Вселенский опыт говорит,
что погибают царства
не оттого, что тяжек быт
или страшны мытарства.
А погибают оттого
(и тем больней, чем дольше),
что люди царства своего
не уважают больше.
Б. Окуджава
Государство было не всегда, и значит — не обязательно всегда будет. Почему человечество очень долго без него обходилось, а потом оно вдруг (ну, не совсем вдруг, это таки заняло пару-другую тысячелетий) понадобилось всем?
Нас учат, что до того были сперва родовые общины — большие семьи-кланы, потом… Позвольте, с чего это вдруг «потом»? Чего им семьями не жилось? Ну ладно, экзогамия, ритуальный запрет на секс внутри рода, так эта проблема решалась взаимодействием двух кланов, больше не требуется (кстати, пережитки этой двойственной структуры обнаруживались сравнительно недавно у народов российского севера и жителей наших арабских деревень), но нет — многочисленные кланы сливались в племена.
Сливались, при всем недоверии, предубеждении, конфликтах, распадались, перегруппировывались и сливались снова в другом составе… Почему?
Потому что людей становилось все больше, а свободных мест, пригодных для проживания и прокормления, оставалось все меньше. Их приходилось отвоевывать либо у природы (система орошения как в древнем Египте), либо у собратьев по биологическому виду (как захват Ханаана евреями-кочевниками). И то, и другое куда выигрышнее делать большим коллективом, так возникали союзы племен, а большой коллектив куда прочнее, когда держится на протяжении нескольких поколений. Так получилось государство.
Отношение к этому процессу в современном обществе неоднозначно. С одной стороны, до него, как известно, существовали человеческие жертвоприношения и охотники за черепами. С другой романтики упорно приписывают догосударственнным сообществам и их типичным представителям повышенный гуманизм, врожденное благородство и восхитительное слияние с природой.
На самом деле одно другого не исключает, просто современные (начиная века эдак с 19-го и до наших дней) идеологи упорно упускают из виду одну деталь, которая, что называется, бьет в глаза: в первобытных обществах никогда не путали своего с чужим. Гуманизм, благородство, верность и даже зачатки экологии — это все для внутреннего употребления, а для внешнего — как раз наоборот, вплоть до каннибализма.
В языках таких сообществ, как правило, нет слов, обозначающих «человека вообще», есть только название для «своих», которое на чужих не распространяется, они как бы другой породы, а поведение при встрече хорошо описывается известными строчками Кима:
Я стрельну — он стрельнет,
Вот и не обидно,
А кому не повезет —
Сразу будет видно.
Внутри родового общества существует очень строгая гендерновозрастная иерархия, разделение труда и полномочий и система ритуалов на все случаи жизни, с нарушителями разбираются по всей строгости традиции, вплоть до изгнания, что по тем временам означает фактически смертный приговор, или прямо до определения в жертву племенному божеству. Для сохранения внутреннего мира клановое общество в юридической системе не нуждается, хотя оно, вопреки иллюзиям романтиков, (Мы дики — нет у нас закона…) не обходится без насилия и наказаний. Не все законы пишутся, иные просто передаются устно (особенно, если письменность еще не изобрели). Но клановые традиции неизбежно вступают в противоречие с необходимостью увеличения численности сообщества.
Всем, кто, волею судеб, вынужден был объединяться — сперва в племя, потом в межплеменной союз, а потом, постепенно, и в единую монархию — признать друг друга попросту «своими» было нереально. Кроме свой/чужой возникает новая категория… скажем, «условно свой». Ликвидировать его при встрече уже не рекомендуется, но и взаимодействовать все-таки надо с осторожностью. Ведь «свои» — это те, кто придерживается той же традиции, встроены в ту же иерархию, так что каждый по умолчанию представляет права и обязанности другого, знает, что и в каком случае можно ожидать и требовать от него. Про человека из другого клана это совершенно непонятно, возникающие конфликты (вплоть до кровной мести) может погасить только инстанция, способная навязать обществу свою монополию на насилие.
Не случайно в «Книге судей» судебную функцию по умолчанию исполняют военные вожди племен. Даже когда судьей оказывается женщина (Двора), она отдает приказ полководцу (Бараку, сыну Аминодава) и, по его требованию, сопровождает войско на бой.
