней,
Иль сжалась жизнь в мгновенный вихрь,
Как тут сказать верней.
Вся жизнь, как бесконечный взрыв
В замедленном кино.
Вся жизнь в грядущее прорыв –
Вагонное окно.
Вся жизнь до срока, до поры
Раскрывшийся бутон.
Вся жизнь с наскока вниз с горы
Несущийся вагон.
Вся жизнь, все дни моей судьбы,
Живущие во мне,
Как телеграфные столбы,
Бегущие в окне.
Вся жизнь вместилась до краев
В кратчайший миг один -
От лепетанья первых слов
До старческих седин.
Вся жизнь моя от первых снов
И глупых детских слез
До неоплаченных долгов
И ран, что я нанес.
Со всех сторон глаза, глаза
Глядят в упор и вслед,
Трепещут, по волне скользя,
Боясь сойти на нет.
А я вьюном иду ко дну
С тех пор и посейчас,
Но я забыл, что я тону,
Я тут в снегу увяз.
Снег, наледь, тяжело ногам,
На сердце скукота,
И я тащусь в универсам
За кормом для кота.
И мне лицо секут ветра –
Двоится все от слез,
И два метра, и два Петра,
А посередке мост.
II
Не во сне, не на яву
Я иду через Неву.
Иду по мосту девять дён,
А мост стальной, как жизнь, длинён.
Небо присыпано золой.
Со мной играет ветер злой.
Дует в шею, валит с ног.
Спотыкаясь, скольжу, склоняюсь вбок.
В черной талой воде, во льду
Кто-то ночью попал в беду.
Вот он стонет, кричит, зовет -
То утонет, то вновь всплывет.
Где-то в городе бьет набат,
В черной проруби тонет брат.
Выплыл брат мой - гребок, гребок -
И обратно, как поплавок.
Что ты скачешь, как бес, в волне?
Что ты плачешь – ко мне, ко мне,
Душу томишь – тону, тону!
Что ты стонешь, я сам стону.
Черт на мост меня занес,
Что ни шаг - сугроб, занос.
Иду по мосту девять дён,
А черный мост, как жизнь, длинён.
Снег-то по морде мне шлеп-шлеп,
Жалит щеки, жалит лоб.
Мороз горячий, как огонь,
К перилам прикипает ладонь.
Что ж он хочет, чтоб так спроста,
Я средь ночи к нему с моста?
Если правильно сигану,
Значит, точно пойду ко дну.
Буду там я лежать всегда,
Будет течь из ушей вода...
Если прыгну не в полынью,
То достанусь я воронью.
Череп, треснувшись о быки,
Разлетится на черепки,
Кости выскочат из колен,
И не будет мне перемен.
В бесконечность, в пустоту,
На карачках по мосту
Ползу, как жучка, девять дён -
Проклятый мост, как жизнь длинён.
А тот кричать уже устал.
С трудом открываются уста.
Голосом сдавленным, как во сне
Руки, ноги выкручивает мне,
- Саня, Саня! - меня зовет,
То утонет, то вновь всплывет.
- Сил, - кричит, - на один гребок.
Саня, Саня, спаси, браток!
Что он бьется в крутой волне?
Что он рвется ко мне, ко мне?
Темень жутче, мороз лютей,
Звал бы лучше других людей.
Скулы сводит от той возни,
Вот он, вроде, опять возник.
Вот он снова пошел ко дну:
- Братцы, это ведь я тону!..
ТРИДЦАТЬ СЕДЬМОЙ ТРАМВАЙ
Не Валентин и Валентина,
Душа нам родственная, тело ли,
Вторая наша половина -
Та жизнь, которую мы сделали.
Жизнь отвратительная, нервная
И лающая, как дворняжка.
Жаль на меня, такая скверная,
Она похожа как двойняшка.
Я не хотел уехать, я не мог,
Но все случилось так, как не бывает:
Дрыжок в окне, ландшафт дает свисток,
Вагон стоит, перрончик отъезжает.
И от меня всю ночь, как от чумы
Бежит меня родившая Россия,
А вместе с ней бегут ее дымы,
Ее огни и запахи грибные.
И покатился медленно пейзаж,
Вдруг ставший на незримые колеса,
И понеслись, на стыках дребезжа,
Сосна и ель, осина и береза.
Когда пошла дорога под уклон,
Сбиваясь, налетая друг на друга...
Вагон стоит. Стоит один вагон,
А скорость набирает вся округа.
Не я багаж увязывал, не я
Спешил покинуть родовые склепы.
Но слишком инфантильны сыновья
И, как и мы, беспомощны и слепы.
