Бабник0

АРКАДИЙ МАЦАНОВ  

 

БАБНИК

 

Роман

 

1

Затащить Шурика Маслова в гости всегда было проблемой. Он принадлежал к категории трудоголиков. Сколько лет мы знакомы – не сосчитать, но когда бы я ни пришёл, он всегда что-то делает, мастерит. И квартира у него – что-то среднее между барахолкой и мастерской: горы инструментов, запчасти, и лишь где-то в углу – кровать, на которой он и спит-то далеко не всегда. Потому как вечно где-то на стороне работает.

Шурик – он не просто мастер на все руки, а настоящий универсал. И сантехнику отремонтирует, и мебель соорудит, и двигатель автомобиля переберёт!..

Всё хорошо, кроме одного – личную  жизнь  никак не обустроит. Тут полный провал. Нет, женщины-то у него всегда были, и он даже делал попытки жениться, но всё кончалось плачевно. От него уходили, а он всякий раз говорил: «Да подумаешь! Я такую ещё себе найду!»

Но – не находил.

Месяцами ни с кем не встречался и только вкалывал. До тех пор, пока ему не встречалась очередная баба, желающая разделить с ним не только постель, но и жилплощадь, – у него однушка в нестаром ещё доме. Чем не жених для приехавшей из деревни и не знающей куда приткнуться в чужом городе? И работящий, и при квартире, и не курит, и почти не пьёт… Но – каждый раз судьба показывала Шурику очередной кукиш…

А не получалось потому только, что характер у него уж очень вредный.  Хороший мастер – ведь вовсе не означает, что человек умный! Он был каким-то придурковатым, что ли. Вроде смотришь на него: мужик как мужик, а присмотришься – чёрт знает что!.. Тем не менее, сам он по части своих умственных способностей придерживался другой точки зрения… Какой – легко можно догадаться.

За свою жизнь он растерял почти всех друзей. Женщины не могли выдержать его заносчивого характера и, проклиная всё на свете, в том числе и его хозяйственность, убегали куда глаза глядят. Да и мужикам рядом с ним было не очень... Не каждому ведь приятен покровительственный тон и постоянные намёки на умственное превосходство. Кто отойдёт в сторону, многозначительно покручивая пальцем у виска, а кто и пошлёт куда подальше.

И только один человек на свете способен был выдержать его несносный характер. Это я! Неловко, конечно, себя хвалить, но человек я покладистый, неконфликтный. Такой уж у меня характер, не люблю людей обижать. Вот и с Шуриком так же: вижу, что у него не в порядке с башкой, и жалко его, что ли.

 

МАЦАНОВ Аркадий Константинович – автор многих книг повестей и рассказов, а также публицистических статей. Живёт в Ростове-на-Дону.

© Мацанов А. К., 2012

 

В последние годы он работал на строительстве или ремонте дорогих дач и коттеджей у тех, кого называют буржуями или, там, бизнесменами, а иногда и просто жуликами. Частенько живал там. Не ходил к себе домой. К чему?! Время только тратить на дорогу!

Кормили его хозяева, а учитывая его честность и трудолюбие, всегда выделяли ещё и место для ночлега. Так он и существовал. За квартиру платила соседка, которой Шурик оставлял деньги.

В армию его не призвали из-за искалеченной в детстве ноги. Хромал. Да и из города никогда не уезжал. Повода не было. Его вполне устраивал отдых в городе. То в кино какое пойдёт, то в цирк. Да и то было это в юности. Но больше всего он любил свою работу. Вот где он чувствовал себя королём! Мастер к нему с уважением, а уж мы, работяги, как к профессору какому шли за советом.

Двое детей, которых он наплодил от двух женщин, жили недалеко, но знать ничего не знали о папаше.

Когда Шурик ко мне пришёл, весь из себя важный, я понял, что у него случилось нечто невероятное. Для него было обычным делом месяцами никуда не ходить.

– Ну и как твой полковничек? – спросил я насмешливо.

Вообще-то насмешечка и покровительственный тон были больше свойственны ему. Мне полагалось почтительно выслушивать его напыщенные рассуждения о жизни, о хозяйстве и лишь изредка вставлять скромные замечания. Но я в последние год-два иногда позволял себе вольность говорить с ним по его правилам. При этом понимал: при малейшем проявлении неуважения – встанет и уйдёт. Не посмотрит, что мы с ним около тридцати лет знакомы. Собственная персона была для него в высшей степени свято-неприкасаемой.

– Ты хотел сказать «полковник»? – поправил он, полагая, что я хочу посмеяться над его работодателем. Тогда получалось, что я как бы опосредованно насмехаюсь и над Шуриком, а этого он допустить не мог.

– Да нет, я именно так и хотел сказать, как сказал. Но если тебе хочется его называть полковником, то пусть так и будет, – согласился я, пожав плечами.

Шурик посмотрел на меня искоса. Что-то было в моём тоне неуважительное, вот только непонятно что.

 Он налил сначала себе, а потом и мне вина – подарок полковника – и сказал:

– Человек своё отвоевал, кровью и пóтом заработал себе дачу. У него и должность уже генеральская, а не полковничья… Так что ты брось свои хихачки! Он – человек серьёзный…

– Фу ты ну ты! – я ехидно ухмыльнулся, но Шурик ничего не заметил.

– Ну, будем здоровы! – сказал он.

Мы выпили, закусили. Из рассказов приятеля я понял, что полковник имеет какое-то отношение к снабжению и самого себя снабжает, мягко выражаясь, не скупясь. Щедрой рукой.

Мы сидели на кухне, листья фруктовых деревьев сплошной стеной закрывали панораму вокруг. Казалось, что нет больше ничего на свете, кроме моей дачи, где можно жить и жить в отрыве от всего мира.

– Вот задумал он снова перестраивать дачу, – сказал Шурик. – Уже во второй раз. Понавезли строительных материалов – видимо-невидимо. Ну и я там теперь с ребятами вкалываю. В правом крыле достраиваем второй этаж, а на входе будет большой навес…

Я разозлился:

– Шурик! Остановись! Ну что ты такое несёшь? Оно мне нужно знать, какой там у этого твоего прохвоста навес и какая пристройка? Ты мне скажи: он тебе платит?

– Платит, конечно. А ты думаешь, я на него бесплатно работаю?

– Именно так и думаю.

– И с чего это ты так думаешь? – голос у Шурика стал обиженным. – Я что, по-твоему, похож на идиота, который будет на кого-то ишачить задарма?

Я понял, что подхожу к опасной черте.

– Очень даже похож, – сказал я без всякой жалости. – Этот жулик обогатился, пока был в Чечне, а теперь вот из тебя кровь пьёт. Платит он тебе копейки. Я бы, к примеру, не стал за такие гроши работать. И живёшь ты у него на даче не по собственной воле, а потому, что он тебя там держит заложником. Паспорт отобрал и не отдаёт…

– Жора, да что ты такое говоришь?! – возмутился Шурик. – Паспорт он у меня взял на переоформление. У меня же он просроченный.

– Ага! Ты ещё скажи, что он тебе медицинский полис собирается оформить. Если ты у него на работе заболеешь и сдохнешь, то он тебя там же и закопает у себя в саду, чтобы только не возиться.

– Да ты не знаешь, что это за человек, а говоришь!

– Всё я знаю. И с твоих же слов. Чужую кровь проливал, а теперь пристроился на снабжении…

– Да что ты понимаешь! Он свою собственную кровь проливал, у него и награды есть.

– А награды купил!

Шурик побледнел. Он встал из-за стола. Сейчас уйдёт, и мы с ним больше не друзья.

– Давай лучше выпьем ещё по одной, – предложил я.

Шурик сверкнул глазами, но потом вдруг успокоился. Сел за стол, налил вина.

– Ты мне лучше скажи, как тебе твой полковник выходной-то дал. Как он вообще допустил, что ты вышел? Ведь ты же у него в рабстве.

Неожиданно изменившимся голосом Шурик спокойно сказал:

– Да я ему поставил условие: без выходных больше работать не буду.

– И что он тебе ответил?

– Согласился. Но это был трудный разговор.

– А паспорт когда отдаст?

– Сказал, что оформит всё как надо, тогда и отдаст.

– Врёт он всё. Он тебе его не собирается отдавать вовсе. Пойди в милицию и скажи, что потерял. И оформляй заново. А от этого полковника уйди.

– Легко сказать.

– Что? Не отпустит?

– Да при чём здесь это. Он мне всё обещает выплатить долги да дать новую работу, где будет платить уже совсем другие деньги. Ещё одну дачу себе купил, и там нужно будет тоже всё перестраивать.

– Не выплатит он тебе ничего, – сказал я. – Ведь это же ясно. Так и будешь вкалывать на него, пока не сдохнешь. И вообще: что тебе от жизни надо? Пенсия идёт?

– Идёт.

– Ну вот. А работы кругом много. У нас в товариществе, посмотри, сколько работы. Дачи хоть и не генеральские, а всё равно – люди строятся постоянно. Всегда найдёшь, куда приткнуться.

Шурик молчал.

– Два дурака мы с тобой, – сказал я. – Дожили до таких лет, а всё в холостяках ходим. Может, давай найдём невест да на старости лет женимся?

– Оно бы и неплохо, – сказал Шурик устало. – Да ведь поздно уже. Тебе сколько?

– Скоро шестьдесят пять стукнет.

– А мне  шестьдесят четыре. Разница небольшая. Кто же, скажи на милость, в таком возрасте женится? Об этом раньше надо было думать. Хотя бы лет двадцать тому назад.

– Да ты всегда был заядлым холостяком, – сказал я.

Шурик устало махнул рукой.

– Не был я заядлым холостяком. Только делал вид. Кому охота выходить за хромого?

– Хромой – это ерунда, – сказал я. – А вот то, что характер у тебя вредный, – другое дело.

К моему изумлению, Шурик и тут не стал возмущаться.

– Да, есть такое дело, – согласился он. – Двух детей на стороне родил, а ни разу их не видел.

– Кто ж тебе мешает? Пойди да посмотри! Или не знаешь, где живут?

– Всё я знаю. Только как теперь пойдёшь? Одному сыну двадцать пять, а другому – шестнадцать. Как объясню, почему ни разу не поинтересовался ими, ни копейки их матерям не давал.

– А ты сейчас им что-нибудь подари, – предложил я. – Ты ведь что-то зарабатываешь?

– Да что я там зарабатываю? Так, копейки только. Да и поздно уже…

– А что, Шурик, – спросил я. – Была ли у тебя такая баба, которую бы ты запомнил на всю жизнь?

– Была, конечно, – не задумываясь, ответил Шурик. – Сонька Пустовалова – она у меня всю радиоаппаратуру украла в семьдесят пятом году.

– То есть она сволочью была? – спросил я.

– А то! Сволочь и… – Шурик выругался.

– Охотно верю, – сказал я. – Но я ведь не о том спрашиваю.

– А о чём?

– О ярком впечатлении, чтобы в душе оставила неизгладимый след? Чтобы – на всю жизнь?

– Нет, такой, как ты говоришь, не было. – Шурик наморщил лоб, словно стараясь что-то припомнить. – Точно не было! Да и что такое баба? Баба она и есть баба. По мне они все на одно лицо.

– Не скажи, – возразил я. – Ой, не скажи! А вот у меня была однажды краля. Нет – женщина! Нет – девушка! Верочка Степанова – ох, какая девушка! Знал бы ты, Шурик!..

Шурик – человек обстоятельный и, когда дело доходит до серьёзного, умеет выслушивать собеседника, наступая на горло своему высокомерию.

Ну а из меня история той моей любви так и полилась!

 

Родом Верочка моя была из Краснодарского края, где и родилась в пятьдесят пятом в станице Каневской. Там же и школу окончила. А затем поехала в Одессу, где жил её дядя. Преподавал в Водном институте. Умница Верочка была необыкновенная и с лёгкостью поступила в тот институт. В семьдесят седьмом окончила его, и направили её работать инженером-технологом по погрузочно-разгрузочным работам в Ростовский порт, поближе к дому. А через пару лет оказалась в Одессе. Приехала в командировку. Тогда-то мы и встретились. Парень я был видный, заметный, и она девка очень даже ничего. Ну, и закрутилась-завертелась у нас любовь. И не простая, а всем моим друзьям на зависть: я ведь был работягой, а она начальницей. На работе командовала она, а как доходило дело до постели, то тут я ей командир…

Потом часто думал: ну чем она таким уж необыкновенным меня поразила? То, что красивая была, – это понятно. Но не сказать, чтобы уж такая красавица, что всем остальным красавицам на зависть. Чем-то ещё она меня пробрала до такой степени, что с тех пор и забыть не могу, а почему и сам не знаю… Может, тем, что умна была? То, что умнее я не видал женщин, это точно. Хотя не может же такого быть, чтобы мужчина полюбил женщину за ум. Значит, тут что-то другое. А что? Разве теперь скажешь! Да только недолго длилась наша любовь. В один прекрасный день Верочка внезапно уехала, оставив записку: мол, уезжаю, а ты тут не грусти, другую себе найдёшь. Ну, я тогда психанул, вскипел аж и кинулся на поиски. Был я в неё влюблён просто по уши, рисовал себе её, как теперь понимаю, намного лучше, чем она была на самом деле. Любовь слепа. Она что-то мне тогда врала про Ростовский порт. А сама, может, жениха имела. Это значит, она со мной в Одессе жениху рога наставляла. И собрался я в Ростов.

Не понимал тогда, чем её обидел? Это сейчас такой умный, а тогда ходил как в воду опущенный… Тем более что накануне она сказала мне, что подзалетела, забеременела то есть. Вот и решил её разыскать и снова посмотреть в её серые глаза. Подал в отдел кадров заявление по собственному желанию. Ну, там, конечно, начались вопли всякие. Петрович, мастер наш, так тот прямо ахнул: «Эх, ты, говорит, Тюля! Кто ж за тебя твою  работу выполнит?!» Но я настоял. Через две недели получил расчёт, собрался и на поезд. Куда я ехал? К кому? Ни одного человека знакомого! Но чего не натворишь, когда в голове туман?!

Приехал в Ростов, вещи на вокзале оставил. Да и какие у меня вещи?! Чемодан да сумка дорожная… Прихожу в порт, смотрю, и как-то даже смешно стало. Ну, что это за порт после нашего, одесского?! Так, артель какая-то. В отделе кадров на меня смотрят с недоверием. Слесаря им позарез нужны, тем более – портовики. Но не понимают, чего это я из Одессы-то уехал. Спрашивает меня кадровик, жирный такой гусь:

– Не пьёшь, часом? Или крикун какой? Чего-то тебя к нам на Дон занесло?

Я ему всю правду и выложил.

Он недоверчиво поглядел и говорит:

– Так у нас никакой такой Степановой нет! И никогда не было. Что-то ты заливаешь, милок! Слесаря нам во как нужны! Но порт есть порт. Понимать должен! Иди в наше общежитие. Я тебе писульку напишу, чтобы дали койку на неделю. К этому времени, думаю, всё про тебя узнаю. Приходи в среду…

Короче, через неделю я уже вкалывал в порту слесарем по полной программе. А было мне тогда, в восьмидесятом, всего лишь тридцать девять.

Здесь всё было не так, как в Одессе. Всё, как в артели «Червоне дышло». И судёнышки небольшие, и суеты меньше. Начальство спит. Вообще сонное царство. Но работа она везде работа. Вскоре втянулся. Через полгода меня зауважали. А ещё через год выделили порту в новом кооперативном доме несколько квартир. Мне и дали однокомнатную на четвёртом этаже. Рад был до смерти! Первое время только и занимался, что приводил её в надлежащий вид, а то наши строители делали всё левой ногой! Зелёной краской выкрасили панели. Смывной бачок чугунный, как памятник поставили. И тот не фурычил. Линолеум какой-то розовый в углу отходил, а под ним эти халтурщики даже мусор не смели… Короче,  ремонтировал свою квартиру, мебель мастерил из полированных плит, которые купил по дешёвке на фабрике Урицкого.

– И что, так и не искал свою кралю? – спросил меня Шурик.

– А где её было искать? Сколько в России Степановых? Да и обидно было очень. Не мог себе простить, что ничего не знал о ней.

– Так ничего и не знал?

– Нет, вру, конечно, кое-что знал. Кое-какие биографические подробности она мне сообщила, а кое-что потом и сам додумал, когда вспоминал. Пришёл к выводу, что многое она мне просто наврала.

– И ты верил? – усмехнулся Шурик. – Нашёл кому! Бабе?!

– А я что? Согласен: голова не работала. Всё время вспоминал глаза, ямочки на щеках, волосы! Не поверишь, только от запаха её волос терял голову! Такого у меня ещё не было.

Шурик сказал:

– Я в порт пришёл в восемьдесят втором. Ты тогда вроде бы с Любашей любовь крутил? Фартовым был Жорой-одесситом! К тебе так и липли…

– Да брось ты! Никогда ни с одной из своих женщин я не крутил, как ты говоришь. Хошь верь, хошь не верь, но каждую любил! Не было у меня такой цели – завалить, сделать своё петушиное дело и поставить галочку.

– Ну да, – кивнул Шурик, – всех перепробовать нельзя, но к этому стремиться нужно!

– Вот-вот, петух ты сраный! Потому до сих пор один…

– Не понял, а ты, Жора-одессит, не один?

Конечно, обидно было, но я понял, что напрасно на Шурика набросился. Сам такой! Правда, всю жизнь искал эту Степанову. Невольно всех сравнивал с нею. Уже и не рад был, но избавиться от наваждения не мог.

– Прошло несколько лет, и я встретил женщину, которую, как мне тогда казалось, полюбил всем сердцем. Но не случилось… Любаша забеременела и отчалила к себе на Кубань. Знаешь, странное дело, но ни одну из своих женщин я не бросал!

– Да ты что?! – удивился Шурик.

– Ей-Богу! Ни одну! Все почему-то сами бросали меня.

– Может, ты импотент или жмот? – предположил Шурик.

– Может…

Что я мог ему сказать? Что никогда не обещал им жениться. Говорил правду, что люблю другую… Что всякий раз сравнивал их с Верочкой. Понятно. Кому это будет приятно? Но я не хотел врать. Не могу…

– Давай лучше ещё немного выпьем, – сказал Шурик и разлил вино.

Выпили. Потом я снял со стены гитару и стал перебирать струны. Давненько не брал её в руки.

                 

Шаланды полные кефали

В Одессу Костя приводил,

И все биндюжники вставали,

Когда в пивную он входил…

 

– С такими талантами, понятно, что баб у тебя было много, а вот так же, как я, – бобыль! – грустно произнёс Шурик.

– Ничего теперь не сделаешь! Вот бы найти её да посмотреть, какая стала.

Шурик усмехнулся:

– Ну и что ты увидишь? Постарела. У неё теперь куча детей, а к ним ещё и муж в придачу.

– И пусть! Мне бы только посмотреть! Дети не помеха – они ведь у неё теперь взрослые. А то, что муж, – так то ещё не факт. У нас в стране половина женщин – разведённые. Или вдовы. Мужики-то нынче какие пошли? Дохляки. Пьют с горя от тяжёлой жизни и мрут как мухи. Это бабьё – выносливое. Я почему-то думаю, что моя Верочка одна-одинёшенька. Всеми брошенная, забытая. А тут я к ней подъеду…

– Ну, и что дальше?

– А что? Да заберу к себе, и все дела!

– Почему именно её? У тебя много было баб. Может, и они тоже сейчас скучают где-то. А кто-то из них помоложе твоей Верочки и покрасивше. Вот ты и возьми самую лучшую.

– Да нет же, говорю я тебе! Верочка была самая лучшая!

Шурик усмехнулся – этак покровительственно, как любил, и сказал вдруг удивительно умную вещь (вот уж не ожидал от него, ведь придурок же, хотя и хороший человек):

– А ты вот что сделай!.. – он сотворил эффектную паузу.

– Ну? И что?

Шурик выставил указательный палец и, мотая у меня им перед лицом, словно бы что-то запрещая, изрёк:

– А ты их всех – на конкурсной основе! Вот!

– Это как?

– Проведи им кастинг.

– Ну, ты даёшь, Шурик! Ещё вроде и не сильно выпил, а у тебя уже такой полёт фантазии.

– А я и не буду больше пить, – серьёзно ответил Шурик. – Я ведь пью как? Несколько раз в году! Так, винца какого-нибудь, и не больше того. А кастинг – проведи!

– Да что это за слово такое?

– Телевизор надо смотреть. Там ведь плохого не покажут. «Фабрику звёзд» или что-нибудь другое, но тоже – приличное. Вот и увидел бы, как кастинги проводят.

– И что я должен делать?

– Пересмотри всех своих бывших, тогда и решение принимай: кого брать, а кого не брать. И если брать, то куда – хозяйкой в дом или кем другим.

 

На дворе давно наступила ночь. Засиделись мы с Шуриком допоздна. Постелил ему на диване, и он сразу захрапел. Я снова вроде оказался один в доме. Шурик дрыхнул, и его как бы и не было вовсе. А его хоть так, хоть этак – всё равно не было. И в жизни ничего не понимал. А то, что умничает, так это не от хорошей жизни – это он так важничает перед людьми, чтобы не узнали, какой он балбес. А как же не узнаешь, когда по нему и так  всё видно?

Я уселся напротив и с жалостью посмотрел на него: всю жизнь как проклятый проработал, а чего нажил? Хотя и то сказать: что-то нашло на него сегодня, никогда он ещё таким не был.

Я задумался над этим вопросом, и ответ получился таким грустным. Дело к смерти идёт, а там – отвечать за всё придётся…

С этими грустными мыслями я налил себе стаканчик. Да, хорошо живёт этот полковник, ничего не скажешь, если пьёт каждый день такое вино! Вот вроде бы и кровопивец, и сволочь, а всё равно – приятно!

– Ваше здоровье, господин полковник! – сказал я.

Выпил и закусил.

А Шурик дрыхнул на моём диване, как у себя дома. Наверно, я единственный человек на свете, в гостях у которого он себя чувствует лучше, чем у себя. Ну и правильно. Ко мне всегда люди тянулись. Вот и Шурик что-то же во мне увидел!

И только потом представил себе такую картину: кто-то высший сидит вот так же и смотрит на меня со стороны. Я над Шуриком смеюсь, какой он неудачник. А ведь это грешно – смеяться над чужим горем. И потом: кто такой я? Удачник, что ли? У него двое детей, которых он никогда не видел, а у меня сколько?..

Я призадумался. Таких, чтоб совсем ни разу не видел, кажется, нет. Хотя – кто ж его знает? Может, где и есть, но в таком случае я о них никогда не слыхал. А вот таких, о которых знаю, – достаточно. И все в разных городах – кто на севере, кто на юге. В разные годы я старался их посещать, когда была возможность, деньги посылал, гостинцы всякие… но так уж получилось, что до алиментов дело не доходило. В конце концов, я никого из своих бывших не просил рожать. А раз уж родили, стало быть, знали, что делали. Им видней.

Хотя с другой стороны: вот сейчас, быть может, смотрит на меня Господь и говорит: «Ну что ты за гад такой? Детей наплодил, женщин побросал и остался на старости лет один. А этого Шурика я тебе специально подбросил, чтобы ты посмотрел на себя со стороны. Ведь и ты таким же можешь стать!»

Шатаясь, я пошёл в другую комнату. Сказал громко, так, чтобы Он услыхал:

– Не хочу я быть таким же!

И улёгся спать. 

 

2

На следующее утро я проснулся поздно. А когда вышел из дома, увидел удивительную картину: Шурик наводил порядок в саду.

– Шурик, – сказал ему с упрёком, – я же не полковник, чтобы на меня задаром ишачить!

– А я не ишачу, – ответил он. – Просто не могу смотреть, когда такой бардак.

– Ну, ты и тип, – пробурчал я. – Ладно, пойду завтрак приготовлю.

Когда уселись за стол, то пить, естественно не стали. Кто ж с утра пьёт?

– Что надумал? – спросил я. – Ведь так дальше жить нельзя. Уходить надо от полковника.

– Надо, – согласился Шурик.

– От него добра не жди.

– Трудно в это поверить, – согласился Шурик, – но, видимо, так оно и есть.

– В то, что полковник твой – шкура барабанная, много ума не надо. Откуда у офицера такие деньги? Значит, он на чём-то делал бизнес? А на чём наши офицеры делали бизнес – всем известно: чем только ни торговали – и честью, и совестью, и родиной, вот отсюда и шальные деньги. Оружие чеченцам, наших же солдат продавали в рабство. Ты можешь себе представить, чтобы во время Отечественной наши офицеры продавали немцам оружие? Хотя предателей и перебежчиков было немало.