Резюмируем: Государство как аппарат насилия предназначено для решения двуединой задачи: мир внутри и война вовне. И никакими средствами кроме насилия (монополии на насилие) задача эта не решалась никогда. В ходе истории государство неоднократно пыталось брать на себя и другие функции, но более или менее преуспело разве что в организации помощи в чрезвычайных положениях типа эпидемий или природных катастроф, а также создании и поддержании необходимой для управления транспортной инфраструктуры типа древнеримских дорог.
Вопреки распространенному мнению этногинез и возникновение государства — процессы совершенно различные, хотя, конечно, влияют друг на друга. Уже племенные союзы могут объединяться скорее общими интересами, чем общим происхождением (тем более, его при необходимости и придумать недолго), а уж государство начинается, как правило, с завоевания и покорения всего, до чего дотянется скипетр будущего монарха, независимо от расы, национальности и вероисповедания.
Причем, выбор главного из числа вождей объединяемых племен — вариант далеко не оптимальный. Напротив, именно призвание (нашествие) «варяга» убирает с пути главный камень преткновения — сакраментальный вопрос: «А чем же ты, подлец, лучше всех прочих племенных вождей?». Преимуществом Давида была вот именно непринадлежность к верхушке племенной аристократии. Он был атаманом банды ландскнехтов, собранной с бору по сосенке (филистимляне, критяне, хетты, и кто вы только хотите), нанимавшейся без разбору к любым князьям (не исключая филистимлян), а столицей своей предусмотрительно сделал не исторический центр какого-нибудь из племен, но Иерусалим, лично им отвоеванный у каких-то йевусеев (что бы сие ни означало).
Первичной, исходной формой государства является, следовательно, империя. Она бывает побольше и поменьше, более или менее свирепая, долговечная или не очень, концом ее может быть завоевание более сильным хищником, распад на более мелкие государственные образования и/или слияние разноплеменного населения в новое коллективное «мы».
То, что мы ныне привычно именуем «национальным государством» — явление сравнительно новое, причем, почти исключительно европейское. (В принципе, «национальными» можно бы назвать и другие типы государств, которые где-то когда-то были или еще появятся, но пока что название прилепилось именно к этой модели).
После окончательной гибели Римской империи несколько веков новые власти бывших провинций предпринимали попытки возродить ее, как, например, после гибели Золотой Орды значительную часть ее территорий объединила и возглавила бывшая провинция Русь под властью московского княжества, но в Европе такой номер не прошел. Был Карл Великий, была Священная Римская Империя Германской Нации, была попытка объединения Англии с Францией (Столетняя война), но всякий раз все снова распадалось, и опять начиналась драка всех против всех.
В результате на месте одной древней империи образовалась окрошка мини-империй: Франция, в состав которой вошли и провансальцы, бывшие прежде независимыми, и бретонцы, говорившие вовсе на кельтском языке, и Эльзас, родным языком которого был один из немецких диалектов. Италия, север которой — явные европейцы, а юг, судя по врожденной склонности к рукомашеству — семиты. Англия проглотила Ирландию, Шотландию и Уэльс, а германская нация раскололась надвое — на настоящую (Священную Римскую) империю Габсбургов и совсем уже крошечные образования, которые потом подобрал и склеил Бисмарк. На первый взгляд проект не казался многообещающим, но оказался на диво удачным.
Стиснутые на пятачке державы, естественно, принялись увлеченно конкурировать между собой, а так как находились все практически в одной весовой категории, приходилось выворачиваться наизнанку и кусать локти. Вот от такой-то жизни и научились они эффективно использовать огнестрельное оружие, плавать по морям вокруг света с соответствующими географическими открытиями и изобретать всяческие приспособления для повышения производительности труда — от свободы торговли и предпринимательства до парового двигателя.
Национальное государство представляет собой не разросшееся потомство общих предков, но компактный вариант империи, в котором «центральный» этнос либо составляет ну очень подавляющее большинство населения, либо техническими и экономическими преимуществами может заинтересовать покоренных, перенимать хотя бы отчасти свою культуру и добровольно участвовать в защите территории, либо то и другое вместе. Главное отличительное свойство — серьезная зависимость монарха от доброй воли подданных, и, соответственно, готовность в чем-то идти им навстречу.
