(продолжение. Начало в №8-10/2020 и сл.)
Возврат имущества и жилищ евреев
После войны с Германией советские евреи столкнулись с огромными трудностями в налаживании мирной жизни. Их жилища и имущество если не были уничтожены в ходе боевых действий, то в значительной степени расхищены. Евреи не могли объединить усилия для борьбы за свои права, чтобы не быть обвиненными в организованном противостоянии режиму, и вынуждены были действовать в одиночку. Советская власть, опасавшаяся подобных протестов, объявляла, что выступает гарантом прав и свобод граждан независимо от национальности.
Состояние жилищного фонда после окончания войны
После трех лет немецкой оккупации народное хозяйство республики находилось в бедственном положении: не работало большинство промышленных предприятий и электростанций, были взорваны и уничтожены мосты и дороги, прервана связь. Военные действия серьезно подорвали жилищный фонд Белоруссии, лишили крова над головой около 3 млн человек. На селе сожженными оказались 1 млн 200 тыс. строений, в том числе свыше 500 тыс. общественных построек и 420 996 домов колхозников и крестьян-единоличников. Особенно пострадали города. На Витебскую, Минскую, Полоцкую, Полесскую, Могилевскую, Гомельскую области пришлось 63% всех разрушений в республике. В 38 районах этих областей было уничтожено до 90% жилых домов, культурно-бытовых и административных зданий. В Минске, Гомеле, Могилеве из 1 млн 868 тыс. кв. м жилья осталось только 438 тыс. кв. м, или около 23%[2].
Не лучше оказалось положение и в других населенных пунктах республики. Из 10 млн 773 тыс. кв. м жилой площади городов и районных центров сохранилось всего 2 млн 762 тыс. кв. м. Разрушенными оказались 70 тыс. жилых зданий, которые принадлежали государству, и 391 тыс. частных домов граждан. Уцелевшая часть помещений пребывала в аварийном состоянии и требовала серьезного ремонта. Прекратили существование городской транспорт и все жилищно-эксплуатационные службы. После освобождения республики часть населения перебралась в менее пострадавшие районы Белоруссии, Украины, Литвы, Латвии и России[3].
Городское и коммунальное хозяйство
Городское население оказалось в тяжелейших санитарных условиях: свирепствовали тиф, дизентерия, малярия, чесотка. Отсутствие в течение трех лет оккупации медикаментов и лечебно-профилактической помощи привело к высокой смертности. Хронически не хватало предметов первой необходимости: керосина, спичек, мыла. Общие потери коммунального хозяйства БССР составили 4 млрд 689 млн 700 тыс. руб. в ценах 1941 г.[4] По подсчетам Белорусской республиканской комиссии содействия в работе Чрезвычайной государственной комиссии СССР (ЧГК СССР) по установлению ущерба, причиненного немецко-фашистскими захватчиками народному хозяйству и гражданам БССР в 1941‒1944 гг., потери личного имущества граждан составили 23 млрд 600 млн руб., в том числе было разграблено и уничтожено мебели, одежды и домашних вещей на сумму 4 млрд 968 млн руб. в ценах 1941 г.[5]
Восстановление жилого фонда и коммунального хозяйства стало первостепенной задачей послевоенного времени. К 1947 г. были восстановлены водопроводы в 14 городах республики (462 км из существовавших 470 км), 70 км канализации против 165 км до войны, отстроены 162 бани, 98 гостиниц. Серьезные затруднения для налаживания городского хозяйства и промышленного строительства создавали недостаток или полное отсутствие общественного транспорта. В одном только Минске в 1945 г. были восстановлены и введены в эксплуатацию трамвай и автобусное движение, хотя протяженность трамвайных путей составила только 15 км (в 1941 г. — 70 км), а парк трамвайных вагонов насчитывал 7 поездов (вместо 36); автобусный парк БССР состоял всего из 86 машин[6].
Десятки тысяч людей, живших в условиях большой скученности на подселении, необходимо было вывести из землянок, бараков, полуразрушенных зданий. Любые помещения, которые можно было приспособить под временное жилье, ставили на учет[7]. Для расчистки развалин, расширения улиц, уборки мусора, подготовки строительных площадок организовывали массовые воскресники. В нерабочее время люди безвозмездно трудились на восстановлении разрушенного. Эта работа приняла характер народной стройки. Вместе работали служащие, интеллигенция, рабочие и студенты. В Гомеле за первые месяцы после освобождения города было проведено шесть воскресников, в Витебске — восемь, в Могилеве — 10, в Бресте — 12. В Минске с октября 1944 г. по май 1945 г. горожане отработали 1 млн 200 тыс. человеко-часов и подготовили 1100 т строительных материалов, в строй было введено 52 тыс. кв. м жилья[8].
Для преодоления жилищного кризиса власти разрешили индивидуальное строительство. Было принято решение открыть на местных строительных материалах 350 кирпичных заводов с малыми гофмановскими печами мощностью по 1,5 млн штук кирпича в год. В каждом районе республики запланировали по два таких завода. В 1946 г. ввели в строй 65 заводов. Налаживалось производство новых для Белоруссии видов стройматериалов: керамическая сантехника, огнеупорный и облицовочный кирпич, сухая штукатурка, минеральная вата, метлахская плитка. За 1945‒1947 гг. в городах республики было отстроено 1 млн 678 тыс. кв. м жилой площади[9]. Несмотря на это, условия жизни оставались чрезвычайно трудными. Не хватало строительных механизмов, приспособлений и рабочей силы. План подрядных работ Наркомата жилищного и гражданского строительства БССР за 1945 г. был выполнен только на 31,5%. Дома оставались перенаселенными, большинство людей ютились в землянках, подвальных помещениях и временных строениях[10].
Положение еврейского населения
Евреи не выделяли себя из общего населения республики — вместе с белорусами и русскими они активно участвовали в восстановительных работах, однако положение их во многом отличалось. В большинстве случаев это были одиночки, потерявшие всех своих близких, вдовы, дети и старики. Родственники оказались уничтожены в гетто, умерли в эвакуации, не вернулись с фронта. Евреи не располагали никаким имуществом, не имели элементарных вещей для бытового устройства. Доказательству права на домовладение мешало отсутствие необходимых документов, утерянных в годы войны. Нехватка жилого фонда, остро ощущавшаяся еще до войны, чрезвычайно обострилась. Одни дома и квартиры, принадлежавшие ранее евреям, были разрушены, сгорели или были разграблены, другие самовольно заняты. В августе 1944 г. офицер Советской армии Самуил Мельцер писал Илье Эренбургу, что он побывал в нескольких городах Белоруссии (Брестской, Барановичской и Белостокской областях) сразу после их освобождения от нацистов и встретил там «очень небольшое» количество евреев. Мельцера возмущало, что евреи, даже опознав свои вещи, не могли получить их обратно у неевреев[11].
