Разговор о двух книгах
(Август, Ксения. Преображение. Сборник стихотворений/Ксения Август. –
Калининград: ФГУП «Страж Балтики», 2019. – 128 с. –
(Издательская программа Правительства Калининградской области). –
Калининградская поэзия: литературный дебют.
Август Ксения. Солнечный бумеранг. – М.: Стеклограф, 2021. – 120 с.)
Две книги калининградского поэта Ксении Август (дебютный сборник «Преображение» и «Солнечный бумеранг», выпущенный в издательстве «Стеклограф») появились на свет с разницей всего в два года. Тем удивительнее наблюдать ту метаморфозу, которая произошла с автором в столь короткие сроки. Это два этапа творческого становления: при сохранении образов, сквозных мотивов и стилистики первого сборника, стихи второй книги поражают творческой зрелостью поэта, сумевшего достичь высокого уровня технического мастерства и отчётливости звучания ключевых тем. Художественная мысль Ксении Август обретает цельность и логическую оформленность, то есть происходит чудо – хороший поэт, нашедший свою особую интонацию, становится первоклассным поэтом.
Первая ассоциация, которая возникает при чтении этих стихов – гармония. И начинается она уже с имени. Удивительно, но Ксения Август – это не псевдоним. В сочетании этих слов, как и в имени Сергея Есенина, затаилась сама природа в её изменчивости. Здесь слышатся звуки лета, плавно переходящего в осень. Август – особое время, пограничное состояние мира, когда тепло ещё не ушло, но холода уже близко. Это время зрелости, стоящей на пороге новых душевных потрясений.
Именно таким настроением – чувственности и ожидания – пронизаны обе книги стихов Ксении. Народно-поэтическая и христианско-православная традиция – два источника, из которых вырастает художественный мир калининградской поэтессы. Но было бы неверным считать, что это влияние носит чисто атрибутивный, прикладной характер. За внешними приёмами стилизации, эффектными рифмами и характерной для фольклора ритмико-интонационной и образной организацией текста внимательный читатель может увидеть то, что составляет основу мировоззрения автора. В художественном сознании Ксении Август перекрещиваются человеческое, природное и поэтическое начала. Одно неотделимо от другого, образы и эпитеты становятся взаимозаменяемыми – так возникает целое мифотворчество, основанное на окказиональной метафоре, ассоциативно сближающей предметы и объекты разного порядка. Стих, подобно яблоку, срывается с куста, а любовь, природа и человек пластически соединяются в едином синхронистическом акте, становясь многоуровневым символом гармонии и счастья:
…И яблоня телом своим сплелась
С гамаком, привязанным корабельным тросом
К толстой ветке на два морских узла.
И я прижималась к твоему торсу.
Саму себя, своих близких лирическая героиня Ксении Август тоже отождествляет с объектами природного мира, тем самым продолжая традицию, начатую Есениным. Так, говоря о сыне, она вспоминает его глаза, цветом напоминающие «спелый жёлудь». Так же её предшественнику, гениальному поэту-лирику, «отоснилась» навсегда возлюбленная «со снопом волос своих овсяных».
Если вернуться к сопоставительному анализу двух поэтических сборников, то можно увидеть, что вторая книга – «Солнечный бумеранг» – имеет более религиозную, христианскую направленность. Здесь уже нет разделов – всё объединено общей мыслью. И здесь природный синкретизм сменяется настоящей антропософией. Любое жизненное явление, увиденное глазами лирической героини, в силу его цикличности, повторяемости, естественности воспроизводит новозаветную историю распятого и воскресшего Иисуса Христа. Вообще Библия, главы Ветхого и Нового завета определяют угол зрения поэтессы, организуют художественное пространство и время книги на основе магистральной идеи жизни и смерти, расцвета и увядания. Так, например, образ умирающего и воскресающего дня даёт очевидный отсыл к истории сына Божьего:
Положив во гроб
Жар, и волнорез,
Что от вод багров
Был, в лучах воскрес…
В то же время природные объекты (травы, берёзы и т.д.) сравниваются с ветхозаветными людьми Адамом и Евой:
перестилая сонмы трав,
переплетая сны и росы,
рождалась роща из ребра
животрепещущей берёзы.
