Немного «за Одессу»*0

Приемная бабушка

С чего начать?

У меня были бабушки по материнской линии. Ты, читатель, меня не поправляй. По линии моей мамы у меня действительно было не одна, а две бабушки: одна родная, другая… тоже родная, но приёмная.

Своей кровно родной бабушки, той, которой была мамина мама, я не знал. Бабушка Лиза погибла задолго до моего рождения. Я знаю и навещаю её могилку на старом подмосковном кладбище. Это первое кладбище моего детства. Здесь я стал осознавать, что вот это то место, где существуют в какой-то тогда непонятной мне форме бытия люди, которых тебе не хватает. Для меня Перловское кладбище и могила моей бабушки Лизы стали местом, где я мог смутно ощутить своё частичное сиротство. Сколько тепла и добра я недополучил с её смертью? От скольких глупостей и напастей она не смогла меня уберечь? Сколько мудрости старшего поколения мне оказалось недоступно? Бог весть. Так и жил бы я очетвертованным на одну бабушку, на одну близкую душу. Но Господь послал мне и всем нам Замену. Мой дед Исаак женился вторично, и мы обрели нового человека, который был нам, безусловно, дорог и горячо любим — нашу, мою бабу Еву.

Моя одесская бабушка Ева, по паспорту Хава Шойлевна, пришла к нам в семью не одна. Тут, конечно, можно поспорить, кто к кому пришел — она с семьей к нам — три сестры, их дети, их внуки с мужьями и женами — или мы с папой и мамой к ней. Если хотите, уникальность момента состояла в невероятной глубине слияния доселе чужих людей. К тому моменту, когда я с трудом уяснил, что одесская бабушка мне не родная, я, сочетается же такое, продолжал считать при этом, что её сыновья и внуки, а равно остальные пол-Одессы — мои родственники. Вы даже не представляете, как я был прав. Детская душа — лакмусовая бумажка — многократно в реакциях сознания подтверждала: вот они все «с Адесы», тетки, дядьки, сыновья, внуки все, абсолютно все — наша кровь, наша душа, наша Часть.

Баба Ева была женщина колоритная во всем. Имея внешность типичной одесситки — яркую до крика, манящую красивым лицом и статным телом, как говорят на Украине: «Берешь в руки, маешь вэщь», была она при этом невероятной для такого сочетания флегмой.

Если бы память не сохранила её облик, фантастически сложно было бы представить — крашенная, яркая, крупного помола одесситка и абсолютно при этом уравновешенная, почти безэмоциональная.

Что в диссонансе с такой нетипичной одесситкой?

В диссонансе Одесский Привоз (огромный рынок), кипящий и фонтанирующий, — душа и суть любого одессита.

Я искренне сочувствую людям, не знающим Одессы и Одесского Привоза. И сейчас, я просто боюсь сорваться в бездну чувств и эмоций, которые живут во мне, и не всплывают, а просто-таки выстреливают при воспоминании об Одессе моего детства.

Ну, все зудит. Ну, очень хочется. Ну, хоть о Привозе! Можно? Ура!!!

Сейчас.

Скольки стоит ваш паршивий циплёнок? Пять рублей. Он говорит «пять», думает «три», дам «два» — вот вам рубль и будьте довольны. Так торгуются на Одесском Привозе. Женьщина, слухайте сюда. (дальше скороговоркой) Сорок на сорок — рупь сорок. Спички брали? С вас два сорок.

Так считают на Одесском Привозе.

…и вы говорите, шо эта риба свежая? Свежая. А что же, я извиняюсь, она так воняет? Она спит. При чём здесь «спит»? А что, когда вы спите, вы всегда себя контролируете?!!

Так продают на Одесском Привозе.

Хлопчик, хлопчик! Иди до мэнэ. Дывысь ось яки гарны яблочки. В мени теж гарны. Нэ слухай её хлопчик, вона с утра не умывалась. Тю, я не вмывалась? А у тэбэ мужика нэмае уж скильки рокив (лет), мо буть ты в нас дивчина? Я дивчина? Та шоб у таби в голове така дырка была, як я дивчина!!!

Так выясняют отношения на Одесском Привозе.

И СО ВСЕХ СТОРОН:

Бички, бички… (Рыба бычок.) Семачки, семачки соленые. (В Одессе семечки жарят с солью.) Рачки, кому Рачки. (Ударение на первый слог, рачки — мелкая Черноморская креветка.)

Вот всего этого темперамента и взрывной экспрессии в Одесской моей бабке почти что и не было. А было в ней нечто другое. Спокойное и потустороннее.

Мой дед был кормильцем и деспотом своей первой семьи. Пятеро детей — не шутка. Содержал он всю семью сам, несмотря на увечье — на правой руке не было четырех пальцев. В доме первой жены он был капризный бог. Своя вилка, своя тарелка, рюмка, упаси боже что перепутать. «Лиза, где соль?». «На кухне, Исаак», «Я знаю, что на кухне, я спрашиваю, ГДЕ СОЛЬ на столе?!!» Вот таким был мой дед в преданиях. Вот таким. Но я таким его не застал. С бабой Евой он был тих и покладист. Просто метаморфоза.

И ещё.

Я не был в любимой моей Одессе почти двадцать пять лет. Давно умер мой дед, который выплескивал на меня нерастраченную к своим детям любовь. Я никогда не разбирался в его жизни: в чем он прав, в чем не прав — он просто любил меня, а я любил его.

К тому времени умерла и бабушка. У деда на могиле я был в последний свой приезд, а вот бабулю в последний путь не провожал, где могила не знал. У меня было мало времени. Мы с моей молодой женой только поженились, и это было десятидневное свадебное путешествие, обеспеченное приглашением Одесских Джентльменов (была такая замечательная юмористическая программа, о которой, как обозреватель «Известий», писала моя жена). Их руководитель Алик Торосуль взялся помочь мне в поисках родственников и привез нас всех на еврейское кладбище Одессы. Вот бывает невезенье. За несколько минут до нашего приезда женщина, какой-то кладбищенский клерк, с ключами от сейфа, где хранилась вся картотека захоронений, ушла домой. Тщетно я бродил по огромной территории, пытаясь выцедить из памяти путь к дедовой могилке, конечно, я не пропустил бы и бабушкиного надгробья, если бы оно случайно мне попалось, но все было безрезультатно. День был потерян, и надо было уходить, тем более что меня ждали. Я пошел к выходу. Я пришел к выходу. И я вдруг встал, остановился как Харон, на водоразделе мертвых и живых — ровно под аркой кладбищенских ворот… Как бы дальше эту невероятную мистику описать попроще, без театральщины? Что-то меня остановило, что-то развернуло в обратном направлении и повлекло в глубь могильных рядов. Мои ведомые кем-то ноги сделали два поворота, и я застыл у ограды одного из могильных обелисков. С портрета на меня смотрела баба Ева, такая, какую я её запомнил. И еще с двух других фотографий — две её сестры — мои тётки. Плакать и вздыхать я не хотел. На душе было невероятно тепло и тихо. На следующий день я нашел могилу деда…

 Вид нАморе и обратно

Нюма! Житья от тебя нет. Шо ты забил холодильник своими сифонами, мине борщ поставить некуда.