Шолом и Любовь Фейгины с детьми Зеликом и Раей в июле 1945 г. вернулись в г. Ветку Гомельской области из Казахстана, где они находились в эвакуации. Первое, что им бросилось в глаза, — времянки, оборудованные под лестничными маршами разрушенных зданий. Дом Фейгиных сгорел в сентябре 1943 г. от прямого попадания снаряда. Они жили на съемной квартире, а потом на собственные средства отстроили дом на прежнем месте. В Речицу вернулись семья Чечиков из Бузулукского района Чкаловской области РСФСР и семья Верткиных из Уфимской области Башкирской АССР. Они нашли свои дома на ул. Карла Маркса и ул. Комсомольской разграбленными: были вынесены не только мебель и имущество, домашняя утварь и хозяйственный инвентарь, но и оконные рамы, сняты с петель двери[12].
Дом Сары Семеновны Шкляр в м. Городок Витебской области был добротным и просторным — наследство ее отца Абрама Гиршевича, потомственного стекольщика. Еще до революции в него привезли мебель красного дерева из Варшавы, красивые сервизы, которыми пользовались только по праздникам. В доме Шкляров впервые в местечке установили радио, послушать которое часто приходили соседи. В 1938 г. купили пианино, граммофон с набором пластинок. Родители Сары погибли в гетто, а дом в 1943 г. сгорел при освобождении Городка частями Красной армии. Остался только высокий фундамент на уровне первого этажа, где открыли городскую хлебопекарню[13].
Роль Еврейского антифашистского комитета
Большое количество писем и жалоб приходило в адрес Еврейского антифашистского комитета (ЕАК) в Москву. В них нашли отражение самые острые и неотложные проблемы, возникавшие на ранее оккупированных территориях. В мае 1944 г. Соломон Михоэлс и Шахно Эпштейн обратились с письмом к заместителю Председателя СНК СССР Вячеславу Молотову. В нем говорилось, что изо дня в день Комитет получает из освобожденных районов тревожные сообщения о чрезвычайно тяжелом положении выживших евреев, которым не возвращают их жилье и опознанное имущество. Местные власти не только не уделяют бывшим узникам гетто должного внимания, но и отказываются предпринимать усилия для создания с о в е т с к и х условий жизни (разрядка моя. — Л.С.). В письме подчеркивалось, что Комитет располагает сведениями о препятствиях в реэвакуации евреев, несмотря на большую потребность в квалифицированных кадрах. Когда же евреи приезжают в места, где «жили их деды и прадеды», они находят свои дома заселенными посторонними людьми и остаются без крова. Не лучше обстоит дело с предоставлением работы и оказанием материальной помощи. Даже поддержка (посылки и пожертвования) через Красный Крест доходит до нуждающихся евреев крайне редко. Международные организации, оказывающие гуманитарную помощь, выражают неудовлетворение таким положением дел.
Михоэлс и Эпштейн предлагали создать особую государственную комиссию по оказанию помощи евреям, пострадавшим от нацистского геноцида. Ознакомившись с письмом, В.М. Молотов обратился с запросом к секретарю ЦК ВКП(б) Г.М. Маленкову, члену Комитета СНК СССР по восстановлению народного хозяйства в освобожденных районах А.И. Микояну, Председателю Госплана СССР А.А. Вознесенскому и Народному комиссару НКВД СССР Л.П. Берии. Однако этим дело и ограничилось[14]. В конце лета 1944 г. работники ЕАК встретились с комиссаром еврейского партизанского отряда № 106 в Белоруссии Вертгеймом, начальником штаба Фейгельманом и начальником особого отдела отряда Мельцером. Партизаны отмечали, что со стороны населения слышится много антисемитских заявлений. Началась борьба за жилье, далеко не все соглашаются пустить евреев в прежние квартиры. Пропало много вещей, которые никто не собирается разыскивать и возвращать, существуют трудности при устройстве на работу[15].
Сам Комитет подвергся критике за свои усилия оказать помощь нуждающимся. В мае 1943 г. ответственный секретарь Совинформбюро В.С. Кружков направил письмо секретарю ЦК ВКП(б) А.С. Щербакову с выражением возмущения, что ЕАК, получая письма с ходатайствами материально-бытового характера, принимает на себя заботу об их удовлетворении и затевает переписку с советскими и партийными органами[16]. 25 декабря 1945 г. А.А. Андреев и М.Ф. Шкирятов в записке Комитета партийного контроля при ЦК ВКП(б) указывали, что в ЕАК обращаются евреи с жалобами по жилищным проблемам, с заявлениями, что к ним несправедливо относятся советские и хозяйственные органы, а отдельные работники Комитета ведут с ними переговоры по этим вопросам и дают разъяснения. По мнению заявителей, это политически вредно и может превратить ЕАК в некий комиссариат по еврейским делам, что не соответствует задачам, поставленным при его образовании[17].
Несмотря на это, ЕАК, хотя и с оговорками, продолжал содействовать обустройству евреев, возвратившихся на пепелища. Руководители Комитета верили, что советское руководство не останется безучастным к евреям после перенесенного ими геноцида, поддержит идею переселения евреев в Крым для создания там Еврейской советской республики. Этому были свои основания. В 1920‒1930 гг. советское правительство начало землеустраивать евреев в Крыму, создав несколько еврейских национальных районов. Накануне войны в Крыму уже проживало 65 тыс. евреев, или 8% городского и 3% сельского населения полуострова. Такая перспектива представлялась реальной еще и потому, что татарское население Крыма в мае 1944 г. депортировали в Среднюю Азию и другие отдаленные районы СССР по обвинению в массовом коллаборационизме. Однако это предложение не было поддержано Сталиным, а впоследствии послужило одним из предлогов для ликвидации ЕАК[18].