«Общие корни» на уровне истории не прослеживаются, они появляются на уровне мифа. Если в классической империи царская власть освящается мистикой «помазания», то в национальном государстве на смену ей постепенно пришла мистика «крови и почвы». Не государь, территорию объединивший, но народ, ее населяющий, стал основой и как бы предпосылкой единства.
А уж где мистика — там непременно требуется «изначальность». Все европейские «нации», подобно одному из героев Тынянова, «появляются на свет раньше своих предков«. В 19 веке на первичности нации очень сильно настаивала интеллигенция Европы, не случайно именно тогда университетские профессора кинулись собирать фольклор, как грибы после дождя повыскакивали литературы на разных языках… И никого при этом не шокировало, что даже Америка, которая из иммигрантов складывалась у всех на глазах, тоже оказалась «нацией».
Соответственно, и новое политическое устройство объявлялось наследием древности: демократия Афин, право голоса для каждого достойного члена общества (конечно, не для всех — для достойных, как и в Афинах было). Участие граждан в управлении государством — нет, не селом, не городом, а государством в целом — под лозунгом: «Только кто налоги платит, тот решает, как их тратить».
Налогоплательщиками же была, по марксистской классификации, «мелкая буржуазия»: крестьяне, торговцы, мастеровые. Налоги брали не с лица, а с хозяйства, хозяйство же было совместной собственностью семьи, поэтому голосовал ее глава, т.е. мужчина или женщина-вдова. Свобода выбора и самостоятельное принятие решений для этих людей не правом были, а обязанностью, кто не умел — вылетал из рыночной игры.
Значит, была у них привычка оценивать не красноречие и не нравственное величие политика, но последствия предлагаемых им законов для собственного кошелька. Соответственно на выборах и голосовали, а поскольку у различных групп предпринимателей интересы бывают разными, появились политические партии, парламентские компромиссы, независимый суд и процедура ненасильственной смены власти.
Одним из очень серьезных преимуществ этой системы оказалось небывалое прежде в истории ускорение научно-технического прогресса, а с ним и возрастание военной мощи. Собственно, уже освоение и совершенствование огнестрельного оружия в немалой степени — результат конкуренции между зарождающимися национальными государствами, а создание законных рамок для экономического соревнования внутри страны и вовсе развязало конструкторам руки.
Повторим еще раз: все эти приятные и полезные вещи водятся только в НАЦИОНАЛЬНОМ ГОСУДАРСТВЕ, все попытки внедрить их в империях, тем более в обществах догосударственных, оканчивались, за редким исключением, полным провалом. Даже удачное заимствование техники не идет дальше качественного исполнения и мелких усовершенствований. Это — чисто европейский патент. Что подтверждается, в частности, тем, что разрушение демократической традиции Европы и Америки идет рука об руку с вырождением «наций».
Сознаюсь сразу: я склонна согласиться с тем, что национальное государство сегодня себя изживает. Работало оно до тех пор, пока… Пока мелкую буржуазию не начала вытеснять крупная. Ремесленник мануфактуре не конкурент — тем более фабрике. Сеть городских продовольственных и промтоварных магазинов мало шансов оставляет мелким лавчонкам. Сельхозтехнике, химическим удобрениям, селекции с выводом узкоспециальных сортов на крестьянской полоске не развернуться.
Собственники в населении стали меньшинством, а наемные работники, даже будучи в своем деле мастерами и отнюдь не бедными людьми, не умеют связать ни заманчивые обещания всеобщего братства и гуманизма, ни запутанные параграфы законов с проблемами своей повседневности. Всеобщее избирательное право стало ареной конкурса на лучшего лапшенавешивателя на развешанные уши, а процент участия в выборах год от года сокращается.
Доказательством того, что национальное государство свое отыграло, является как раз не употребление им насилия в прошлом и настоящем, в чем его очень любят обличать супергуманисты современного мейнстрима, а наоборот, — постепенная утрата монополии на него, неспособность обеспечить мир внутри и войну вовне: армия стрелять боится, полиция права преступника бережет больше, чем права жертвы, вовсю резвятся штурмовики типа Антифы и «борцы за свободу» типа ХАМАСа.