* * *

Примерно полседьмого утра. Одесские дворы, как колодцы — замкнутые и гулкие. Урчание двигателя. Клаксон, ещё клаксон. Истошный крик:

Вже мусор… Мусоровоз… пять минут… ещё две… так, я уехал!!!

В семь утра слышится звон колокольчика, который отражаясь от гулких стен, как набат будит всё живое:

Цистернамолоко! Молоко, кто не понял… здесь!!! — колокольчик звенит не переставая, — Цистернамолоко!

* * *

Исаак! Дети пришли с Привоза, они у тебя нормальные? Опять принесли дутую куру и уже ведро с абрикосами заодно. Ша, Ева! Ведро будет в запас для воды, когда её опять отключат. Давленый и битый абрикос на две трети ведра, так шо? Будет с чего варить джем. Теперь главное, слушай сюда. Визьми птицу и уже вари бульон… посмотри на внука — он синий и дохлый, как эта кура… смахни слезы, Ева, и вари бульон!

* * *

Берта Израилевна! Вы сегодня неважно выглядите. А шо такое, Бася? Посмотрите в зеркало сами. У вас вид «как нАморе и обратно».

* * *

Молдаванка. Вечер в тихой подворотне.

Молодой человек, вам пинджак не нужен? Нет, спасибо. Ну, так снимайте.

Для старых одесситов скажу:

— Нам с вами читать дальше необязательно. Нам и так всё ясно. Воспоминания накатывают тихой волной, как это бывает на нашем Одесском побережье во время полуденного зноя.

Для остальных буду рисовать картины, дорогие и близкие моему сердцу.

 Картина первая

На градуснике плюс сорок. Одессе жарко.

С левого торца гарнизонного Дома Офицеров, что на Пироговской — очередь. В основном это мужчины, у них в руках странные предметы, которые непонятны приезжим и которые летом для одесситов дороже родной тёщи. Это сифоны для газ-воды. Очередь тянется к небольшому ларьку между домами. У прилавка:

Тётя Роза, добавьте газу. У мине — норма. Шо, «норма»? Прошлый раз мы таки слили пустой воды цельных полбаллона. Моя Соня имеет на этой почве к вам претензию. Вот вам сверху пятачок и добавьте газу.

Тётя Роза открывает пол-окна и кричит:

Люды, ви слыхали? Всем по норме хватает, а его Соне надо добавить газу. Я добавлю! Я — добавлю!!! Но на всех не хватит…

Голоса из очереди:

Беня, не зли Розочку. Отойди уже, халамидник, а то всем будет плохо. А шо я скажу моей Соне за её претензию? Скажешь, что тебе дали две нормы газа и пусть теперь она молит бога, шоб сифоны не рванули. Ой, ви не знаете мою Соню, она…

Тётя Роза из окна:

Уберите этого поца с его Соней, или я закрываюсь!!!

Беню тихо выносят в сторону.

Коля! Ви ж интеллигентный человек. У нас на Пироговской заправляют сразу только два сифона, третий — бонус для многодетных. Ви стали многодетным, вот так сразу? Люди! Яша ушел в море, так третий я для тети Бети, она тоже хочет с газом! Все знают, шо она одна и плохо ходит.

Люди:

Шо? Яша снова в море? Так я ей сейчас от себя принесу! И я! И я!

Тётя Роза из окна ларька:

Шлымазлы! Ви шо хочите, шоб у тёти Бети стала водянка с вашей газировки? Значит так. Пусть кто-нибудь дойдет за неё до аптеки, Валерик принесет с Привоза синеньких и два-три бурых помидор к салату, Сэмэн, за вами бички или пару глосей, но шоб свэжих и почистили, а воду понесет-таки Коля. Всё, партсобрание закрыто, продолжаю газовать.

 Глоссарий

Сифон для газ-воды. Для газированной воды. Сифоны в Советском Союзе были двух видов — вообще и для Одессы. «Вообще» продавались повсеместно, имели литровый объем и специальный штуцер, через который в воду подавался газ из одноразового баллончика. «Сифон для Одессы» был большой емкости: два-три литра, либо из стекла, либо из алюминия. Штуцера под газовый баллончик не имел, заправлялся и водой, и газом в ручном режиме на специальных заправочных станциях. Хранились заправленные сифоны в холодильниках, в основном в маленьких «Саратов 2», вытесняя все съестное.

Халамидник (идиш) — босяк, безобразник.

Поц (идиш) — Ви не знаете шо такое «Поц»?!.. Ай, бросьте.

Шлымазл (идиш) — неудачник, дурачок.

Синенькие — баклажаны Бички, глоси — риба.

Картина вторая

Нас пятеро в комнате, по крайней мере до тех пор, пока у родителей месячный отпуск. Я остаюсь на всё лето до сентября. Так повторяется каждый год.

Я — еврейский, интеллигентный, воспитанный, кудрявый, худой с синюшным цветом кожи московский мальчик, который играет «на пианине», поёт ангельским голосом Соловья Алябьева и говорит, акая по-московски. И это на момент приезда.

Я — помесь евреев, русских, украинцев, поляков и ещё бог знает кого, шпанистый пацан, который дергает у зазевавшихся торговок на Привозе самое вкусное, постриженный бабушкой портновскими ножницами, три раза обгоревший и черный как папуас, который, бренча во дворе на разбитой гитаре, поет: «Гоп, стоп, Зоя! Зачем давала стоя?» с папиросой «Сальве», закушенной в углу рта. Уже не акаю. Говорю чисто по-одесски — нараспев. И это к сентябрю.

Конечно, вышеописанная метаморфоза происходила со мной не сразу, лет эдак с одиннадцати-двенадцати. А сейчас, когда мне только четыре, я приехал в Одессу впервые, чтобы «морем, йодом и свежими фруктами» оздоровиться от шести пневмоний, которые шли чередой с момента рождения. К морю, йодным парам от водорослей и живым витаминам в виде фруктового изобилия меня «приговорили» врачи, и родителям ничего не оставалось, как копить денег на оздоровительный вояж к морю. К этому моменту мой дед Исаак женился на одесситке, которая согласилась нас приютить «только ради ребенка на пару недель», потом это продлилось на весь родительский отпуск, потом: «Исаак, шоб я так жила, они пусть едут, ребенок — остаётся». Так я обрел свою приемную бабушку.

Итак, нас в комнате пятеро. Эта комната совершенное чудо — при ней есть балкон.

Не-е-е-т, это не то, что вы подумали, и не то, что вы когда-нибудь видели. Это не просто балкон.

Это — Балкон.

Невероятный по размерам: на нем умещалась полуторная софа, тумбочка, два стула и место «где ребёнку поиграть».

Балкон выходил на правильную, теневую сторону, балкон был весь увит реальным, живым, плодоносящим виноградом.

Дальше — диспозиция на ночь.

Дедушка Исаак с бабушкой Евой спят на кровати в комнате. Я на раскладушке, тоже в комнате. Родители — «на софе!», «на балконе!», «на чистом воздухе!», увитые виноградными лозами!

Лепота, рай!!!

Ззыз, зызызы, азззззз… Звук шлепка. Ззыз, зызызы, азззззз… Звук шлепка.

И что это?

Это битва.

Кровавая, ночная битва с комарами.

Она будет с переменным успехом сторон продолжаться до восхода солнца, и только тогда окровавленные, вымотанные боями родители смогут провалиться в долгожданный сон. Скорее всего, их погружение в царство Морфия внутренне сопровождается задушевной музыкой известного романса «На заре ты её не буди. не буди. не буди. На заре она сладко так спи.»