Положение в Минске
В июле 1944 г. город нельзя было узнать. На месте жилых и административных зданий, промышленных предприятий, парков и стадионов остались только пустыри и развалины. Центр города практически весь был разрушен. С привокзальной площади были видны развалины Театра оперы и балета. Люди ютились в домиках на окраинах[19]. Если на 1 июня 1941 г. жилой фонд Минска насчитывал 12 млн 96 тыс. кв. м, то к 1 мая 1945 г. он сократился до 4 млн 59 тыс. кв. м, из которых в распоряжении местных Советов находились 1 млн 849 тыс. кв. м[20]. Прирост населения намного обгонял темпы жилищного строительства. Если на день освобождения — 3 июля 1944 г. — в городе насчитывалось 30 тыс. чел., то на 1 ноября 1944 г. — 45 тыс. чел., на 1 января 1946 г. уже было свыше 180 тыс. чел. из 250 тыс., проживавших до войны, тогда как жилой фонд Минска в 1946 г. составлял только 1,5 кв. м на одного горожанина[21].
Доля еврейского населения среди минчан резко уменьшилась по нескольким причинам, главной из которых стал геноцид (евреи составляли 29,7% горожан в 1939 г.). По оценке Гирша Смоляра, к августу 1944 г. в город вернулось не менее 5 тыс. партизан-евреев и членов их семей, или половина из тех, кто сумел бежать из оккупированного Минска. Еще через два года их количество удвоилось за счет демобилизованных военнослужащих и реэвакуированных граждан. К началу 1950-х гг. количество еврейского населения в столице Белоруссии достигло 15 тыс. чел. К 1959 г. евреи в Минске насчитывали 38,8 тыс. чел., или всего 7,6% от общего населения города[22].
Первые попытки обратить внимание на положение еврейского населения в республике были предприняты уже в 1944 г. Гирш Смоляр вместе с Наумом Фельдманом и Хаимом Александровичем обсуждали проблему «крыши» над головой, поисков работы, возврата к мирной жизни. Дома, уцелевшие на территории гетто, были заняты русскими и белорусами. Пользуясь своим авторитетом и связями, накопленными в ходе совместной борьбы с нацистами, ряд бывших еврейских партизан обратились в правительство и ЦК Компартии Белоруссии. Смоляр встретился с заведующими отделами ЦК Компартии Белоруссии Закурдяевым, Малининым и первым секретарем ЦК КП(б) Б. Пономаренко. Все они отказались принять во внимание трудности еврейского населения и помочь решить хозяйственные и социально-бытовые проблемы, сославшись на занятость и нехватку средств[23]. Нежелание партийных и государственных руководителей принять во внимание особые обстоятельства, в которых оказались евреи, фактически стало проявлением дискриминации.
Власти старались удержать часть жилого фонда не вернувшихся евреев в пользу государства. В июле 1944 г. Борис Млынский из отряда им. Кутузова обнаружил, что дом на ул. Мясникова (двухэтажное деревянное здание), в котором он жил до войны, занят под Штаб белорусского партизанского движения. Во дворе находилось много партизан, оседланных лошадей, привязанных к лестнице. Квартира Млынских была на первом этаже, теперь в комнате, уставленной столами, несколько человек писали отчеты, кто-то отдавал распоряжения, звонили телефоны. Борис попытался выяснить судьбу прежних жильцов, но безуспешно. Отряд им. Кутузова был расформирован и влит в одну из частей Красной армии, которая продолжила путь на Запад. Больше Борис, родные которого погибли в гетто, в Минск не возвращался[24].
Целый ряд квартир и домов евреев были заняты руководящими работниками республиканских и областных организаций. Заведующий Особым сектором ЦК КП(б)Б Матузов проживал в квартире семьи Нодельштейн, заместитель Председателя СНК БССР Шавров — в доме семьи Гимельштейн, начальник отдела кадров СНК БССР Матвеев — в доме Картовенко, начальник Белглавснаба при СНК БССР Смирнов — в квартире Этуса, заместитель Народного комиссара внутренних дел республики Хоняк — в доме Трояна, а заведующие промышленным отделом и отделом школ ЦК КП(б)Б Колышкин и Ломтев — в квартирах, принадлежавших евреям, но отремонтированных Управле-нием делами ЦК КП(б)Б[25].
Оставшиеся без крова жаловались в различные инстанции, а когда это не давало результата, обращались в Москву. 13 декабря 1945 г. уполномоченный Комитета партийного контроля при ЦК ВКП(б) по Белоруссии Филимонов составил докладную записку «О фактах бездушного отношения к устройству демобилизованных воинов и семей военнослужащих со стороны ряда руководящих работников Белорусской ССР». В документе среди граждан, пострадавших от произвола чиновников, более двух третей составляли еврейские фамилии. В частности, указывалось, что постановление СНК БССР от 20 октября 1945 г. об освобождении жилой площади в домах, занятых под конторы учреждений и организаций, эффекта не дало. Были высвобождены всего 1 938 кв. м, на которых в большой скученности разместили 58 семей демобилизованных воинов, 33 семьи инвалидов Великой Отечественной войны и 16 семей военнослужащих. Несмотря на грозные формулировки и требования наведения порядка, московские инстанции не вынуждали своих белорусских коллег принимать невыгодные им решения. Докладную записку Филимонова положили «под сукно» по той причине, что ее автор тоже проживал в бывшей еврейской квартире[26].
Вместе с тем иногда случались исключения. В июле 1945 г. жена известного еврейского белорусского поэта и прозаика Змитрока Бядули Мария Исааковна Плавник, вернувшись из эвакуации, обнаружила, что их дом и имущество сгорели. Вместе с детьми Ефимом (10 лет) и Софьей (15 лет) они скитались по знакомым. Отчаявшись, женщина обратилась за помощью, написав Председателю правительства БССР П.К. Пономаренко выделить ей комнату или временно предоставить номер в гостинице за счет Литфонда республики. Неожиданно ходатайство было удовлетворено[27]. В данном случае семье Бядули повезло, однако не потому, что функционеры были поклонниками его творчества или с симпатией относились к еврейской интеллигенции. Если бы Бядуля не умер в ноябре 1941 г., а был репрессирован накануне войны, как это произошло с Изи Хариком, Хаимом Дунцом, Моисеем Кульбаком, Эли Каганом, Зеликом Аксельродом, Яковом Бронштейном и многими другими, то отношение к его вдове и детям было бы другим.
