Это было давно. Люди тогда ещё продолжали делить жизнь на «до и после» войны. Случайно в райском месте Южного Крыма я вновь столкнулся с её тяжелыми испытаниями. Летом* я взял отпуск и отправился в Крым к Черному морю. Из Симферополя к побережью я поехал на автобусе. Моим попутчиком оказался житель посёлка Новый Свет Михаил. Мы разговорились. Выяснилось, что он работает завхозом на заводе шампанских вин «Новый Свет» и только что проводил свою жену и детей к родным в Подмосковье. Человек он был дружелюбный и открытый. Между нами быстро установилось взаимопонимание, будто мы знали друг друга долгое время. Может быть поэтому, он предложил мне остановиться у него, тем более, что он сейчас остался один и много времени проводит на работе. Я с радостью согласился, поскольку был наслышан о трудностях найти жильё на побережье. По приезду на место выяснилось, что посёлок Новый Свет находится на довольно высоком берегу и к морю надо спускаться по крутой горной тропе среди кустов и низкорослых деревьев. Для меня это не было проблемой. Небольшой красивый пляж, прозванный царским из-за посещения его Николаем II, всегда был безлюден, чего в южном Крыму нигде не увидишь. Моя комната в доме Миши, с которым мы были уже на ты, находилась на втором этаже и из её окна море казалось рядом. Посреди довольно большой комнаты стоял круглый стол, за которым мы с Мишей иногда по вечерам пили чай. Но однажды мы выпили коньяку, и Миша, обычно сдержанный, стал неожиданно рассказывать свою историю. Он говорил долго, останавливался, молчал, уйдя в себя и в прошлое. Потом пояснил: «Это я говорю впервые. Раньше не мог». Я вопросов не задавал. Только слушал. Вот его рассказ, как я его запомнил.
«Я еврей. Воевал в пехоте. В апреле сорок пятого в Польше наша часть освободила небольшой концлагерь. Для нас, солдат, тот день оказался очень тяжелым. Не из-за боя. Его просто не было, так как охрана лагеря разбежалась, а от того, что мы увидели. Здесь не было ни бомбёжки, ни урагана, но кругом лежали трупы голых, очень истощённых людей — буквально кожа да кости. Солдаты, повидавшие на войне многое, были ошеломлены. Это походило не на войну, а на живодёрню, на которой забивали не скот, а людей. К горлу подступал спазм рвоты. Трудно было поверить, что это действительность. Я стоял и смотрел вокруг как потерянный и вдруг мне показалось, что среди мёртвых тел что-то шевельнулось. Я стал пристально вглядываться и к своему ужасу заметил в одном месте среди неподвижных тел слабое движение руки. Подошёл ближе. На меня смотрели отрытые глаза ещё живой женщины, старухи. Я закинул за спину автомат и стал осторожно освобождать ее из-под мёртвых. Потом поднял почти невесомую и впервые за долгое время на глазах выступили слёзы. «Какое горе», — услышал я свой голос — «может быть, эта старуха чья-то мать. Я не дам ей умереть у меня на глазах. Для чего же мы тогда пришли сюда?», — думал я и понёс ее как малого ребёнка, на вытянутых руках. При этом руки и ноги ее безвольно болтались в разные стороны. Подошли товарищи и, видя мою ношу, заговорили тихо, что нужна машина. В это время подъехал командир и отвез меня с едва живой старухой в наш медсанбат. Там проявили полное понимание и заботу. О таких случаях спасения мы слышали, но у нас это было впервые. Медсестры и врач показали всё свое умение в невыносимо тяжелой ситуации. Я стал заходить в медсанбат и справляться о своей «находке». Всё шло хорошо. Старушку постепенно приучали к лёгкой пище. В это время, кстати, нашу сильно потрёпанную в последних боях часть стали пополнять из резерва, и мы пока стояли на месте. Как-то через неделю прихожу я навестить свою старушку, а знакомая медсестра смотрит на меня и улыбается: «Старушка говоришь? Да это девчонка. Молодую жизнь ты спас, боец. Углядел, молодец!» Ну я, конечно, в недоумении вхожу в палату и вижу на белой подушке сильно помолодевшее, но очень худое лицо моей спасённой. Видно, что медсёстры очень сильно над ней поработали. Такого поворота я не ожидал. Но было приятно очень! Понимаешь, если среди тысяч погибших найден один ещё живой, жизнь его становится бесценной, возрождённой. Это воспринимается как чудо. Именно так случилось с моей «подопечной», как стали говорить все вокруг. Она увидела меня и как будто узнала. Первые дни, вероятно, наиболее ярко запечатлелись в её сознании. Я взял её худую, тонкую ручку, как у ребёнка и увидел, что на её глазах появились слёзы. Я испугался и позвал сестру. Та посмотрела и говорит