Ой! Геволт!!!

Урчание двигателя. Клаксон, ещё клаксон. Истошный крик:

— Вже мусор, просыпаемся… Мусоровоз…стоянка пять минут… даю ещё две… так, я уехал!!!

Мама закрывает подушкой голову. К папе лучше не подходить. Лицо, лысина — в кровоподтёках. Рот искажен матерными словами, задавленными внутрь. Руки хаотично двигаются, но если приглядеться — они кого-то душат.

Понимаете, в Одессе жарко… Не надо глупо кивать… Ещё раз: «Понимаете, в Одессе жарко. Очень!».

Исходя из этого, в старой Одессе нет мусоропроводов, помоек и мусорных контейнеров. От мусора можно избавиться только раз в день — от шести до полседьмого: «А шо? Мусорщик — он тоже человек, он примет ваш дрэк утром, по холодку, что б ему не пахло и вам не воняло!».

По поводу последнего.

Те, которые не удосуживались вовремя избавиться от мусора, оставляя ведро с помойкой до следующего утра, имели это самое «Воняло» на полные сутки (полиэтиленовых пакетов тогда не было).

Поэтому за мусоровозом, отплывающим из вашего двора, опазданцы бежали и в трусах, и в ночнушках, как за последним счастьем.

На второй день после нашего приезда мусоровоз останавливается под нашим балконом.

Папа, который обреченно готовится выбежать с мусором, вдруг застывает с открытым ртом.

С верхнего этажа мимо нашего балкона вниз плывет ведро, привязанное к веревке. В ведре — мусор, на крышке ведра — гривенник.

Мусорщик принимает ведро, забирает гривенник, опрокидывает ведро в чрево мусоровоза.

Жора! Вира не спеша, — и пустое ведро медленно плывет вверх, в обратном направлении.

Отец рысью с помойкой сбегает вниз. Возвращается.

Исаак Юльевич, у нас веревка есть?

Дед спросонья:

Веровка? Да.

Следующее утро.

Жора! Майна помалу. Сэмэн, теперь ты. Теперь оба виру не спеша.

Папа с гордым видом затаскивает наше пустое ведро на балкон.

Спать.

Теперь можно ещё спокойно поспать… «На заре, ты её не бу…» Колокольный звон.

Цистернамолоко! Молоко, кто не понял… здесь!!!

(Молоко свежее, колхозное. Чтоб не прокисло, привозят по утренней прохладе.)

Баба Ева с бидоном стоит над папой.

Сеня, иди, сходи уже. Ребенок будет иметь с утра молоко, я успею скипятить, чтобы к завтраку остыло.

Мне:

Будешь, а я говорю «будешь», чтоб ты был здоров, пенки — это цимес, но я их сниму.

Мой папа до своего остатнего часа не пил молока. Я его не пью по сей день.

Кстати.

Мусор выносить я тоже ненавижу.

Глоссарий

Папиросы «СальвЕ» — козырные, чисто Одесские папиросы, которые по версии сериала «Ликвидация» курил Давид Гоцман, первый в мире табачный фильтр (внутри гильзы — клочок овечьей шерсти).

Геволт (идиш) — караул.

Дрэк (идиш) — Ви и тут не знаете, что такое по-еврейски «Дрэк» ?!! Это просто. Это — говно. В данном контексте — мусор, нечистоты.

Гоивенник — монета, номинал — 10 копеек.

Вира, Майна — морские термины древних финикийцев, Вира — вверх, Майна — вниз. (А шо ви хочите? Одесса — морской город!)

Цимес (идиш) — сладкое блюдо еврейской кухни. Самое вкусное, в любом контексте самое желанное, одно слово — Цимес.

 Картина третья

Славный, легендарный город Одесса это:

Дерибасовская и несравненной красоты Оперный театр, Пушкин на Приморском и Тёщин мост, Морской порт и Маяк, цветущий Французский бульвар, биндюжники, Костины шаланды, шикарные бандюки Соня и Миша, Додик Ойстрах и Лазарь-Лёня Вайсбейн-Утесов, и …, и …

Но!!!

Мы забыли про Привоз.

А Привоз… а Привоз — это «шото с чем-то».

Привоз — неотторгаемая, глубинная часть Одессы. Пару слов о нём. Сейчас скажу загадочно и красиво:

Когда деревья были большими, Привоз был просто бескрайним. Перевожу: Когда я был маленьким и деревья, как в известном фильме, были большие, Привоз не имел для меня ни конца, ни края. Я его боялся. Он, как море, уходил за горизонт, и я был жалкой песчинкой, до времени никому не нужной. Но только «до времени». Боже ж мой, люды. Подывытись на цьёго хлопчика. Вин, як ангелок — такий кудравий, очи голуби — ты ж моя цацонька! А ви, краля, его маты? Я сразу вгадала. Як схожи, от як схожи!!!

Моя мама останавливается, она берет меня за руку, она смущена и польщена одновременно.

Вопрос.

Как вы думаете, у кого, у какого прилавка мои родители купили всё и сразу? Абсолютно всё.

Всё что надо и всё, что не надо, включая пемзу для мозолей…

Бабушка, разбирая принесенную с Привоза корзину, молча выкидывает примерно одну треть.

Папа нервничает. Денег жалко — раз, обманутого, попранного доверия — два. Бабушка молчит. Но папа понимает, что весь звукоряд на букву Ша: «шлымазл, шлёмиль, шмэгэгэ» и даже «поц» сейчас полностью относится к нему.

Я сейчас пойду в наш овощной и всё докуплю!!! — истерично заявляет папа. Исаак! Исаак!!! Он собрался идти, и что-то покупать «в государстве». Он хочет нашего позора. Скажи ему, или я сейчас лягу поперок двери. Объясняю.

В сезон уважающий себя одессит всегда кормился с Привоза или с аналогичных рынков поменьше. Государственная торговля летом — это крупы, соль, макароны, свежий хлеб. Даже спички и лавровый лист несли с Привоза. Приезжим тут же объясняли, что: «Если ви себя и дитё нашли не на помойке, так надо-таки есть свежее и какчественное, и только с рынка, в государстве на прилавках — залежалый дрэк». Исключением, ближе к осени, в пору закруток (консервирования), являлись огурцы и помидоры-слива. Цена на них была фантастически низкая, так что — «имело смысл».

Сегодня уже второй раз с момента приезда, мы — папа, мама и я — идем на Привоз «делать базар». Для этого выдаются две корзины. Подъем — в шесть утра, после мусоровоза.

Чуть не забыл.

Если правильно делать базар, то завтракать не обязательно вообще.

Примечание.

Ходить по Привозу надо друг за другом гуськом, не давая понять, что вы — семья. Тогда пробовать «товар» дают каждому, и каждый тогда с этого «попробовать» может полноценно позавтракать.

Итак, начали: молочка.

Ходить надо со своей чашкой. Туда вам будут «класть на пробу» всё, что вы хотите попробовать. (Что вы хотите купить, это другой вопрос, «пробовать» и «купить» это ж «две большие разницы»).

Толстая тётка в кипельно белом переднике с половником в руках.