Опасения расхитителей еврейского имущества
Реальными оставались опасения части населения, самовольно присвоившей еврейское имущество в годы оккупации. В мае 1944 г. в письме руководителей ЕАК В.М. Молотову говорилось, что оставшиеся на местах пособники Гитлера, принимавшие участие в убийствах и грабежах советских людей, боятся живых свидетелей и препятствуют возвращению евреев в их родные места[28]. Летом 1941 г. часть неевреев воспользовалась общим хаосом и безвластием. Они взламывали квартиры, уцелевшие после пожаров склады и магазины и присваивали продукты, промышленные товары, одежду и мебель[29].
В июле-сентябре 1941 г. нацисты организовали гетто в большинстве городов и местечек. Евреи, жившие на улицах, не вошедших в гетто, вынуждены были совершить принудительный обмен или просто покинуть свои жилища. Часть имущества кто-то смог взять с собой в гетто, а часть отдать своим соседям на хранение. Семья Сосновских из Хотенчиц Вилейского района владела мельницей. С приходом немцев они обратились к знакомому хозяину хутора Степке, жившему в полутора километрах от местечка, взять на хранение часть их имущества. На хуторе укрыли запасы зерна, муки, крупы, вещей и некоторые ценности. После освобождения республики Сосновские хотели забрать свое имущество. Однако получили обратно только подростковый велосипед, который удалось обменять на мешок ржаной муки. Остальное, по словам хозяина хутора, забрали немцы, полицейские и партизаны[30]. Были и такие, кто обещал укрыть за вознаграждение, а потом доносил. Так поступал крестьянин Кабанов в Елизово Осиповичского района, предлагавший евреям помощь, но, когда завладевал их имуществом и ценностями, выдавал[31]. В Гомеле домработница Александра Зверева выдала еврейскую семью, в которой работала до войны. Мебель их она вывезла к себе в деревню[32].
Еврейское имущество иногда служило причиной гибели хозяев от бывших соседей. Залмана и Брусю Фурман из Ушачей убил местный житель, вызвавшийся вывезти их на телеге с вещами[33]. Ицхак Роговский перед побегом из Радуни оставил мебель, одежду и драгоценности у своих друзей Шемянских в д. Ковалки. Когда через неко-торое время сын Роговского Мейшке хотел взять что-нибудь из одежды, Шемянские не захотели расставаться с полученным добром и сказали, что отдадут все, когда он придет с братьями. На другой день едва сыновья и племянник Ицхака приблизились к дому, их обстреляли из пулемета. Мейшке погиб, Номку ранили в ногу, но ему вместе с Лейбой удалось бежать в лес[34].
В первую очередь еврейское имущество расхищали полицейские, их родные и знакомые. Все, что принадлежало евреям, считалось бесхозным[35]. В Ляховичах дом Ноаха Мельника грабили соседи Лукашевичи. Старались, кто больше. Рядом с Мельниками жили Спровские. Осенью 1941 г. во время акции они спрятались в подвале. Квартирант Куликовский привел карателей-литовцев — выдал хозяев и поселился в их доме. Уцелел только Мотл Спровский, которого мобилизовали в Красную армию в 1940 г. После окончания войны он выгнал Куликовского и вернул себе дом[36]. В Ракове еврейское имущество забирали Антон Шидловский, Ян Цыбульский, Владислав Курьян, Ян Лукашевич, Ян Алешко, Василий Яцкевич. В сентябре 1941 г. комендантом полиции Ракова назначили Ясинского, уроженца хутора у станции Алехновичи, а его помощником — Сурвилло. Они требовали, чтобы евреи снабжали их любовниц одеждой и обувью. В сарае Рословской, которая сожительствовала с заместителем гебитскомиссара Вилейки Генделем, обнаружили много мебели, посуды, личных вещей евреев. В Дуниловичах в марте 1942 г. полицейский Шахович потребовал у Моты Лифшица кожаные перчатки, которых у того не оказалось. Тогда он передал Лифшица гестапо[37]. В Речице Гарай, проживавший на ул. Луначарского, за корову и домашнее имущество убил старика Кравцова еще до массового расстрела евреев в ноябре 1941 г.[38]
В Кривичах в апреле 1942 г. арестовали Сару Ходос. За солидный выкуп ее освободили. Возвращаясь домой, она увидела, как немецкие жандармы, бургомистр Петр Венцкович, полицейские Мазур и Мелько укладывали на подводы ее вещи. Женщина потребовала вернуть все, на что последние засмеялись и ответили, что хозяев уже давно нет в живых[39]. В Борисове под руководством начальника полиции Станислава Станкевича делили еврейское имущество, значительную часть которого забрали немцы. Петр Ковалевский присвоил дом Шейнемана. Михаил Тарасевич, Григорий Верховодко, Иван Копытко получили одежду, предметы обихода, мебель и ценности: женскую доху, пальто, овчинную шубу, патефон, этажерку, 55 руб. золотой монетой царской чеканки и советские денежные знаки, ручные и настенные часы. Часть награбленного отдали в магазин для продажи и распределения по талонам среди нуждающихся белорусов[40].
Поделить награбленное еврейское имущество не всегда получалось мирно. В Дуниловичах в июне 1942 г. вещи евреев привезли на склад бывшего райпотребсоюза (районного отделения Союза потребительской кооперации). Староста Евгений Спичонок хотел взять себе новый костюм, который ему не уступал заведующий складом Петровский. Они подрались, и их вынужден был разнимать немецкий жандарм. Сын Адольфа Мацкевича ехал на возу и брал, что попадалось под руку. Около одного из домов он погрузил рулон кожи. Это заметил сын Карла Ичковского и, как более сильный, избил первого до потери сознания, отняв рулон. Побои и драки из-за еврейского имущества были повседневным явлением. Немцы высмеивали своих помощников из местного населения, спрашивая, кто же будет им наследовать, когда они погибнут?[41]
Препятствия в возврате еврейского имущества
После окончания войны местные жители неохотно возвращали евреям их собственность. Обращения в суд осложнялись отсутствием свидетелей, утратой документов и другими объективными причинами. Давид Залманович в 1943 г., приехав на побывку с фронта в только что освобожденный Городок Витебской области, обнаружил свой дом занятым многодетной семьей бывшего полицейского[42]. В Червень вернулась семья Цодика Рытова. Сохранился дом их бабушки. Все дома евреев заняли жители окрестных сел, от их имущества почти ничего не осталось, но местные жители упорно не хотели уступать. Больше года Рытовы вынуждены были добиваться возврата принадлежавшего им по праву[43]. Нехемия и Браха Ладины пережили эвакуацию в Курганской области. Их дом в Речице на ул. Советской в 1944 г. был занят соседями Кандеевыми. По требованию законных хозяев Кандеевы нехотя освободили помещение, но имущество и мебель Ладины востребовали уже по суду. Дом Рубинчиков в Речице, с мебелью, одеждой и библиотекой, разобрали и увезли в сельскую местность. После долгих уговоров соседка вернула только стенные часы и кровать. Сапожнику Абраму Грайферу отдали сарай, самовар и ватное одеяло, но возвратить дом отказались[44].