Шурик молчал. А я продолжал:

– Для меня гораздо удивительнее твоё перерождение. Сколько тебя помню, ты всегда верил тому, что говорят по телевизору и пишут в газетах. И при советской власти таким был, и сейчас таким же остался.

– Ну, не скажи, – возразил Шурик. – Брехню я всегда отличал от правды.

– Ша! Не шелести! Давай лучше подумаем, как сказала бы тётя Соня с одесского Привоза, и что такого мы имеем на сегодняшний день?

– А что имеем? – удивился Шурик. – Ничего не имеем! Старость только!

– Ничего подобного! Смотри, что у нас есть на нашей чаше весов, – я вынул из сахарницы два куска сахара и положил на стол – будто на воображаемую чашу весов. Вот моя дача, где я живу, и моя квартира, которую сдаю и получаю прибавку к моей хреновой пенсии. Видишь: две увесистых гири на моей чаше?

– Ну и что? – не понял Шурик.

– А я тебе сейчас объясню. Ты только не хипишись. Кладём сюда ещё третий кусок – это моё умение соображать головой и работать руками. Я хоть и не такой мастер, как ты, чеканкой или там резьбой по дереву не занимался никогда, а всё же кое-что умею. Вот уже три гири!

Шурик сказал:

– Ты, Жора-жук-жаба, куда-то клонишь, я никак не врублюсь: куда?

– Не суетись под клиентом, слушай дальше! Это всё было на одной чаше весов. А теперь смотри, что у меня на другой. – Я положил на противоположной стороне стола ещё один кусок сахара. – Вот это моя старость, мои прожитые годы. Здесь один кусок, а здесь три. Три тяжелее одного! Вот что я хочу сказать. Конечно, со временем  старость будет становиться всё тяжелее и тяжелее, а когда перевесит, я помру. Но это ведь ещё когда будет?

– Чем позже – тем лучше, – одобрил эту оригинальную мысль Шурик.

– Молоток! Правильно мыслишь, – согласился я. – Но я ещё не всё сказал. Теперь смотри, как я тебя на весах взвешу.

– Меня? Ну, ты даёшь, Жоржик-одессит! – Шурик от такой наглости мотнул головой – дескать, это ж надо: меня самого!

– А что, ты рыжий?! Тебя, родимого! Тебя! Итак, что мы имеем? – я собрал разложенный сахар в ладонь. – Во-первых, у тебя есть голова на плечах, – тут я, конечно, покривил душой, но ложь во благо – это ведь святая ложь! – А к ней в придачу и умение хорошо работать.

С этими словами я положил на край стола кусок сахара.

Шурик страшно обиделся на меня:

– Ну почему же ты только один кусок сахара положил? У меня ведь и голова есть, и умение работать есть. Значит, клади два.

Хотел было возразить, что, когда расписывал себя, то оценил эти качества одним куском, так почему же должен, оценивая Шурика, поступать иначе? Но я человек неконфликтный.

– И чего ты шумишь? Пойдём навстречу пожеланиям трудящихся и оценим это в два куска. – Я посмотрел на Шурика: как, мол, доволен?

Судя по его лицу, он по-прежнему был чем-то обижен.

– Что-то опять не так? – удивился я.

Шурик нахмурился. Было видно, что в нём идёт какая-то борьба чувств, но он не решается сказать мне об это прямо.

– Да говори, рожай, как говорила тётя Маня Соньке-золотой ручке! – подзадорил я его. – Что я тебе – не свой человек, что ли?

Шурик сказал:

– Куски сахара у тебя все одинаковые, а это неправильно. Мои два куска должны быть большего размера, чем у тебя.

– Да где ж я тебе возьму большего, если они все стандартные?

Шурик молчал, и я видел, что обида его не проходит.

– Ну, ладно, – согласился я. – Давай я на твою чашу весов положу три куска. Столько сойдёт?

– Ну, это куда ни шло, – неохотно согласился Шурик.

Во мне проснулся азарт, я положил на чашу весов Шурика ещё один кусок. Всего получилось четыре. Шурик расцвёл.

– Ну, вот это другое дело, – он облегчённо вздохнул.

Вздохнул и я: тяжёлый всё-таки человек Шурик Маслов. Такой, чтоб я сдох, помрёт не от старости, а от мании величия. Сляжет когда-нибудь, и никакая больница не спасёт!.. Тьфу ты!.. Стоит ли удивляться, что ни одна баба не вынесла его характера? Но мне-то чего заправлять? Я не баба, а мужик, и мне, как представителю славной половины человечества, положено героически преодолевать любые препятствия.

– Но мы ещё с тобой не загрузили полностью эту чашу весов.

– А что ещё? – удивился Шурик.

– У тебя ещё есть квартира, которую ты мог бы сдавать точно так же, как и я.

– Да где ж я тогда жить буду? – удивился Шурик.

– Да ты ведь и так в ней не живёшь! Зачем она тебе?

– Это я не живу, потому что работаю у полковника. А если уйду от него, куда мне податься? У меня ведь нет дачи, как у тебя.

– А ты ко мне подайся. Вместе мы что – разве не поместимся, что ли? В нашем садоводческом товариществе можно и ряду найти.

– Да как я квартиру сдам, если у меня там – ценные инструменты?

– Ничего там у тебя не хранится, кроме мусора, – сказал я и осёкся: Шурик снова обиделся. – Ну, ладно! Уже и пошутить нельзя! Инструмент, конечно, у тебя ценный! Только не стоит он того, чтобы его хранить в отдельной квартире и ради этого лишаться дохода.

Шурик качнул  головой и с серьёзностью  возразил, помахав у меня перед лицом пальцем:

– Это ещё как сказать! С ним я могу деньги зарабатывать.

– Ты перенеси его ко мне в сарай. Не бойся, я себе не заберу. А квартиру приведи в божеский вид и сдавай, если уж сам не хочешь пожить на старости лет с комфортом.

– Да мне этот комфорт… – Шурик вывел рулады, которые я слышал только от биндюжников в ростовском порту, – и не нужен. – Я привык жить по-простецки.

– Ну, вот и договорились! – сказал я. – Готовь квартиру к сдаче и переходи ко мне.

– Да тебе-то это зачем нужно? – с подозрением спросил он.

– Как зачем? – я сделал вид, что удивляюсь. – Ты же сам мне подсказал, что я должен буду делать дальше в этой жизни.

– И что я тебе подсказал? Что-то уже и не припомню.

– Кастинг – кто мне советовал провести?

– А-а! Кастинг! Это дело хорошее… И ты проведёшь его?

– Конечно. Всех баб, которые у меня в жизни были, сейчас не охватишь, но те, которые живут поблизости – в южном направлении, так сказать, я их как раз и навещу.

– И что?

– А ничего! Поеду в Краснодарский край…

– Ни хрена себе! – удивился Шурик.

– Ради такого дела – стоит! Молодость вспомню, детей проведаю, а с кем-нибудь, может, и отношения налажу.

– И когда поедешь?

– А чего тянуть кота за хвост? Завтра и поеду. Мне собраться – только подпоясаться. Ты же поживёшь у меня на даче?

– Отчего бы нет? Можно и пожить.

– Вот и живи, чтобы я уже не думал ни о чём. А к полковнику своему, душегубу, не иди. Работу здесь поищешь. Что в саду за это время выросло и поспело, всё твоё. Хочешь – сам ешь, хочешь – на базар вези.

– И долго ты собираешься ездить?

– Не знаю. Неделю, месяц, полгода. Какая разница? Куда мне спешить, если впереди уже ничего, кроме смерти, не осталось. Так хоть повидаю жизнь, с людьми пообщаюсь. Ну, а может, и ухвачу свою птицу счастья! Сегодня же навещу квартирантов. Они мне деньги должны. Будет с чем ехать.

 

Созвониться со своими постояльцами было делом плёвым. Коля Васин, сказал, что как раз сейчас у него возникло интересное предложение и он тоже очень бы хотел меня повидать.

Через полчаса я подъехал к своему дому на Университетский. Когда-то это был очень приличный кооператив, считалось большой честью жить в таком, да ещё в самом центре города. А сейчас – так себе домик. Панельная пятиэтажка. В хорошем состоянии – это да. Другие имеют жалкий вид, смотреть страшно. Здесь же – чистота и порядок. Просто старенькое всё очень.

Лифта нет, и это тоже большой плюс. Застревать в лифте и ждать, когда тебя вызволят, – что за удовольствие? И квартирка у меня отделана хорошо. Кафель, панели всякие, сверкающие краны, мебель нормальная – всё как надо. Если бы я был жлобом, за такую квартиру потребовал ого-го какую плату, но я не жадный. Хотя и прижимистый – что есть, то есть. Но, как говорила тётя Мотя в нашей одесской портовой столовке, всех денег не украдёшь, можешь и подавиться! С другой стороны, мои постояльцы – порядочные люди, не алкаши какие-нибудь, не мафиози, платят исправно.

Коля Васин был дома один. Судя по всему, он меня ожидал, и даже – с каким-то волнением. Затащил на кухню и тут же принялся угощать.

– Спасибо, спасибо, – отнекивался я. – Только поел.

– Да вы хоть чайку или кофейку попейте со мной за компанию.

– Ну, разве что за компанию, – я уселся за стол.

– Может, вы думаете, что у меня деньги не готовы? – спросил Коля.

– Ничего я не думаю. А если бы и не готовы были, то я бы это как-нибудь пережил.

Коля положил передо мною конверт.

– Всё как положено. Можете пересчитать.

Я, не глядя, положил конверт в карман. Пересчитывать надо, когда имеешь дело с неизвестными людьми.

– У меня тут вот какое дело, – начал Коля, и я по его виду сразу понял, что в жизни у него что-то неблагополучно.

– Что-то случилось?

– Да, случилось… Жена…

– Пошла налево?..

– Нет, ну что вы! – Коля аж вспотел от такого предположения. – Разве так можно?

– А почему нельзя? У меня в жизни только так и было: не успеешь привыкнуть, а она, глядь, уже к кому-то другому в постель нырнула. Женщины, Коля, это, я скажу тебе, такой ненадёжный народ, что от них чего угодно можно ожидать.

– Нет-нет, ну что вы! У меня Наташа… Нет, она не такая!..

– Все они не такие! – сказал я и представил себе свою поездку. Вот поеду смотреть на них, а они все уже и забыли меня, и знать меня не знают, и никому я не буду нужен. Вон Коля сидит передо мной. Какой хороший парень! Видный, молодой, интеллигентный, а и у него уже что-то с его Наташей случилось… – Да ты рассказывай, не тяни, – поторопил я.

– У нас ведь раньше как было? – начал Коля. – Жили мы в общежитии. А потом я окончил университет и стал инженером. Правда, работаю менеджером в торговой фирме, но ничего. Не жалуюсь. А Наташа пошла в аспирантуру, теперь диссертацию пишет.

– Да и по ней видно, – сказал я. – Умная и красивая. Вот за такими и нужен глаз да глаз! И что она у тебя натворила?

– Да ничего особенного вроде бы… Просто она всех своих подружек из общежития стала приглашать сюда. У них там с водой перебои, а у нас – и горячая, и холодная круглый год.

– И подружки толпами стали ходить к вам в гости. Так я понимаю?

– Так, – уныло пробормотал Коля.

– Ну, теперь всё понятно. Какая-то из них тебя стала соблазнять или просто приглянулась, и на этой почве у тебя с Наташкой пошли раздоры.

– Да нет, что вы! Совсем не это!

– А что? Только не говори мне, что совсем ничего у вас не было. На свете есть такие женщины, можешь поверить моему опыту, которые заводятся оттого, что мужчина им изменяет. Это возбуждает их. Вот потому Наташка твоя и водит сюда своих подружек. 

Коля призадумался.

– Мне никогда такого и в голову не приходило, – сказал он. – Но проблема совсем не в этом. Ведь и девицы-то приходят не одни, а со своими кавалерами – тем ведь тоже купаться надо.

У меня от таких рассказов Коли сразу возникли совсем неприличные мысли, но тут уж я промолчал.

Коля ждал, что я что-то скажу, и, не дождавшись, продолжал:

– Я не знаю, что мне теперь делать.

– А что делать? Гони их всех в шею!

– Легко сказать! Катька ходит сюда со своим мужем купаться. И вроде бы муж законный у неё, а не просто так…

– А что с мужем?

– Неравнодушен он к моей Наташке – вот что.

– А она к нему?

– Вот то-то и оно, что Наташка тоже чувствует к нему какое-то притяжение.

– А может, они уже давно притянулись, да ты не знаешь?

– Вроде бы пока нет. За ним ведь Катька приглядывает.

– А Катька – что? Она-то как относится к тому, что её кобель поглядывает на сторону?

– Не знаю даже… – Коля тяжело вздохнул.

– Да, времена нынче пошли ещё те, – сказал я, тяжело вздохнув. – Сволочь, конечно, – кто спорит. Но ведь что ты можешь? Катька с мужем пользуются вашим гостеприимством, а в благодарность за это он ещё что-то замышляет. Может быть, у них групповой брак на уме?

Коля подавленно молчал.

– Скажи им, пусть катятся в Швецию. Только там такие психи и живут.

– Уже и там это дело расстроилось и почти все такие браки распались, – приуныл Коля.

– Ну, тебе лучше знать. Я-то от жизни отстал. Но думаю,  нельзя допускать, чтобы у тебя из-под носа жену уводили.

– И что же делать? Придите сюда как-нибудь вечером и спросите строгим голосом: а что это вы здесь устроили у меня в квартире? Я вам её для чего сдаю? А?

Мне стало жаль Колю.

– Дрын хороший плачет по твоей Наташке, если она так ведёт себя… Да я бы и пришёл, но дело-то в том, что мне уезжать нужно по делам.

– А надолго едете?

– Да кто ж его знает.

– А что если так: вы сегодня придёте к нам вечером и скажете: я вас выселяю! Хочу квартиру сдать кому-нибудь другому, но только не вам.

– Ну, выселю я вас, и что дальше?

– А дальше? – Коля не знал, что и ответить. – Дальше у нас с Наташей произойдёт какое-то переосмысление…

Я схватился за голову. Не знал, смеяться или плакать. Подумав, сказал:

– Есть у меня один друг – Шурик Маслов. Тяжёлый у него характер, скажу я тебе, ни одна женщина не могла с ним ужиться. Однажды у него была такая история: сошёлся он с женщиной. Баба обеспеченная, с квартирой, а у Шурика тогда ещё своей хаты не было, ну он и согласился с нею жить. И вот живут они, живут, Шурик ей там всё по дому делает: лоджию застеклил, антресоли навесил, полочки какие-то смастерил. И та не нарадуется, какой у неё хозяйственный сожитель оказался. А как забеременела, так и стала над ним верх брать. И однажды сказала примерно так: «Не потерплю, чтобы ты в моём доме делал то-то и то!» Шурик обиделся и предупредил её, чтобы она так больше ему не говорила. Та осеклась, но через некоторое время повторила: чтобы у меня да в моём доме я потерпела такое, да ни в жисть такому не бывать! И Шурик тогда сказал ей: «Ещё один раз скажешь такое – не посмотрю, что беременная, – уйду!». Ну, та, видать, не поверила и в запальчивости снова повторила ту же мысль. Шурик и ушёл. И на ребёнка не пришёл смотреть, когда он родился.

– Да что ж я, изверг, что ли, чтобы так поступать? – изумился Коля. – Я бы хотел сохранить семью.

– Эх, Коля-Коля, – сказал я, вставая из-за стола. – Интеллигентный ты дюже. А с бабами так нельзя. Не любят они этого. Шурик Маслов, наверно, в чём-то и не прав. Может, ей надо было двинуть разок по морде, тогда бы и дитё не осталось без отца, и у мамаши мозгов бы прибавилось, но в целом он поступил нормально. Настоящий мужик так и должен поступать. Ну, или примерно так.

– И что же мне делать с Наташей?

– Разберись с ней другим способом! А выселять я вас не собираюсь. – Уже на пороге оглянулся. – Я тебе уже сказал, что собираюсь в поездку – по Краснодарскому краю надумал прокатиться. Так вот, это не очень далеко от Ростова, и если что – звони. Мой сотовый ты знаешь. Звони, не стесняйся, может, что и подскажу. А пока живи. Что – тебе плохо здесь? Квартира в хорошем районе. Беру по-божески. Где ты ещё найдёшь за такие деньги? А с бабьём разбирайся другими способами. Иначе они из тебя верёвки будут вить. Им только дай волю – по себе знаю.

– Да как? – крикнул Коля уже вдогонку, когда я выходил из квартиры.

– Не знаю. Тебе видней.

И я поехал домой! Думал, что сумасшедший Шурик не мог ни одной женщины возле себя удержать, но этот Коля – совсем молодой ещё, положительный, образованный, и такую ахинею несёт! Значит, и он дурак такой же, как все мы – мужики. Вот я всю жизнь искал идеальную женщину и не находил! Попалась бы мне такая Наташа в своё время! Уж я бы ей мозги вправил!

 

И вспомнил я Любашу-диспетчера. Модная была чувиха! В загранки ходила. Стильная, и вкус при ней. А то как бывало? Нацепят на себя что ни попадя, а на них то барахло, как на корове седло. Короче, встретил однажды Любку. На ней розовые вьетнамки, джинсы DIESEL, майка MANGO, сумка и… причёска «отдыхай, расчёска»… Любка – рыжая… Говорят, если рыжая, то ведьма… Точно, в ней было что-то от ведьмы! Крашеная, кокетливая. Помню, как-то в порту выступал доморощенный поэт. Так он, глядя на Любку, прямо со сцены, подражая, видимо, Маяковскому, стал читать:

 

Женщину любим мы

Нежную, хрупкую,

Юбку меняла чтоб

Дважды в день!

Размажем с головы до пят

И поём: Ангел! Царица!

А по-нашему – крашена –

Значит шмара безлицая!..

 

Ну, Любка, конечно, взбеленилась. Встала и демонстративно вышла из клуба! А мне, честно говоря, было тоже за неё обидно! И какого чёрта всем навязывать свои вкусы?! Помню, как у нас когда-то стиляг отлавливали. Увидят кого-то в узких брючках дудочкой, при ярком галстуке с нарисованной мартышкой на пальме, да с длинными волосами, и набрасывались на беднягу. Затаскивали в подъезд и стригли налысо!

Кто тогда мог себе представить парня с длиннющими волосами или девчонку в брюках? А теперь?!

Так вот, после внезапного исчезновения Веруни ходил я как в воду опущенный. А тут через пару месяцев случайно увидал Любку возле кинотеатра «Ростов». Она шла в мою сторону. Стою, жду. Я никогда не нервничал при встрече с девчонками… даже при первой встрече… Слишком уж у меня их много было. Так вот… Идёт она так, словно знает, что на неё все глазеют, но включила красный запрещающий свет – рыжие волосы, мол, осторожно, не нарушайте правила движения. Ну, я и решил: была не была, водительских прав у меня нет, терять нечего. Причалю… Она приближается, и я иду на абордаж! И, как оказалось, не так страшен чёрт, как его малюют. Зашли с ней в кафе, и я убедился, насколько легко мне было общаться с Любкой! Своя в доску, простая, да и морячка, просто морской волк!

Любка на пять лет младше меня, но пока я там на китобое околачивался, она уже много раз ходила в загранку на «Шота Руставели». И отчего ушла, так никому и не говорила. Потом командовала в диспетчерской транспортом.

Итак, сидим мы с ней в кафе, ну, я, конечно, старался показать себя умным, весёлым. Она мне всякие байки поёт. Я взял бутылочку вина. Сидим, треплемся. Она мне о своих победах рассказывает и сама же смеётся. Ну, я ей и выдал:

– Ты, как я понял, живёшь по принципу: у каждой женщины должны быть четыре домашних животных. – Любаша посмотрела на меня, не зная, чего от меня можно ожидать. – Норка в гардеробе, «Ягуар» в гараже и тигр в постели…

– Так только три! Ты что, до четырёх считать не умеешь?

– Ша, – говорю, – убавьте ход! Я ещё не досказал! Четвёртый… осёл, который должен быть официальным мужем и за всё платить!..

Короче, слово за слово, и мы сильно подружились. Первое время я даже о Вере не вспоминал.

Любаша снимала комнату на Подбельского. Я вполне привык к её воркованию, к её заумным завтракам. Всякий раз с какой-нибудь придумкой. Она была помешана на салатах. Фигуру берегла. А в постели была яростна и ненасытна!

Помню, утром за завтраком спрашивает:

– Жор, а Жор! Не понимаю, когда я с тобой, у меня какой-то свист в ушах!

– Что, – спрашиваю, – только когда со мной?

– Нет, – говорит, – и когда с Витьком была, тоже свист…

– А ты что, хотела аплодисменты услышать? Уши нужно чистить. Может, пробки серные.

– Может, ты и прав…

– И к сексопатологу нужно! У тебя бешенство какое-то, потому и свист слышишь!

– Сам дурак! Тоже мне, умник! Какая есть… У нас на Кубани все такие…

Вспомнил того Витька и удивился. Как Любаша могла с таким хороводиться! Урод маленького росточка. Одет, правда, хорошо. Дорого. Зубы белые, но каждый зуб сам по себе обитает, глаза… это вообще что-то. Рыба. Один смотрит прямо, другой как бы вбок. Но, видимо, в постели, когда свет погашен и всё определяется на ощупь, он вполне подходил Любаше. Ему бы ещё научиться по-ослиному горланить, и что ей ещё нужно?! Он едва мог читать. Правда, суммы складывал в уме лучше любого калькулятора. Да и токарь нормальный… И чего они разбежались?!..

С Любашей мы жили дружно, но она почему-то отказывалась оформить наши отношения.

– Тебе плохо? – спрашивала меня. – Чего тебе нужно? Ты думаешь, я не чувствую: ты со мной и вроде бы не со мной. – Потом вдруг круто меняла тему: – О чём ты мечтаешь?

– Не знаю…

– А я – о ребёнке. Но, сколько ни стараюсь, – не получается… Видимо, ты там на своей «Славе» грипером переболел или ещё что…

– Да брось ты сочинять!

Так болтали, вроде бы обо всём, а как оказалось, ни о чём. Разговор он и в Африке разговор.

– Кстати, мечтаю пожить в Африке, – говорю, – минимум полгода. Там люди добрые. Они все считают себя единой семьей, ценят и любят друг друга. У них свои традиции: танцы, песни, обряды. Передают их из поколения в поколение. А у нас? Да плевать все хотели друг на друга… Каждый сам по себе. Жулик на жулике. Я слышал – один секретарь райкома требовал, чтобы председатель совхоза ему еженедельно лично привозил куриные пупочки! Любил он их. Ну, не сука? Пользуется властью, как помещик! А говорил о высоких принципах строителя коммунизма! Срать он хотел на эти принципы! 

Любаша соглашалась:

– Сейчас редко можно найти человека, который скажет, что ему ничего для счастья не надо. Мало кто сегодня может жизнь отдать за идею! Это только в книжках…

Я не уверен, что Любаша прочитала до конца хотя бы одну книжку. И, конечно, это только в кино всё так красиво получалось. «Кубанские казаки» как вспомню, так тошно становится. И зачем так врать? Люди смеются. Или «Кавалер золотой звезды»? А Любаша смеется.

– Сказки, – говорит, – деткам нужны. Они добру учат…

Как-то рассказывала, что у неё на Кубани прадеда сослали в Сибирь. Вроде бы как – кулаком был, имел корову и лошадь. Сам пахал, сам строил, а пришли и отобрали…

Её долго не хотели брать официанткой на «Шота Руставели», но потом, видно, чем-то Любаша ублажила кадровика. Дело прошлое, да и спрашивать не хотел. А Любаша в минуты после близости, бывало, занималась самобичеванием. Пыталась исповедоваться и ждала от меня отпущения грехов.

– Я – скотина ещё та, – говорила она в порыве откровенности. – По отношению к мужикам. Всю жизнь использовала их. Я люблю развлечения и просто игры! Так поиграла месяц и выкинула! Вот моя натура! Я всегда всех бросала… Настоящая сука и стерва! Любила ли я? Да. Любила. Очень. Сильно. Два раза. Взаимно. Но больно… для обоих. А всё остальное в промежутках было эгоистичным удовлетворением… Себя я люблю… иногда – ненавижу. Я знаю себе цену, знаю свои таланты и уверена в них на тысячу процентов! Добиваюсь всего, чего хочу! Сволочь я поганая, лахудра драная, шалава…

Впрочем, и чего это вспомнилась мне Любаша? Сам не знаю. Наверно, эта Колина Наташка такая же стерва…

 

Теперь, когда у меня были деньги, оставалось придумать, что взять в дорогу, чтобы легче было переносить невзгоды. Спать в машине можно, но не очень приятно. Шурик, с которым я обсуждал эту проблему, сказал, что нужно взять спальный мешок или какие-то другие постельные принадлежности.