Коренным образом изменилась социальная структура общества, и как бы ни нравилась всем нам буржуазная демократия, без буржуазного демоса она обречена. Чьи же интересы представляет новая, нарождающаяся конструкция, на что она похожа, и кто говорит сегодня от ее имени?
* * *
Будет утро завтрашнего дня,
Кто-то станет первым, а не я.
Кто-то, а не я, кто-то, а не я
Сложит песню завтрашнего дня.
Н. Добронравов
Прежде всего, вынесем за скобки все и всяческие утопии. Болтовня о защите сирых и убогих, о грядущем царстве правды и справедливости, где волк возляжет рядом с ягненком — обычный характерный признак кризиса, разрыва между официальной идеологией и иерархией общества с одной стороны и реально существующим в нем мировоззрением и иерархией — с другой.
Надежды «маленького человека» на грядущие златые горы и реки полные вина — глухая безнадега. Мнение населения никто не спрашивает, напротив, элита энергично разъясняет глупому быдлу, что ему лучше и как следует достигать всеобщего счастья. Уже готовы три источника — три составные части будущего научного патернализма:
Политэкономия, сиречь «поведенческая экономика», как дважды два доказывающая гражданину, что без деликатного «подталкивания» чиновника он не способен правильно выбрать даже десерт в кафетерии.
Социология, сиречь BLM, прямо по графу Алексею Константиновичу:
Но к нему патриот: «Ты народ, да не тот!
Править Русью призван только черный народ!
То по старой системе всяк равен,
А по нашей лишь он полноправен!»
Философия, напрочь отрицающая разницу между правдой и ложью, свободой и рабством, иллюзией и реальностью. Все у них нынче «нарратив».
Остается только дождаться преемника Маркса, который объединит их в новое всепобеждающее учение. Фамилию его мы знать еще не можем, но можем уже с достаточной долей вероятности предположить, чьи он будет представлять интересы.
Конечно же, не шпаны, которая была ничем, и потому охотно подается в погромщики в надежде стать всем. Их услугами пользуются для разрушения «старого мира», но сделав свое дело они должны будут уходить, новые хозяева непослушания не потерпят: красногвардейцы в итоге были расстреляны за грабеж, штурмовики получили ночь длинных ножей, хунвейбины — отправлены на перевоспитание в деревню. Вне всякого сомнения, то же будущее ожидает всю эту шушеру из Антифы и BLM, о чем они, по малограмотности, конечно, не догадываются.
Согласно распространенному мнению, новая элита — глобалисты, они же ТНК, обладатели капиталов и мощностей, которым тесно в рамках страны. Национальное государство их не устраивает именно потому, что национальное — мешает импортировать дешевую рабочую силу и/или экспортировать капитал в страны, где эта самая сила дешевле. Это правда, только… не вся.
Бюрократизация управления мощнейших фирм идет в странах Запада рука об руку с подсаживанием на госзаказы и налоговые льготы, медленно но верно дающие конкурентные преимущества не самому умелому, а самому послушному.
Дороговизна/отсутствие рабочей силы во (все еще) национальных государствах «золотого миллиарда», выталкивающая инвесторов в эмиграцию, обусловлена не в последнюю очередь изобилием пожалованных чиновниками пособий, обессмысливающих неквалифицированный труд, а узаконение минимальной зарплаты оборачивается еще и резким сокращением легальных рабочих мест для тех, кто по какой-то причине на этот минимум заработать не способен.
Первые компьютеры Силиконовой Долины студенты беспорточные по гаражам на коленках клепали, а были они такие умные, потому что росли-учились в атмосфере свободы исследования, свободы мнений, свободы дискуссии, свободы общения. Сегодня у нас на глазах разворачивается в Америке, незаменимом тылу и штаб-квартире всех ТНК, мощная компания преследований за политические взгляды. Наивно предполагать, что это не скажется на развитии науки и техники — главного оружия, которым Запад завоевал и отстаивает свое первенство в процессе глобализации. Соответствует ли это интересам международных гигантов?