Подобных случаев было много. Каждый раз приходилось заново доказывать свои права, хотя главными расхитителями были соседи, жившие рядом с евреями многие годы. В случаях, когда жилища реэвакуированных не сохранились, власти и местные жители часто чинили препятствия в том, чтобы вернувшиеся из эвакуации вступили в законные права наследников своих родных, погибших в гетто, на фронте или пропавших без вести. Абрам Левин из Василевичей Гомельской области пережил эвакуацию в Бурлинском районе Западно-Казахстанской области. Когда он вернулся домой в июне 1944 г., ему отдали корову, перину, подушки, шкаф, стол и другие вещи, однако поселиться в доме своего близкого родственника Гершона Левина не разрешили[45]. Нехама Протас бежала из горящего Минска с грудным ребенком на руках. В гетто погибла вся ее большая родня — около 100 чел. В 1946 г. женщина вернулась в Минск и обнаружила, что в ее доме на ул. Комаровской (ныне ул. Варвашени) живут чужие люди. Дом был частный, деревянный, из пяти комнат и кухни. Нехама отсудила полдома, записанные на нее. Однако когда дело коснулось второй половины, принадлежавшей родителям, то самовольно занявших ее людей пришлось выселять через суд. Минчане Пейсах и Шпринца Гольдины нанимали адвоката для возврата своего жилья. Вся мебель и имущество в доме были расхищены[46].
Не стали исключением бывшие партизаны, местные советские и партийные работники, занимавшие уцелевшие еврейские дома. В 1943 г. в Гомеле дом Рейзы-Гнесы и Мовши-Лейба Фишер на ул. Тельмана занял бывший комиссар партизанского отряда, избранный вторым секретарем Гомельского ГК КП(б)Б Виктор Юдин с женой Диной. Дом был маленький, всего 30 кв. м. Мебели не осталось, только дубовый шкаф, который мародеры не смогли вытащить. Новые хозяева не хотели признавать семью Фишер, несмотря на то, что у Мовши-Лейбы сохранились документы на владение домом, который он построил в 1927 г. В сентябре 1944 г., когда вернулись Фишеры из эвакуации, ночевать на улице было холодно. Юдины пустили их на кухню. Там они спали, и только спустя два месяца Юдину как ответственному партийному работнику дали жилье и он переехал[47].
Часть евреев, воевавших в партизанских отрядах и на фронте, не надеясь на помощь властей, возвращали жилплощадь и имущество самостоятельно. Одни действовали силой оружия по праву победителей, другие использовали служебное положение. Дом Рубенчиков в Минске в Зеленом переулке остался цел, но там проживали посторонние люди, которые утверждали, что откупили его у хозяев и даже называли сумму. Когда в июле 1944 г. Абрам и его сестра Ёха, бывшие узники гетто и партизаны, потребовали освободить помещение, то услышали в ответ, что всех евреев убили, в том числе и хозяина этого дома. Тогда Ёха, участница закончившегося накануне партизанского парада, сняла с плеча автомат и выстрелила в воздух. Это подействовало, и лжехозяева покинули дом[48]. Давид Бернштейн после освобождения Минска стал работником прокуратуры Белорусского военного округа. Его дом на ул. Комсомольская, 13 уцелел. Это была маленькая квартира на первом этаже, состоящая из комнаты 25 кв. м, кухни, санузла. Весь город, и особенно его центр, был разрушен. Посреди развалин остались только несколько кирпичных домов на ул. Комсомольской. В квартире Бернштейнов проживал посторонний человек, отказавшийся уйти. Давид предъявил паспорт с довоенной пропиской, но это не помогло. Тогда он привел взвод солдат и выпроводил самозванца с вещами. Претензий не предъявили, такое поведение в то время считалось оправданным, и не только потому, что офицер поступил по праву сильного. Будучи юристом, Давид знал, что мог сослаться на особые права, которые имели военнослужащие и члены их семей по сохранению за собой довоенной жилплощади[49]. Постановлением СНК СССР от 5 августа 1941 г. за всеми лицами, находившимися на службе в армии, сохранялась их жилая площадь по бывшему месту жительства. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 14 марта 1945 г. «О наследниках по закону и по завещанию» был расширен круг наследников. К ним причислили родителей, а если их не было в живых — братьев и сестер умершего[50].
Случалось, что местные органы власти шли на сознательный подлог, чтобы не возвращать довоенное жилье законным хозяевам. Они не отвечали на запросы, искажали сведения, о которых запрашивали их бывшие земляки, и даже отправляли заведомо ложные данные. Залман-Евнон и Цивья Коган, находясь в эвакуации, послали письменный запрос в горисполком Бобруйска о том, сохранился ли их дом. От этого зависело их возвращение в родные края. Работники горисполкома сообщили, что дом разрушен. В 1945 г. их сын Илья, студент факультета журналистики Уральского университета, проходил учебную практику в Минске. Он приехал в Бобруйск и на предполагаемом пепелище обнаружил, что родительский дом цел. Он был занят конторой городской хлебопекарни. Илья направился в горисполком и потребовал разъяснений. Его удостоверение корреспондента газеты «Советская Белоруссия» произвело впечатление. Председатель Совета отдал распоряжение освободить дом. Однако исполнить это чиновники не торопились. В начале 1946 г. Коганы вернулись в Бобруйск из Свердловска, но так и остались бездомными. Потребовалось много месяцев и значительные усилия, чтобы выполнить уже имевшееся постановление. Неизвестно, чем бы закончилось дело, если бы их сын не имел отношения к средствам массовой информации и не мог предать огласке нежелательные для городской администрации факты[51].