 

3

Есть много вещей, которых Шурик Маслов не делал никогда. Например, не воровал и не лгал. Не ездил на велосипеде и не умел плавать. Не любил купаться в водоёмах и даже в ваннах, а предпочитал душ. Ещё в детстве он попал в аварию и сломал ногу. Кость плохо срослась, и чтобы её выправить, нужна была операция, на которую Шурик не давал согласия. Он всё видел в тёмных тонах, всегда ожидал плохого исхода, трагического конца…

Многие девушки, а потом уже и взрослые бабы, думал Шурик, вполне могли бы пойти за него замуж, но именно из-за этой ноги и отказывались: хромой, кому он нужен?

Из-за ощущения собственной неполноценности у Шурика стали развиваться неприятные свойства характера: заносчивость, завышенная самооценка и показное высокомерие, как противовес внутренней неуверенности в себе и постоянным сомнениям, правильно ли он поступает. Это была его защита. Психологическая… Этим можно, наверно, объяснить его трудолюбие, стремление быть лучшим. Он и был одним из самых-самых. К нему наш мастер с большим почтением подходил. Да и инженеры нередко с ним советовались. Вот тогда Шурик был доволен. Это было видно по его физиономии… И только со мной он иногда становился тем, кем был на самом деле. Но это случилось не сразу, а через много лет работы в одном цехе. Мы попадали в разные ситуации, и, как правило, мне его не в чем было упрекнуть: своё дело он выполнял – не придерёшься. Был точен, пунктуален, не лез ни в какие дрязги и пресекал любые разговоры не по делу. Особенно не любил трепотню про политику. А говорунов у нас в последнее время развелось – пруд пруди! Тогда туши свет! Шурик этих трепачей просто выгонял из цеха. Хочешь трепаться – иди во двор. Это ты работаешь и ни хрена не думаешь. А мне думать приходится. Не мешай!

Была ещё одна у него особенность, непонятно с чем связанная: то ли страх какой, то ли лень. Шурик никогда не покидал Ростова. И моря никогда не видел. И хотя от Ростова до Азова и Таганрога рукой подать, для него это расстояние было непреодолимым. Как будто он когда-то принёс клятву, что никогда не переступит границ своего города.

Я часто подначивал:

– Поехал бы куда… Засиделся! Шутка ли, жизнь прожил, и даже в Батайске не был!

– Чего я там не видал?! – он отмахивался от меня, как от назойливой мухи. – Я по телику каждый день путешествую… Надоело! Везде одно и то же. И бабы везде однообразные. Только у нас белые, а где-то чёрные или жёлтые. А дуры – точно такие же!

Про то, как мы с Шуриком тщательно изучили мою машину, рассказывать не буду. Шурик ещё раз показал, что он невообразимый зануда, но и специалист – я тебе дам!

– В салоне у тебя, как на капитанском мостике. И компас, и хронометр… Ты бы ещё штурвал смастерил, как на судне. Тогда бы полное сходство было! Плыви – не хочу!

– Да брось ты зудеть. Как ни крути, а душа у меня морская! Не то что ты – всё время на земле стоишь. Я на китобое ходил!

– Да ладно тебе! Запаску проверил? Газ не травит? На всякий случай пластмассовую канистру с маслом возьми. Дорога есть дорога. Багажник у тебя большой, есть куда положить.

Я пропускал его замечания мимо ушей. Шурик жил ещё в прошлом веке, в Советском Союзе, когда ни заправочных, ни станций техобслуживания на дорогах почти не было. Раньше в багажнике комплект запчастей все возили. Сегодня всё изменилось.

– Теперь о палатке… В таком путешествии – вещь необходимая, – продолжал нудить Шурик.

– Да ты-то откуда знаешь? Или путешествовал где? Зачем мне палатка, если у меня машина? – возражал я.

– Ты мне скажи: есть у тебя палатка или нет?

– Есть старенькая. И спальный мешок тоже есть.

Набор инструментов Шурик собственноручно собрал и положил в багажник.

– А вот монтировку всегда держи у сиденья, –  назидательно сказал он. – Случись что, будет чем врéзать по кумполу.

– А кому врезáть-то? – удивился я.

– Ну, если нападут. Мало ли, дорога всё-таки. Помнишь, как однажды на нас напали?

Ещё бы не помнить! Было это давным-давно – лет двадцать назад. Мы возвращались с шабашки – трубы подрядились людям провести в квартире. Всё сделали, как и договаривались, а время было позднее. Шурик попросил у хозяев отрезок трубы с метр длиной, дескать, нужен для хозяйства. И мы пошли домой. И тут-то оно самое и случилось: на нас в тёмном месте попёрла целая компания, то ли алкашей, то ли наркоманов. Будь я один, я бы, конечно, убежал, потому что они не очень-то тверды были на ногах, но с Шуриком далеко не убежишь. Да и Шурик оказался не промах: он так размахался трубой, что мне и делать после него уже было нечего. Как говорится: гора трупов. Убить он тогда никого не убил, но руки-ноги им переломал основательно. Потом говорил с гордостью:

– Будут помнить на всю оставшуюся жизнь, как по ночам приставать к прохожим.

Я вспомнил другой эпизод с участием Шурика.

Было это давно. Та самая женщина уже к тому времени родила. Ребёнку было около года. Уж и не знаю, какие я тогда струны зацепил в Шурике, но, видать, задел за живое. Стал я его тогда упрекать:

– Вот ты бабу свою бросил, а у тебя там уже дитё появилось на свет. Сходил бы, проведал.

–  Не хочу иметь никаких дел с дурами! – отмахнулся Шурик. – Была бы не такой – так разве ж я не пошёл бы к ней?

– Ну, допустим, что дура. А ребёнок-то твой? Почему он должен жить без отца?

– Да от такой дуры – разве может родиться умный ребёнок? Такой же и будет, – возразил Шурик.

И тут я, наверно, и попал в самую точку:

– А с чего ты взял, что ребёнок дурак? Ему-то годик всего-навсего. Вот когда подрастёт, тогда и видно будет, что из него получится. А пока – дитё оно и есть дитё. И ещё неизвестно, чьи в нём черты – от этой дуры или от тебя, умного. Может, он как раз весь в тебя и получился, что тогда?

Шурик призадумался: а ведь и в самом деле, что, если ребёнок будет такой же умный, как он? Сказал, наконец:

– И что ты предлагаешь?

– Предлагаю сходить в гости. Или боишься?

– Ничего я не боюсь, – ответил Шурик. – А сходить можно. Чего не сходить. Но только уговор: идём вместе. И вроде бы как случайно: шли мимо и решили заглянуть. Так оно естественнее будет и она ни о чём не догадается.

– Конечно! – радостно согласился я. – Вместе оно всегда веселее. А зайдём мимоходом, на минутку.

Так и сделали: купили всяких гостинцев и пошли в то место, где жила Шурикова баба, пострадавшая по своей глупости. В самом деле: разве можно попрекать мужика тем, что он живёт в её квартире? Никогда не поверю, чтобы Шурик мог сидеть на чьей-то шее да ещё жрать чужой хлеб. Ведь он и копейку в дом принесёт, и починит, и смастерит. Самому ему ничего не нужно было. Всё в работу уходило. И зачем же было, спрашивается, испытывать терпение мужика? Упрекнула раз – он стерпел, упрекнула два – стерпел, а на третий терпение и лопнуло.

Пришли мы тогда в гости к той самой бабе. А её дома не было. Соседи, чья дверь выходила в тот же тамбур, хорошо знали Шурика, впустили нас к себе, и мы некоторое время посидели у них, потому что, по их словам, эта Нюрка вот-вот должна была вернуться. Она с ребятёнком ушла в поликлинику.

Посмотрел на Шурика: как он среагирует? По-моему, он вообще ничего не понял.

Тогда я спросил:

– А в поликлинику зачем? Не случилось ли чего?

Жена соседа стала рассказывать о том, какие проблемы возникли со здоровьем малыша. А я понял одно: Шурику это почему-то не очень интересно.

Так просидели мы полчаса, а Нюрка всё не возвращалась.

– Понятное дело, – сказал я. – В поликлиниках очереди. Особенно в детских. Всё у нас не как у людей. Не могут сделать так, чтобы мамаша с ребёнком пришла, а там бы её уже ждали. Нет порядка в стране.

– Это точно, – подтвердил Шурик. – Нет на них управы.

На кого «на них» – он никогда не уточнял, но имелось в виду, что это такие плохие люди, которых надо приводить в чувство с помощью строгих законов. Шурик очень уважал власть, особенно когда она проявляла строгость. Может, такая власть нам и нужна. Вот только Шурик не додумался спросить у соседей, как здоровье ребёнка. И на кого он похож? И как вообще выглядит? Власть у нас не та – это он знает. Порядки неправильные – это да. Управы нет на плохих людей – из той же оперы. А сам-то ты каков, кобель проклятый? Впрочем, и чего я на него взбеленился? Сам же такой! Хотя не совсем такой. Я всегда тепло относился к своим детям. Только вот беда – никогда не мог сосчитать, сколько их… Но всегда теми, кого знал, интересовался, помогал чем мог…

Короче, так мы сидим и сидим. Ждём. А Шурик вдруг и спрашивает у соседей:

– Ну что, поняла ли Нюрка, наконец, какая она дура? – это он про свою бывшую.

А те вовсе и не считали, что Нюрка дура. Уж и не помню, что они тогда ответили, что-то нейтральное. Видно было, они придерживались другого мнения о соседке, но и с Шуриком спорить не хотели. А он опять за своё:

– Вот пусть ей это и будет суровым уроком на будущее, как с мужиками обращаться. Пусть знает, кого потеряла.

А те опять что-то неопределённое сказали в ответ, чтобы Шурика не обидеть. Деликатные люди!

А тот распалялся всё больше и больше: таким как она туда и дорога! Ну, и что-то ещё в том же духе.

Слушал я, слушал, и самому неловко стало. Пришли проведать малыша, а он поворачивает дело так, будто мы пришли узнать, осознала ли свою низость его Нюрка и поняла ли всё величие Шурика?

Просидели ещё полчаса. Шурик совсем разозлился. По его мнению, баба его вроде как почувствовала, что они придут, и не хотела держать ответ за свою глупость. Не вытерпел Шурик и встал.

– Пойдём, хватит с меня. Терпел я, терпел – больше не могу!

– Да может, посидим ещё? – предложил я.

– Нет уж, хватит! У меня время не казённое.

Мы попрощались и ушли.

А Шурик всю дорогу бубнил, что, мол, хороший урок он преподнёс этой тупой корове, этой законченной идиотке! И пусть она теперь знает, что так поступать нельзя.

А я что? Я человек миролюбивый. Убить бы, конечно, Шурика надо было за такие слова прямо на месте. Ну, или хотя бы двинуть по морде. Но у меня рука, хотя и сильная, никогда не поднимется на Шурика. Всё-таки друг.

Вспомнил я это сейчас, и вот какая мысль в голову пришла: Шурик не способен ничего создавать. Если сделать что-то своими руками он и может, так только предметы какие-нибудь, твёрдые на ощупь. А семью, или там счастье, или любовь, или другое что-нибудь духовное – это ему не под силу. Не способен. И вообще: Шурик не силён ни в обороне, ни в нападении. Возразить полковнику ничего не может, потребовать с него деньги не может, а вот отойти от него в сторону – вполне в его духе. «Нет, не хочу быть таким, как Шурик, – подумал я тогда. И сам себе возразил: – А кто заставляет? Будь самим собой!».

– Не везёт мне с бабами, – сказал Шурик, понурив голову.

– И у меня не всегда складывались отношения с женщинами. А уж если быть совершенно точным, вряд ли бы мог иметь семью. Наверное, не приспособлен я к семейной  жизни.

– Ну да! Мы с тобой два сапога – пара! – охотно согласился Шурик. Быть в одиночестве ему уж точно не хотелось.

– Помню, первое время меня женщины упорно не замечали. То есть, конечно же, замечали – как тумбу, которую нужно обойти стороной, если она стоит на пути. Я был робким. Ну, как иначе, когда все обстоятельства жизни складывались не в мою пользу... Ещё в детдоме, помнится, воспитательница, читая детям сказку, спросила меня, когда я опоздал на занятие:

– Жора, где ты пропадал?

– На улице… – пробормотал я.

– Кривошлыкова большая. Где именно?

– Это Молдаванка большая, а Кривошлыкова длинная, – упорно не желая отвечать, затевал я спор.

Зная, что от меня она ничего не добьётся, махала рукой:

– Беда ты моя, вот ты кто!

Дети смотрели на меня и верили: я и есть беда! После этого только стоило мне появиться где-нибудь, как все с воплями прятались кто куда: «Полундра! Пришла Беда! Спасайся кто может!».        А потом, в ремесленном, я и не пытался заслужить любовь товарищей. Мне было привычнее быть одному. Важно самому себя уважать. Об этом я прочитал в какой-то умной книжице.

Когда я оказался на плавбазе китобойной флотилии, слава её была уже не той, как когда-то. Каких-то начальников, не то первого помощника капитана, не то кого-то другого, посадили за контрабанду. Пошёл трёп, что охоту на китов скоро запретят. Мало их стало. Короче, это были не самые лучшие времена для китобоев. Я вкалывал на базе посменно. База – это огромный рыбозавод на воде, куда гарпунщики и перегружали пойманных китов. А здесь их разделывали. Всё было механизировано. А механизмы те ломались. Вот мы с напарником их и починяли…

Смену отгорбатишь, а потом отдыхаешь… Здесь я и познакомился со своей первой женщиной. Она была лет на пятнадцать старше. Как-то иду в кубрик, вдруг соседняя дверь открывается и кто-то меня тянет за рукав. Не успел очухаться, как она стала меня прижимать к своей безразмерной груди, целовать и заваливать на койку… Я тогда был нецелованным и мечтал совсем не о такой красотке.

Потом мы с нею ещё несколько раз кувыркались. Но мне вскоре это надоело и я переключился на Дашу. Она трудилась в цехе посменно. Приходила после смены никакая. К тому же качку плохо переносила, страдала от морской болезни. Вот я её и отвлекал. Когда человек чем-то занят, он легче переносит морскую болезнь…

А потом… пошло-поехало. Когда пришли на базу, и в общаге всё продолжалось в том же духе. Только это уже не прерывалось сменами, не сопровождалось смертельной усталостью. Теперь это было красиво, под музыку, но по сути – то же самое. Сплошная физиология, как говорила мне одна медичка…

Были и такие, которые считали, что я для них – воплощение всех мечтаний, Идеальный Мужчина. Дашенька, например, утверждала, что я плод её неустанных творческих усилий. Это она меня вылепила, как из глины. Вылепила по чертежам именно такого, о каком мечтала. Правда, вскоре она принялась лепить Ваську Иванькова, но это уже к делу не относится. 

А когда я оказался в ремонтном  цехе порта, там и вовсе было раздолье. Смены короткие, времени свободного много. Выходные дни. Ни качки, ни авралов… живи – не хочу! В общежитии сначала  я делил комнату с напарником. Мы работали в разных сменах, так что комната была полностью в моём распоряжении. Но потом он уволился, а я к тому времени хороводил с комендантшей, уже в возрасте бабенцией. Были с нею мы недолго, но в комнату мою она больше никого не подселяла, видимо, на что-то ещё надеясь.

Так шелестели годы. Не успел оглянуться, а уже тридцать пять стукнуло. Знаешь, как в басне о стрекозе: «оглянуться не успела, как зима катит в глаза…». В тридцать шесть решил – всё! Пора закругляться. Пора браться за ум. Нужно сколотить семью!

Легко сказать: сколотить! Молоток есть, гвозди тоже. Но, во-первых, не было нужного материала, из которого можно было сколачивать, а во-вторых, я и представления не имел, что именно нужно сколачивать! Для этого, как я понимаю, нужна любовь. А какая, к чёрту, любовь, когда у меня сплошная физиология?! Одна, не помню уже кто, мне так и сказала:

– Ты знаешь, – говорит, – морячок, мне жаль тебя! Ты не умеешь любить! У тебя – привычка и инстинкты…

Я и подумал, а ведь она права! Сплошной калейдоскоп, без чувств, без веры, без любви… Поэт, кажись, иначе говорил, а у меня было именно так… Сплошная технология. Я её познал досконально. И что толку?! Уложить в постель красотку мне – раз плюнуть. А полюбить… Впрочем, что есть любовь? Что это за зверь? С чем её едят? А может, её и не существует вовсе? Может, это плод фантазии, утешение слабаков? Ах, как я люблю! Жить не могу! Хочу дышать одним воздухом… Мура всё это, – думал я, пока не встретил её.

– А что? – откликнулся Шурик. – Я тоже считаю: мура. Любовь-морковь всякая… Чепуха на постном масле!

– Да нет… Как оказалось, не мура это вовсе!

 

В целом моего намерения посетить некоторых из моих бывших женщин Шурик не одобрял: ехать очень уж далеко, да и не стоят они того, чтобы ради них переться куда-то.

– Раз ты их бросил когда-то, значит, непутёвые были. Путёвых не бросают. Вот и пусть это будет уроком на будущее.

– Да не бросал я их! – возразил я ему со смехом, хотя от его слов плакать хотелось. – Это они меня бросали! И никакого будущего уже и не остаётся. Сейчас в самый раз вспомнить прошлое, – да жизнь оставшуюся прожить бы хорошо.

– А что такое хорошо? – спросил меня Шурик. – Хорошо – это когда спокойно на душе, когда дом есть, деньги, еда на столе. У тебя всё это есть. Не пойму я тебя, Одесса. Честное слово, не пойму. Всё у тебя хорошо, а ты куда-то рвёшься. Помнишь народную мудрость: в гостях хорошо, а дома – лучше. Сидел бы лучше да не рыпался.

– Я так не считаю. Счастье ушло от меня – вот что я вижу. Дети уже у нас давно должны быть взрослыми. Представь: внуки ползают на коленях, а я им сказки рассказываю. Или вместе с ними играю… А ты говоришь… Вот это и есть счастье! Конечно, не хотел бы я, чтобы моя жена смотрела часами глупые сериалы, а потом обсуждала их с кумушками по телефону или на скамеечке.

– Наверно, ты прав, – грустно согласился Шурик. – Только не лучше, если всё, что есть общего между бабой и мужиком, так это их распрекрасная кровать. А так – ты целый вечер мастеришь что-то, а она сериалы смотрит… Чем не одиночество?

Я тогда подивился таким глубоким мыслям Шурика. Обычно он не понимал меня. Как будто я говорил на другом языке.

 

4

Ещё день я потратил на то, что водил с собою Шурика по нашему садовому товариществу и знакомил с обитателями тех дач, где требовалось приложение рабочих рук. Кое-какие связи и знакомства у меня были, и не составило труда отрекомендовать Шурика как надёжного мастера и вообще хорошего человека. Он сразу получил первый заказ – отремонтировать соседский забор, далее следовала установка антенны, ещё дальше маячила перекладка ступенек крыльца…

– Ты доволен? – спросил я его.

– Была бы шея, хомут найдётся! – Шурик радостно потирал руки в предвкушении дальнейших трудовых подвигов.

Я подумал: «Если бы все люди в нашей стране были такими же трудягами, как Шурик, то мы уже давным-давно вырвались бы на первое место в мире по всем показателям и оставили позади и Японию, и даже фанатично трудолюбивую Южную Корею». Сказать же это вслух не рискнул. Шурик бы обиделся на меня за то, что я ценю только его трудолюбие, а не уникальные умственные способности, которые он считал главным своим достоинством.

Почему-то у меня было предчувствие, что из этой поездки я либо не вернусь вовсе, либо вернусь, но совершенно другим человеком. Возможно, будет и так: вернусь прежним, но мир вокруг меня изменится.

Перед  дорогой посетил собор. Делаю это редко – раз в несколько месяцев, – и никогда не увязываю свои визиты туда с церковными праздниками. Захотелось – пришёл, постоял, подумал о чём-то своём и ушёл. Выполнять какие-то ритуальные действия, да ещё и по календарю – не по моей части. Я как кот, который гуляет сам по себе.

Каждый раз, когда здесь появлялся, меня удивлял один нищий. Он сидел в инвалидной коляске, а перед ним на коленях громоздилась большая коробка из-под обуви, куда он складывает деньги. Не знаю почему, но он всегда узнавал меня, даже если я приходил через полгода. Узнавал, но постоянно принимал за кого-то другого! И всякий раз упрекал меня в том, чего я никогда не делал.

– А! Опять ты! – грозно кричал он, увидев меня. – И далеко собрался?

– Да вот в храм хочу зайти, – отвечал я миролюбиво.

– Да я не о том! В храм иди себе на здоровье. Тебе бы почаще сюда ходить – совесть была бы чище. Ты мне скажи: по жизни как идти дальше собираешься с таким грузом на совести, который ты на себя взвалил?

Мне бы послать его куда подальше, но я ответил:

– Да вот собираюсь кое-что исправить.

– А не поздно ли?

– Надо же когда-нибудь начинать, – попытался я всё обратить в шутку.

– А я считаю так, – сказал он. – Если уж надумал служить злу, служи ему верой и правдой. А то – что же получается? Ни нашим, ни вашим?

Я прямо-таки остолбенел.

– Ну, чего вылупился? Пришёл Богу молиться, вот и иди – молись! Может быть, хоть Он тебя простит за то, что ты сотворил. А я не Бог, и тебя не прощаю.

«Не больно-то я нуждаюсь в твоём прощении!» – хотел крикнуть в ответ, но почему-то не осмелился.

Молча положил в коробку пятьдесят рублей и стал, было подниматься на ступеньки, когда услышал:

– Ты думаешь, я тебе спасибо должен сказать? Это ты мне спасибо должен сказать за то, что я взял у тебя эти деньги! Ты, а не я!

Я вернулся, дал ему ещё пятьдесят рублей и сказал спасибо.

– Ну, вот так-то лучше! – нищий расплылся в улыбке.

– И мне! И мне подай! – закричала молодая женщина с ребёнком, которая просила милостыню рядом.

Я дал и ей. Подумал: «Молодая, а уже милостыню просит. Неужели так всё плохо?» Оглянулся по сторонам – нищих больше не было видно.

И только после этого я отправился в храм. Какой-то мужчина, входивший вместе со мной, сказал тихо:

– Не давали бы вы им денег. Всё равно ведь достанутся мафии.

– Знаю, – пробурчал я. – Но, может быть, и им хоть что-то перепадёт.

– Не думаю, – сказал тот.

Провёл под соборными сводами некоторое время в размышлениях. Нищие! Кто знает, может, и мне так же придётся когда-нибудь просить. Дотянул!.. И теперь вот один на всём свете.  А этот сумасшедший нищий – он ведь в чём-то прав. И что делать теперь? Как жить? Везёт же мне на таких чудиков. Вроде бы и ничего не соображают, а что-то указывают правильное… Один Шурик чего стоит! Такое впечатление, будто я притягиваю к себе таких людей… А может быть, я и сам такой, вот они и тянутся ко мне, как к своему? Ведь если никто не выносит Шурика, а я один способен с ним общаться, значит, и сам такой…

С тяжёлыми мыслями вернулся домой. Вообще-то характер у меня неунывающий. Чтобы меня расстроить – много надо. Всегда, так сказать, с песней по жизни – и спеть мог, и станцевать, а уж сколько анекдотов знаю! А теперь жизнь пройдена и вижу: во многом это моё веселье было показным. Словно бы я всем людям, а больше всего самому себе, стремился доказать, что я – рубаха-парень и всё мне нипочём. Баба меня бросила – а с меня как с гуся вода. Сам кого-то бросил – и опять никаких переживаний. Вот такой уж я весёлый-развесёлый. И теперь сам не пойму – маска была или моё настоящее лицо. Только в любом случае мне теперь тошно и жить так дальше, делая вид, что мне радостно, нельзя…

Шурик, уж на что зануда, и тот заметил, что я загрустил. Не приставал с расспросами, занимался делом. Почему-то решил, что кухонные табуретки надо срочно перекрасить в белый цвет. Я только спросил:

– А сидеть теперь на чём будем?

– Так ведь стулья есть.

– А ты их разве красить не будешь?

Шурик не понял юмора:

– Кто ж такие стулья красит? Когда табуретки высохнут, я их лаком покрою.

– Шурик-Шурик! – я похлопал его по плечу. – Цены тебе нет. А этого полковника, который тебе деньги зажилил, я бы расстрелял собственными руками: такого специалиста обжуливал!