Она бросила свою торговлю и сейчас, крадучись, идет за солидной семейной парой типичных одесситов, у которых в руках сумка и бидон.

Семейная пара скрупулезно пробует весь товар, у каждого прилавка, ничего не пропуская и… ничего не покупая.

А ну, гэть, а ну, стоять!

Пара тянула руки к очередному «попробовать».

Люды, гляньте на этих босяков. Ты, у шляпи, глаза нэ пучь, нэ пучь. И Клаву свою уйми. Ви скильки прилавков вже прошли? Нэ знаешь? Так я тебе кажу — дэсять, и я была перший. В мене лучшая молочка на Привозе, так вам не занравилось. И у сусидки моей незанравилось, и у третьей, и у пьятой… Сейчас нравится? Смотри мени в глаза, жлоб!

Между тем пару обступили ещё несколько молочных торговок.

Так, Дуся, и шо ты стоишь? Давай наложивай. (В смысле накладывай.) Ганна, шо наложивать? Вин мовчит, вона мовчит. Нэхай мовчат. Я тоби кажу сама. Так, Голубь. Ты сметану пробовал, жинка твоя пробовала? Дуся! Литровую банку сметаны голубю. Творог пробовал? Пробовал. Дуся — по полкило творога каждого сорта голубю.

Дальше были сливки, масло, простокваша и три литра молока в бидон.

Стоять! Дуся, от теперь считай. Шо, грошей на всё не мае? Дааа, за то шо ви съели с Клавой «на попробовать» денег таки не хватит. Так, то ж «попробовать», за то ми грошей нэ берем. А от за товар Дусе надо заплатить, это по-честному. Надо, голубь, надо!!!

После такой сцены, мы с «попробовать» были очень аккуратны.

Мясо и «ковбаса».

Мясных и колбасных прилавков было немного.

Причина?

А где вы видели мясо в изобилии при советской власти? Председатель колхоза с трудом выбивал квоту для продажи небольшой части своего убоя на рынке по рыночным ценам. Остальное по плану — сдай родному государству, которое «спасибо» тебе не скажет ни в каком виде.

В принципе, живого, только привезенного и порубленного мяса в те времена на Привозе я никогда не видел. Туши из колхозной машины сразу попадали в руки рыночных Рубщиков. У тех была своя клиентура, которая заискивала перед Рубщиком, невзирая на свой ранг или звание, ластилась, заглядывала в глаза. Ни о «взвесить», ни о «дать сдачи» в этом варианте взаимоотношений речи не шло.

Для вида в какой-то момент времени из недр порубочной возникало несколько подносов костей со следами мяса, и за этим десятка два-три одесситов могли стоять в ожидании часами.

Кстати.

Кем в детстве хотел стать ваш малыш, ваш ребенок, ваш мальчик? Космонавтом?

Мы не знаем, как у вас в Москве, а у нас в Одессе умный мальчик при умных родителях мечтал стать Рубщиком.

Значит, о мясе мы не мечтали.

Но запах колбасы имел место быть. Он тревожил и манил. И мы устремлялись, влекомые божественным ароматом, и находили нужные прилавки…

Мы — колбасные.

Вся московская семья.

В одесской же семье моего деда ни колбасы, ни сосисок в доме никогда не наблюдалось. По легенде мой дед Исаак, прибыв в Одессу на ПМЖ, сразу начал искать работу и нашел её на одесском мясокомбинате. Он доблестно отработал там четыре дня, сам, по собственному желанию уволился… но, при этом обрел особую Веру, которая была круче, чем у иудеев и мусульман с их свининой, халялем и кашрутом.

Видимо, согласно этой Вере, он до конца своих дней ничего колбасного в рот не брал. На вопрос «почему?», он хоть и пытался отвечать, но когда он говорил: «…и вот они ползут по чану с фаршем, шевеля усами…», бабушка Ева начинала кричать, что всех сейчас «вирвит» и если он не замолчит, она его «сейчас убьёт прямо на этом месте».

… Конечно, ничего подобного в Москве мы не видели и не ели. Вообще, для нас, для городских, изготовление колбасы на дому было действием сакральным.

А тут.

Не, не, не. Никакого перечисления сортов и видов «ковбасы» не ждите. Не хотите же вы, чтобы автор, описывая это буйство вкусов, захлебнулся собственной слюной?

Поэтому я вспоминаю только то, как папа, сглотнув несколько раз, спросил у торговки, может ли она «порубать» купленную колбаску ножом, и можно ли рядом с ней на краю прилавка всё это разложить и съесть. Та порезала колбасу, «жалистно» посмотрела на нас, и положила нам на газету еще пару помидор и пучок зеленого лука.

Эх, — тихо произнес папа, ни на кого не глядя, глядя только на натюрморт перед собой, — водочки бы сейчас!!!

Мы с мамой тоже завороженно смотрели на эту картину.

Эх, водочки бы сейчас, — повторил я за папой, и мама согласно кивнула. Тарасик, — позвала торговка своего мужа. Тот молча нырнул под прилавок. Сначала оттуда появился граненый стакан, затем початая бутылка самогонки…

Известный философский вопрос.

Много ль человеку надо для Счастья?

Да, в общем-то, немного.

Перечисляю: домашняя колбаса с чесночком, помидоры, лучок, водочка…

По-моему, у вас уже текут слюнки?

По-моему, мой папа в тот момент был предельно счастливым человеком!

Подступала жара.

Надо было спешить.

Кур на Привозе тогда продавали в двух видах. Либо с машины живых (их, кудахтавших и орущих, извлекали без разбора из-за сетки, перегораживавшей кузов), либо уже убиенных, ощипанных, но не потрошённых. «Убиенных» так же продавали поштучно, без завеса, по одной цене. Куру надо было уметь выбрать по цвету и объему. С этим мы справились быстро, но солнце уже конкретно припекало.

Оставалась «фрукта».

Ходить, выбирать, торговаться уже не было ни сил, ни времени.

Папа решил сделать гешефт, и купил у приличного вида одесситки ведро отборных абрикосов «по цене с ведром дешевле, чем в рядах».

Дома, разбирая корзины с товаром.

Идуся, иди, будем готовить куру вместе. Иду, Ева Александровна. Сначала, Идуся, куру надо помыть. Мой хорошо. Видишь — желтизна сошла, это ты, Идочка, смыла с неё грим в виде йодного раствора, в который её окунали. Синенькая, стала синенькой? Не расстраивайся — к старости все синеют. Всё, Ева Александровна? Конечно, нет. А «обшмалять»? Вот, я включила конфорку. Теперь бери куру одной рукой за шею другой за ноги и води над огнем, чтобы до конца сжечь мелкое перо. Ой, что это, Ева Александровна… Что? Кто. Кто это, извиняюсь, пукнул? Ну, наверно, не я. И не я. Успокойся, то пукнула твоя кура и процесс продолжается.

Процесс действительно продолжался.

После того, как на огне был расплавлен куриный жир в гузке, кура испускала последний воздух, который в неё закачали перед продажей.

Вот.

Но сначала были абрикосы. Шикарные, медовые абрикосы. первые два слоя, из остального пришлось варить джем.

 Глоссарий

Привоз, если кто не понял — центральный одесский рынок.

… «шлымазл, шлёмиль, шмэгэгэ» — недотёпа, неудачник, балбес.