Библейскими аналогиями насыщена драматичная по своему звучанию любовная лирика Ксении Август. Здесь её лирическая героиня мыслит себя и своего возлюбленного в контексте священной истории, где каждый из участников событий несёт свой крест – страдания или вины. Сама поэтесса примеряет на себя разные роли: то Марии Магдалины, то страдальца Христа. В любом случае, слово «распятие» становится одним из самых часто употребляемых в её поэзии:
Перепроверь меня, переделай,
И прочитай с листа
Чувства и мысли мои, а тело,
Тело сними с креста.
Продолжая развивать классическую традицию Бунина и Куприна, автор двух поэтических книг осмысливает любовь как великое страдание и великую жертву. Любой женский образ, в котором присутствует эта жертвенность, соединённая с величием духа, близок Ксении Август – пусть даже ради этого придётся смешать все мифологии мира. Так в образе Ариадны со священным скарабеем в сердце и путеводной нитью в руках нетрудно угадать черты возлюбленной Бога-Сына:
Во мне не бог – священный скарабей,
в руках обрывок путеводной нити,
ты слышишь, плачет ангел твой хранитель
в объятиях моих земных скорбей…
Когда его руками обовью,
три раза пропоёт над миром петел,
и снег мой упадёт с небес, как пепел,
на плечи и на голову твою.
С темой любви и, в частности, любви-страдания связаны сквозные образы-мотивы, объединяющие обе книги стихов Ксении Август. В том числе это и рябина, традиционно отсылающая читателя к Марине Цветаевой. Но в конкретном случае образ может трактоваться намного шире – это не просто статичный символ родины, бесприютности. Это и символ женской судьбы, связанной с любовью, деторождением, заботой о семье. В русской народной традиции рябина всегда ассоциировалась с женщиной.
Подобная неисчерпаемая женственность и красота в творчестве Ксении Август не имеют ничего общего с порочностью и греховностью. Напротив, это удивительно чистая, милосердная поэзия, в которой, наряду с хрупкостью и беззащитностью, появляется и эпическая мощь, и определённая твёрдость духа. Особенно если говорить о более поздних стихах – здесь уже у героини нет страха быть непонятой, есть только желание полноты, исчерпанности поэтического высказывания.
Близость народной поэтике определяет художественные приёмы, с помощью которых эти особенности стихов Ксении Август становятся ещё более яркими и выразительными, Прекрасная звукопись, лексико-интонационные повторы, безупречные и оригинальные рифмы делают поэтическую речь напевной, мелодичной, сближают её с жанрами народной лирической песни или народного плача.
Но более всех остальных Ксении Август близок жанр молитвы, а молится она всегда – таково состояние её души, такова естественная потребность доброго сердца, которое верит только в лучшее и представляет мир в виде нескончаемой религиозной мистерии, где все объекты духовно сопричастны силой божьего замысла и провидения:
…оброню семена стихов –
и посею любви подсолнух
в этом, пёстром от птиц лесу,
в этих землях, от слёз горчащих,
и увижу, как вновь Иисус
воскресает в полночной чаще,
оставляя своё гнездо,
и мой крест на витой цепочке,
и христуется лист – с листом,
и пасхалится почкой – с почкой
И в сборнике «Преображение», и в книге «Солнечный бумеранг» героиня часто пишет о своей душевной боли, о тех земных страданиях, которые ей было суждено пережить. Но почему-то за неё не страшно – есть уверенность, что всё будет хорошо, и героиня выстоит в любом жизненном испытании. Вопреки своей хрупкости и кажущейся беззащитности, она очень сильна духом. Ей помогает вера – подлинная, настоящая, всё наполняющая смыслом. О чём бы ни говорила Ксения Август – всё, от таинственного рождения стиха до трагически неразделённой любви – звучит из её уст как благая весть. И эта весть адресована миру, людям, нам, читателям. Всё становится благовестом Августа:
Благовест августа по ветру флаги полощет,
переставляя звёзды в небесном лото,
видишь, это площадь, совсем не площадь –
это моя ладонь.
Летняя ночь сбегает к нам по наклонной
плоскости неба, в сердце дрожит строка,
эта колонна тёмная, не колонна –
это моя рука.
Вижу, как собирая с полей овёс ты
пересыпаешь в короб, и бирюза
неба темнеет. Нет, там на нём не звёзды –
это мои глаза.
Путь пролегает твой через шумный центр,
ты замираешь будто бы не дыша
около церкви, а это совсем не церковь –
это моя душа.