Перед сном посидели на веранде. Попили чаю. В воздухе пахло краской и травой с соседних полей. Откуда-то издалека слышалась музыка, доносились весёлые голоса.

– Гуляют люди, – сказал Шурик. – Оно понятно: пока молодые, пусть себе гуляют.

– А как быть тем, которые не молодые? – спросил я.

– А тем пора бы уже и честь знать!

– Вот ты, Шурик, гад всё-таки, – сказал я с досадой. – Очень уж хочется сладкую ложь послушать. А ты что ни скажешь, в точку попадаешь.

Шурик воспринял это как комплимент и скромно промолчал. Посидев ещё немного, мы пошли спать.

Не знаю, что видел во сне Шурик, а мне снилась она. Я видел только её силуэт на фоне ярко освещённой стены и никак не мог сообразить, неужели это моя Веруня?! Нет, наверно, какая-то другая… Только понимал, что у меня с ней была когда-то любовь, что у неё есть от меня ребёнок и что она ждёт меня не дождётся.

– Как тебя зовут-то? – спросил я. – И где ты живёшь?

Она ответила:

– А ты что? Уже и забыл? А ведь клялся мне в любви когда-то!

– Да мне клясться – как с горы катиться! Ты же знаешь, какие мужики бывают брехливые.

– Ну, то мужики, а то ты.

– А я тебе что – не мужик?

– Ты мне всегда казался особенным, не таким, как все остальные.

– Да я и есть особенный, – сказал я. – Только вот не знаю, чем именно… Так ты мне скажи, как же тебя зовут?

– Короткая же у тебя память, Жорик!

– Да, честно тебе признáюсь, много вас у меня было, всех теперь и не упомнишь…

– А ты постарайся!

Прямо во сне мне вспомнился тот самый нищий, которому я не дерзнул достойно ответить, и я решил, что дерзать надо прямо сейчас:

– Да стоит ли? Кто ты мне такая, чтобы я ради тебя старался!

– Стоит! И очень даже!

– Это почему же?

– Таких, как я, больше нет. Я одна такая!

– Слышал я уже эти ваши бабские сказки! Все вы так говорите. Если кто на свете один, так это я, да ты и сама это знаешь. А вас как раз много. То-то же я тебя и вспомнить не могу. Нет признаков, по которым бы я тебя мог выделить из общей массы.

– И всё-таки ты постарайся! А когда вспомнишь и найдёшь, то не пожалеешь.

– Да где ж я тебя найду-то? И как?

– А вот как в путь отправишься, так и поймёшь. А не поймёшь, так тебе же хуже!

«Странный какой-то сон», – подумал я, просыпаясь на следующее утро.

Шурик уже давно проснулся. Уже и на стол что-то выложил. Колбасу нарезал и теперь занимался бутербродами. Ему бы всё только мастерить!

– Вставай, соня! – сказал он мне. – Умывайся и за стол.

– Вот ведь командир какой нашёлся, – недовольно пробурчал я, но приказ выполнил беспрекословно, потому что он был очень уж разумным: умылся, почистил зубы и уселся за стол.

К этому времени чайник уже закипел.

– Ну что? Поедешь сегодня или раздумал?

– Поеду, поеду. Сегодня же и поеду… Да тут и ехать-то – всего-ничего. Смотаюсь туда и обратно и вернусь, заживу как прежде…

Произнеся это, я за голову схватился: «Ведь болтаю, а сам не верю тому, что говорю. Ну, разве можно так врать!»

– Что? Голова разболелась? – участливо спросил Шурик.

– Не обращай внимания! Это у меня так!..

Мы стали пить чай. Я взял себе два кусочка сахара, а Шурик по своему обыкновению – четыре.

– Тебе никогда ничего не снится? – спросил я.

– Мне? Всегда что-нибудь снится, – ответил он. – А что? Тебе мои сны интересны?

– Ну, если не жалко, расскажи.

– Жалко, не жалко – разве дело в этом? Сны – это такое, что должно оставаться в тебе и чего нельзя никому рассказывать.

Я разозлился.

– Ну, мне-то можно?

– Тебе? – Шурик задумался. – Тебе можно, ты – свой.

– Вот сегодня, к примеру, тебе что-нибудь снилось?

– Стропила снились, – деловито ответил Шурик.

– Ну, Шурик, ты и чудак!

– А что я такого сказал?

– Тебе всё работа снится! Ты как тот еврей, который всё время бизнесом занимался?

– Каким таким бизнесом?

– Так он, как и ты, всё время о работе думал. Покупал десяток яиц за десять рублей, варил их и продавал по рублю!

– И зачем это он делал?

– Во-первых, у него оставался бульон. А во-вторых, как и ты, всегда был при деле!

– Тоже сравнил!

– Какие стропила тебе снились?!

– Мне снилось, что я на твоём доме начал переделывать крышу, а стропила там подгнили…

– Да там у меня всё новенькое! – с гордостью сказал я. – Если не веришь – залезь, посмотри.

– Я же говорю о том, что мне снилось.

– Ну, ладно! Стропила подгнили. И что дальше?

– Залез на крышу и заменил.

– Вот же ты зануда! А тебе что-нибудь, кроме работы, снится?

Шурик подумал-подумал и ответил:

– Раньше, когда молодой был, снилось. А сейчас только работа одна.

– А мне бабы всё время снятся, – признался я. – Особенно в последнее время. Вот и сегодня ночью приснилась одна, говорила со мной, а я так и не смог вспомнить, кто такая…

– Каждому снится то, что у него на уме, – назидательно сказал Шурик и многозначительно поднял вверх палец.

 

Ранним утром в субботу я, наконец, выехал со двора. За Батайском меня остановила милиция. Там случилось какое-то дорожно-транспортное происшествие. К моему удивлению, милиционеры не стали проверять документы, а лишь спросили:

– Нашего сотрудника не подвезёте?

– Если по пути, то почему бы и нет, – сказал я.

Выяснилось, что по пути. Капитан предпенсионного возраста всю дорогу жаловался на сына:

– По дому ничего делать не хочет, матери не помогает. Уставится в этот свой проклятый компьютер и играет.

– А много ли парню лет? – спросил я.

– Да уже в одиннадцатый класс перешёл. Большой!

– Может, это и к лучшему, что в компьютер смотрит, а не шатается где попало…

– Ну, это, конечно, да. Но ведь и деятельностью какой-то надо ж заниматься.

– А ты спортом не пробовал занять его?

– Спортом? Пробовал, конечно. Только где спорт, там и бандитизм. Это ж ведь только так говорится, что спорт – это, мол, нравственность, то да сё. Я вам скажу: из спорта молодёжь вся валом валит в организованную преступность! Вот что такое спорт.

– Ну, при таком-то отце он не посмел бы!

– А что я смог бы сделать? Да я бы просто и не узнал ничего. Потом, когда натворил бы делов, вот тогда с меня бы и спросили, вот тогда бы и узнал, а так бы думал про себя: сыночек пристроен, спортом занимается паренёк. Нет, спорт это не очень надёжно по нынешним временам…

Помолчали. Мне нечего было добавить. А милиционер продолжал:

– От первого брака у меня дочка. Замужем. И тоже: не пойму, что у неё на уме? Перебирала-перебирала женихов, а кого нашла? Тьфу! Смотреть тошно!

– Да кто ж он такой? – поинтересовался я.

– Студент какой-то.

– Ну, сегодня студент, а завтра – специалист. Молодёжь – это ведь такое дело…

Милиционер стал возмущённо что-то объяснять, из чего следовало, что из этого Митьки никогда не получится хорошего специалиста – до такой степени он непутёвый, но я уже почти и не слушал. Мне почему-то стыдно стало. Вот ведь хоть и милиционер, а всё ж таки человек. У него дети: сын и дочь. Едет куда-то по делам, и душа у него болит именно за них. А я куда еду? И сам не знаю толком!

Правда, и у меня есть дети. И побольше, чем у этого бедного мента. Целая толпа. Но что я о них знаю? Путёвые они у меня или нет? Спортом занимаются или наркотиками? Слушаю с умным видом то, что мне человек рассказывает, а сам ведь ничего не смыслю в этом деле.

– Ну, вот мы и приехали,  – сказал милиционер. – Спасибо, что подбросили.

– Да не за что, – сказал я.

– А вот это вы зря, – сказал капитан, открывая дверцу. – Мой вам добрый совет: никогда никого не берите, кроме работников милиции. И то нет гарантии, что это не преступники. В последнее время участились случаи: и душат, и режут, и грабят – особенно если вы посадите пассажира на заднее сиденье. Ну, дай Бог вам здоровья!

Я поехал дальше. Дорога свободная. Еду себе и еду. Настроение почему-то пасмурное, как это утро, и я включил музыку. Не помогло. Через некоторое время выключил. Вслух сказал:

– Чёрт знает что! Почему я так расстроен? Что такого произошло в последнее время, что моё настроение только ухудшается и ухудшается? Ведь я всегда был миролюбивым человеком, но, если так пойдёт и дальше, то скоро начну бросаться на людей!

Вопреки совету милиционера я остановил машину, когда увидел на дороге мужчину и женщину с маленьким ребёнком. Мужчине не было и тридцати лет, а женщине лишь немногим больше двадцати.

У меня настроение сразу улучшилось, и я спросил:

– Молодожёны?

– Ну, не совсем, – ответил мужчина. – Вот уже почти три года вместе.

– Вместе – это как? – поинтересовался я. – Живёте гражданским браком?

– Сначала так и жили. А потом, когда дело пошло к рождению ребёнка, зарегистрировались.

– А почему не сразу? Что – сомнения были?

Женщина рассмеялась:

– Сомнения – они и сейчас есть.

– Ну, это ты брось! – сказал ей муж. – Какие теперь могут быть сомнения, когда у нас ребёнку уже два года и его надо воспитывать?

Видимо, они имели в виду какие-то известные им события или не совсем приятные воспоминания. У них завязалась перепалка, впрочем, шутливая. Судя по тому, что я понял, сомнения и в самом деле исходили именно от женщины: она с самого начала выдвигала своему избраннику чрезмерные требования, и он их, видимо, не сумел удовлетворить до конца.

Слушая эти их бесконечные разговоры о том, кто, какие обязательства принимал и как их потом выполнил, я загрустил. Вот она, семейная жизнь! Вот оно то самое, от чего меня судьба уберегла! Хотя кто знает, хорошо это или плохо?

Неожиданно сам для себя я вдруг сказал:

– Эх, ребята-ребята! Слушаю я вас, слушаю и вспоминаю свою жизнь…

И тут, не знаю, как это получилось, но вдруг выяснил для себя, что, оказывается, я прекрасный семьянин, что с женою мы состоим в браке сорок лет, что у нас трое детей и девять внуков…

Муж и жена слушали меня с интересом. Я врал так выразительно и говорил при этом таким усталым голосом, что мне невозможно было не поверить. Из моих слов следовало, что я еду к внуку на свадьбу в Краснодар…

– А почему же вы едете один? А где ваша жена? – спросила меня женщина.

– Она выехала раньше, чтобы помочь с приготовлениями к свадьбе. Знаете: бабушки такой народ, что им во всё нужно непременно сунуть свой нос. Они уверены, что без них ничего произойти не может.

– Но, может быть, так и есть? – предположил молодой человек. – Ведь для них это своего рода потребность.

Эта идея мне понравилась, и я развил её ещё больше. Оказывается моя Настенька – такая непоседа! Повсюду успевает, у неё неугомонный характер!..

Что я ещё врал – не припомню, но когда я их высадил, вдруг снова почувствовал невыносимый стыд. Что на меня такое нашло?

Где-то я читал, что женщин обмануть невозможно. Они интуитивно чувствуют обман. А что, если и эта молодуха всё поняла и только из вежливости промолчала? Вот они сейчас вышли из машины и она сказала мужу: «Да слушай ты его! Старое брехло! Он или маньяк, или неудачник какой-то…». Идут они сейчас по дороге и смеются надо мной, потешаются…

Мне стало не по себе: до чего же я смешон! До чего же я жалок!

– А что было делать?! – сказал я вслух. – Рассказать им про то, как неудачно прожил жизнь?

 

5

Станица Кущёвская была первым пунктом, который я наметил, когда планировал своё путешествие. До неё недалеко, километров семьдесят пять. Вроде бы и рядом с Ростовом, а уже Краснодарский край. Мне один знакомый доктор рассказывал, что из Кущёвки едут лечиться в Ростов, а не в свой краевой центр Краснодар. Ростов ближе.

 В той Кущёвке и жила Любаша. Когда мы с ней познакомились, мне было около сорока, а ей примерно тридцать четыре. Я несколько месяцев как работал в Ростовском порту и совершенно уже потерял надежду найти мою Верочку. Жил в общежитии и вечерами часто не знал куда себя деть. В свободное время шатался по городу, читал книжки, чего прежде не делал.

 Я, кажется, уже говорил: Любаша работала у нас в порту диспетчером. Командовала транспортом. Её и называли королевой, только не бензоколонки, а транспортного цеха. 

Мы были счастливы. Но судьба иногда преподносит сюрпризы. Всё началось в тот злосчастный день, когда Любаша решила сообщить мне замечательную новость.

– Привет, Жоржик! – сказала она мне по телефону. – Я терпеть не мог, когда она меня так называла, но, видно, ей доставляло удовольствие наблюдать, как я морщусь. Ну, что ещё за Жоржик?! Она ещё ухитрялась и Гошей меня обзывать. Совсем противно было. – Мне надо срочно с тобой встретиться и сообщить кое-что важное, – продолжала она. – Когда ты будешь свободен?

– И мне надо сообщить тебе кое-что, – сказал я, теряясь в догадках.

– Что-то случилось? – встревожилась она.

– Я при встрече всё объясню.

Вот и весь разговор! А где же привычное «Люблю»? Меня немного взволновал этот разговор. Еле дождался встречи. Любаша пришла с работы раскрасневшаяся, чем-то возбуждённая.

– Что случилось?         

– Подожди, дай раздеться.

Казалось, прошла вечность. Она, наверно, никак не могла решиться, говорить мне или не говорить.

– Так, хватит тянуть. Давай выкладывай, что произошло? – потребовал я.

– Понимаешь, Жорик, я, кажется, беременна! Уже и не надеялась, а тут! Задержка уже две недели!

– Господи! Люба, да разве можно так пугать людей? – сказал я, ещё не зная, как отнестись к этой новости. – Я думал, и вправду что-то случилось.

– Ты не понял… Я беременна, и не уверена, что от тебя!

Сказать, что меня эта новость повергла в шок, – это не сказать ничего. Я не мог вымолвить ни слова и лишь спустя две минуты только и выдавил из себя:

– Как? Ты всё это время продолжала встречаться с Витьком?

– Ну что ты мне дурацкие вопросы задаешь? – Любаша повысила голос. – Не знаешь, что ли, как это бывает? Ну, понимаешь, так получилось…

Я молчал. Да и что тут скажешь? Меня снова предали… Предал человек, которого я считал самым близким, хотел связать свою судьбу. А она сидела такая счастливая и не замечала, как по её щекам текли слезы.

– В общем, нам с тобой надо расстаться… – продолжала Любаша. – Ты здесь ни при чём. Это мой ребёнок! Нехорошо, конечно, получилось… Но – что поделаешь? Жизнь такая… Прости.

 Я сидел, ошарашенный. Потом молча собрал вещички и, ни слова не говоря, вышел из комнаты.

Через несколько дней я захотел увидеть Любашу, что-то ей сказать, предложить. Но в диспетчерской мне сообщили, что она уволилась по семейным обстоятельствам и уехала к матери на Кубань…

Я бродил по городу и не знал куда себя деть. Думал: а что, если отец ребёнка я?! Почему меня лишают права его видеть, ему помогать?

Вспомнил, как в Одессе когда-то одна моя любовь вдруг забеременела. Там всё было нормально: от меня. И вдруг узнаю, что она пошла в женскую консультацию, чтобы получить направление на аборт. Я тогда тоже психанул. Помчался в ту консультацию, а моя как раз в кабинет к врачу зашла. Сижу в коридоре, жду. А на стене санитарный бюллетень, и в нём стихи. Я их переписал, потом выучил. Хотел дома переубедить её.

Никогда не забуду того вечера.

– Давай оставим ребёнка! – кричал я. – Что тебе нужно? Я работаю. Обещали квартиру дать. Оформим отношения…

– Нет! Я решила, – тупо долдонила она.

– Давай оставим ребёнка! Ты только послушай. Я в женской консультации переписал.

Достал листок и прочитал:

 

Остановись! Пусть он увидит солнце,Услышит шум весеннего дождя,И в час счастливейшей бессонницыНа звезды смотрит, глаз не отводя.Тебе легко не дать ему родиться,Тебя не станут за руки держать,А он не сможет даже защититься,Не сможет вскрикнуть, встать и убежать.

 

– Давай оставим ребёнка! – просил я.

– Нет! Я решила!

И вот тогда я первый раз пожалел, что не могу поднять на женщину руку. Не так воспитан. Я ушёл и больше о ней никогда не слышал…

 

Когда я подъезжал к Кущёвской, солнце уже светило вовсю. Я знал, что Любаша всегда была жаворонком, так что не боялся её разбудить. Половина девятого, вроде бы нормально. За время нашей разлуки я дважды навещал её. Она вышла замуж и благополучно похоронила мужа. У неё был мальчик. Назвала она его Михаилом. Но больше всего меня удивляло, что отчество у него было Георгиевич. Когда я первый раз к ней приехал, общались мы с ней недолго. Она не хотела огорчать мужа. А Кущёвка – большая деревня. Сразу бы ему стало известно, что приезжал какой-то хмырь из Ростова… Ну, и зачем ей такие сложности? Короче, спросил я её тогда, кого же она родила и как здоровье малыша. Она и ответила. С тех пор успокоиться не могу. Может, то был мой сын? Хрен его знает. Если бы мой, чего ей было от меня бежать? Не пьяница, трудяга. Чего ей не хватало? Но уехала. Не захотела ни с кем делить своё счастье.

 

Любаша жила в родительском домике за невысоким забором. Постучал. Во дворе залаяла собака. Из дома на крыльцо вышел парнишка лет двадцати, двадцати двух.

– Вам кого? – спросил он. А я смотрю на него, и дыхание перехватило. Ну, точная копия – я в молодости.

– Михаил? – спрашиваю.

– Да. А вы кто?

– Долго рассказывать. Мать дома?

– А где ей быть? Суббота сегодня. Сейчас позову.

Он пошёл в дом, а я стоял у калитки и не знал, что ей сказать. Чего припёрся в такую рань? Чего ищу?

 Вышла Любаша. Трудно было узнать в располневшей женщине ту огненную стерву, с которой мы гуляли по набережной. Она посмотрела на меня, не понимая, не сон ли это. Потом вдруг раскраснелась и, назвав меня ненавистным именем, улыбнулась.

– Гоша? Ты ли это? Не сплю ли я? Да нет. Видать, не сплю. Явился, не запылился!

– Так, может, и не стоило тревожить?

– Не кочевряжься! Заходи, раз пришёл. – Потом крикнула: – Сынок! Открой ворота! Георгий Михайлович свою «Волгу» загонит, а то, неровен час, и угнать могут.

Михаил с удивлением посмотрел на мать, не понимая, кого это она приглашает в дом.

– Давай, давай, открывай! Кстати, познакомишься. Это и есть твой папаня!

Это известие было и для меня новостью. До сих пор Любаша скрывала, что я был его отцом. Но делать нечего. Миша открыл ворота, и я въехал во двор.

Любаша скрылась в доме и через минуту вышла уже совершенно другая. Расфуфыренная, в модных брючатах и светлой кофточке. Чудеса, да и только!

Михаил ничего не спрашивал и только с любопытством и немым укором смотрел на меня, не понимая, где я был всё это время и почему молчал до сих пор.

Потом, когда уже мы сидели за столом, Любаша сама объяснила сыну:

– Ты, сынок, не смотри на Георгия Михайловича с таким укором. Это я во всём виновата. Ревновала я к тебе всех. Даже и твоего отца. Соврала ему, что не его ты ребёнок, и уехала. Он пытался меня остановить, но, дело прошлое… боялась. А чего боялась, сейчас не пойму. Видимо, психоз у меня был. Сдурела от счастья. Шутка ли, до тридцати двух дожила и не могла забеременеть. А тут – на тебе! Так что Георгий Михайлович ни в чём не виноват перед тобой. Ты его не осуждай…

Михаил молчал, да и мне было не по себе. Шутка ли, на старости лет узнаю, что здесь, под носом, рос сын, а я ничего об этом не знал.

– Ну и стерва же ты, Любаша! Но дело прошлое. А ведь могли мы жить семейно. Что мешало? Я же предлагал зарегистрироваться…

– Знаешь, как сейчас поют? Все мы девки – стервы! Ладно, давай выпьем со свиданьицем!

– Давай… Только, ты же знаешь: я не силён в этом деле…

– Знаю. Ты силён в другом… – Любаша разлила в рюмки водку и, посмотрев на меня, улыбнулась: – С приездом, Гоша!

– Да чего ты меня всё время: Гоша да Гоша?

– Так, нравится. Помнишь, в фильме «Москва слезам не верит» Баталов Гошу играл. Вот мужик был! А ты на него очень даже похож.

Я промолчал. А кто бы не промолчал, если ему говорят, что он на Баталова похож?!

После завтрака Любаша спросила:

– Ты так и не рассказал, чем занимаешься, как живёшь?

– Какие в мои годы занятия? – отвечаю. – Слава Богу, здоров пока. В прошлом году ушёл на пенсию.

– Женат? – Любаша посмотрела на меня заинтересованно.

– Нет. Всё ищу свой идеал, – ответил я.

– Всё перебираешь?

– В мои-то годы? Нет, уже давно не перебираю. Вот выбрался поехать к морю. Тоскую без него. А ты  ещё работаешь?

– А что мне остаётся делать. Работаю. В автохозяйстве диспетчером… Но устала уже. А уходить на пенсию боязно. Не проживём…

– Михаил где работает?

– Автослесарем в том же гараже.

– У него невеста?

– Какие теперь невесты? Ходит к нему тут одна, да не нравится мне она.

– Важно, чтобы ему нравилась…

Как только мы заговорили про Михаила, я увидел, что Любаша погрустнела. Глаза её потухли. Видимо, проблемы у них.

– Напрасно ты, Любаша, вмешиваешься, – говорю ей. – Им жить и жить. Мы своё отжили.

– Ну да! Я всю жизнь на него положила! От своего счастья, может, отказалась. И нá тебе! Пришла какая-то вертихвостка и захомутала. Он теперь её слушает больше, чем меня! И ты считаешь, это нормально?!

Мне не хотелось углубляться. Сказал коротко:

– Это его жизнь!

Вошёл Михаил.

– Мама, мне нужно уходить. Приду часам к пяти… – Потом, посмотрев на меня, добавил: – Вы, Георгий Михайлович, надеюсь, поживёте у нас немного?

Так мне стало почему-то и хорошо, и больно. Хорошо, что Михаил это сказал. А больно за его Георгия Михайловича. Потом подумал: а что я хотел? Чтобы он бросился мне на шею и стал кричать: папочка, родной мой, как хорошо, что ты приехал! Ерунда! Я вопросительно посмотрел на Любашу.

– Погости, если не торопишься. У нас есть комната для гостей…

– Торопиться мне некуда. Если не очень стесню, пару дней погощу, посмотрю, как вы тут живёте…

– Тогда вечером приду с Мариной, – сказал Михаил. – Хочу познакомить…

– И вовсе незачем. У нас Георгий Михайлович в гостях… – удивилась Любаша.

– Пусть приведёт. Мне интересно… Хочу познакомиться… – попросил я, и она не стала возражать…

Когда Миша ушёл, Любаша рассказала о своей жизни в Кущёвской:

– Пока жили родители, у меня проблем не было. Ребёнка спихнула мамане, а сама пошла на работу… Потом умер батя, а через год и маманя. Правда, Мишке уже было лет десять-одиннадцать. Самые сумасшедшие годы. Бандиты всякие, кидалы… На ходу подмётки рвут. Работы нет. Мы кормили пару свинок. Вынуждена была продать. Потом и кур перерезала… Так и выживали. А потом с Василием сошлась. Он вдовец, старше меня лет на пятнадцать… Ну да, мы как раз полтинник мой отмечали, когда с ним познакомилась. Он механиком в том гараже работал. Помог мне и на работу устроиться.

– Когда он умер и от чего? – спросил я.

– Доктора говорят, от цирроза печени. В молодости зашибал сильно. Правда, когда мы с ним сошлись, он пил умеренно. Вообще-то был спокойным мужиком…

– Мужиком?

Я посмотрел Любаше в глаза и увидел тоску.