Делать базар — совершать закупки съестного на рынке

Колбасу — «Одесскую», «Краковскую», делали и делают до сих пор на Одесском мясокомбинате… в том числе и на экспорт… и для России… это так, на всякий случай, чтоб вы знали.

Фрукта — фрукты.

Гешефт — сделка, которая казалось поначалу выгодной

 Картина четвертая

Лето,

Море,

Пляж.

Лето в Одессе жаркое, стабильное, но с сюрпризами.

То медузы появляются в невиданном количестве, и вам мало того, что приходится входить в этот кисель, так ещё и укусы, и даже ожоги от стрекательных клеток этих тварей приводят к сюрреалистической картине: пляж забит битком, в море — ни одного человека.

То другая напасть — божьи коровки. Помню в детстве сезон, когда вся Одесса была красной, как кумач, и эти божьи создания в несметном количестве были тотально везде, включая жилье и пищу, в которую они попадали, несмотря на все ваши усилия.

Море как море.

Но.

До него надо ещё было добраться. Для тех лишенцев, которым не довелось побывать на одесском побережье, скажу: «Городская черта подходит не к воде, город не перетекает в пляжи. Город подходит вплотную к обрыву и там застывает у последней черты».

Зрелище завораживающее. У вас под ногами — пропасть. Где-то внизу, далеко-далеко, плещется море, и это значит… это значит, что вам необходимо найти либо извилистую тропу, либо редкую лестницу из плит ракушечника с неровными по высоте ступенями, которая после пятнадцати-двадцати минут экстремального спуска приведет вас к пляжу и песку.

Завтра, в воскресенье, должно состояться знаменательное событие.

Завтра, в честь нашего приезда, вся мишпуха решила собраться на пляже (и «… заодно сходить нАморе, и заодно купнуться»). Решение весьма разумное. Ни у кого из родственников нет таких хором, чтобы вместить одновременно даже половину родни, а уж всех и сразу — это не реально вообще. Поэтому пляж — гениальное решение.

Давайте я по памяти попробую прикинуть, кто входил в примерный списочный состав мишпухи:

№ 1. Это: тётя Бетя, её два сына, их жены, три внука, родная сестра жены старшего сына с дочкой, но без мужа, который три года назад умер, зато с новым еврейским кавалером Ромиком и его дочкой Глашей, которая была наполовину русской по маме, которая, сука, бросила их ещё два года назад вместе с сыном Вовкой от её, суки, первого брака, которого тоже надо не забыть сосчитать. И это раз…

Затем…

№ 2.

Э-э…

Нет, я понимая, что такие подробности никому не интересны, дальше я «про себя» буду пересчитывать сам, НО, на примере номера один, вам хотя бы будет понятно, что такое структура еврейской мишпухи, кто в неё входит (не дай бог кого забыть), и чего мне будет стоить вывести итоговую цифру.

Итак, их было вместе с нами около сотни по списку, заявленных на мероприятие — около пятидесяти, фактически прибывших к девяти утра на пляж «Отрада» было около сорока человек в диапазоне от младенцев с маминой сиськой до людей преклонного возраста с валидолом в сумочке и палочкой в руках.

Примерно в восемь утра на Французском бульваре под «Триумфальной аркой» с надписью «Отрада» начался общий сбор. Мы: я, папа, мама, дедушка Исаак и бабушка Ева, пришли пешком по Пироговской. Остальные прибывали из разных районов проживания на одесском трамвае, троллейбусах, и, даже «на частнике за рубчик».

По заранее разработанному плану несколько мужчин и детей старшего возраста, побросав бебихи, на рысях, обгоняя уже шедших к пляжу отдыхающих, бросились к морю. Их задача — застолбить лучшее место. Конечно, у них преимущество, они местные, они знают кратчайший путь по склону. Место финиша на приморском песке оговорено заранее. Меня по малолетству в Группу Захвата не включили, да это и не соответствовало бы Процедуре.

Процедура заключалась в том, что всех вновь прибывших из родни, папа с мамой должны были встречать с раскрытыми объятьями и идиотически просветленными лицами (а как же, «Сеня, Идочка, сколько лет, сколько зим, а где ваш мальчик?»). Слава Богу, с нами были дед и бабушка. Они не давали ошалевшим родителям бросаться к чужим, которых папа с мамой принимали за своих, и не пропускать своих, которых они принимали за чужих.

«Кто в Армии служил, тот в Цирке не смеётся».

Сказать тогдашним советским людям, что на пляже должны быть лежаки, шезлонги, зонты от солнца, а также всякие кафешки и кругом должно быть чисто… так это таки вызывать у них гомерический хохот.

На советском пляже был только песок (камень, галька), и всё. Из сервиса — один-два пьяных спасателя и один туалет на всё побережье, Пшонка в разнос из ведра, Семачки с солью из торбы, и «на горячее» — мелкая отварная черноморская креветка — Рачки — из каструли.

Далее, как у Пушкина: «Цыганы шумною толпой…», вся собранная толпа родичей начинает двигаться в нужном направлении, не быстро, тормозя своими отдельными частями.

Вава, я, кажется, забыл паспорт! И шо, ми едем назад? Я… не знаю. Када ты последний раз был нАморе, шлымазл? Не помню, а шо? А то, Эдик, туда вже впускают без документов. Лёня стой, ребьенок хочет по-маленькому. Пусть терпит до моря. Я не пОняла, Чёрное море тебе шо обшэственый туалет? Но ты же сама, Дорочка, в тот раз, до моря тоже хотела, а после моря перехотела. На шо ты намекаешь, поц? Соня, это ваш Костик? Как он вирос, как вирос. А помните, солнышко, как он у нас в гостях вазочку разбил? От шо ж вы, тётя, нам жизнь заедаете с той вазочки, то было пять лет назад! Ты помнишь, солнышко.? Пьять лет? Как время бежит, как бежит. Ланочка, что это твой Зильберштейн идет такой понурый? Так он вчера выпендрился, виступил на заводском партсобрании и спросил, кто его цеху написал такие планы на жизнь? И шо! Кто-то крикнул: «Карл Маркс». И шо? Так он сказал, что нехай тогда Карл Маркс сам становится к станку. И шо, и шо? Так парторг ему ответил, что если он не хочет работать как Карл Маркс, то будет пахать, как папа Карло! А шо лучше? А я знаю?! Пусть Зильберштейн теперь думает.

Между тем внизу, на песке пляжа, всё труднее было держать оборону. Три мужчины и взрослый мальчик Беня образовали прямоугольник, встав по углам периметра с раскинутыми руками. Младший мальчик из Группы Захвата вдруг стал метаться по диагоналям внутри периметра с криком: «Ящур! Санитарная зона!!!»

Что такое Ящур, Одесса знала плохо.

Что такое Санитарная зона после прошлогодней холеры, Одесса знала хорошо.

Именно поэтому, на «санитарную зону» уже никто не посягал.

Наконец, на месте появилась основная группа семейного десанта. «Санитарную зону» моментально покрыли куполами от десантных парашютов в виде подстилок всех мыслимых цветов.

Всё.

Плацдарм занят.

Теперь каждая семья начинает обживать своё пространство в границах расстеленной циновки, коврика, куска старого покрывала.