мне тихо: « Узнала, забеспокоилась. Ты посиди тихо рядом, она успокоится». Я сел, и она закрыла глаза. Прошло полчаса. Она заснула. Я потихоньку вышел. Теперь я стал чаще заходить в медсанбат и видел, что она ждала меня. Лицо её менялось становилось более гладким и светлым. Она будто заново появилась на свет. Однажды в палату вошли два чекиста в обычной своей форме. Софью, так звали спасённую, при виде их стало сильно трясти, как при ознобе, из глаз брызнули слёзы. Пришедшие задали ей несколько вопросов. Но она впала в панику: отрывочно говорила что-то сумбурное и несвязное. Вызвали врача и он объяснил этим товарищам: как и в каком состоянии её нашли, что она еще девочка и боится чужих незнакомых людей. Видимо у неё на это есть основание. Мы сами хотели узнать, как и откуда она попала в концлагерь, но она сразу начинала плакать потому что не могла что-либо вспомнить: возможно там есть что-то такое, что она всеми силами старается забыть. Она тихая и нежная, а прошла, кажется, через ад. Посетители ушли. Врач позвал меня и попросил успокоить Соню, как мне это удавалось прежде. Я уже знал, что она никогда не говорила о времени в лагере и своё спасение связывала только с нашим медсанбатом, где все её любили и поставили на ноги и со мной. Тело ее поправлялось, но душа еще впадала в смятенья, испытывала страх. Громкие звуки и слова её пугали. Память шептала ей, что сопротивление бесполезно. Она трепетала как бабочка, ожидая появление грубой бездушной силы, способной её уничтожить. Я очень привык к Соне, видел, что необходим ей как опора. У неё никого не было или не осталось. Но об этом мы никогда не говорили. Обо мне она, кажется, знала всё. У меня секретов не было. Родители жили в Подмосковье в Малаховке. Отец работал где-то бухгалтером, мама — учительницей в младших классах. Была сестра Лена на пять лет младше меня, примерно как Соня. Пока нашу часть пополняли и переформировывали, кончилась война. Мы ликовали и на радости, конечно, употребили сверх всякой меры. Но иначе и быть не могло — ведь остались живы. Остыв немного, я поехал в медсанбат. Меня тянуло к Соне. Она очень обрадовалась, улыбалась и даже смеялась. Я увидел её как будто заново, увидел, что она очень красива и вдруг понял, что буду оберегать её всегда: её слабость, её нежность, и красоту. Я понял, что люблю ее, что она очень дорога мне. Это мгновение я хорошо помню, будто глаза открылись. Как Соня ловила каждое мое движении и слово говорить не приходится. Теперь мне нужно было всё решать самому. Я знал, что Соня примет всё. Я написал родителям и посоветовался с командиром. Он очень одобрил моё решение и сказал, что брак можно оформить в части до демобилизации. Соня взяла мою фамилию и исчезла для тех, кто хотел задавать ей вопросы. Сначала мы решили поехать в Малаховку, а там видно будет. Хотелось на юг, к морю. Это было бы хорошо для здоровья Сони. Я стал искать для этого пути. Были разные варианты. И вдруг возник новосветский. В своей части я немного занимался хозяйством и начал уже в этой работе соображать. Когда мы приехали на наш завод в Новом Свете, меня взяли помощником завхоза, потом я принял всё хозяйство. Соня на юге расцвела. В ней открылось большое обаяние Я не мог нарадоваться. Прошлое постепенно уходило и уже не мешало. Мы смотрели вперёд и ждали ребёнка. Сначала появился сын Сенечка, а потом дочка Маша. Жизнь стала полной. Только по ночам иногда ещё снились бои. От такого избавиться трудно. Вот и всё».
Рассказ Миши захватил и взбудоражил меня. Отпуск мой заканчивался. Накануне моего отъезда Миша добавил к своему рассказу то, что, он понял по отдельным замечаниям Сони:
«Отец её до войны был в Минске известным человеком по сельскому хозяйству и земледелию. Его взяли в конце сорокового года и вестей от него не было. Мать Сони потеряла почву под ногами. И тут случился быстрый захват немцами Белоруссии. Мать, спасая тринадцатилетнюю дочь, отправила её к надёжным друзьям на дальний хутор. Потом девочку переправляли на другие глухие хутора, чтобы её не нашли озверелые мужики. Немцы всё же обнаружили Соню при отступлении в конце сорок четвёртого года и кинули её в лагерь. Мать погибла от рук нацистов, отец — еще до войны — от чекистов, а дочь случайно была найдена и возвращена к жизни».
Я крепко запомнил эту редкостную историю спасения и любви и пересказал ее ничего не меняя и не добавляя.
Примечание
*Лето было 1960 года
Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2021/nomer4/grant/