– Ты имеешь в виду секс? Какой тут секс?! Просто боялась остаться одной. Сын вырос. Ещё немного, и умотает со своей Маринкой, как когда-то я умотала из Кущёвки сначала официанткой на «Шота Руставели», а потом и диспетчером в Ростовский порт... Так что сексом меня не удивишь. Всю жизнь мечтала о ребёнке. Но какой ребёнок при такой жизни?! А потом, когда поняла, что понесла, испугалась и бросилась, очертя голову, к родителям…

– И наврала…

– И наврала, – кивнула Любаша. – Ты знаешь, до родов от безделья, думала, с ума сойду! А маманя боялась, что не сохраню, сброшу. Потому и заставляла сидеть дома, больше лежать. Вот и лежала, книжки читала, особенно стихи… Полюбила я это дело, как когда-то секс! Ей-богу! Даже в тетрадку переписывала…

По непонятной причине, Любаша рассказывала всё о себе, а обо мне не расспрашивала. То ли стеснялась, думая, что – захочу, сам расскажу. То ли не хотела слышать про мои многочисленные увлечения. Нельзя сказать, что Любаша была такой уж безгрешной. Но слышать о моих женщинах не хотела.

 

Вечером Михаил привёл Марину. Тоненькая, прекрасно сложенная девочка лет восемнадцати.

– Ты, Мариночка, учишься или работаешь? – спросил я, когда Михаил представил нас друг другу.

– Я уже отучилась, – улыбнулась Марина. – Работаю учительницей…

– Вот как?.. А выглядишь совсем девочкой!

– И хорошо! – засмеялась Марина, демонстрируя чудеса новых зубных паст. – Я на год старше Миши.

– Давайте ужинать, – сказала Любаша и пошла на кухню. Марина пошла за нею.

– Понимаете, – торопливо проговорил Михаил. – Маринка уже была замужем. Пожила пару лет и развелась. Он у неё и пил, и дрался…

– Детей нет?

– В том-то и дело, что есть. Девочке полтора годика. Мать Маринкина присматривает. А мы знакомы с ней давно. Она недалеко живёт…

– А муж-то её куда девался?

– А Бог его знает! Развелись, и он уехал из Кущёвки. Может, в Краснодар подался, а может, и в Ставрополь. Он вообще из Ставрополя… Учился с ней в институте.

– Я так понимаю, у тебя серьёзные намерения?

– Серьёзные… Я её люблю… И дочь её, Аннушку, тоже люблю. Удочерю… Разве я не прав?

– Конечно, прав… И что, мать против?

– Не против, но и без особого восторга…

– А где жить-то будете?

– У матери Маринки трёхкомнатная квартира… Да и здесь можно…

В комнату вошли Любаша и Марина. Они  накрыли на стол, поставили бутылку водки… Ужин прошёл спокойно. Вспоминали работу в ростовском порту. Любаша рассказывала, как жила все эти годы.

– А что ты за учительница? – спросил я Марину.

Та смутилась и сказала, потупив взгляд:

– Я в начальной школе. С малышнёй вожусь, хотя и окончила филфак.

– А что! С малышнёй, наверно, даже интересней…

И Михаил, и Марина тепло посмотрели на меня. Им казалось, что вот, наконец, нашёлся человек, который их понимает. И тогда я их заверил, что и мать им желает добра и счастья. И если что и говорит, то не со зла, а от огромного желания, чтобы они жили счастливо. Знает на собственном опыте, каково одной поднимать сына…

Короче говоря, в тот вечер мне удалось всех ублажить. Любаша тоже размякла и после ужина, удобно устроившись на диване, всё ждала от меня какой-то исповеди. Но исповедоваться мне не хотелось, и я сказал:

– Время бежит, не угонишься. И каждый день, каждый час, который нам ещё дано прожить, нужно ценить и не портить друг другу…

– Это и вся мудрость, которую ты постиг?

– Вся, – кивнул я. – Другой нет.

– Насколько я помню, у тебя в августе юбилей? – сказала Любаша.

– Точно. Только какой это юбилей? Шестьдесят пять стукнет…

– Юбилей, конечно!

– Так, может, приедете в Ростов?

– Так всегда! Приглашаешь – и не даёшь адреса! – засмеялась Любаша.

Я написал адрес и телефон.

– Приедете? Ведь недалеко совсем.

– Не знаю, – неуверенно сказала Любаша и положила листок с адресом в свою заветную тетрадку.

Вскоре Миша  пошёл провожать Марину, а Люба, так и не дождавшись от меня никакой исповеди, устало сказала:

– Ладно. Пора спать. Мне завтра на работу…

– Завтра же воскресенье.

– Я работаю по графику.

– И Михаил работает? – спросил я.

– Нет, он – в понедельник. И Маринка свободна. Если хочешь, они тебе покажут станицу. Хотя здесь нечего смотреть…

– Отчего же? Мне интересно, – сказал я. – А в понедельник, пожалуй, поеду…

Люба грустно посмотрела на меня:

– Если ехать, то лучше во вторник. Понедельник – день тяжёлый. Да и мы-то по-настоящему с тобой и не говорили… Иди, отдохни. Я тебе постелила в комнате на втором этаже…

 

По привычке я проснулся рано. Небо только начинало сереть. Осторожно, чтобы никого не потревожить, спустился на первый этаж и увидел Любашу – она собиралась на работу.

– Ты чего так рано? На отдыхе же!

– Не могу спать… Ты когда придёшь?

– Как только, так сразу… Постараюсь сорваться… если получится…

– Было бы хорошо…

Любаша ушла, а я пошёл во двор посмотреть: может, что починить нужно. Поймал себя на мысли, что и я таким же становлюсь, как Шурик. Но во дворе был образцовый порядок. Пёс уже ко мне привык и с любопытством наблюдал, что я буду делать. Но делать было нечего, и я от досады сплюнул и вернулся в дом. Сел в зале и стал разглядывать комнату. Любаша при всём своём взбалмошном характере и нелюбви к стандартам ничего необычного не придумала. Нет никаких непонятных штучек ни на потолке, ни на стенах. Всё как у всех: диван, кресла, телик, полки с книгами. Раньше никогда не замечал, чтобы Любаша интересовалась книгами. Видно, это от Михаила… А может, и сама пристрастилась. Есть в ней что-то такое, чего раньше я не замечал…

В комнату вошёл Михаил.

– Доброе утро!

– Доброе, – ответил я. – Ты чего мокрый как курица?

– Ни разу не видел мокрую курицу. А мокрый – так я по утрам обливаюсь водой из колонки. Здорово!

– Здорово, – согласился я. – Когда-то и я…

Потом мне стало неловко, что стал хвастать, и я замолчал.         

– Почему вы сегодня грустный? Что-то не так?

– Нет, Миша, – ответил я и посмотрел в его глаза. Поймёт ли? Как отнесётся к тому, что скажу? – Самое страшное, что жизнь проходит, а ради чего жил – так яснее и не становится!

– И я об этом иногда думаю, – согласился он.

– Ну, тебе ещё рано об этом задумываться! Впрочем, наверно и не рано… Создашь семью, нарожаете детей… разве не цель?! Хочешь этого или не хочешь, а что-то передашь им от себя…

– Не знаю… – неуверенно протянул Михаил.

– А я думаю, – продолжал я гнуть свою линию, – человек должен иметь цель. Без неё ему не жить. Когда есть цель, каждая твоя клеточка работает на её достижение. Когда же она размыта, тогда и жить незачем.

– Теории… – разочарованно произнёс Михаил.

– Даже смерть отступает, когда человек стремится достигнуть цели, – продолжал я.

– Всё это демагогия чистой воды! Как определить цель, ради которой стоит жить? Дети, внуки… – это разве цель?

– Цель. Конечно – цель! Только мало кому её удаётся достичь.

– Что это вы говорите? Детей трудно настрогать? Не нужно устанавливать высокую планку. Цель нужно ставить достижимую. Иначе свихнуться недолго…

– Настрогать нетрудно. Воспитать непросто. Ты слышал о вечной проблеме отцов и детей?

Почему-то вспомнилась Милочка. Чистюля была страшная. Но дура – поискать! Я тогда ещё плохо в людях разбирался, и меня мало увлекали характер человека, душа. Всё больше формы возбуждали. Помню, пришёл к ней, а она, как обычно, что-то тряпкой трёт. Пылесос ревёт, как мотоцикл без глушителя. Я, видимо, нечаянно сбросил со столика пачку фотографий. Подобрал и, пока Милочка заканчивала наводить чистоту, рассматривал: море, песок, скалы – моя Одесса. Подумал: теперь – заграница! Кто бы мог такое вообразить?! Сволочи! Такую страну похерили! Вот мы с Милочкой на пляже, вот мы с ней в парке Ильича... А вот и Галочка… Помнится, и с нею у меня что-то было… Боже, сколько же их было?! Помню только, что Милочка эта оказалась воплощением всего того, что я так не люблю в бабах. Впрочем, я ей тоже не очень нравился.

На фото она смотрелась пошло и смешно: нечто среднее между стриптизёршей и ручной обезьянкой... Помню, Борис стал на неё заглядываться. Начало их любви чем-то напомнило мне моё помешательство при знакомстве с Верой. Тот же блуждающий взгляд, речь невпопад. То же повышенное внимание к своей внешности.

Борис работал у нас мастером. Интеллигенция, так сказать. Он стал слишком часто мелькать перед глазами. Я увидел, как Милочка на него среагировала, и отошёл. Зачем мешать их счастью?  И она, как заколдованная, теперь говорила только о нём. Старые фотографии сожгла, как зачеркнула прошлое, и вмиг забыла то, что было между нами. Тараторила без умолку, смеялась, где нужно и не нужно. Дура и есть дура. Что с неё взять?! А болтала только о Борисе или о своих чувствах, о том, как ей хорошо или где они успели побывать… Впрочем, и раньше её болтовня особым разнообразием не блистала, сводясь в основном к ней самой. Но теперь – Борис мощным Гольфстримом проходил через весь её неуёмный трёп. И некуда было спрятаться и скрыться от этих излияний чувств. Они переполняли её.

 Милочка работала у нас учётчицей и готова была поведать всему миру о своей любви и счастье в личной жизни. А уж мне она описывала такие подробности, словно объясняя, почему поменяла меня на Бориса…

– Ты даже представить не можешь, какой он потрясающий в постели! Я такого никогда и ни с кем не испытывала. Ты, Жорик, меня прости… Это правда! – Я улыбался и желал им счастья, думая: когда же она заткнётся? – Понимаешь, Борик сказал, что я его первая любовь! Но теперь...

– Слушай! Давай без Борика! Мне это НЕ интересно! – прервал я её.

– Теперь он любит только меня! – ей было всё равно, что мне неинтересно.

Не в силах терпеть её дольше пяти минут, я торопился уйти. Вскоре и вовсе забыл её. Она для меня перестала существовать.

 И вот однажды я встретил Милочку и Бориса в нашем общежитии. Они шли по коридору прямо на меня, и мне некуда было свернуть.

– Жорик! Мы к тебе! – обрадовала меня она. – Ты можешь быть нашим свидетелем?

– А вы что, решили кольцеваться? – Я недоверчиво взглянул на Бориса.

– Боря только съездит домой в Донецк, а потом приедет и…

Мне всё стало ясно. Мы снова теряем мастера… Интересно, чем же она его так напугала? Оказывается, у неё папаша был какая-то шишка. Он бы Борису не простил. А девочка, непонятно от каких харчей, стала полнеть. Короче, интересное положение! Нет, это не по мне! Вот я никогда бы не убегал, если уж такое произошло. Но если быть честным, то всегда убегали от меня. А почему – до сих пор теряюсь в догадках. Вот и Любаша…

       

Михаил по-своему оценил мою задумчивость и, не желая тревожить, ушёл. А я ещё долго сидел, вспоминая события давно ушедших дней.

 

6

Часов в пять пришла Любаша. Пообедали… Помолчали. Говорить не хотелось. Всё было и так понятно… Только воспоминания и грусть…

Любаша всё ждала от меня каких-то слов, сожалений. Но что я мог сказать? Всё что было – прошло, как сон, как утренний туман… О чём говорить?

Она спросила:

– Ты что, по местам боевой славы решил проехать? Потянуло на воспоминания?

Нет, всё-таки Любаша, пожалуй, умная. Всё понимает с полуслова, по взгляду, даже по интонации.

Я промолчал.

– Ты когда-то всех девок приваживал своим разудалым норовом, добротой своей и весёлостью. Сколько страдать меня заставлял! Одна твоя Натали что мне стоила! – Любаша посмотрела на меня с улыбкой. – Дело прошлое. Расскажи, откуда она взялась и куда вдруг исчезла? Если бы ты только знал, сколько кровушки моей она перевела! Расскажи!

Я не сразу врубился: что за Натали? Потом вспомнил и подумал: а почему не рассказать? Ведь моя поездка и есть Момент Истины! Чего скрывать? Дело давно минувших дней! И стал рассказывать…

 

Возвращался я как-то с работы рейсовым автобусом. По сторонам не смотрел. Устал немного. Вдруг: 

– Привет, куда едешь?

Это уже интересно, подумал я. Видит же, что с работы. А куда может человек ехать с работы?

– В баню! – ответил я многозначительно и посмотрел на неё.

Она стояла рядом и всеми силами старалась меня чем-то поразить. «Напрасно стараешься, милая, – подумал я. – Не до тебя… Устал…». Выхожу из автобуса. И она выходит. Иду в сторону своего дома, и она за мной.

– Ты не заблудилась? – спрашиваю.

– Вовсе нет. Мы живём в одном доме, и даже обидно, что ты до сих пор не обратил на меня внимания.

– Может быть, ты ещё скажешь, что и в одном подъезде?

– И в одном подъезде!

Я остановился и уставился на неё.

– Разыгрываешь?

– Вовсе нет. Вот уже три месяца, как снимаю угол у милейшей мадам Грицацуевой.

– Я такой не знаю, – по её глазам прочитал разочарование.

– Не знать её ты не можешь. Она – героиня бессмертного романа «Двенадцать стульев».

– И кто же у нас эта мадам?

– Удивляюсь, что ты её не узнал. Это Ведерникова Матрёна Никифоровна. Чем не Грицацуева?

– Не скажи. Бабуля – Божий одуванчик. Что с неё возьмёшь?

– А что можно было взять с мадам Грицацуевой?

– Ты забыла о ситечке!

Убедившись, что я знаком с классикой, она улыбнулась.

– Прости. Запамятовала.

– И что ты делаешь в нашем славном городе?

– Не поверишь: ищу работу…

Так мы дошли до дома и стали подниматься по лестнице. Её квартира оказалась на пятом этаже. Поднявшись на четвёртый, я нерешительно остановился. Остановилась и она, ожидая, что последует приглашение на чай. Ну, что ж. Не так уж я и устал, чтобы не пригласить соседку.

Открыл дверь, оставив её открытой:

– Проходи. Ты так настойчиво хотела со мной познакомиться, что я не вижу причин отказывать. Только боюсь разочаровать. Я не начальник какой. Обычный работяга…

–  Мне как-то это и не важно. Меня же привлекает не твоё положение.

– А во мне ещё что-то может привлекать? Девочка милая, как у тебя со зрением?

– Зрение у меня хорошее. Я, между прочим, водителем автобуса работала.

– Ты не заметила, что я уже пятый десяток разменял!

– Не очень понимаю. От этого что, чай будет не столь ароматным?

– Ну, если так, – улыбнулся я, – то душа у меня совсем юная, можешь мне поверить.

– Я это заметила. – Она сняла туфли. На дворе моросил противный дождик. – Где у тебя кухня?

– А в чём, собственно, дело? Это же я тебя пригласил на чай, а не ты?

– Разве не всё равно? Пока ты переоденешься, я что-нибудь соображу. Вот, купила в «Лакомке» кое-что. – Она поставила на кухонный стол небольшой торт, какие-то пакеты.

– Ну и ну! – удивился я. – Мы будем что-то отмечать?

– Разве ты этого не понял? Наше знакомство. К тому же у меня сегодня день рождения!

– Ладно заливать! Какой день рождения? Если так, то я – японский император!

– Ну, что ж, Ваше Величество, теперь я знаю, как мне тебя называть. А меня зовут Наташей.

Она достала из сумочки паспорт. Действительно, там значилось: Никанорова Наталья Семёновна, 26 ноября 1955 года рождения.

– Так… – я стал высчитывать, сколько ей лет? – Или я плохо считаю, или тебе сегодня двадцать семь?

– Ты неплохо считаешь, милый. А тебе не более тридцати пяти. Угадала?

– Увы, милая Натали. Мне сорок два исполнилось в августе. Так что – несколько стар для тебя.

– Интересное кино. А выглядишь ещё – о-го-го! А сколько душе твоей?

– Ну, что ты! Душа у меня пылкого юноши!

– Тогда я выиграла в лотерею. Думала, свой день рождения с мадамой буду отмечать. В твоей компании, безусловно, приятнее!

– Что ж! Отмечать так отмечать. Сейчас переоденусь и помогу. Пока хозяйничай! Продукты в холодильнике.

Минут через пятнадцать стол был украшен всякими вкусностями – сыр, колбаска, тортик. В вазочке блестели яркими обёртками конфеты. Чайник вскипел. Всё было готово к пиршеству.

– Я вижу, ты вполне освоилась!

– Опыт.

– Большой?

– Не маленький… Только всё больше отрицательный.

Я ожидал, что Наташа станет рассказывать о неудавшейся жизни. Но ничего такого не произошло.

– Так, может, шампанское? – спросил я. – Всё же день рождения?

– Извини, не хочу портить вечер. Впрочем, можешь выпить, но я алкоголь на нюх не переношу.

Постепенно она освоилась, и когда напряжённость несколько уменьшилась, рассказала.  

Она приехала из Новошахтинска в полной уверенности, что её ждёт здесь новая жизнь. Дома была изнурительная однообразная работа, муж-наркоман, скандалы и драки. Она терпела, не желая причинять огорчение матери. Но когда мать умерла, а муж стал выносить из квартиры всё и продавать, чтобы купить дозу, она перетащила оставшиеся вещи к подруге и уехала. Судиться с ним не хотела. Детей не было. То ли повлиял аборт, который сделала ещё в школе, то ли муж-наркоман оказался бесплодным, но больше она не беременела. В Ростове же считала себя свободной и наслаждалась этой свободой в полной мере.

– Муж отучал радоваться жизни. Да видно, не всё во мне успел убить.

– А как случилось, что ты стала женой такого придурка? – спросил я. – Впрочем, если не хочешь – не рассказывай.

– Как такое обычно случается? Был летний день. С подругами поехали на озеро. Костёр, уха, песни под гитару. Романтика. Ночью все пошли купаться на «блесну», голышом, и не заметили, что недалеко за камнями притаились ребята. Когда бесились в воде, те тихонько и оттащили от берега одежду. Потом стали шутить:

– Вон она, ваша одежда. В целости и сохранности. Нам чужого не нужно! Идите и берите!

Девчата растерялись, не знали что делать. Ну, Наташа первая тогда и вышла. Замёрзла, не выдержала. Потом передала одежду подругам. Оделись все, посмеялись и всю ночь вместе с теми ребятами у костра пели песни, анекдоты травили. Когда разошлись по палаткам, не помнит, но утром она вдруг обнаружила будущего мужа возле себя… Ввели в заблуждение, по словам Наташи, его горящие глаза. Они сверкали и смотрели на неё с таким желанием, что она не могла устоять! Женщине очень нужно сознавать, что она нужна, что её хотят!..

 

Любаша затаив дыхание слушала мой рассказ о Наташе, которая когда-то заставила её страдать.

– Первое время у них всё было хорошо. Но недолго. Потом его посадили, как оказалось, уже не первый раз. Он был домушником. Ворюгой со стажем… Они с мамой жили недалеко от центра в двухкомнатной квартирке. Мать сильно болела, и ей хотелось видеть дочь счастливой. Потому та и терпела. Не показывала, что ей плохо.

Выговорившись, Наташа грустно взглянула на меня, и мне стало её жалко. Я положил на её плечо руку, погладил. Она не отстранилась. Наоборот, наклонила голову и прижалась к моей руке…

– Ну, конечно. Пожалел девушку, – грустно усмехнулась Любаша.

Я продолжал:

– Наташа рассказала, что ему было тридцать три, из которых пятнадцать он провёл в тюрьме. Квартирные кражи, грабежи… Всякий раз клялся, что завязал. Числился где-то на шахте, но ни единого дня так и не работал.

В тот вечер Наташа осталась у меня. Мы встречались нечасто. Она, наконец, нашла работу и стала водителем такси. Должен сказать, ездила лихо, уж я-то в этом понимаю. А ещё через пару месяцев сняла однокомнатную квартиру. Больше я её и не встречал…

– А я-то, дура, всё чувствовала! Знала, что ты, как петух в курятнике, многих покрывал, а всё равно готова была им глаза выцарапать.

– Во кино! Да ты же сама была не девой Марией! Один Витёк чего стоил… Помню, хотел даже в «Вечерний Ростов» объявление давать: «Вчера вечером загуляла и не вернулась домой собачка женского пола неопределённой масти с курносым носом по кличке Любка. Нашедшего прошу передать ей, что если вздумает вернуться, пристрелю вместе с кобелём по кличке Витёк»!

– Вспомнил! Витёк как выпускной клапан у меня был. Никаких чувств, никаких обязательств. А тебя я любила…

– Любила… Только тщательно скрывала, а напоследок сбежала! Ведь знала, как меня найти, а молчала столько лет. 

– Ты не можешь понять… Да и не к чему теперь этот разговор…

Пришли Михаил и Марина, поставили на стол торт и пирожные.

– По какому поводу? – спросила Любаша.

– Чай пить будем, – ответил за Марину Михаил.

Любаша кивнула и, взглянув на меня, спросила:

– Ты гитару, случаем, не прихватил с собой?

– Случаем – прихватил. В Одессе, когда я пришёл на судно, притащил с собой и гитару. Она всегда при мне. Так старпом спрашивает: «Ты, салажонок, плавать-то умеешь?» Я по молодости нахальным был, жуть! Ответил: «Так я же на пароходе буду! А гитара – мой спасательный круг!». С гитарой не расстаюсь. Она мне жить помогает…

– Сыграй что-нибудь… Ты мастер петь.

– Сыграть? Это – всегда пожалста! Только за последствия не отвечаю!

Я вышел во двор, достал из машины гитару и, усевшись поудобнее, стал исполнять некоторые песни своего репертуара, стараясь понравиться в первую очередь Михаилу.

Короче, засиделись мы до глубокой ночи. Михаил пошёл провожать Марину, а мы с Любашей сидели и не знали, о чём говорить. Вроде, всё и так ясно… Атмосфера не располагала к исповеди.

 

Сейчас мой внутренний мир, по моему мнению, полностью соответствует человеку, находящемуся в осеннем периоде своей жизни. Ещё не старость, но уже наступают холода… Я – оптимист и мечтатель. Гонялся за своим идеалом, искал его, да так и не нашёл… Конечно, я ветреный, как говорит Любаша, взбалмошный… но при этом жизнерадостный идиот. И чему, собственно, радоваться?! Как можно быть оптимистом, когда вокруг творится такое?! Каждый мечтает урвать от жизни побольше.

Такие размышления нахлынули на меня утром, когда все ушли на работу. Отъезд я запланировал на вторник, так что сидел дома и не знал, чем заняться. Сначала хотел приготовить что-нибудь к приходу Любаши. Потом, поняв, что Любаша может и обидеться, снова пошёл искать работу во дворе. Я бы конечно, давно сменил крышу. Кто теперь жестью кроет? Ежегодные покраски одни чего стоят! Сегодня столько кровельных материалов! Да и пол в зале, как палуба. Видимо, балки прогнили, и теперь он наклонился к окнам на три-пять градусов! По-хорошему, сорвать бы его, залить бетоном, сделать стяжку и накрыть ламинатом. Но это не на один день, да и захочет ли Любаша? Даже сказать ей нельзя. Обидится! Казачка и есть казачка!

Зашёл в просторную светлую кухню, где пахло чем-то очень аппетитным. Было часов одиннадцать, и в это время я привык пить чай. Откуда такая привычка у меня, чёрт его знает. Но вот уже много лет я это делаю, и теперь кажется, что если не выпил чаю – как не почистил зубы или не умылся.

Поставил чайник, нашёл в буфете пакетик какого-то заморского растворимого чая и огромную жёлтую чашку.

После этого прилёг на диван. Задремал…

Любаша тронула меня за плечо.

– Просыпайся. Чайник уже свистит. Поставил его на плиту, а сам заснул…

– Вот чёрт! Это я ночью плохо спал. Так ты уже с работы пришла?