Это задачи, так сказать, частные. Но есть задачи общие для всех:

надо раздеть, переодеть и выпустить в море детей; надо охладить принесенную с собой водку (её, родимую, зарывают у воды, в мокрый песок, туда же зарывают несколько сифонов с газ-водой); надо усадить в раскладные кресла Исаака Юльевича и Еву Александровну, над которой раскрывают зонт на ножке; и, наконец, приступить к массовому семейно-родственному стриптизу.

Последний пункт особенный.

Люди давно не виделись. Они все друг друга знают много лет, и поэтому с интересом наблюдают за возрастными изменениями фигур.

Впрочем, всё предсказуемо.

Мужчины, не стесняясь, вываливают свои животики. Младший сын тёти Анны своей поджарой фигурой вызывает насмешки, над ним подтрунивают «настоящие мужчины».

Женщины тоже были не на диете, в Одессе это не принято. Тетка жены младшего бабушкиного сына Тамара удивительно похожа на Софи Лорен лицом. Несмотря на возраст, имеет точеную фигуру, стройные ноги, тонкие кисти рук, грудь — почти третий размер, попа — сорок шестой… Её все жалеют, она — старая дева. Её параметры даже не приближаются к Одесскому стандарту — два бидона для молока минимум пятого размера и форцматор — тухес — сорок лошадиных сил. Мой папа с животиком — в стандарте, мама… ну, к маме с её сорок восьмым претензий нет: «…она ж не из Одессы, хотя Сеню жалко!»

Последними на плацдарме появляются всеобщие любимцы, дети тёти Розы — Борис и Аллочка с пятилетней Маринкой.

Если тётя Тамара была похожа на Софи Лорен, то Борис был вылитый Жофрей, только не хромой, а наоборот — молодой красавец в полном расцвете сил.

По закону жанра, Аллочка должна быть похожа на Анжелику маркизу ангелов.

Таки да, но!

Нашу Аллочку Господь ваял под впечатлением от картин Рубенса и Ренуара. Поэтому она была Одесской Анжеликой, в Одесском стандарте. Их припоздалый стриптиз был гвоздем программы.

Женщины, не стесняясь, любовались Борисом, мужчины — Аллочкой!

— Маммма, я хочу купаться!!! А-а-а! Маммма, я хочу купаться!!!

Вы, наверно, спросите, кто это так истошно вопит?

А это вопит Маринка, маленький чёрт, который орал всегда, везде, по любому поводу.

Нет, всё по-честному, по-справедливости, в балансе!

А вы думали, что если отец — Жофрей, мать — Анжелика, то и ребёнок — ангелок? Таки тут — нет.

Весила Маринка от силы килограмм двадцать — весь скелет наружу. Ножки кривенькие, ручки кривенькие, нос торчит, уши — перпендикуляр, и на голове — три волосинки, причем кудравие и с бантиком.

Вам уже страшно?

Вы уже представили, что это «чудо» — ваша любимая доченька (а она, Маринка, действительно была единственной и любимой дочкой Бориса и Аллочки).

Но это не всё.

Главное — у Маринки был — внимание — у неё был бас, натуральный бас, но не как у Шаляпина, нет, это был пропитой бас одесского боцманюги. Поэтому ревущее басом: «Маммма, я хочу купаться!!!» летело на побережье во все стороны и, отразившись эхом, прилетало обратно, заставляя умолкнуть даже орущих чаек.

Одиннадцатый час. Уже вполне жарко. Что у нас?

У нас:

дети в море, женщины готовятся готовить, мужчины, как и дети, в воде.

Папы, дяди и дети взаимодействуют друг с другом — плавают, дурачатся, заплывают до буйка, брызгают водой и время от времени… писают в это самое море, не меняя позы и выражения лица. Это важно, это этикет, писают как бы все, но никто об этом как бы не догадывается.

Первым этикет нарушил мой папа. Он был молод, у него таки имелся юмор, и он был озорник. Что делал мой родитель?

Он заходил в воду, делал вплавь несколько кругов по мелководью, дальше он вставал на ноги и застывал на месте, дальше поднимал одну руку с вытянутым указательным пальцем вверх над головой и дальше. делал «напряженное лицо».

Всё. Через полминуты он плавал в гордом одиночестве.

Дурной пример заразителен.

Взрослые мужики дурачились как дети, дети дурачились с отцами. По еле уловимому условному знаку с десяток мужиков вместе с детьми вдруг вставали в воде, поднимая молча палец над головой, и делали сосредоточенные лица.

И что это было?

Это был первый в истории семейный флэш моб, именно семейный, потому что после него на нашем участке побережья чужих в воде не наблюдалось.

Вопрос.

На что нужна женщина вообще и в частности?

В чем её предназначение?

Я не знаю как за остальных женщин, Одесская женщина рождалась с одной целью — кормить.

Нет, у неё был, конечно, небольшой вольный период от рождения и до замужества, но дальше — кормить, кормить и ещё раз кормить, как завещал э-э… великий основатель Одессы Дюк Ришелье (это оформлено письменно, в специальной грамоте, которую памятник Дюку держит в левой руке. Желающие могут проверить.).

Примерно к одиннадцати будет готов коллективный завтрак.

В центре этой таборной стоянки из принесенного готовится одесский дастархан. Выкладывают не всё — впереди ещё обед, главное — накормить детей.

«Накормить детей», чтобы вы знали, это перманентное состояние сознания одесситки любого ранга и звания — матери, тёти, бабушки, прабабушки — не важно. При этом хочет ли этого ребенок, голоден ли он или сыт, одесскую женщину не интересует. Она будет кормить, невзирая на мольбы и стоны, используя все методы убеждения — от уговоров, до прямого физического насилия.

Поэтому «одесский ребенок» тех советских лет было понятием не географическим. Это было понятие видовое. Одесский ребенок — это отдельный вид человеческого детеныша.

Видовые особенности:

у него минимум вторая степень ожирения, он флегматичен, оживает только в воде, учиться ему лень, доказывать свою правоту — лень, шалить и шкодничать лень, его кормят один раз в день — с утра до вечера, организм заточен только на переваривание пищи.

Итак, нас выловили из моря и кормят.

… И кормят.

… И кормят.

Мою маму как подменили. Видимо, её накрыл массовый одесский психоз, и она в меня впихивает съестное, несмотря на моё возрастающее сопротивление. Я — в одиночестве. Все остальные дети покорно жуют. Ситуацию спасает Маринка.

Отбившись от котлеты, набрав полную грудь воздуха, она ревет басом: «Маммма, я хочу купаться!!!» Я тоже начинаю орать: «Маммма, я хочу купаться!!!», остальные чада подключаются к нам: «Маммма, я хочу купаться!!!».

Нас отпускают, теперь кормить надо мужчин.

Кормиться мужчины не торопятся.

Во-первых, они странным образом сгруппировались значительно правее нашей «зоны» — вне зоны видимости женской половиной. Торговка пшонкой, отходя от этой живописной группы, идет с пустым ведром.

А шо такое, шо такое?! А ничего, ик…

По крайней мере первые три бутылки водки уже пусты. Пили по кругу из горлышка, закусывали пшонкой.

Во-вторых, было решено купнуть моего деда. Его уболтали, помогли раздеться, и вот он нетвердой походкой в семейных трусах до колена идет к воде.

Бабушка кричит:

Мишугене! Ты сейчас утонешь! Люди, смотрите на етого адиёта! Вей з мир, с кем, с кем я полжизни проиграла?!