Некоторые евреи, чтобы узнать судьбу близких, отказывались от прав на свое бывшее имущество. Бася Житницая через две недели после освобождения Минска приехала в город в поисках сестры Нехамы и племянницы Ларисы. Часть ее дома уцелела и годилась для жилья. На расспросы о судьбе Нехамы соседи посоветовали обратиться к Косаревым, с которыми у Нехамы была связь из гетто. При встрече Косаревы смутились, потому что в их квартире оказалось много вещей и мебели Житницких, но Бася не подала вида. Дочь Косаревых, Нина, работала в полиции и якобы помогла сделать Нехаме «белорусский» паспорт. Некоторое время она жила в семье скульптора Бембеля, а потом была арестована. Племянницу Ларису забрала к себе Нина Глебко, работавшая на радио у немцев[52].
Возврат евреям их собственности обычно имел затяжной характер. Бухгалтер Гирш Чернов возвратился в Бобруйск летом 1945 г. из эвакуации в Мордовской АССР. Его дом, принадлежавший до войны ЖЭКу (жилищно-эксплуатационной конторе), был занят. Гирш хотел поселиться у брата Пинкуса на ул. Красноармейской, семья которого погибла в гетто, но этот дом тоже был занят. Только через два года после разбирательства дела в суде он смог утвердить за собой это наследование[53]. Цира Рубина вернулась в Минск в 1946 г. и долго судилась с людьми, которые заняли половину ее дома (28 кв. м) на ул. Сухая, д. 4, в районе еврейского кладбища. Дом был собственностью ее матери и перешел к Рубиной по наследству. В годы войны это была территория гетто, и в его подполье было устроено тайное убежище («малина»). Одну половину дома разрушили, чтобы замаскировать вход в тайник. Оставшаяся часть дома стала предметом тяжбы. Жалобу рассматривал народный суд Фрунзенского района Минска. Дело было выиграно после того, как соседи подтвердили, что «спорный» дом принадлежал Рубиным[54]. Малка и Янкель Пейсаховичи пережили эвакуацию в Башкирии. В 1944 г. они вернулись в Минск, где их дом в центре города из двух комнат и кухни (ул. Советская, д. 6) был занят. Только через суд они смогли восстановить свое право и вселиться[55].
В ряде случаев представители местных органов власти допускали прямой произвол, чтобы не возвращать занятые дома. В 1944 г. Ита-Сейна Френкель, приехав в Речицу, обнаружила, что в ее доме по ул. Калинина, проживает милиционер с семьей. Новые хозяева разрешили Френкель переночевать при условии, что утром она с детьми покинет дом. Только с помощью соседей им удалось поселиться в одной комнате. Но милиционер не оставлял Иту-Сейну в покое. Он продолжал жить в другой половине дома и всякий раз, возвращаясь с дежурства, стрелял в воздух из своего табельного оружия. По совету знакомых женщина обратилась в суд. Только в июле 1946 г. суд признал ее полноправной собственницей, но в доме уже ничего не осталось, кроме разбитого дивана. В 1951 г. Барановичский исполком передал на баланс городского жилищного управления более 600 домов убитых евреев. Документация отчуждения содержала подробные сведения о местоположении строений, планы улиц с нумерацией домов, степень технической изношенности, оценочную стоимость и пр. Имена и фамилии бывших владельцев не уточнялись под предлогом, что они погибли и не могли претендовать на это жилье. Вопрос о сохранении прав их наследников игнорировался. Отчужденные дома заселили по усмотрению местной администрации[56].
Белорусы и русские, не желавшие уступать, жаловались на «необоснованные» претензии евреев. В январе 1946 г. в Логойском районе колхозница Фаина Носевич с возмущением говорила, что «евреи нас из квартир выгоняют», приведя в пример свою сестру, которую евреи выселили из квартиры в Минске[57]. Проверки подобных заявлений не всегда разрешались в пользу евреев, даже если это и казалось очевидным. Порой борьба за возврат жилища заканчивалась трагически. В 1945 г. произошло событие, которое потрясло г. Речицу Гомельской области. Ципа Каганович, вдова погибшего на фронте солдата с двумя малолетними дочками, отсудила свой дом на улице Пролетарской. Ципа пустила на квартиру девушку из деревни, работавшую в городе. Однажды поздно вечером в дверь постучали, хозяйка решила, что это квартирантка, и открыла дверь. Ее тут же застрелили из темноты. Убийцу не нашли, дело замяли. Остались двое сирот, которых определили в детский дом[58].
Известны случаи, когда в суды направлялись лжесвидетели. Часто домовладение оспаривалось на том основании, что оно было национализировано после революции. В Борисове в течение многих месяцев тяжбу с государственными учреждениями вели братья Арон и Яков Мазо. Постановлением городского суда их дом на улице Дзержинского был отнят под магазин. Судья Галина Акулич, жившая до войны по соседству, хорошо знала, что семья Мазо является действительным владельцем, но не захотела принять это во внимание. Отказали в иске часовому мастеру Мотлу Гольдбергу. Лишь после его обращений в Верховный суд БССР справедливость восстановили. Получив сообщение об исходе дела, Мотл отправил в Минск восторженную телеграмму с благодарностью советскому суду, «самому справедливому в мире»[59].
Однако часто складывалось по-другому. Верховный суд аннулировал ранее принятые положительные решения предшествовавших районных и городских судебных инстанций и оставлял жалобы евреев без удовлетворения. В апреле 1946 г. решением народного суда 6-го участка Минска Яков Шмулевич Зыглин был признан собственником части дома № 11 на ул. Сухая, в котором уже проживали Валентина Осипчук, Петр Овсянкин и Ольга Липай. В октябре 1947 г. Верховный суд БССР отменил прежнее решение народного суда и передал дело на новое рассмотрение. Так тянулось почти два года, но в июне 1949 г. народный суд 1-го участка Кагановичского района Минска признал правоту Якова Зыглина. Несмотря на это, в мае 1950 г. Верховный суд республики повторно признал недействительным решение Минского городского суда и отказал Зыглину за «необоснованностью» иска[60].