– Я Тамарочку просила меня подменить. Ты же куда-то торопишься…

– Нужно, Любаша… А вы приезжайте ко мне в августе. Не забыла, где моя дача?

– Так я там была-то всего один раз. Впрочем, и приехать вряд ли смогу. Работа…

Я взглянул на Любашу и отвёл глаза. Она смотрела на меня, ожидая того, что пока я не мог ей обещать… Посмотрим. Время покажет!..

На следующий день я двинулся дальше.

 

7

Когда я, покинув Кущёвку, направился в сторону Тихорецка, подумалось: «Узнал, что рядом рос сын. И что с того? Я о нём даже не догадывался! И на душе у меня нет никакого сожаления, что уехал… Может, напрасно я затеял это путешествие в прошлое? Дважды в одну и ту же реку не войдёшь… Что было, давно  прошло… Может, с ними больше никогда и не встречусь… Пригласил на день рождения, но ведь – не приедут. Кто я им? Дядя с улицы… И на обратном пути заезжать не буду. Зачем? Одно расстройство. Как говорил когда-то ещё в Одессе наш боцман: если ты перестал что-то понимать в женщинах – значит, хорошо в них разобрался! Впрочем, грех впадать в уныние, когда есть другие грехи! Прав, наверно, Шурик: баба и есть баба! Чувствовать может хорошо, а рассуждает глупо! Ну, как можно понять финтель, который выкинула Любаша? Забеременела и убежала… А я, дурак, ведь хотел на ней жениться! Нет, прав, конечно, Жванецкий! Умных женщин не бывает! Бывают очаровательные дурочки и ужас какие дуры! И женщины – не родина, которую не выбирают! Всё! Проехали!».

Я всегда был убеждён в том, что чем сильнее люблю женщину, тем больше от неё завишу. Любовь и зависимость всегда идут рядом. Всегда стремился освободиться от такой зависимости. А Люба, помнится, любила острить. Говорила, что, когда у женщины один мужчина, он вырастает эгоистом! Вот и заботилась обо мне. Воспитывала… Смеялась, мол, интим – дело общее!  Неприятно и больно… Страх потери, ревность. Любовь – это прекрасно. Но зависимость… – брр… А если нет любви, то зачем мне это нужно?! С годами, наверно, понял, что уже не смогу никого любить и зависеть от кого-то…

Сколько раз я влюблялся?! Не сосчитать. Бегал на свидания, старался всеми силами понравиться. Вставал с первыми петухами, ложился с курочками… А потом под любым предлогом отказывался от встреч… Боже, сколько раз такое было! И что?! Вот теперь еду один в машине неизвестно куда и неизвестно к кому…

А Любаша… Что Любаша! Уж если я – сволочь, то и она не Дюймовочка! Чтобы получить ребёнка, похерила всё, что было между нами. И я страдал. Вот что значит зависимость! А тогда ведь мне казалось, что настал момент прощаться с холостой жизнью. Не случилось! Ножки оказались лучшей частью её души. Вот и получился марш Мендельсона, а слова народные! Не судьба!..

И всё же я не могу сказать, что моя жизнь не сложилась! Увлечения? Так без них жизнь была бы пресной. В каждом возрасте свои прелести, но в молодости ещё и чужие! Ну попереживал… Так, наверное, сам заставлял переживать немало красоток. Правда, и лица иных не вспомню, но то, что они дарили мгновения счастья, это точно! Я всегда считал, что лучше балета лишь кордебалет! Нет, всё же здорово: сколько воспоминаний! Хоть роман пиши, да не по моей это части…

 Любаша всё говорила, что хотела простого женского счастья… А кто его не хочет? Всё дело в том, что именно она вкладывает в понятие счастья?! И сколько я видел в своей жизни блядушек, которые ещё фору могут дать мужикам в похождениях и приключениях! Да хотя бы Алёна, администраторша гостиницы! Вообще гостиница – рай для таких приключений! Есть где, есть с кем, и все куда-то спешат, уезжают… приезжают… Никто никому и ничем не обязан!

 А вот с Верой всё было иначе. Это я за ней бегал, как мартовский кот. Розочки всякие приносил, в ресторан на Приморском бульваре водил… Мне наши отношения казались сказкой! А она постоянно подшучивала.  Говорила, мол, в постели можно всё, кроме митингов! Вот кто был моим первым учителем! Ну, если не первым, то просто учителем! И вдруг так коварно исчезнуть! Вот что значит зависимость! Как вспомню своё состояние – даже удивляюсь. Я чуть не чокнулся… Не мог поверить, что она всё это время меня, как юнгу малого, палубу драить учила и дурила. Даже адреса не оставила. Ну, не блядь?!

Когда я это понял, вроде бы как протрезвел и увидел себя уже не в моей Одессе, а в Ростове! Утешал себя, что Ростов  – «папа»… А потом всё завертелось, закружилось. И Любаша вовремя подоспела… Но я уже был научен и никого не впускал в своё сердце… Хотя хрен его знает… может, и напрасно… Не был бы на старости лет один, не стал бы вот так, как сейчас, колесить по дорогам… Не блуждал бы мыслимым взором по немыслимому…

 А если уж совсем честно, то я никогда к этому не относился, как к спорту. Бабы всегда вызывали у меня восхищение, и я их любил! Может, по-своему, но любил! И никогда не гонялся за смазливыми. Смазливые чаще стервы. Понял давно, что лучшая женщина та, которая ЖЕНЩИНА!

 Веруня, помню, смеялась, называла меня не бабником, а исследователем. Впрочем, теперь-то я понимаю, что её ирония всё же имела основание. Я всегда восхищался этим творением Бога. Какие они разные и какие прекрасные! Были, конечно, у нас и такие, которые стремились жить по пословице: всех… невозможно, но к этому стремиться нужно! Петушки! Спортсмены! Но теперь-то я понял, что, если хочешь по полной получить, должен по полной и дать! Причём не нужно становиться в очередь! Не нужно считаться, сколько дал ты и сколько дали тебе! В своё счастье нужно вложить всё, и сердце, и любовь, – всё что имеешь, и в первую очередь – душу! Только тогда возможно это счастье. А  если недодал, вот тогда и получится... Мишка без отца рос… Что хорошего?!

 Любаша просто не догадывалась, что я нормальный мужик, что она мне нужна не только для утех. Не верила. Может, и правильно делала… Но ведь у меня были самые серьёзные намерения! А у неё был другой опыт… Вот и получилось то, что получилось!..

 С тех пор у меня было много женщин, но никого я не пускал в сердце, чтобы потом не страдать, не метать икру, не превратиться в алкаша. Больше никогда я не попадался на удочку… Хотя о чём я говорю… Брехня всё это… Всякий раз мне казалось, что вот сейчас именно то самое, что я искал… Что это именно та, которая понимает меня. Душа ликовала! Солнце светило ярче, и соловьи пели в ясном небе. Мне самому хотелось петь только от её взгляда и казалось, что она – самая близкая и родная, самая нежная, самый дорогой человек. Но очень скоро оказывалось, что это совсем не так. Проходило несколько волшебных дней и ночей, и вдруг всё исчезало. И я снова думал, что ошибся адресом, постучал не в ту дверь. Но был уверен, что та самая заветная дверца всё же где-то существует. Только она скрыта под старым холстом, на котором нарисован казан с похлёбкой… А золотой ключик находится у черепахи Тортиллы. И я снова и снова искал приключений на свою задницу…

 Нет, Веруня мне испортила жизнь! Я всех сравнивал с нею! Искал её запах волос, её ироничность… Мне хотелось быть лучше, когда был с нею. Даже книжки стал читать… стихи всякие…

Что было, то прошло, и нечего жалеть! Я еду дальше, и теперь у меня будет что-то ещё и ещё, а потом и этого не будет… Будет другое. Новое. Знать бы только, что именно?

А как узнаешь? Кого ни спроси, все знатоки, все специалисты. Один Шурик чего стоит – ведь он же не просто рассуждает, а прямо-таки изрекает истины. Но почему я должен ему верить? Чем он заслужил доверие? Да ничем! Работяга, конечно, честный, всё любит доводить до ума, но по философской части хромает. Да и вообще – хромает…

Я рассмеялся своим мыслям: то ли дело Андрюха Конюхов, к которому сейчас еду в гости. Вот это специалист по рассуждениям! Что ни скажет – хоть записывай, высекай золотом по мрамору. На века! Как только увижу его, непременно спрошу, что нас ждёт в конце пути. Наверняка он что-нибудь по этому поводу уже надумал.

Главным его свойством было, конечно же, умение убедительно говорить. Если он рассказывал анекдот, все хохотали. Мастер он и есть мастер! Если он шёл на приём к начальнику цеха – всегда доказывал свою правоту, подписывал нужную бумажку. Говорили, что Андрюха – гипнотизёр. Возможно, так оно и было, особенно когда дело касалось женщин – тут уж без гипноза не обойдёшься. Но мне кажется, что на первом месте у него была всё же способность красиво говорить.

Андрюха Конюхов образовывал комическую пару с Шуриком Масловым, причём Шурик не любил Андрюху, а тот относился к нему с симпатией. Андрюха, член партии, позволял себе насмешливо высказываться о руководящей роли этой самой партии и о комической внешности Леонида Ильича. Разумеется, при Сталине он долго не ходил бы на свободе, но в те времена такое уже было возможно. Шурик никогда не был в партии, но не раз делал ему замечания: мол, негоже мастеру так говорить, всё-таки партия – это партия, а Брежнев – это Брежнев, но Андрюха всегда находил ответ. Всё переводил в шутку и никогда не доводил дела до конфликта.

– Согласен! – кивал Андрюха с улыбочкой. – Жить нужно так, чтобы неповадно было другим! Впрочем, когда бьют кремлёвские куранты, глупо жаловаться на механизм!

Между прочим, Андрюха даже и не подозревал о том, что я ехал к нему. Я бы мог и позвонить предварительно, но почему-то мне казалось важным нагрянуть к нему внезапно и как бы проверить его реакцию. Обрадуется или, может быть, кисло поморщится?.. Ну, если даже и так, что мне помешает поехать дальше, не задерживаясь больше пятнадцати минут. Новые впечатления – новые люди…

Я тогда же себя и упрекнул: плохо это, нельзя так думать; может быть, из-за этого у меня так и жизнь сложилась. Всё менялось, а я никогда особенно не жалел о том, что осталось позади. Вот как сейчас. А что? Проживут и без меня.

Километры дороги наматывались на колёса, и сверкающий олень, прикреплённый к капоту, летел как стрела, пытаясь обогнать мои мысли.

– Так о чём это я? – сказал я вслух. – Ах да! Об Андрюхе Конюхове. Умный парень. Я только и мог, что трепать языком да по бабам шастать, а он до мастера дорос. Нет, умный Андрюха, слов нет. Только дурак! Ему бы учиться дальше, продвигаться вверх, а он, как только перестройка эта долбаная началась, в провинцию подался. Как раз тогда стали задерживать зарплаты. Вот он и запаниковал… Жаль. Не умерли же! Выжили! Да и какая мне разница, кто хозяин того порта? И всё-таки Андрюха – умный парень… Впрочем, какой он парень? Мой ровесник. Может, даже на пару лет старше… Как увижу, обязательно спрошу его, есть ли жизнь после смерти? Он вообще был повёрнутый на таких рассуждениях. Может, и узнал чего нового?..

Впрочем, что может быть там, где нет неба?! Темнота одна… Мне часто снится, будто я спускаюсь по лестнице куда-то. Спускаюсь, спускаюсь, и никак спуститься не могу. Нагромождения неимоверно длинных лестниц и переходов – и  я… в этом каменном лабиринте, полном намеков на какую-то тайну, которая мне не известна… Иногда мне кажется, что я оказался в безвыходной ситуации, забрёл в трясину, и нет возможности опереться на что-то. Женщины используют интуицию, которая у них, как у собак обоняние. А мужики? В отличие от интуитивно зрячих женщин, я интуитивно слеп, а делать что-то надо! Но когда рядом друзья, мне становится легче, выход есть: оставаться самим собой, оставаться мужиком.

Любаша говорила, что близится эра Водолея. При ней бабы будут командовать мужиками! Значит, надо заранее готовиться к этому. Надо выработать иммунитет от женской агрессии. Почему ураганы называют женскими именами? Потому что сначала они тихие и ласковые, а потом, как разбушуются, не остановишь! А сколько горя от них?! Впрочем, Любаша сейчас всё больше улыбалась. Видимо, это у неё в крови. Так она завлекает мужиков. Ах, какой ты умный! Какой красивый! Самый-самый! Ты, заяц, не косой, а раскосый! Талантище! Золотые руки! Бриллиантовое сердце!.. Думает, мы, мужики, такие идиоты, что клюём на это?! А какой коктейль интонаций! И всё для того, чтобы понравиться! Формы, конечно, у Любаши давно уже не те, но то и дело старалась показать свои прелести. Быть красивой и желанной – внутренняя потребность её внешности! Во завернул! То халатик распахнёт, то ещё что! Это у неё в крови. Даже удивительно, почему одна? Неужели никто не клюнул на её уловки?

 Но я выстоял! Не поддался соблазну. А чего скрывать, хотелось ночью пойти в её спальню… Не прогнала бы, думаю. Только правильно сделал, что не соблазнился. А то всё моё путешествие накрылось бы медным тазом! Умудрился всё же уйти, не прикоснувшись к её аппетитному телу. Ай да я! Что ни говори, опыт! И всё же чувствую себя обделённым. Как-то не по себе. Это, как говорил Андрюха, взялся за ум и в ужасе отпрянул! И всё же противно, когда женщина зазывает, а ты уклоняешься. Будто совсем уже немощен… Впрочем, ничего нового: не Адам соблазнил  Еву, а наоборот!

 

За год до отъезда Андрюхи он перешёл в другой цех, и мы с ним встречались нечасто, но по жизни были у нас общие интересы. Иногда простое застолье. Иногда трёп в бытовке или на скамеечке, где мы с ним сталкивались. А иногда футбол на левом берегу Дона, куда мы отправлялись всей компанией на выходные. Мне всегда казалось, что он знает что-то такое, чего не знаю я. Нас всегда тянуло друг к другу…

Андрюха был убеждённым холостяком. Правда, когда он драпанул в Тихорецк, я думал, что он, наконец, решил покончить с холостяцкой жизнью, здесь у него живёт зазноба. Хотя вряд ли! Вот кто был настоящим философом! Мог часами рассуждать на тему, почему не стоит жениться. Причём говорил иногда такие заумные вещи, что и понять бывало трудно.

По его словам женщины – кардинально и принципиально отличаются от нас. Они говорят, что полностью подчиняются мужикам, а сами норовят управлять. Правят посредством мужиков, попавших к ним под влияние. Зависимость создается не только путем подогрева похоти, но и под наркотическим влиянием устроенного быта – вкусного борща, чистой простыни. Недаром же говорят: путь к сердцу мужчины лежит через желудок. По мнению Андрюхи, женщины лживы и любым способом добиваются своего. При этом снисходительно соглашался с утверждением, что они никогда не обманывают даже тогда, когда говорят неправду!  Он утверждал, что нет страшнее врага, чем брошенная женщина, что баба готова убить ту, что у неё увела мужика. Будто мужик – безвольный козёл, которого увели из стойла. Какой с него спрос?! Но здесь Андрюха ошибался. По крайней мере, в случае с Любашей. Она спокойно говорила о Натали, а ведь когда-то…

 В чём прав был Андрюха, это в том, что у женщин свой мир. Всё то же самое: те же дома и вещи, среди которых живём мы, мужчины. Но мир – другой. Ей самое важное – погода в доме! А хрен его знает, может, это и важно, но для меня лично важно ещё что-то делать, к чему-то стремиться, преодолевать… Наверно, в этом с ними мы и разные! А погода? Что погода?! А зонтики для чего?!

 Даже приходя в церковь на исповедь, на отпущение грехов через покаяние, они не каются, а оправдываются, обвиняя нас, мужиков, в их грехах! Да и верят в Бога они иначе! Для них и Вера, и Бог – это церковь, зажигание свечей, целование икон, крестный ход, священники. Совесть их всегда чиста, потому что они ею не пользуются.

 Нет, в чём-то всё же Андрюха прав. Соглашусь, пожалуй: пятьдесят на пятьдесят. Как он любил говорить: не всякая жизнь кончается смертью, иногда она кончается свадьбой…

 

Давненько мы не виделись с Андрюхой, ох, и давненько! Какое-то время мне казалось, что он не вспомнит меня, если появлюсь на горизонте, вот я и не появлялся. Был у него лишь однажды проездом. Застал дома, но очень уж он был тогда занят. Это был всё тот же Андрюха,  но мысли у него были какие-то очень уж грустные: жизнь в общем-то удалась, но взято от неё ещё не всё. Я его тогда стал спрашивать: а что взято и что не взято? И услышал в ответ цифры, обозначающие количество женщин, которые так и остались не тронутыми им! А он грустно заметил: нетронутых осталось всё равно больше, чем тех, кого когда-то любил…

Тогда я успокоил его, сказав, что не веду никакой бухгалтерии. Даже и не знаю, сколько детей от меня родилось.

Андрей, помнится, возразил:

– И зря! Жизнь, когда она к концу подойдёт, будет восприниматься тобою суммой каких-то поступков и достижений.

Потом я уехал и всё вроде бы как забылось, и только сейчас вспомнилось.

 

Сбавив скорость, чтобы не дразнить местную милицию, я осторожно въехал в город.

Из справочников знал, что в Тихорецке чуть больше шестидесяти тысяч жителей, крупный машиностроительный завод, ещё что-то. Да, чуть не забыл! Крупная узловая железнодорожная станция, где переплетаются дороги и судьбы… 

Без труда нашёл улицу Красноармейскую… А вот и дом № 21. Припарковался и сразу увидел Андрюху! Он склонился над своим «Жигулёнком» и копался в моторе. Какая-то чернявая женщина ставила в багажник кульки.

Подошёл, постоял рядом. Думал, оглянется, посмотрит на меня. Ничего подобного. Это у него было всегда: если что делает, уходит в работу весь, без остатка. Может читать книжку даже на стадионе среди вопящих болельщиков. Он ничего не слышал. Кстати, я замечал, что способность концентрации внимания свойственна гениальным личностям и… собакам. Когда они идут по следу, их внимание сконцентрировано только на том, чтобы уловить едва заметный след, запах…

 Наконец, Андрюха выпрямился, взглянул на меня и, словно мы с ним и не расставались, произнёс:

– О, Тюля! Хорошо, что приехал. Тоня, это мой товарищ. Вместе в Ростове работали. Познакомься: Георгий Тюлин. – Андрюха знал мои способности на ходу подмётки рвать. Но видимо, всё же решив, что не такая уж я сволочь, чтобы жену его воровать, представил: – Моя жена, Антонина Ивановна… Тоня, наш поход отменяется! Позвони родителям: приедем в другой раз… – Посмотрел на меня и улыбнулся. – Чего вылупился? Заходи в дом! – И пошёл вперёд, показывая путь.

Жил Андрюха на третьем этаже панельной пятиэтажки. Типовая двухкомнатная квартира с кухонькой. Хрущоба и есть хрущоба. Но – своя.

Холостяк Андрюха, как оказалось, давно похерил свои принципы и женился на миниатюрной чернявой Тонечке, которой больше сорока пяти было не дать. Впрочем, и Андрюха выглядел не стариком. Наша, рабочая закалка!

– Каким ветром тебя к нам занесло? – спросил Андрюха и посмотрел, словно оценивая, не приехал ли надолго. Я успокоил:

– Проездом… Еду на юг…

– Один?

– А чего со своим самоваром…

– Ясно… Хотя бы пару дней погости. Я сейчас в охранники подался. Три дня работаю, на четвёртый отдыхаю.

– Где?

– Да на нашем же заводе. Я как уехал, так сразу туда и устроился. Работал, пока не турнули. Им зачем пенсионеры, когда завод едва дышал. Молодых нужно было сохранить. Теперь зовут назад, но… поезд ушёл. Уже привык… Так пару дней погостишь? Я как раз не работаю…

– Пару – не пару, а сегодня у вас переночую. Торопиться некуда. Утром поеду дальше…

        

Когда через несколько минут мы уже сидели в комнате и миниатюрная Тонечка собирала на стол, я, ехидно посмотрев на Андрюху, спросил:

– Это как же понимать: заядлый холостяк, и вдруг окольцован?!

– Не поверишь, Тюля! Сам удивляюсь. Впрочем, и Тонечка знает эту историю. Работа у меня была привычная. Мастер смены на машиностроительном заводе. После нашей карусели в порту здесь я был, как на курорте. И вот – она, Тоня, очень симпатичная, на японочку похожая. Я к ней так и сяк. Вроде что-то получается. Жить со мной Тонечка хотела только после регистрации в загсе. Да ладно, думаю, хочешь, чтоб по бумажке, – давай! Я понимал дело так: штамп в паспорт ставить сразу не станут – месяц обычно тянут, а то и два. По крайней мере, у нас так заведено. А пока эти месяц-два пройдут – много воды утечёт. Приходим мы, помню, в загс. А там баба из-за стола нам навстречу встает, руки протягивает, улыбается. Как потом оказалось, Тонина подружка! Берёт, значит, наши паспорта и говорит с улыбочкой: «Да что, мы разве бюрократы какие. Времена новые настали!». Она ещё этих слов до конца не произнесла, а штамп в паспорт влепила!.. Тоня, вмиг перейдя из невест в жёны, и сама оторопела. Смотрит на меня, улыбается! Опытная уже. Честно говоря, я едва не расплакался. А эта её подружка радостно так говорит: «Поцелуйтесь. Вы теперь муж и жена». Ну, думаю, стерва! Но соблазнительная. А лучше жены, ты же знаешь, может быть только её подруга. Ладно, думаю, ещё не вечер!  Впрочем, не получилось. Антонина заняла круговую оборону… Вот так меня и окольцевали. А я и не жалею. И с Тоней мне повезло, свободу мою не ограничивает. Да кому она нужна, та свобода, в наши-то годы?!

– Да ладно, – сказал я. – Ты Шурика Маслова помнишь?

Андрей призадумался.

– Это который всё время одобрял политику партии и правительства?

– Молодец! – я искренне удивился. Ведь столько лет не виделись.

– Помню, работал очень уж добросовестно и при этом всё время обсуждал то, что в газетах написано или по телевизору скажут. Членов партии, бывало, дубиной не загонишь на политинформацию, а он сам себе её добровольно устраивал, ты представляешь, Тоня? – Андрей повернулся к жене.

Я сказал:

– У Шурика с чувством юмора всегда было не очень. Но человек-то он хороший, это надо признать. Он сейчас у меня на даче живёт – оставил сторожить.

Андрюха сразу сообразил:

– Понятно. Ты, стало быть, всё ещё не женат?

Я только руками развёл – дескать, так уж получилось.

– Если Шурик остался жить у тебя, то и он не женат тоже? Или ты его поселил с женой?

– Какая там жена? Один, конечно!

– Ну а у меня видишь, как получилось…

– Врёт он всё! – рассмеялась Тоня. – У меня муж умер, оглянулась по сторонам: такой красивый мужик, и один. Дай, думаю, выйду за него замуж. Вот и вышла.

Андрей спорить не стал. Только сказал:

– Кто был охотник, кто добыча – всё дьявольски наоборот!

– Андрюша! – с укором сказала Тоня и выразительно поглядела на супруга.

Андрей смутился.

– В конце концов – какая разница, кто кого выбирал? – весело сказал он.

– Совершенно верно, – подтвердил я. – Какая разница? Ты лучше скажи, не тоскуешь ли по Ростову?

– И да, и нет. В Ростове, конечно, культуры побольше будет, там дома повыше, чем у нас, но и здесь тоже ведь жить можно, особенно, если с умом.

Антонина в свои пятьдесят четыре выглядела очень даже ничего. Она сверкала глазищами, глядела на меня, но не плотоядно, как бывает, когда стерва думает, как бы кого затянуть в кровать. Нет, она смотрела с любопытством. Видно, Андрюха рассказывал обо мне. Ну, что ж. Я не против. Разглядывай!

Андрюха расспрашивал  о моей жизни, о работягах. Потом стал, как обычно, трепаться об особенностях женщин, мол, они не такие, как мы, и психология их другая, и всё другое. И вообще, то, что говорят женщины, не следует понимать буквально.

Ну, я, конечно, не мог удержаться и траванул анекдот:        – Мужику после аварии пришили женские уши. Приходит он к доктору жаловаться. Доктор спрашивает: «Вы стали плохо слышать?». «Слышу-то нормально, – отвечает мужик, –  но ни хрена не понимаю!».