Я держу деда за руку, мы осторожно входим в воду и… дед вдруг плывет, да как, и это в восемьдесят четыре года.

Молодняк уровня сыновей и внуков держится рядом.

Исаак Юльевич, Исаак Юльевич! Давайте рванем на тот берег. А шо там? Как шо — Турция. Вы там сразу станете султаном, и вам сразу выдадут гарем. Ой, вэй, на шо он мне? Как? Сорок красавиц это вам на шо? А моя Ева там будет? Нет. Бабушку Еву мы оставляем здесь. Тогда я тоже остаюсь. Всё. К берегу.

Вот теперь мужчины идут к завтраку.

Дора, Софа, девочки, по рюмочке, а? Босяки позорные. Это жеж завтрак. Пить будете в обед.

Мужчины не возражают.

Мужчины завтракают «на сухую» и опять организованно уходят вдаль. Торговка пшонкой снова уходит от них с пустым ведром.

Жарко. Конкретно жарко.

Нормальные пляжники уже собирают манатки, уже собираются уходить.

У нас всё только в самом разгаре.

Откормившись, наши матроны решают, наконец-таки, купнуться.

Мужчины:

Девочки, только не все сразу! А шо такое? Есть проблема — море может вийти из берегов!

Действительно, прибавочная масса тела — по закону Архимеда — переходит в объем. Но так как наши женщины являлись только частью одесских дам, катастрофы не произошло.

Наконец, дамы вылезают на берег, сохнут в живописных позах.

Мальчики, через полчаса — обед.

Мальчикам уже не до обеда. Для приличия они оставили в песке последнюю бутылку водки. Пьяные в различной степени, счастливые в различной степени, они сидят по пояс в воде. Сил ни на что, включая обед, у них явно уже нет.

На месте дастархана возникает «попная ромашка». Пятеро наших женщин, стоя на коленях вокруг одной внушительной мыски, режут салат: огурчики, бурые помидоры, лук зеленый, лук репчатый, зелень, огурцы свежезасоленные — малахольные, наготове соль, перец, бутылка постного масла из жаренных семечек. Сметану добавлять не рискуют, она к этому времени на жаре прокисла.

Второй женский эшелон достает кастрюлю жареной молодой картошечки. Икру из синеньких, икру из кабачков принесла каждая хозяйка, готовить икру — это святое для каждой одесситки — это обязательно будет конкурс. Конкурс будет жестокий. Никому не отвертеться. Каждый у каждой обязан будет попробовать и синенькие, и кабачки, при этом, как минимум, промычать что-то восторженное. Про котлеты я уже упоминал, к ним прибавьте битки и жареную рыбу…

Солнце в зените.

Хочется лечь и не шевелиться в волне прибоя.

Кушать, всем кушать, обед!!!

Мужчины не меняют позу. Есть на такой жаре не хочется, да и последняя бутылка водки на всех, как слону дробина.

Но тут начинает шевелиться баба Ева под зонтом. Она поднимает на колени сумку и… достает две бутылки водки.

Ой, вэй, я, кажется, забыла! Вот вам наша доля, и мы с Исааком уже пойдем.

Мужчины оживают и начинают подползать. Нам с мамой коломытно, мы непривычные. Спасает то, что дедушку с бабушкой надо довести до дома. Мы с мамой идем с ними. С нами вяло прощаются. Папа героически остается.

Что вам сказать?

Нам предстоял подъем в гору на палящей жаре. Мама стратегически оценивает обстановку, поднимает руку, и мы на частнике за рубчик, по серпантину взбираемся в гору и по Пироговской едем к дому. Последний рывок — лестница на четвертый этаж, преодолевается на автопилоте.

Через два часа приходит папа. В таком виде он не приходил домой даже после суточного дежурства.

Мы смотрим друг на друга и понимаем — мы все сейчас «имеем вид нАморе и обратно». О том, в каком виде добралась до дома остальная мишпуха, даже подумать страшно.

 Глоссарий

Мишпуха — родня.

Купнуться — искупаться в море.

На частнике за рубчик — в любой конец Одессы можно было доехать за один советский рубль.

Бебихи — вещи, пожитки, сумки, пакеты.

Пшонка — отваренная кукуруза в початках.

Прошлогодняя холера — с 8 августа по 15 сентября 1970 года Одесса была закрыта для внешнего мира: карантин в связи с эпидемией холеры. 49 «холерных» дней Одесса помнит до сих пор.

Форцматор — тухес — сорок лошадиных сил — попа настоящей одесситки.

Мишугене — сумасшедший.

 Картина последняя

Поздний вечер.

Пять человек — местная шпана.

Шпана в Одессе интеллигентная, ещё со времен Миши Япончика.

Молодой человек, можно вас на минуточку? Молодой человек, — с вас рубчик. За шо? Даёте рубчик и гуляете дальше с вашей барышней Красиво. Даю два. За шо? За два даю вам всем красиво у в морду и гуляю дальше с барышней Героем.

Комментарии: N0 comments.

 Выстрел Авроры

В воскресный день с сестрой моей Мы вышли со двора. Я поведу тебя в музей! — Сказала мне сестра…

Дедушка Исаак, объясни мне, пожалуйста, как такое могло случиться, что твой московский внук ни разу за свою жизнь не был в синагоге? Он еврей или не еврей?! Бэллочка, — бабушка Ева Александровна в советском просторечии, она же Хава Шойлевна по паспорту, месит тесто, — шо ты его безбожника об етом спрашиваешь? Он с братом Яшей — они и хто, прости Г-ди, они жеж бившие конники Будённого, еврейцы-красноармейцы, я тебе говорю, какая тут синагога? Тогда, это сделаю я. Мишка, собирайся! Мойшалэ, кэпочку, кэпочку не забудь, а то кипы у меня нет. Хорошо, дедушка.

* * *

И вот…

…Одесская синагога на Пересыпи.

И вот…

с сестрой моей мы туда входим.

И вот…

я распахиваю свое сердце, одновременно трепещу — Б-га надо бояться — и готовлюсь восприять все ранее мне неведомое.

Так, тебе туда, а я пойду наверх. Я пойду с тобой. Куда со мной, шлымазл (дурачок)? Женщины у евреев молятся отдельно, в нашей синагоге — на балконе. Иди к мужчинам. Я?.. Иди, иди. Там никто не кусается, там все свои, тебе понравится.

* * *

Действительно.

До этого момента я никогда в Синагоге не был. Ни в какой, ни разу.

При входе в молельный зал я уперся в некое сооружение: прямоугольный помост, обрамленный перилами. На помосте — письменный стол, но без стула, кресла или скамьи. На самом столе два предмета: кожаная подушка и плоская деревянная доска с ручкой.

Огибаю помост.

Евреи молятся, сидя на длинных лавках. Возраст молящихся — преклонный. То, что многие из них качаются туда-сюда, объяснил себе возрастным, массовым, чисто национальным недугом. Впоследствии, узнав, что так молятся, сосредотачиваясь на общении с Б-гом, настоящие евреи, устыдился, осознав своё «недоеврейство».

Здесь, на первом этаже, пребывали, действительно, только мужчины. Женщин было слышно, но невидно. Они пребывали сзади и вверху, «на антресолях».

* * *

Мое осознание и лицезрение было абсолютно позорным. Я ни разу не знал, что, зачем и для чего.

