Мост
Смиряя страх,
доверившись надежде,
шагнули мы на мост
в сыром тумане,
хотя другого берега не видно,
и даже непонятно, есть ли он.
Мост, точно нож,
в клубящуюся массу
тумана
входит,
но не разрезает,
а просто исчезает в ней.
И сами
мы словно растворяемся в тумане,
забыв, куда идем мы
и откуда,
и, главное, зачем.
Задать вопрос
пожалуй что и некому.
Клубится
туман
над головой и под ногами.
Лишь впереди,
в неярком ореоле,
свет фонаря,
а может быть, звезды,
которую,
других ориентиров не видя,
мы назначим путеводной.
Гармония
Смирению, о время, научи
и к созерцанью обрати сердца.
Пусть непереводим язык свечи,
дрожащий возле самого лица,
но взгляд слетает бабочкой на свет,
как будто этот маленький магнит,
освобождая от дневных сует,
сознанье с бесконечностью роднит.
Неверен свет, душа вещей темна,
но, принимая правила игры,
припомнить их дневные имена
я даже не пытаюсь до поры.
Слова, покинув освещенный круг,
утрачивают зримые черты,
как контуры твоих усталых рук,
как вся ты за чертою немоты.
Дай, время, на ветру твоем сберечь
короткое дыхание свечи,
и души, обреченные на речь,
молчаньем в знак согласья обручи.
И возроди из тьмы и немоты
гармонию земного бытия,
когда душа с душою не на «ты»,
а, кажется, почти уже на «я».
Не знаю, чем тишайший этот миг,
мы у судьбы сумели заслужить,
но завтрашний многоголосый мир
его уже не сможет заглушить.
А за окном плывет рыбачка-ночь,
покачивая звездный свой улов,
да ветер, уносясь куда-то прочь,
насвистывает песенку без слов.
* * *
Погадаем над годами
и – от быта вдалеке –
над летейскими водами
полетаем налегке.
Овладев бессмертным кодом,
окрыленная душа
пусть летательным исходом
насладится не спеша.
Погадаем над годами,
подсчитаем их запас,
как в дешевой мелодраме,
не закатывая глаз.
Просто жизнь свою оценим,
чтобы раз и навсегда
удержать на этой сцене
мимолетные года.
Но годам, летящим мимо,
не помашем вслед крылом:
режиссер неумолимо
предназначил их на слом.
Плеск волны, как плеск оваций,
и небес бессмертный вид –
это смены декораций
все же не предотвратит.
Что ж, товар когда-то ходкий,
согласимся, что теперь
режиссерские находки
перешли в разряд потерь.
И со временем в расчете
бутафорская река...
Мы же – в творческом полете,
вечно – в творческом полете...
Жаль, что вечность коротка.
Дискретная жизнь
Мы живем, увы, частично,
фрагментарно и кусочно,
расчлененно, мозаично,
до обидного непрочно.
Не вкушаем плод запретный,
тайный план Творца нарушив.
Одинокие, дискретно
существуют наши души.
Символ нашего режима,
как в питании, раздельность.
До конца недостижимы,
в равной мере, цель и цельность.
Гложет внутренняя склока:
сердце с разумом в разладе.
Зуб неймёт, но видит око
и мечтает о награде.
Что ж, мечтать совсем не вредно
о сближенье и слиянье,
продолжая жить дискретно,
как всегда – на расстоянье.
Как всегда, как все, типично,
по науке и по вере,
то есть дробно, мозаично,
далеко не в полной мере.
Но пока жива надежда,
в ней мы ищем утешенье,
как стрела, повиснув между
тетивою и мишенью…
Письмо из депрессии
Несмотря на все мои старания,
нарастают признаки старения:
дряблость членов, памяти стирание
и души запор и несварение.
Трудности с надеждою и верою,
жизнь буксует и под горку катится,
зрение дает картинку серую,
снятся пауки и каракатицы.
Где ж вы, где ж вы, легкое парение,
блеск в глазах, нескромные желания?
Что осталось? Ссылки на старение,
вздохи и шаманское камлание.
Вот и молодежь уже не нравится,
раздражают климат и политика.
Возраст норовит со мной расправиться,
превращая в циника и нытика.
Все же мысли прочь гоню о тлене я,
как могу, борюсь в себе с унынием.
Только как дожить до потепления
ветке, что покрылась белым инеем?
Иней – седина, сравненье старое.
Но, как видно, не достиг предела я,
и расстаться с обветшавшей тарою
не спешит душа заиндевелая.
Не спешит, свои орешки щёлкает
и следит с рассеянной усмешкою
за все расширяющейся щёлкою…
Не спешит. Но вряд ли и помешкает.
Дом с трубой
Словно дом пустой, я давно б зачах
оттого, что стоял пустым.
Паутиной зарос бы пустой очаг.
Но труба, из которой дым
не стелился и не стоял столбом,
не ловил гостей, будто сеть,
научилась при ветерке любом
напевать, гудеть и свистеть.
Я плохой певец, никакой поэт.
Мне ль гордиться самим собой?
Если ветра нет, то и песен нет.
Что возьмешь с меня? – Дом с трубой.
Вот когда бы друг мой ко мне зашел,
я б попробовал сам запеть.
Я б разжег очаг, вскипятил котел,
приготовил вино и снедь.
А когда б подруга… О Боже мой,
засвистал бы я соловьем
и сказал ей: «Ты просто пришла домой,
где с тобою мы заживем.
Видишь, в окнах моих появился свет,
значит, рано трубить отбой,
потому что я – для тебя поэт,
а не брошенный дом с трубой!..»
Но покуда я сам в себе гощу,
задаю сам себе урок.
И о чем грущу, сам себе свищу…
Хорошо, что есть ветерок!
Memento
На этом фоне все не слишком ценно,
все как-то мелко, пошло, глуповато.
И наши речи – как горох об стену.
Нет, хуже – без отскока, будто в вату.
Земную жизнь пройдя – да хоть докуда –
все думаешь, что это середина.
Нет, знаешь, лучше грязную посуду
не оставлять. Хотя не все ль едино?
Найдется кто-то: вычтет, подытожит,
за нас проверит школьные тетрадки
и ложечки домоет и разложит.
Хотя, быть может, и не в том порядке.
Марине
Еще есть время, может быть, немного,
но время есть. Потом его не будет.
И мы начнем спешить и суетиться,
и ничего, конечно же, не сможем
вернуть и наверстать. Но это позже.
Об этом беспокоиться нелепо
сейчас, когда, в счастливом заблужденье,
мы верим, будто время есть, и нам
дарованы беспечность и свобода
транжирить время, пропускать сквозь пальцы,
швырять на ветер, тратить, не жалея,
на пустяки, догадываясь смутно,
что вовсе не великие свершенья,
а эти пустяки и мелочевка,
прожитые подробно и со вкусом,
и есть, по сути дела, наша жизнь…
Осенний вечер. Ты со мною рядом.
Бубнит о чем-то радио. Компьютер
и стопка непроверенных тетрадок
заброшены. Я вырвался из круга
и осознал, что этот вечер наш,
и время есть, пускай совсем немного,
но все же есть, – чтобы любить друг друга,
смотреть в глаза и на двоих дыханье,
не думая о вечности, делить.