– Что же вы сделали с моим другом? – спросил я Тоню, поднимая рюмку.

– Что сделала? – переспросила Тонечка, блеснув глазами и показывая свои белоснежные зубки.

«Искусственные, – подумал я. – И чего она улыбается?»       – Мужем сделала, – сказала Тоня. – Вместо того чтобы хвастаться своими успехами, давайте лучше выпьем за нас, красивых! А если мы не красивые, то мужики зажрались!

Мы с Андрюхой, конечно же, поддержали тост. Но друга не так легко было сбить с колеи.

– Если баба говорит мужику, – продолжал Андрюха: – «Поступай как знаешь! Ты у меня такой умный!» – переводи: «А мне по барабану. Лишь бы мне было хорошо!».

– Да брось ты, Андрюша, скулить! Должен уже привыкнуть, что женатый человек. И чем тебе так плохо? Ты только не забывай чувство долга перед остальными!

– О чём это вы, Георгий?

– Вы знаете, Тонечка! Уйти от себя можно только к другой! Я столько лет знал Андрюху, что просто не верится, что вы с ним сделали!

– Да что я такого натворила?

– Окольцевали. Лишили свободы. Может, ему плохо?

Антонина посмотрела на Андрюху и улыбнулась:

– Тебе очень плохо?

– Да кто говорит, что плохо? – успокоил жену Андрюха. – Я знаю, что мне повезло. Один из тысячи вытащил выигрышный билет. Но опасаюсь, чтобы Тюля не повторил мою ошибку. Ведь может и не повезти!

Тоня рассмеялась, а я рассказал анекдот:

– Осмотрев пациента, врач отводит его жену в сторону и говорит: «Мне ваш муж что-то не нравится». «Мне тоже, доктор», – соглашается жена...

Потом мы вышли на лоджию. На плетёный столик Тоня поставила фрукты, Андрюха открыл окно и дымил, а я смотрел на панораму. Недалеко на этой же улице располагался механический завод, ходили автобусы. Кто-то шёл с рынка. Жизнь продолжалась.

– Ну, Тюля, ты каким был, таким и остался. Идеалист! В твоём возрасте и с твоим-то опытом мог бы и не идеализировать женщин.

– Андрей, сколько можно?! – возмутилась Антонина. – Конечно, все мы, бабы, – стервы. Каждой клеточкой стремимся к вам, мужикам. Ну и что здесь противоестественного? А представление ваше о том, что есть какие-то другие, особенные, не такие, – это всё от лукавого! И бабы, которые такое говорят, – играют. Обычное жеманство, макияж похоти, ловушка для дураков. А уж если баба ангел и пришла по твою душу, то не стоит трепыхаться! Лапки кверху и ложись!

– Вот теперь я понимаю Андрюху! Молоток! Ты и жену выбрал не глупее себя! Редкий мужик на это решится.

– А как ты думал? – улыбался Андрюха.

– А я читала, что в психике бабников преобладает женское начало, – продолжала Антонина. – Так вам и надо! Не умеете тонко чувствовать сердцем, думайте своими грубыми мозгами! Всё прекрасное, что создано людьми, создано женщинами.

– Ну да! Мы здесь ни при чём?

– Почему?! При чём! Вы нас стимулируете. Но запомни: везде и всегда всё во власти женщины! Всё управляется. Так было, так есть и так будет всегда! Реальная власть всегда будет у нас, у женщин!

– Скромность украшает женщину, как бикини, – словно извиняясь, проговорил Андрюха. – Расходилась! – Андрюха не ожидал такой горячности от жены. – Власть всегда имеет двойной стандарт. Закон – это для всех, кроме вас самих! Такое равенство вам нравится. Только вы хотите всегда быть чуточку равнее. Впрочем, спорить с тобой всё равно что ветер в мешок ловить.

Чтобы сбить накал страстей, я рассказал притчу:       – У одного человека вместо пупка была гайка. Пошёл он к врачу. Тот посмотрел и говорит: ключ, которым можно отвернуть эту гайку, находится в Африке у племени Зю-зю. Поезжай туда, привези ключ, отверну тебе гайку. Человек поехал в Африку. Нашёл то племя и попытался украсть ключ, но был схвачен и приговорён к смерти. И лишь когда он объяснил вождю, зачем ему ключ, тот сжалился и сказал: мы отдадим тебе ключ, если ты украдёшь в племени Ку-ку золотой слиток и принесёшь его нам. Человек нашёл племя Ку-ку и попытался украсть слиток, но был схвачен и приговорен к смерти. И лишь когда объяснил вождю племени, зачем ему слиток, вождь сжалился и сказал: хорошо, мы отдадим тебе слиток, если украдёшь у племени Му-му самую красивую девушку. Человек нашёл и то племя. Ночью выкрал девушку, привёл её в племя Ку-ку, взял слиток, принёс его в племя Зю-зю, взял ключ, приехал домой и пришёл к врачу. Врач отвернул гайку, и у человека отвалился зад.

– Что вы этой притчей хотели сказать, – спросила Антонина. – Я что-то не догоняю.

– И чего вам спорить, кто важнее и кто умнее?! Зачем искать приключений на свою задницу?! Тебе Андрюха, действительно, повезло. Ты выиграл в лотерею, в которую редко выигрывают. Но я думаю, что единственное, что есть в жизни прекрасного и ради чего стоит жить, так это любовь!..

Мы ещё долго разговаривали, вспоминали молодость, порт. Далеко за полночь Антонина постелила мне на диване, но я не мог заснуть. Всё думал и думал о том, что судьба играет человеком, а человек играет на трубе! Правы были классики!

На следующее утро после завтрака я всё же решил ехать дальше. Понимал – всё хорошо в меру. Повидал, что-то узнал, и довольно. Пора в дорогу!

– Куда ты торопишься? Или чем обидели?

– Брось, Андрюха! Мне было приятно вас повидать. Будто на двадцать лет назад вернулся. Хочу ещё проехать в Горячий Ключ, в Туапсе, в Лазаревское… Маршрут я наметил большой…

На секунду я увидел, что в его глазах мелькнула зависть.

– А может, со мной? – предложил я.

– Ты чего? Я же работаю!

Андрюха погрустнел, и я пожалел, что предложил это.

– Пора, – сказал я, садясь в машину. – И вот что: у меня одиннадцатого августа день рождения. Вот бы вы приехали ко мне. Тут ведь недалеко.

– Ну да, конечно, конечно! Может, и приедем, – неопределённо проговорил Андрюха.

Мы обнялись, пожали друг другу руки, я попрощался с гостеприимной Антониной и поехал дальше.

Уже отъехав от Тихорецка, вдруг вспомнил, что хотел спросить Андрея, есть ли жизнь после смерти, или это всё трёп?! Но так и не спросил…

 

8

Андрюхина склонность к философии, видимо, передалась и мне. Заразное, наверно, свойство. Я ехал, и всё время размышлял: как надо и как не надо жить? Как Шурик Маслов – точно не надо. А как Андрей Конюхов? И если Шурик и Андрюха – неправильные варианты, то где правильный? 

Однообразная ровная дорога вызывала сонливость, и чтобы не заснуть за рулём, я включил приёмник, но он трещал и хрипел. Подумал, что давно мог бы уже поставить магнитофон. Невелика трата… Меня обгоняли все кому не лень. Наплевать! Пусть себе мчатся! Мне некуда спешить.

Не доезжая Краснодара, свернул налево, и дорога стала веселее. Показались горы, водохранилище, развилки и повороты. Всё не так однообразно!

Остановился возле какого-то ручья. Хватаясь руками за ветви деревьев и кустов, спустился к нему. Снял рубашку и, держа её в руках и наступая на большие плоские камни, прошёл подальше. Умылся. Хорошая водичка! Холодная, чистая! Течёт себе и ни в чём не сомневается. А я вот сомневаюсь. 

– Люди добрые! – закричал я, переполненный радостью жизни. – Э-ге-ге! О-го-го!

– Ну, чего орёшь-то? – услышал я голос откуда-то из-за деревьев. – Ты мне всю рыбу распугаешь!

Приглядевшись, заметил рыбака в нескольких метрах за стеной веток плакучей ивы.

– Извиняюсь, – смутился я. – Вырвалось. Крик души, можно сказать.

– Крик души? Это бывает. И у меня такое бывало, когда сажали в изолятор. А у нас там зимой не отапливалось…

Я подошёл к рыбаку, на ходу надевая рубашку. Это был мужик лет пятидесяти. Он взглянул на меня:

– Вроде на пьяного не похож, а орёшь как оглашенный. Чего это ты?

– Да так вот: еду на машине и всё думаю о том, как наша жизнь устроена.

– Ты ещё в таком состоянии и на машине ездишь? Проспись сначала, а потом за руль садись.

– Ты, я вижу, мужик язвительный, – сказал я.

– Да уж какой есть.

Я присел рядом с ним на огромный валун.

– Не пьяный я и не сумасшедший. Нормальный...

– Все так говорят!

Я разозлился:

– Про всех не знаю. А я – нормальный! Еду к друзьям. Дорога есть дорога. В дороге думается хорошо…

Нанизывая червячка, мужик спросил, даже не оглядываясь в мою сторону:

– Ну и что надумал?

– Да вот сам себе задал вопрос: есть ли  на свете такие правильные люди, с которых надо брать пример?

– Ну и как ты думаешь: есть?

– Не знаю. А ты-то сам – как думаешь?

Человек отложил удочку в сторону.

– Не знаю. Ну, если и есть, то это точно не я.

– Ну и не я… 

– А чего тогда орал, как победитель или тот Федя?

– Какой ещё Федя? – не понял я.

– Из «Приключений Шурика». Не помнишь, что ли? Всем хотел показать, какой ты хороший?

– В образ вошёл, – ответил я смущённо. – Вот и выплеснулось.

– Бывает! У меня такое тоже бывает. Но только по пьянке. А так, чтобы по трезвому делу, – до этого не доходило. Это ты, наверно, бухаешь много, вот на тебя и находит…

– Не бухаю я… И никогда не бухал… А вот в дороге люблю поразмышлять. А что? Дорога к тому располагает. И в самом деле: все знают, что такое плохо, все знают, как не надо. Но ведь никто не знает, как надо. А тот, кто и говорит, что знает, врёт или ошибается от чистого сердца. Ты вот, например, знаешь, как надо жить?

– Откуда ж мне знать? Я и не жил почти.

– Как не жил? – удивился я. – Да тебе сколько лет?

– Сорок пять недавно стукнуло.

Я присмотрелся к нему. Он выглядел лет на десять старше.

– И что – за сорок пять никаких наблюдений не сделал?

– Да какие ж там наблюдения, когда двенадцать лет в тюрьме провёл!

– Иди ты! – я аж присвистнул от изумления. – В один заход, что ли?

– А чего ты так испугался? Загремел, когда мне только-только стукнуло двадцать пять. Двенадцать лет за убийство. Отсидел от звонка до звонка.

Я поёжился.

– Слушай, с тобой страшно рядом находиться. Ты что – бандит?

– Да нет… Пьянка жизнь исковеркала… Вообще-то я мухи не обижу.

– А человека кто убил?

– В том-то и фокус: задарма отсидел! Никого я не убивал. Ты ж не знаешь, как там оно было.

– А как было?

– На стройке я работал каменщиком. Напарник сорвался с высоты. Ну, и мне приписали, что это я его столкнул, потому что за день до этого мы с ним по пьяному делу поругались из-за девки. Он мне тогда морду набил, а я ему при всех пообещал, что убью… Вот и все дела. А на следующее утро протрезвели и помирились. Напарник мне ещё бутылку поставил в знак примирения. Бухнули мы с ним в перерыв, всё у нас было тихо-мирно, никто ни к кому не лез в драку. Работали на высоте. Дом строили. А его во время работы и угораздило оступиться. Разбился насмерть. Мне тогда и припомнили на суде, как я на него орал: убью, гада. И всё повернулось против меня: мол, имел мотив, то да сё. И загремел я тогда на семь лет.

– Ты ж говорил, двенадцать?

– Это я отсидел двенадцать. А загремел-то сначала на семь.

– Понятно. В зоне ещё один срок схлопотал, что ли?

– Было дело… Строил начальнику по режиму дом. Чего теперь об этом вспоминать?

– Да и не надо, если неприятно.

– Приятно, неприятно – теперь-то уже какая разница? Сначала посадили ни за что. Потом, когда срок подходил к концу, на зоне вляпался в драку… Ну, вот мне срок и добавили. Прыщ этот мог меня и отмазать. Я в той драке совсем уж ни при чём. Но дом-то достраивать нужно было… У него такая присказка была: всё дело в росте: кому – писсуар, кому – плевательница! Вот так я и продлил свою командировку…

– Дела… – протянул я. – Шрамы украшают мужика! И что теперь?

– А что теперь? Ничего… Пришёл домой, бабу выгнал. Сына жалко, да подрастёт, поймёт, если не дурак…

– А чего выгнал?

– Какого хрена она всё время ноет и ноет?! Неужели непонятно, что для умного замечание дойдёт сразу, а до глупого – сколько ни говори, не дойдёт. А она всё время старалась меня перевоспитывать. Я не мог оставаться самим собой. Разве это жизнь? У меня есть привычки? Неужели должен из-за неё их менять? Я от её нравоучений готов был сбежать снова на зону! То не так, это не так… Как вспомню, так в дрожь бросает. Как её не прибил, сам удивляюсь. Я всегда помню только хорошее, а она может вспомнить чёрт-те что! Когда-то не так на неё посмотрел, что-то не то сказал… Разве это жизнь?

– Брошенная баба способна  на многое.

– Ты-то откуда знаешь?

– Знаю… Опыт большой. Впрочем, я никогда и не был женат. Зачем? Семья – это несвобода, но лучшего способа преодолеть опостылевшее одиночество ещё никто не придумал.

– О! Да ты – философ, как я погляжу!

– А ты как думал?! Одиночество – мой вынужденный выбор. То, что я до сих пор не нашёл достойную, вовсе не означает, что не найду её никогда!

– А может, и искать не стоит? И зачем тебе это нужно? Моя, как я сел, пошла в загул. Не знаю как, выбилась в начальницы. Не то передком должность заработала, не то ещё как. Я её и не виню. Но и после моего возвращения… Нет, баба не должна быть доступна каждому! Она не товар в магазине… А она ещё и нос стала задирать. Зарплата у неё больше моей раза в два. Куда там! Фу ты ну ты! Чуть что – только что не говорила, что я на её шее сижу…

– Любой мужик будет чувствовать себя пришибленным, если зарабатывает меньше бабы. Как говорят в Одессе: не можешь любить – сиди, дружи. Инстинкт добытчика никуда не денешь. Но ты не должен был это показывать!

– А не хрена задирать нос! Высокомерная стерва… к тому же, чуть что, – «ты мне не указ… если что, в ментуру пожалуюсь…». И зачем мне это кино?! Нет! Курица не птица, баба – не человек. Вот так-то! Сахар-то должен быть сладким, – в этом вся соль!

– Да брось ты ерунду говорить! Не было бы женщины, откуда бы ты взялся?! Я по опыту знаю: нельзя обижать женщин! Опасно!

– Да что ты понимать можешь, если никогда женатым не был? Бабник ты! Умник! Женщина – человек! Человек не предаёт, не попрекает куском, тем более что сын совместный растёт. Блядь она последняя… Я ей мешал, и она свои грехи на меня валила. Сама трахалась со своим начальником, а меня попрекала…

– У мужиков это природой заложено: менять баб, чтобы успеть оставить после себя потомство… Мы и пахари, и сеяльщики! А бабы – они земля! От них всё и произрастает!

– Хороших не оставляют, – бубнил рыбак. – Она сама виновата, что выгнал…

– Конечно, по-разному бывает… о чём здесь спорить?! С одной очень приятно общаться, а в постели она неинтересна. Или наоборот, с сексом всё в порядке, зато дура дурой.

– Ну да! А хочется всего и сразу… Ну и профессор ты!.. Но нужно было побывать в моей шкуре, услышать её попрёки, чтобы судить. Что ты можешь нового мне сказать? Жизнь коту под хвост… Знаешь, больше чем я сам, вряд ли кто меня может наказать.

– Понятно, – сказал я, вставая. – Ещё одна судьба. Куда ни посмотри, везде судьбы. Ну, счастливо тебе, браток, ловить рыбу, а я поехал.

Рыбак усмехнулся:

– Испугался бандита?

– Ничего не испугался, просто ехать пора…

Уже в машине я смотрел на картинки за окном и не мог успокоиться:

– Мухи он не обидит!.. Слыхал я такие рассуждения. Муху обидеть не может, а жену с сыном турнул! Я своих баб никогда не выгонял! Они меня бросали, это да. А от сумы и от тюрьмы…

Мне вспомнилась история, которая произошла со мной ещё когда я жил в Одессе и плавал на китобое… Откуда ж я мог знать, что она ещё несовершеннолетняя?! Зойка была здоровенная, как одесский маяк. Фигуристая: всё при ней. Два полушария спереди и два чуть пониже сзади… Да и первооткрыватель её прелестей был не я! В клубе моряков её многие знали… Когда я к ней полез, она и не подумала возражать, впрочем, сейчас и не поймёшь уже, кто тогда к кому полез первым – я к ней или она ко мне. А как не лезть, если хочется?! Ну, а потом уже выяснял отношения с её родителями. И как только до суда не дошло – сам удивляюсь. Но ведь не дошло же! А может, это у них такой бизнес был?

Какая-то парочка голосовала на дороге. Остановился. Сели. Поехали. Всё веселее. Мужик, как я понял, физик или, там, математик, назвался Николаем. Девушка – Ниной. Не то  учительница, не то ещё кто. Разговорились. Оказывается, они из этих мест. Возвращаются из похода. Молодые.

– Оба из одной станицы? – спросил я.

– Нет, – отвечает молодуха. – Я из Москвы.

– Понятно. Там в Москве и познакомились? – говорю, желая услышать ещё одну историю.

– Не совсем, – ответил Николай и рассказал историю их знакомства. 

Оказывается, в прошлом году они собрались группой в Нальчике, чтобы перевалить через Кавказский хребет и выйти к морю. Обычный и не очень сложный маршрут, как говорил Николай. Шли с рюкзаками на плечах, ночевали в приюте. Вёл группу инструктор, мастер спорта по горному туризму. И вот в пути нужно было перейти  небольшую речку. Валуны, отточенные водой, громоздились под мостком. На уровне пояса над досками был протянут трос. Инструктор страховал каждого туриста. Но вдруг Нина поскользнулась. Инструктор не смог её удержать. Она летела с трехметровой высоты. Никто не успел осознать, что произошло. Подбежали к девушке. К счастью, всё закончилось благополучно. Она упала на спину, и удар пришёлся на рюкзак. Лишь слегка ушиблась и подвернула ногу.

Инструктор наложил на ногу тугую повязку, помог добраться до берега. Было решено отправить девушку в приют и вызвать по рации помощь для эвакуации на базу. Сопровождать поручили ему.

Опираясь на Николая, девушка передвигалась, едва наступая на травмированную ногу. Короче, по пути на базу и возникла у них эта самая любовь…

– Не поверите, – рассказывал Николай и улыбался, – я обалдел от запаха её волос! А она только смеялась… Соблазнительница!

 Он любовно обнял девушку.

– И что? Чем всё кончилось?

– Так вот и едем к родителям. Хотим осенью свадьбу сыграть! Нам у того поворота остановите, пожалуйста!

Я остановил машину. Николай совал мне деньги, но я отказался.

Вспомнилось, как и я мог воспламениться от одного запаха волос или от ямочек на щеках… С Веруней так было. Я всё упрекал её, говорил, что она пользуется запрещёнными приёмами. А она только смеялась: в честной борьбе всегда побеждает жулик, а жизнь – рай для грешников! Что я мог возразить?!

Подумал, что мужики часто врут своим бабам при знакомстве, желая показать себя в выгодном свете. Впрочем, и бабы тоже. Есть, которые умеют так естественно врать, что ложь не отличишь от правды. А я всё держу их слова в памяти, думаю, размышляю… Любую правду можно так преподнести, что она будет хуже любой неправды, и наоборот. Всё зависит от того, как расставить акценты и с какой интонацией прозвучат те или иные слова…

Впрочем, никогда не знаешь, что тебя в жизни ждёт. Именно поэтому нужно брать от неё всё! И с благодарностью. Могла бы и не давать! Пока есть такая возможность, нужно наслаждаться этим горным воздухом, этой красотой!  Возможностью на траве поваляться… Но самое главное: успеть делать добро! Ведь за свою долгую жизнь стольких обидел… Не опоздать бы попросить прощения… 

 

Уже подъезжая к Горячему Ключу, я остановил свою олениху и подошёл к скале. Потрогал мягкий зелёный мох, похлопал камень ладонью – у меня это получилось так, будто я был не Георгием Тюлиным, а Шуриком Масловым. Похлопать кого-то по плечу или покровительственно похвалить – это в его стиле. Подумал: «Интересно: он как будет умирать? Хватит ли соображения, чтобы сказать спасибо природе за то, что она дала ему жизнь? Сомневаюсь… Шурик, сколько я его помню, был настолько высокомерным, что всё на свете, кроме начальства, всегда было достойно его презрения». Мне пришла в голову мысль позвонить ему. Как он там? Набрал номер, но, видимо, горы мешали. Сигнал не проходил.

В Горячем Ключе жила Галя. Стыдно признаться, но в последний раз я её видел лет десять, а то и пятнадцать назад. Дочери, которую она мне родила, было тогда чуть больше десяти, может, около пятнадцати… Сейчас, наверно, взрослая. Если она в мать, то должна быть эффектной и красивой! Счастлива ли? В жизни как бывает? Дурнушка живёт благополучно. А у красивой всё не ладится. Недаром же говорят: не родись красивой... 

Галя мне как-то писала, что дочь вышла замуж. И ведь ещё когда писала – лет пять тому назад. Это означает, что у меня и внуки могут быть.

Я с лёгкостью нашёл нужную улицу. На фоне зелёных гор стояли прекрасные новенькие кирпичные дома. В одном из них жила Галя Никитина, так полюбившаяся мне когда-то.

Нашёл нужный номер. Прежнего дома уже не было. Передо мной возвышался современный трёхэтажный домина, стоивший, судя по его отделке, немалых денег тому, кто его построил.

Неужели Галя уехала?

Я позвонил в калитку. Через домофон услышал женский голос:

– Кто там?

– Я к Никитиной.

Подумал, что не очень-то приятно стоять перед калиткой или забором и разговаривать неизвестно с кем.

Возникла заминка, и затем тот же голос ответил:

– Если вы и в самом деле к ней, а не пришли сюда по поручению Бирюкова, моего бывшего муженька, то она здесь уже не живёт.

Кто такой Бирюков, и при чём он здесь, если мне нужна Никитина?

– А можно узнать, где она теперь живёт? – спросил я.

– Да зачем она вам нужна?

Я разозлился:

– Это моё дело – зачем! Вы скажите: могу ли я узнать, где она теперь живёт?

– Можете. Она нигде уже больше не живёт. Она умерла два года назад.

Я вздрогнул. Ехал-ехал и вот приехал!

– Как? Умерла? – я даже растерялся. Зачем-то опять спросил: – И давно?

– Я же сказала: два года назад.

– Ну, да, конечно… Я хотел спросить: а отчего?

– От инсульта. А зачем она вам нужна?

Глупейший вопрос. Зачем мне нужна Галя? И что ответить?

– Хотел повидать, – ответил я, собираясь уходить.

Женщина, видимо, что-то почувствовала в моём голосе и сказала:

– Не уходите. Сейчас я спущусь.

Через чугунную решётчатую калитку я увидел, как ко мне подходит стройная молодая женщина. Волосы – чёрные, глаза голубые. Меня вдруг пронзило: ну, точно как у Гали! Подошла к калитке, но и не подумала её открывать. Пристально поглядела на меня сквозь узор:

– Так вы не от Бирюкова?

– Я не знаю никакого Бирюкова. Я сам по себе. Хотел встретиться с молодостью, с Галей Никитиной… А вот… её уже и нет…

– Допустим. А вы кем ей доводитесь?

У меня почему-то дух перехватило от этого её взгляда – такого знакомого! – и, набравшись смелости, сказал:

– Я отец её дочери Оксаны.

Женщина усмехнулась.

– Хотите сказать, что вы – мой отец? Да-да-да! Теперь-то я это и сама вижу… Уж я насмотрелась в детстве на фотографии, которые мне мама показывала: вот это твой папа!

– Ты – Оксана?

Та ответила насмешливо и грустно:

– Папуля, и где же ты был так долго?

Я промолчал.

– Мама тебя ждала-ждала и не дождалась. До самой смерти ждала.