Во второй половине 1949 г. первый секретарь ЦК Компартии Белоруссии Николай Гусаров в связи с многочисленными жалобами дал указание прокуратуре республики проверить судебные решения и определения, связанные с установлением нарушения права граждан на личную собственность. В порядке надзора было изучено 935 гражданских дел и принесено 87 протестов. Большинство дел решилось не в пользу евреев. Прокуратура отмечала, что в связи с утратой документов в военное время некоторые суды подходили к существу проблемы формально. Только в одном Минске в коммунальный фонд районных Советов после этого передали 11 домов. Моисей Тейф обратился в суд с заявлением установить факт принадлежности дома его сестре Доре Левиной, погибшей в гетто. Народный суд 2-го участка Сталинского района Минска в октябре 1948 г. положительно решил этот вопрос. Однако по протесту Прокуратуры БССР данное постановление суда отменили как необоснованное. Были пересмотрены и постановления народного суда 1-го участка Ворошиловского района о возврате дома № 22 на ул. Замковая гражданам Каплану, Дрейцер и Люблиперман и решение Минского областного суда (май 1948 г.) о признании права собственности Самуила Вольмана на дом по улице Ратомская, ранее принадлежавший его супруге Ю.А. Лукиной, погибшей в гетто. Прокурор БССР А. Бондарь сообщал руководству республики о фактах, когда представители районных исполнительных Советов давали в суде ошибочные заключения о принадлежности домов отдельным лицам. При этом большинство подобных случаев касались евреев, например, подтверждение инспектором Ворошиловского райуправления Авраамец принадлежности дома в Комаровском переулке в Минске гражданке Цукерман; отчуждение в пользу государства двух домов в Столбенецком переулке, якобы присвоенные Березинской, и т. д.[61]
Людей, прилагавших усилия для объективного рассмотрения дел, подвергали административному давлению и угрозам, увольняли и даже арестовывали. В 1944‒1948 гг. Арону Шеру, заместителю начальника, а затем начальнику государственного архива Пинской области, выдававшему справки об утрате еврейского имущества на основе имевшихся в архиве сведений, угрожали увольнением. Его неоднократно вызывали в партийные органы и требовали прекратить «разбазаривать государственный жилой фонд». Особое усердие проявлял первый секретарь Пинского ГК КП(б)Б Вдовенко, обещавший лишить А. Шера партийного билета и привлечь к ответственности. Это была не пустая угроза[62]. В декабре 1947 г. Александра Штейрина, главного архитектора Могилева, осудили на пять лет лишения свободы. Его обвинили в незаконной выдаче документов на снятие домов с учета в горсовете только на основании карточек, заполненных в период немецкой оккупации. Это позволяло начать строительство нового жилья. Особое неудовольствие вызвал случай, когда Штейрин помог Берте Шапиро «сфабриковать» акт о принадлежности ей дома на улице Вербовая. Главный архитектор подготовил проект постановления о возвращении Шапиро домовладения и добился утверждения его на заседании горисполкома. Действия Штейрина были признаны «преступными» на том основании, что названные дома ранее принадлежали не Берте Шапиро, а ее мужу Иофану, осужденному в 1937 г. за «контрреволюционные преступления», и переданы на баланс местного домоуправления[63].
В апреле 1949 г. в Минске за «вражескую деятельность» (превышение служебных полномочий) был исключен из партии и арестован 27 апреля 1949 г. прокурор Ворошиловского района Минска Давид-Хаим Рувимович Кисель, который добивался возврата жилья демобилизованным воинам и их семьям[64]. Его посадили в одиночную камеру следственного изолятора МГБ и стали добиваться признания. Не помогло и то, что Давид был участником подполья в Минском гетто, а затем политическим руководителем роты партизанского отряда им. Жданова Барановичского соединения. Ни к чему не привело заступничество прокурора БССР Ивана Ветрова, и Давида Киселя приговорили 10 годам лишения свободы с последующим поражением в правах на пять лет; наказание он отбывал в мордовских лагерях. В 1955 г. его реабилитировали по политическим статьям, оставив обвинение в злоупотреблении служебным положением[65].
Усилия евреев вернуть утраченное в годы войны имущество и жилища имели для них большое значение. От этого во многом зависело успешное возвращение к мирной жизни, способность пережить последствия Холокоста и найти силы для созидательного труда. При этом отношение местного населения и властей к желанию законных владельцев отстоять свои права показывает действительные отношения между евреями и неевреями. Огромные разрушения и жилищный кризис сделали эту проблему крайне болезненной. Население большинства еврейских местечек Белоруссии погибло. Еврейская собственность считалась бесхозной. В годы оккупации таковой ее объявили немецкие власти, что послужило основой для грабежа и хищений. После изгнания нацистов в еврейских домах поселились их недавние соседи, рассчитывавшие, что еврейское имущество некому будет уступать. Вместо сочувствия немногие уцелевшие евреи встретили скрытую неприязнь или откровенное недовольство. Нацистская пропаганда за годы оккупации подогрела антисемитские настроения. На этом фоне товарищеская поддержка и взаимопомощь части местного населения, делившегося с теми, кто вернулся из эвакуации последним, становились бесценными. В то же время отсутствовала государственная программа адаптации жертв Холокоста к мирной жизни, а отдельные мероприятия властей по оказанию помощи евреям, прибывшим на свои пепелища, носили разовый характер. Решения большинства насущных вопросов были отданы на откуп местной администрации, которая не всегда была заинтересована в справедливом решении проблемы. В результате многие еврейские семьи сочли невозможным продолжать жить в родных местах. Они переехали в районные центры и большие города, где можно было получить новое жилье, устроиться на работу или поступить на учебу. Только немногие смогли отстоять свои права и поселиться в принадлежавших им домах.
Опубликовано:
“Struggle of Belorussian Jews for the Restitution of Possessions and Housing in the First Post War Decade” // East European Jewish Affairs, vol. 30, No 2, Winter 2000, pp. 53-70.
(продолжение следует)
Примечания
[1] Из отчета ЦК КП(б)Б Центральному комитету ВКП(б) о людских и материальных потерях, понесенных Белорусской ССР в результате немецко-фашистской оккупации, от 1 декабря 1946 г. См.: Преступления немецко-фашистских оккупантов в Белоруссии: Сб. документов. Минск, 1963 г., с. 353.
[2] РГАСПИ, ф. 17, оп. 88, д.718, л. 24.
[3] Преступления немецко-фашистских оккупантов в Белоруссии: Сборник документов, с. 353.
[4] Достижения Советской Белоруссии за 40 лет: Стат. сб. Минск, 1958 г., с.13.
[5] НАРБ, ф. 7021, оп. 80, д. 111, лл. 2-4, 14-17, 21.
[6] РГАСПИ, ф. 17, оп. 88, д. 718, л. 24.
[7] НАРБ, ф. 119, оп. 212, лл. 230-231.