Вон на опушке скачут мальчиши -
Упитаны, вальяжны, бородаты,
Играют в жмурки, лепят куличи
И умывают руки, как пилаты.
Аукая, играя и шаля,
Они рядком уселись на откосе,
Не видя, что поехала земля
И что их всех, черт побери, уносит.
В тартарары, в тмутаракань, на слом
Уносятся клочки газет, окурки,
Знакомый с детства в три окошка дом
И тот забор дощатый в переулке.
И выскочив на мчащийся большак,
Прочь от меня уносится Россия...
А я все повторяю: Как же так?
Куда же вы, хорошие такие?
Куда же вы? - кричу.- Куда же вы?
Бегущим мимо соснам и рябине. -
Туда, где лай собак сторожевых,
И в сторону Катыни и Хатыни.
Время двинулось вспять.
Покатилось, как с горки буханка.
Все, что было — опять,
И пугает названье Лубянка.
Время вспять, как во снах.
По велению черта ли, Бога ль…
И у нас на столах
Неразрезанный Пушкин и Гоголь.
Живые, сквозь царство подземное Вия,
Мы движемся вспять. Мы бредем в камалоке.
Грядущие дни превратились в былые.
А близкое стало далеким-далеким.
Побег удался. Был продуман в деталях.
Беглец о побеге помыслил лишь было.
Мы снимся себе. Наперед все узнали.
И мы повторяем во сне то, что было.
Опять Рождество, мандаринки, снежинки,
И трудно понять, по которому разу
Адаптер снимает с разбитой пластинки
Всю ту же с ума нас сводящую фразу:
Мы снова пойдем в переулки кривые,
И будем брести, спотыкаясь по снегу,
Неважно, мы мертвые или живые.
Россия, прощай. Мы готовы к побегу.
Снесенные дома
Умершего Арбата,
Спасенные тома
И вирши самиздата.
Колодцы пустоты,
Расколотые арки
И нашей нищеты
Бесценные подарки.
Та оттепель и пляс
Под звуки той капели
И дом, где в первый раз
Мы Галича запели.
И кухонь тех восьми-
метровая свобода,
Тот воздух, черт возьми,
И даже непогода.
Да вот и сам я, вот…
Вон, у того портала –
Одно плечо вперед,
Другое чуть отстало…
Он их встречал в морозном дыме
Лет двадцать каждый день подряд.
И был он замордован ими,
И замурован был в квадрат.
Он думал, что они навеки,
А, оказалось, думал зря:
Нет улицы и нет аптеки,
Канала нет и фонаря.
Слышу гул...
А. Блок
О, эти гулы, уши рвущие.
Что мучите? Что душу тянете?
В долину камешки бегущие,
Слов выпадение из памяти.
Обвалы, оползни, смещения,
Засор в трубе канализации.
Бенц! И не стало освещения
И прочих благ цивилизации.
Земли звериное урчание,
Высвобожденье сил агрессии.
Взаимное непонимание
Растет в невиданной прогрессии.
Разорвало процесс познания,
Бесплодным сделав обучение.
Так наступает одичание
И настает земли трясение.
Такого мы от сил вышестоящих
Еще не ожидали куража,
Мир сморщился и стал ненастоящим,
И сжался до размеров гаража.
Здесь город был, и города не стало,
Мы жили в доме – этот дом не наш.
Под низким небом пыльные кварталы
На сфере намалеванный пейзаж.
Мир стал для нас, как для ребенка пенка:
На вид, на вкус, на ощупь нехорош.
Попробуй-ка уткнуться пальцем в стенку,
Ведь дырку обязательно проткнешь.
Вот и сидим мы, как воры в законе,
И ожидаем страшного суда.
А в дырочку посмотришь - там такое,
Что и сказать неловко, господа!
Россию сперли инопланетяне,
За пять минут ее загравитали,
И, спрессовавши, сунули в багаж.
А нам, пока мы с вами тут мечтали,
Вместо нее подсунули муляж.
И радуются – думают – надули!
Меня то не обманешь. Вот вам, дуля!
Дом стал не так, не так стоит авто,
Здесь дед сидел, теперь сидит дедуля.
И стало быть, здесь все совсем не то.
«Все, Сашенька, иди домой» -
«А как мне быть теперь?» - «Не знаю…» -
«А я считал тебя родной,
Я думал, что ты мне родная».
Он думает: перерешит,
У бабы сердце не стальное.
И к ней спешит, забывши стыд,
И наплевав на остальное.
Мчит на такси. Он здесь уже,
Где под окошком пялит зенки,
Чтобы на пятом этаже
Увидеть силуэт Еленки.