Какой-то книжный шкаф, из которого приходящие евреи что-то благоговейно извлекали.

У вас там что, библиотека? — спросил я, присев на скамью рядом с пожилым евреем, — что читаем? Молодой человек, по-моему, ви не еврей? Это почему же? Нет, с виду ви, конечно, еврей, но задать такой дурацкий вопрос может только гой (гой — всякий не еврей), там вам лежит — таки Сидур (молитвенник), пойдите и возьмите, и чтоб потом положить взад, а то ми таких знаем…

Впереди, в центре между рядами за другим столом два еврея читали что-то вслух и держали в руках две катушки, на которых была намотана бумага в рулон.

Хорошо, что ума хватило здесь вопросы не задавать. Глубинное еврейское сознание подсказало — это Тора, смотри и благоговей.

Я заблагоговел. Душа взалкала молитвы.

Но куда молиться, на что?

Икон нет, статуи Богоматери нет, ничего нет.

В моем направлении между рядами двигался почтенный старец, евреи его приветствовали, вставая, он был какой-то особенный, тем более что на голове у него была огромная меховая шапка (в самый раз для сорокоградусной одесской жары), напоминающая тарелку НЛО с меховой оторочкой.

Я тоже почтительно встал.

Батюшка, а на что у вас тут молятся, — собрался было спросить я.

Но Создатель меня спас … явно от возможных побоев. Я услышал: «Ребе». Осознал, что это не поп, а Учитель, и вообще, я не у православных, и вообще, лучше мне заткнуться, прикинуться ветошью и не отсвечивать. Сидеть тихо, смотреть и слушать.

* * *

Слушаю и смотрю.

Евреи говорят все разом, перекликаясь и с соседями, и с теми, кто сидит на значительном расстоянии. Шум нарастает.

По проходу бредёт Шамес (служка), уныло повторяя:

Ша, евреи, ша, Торы не слышно.

На него не обращают внимания.

Гэй, Нюма! — кричит один еврей чуть не через всю синагогу другому, — как дела, как твой стул? Никак. Шо, плохо виходит? Плохо. А Пургену (слабительное) побольше? Как слону дробина.

Из середины зала кто-то выкрикивает:

Евреи, самое лучшее средство — это Прополис!

Евреи оживившись:

От чего? От всего.

Шамес уныло бубнит: «Ша, евреи, ша, Торы не слышно…»

Нюма, ты слышал? Тебе нужен Прополис! А?! От, а тойб (глухой). Нюма, Про-по-лис!!! Шо ви кричите, я не глухой. Пропердолис? Прополис, адиёт! Понял, понял — Про-пер-долис! Нет, ну шо с него взять — а тойб. Чтоб ты был здоров, Нюма!

Евреи хором:

Чтоб ты был здоров, Нюма!

Нюма встает и кланяется.

Шамес уныло бубнит: «Ша, евреи, ша, Торы не слышно.»

Между тем на антресолях.

Шо ви добавляете в котлетный фарш, Роза Моисеевна? Булку, замоченную в молоке, ви же у меня вчера ели. Молоко в мясо?! Ой, геволт (караул). Люди, ратуйте (помогите — укр.), она меня отравила!!! Шо? Шо я в тебе отравила? Всё, весь организм, антисемитка, это же не кошерно! Ой, вэй, посмотрите на эту кошерную дуру и её тухес (зад), необъятный, как наша Советская Родина! Это можно отравить какой-то там одной котлетой, я вас спрашиваю? Так я съела ещё три, пока ви ходили на кухню…

Шамес, подняв голову к антресолям: «Ша, евреи, ша, Торы не слышно».

Сосед моего соседа стаскивает с головы талес (еврейское молитвенное облачение в виде широкого покрывала). Сосед:

Зяма, шо ви делаете, идет молитва? Фу, жарко, аж коломытно (плохо). Зяма, ви что, не еврей, не можете-таки потерпеть? Мне нельзя терпеть, у мене не получается.

Евреи вокруг начинают прислушиваться.

Что значит «не получается»? А то. Шо «то»? Ви знаете, как-то я терпел и не дотерпел. И что? И получился наш Додик. вне плана! Нууу. Что ну? Потом я другой раз сказал моей Соне, чтоб она не волновалась — я потерплю. И? И получилась Анжелочка, уже сверх плана! Так то же счастье!!! Таки да, чтоб они были здоровы.

Евреи радостно, во весь голос:

Чтоб они были здоровы.

Голос Шамеса:

Евреи — ну, всё! Ну, всё, евреи! Торы вообще не слышно!!!

Евреи — ноль внимания. Шум только нарастает.

Голос Шамеса:

Ах, так?!!

* * *

Вы помните, что такое крейсер «Аврора» и её легендарный выстрел?

Так вот, то, что вдруг жахнуло в синагоге, было как два выстрела «Авроры» вместе.

Я скатился со скамьи на пол, закрыв голову руками.

Голос Шамеса:

— Ах, так?!!

И прозвучал второй выстрел, ещё мощнее первого.

Я нашел в себе смелость обернуться к крейсеру лицом.

Вместо предполагаемой «Авроры» я увидел Шамеса на заднем помосте. Он с невозмутимым лицом занес руку с той плоской доской и опустил её на ту кожаную подушку.

Жахнул третий выстрел.

Воцарилась гробовая тишина.

Стало слышно Тору…

Но… легкий шепоток уже пошел.

Люди, вдумайтесь.

Для того чтобы перевернуть Мир, «Авроре» хватило одного выстрела. Для того чтобы унять этих евреев — трех выстрелов было мало.

* * *

Я жду сестру Бэлку на улице, рядом со входом. Неожиданно становлюсь свидетелем диалога двух молодящихся евреек после пятидесяти.

Ой, вэй, Бетя! Сколько лет, сколько зим! Рада вас видеть. Как там Абраша, он уже поправился? Ой, вэй, Сима! Перестаньте сказать. Какой поправился, еле ходит. Да ви что? От — то! Шо ми только не делали, и к каким врачам только не ходили. Лиманьской лечебной грязи на Лимане вже нет, всю умазали на Абрашу. Но вот вчера… А шо вчера? Вчера к нам приходил гипнотизёр. Такой високий, такой красывий. Он поставил Абрамчика в угол, стал смотреть ему в глаза.

А я Бетя, скажу вам как своей, смотрела на гипнотизёра, вам не передать. Такой високий, такой красывий, волосы такие чорные, кудравие. Он смотрит на Абрашу и говорит:

«Абрамчик, брось кистыли! Иди ко мне, Абрамчик!!»

Ви представляете Бетя, он говорит: «Абрамчик, брось кистыли!», а я смотрю на него и не могу оторваться. Гипнотизёр такой високий, такой красывий, волосы такие чорные, кудравие. Он говорит: «Абрамчик», а я вся дрожу, он говорит: «Абрамчик, брось кистыли!», а меня у самой ноги слабеют и…

А? Что? Ах, что Абрамчик?!

Абрамчик бросил кистыли, шагнул, упал, разбился к …бени матери.

НО ГИПНОТЕЗЁР!!!

Такой високий, такой красывий, волосы такие…

Вы, наверно, спросите:

Что это было?

И я отвечу:

То была моя Одесса. То была Одесса моей юности, которой уже нет.

 

Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2021/nomer4/ides/