[8] А.Е. Козловская. Рост материального благосостояния рабочего класса, 1946‒1970 гг. Минск, 1987 г., с. 14.
[9] РГАСПИ, ф. 17, оп. 88, д. 718, лл. 24.
[10] Восьмая сессия Верховного Совета БССР, 9‒11 сентября 1946 г. Минск, 1946, с. 167.
[11] Советские евреи пишут Илье Эренбургу / Под ред. М. Альтшулера, И. Арада, Ш. Краковского. Иерусалим, 1993 г., с. 145.
[12] Архив автора.
[13] Письмо Сары Семеновны Шкляр из Ашдода от 3 мая 1998 г. // Архив автора.
[14] РГАСПИ, ф.17, оп. 127, д. 478, л. 44.
[15] ГАРФ, ф. 8114, оп. 1, д. 1053, лл. 238-261.
[16] Там же, д. 792, л. 9.
[17] РГАСПИ, ф. 17, оп. 125, д. 317, лл. 288-292.
[18] Еврейский антифашистский комитет в СССР: Документальная история. Москва, 1996 г., с. 95-98.
[19] Г.К. Жуков. Разгром немецких войск в Белоруссии. Москва, 1974 г., с. 33.
[20] НАРБ, ф. 4, оп. 51, д. 103, л. 296.
[21] РГАСПИ, ф. 17, оп. 88, д. 718, лл. 24.
[22] Л. Смиловицкий. Катастрофа евреев в Белоруссии, 1941‒1944 гг., с. 30-31.
[23] Гирш Смоляр. «“Теплая” встреча евреев-партизан в освобожденном Минске» // Возрождение (Иерусалим), № 4-5, 1975 г., с. 178-183.
[24] Б.М. Млынский. Страницы жизни времен Катастрофы. Хадера, 1998 г., с.100.
[25] НАРБ, ф. 4, оп. 51, д. 103, л. 298.
[26] НАРБ, ф. 4, оп. 51, д. 103, л. 298.
[27] Там же, ф. 7, оп. 3, д. 1786, л. 47.
[28] РГАСПИ, ф. 17, оп. 127, д. 478, лл. 44.
[29] L. Smilovitsky. “Nazi Confiscation of Jewish Property in Belorussia” // Jews in Eastern Europe, № 1(37), 1998, pp.75-79.
[30] Из письма Михаила Сосенского от 4 апр. 2000 г. // Архив автора.
[31] Из письма Михаила Баршая от 24 апр. 2000 г. // Там же.
[32] Из письма Майи Идовой от 12 марта 1998 г. // Там же.
[33] Из письма Людмилы Баскиной от 20 мая 2000 г. // Там же.
[34] В начале 1943 г. евреи из Радуни и окрестных сел влились в партизанский отряд Станкевича бригады им. Ленинского комсомола. Братья Роговские пришли к Шемянским, расстреляли их и сожгли дом. См. Adam Rogowski. B’akalton Yelech Adam. Tel Aviv, 1995, p. 90.
[35] Нацистское золото из Беларуси: Документы и материалы / Составители В.И. Адамушко, Г.Д. Кнатько, Н.А. Редкозубова, В.Д. Селеменев. Минск: НАРБ, 1998 г., 413 с.
[36] Из письма Ноаха Мельника от 30 мая 2000 г. // Архив автора.
[37] ГАРФ, ф. 8114, оп. 1, д. 964, лл. 245, 249-250, 257, 322.
[38] Из письма Михаила Балтэ и Сары Бер от 20 янв. 2000 г. // Архив автора.
[39] ГАРФ, ф. 8114, оп. 1, д. 964, лл.131, 181.
[40] А. Розенблюм. Память на крови. Евреи в истории Борисова. Петах-Тиква, 1998 г., с. 123.
[41] НАРБ, ф. 845, оп. 1, д. 64, л. 35; ГАРФ, ф. 8114, оп.1, д. 964, л. 34.
[42] А. Шульман. «Еврейский Городок» // Мишпоха (Витебск), № 4, 1998 г., с. 53.
[43] Письмо Цодика Рытова 4 авг. 1998 г. // Архив автора.
[44] Письмо Марии Рубинчик от 27 апр. 1998 г. // Там же.
[45] Письмо Сары Левиной от 28 марта 1998 г. // Там же.
[46] Письма Марии Гальпериной от 18 и 28 марта 1998 г. // Там же.
[47] Запись беседы с Инной Беловой (Миркиной) 31 марта 2000 г. // Архив автора.
[48] А. Рубенчик. Правда о Минском гетто. Тель-Авив, 1999 г., с. 161.
[49] Запись беседы с Марком Бернштейном в Иерусалиме 14 марта 2000 г. // Архив автора.
[50] В.А. Круталевiч, I.А. Юхо. Гiсторыя дзяржавы и права Беларусi, 1917‒1945 г. Мiнск, 1998 г., с. 232.
[51] Письмо Даши Плоткиной от 7 февр. и 5 марта 1998 г. // Архив автора.
[52] Бася Житницкая. Жизнь, прожитая с надеждой. Рамат-Ган, 1998 г., с. 44.
[53] Письмо Вениамина Чернова от 5 февр. 1998 г. // Архив автора.
[54] Письма Рашель Каплан от 15 марта и 28 апр. 1998 г. // Там же.
[55] Письмо Арона Пейсаховича от 12 янв. 1998 г. // Там же.
[56] См. Хаверим, № 5, 1999 г., с. 3.
[57] НАРБ, ф. 1, оп. 9, д. 26, л. 10.
[58] Письмо Марии Рубинчик из Ашдода от 3 мая 1998 г. // Архив автора.
[59] А. Розенблюм. Память на крови. Евреи в истории Борисова, с. 22.
[60] НАРБ, ф. 4, оп. 53, д. 17, лл. 1-3.
[61] НАРБ, ф. 4, оп. 53, д. 17, лл. 4-6.
[62] Письмо Арона Шера 23 марта 2001 г. // Архив автора.
[63] НАРБ, ф. 4, оп. 62, д. 72, л. 50.
[64] Там же, ф. 1, оп. 22, д. 15, л. 137.
[65] В монографии В. Левина и Д. Мельцера Черная книга с красными страницами. Трагедия и героизм евреев Белоруссии (Балтимор, 1996) на с. 134 ошибочно указывается дата ареста Давида Киселя 9 августа 1945 г.
Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2021/nomer4/smilovicky/