В 2008 году в Америке с треском вскрылась весьма некрасивая афера: аппаратчики, заинтересованные в получении голосов «бедных и обездоленных», принуждали банкиров давать ипотечные ссуды на приобретение жилья людям, которые были заведомо не в состоянии выплачивать их. Чтобы покрыть непосильные расходы, банкиры включали эти заведомо убыточные сделки в «пакетные» акции от разных программ, т.е. подкладывали «куклу» покупателям. А покупателями-то были в значительной степени пенсионные фонды, т.е. пропали деньги трудяг, что всю жизнь на старость копили. Дело раскрылось, банкиры сели, старики утерлись, не пострадали только аппаратчики.
Итак, на светлом пути, на который ныне радостно вступила Европа и вступает Америка, главным выгодополучателем оказываются вовсе не миллиардеры из ТНК, но бюрократия. В выигрыше будет только тот буржуй, который служит ее размножению и обогащению.
Лучше всех устроилась «биг фарма», потому что все ее новые разработки требуют не просто проверки профессионалами (что резонно), но и утверждения десятком национальных и международных комиссий, которые в лекарствах разбираются как я в синхрофазотронах, но зарплату имеют немаленькую и очень любят получать на лапу.
По тому же принципу отбираются и бедняки — лафа отнюдь не трудягам, но профессиональным бездельникам, ибо их опекание и перераспределение в их пользу всякого добра — неисчерпаемый кладезь конторских рабочих мест, не только казенных, но и всяческих благотворительных фондов, и «неправительственных организаций». Ну и, конечно, их голосами на выборах/перевыборах аппаратчиков тоже пренебрегать нельзя.
Из образованных, понятное дело, должности и гранты достаются тем, кто готов трубить про глобальное потепление и никогда не откажется какой-нибудь грипп чумой-холерой объявить, не говоря уже о спецтеориях, прославляющих мудрость чиновников и отстаивающих права их подопечных на эксплуатацию всех других-прочих.
Нет-нет, пожалуйста не утешайте меня рассуждениями, что всякая придержащая власть повиновения требует, интерес свой блюдет, а иерархия — вещь необходимая. Не утешайте, потому что вот именно бюрократия, в отличие от прочих властей, имеет нехорошую привычку пилить сук, на котором сидит. Нет, они не злодеи, не самоубийцы и не клинические идиоты, просто в бюрократической системе стремится к нулю обратная связь.
Вспомним «Мертвые души», как там Чичиков о Собакевиче рассуждал:
«Да вот теперь у тебя под властью мужики: ты с ними в ладу и, конечно, их не обидишь, потому что они твои, тебе же будет хуже; а тогда бы у тебя были чиновники, которых бы ты сильно пощелкивал, смекнувши, что они не твои же крепостные, или грабил бы ты казну!»
Собакевич над крепостными своими власть имеет, но понимает, что кормится результатами их труда, и если станет мешать им работать, сам же без штанов и останется — тут самодурству его предел положен.
А бюрократ кормится казенным жалованием, поступающим по воле вышестоящего начальника, и что бы ни учудил он с подвластными, хоть бы и вовсе уморил, не скажется на нем никак, если не вызовет начальственного гнева. Значит, самая выигрышная стратегия — фильтровать информацию, пропуская наверх только то, что его характеризует с наилучшей стороны. И покуда метод работает, можно под шумок и над подчиненными издеваться, и казну грабить, и (как сам Чичиков задумал) под липовыми предлогами пособия выколачивать.
Крепостные Собакевича работали, крепостные Манилова пьянствовали, крепостные Плюшкина разбегались, но все они СУЩЕСТВОВАЛИ, могли хотя бы потенциально создавать некоторые ценности, а если не создавали, то помещик в убытке и сам виноват. Крепостные Чичикова — мертвые души, существующие только на бумаге, его успех обеспечивается тем, что выдаватель пособий никогда не проверит реальности обоснования просьбы и не ощутит реального результата своего решения. Так функционирует бюрократическая система.
Но если бюрократ такая редиска, зачем его вообще заводили? Должен же быть в этой профессии какой-нибудь смысл, если существует она со времен Древнего Египта. Безусловно, учет и контроль и фараону требуются, но у фараона есть полномочия, бесконтрольного размножения бюрократов не допускать и пресекать хотя бы самые наглые поползновения, жить с казенной суммой как с собственной казной. У избирателей-собственников буржуазной демократии кроме полномочий есть еще и мощный стимул, чиновнику воли не давать, поскольку зарплата ему идет с их налогов. А вот как стало избирательное право всеобщим, тут уж, как говорится: Кот за двери — мыши в пляс!
