***
Нас очень много – пишущих и длящих,
впадающих в верлибр или в немилость.
– Ах, Машенька, была ли настоящей?
– Ах, Петенька, конечно, я приснилась.
Проходим незнакомцами смешными,
качаясь на верëвке бельевой.
– Ах, Дашенька, осталось только имя.
– Ах, Фёдор, не осталось ничего.
И букли, и турнюр, и гимнастëрка –
ничто не изменяет, всë искрит.
– Ах, Полинька, вы ждали слишком долго.
– Ах, Всеволод, оставьте ваш иприт.
Нас очень много.
В этом ли причина
неузнавания – хоть вейся, хоть лютуй.
– А если буквы – поезд журавлиный.
– А если тело – только поцелуй.
***
Тяжело в стеклянном мире.
То болеешь, то болит.
В арендованной квартире
каменеет трилобит.
То мурчание заводит,
то глядит во все глаза,
как бумажный вертолётик
застывает в небесах.
Иногда посуду драит,
иногда хрустит спиной.
То ли в среду, то ли в мае,
то ли в чей-то выходной.
***
В.С.
Много говорили, мало спали,
разливали в чашки кипяток.
В серебристом холоде эмали
растворяли огненный восток.
В комнату входили, как в молитву,
дни перебирали, как пасьянс.
Мягко разжимали челюсть лифта,
ссорились, слонялись по друзьям.
В сущности, история простая.
Дрожь в ресницах, вынужденный смех.
Видишь, недотыкомка летает,
пьёт из лампы, словно человек.
***
Города перехвачены лентой
шерстяного короткого кашля.
Я иду и до жара в коленках
мне не страшно,
не страшно,
не страшно.
Прилетели из отпуска утки.
Интересно,
поможет ли спирт?
Я болею неделю.
Я будто
заключённый в квадрат Казимир.
То мне снится оставленный берег,
то деревни, пустые на вид.
Я иду и одышливо верю,
что домашним несу ОРВИ.
***
Мы внуки выживших детей.
Мелкоморщинистые дни
глядят из кожи веселей,
как будто вечные они.
Как будто шалость удалась,
оставлен в избранном физрук.
Нас тренирует божий глаз,
мы реагируем на звук.
Мы начинаемся как пыль
и завершаемся на ней.
Мелкоморщинистый текстиль
незаживающих людей.
***
Мир меня поймал, но не ловил.
Что поделать с пленником – не знает.
Я живу от клавиш до чернил
и над запятыми унываю.
Ничего не будет хорошо,
из телёнка сделают ботинки.
Выдумала пасеке стишок –
выдумаю подвиг для пчелинки.
Выдумаю море во дворе,
выдумаю почерк на конверте.
Интересно, думал ли орех,
что родится шкафом после смерти?..
Интересно, думала ли я,
хлопковая куколка пустая,
что уйду в молочные края,
в киселе и йогурте растаю?..
ЧУБЧИК
Всё-таки хорошо, думает, всё-таки ничего.
Могли бы почаще, конечно, только ведь не приедут.
Стрелки качаются, маятник бьёт в живот,
в маленькой ванной слышно, как бьют соседа.
Всё-таки хорошо, думает, Ваську-то привезут.
Жалко девчонку – назвали бы лучше Майей.
Я отложила с пенсии. Мне уют-
но засыпают мысли, и ест зима их.
Помнишь, Танюша,
(Танечки больше нет)
туфли такие были… синие туфли с чёрным!
Над головой раскачивается буфет.
Когда, интересно, стал он таким огромным?
Энциклопедии кружатся и кружат,
Большая и Малая, ждут своих медвежат,
Большая и Малая, малая и большая.
Чуб кучерявый, звёздочка звеньевая.
***
Дождь пошёл по делам, ну а ты не пошëл,
ты лежишь, обнимаешь собаку
и глядишь, как сквозь память виднеется шов
в потолке проступающих знаков.
Интересно, куда отправляется пëс,
где собачью отыщет грибницу,
в день, когда и хозяин пойдëт под откос,
чтобы к чаю успеть объясниться?
Там, за чаем, собрались и тщательно ждут,
разговоры ведут расписные.
Но куда же собака?
(Прилунный приют,
передержка божественной сини?)
Заговорщицки верю в бессмертие лап –
ожидание чуда другими.
Я надеюсь услышать сквозь хрипы и храп,
как собака несëт моë имя.
***
Когда бывала кисточка лисой,
цветным лисёнком – мерой полушубка –
тогда и я надеялась понять,
за что меня растения не любят.
У мамы – рододендрон, бальзамин,
а у меня – лишь жалкий хлорофитум.
Мой кот его то ночью объедал,
то сбрасывал на голову дивана.
Когда ходили по небу вдвоём
с писателем одним рыжеволосым,
тогда и я надеялась понять,
за что меня читатели не любят.
То выберут смешного старика,
то выберут печального подростка,
то говорят, что страшно далека
я от народа, стало быть, от дома.
Когда со мною шепчется вода,
когда болтают лужи и снежинки,
я до сих пор надеюсь уловить
их голубое нежное дыханье,
я до сих в заложниках у слов,
но, кажется, я больше не добытчик
угля из одомашненной травы,
урана из чужого рудника.
***
Где золотое, там и белое.
Надеть всё чистое, уйти
туда, где бабы загорелые
не разбираются в IT.
И над судьбой своей наморщиться,
и тронуть кедами прибой.
Весна, патлатая уборщица,
не пощадила никого.
И вот июль уже разделали,
и август звёздами прибит.
Где золотое, там и белое
кипит, и жалит, и кипит.
Лечу ли аистом над крышами,
пытаюсь тенью рисковать –
лишь золотистой пылью вышиты
на белом воздухе слова.