Губами сухими как мел
Он шепчет имя дорогое.
Когда-то паспорт мой имел.
Он мне никто. И все другое.
Снег идет, снег идет,
А внизу идут холопья,
Нос уткнувшие в пальто,
Только снег идет не тот.
С неба падают не хлопья,
А летит черт знает что.
Снег идет, но это фальшь –
С неба сыплются облатки.
Снег идет, но это шарж
На сезонные осадки.
Снег шуршит, снег шуршит
Только ради этикета.
Брови не заворошит,
Не растает на щеке-то.
На ладонь не упадет
Быстрой звездочкой хрустальной,
Потому что он не тот,
Не подарок чей-то тайный.
И не будет на лугу
Завтра снега по колено,
Потому что все нам лгут,
И везде вокруг подмена.
И тот окликает Каштанку,
Чья ласка была столь крута,
Кто вывернуть мог наизнанку,
Чтоб выдрать кусок изо рта.
И мигом Каштанка забыла,
Что было теплом и добром,
И то, что вчера веселило,
Сегодня ей кажется сном.
Хозяин пустое бормочет,
И падает крупный снежок,
И ноздри Каштанки щекочет
Знакомый сивушный душок.
Фонариков светы косые
Не могут пробить снегопад.
Каштанка, Каштанка, Россия,
Зачем ты вернулась назад?
Россия. Ночь под рождество.
Москва в огнях. Рекламный рай –
Слов иностранных торжество,
И по Тверской идет трамвай.
Москвички, ускоряя шаг,
Спешат с подарками домой.
Никто не видит впопыхах,
Что их нагнал «тридцать седьмой».
Идет трамвай тридцать седьмой,
А в нем трясутся и сидят,
Но у трамвая ход хромой,
Колеса катятся назад.
Там дед по матери моей
И дед другой – отец отца,
В затылках милых мне людей
Довесок – девять грамм свинца.
Висит чувак на колбасе,
На буферах сидит шпана,
И дружно распевают все:
«Вставай, огромная страна…»
И палачи, и стукачи,
И те, кто ими был казнен
В единый хор слились в ночи,
Поет весь призрачный вагон:
«Кипучая, могучая,
Никем непобедимая…»
Играют детки на путях –
Малыш Адольф, а с ним Сосо.
Подумать только, детки! Ах,
Вдруг попадут под колесо?!
А ну, поберегись, сынок,
Уйди с дороги, егоза!...
Кондуктор дергает звонок,
Водитель жмет на тормоза.
И люди слышат этот звон
Знакомый, из далеких лет.
Звонок звенит, но где вагон?
Вагон исчез, трамвая нет.
Ушел, растаял как дымок,
И не оставивши следов.
Да впрочем, как он ехать мог,
Там где ни рельс, ни проводов?
А все торопятся, спешат
Под Новый год успеть домой,
И только звон стоит в ушах:
Тридцать седьмой, тридцать седьмой.
1992–2003–2005
«...На всякий случай, несколько слов о себе. Первая моя публикация состоялась в «Синтаксисе» у Алика Гинсбурга (1959-1960), потом долгие годы писал в стол, первый сборник стихов вышел в конце девяностых. Затем книги пошли одна за другой. Однако мне было бы очень лестно напечататься в Вашем журнале. Отправляю поэму «Замедленное кино», поскольку метафизические размышления моя излюбленная тема.»
Александр Павлович Тимофеевский. Родился в Москве в 1933 году. Внук профессора медицины Павла Тимофеевского, бывшего «начальником санитарного поезда в Ставке, когда царь давал отречение», и активным участником Петербургского теософского общества. Оба деда, приходившиеся друг другу двоюродными братьями, в советское время были репрессированы (с посмертной реабилитацией). Во время Великой Отечественной войны жил в блокадном Ленинграде, затем в эвакуации в Челябинске. В 1958 году окончил сценарный факультет Всесоюзного государственного института кинематографии. Работал редактором на киностудии «Таджикфильм», в 1963-1983 годах – редактором на киностудии «Союзмультфильм», позднее – на студии «Мульттелефильм» ТО «Экран». Некоторое время был художественным руководителем кинотеатра «Баррикады». Писал сценарии мультфильмов и песни к ним. Так была написана знаменитая песенка крокодила Гены («Пусть бегут неуклюже…») из мультфильма «Чебурашка». Стихи начал писать в начале 50-х. Первый сборник стихов «Зимующим птицам» был издан лишь в начале 1990-х годов. Не избалованный известностью, называет себя «в закрытое окно России не достучавшийся поэт».