Но главное — в современном мегаполисном мире с распадом общинности и одиночеством в толпе на порядки возросла зависимость индивида от системы: прежде в случае безработицы, болезни, инвалидности, старости, вдовства и сиротства мог человек рассчитывать на помощь родни, соседей, прихожан своего храма. Сегодня — только на госпособия, что автоматически влечет за собой мощное пополнение сплоченных рядов столоначальников-перераспределителей материальных благ.
Понятно, что зависимость наша им очень нравится, и они постоянно стремятся расширить и углубить ее. Денно и нощно пребывают в поиске, кого бы еще осчастливить своей опекой. Мощные лоббистские организации неутомимо отстаивают права трансгендеров, подопытных кроликов, рождественских гусей… Ну и, естественно, создают советы и комиссии наблюдения за соблюдением этих прав. Прав на что угодно, кроме как на самостоятельное принятие решений, тем более — на самозащиту.
Пару лет назад в Германии арестовали семидесятилетнего пенсионера за то, что выстрелил вслед вору, забравшемуся к нему в дом, совсем недавно аналогичная история произошла в Израиле. У солдата спецназа средь бела для на улице какие-то гопники автомат отобрали — он не имел права стрелять. В Америке изо всех сил срочно пробивают запрет для граждан на владение оружием.
Отсутствие обратной связи, т.е. адекватного представления о реальности, побуждает чиновника действовать по принципу «кашу маслом не испортишь», и срабатывает известное гегелевское правило перехода количества в качество и превращения явления в свою противоположность. Сверхсуперзапрет на насилие развязывает руки тем, кто разрешения не спрашивал.
Во Франции подростковые банды жгут машины, в Германии «бешенцы» издеваются над женщинами на площади перед кёльнским собором, в Англии пакистанцы торгуют местными несовершеннолетними девчонками, а правоохранители только руками разводят да трясутся, как бы их в расизме не заподозрили. В Израиле бедуины оружие по наглому воруют с военных баз, а остановить их охранники права не имеют.
Совершенно та же картина на театре военных действий. На каждое уничтожение врага нынче требуется письменное разрешение, удостоверенное подписью и печатью (см. дело Азарии), в Европе армии существуют чисто символически, а американская уже забыла, когда последний раз побеждала.
Государство теряет способность исполнять свою главную функцию: обеспечить мир внутри и войну вовне, и на самом деле не важно, сохраняет ли оно при этом размеры «национального» или сливается в империю типа ЕС: свои родные чиновники в данный момент деятельно разрушают энергетику Германии, а общеевропейские бюрократы вводят стандарт на кривизну огурцов.
И противопоставить этому бедствию нечего. Структуры и методы демократии больше не работают, что является не следствием, но причиной бюрократизации власти. Демократические институты оказываются тем самым «надломленным тростником» из ТАНАХа: обопрешься — руку проткнет (о чем наглядно свидетельствует судьба Дональда Трампа и Биньямина Натаньягу).
Результатом развала государства неизбежно будет очередной поиск виноватых, сиречь злодейской «закулисы» с выходом на обычную щедринскую формулу: Ударили в набат, сбросили с раската трех Ивашек да одного Парамошку и, ничего не доспев, разошлись по домам. Доспеть таким методом, конечно, ничего не удастся, и потому вскорости разгорится настоящая ВОЙНА. Будь то гражданская или нашествие иноплеменных, в форме анархии или в форме диктатуры. И не важно, какого цвета будут знамена и какими словами говорить будут лозунги, потому что на самом деле это будет война за право выстраивания новой иерархии, создание новых структур.
Каких? … Вы знаете, ни одна из воюющих сторон никогда не выходит из войны такой же, какой в нее вошла, да к тому же в истории не бывает пути назад. И потому сдается мне, что проигравшей в любом случае окажется структура, иерархия и традиция, которые представляются нам естественными. Возможно, что в самом деле исчезнет национальное государство, и даже государство как таковое заменится каким-нибудь другим способом обеспечивать мир внутри и войну вовне. А что… оно ведь было не всегда.
Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2021/nomer4/grajfer/