Мы всё ещё стояли по обе стороны от решётки.

– И чего же не приехала? Ростов-то рядом совсем!

– Куда? К кому? К бабнику?! Или ты её ждал?!

Я промолчал.

– Ну, вот то-то же.

– Ну, что ж… Жаль… Очень жаль… Рад был повидать тебя…

С этими словами я повернулся и пошёл к машине.

За спиной раздался голос Оксаны:

– Да постой! Куда ты торопишься? Зайди, раз уж приехал… 

Я остановился, раздумывая, стоит ли заходить. Потом подумал, что, может, о Гале узнаю ещё что-то.

Она открыла калитку:

– Заходи, заходи! Я тебя не съем.

Зашёл. Прошёл по дорожке и поднялся по ступенькам.

– Красиво живёшь!

– Да уж как умею! Обучилась.

Бойкая на язык! Я слово – она два в ответ!    

Оксана провела меня на веранду. За огромными стеклянными окнами бушевала зелень, на горизонте туманились горы. Значит, веранда ориентирована на юг. 

– Чай или кофе? Или поешь с дороги?

Она говорила с каким-то ехидством, и мне это не нравилось.

– Спасибо, ничего не надо. Расскажи лучше о маме.

– Болела мама. В последнее время часто вспоминала тебя. Рассказывала, что вы когда-то строили планы, ты дарил ей надежду, а сам-то знал, что планы эти никогда не сбудутся.

– Как я мог знать? Что я мог знать? Что она будет такой упрямой и, извини… жадной? Это я мог знать?! Умерла твоя бабушка, и она помчалась вступать в наследство! Была уже тобой беременна, но ей всегда хотелось жить в своём домике!

– Может, и так. Только она страдала! А ты был обижен… Не смог мать переубедить. Любые неудачи в жизни ты уравновешивал новыми победами над красотками!

– Что ты знаешь о моей жизни?! – возмутился я. – Как можешь судить?

– Бог тебе судья! Но я не считаю, что ты её обманул. Ты никогда ничего ей не обещал. Так, по крайней мере, она мне говорила. Но мать любила тебя, верила твоим восторгам по поводу того, что она вся такая-растакая, что одна-единственная, что ты её любишь. Много лет прошло… И мужчины у неё были… а вот тебя она, пожалуй, одного и любила по-настоящему.

– И я тоже её любил…

– Наверно… только твоя любовь оказались недолговечной!

Мы помолчали.

– А потом мама стала понимать, что тебе больше не нужна, и ушла... Дом бабушки был лишь предлогом…

– Не совсем так, Оксана! Это вечная тема, и искать виноватого здесь нельзя! Не было бы таких историй, жизнь стала бы неинтересной… Твоя мама была одной из умнейших женщин, которых я встречал. Сколько раз я боролся с собой, мысленно наблюдая как бы со стороны за исходом схватки. А когда она уехала, будучи беременной, я понял, что проиграл ту схватку.

– Красиво излагаешь. Ты даже не догадывался, какую душевную рану ей нанёс! Может, с тех пор и заболела она гипертонией. Нервный стресс.

– Я не собирался уходить. Мне было хорошо с ней... Повторяю, я не думал с ней рвать…

– А о других своих женщинах думал? Ведь им тоже было больно?

– Думаю, не так. Они знали, что это лишь игра… Как только я замечал, что становлюсь для них чем-то большим, сразу же всё прекращал… Я любил женщин, и они отвечали мне взаимностью.

– Бабник – это болезнь. Ты весь состоишь из противоречий: за самоуверенностью скрывалась неуверенность в себе. Желая любви, ты бежал от неё, как чёрт от ладана.

Я промолчал. Может, она права… Просто об этом я не думал. Мне было хорошо, и я хотел, чтобы всем, кто был со мной, было хорошо. Вот и вся психология. Женщины оказывались в моей постели иногда даже помимо моей воли. Часто я ничего для этого не делал. Для меня секс никогда не был самоцелью.

– Ты не совсем права… – только и мог проговорить я.

– Ну да! А теперь, оставшись в одиночестве, во всём винишь судьбу. Ты хотел иметь прекрасную женщину, которая бы поняла твою тонкую натуру. Хотел иметь женщину, обладающую несовместимыми чертами характера: с одной стороны, она должна была быть тебе поддержкой и опорой, а с другой – не ущемлять твоей свободы. А мама так и не поняла, что бóльшим, чем ты её одарил, ты одарить уже не сможешь. Это не твоя вина, а твоя беда. И что в итоге? Имея столько женщин, ты – одинок. По всей России бегают твои дети, и никто из них так и не увидел своего папочку. Да и ты не узнал радости отцовства… Мне жаль тебя!

– И что нового ты мне рассказала? Или таким образом ты хочешь судить своих родителей? Или не хочешь повторять наших ошибок? Так всегда – ты слышишь это! – всегда люди учатся на своих ошибках! На чужих никто не учится. Да и были ли то ошибкой?! То была жизнь! Обыкновенная жизнь! И я ни об одном мгновении не жалею! Я принимаю жизнь такой, какая она есть, прощаю всех, кто меня когда-то обидел…

– Ну да! Христосик! А я не могу и не хочу! Вы с мамой отобрали у меня детство! Не могу забыть, как мама плакала в подушку, как страдала. А я всё время спрашивала её: «Где мой папа?!».  А он – вот он… Жив-здоров. С детства я привыкла тебя любить и… ненавидеть! Ты не думай, мама про тебя плохого никогда не говорила… Сказала только, что так случилось… что не судьба… – Оксана замолчала. Потом тихо проговорила: – Мне не за что тебя прощать или не прощать… Принимать или не принимать… Ты – отец, и я всё знала…

– И всё же, что случилось? От чего мама умерла?

– Обычное дело. Гипертонический криз. Давление выше двухсот. Потом инсульт и смерть. Мучилась она недолго. Скорее всего, даже ничего и не чувствовала… Шансов выжить не было. Я ведь врач, знаю что говорю.

– Врач? – удивился я.

– Представь себе! Между прочим, закончила Ростовский мединститут.

– Наш мединститут? – спросил я уже в совершенном изумлении. – И почему же ты ко мне не заходила?

– А почему ты к нам с мамой не приезжал? Ростов же, ты сам говоришь, рядышком, вот бы и заскочил в гости. Не хотелось? Вот и мне не хотелось.

– Ну, откуда ж я знал, – промямлил я и сам почувствовал, что получается глупо. – Но ведь если ты жила в одном городе со мной, то…

– Ой, да мало ли родителей живут в одном городе со своими брошенными детьми, и знать о них ничего не знают, и отлично чувствуют себя?

Я вспомнил Шурика и мысленно согласился: да, такие бывают. Только до этого мне казалось, что я лучше него. А теперь вдруг понял: этого Шурика я всегда считал каким-то придурком и находил для себя утешение, что я сделан из другого теста. А вот поди ж ты: если сравнить меня и Шурика, то нужно признать, я мало от него отличаюсь.

Оксана продолжала:

– И потом: в мединституте учиться надо, а не ходить по гостям. И я училась. Красный диплом, между прочим, получила. Потом и ординатуру по кардиологии прошла в Санкт-Путинбурге! Кандидатские экзамены сдала…

– Ну, ты молодец! – моё восхищение было самым искренним. Врачи для меня всегда являлись какими-то небожителями. – Умная. Вся в меня, – попробовал я пошутить.

Шутка не удалась. Я посмотрел на дочь и убедился в этом.

– Мама у меня тоже умной была, а вот жизнь свою счастливой сделать не смогла. И меня без всяких алиментов на ноги поставила. Она мне, кстати, часто рассказывала про тебя.

– Ругала или хвалила?

– За что тебя хвалить? За то, что был когда-то по молодости красавчиком? Так ведь и мама тоже была не уродиной.

– Ну, ещё бы! – я усмехнулся. – На уродину я бы и не посмотрел.

– Нахалом ты был порядочным. И шуточки у тебя остались такими же. Мама тебя слепила из того что было. А потом что было – то и полюбила. Все бабы так: лепим вас, мужиков, порхаем вокруг. А потом…

– Прости, я не хотел тебя обидеть.

– Да я и не обиделась вовсе, – она всмотрелась мне в лицо, словно желая уловить фальшь.

– Чего ты смотришь так пристально?

– Да гляжу я на тебя, гляжу и вижу: ты похож на те фотографии, что у нас есть. Только постарел.

– Да ладно обо мне… Расскажи о себе. Почему развелась?

– Долго рассказывать. Да и нужно ли? Вот повидались, и снова ты исчезнешь на долгие годы, а может, и навсегда.

– И всё же. Ты где работаешь?

– В санатории «Горный воздух». Санаторий старый. Всё рушится. Денег не дают, и на свободу не отпускают. Вот и тяну как могу…

– Главным врачом работаешь?

– Главным… Только скоро не будет над кем главенствовать. Разбегается персонал. Идут в торговлю, в бизнес, а кто-то уехал в большие города или к морю. Пооткрывали всякие массажные кабинеты, продают травы…

– А твой бывший муж?

– Муж объелся груш… Разбежались мы с ним… Он бизнесмен. Был у него здесь продуктовый магазин. Всё вроде было у нас хорошо. Родила я Маришку. С этого и началось!

 

9

Мы сидели на веранде, и она неторопливо рассказывала историю своего развода. Как только Оксана сообщила мужу о беременности, у него возникли подозрения, что ребёнок не от него. Не то чтобы он был в этом уверен, но жену свою давно ревновал к её заместителю. И вот сомнения усилились, когда после двух лет жизни Оксана вдруг забеременела. Дело в том, что она была его второй женой. Разошёлся с первой потому, что у них не могло быть детей. И причиной был именно он. Неоднократно обследовался в разных клиниках. Заключение везде было однозначным: сперматозоиды неподвижны. И вдруг – беременность!

Больше всего на свете он боялся косых взглядов и насмешек. Местечко небольшое. Лучше уж взять ребёнка из детского дома! Но Оксана даже слышать об этом не хотела. При таком раскладе, какой там бизнес? Вот и решил он вывести на чистую воду свою благоверную. Уж слишком она нос стала задирать. Но когда завертелась вся эта карусель, Оксана возьми, да и скажи, что хочет разойтись! Не любит она его!

Что говорить, похожа она на свою мамочку. Та тоже была акулой. Говорила о переживаниях, о чувствах, а как только возникла возможность вступить в наследство, примчалась в Горячий Ключ, чтобы опередить братца, офицера, служившего в Приволжском военном округе. Впрочем, братец-то ни на что и не претендовал.

Так вот, Оксана и говорит: «Ты давай, убирайся отсюда! Я оставляю себе дом и машину. А у тебя остаётся твой бизнес». Тот стал возражать. Она его припугнула, мол, если начнёшь возникать, будут большие неприятности. У неё есть к кому обратиться. Короче, муженёк всё оставил и уехал…

Оксана рассказывала это с таким удовольствием, будто вновь наслаждалась своей победой. А когда я спросил, почему же она не выходит замуж за этого своего заместителя, она так посмотрела на меня, что я снова вспомнил Галю. Такая же хищная улыбочка.

– Так ведь он женат!

Оказывается, когда дошло до дела, он попятился назад, мол, я не я и дочка не моя! Осталась моя Оксана у разбитого корыта. Заместитель этот – жук ещё тот! У него и связи большие, и дружки везде…

Посидели мы на той веранде, и она встала, показывая, что свидание подошло к концу. Стала собираться на работу.

Я тоже встал.

– Ладно. Повидал тебя, и хорошо. Когда лет пятнадцать назад приезжал, ты была совсем маленькой…

– Да помню я твой приезд. У меня до сих пор на кровати лежит пушистый мишка, которого ты тогда подарил…

– И на том спасибо… Ты на работу?

– На работу. С зарплатой нужно разобраться…

– Что, долги по зарплате?

Оксана улыбнулась:

– Какие долги? Пусть пожарные гасят наши долги! Есть тут один олигарх местного масштаба. Отдыхал и сломал руку. Так ведёт себя, как бандит.

– А может, он и есть бандит?

– Может. Требует к себе повышенного внимания. Кричит, что купит нас на корню! Как в том анекдоте: хирург ему накладывает гипсовую лангету, а он кричит: «На фига мне гипс?! Накладывай мрамор, я заплачу!». А ты говоришь, долги по зарплате… – Потом она вдруг стала серьёзной: – Никаких долгов… Дела…

– Поеду я… У меня одиннадцатого августа день рождения… Может, сможешь приехать… Буду рад… – Положил на стол бумажку с адресом и встал.

Она не удерживала.

 

Горячий Ключ – это место, где кубанская степь резко переходит в Кавказский хребет. От самого Ростова и вплоть до этих мест – равнина, а тут вдруг как по волшебству начинаются горы. Я часто задавался вопросом: почему лес не хочет расти на равнине? Такое впечатление, будто деревья боятся равнин. Но как только земля вздыбливается, лес тотчас же и вырастает.

Моя машина двигалась против течения речушки со странным названием Псекупс. Какое-то время я видел эту речку, но потом дорога стала подниматься всё выше и выше, и я погрузился в лес. Он обступал меня со всех сторон, а дорога петляла в нём, словно пытаясь увернуться от деревьев…

Вот тебе и повидал Галю!.. Остались дочь и внучка, которую я так и не повидал. Должно быть, и не увижу их больше. На мой день рождения Оксана уж точно не приедет, если, живя в Ростове, ни разу не показалась. И в самом деле: ну кто я ей такой? А для внучки – кто? Тягостная всё-таки была встреча! Самое лучшее – забыть о ней поскорее…

Вот приеду в Туапсе к Лариске, там душу и отведу. И всё-таки красивые, стервы! Чёрные волосы чуть отдают синевой, и огромные голубые глаза! Эффект контраста! Галка чёрная, это я понимаю. А Оксана, похожая на свою мать, чёрной-то никак не должна быть. Каждое имя имеет свой цвет. У Оксаны должны были быть мои волосы, светлые, пшеничные, как у Наташи или там Вари… А вот у Аллы что-то красное, наверно. Губы, конечно, щёки… А чёрная Оксана это какое-то несоответствие. Вроде, как природа подшутила! Хотя, конечно, красива…  Слов нет…

Притормозил и остановился возле автобусной остановки. Из автобуса высыпала толпа пассажиров. Это были спортсмены, которые спешили на соревнования. Потом в открытые двери стала карабкаться баба с огромнейшим походным рюкзаком за спиной. В какой-то момент рюкзак перевесил и она, подчиняясь закону тяготения, медленно выпала из автобуса прямо к ногам только что подбежавшего мужика, который не моргнув выдал:

– Ну что, баба, парашют не раскрылся?

Даже не попытавшись помочь, поднялся в салон, и автобус укатил.   

– Вас подвезти? – крикнул я бабке, но та, испуганная, отвернулась. Моё предложение её не заинтересовало, и я поехал дальше.

Трое каких-то мужчин голосовали, но я промчался мимо. Опасно… Не те времена… Помню, когда-то совершенно спокойно останавливался ночевать на дороге прямо в посадке. Надувал резиновый матрас и смотрел в звёздное небо. Просыпался отдохнувшим. Умоешься из речки, выпьешь из термоса крепкого чаю, и поехал дальше. А теперь разве можно так? Пристукнут, машину отберут… Нет, не те времена!

Я вдруг представил себе, как садятся ко мне в машину те трое: один справа, а двое других – сзади. В пути душат, а труп выбрасывают в лесу или сбрасывают с обрыва. Это мне представилось так чётко, как будто уже случилось, и я теперь просто вспоминал, как о свершившемся факте. Хотя – кто знает? Может быть, это были нормальные люди, а я сейчас еду в плохом настроении, вот и вообразил себе Бог знает что…

Потом была Джубга, и впервые за время путешествия передо мной открылось море. Для того, кто когда-то жил на море, да ещё умудрился и плавать по морям, по волнам, нынче здесь, завтра там, море – всегда такое зрелище, которое не может оставить равнодушным. 

Хотелось есть, и я немного устал. И, конечно же, хотелось скорее окунуться. Но нигде подъезда к берегу не увидел. Тогда съехал на обочину и сбежал с оврага. Побросал камешки в воду, а уже затем пошёл купаться. Вода была прохладная, обволакивала со всех сторон, и я почувствовал, как она смывает с меня усталость и тяжёлые мысли. Я нырнул, чтобы посмотреть волшебный подводный мир… Почему-то вспомнилась китобойная флотилия. Экватор. Праздник Нептуна. Меня и ещё нескольких салажат схватили за руки и ноги, раскачали и выбросили за борт, даже не спрашивая, умею ли я плавать! Считалось: раз одессит, да ещё работаешь на китобое, не можешь не уметь! Бултыхаясь, я слышал, как на палубе все чуть не умерли от смеха, когда наблюдали за моими телодвижениями, слушали вопли и крики о помощи. Им было смешно, а я чуть не умер от страха! Правда, после того случая и научился плавать…

На воде был штиль. Вдалеке белел парусник, а горизонт сливался с небом…

Потом поехал искать кафе.

Без аппетита съел котлету с рисовой кашей, запил стаканом сока. К столику подошёл полураздетый мужик, сел напротив и молча уставился на меня.

– Чего уставился? Хочешь есть?

– И пить тоже…

– Пожрать я тебе могу купить, а на выпивку сам заработай, – сказал я и попросил принести ещё одну порцию. – И как же ты дошёл до такой жизни?

– До какой? Что ты знаешь о моей жизни?

– Ничего не знаю. Откуда же мне знать? Мы даже не знакомы…

Меня забавлял этот мужик. Лет чуть больше пятидесяти. Лицо морщинистое, кожа на носу, как на молодой картошке. Руки загорелые, мускулистые.

– Меня дразнят Гришкой, но все почему-то кличут Распутиным. А тебя Жорой. Разве не так?

Я удивился. Откуда он узнал моё имя.

– И откуда ты такой умный?

– У меня секретов нет! Слушайте, детишки!

– Тоже папочка нашёлся! – буркнул я.

Не обращая внимания на моё удивление, мужчина продолжал:

– Папы этого ответ помещаю в книжке. На левой руке у тебя выколот якорь и твоё имя. Отсюда я делаю вывод, что ты не просто Жора, но ещё и одессит, и плавал когда-то по морям и океанам.

– Ну и жук! Наблюдательный! А я о наколке своей и не подумал… Шалости молодости…

– Правильнее – невинные шалости молодости. Ведь были же и не шалости!

– Да брось из себя разыгрывать фокусника!

– И не буду, – легко согласился мужчина. – Чего мне разыгрывать, когда я и так знаю, что ты бабник и сейчас находишься в свободном полёте. Но ты забываешь, что всегда нужно выбирать: любить баб или их знать. Середины не бывает! Не знал? Потому до сих пор и холостой…

Мужчина жевал котлету, и говорил с хрипотцой, ехидно поглядывая на меня.

– А это-то откуда знаешь? Об этом у меня наколок нет.

– Я же сказал: наблюдательность…

– И что такого ты увидел?

– Ты приехал на старой «Волге», баб с тобой нет. Зашёл в первое попавшееся кафе. Кольца на твоём пальце нет… Когда подошла официантка, ты на неё так плотоядно взглянул, что вовсе не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы всё понять… Но у Анюты есть хахаль. Весь покрытый «зеленью», абсолютно весь, так что тебе здесь ничего не светит…

– Ну, ты и даёшь! Не сыщик?

– Почти угадал… Жена была у меня сыщиком!

– А при чём здесь жена и почему была?

– Вот она имела нюх, как у овчарки, зрение, как у орла, слух, как… Впрочем, и этого было достаточно, чтобы уловить запах чужих духов. Я баб не бью из принципа, а они из принципа живут дольше мужиков. Когда-то мне всё время говорили: женись, женись! На старости будет кому стакан воды подать. Но, честное слово, мне пить тогда и не хотелось! А потом она пошла по рукам. Я ей слово, а она мне три. Кричит: сам такой! Что я мог ей возразить? А она: жена Цезаря вне подозрений! Короче, вот уже полгода, как у меня нет ни крыши над головой, ни жены. Зато свободен, как птица. Бомж! Лечу куда хочу и ни перед кем не отчитываюсь!

За интересный рассказ я его всё же угостил кружкой пива, но когда он ушёл, испытал облегчение. У таких всегда случается сдвиг по фазе. Стеснительные и неуверенные в себе, они в постели – страстные любовники. А всё понимающие всезнайки, когда доходит дело до постели, становятся неуверенными и смущёнными интеллигентами…

Я вышел к машине, а рядом уже топтался милиционер.

– Ваши права! – потребовал он, представившись.

Я дал права. Он долго их изучал, потом перевёл взгляд на меня.

– Уж очень долго стояла ваша старушка, а здесь разрешена только остановка…

Я виновато молчал. Если он мою олениху назвал старушкой, то я, наверно, мамонт. Видимо, так же подумал и милиционер.

– Уезжайте!– сказал он, возвращая права.

– Спасибо! Сей момент!

Я постарался поскорее отъехать, не дразнить же гусей…

 

Итак, поехал я в Туапсе. Сначала сниму комнатушку, как будто приехал отдыхать, а уж потом  поищу, где эта улица, где этот дом!.. 

Лариска была когда-то глупенькой девочкой, и чтобы соблазнить такую – много ума не требовалось. Никакими выдающимися качествами она не обладала. Единственно, что в ней меня поражало: она при каждом моём слове начинала смеяться. Видимо, таким нехитрым способом хотела понравиться. И смеялась так, будто я сказал что-то остроумное. А я и говорил – всё время сыпал анекдотами и вообще по части всякой трепотни был на высоте. Но бывали случаи, когда я ничего такого особенного и не изрекал, а восторженный смех всё равно следовал, и это наводило меня на грустные мысли: дура Лариска! И хорош бы я был, если бы клюнул на эту её приманку. В повседневной жизни она была бы обычной скучной бабой, с которой и поговорить не о чем… А потом я узнал, что она забеременела. Спросил тогда же: «Ну, зачем тебе это?». Лариска грустно ответила, что хоть какой-то толк от меня для неё всё-таки будет. Она уже больше не надеялась на то, что я женюсь на ней. Есть такие женщины, для которых молодость длится один-два года, не больше. Погуляла, отцвела и стала бабой. По моим наблюдениям, такими часто бывают толстушки или склонные к полноте. Лариска была как раз нормального телосложения, и если бы с самого начала знала себе цену и правильно поставила себя в жизни, может быть, и не пришлось бы стать матерью-одиночкой.

В тяжёлые годы, когда всё стало рушиться, я по мере возможности помогал именно ей, потому что она из всех моих бывших оказалась, пожалуй, в самом трудном положении.

И вот сейчас я ехал к ней. Проще всего было бы, конечно, пропустить эту встречу и посетить кого-нибудь из тех, кто устроился получше. Но я бы себе потом никогда не простил, что не увидел Лариску, дуру, хохотушку, но искренне любившую меня и никогда ни единым словом не упрекнувшую. Даже когда мы расстались, она продолжала меня любить, как она говорила: боготворить, и даже писала мне стихи. Я обычно стихи плохо запоминаю, но эти её перлы не забыл:

 

Благодарю тебя безмерно я

За теплоту и дружбу верную,

За улыбку твою и за нежность,

За убийственную безнадежность…

Хорошо на душе и радостно мне,

Что ты просто живёшь на земле!

 

От Джубги до Туапсе дорога трудная и извилистая. Как её вообще проложили – удивляюсь. Раньше эти места, насколько я знаю, считались малообитаемыми. Сюда ссылали как в Сибирь, а теперь – рай земной. Для приезжих. Для местных, как я понимаю, ничего хорошего: полная зависимость от туристического бизнеса. Либо ты обслуживаешь туристов, либо ты никто. В тяжёлые годы, когда с туризмом стало плохо, жизнь здесь пришла в упадок.

Туапсе мне никогда не нравился. Образец того, как можно изгадить прекрасное место. Бессмысленное нагромождение домов (а фактически – трущоб), какие-то портовые, промышленные и железнодорожные сооружения. Всё сделано будто наспех и словно бы в насмешку над красотами окружающей природы.

Найти комнату не составило труда: кругом были объявления: «Сдаётся комната» или «Сдаётся квартира»; то там то здесь мелькали вывески небольших частных гостиниц – в один или в два этажа. Я устроился в комнатке большого частного дома, кишащего отдыхающими. За отдельную плату мне разрешили поставить во дворе у ворот мою олениху.

День склонялся к вечеру. Было ещё достаточно жарко, и хотелось окунуться в море. Но я решил всё же провести рекогносцировку, осмотреться, что к чему. Предварительно узнав, где находится улочка, на которой жила Лариска, я и комнату снял неподалёку.

Многоквартирные дома в курортных зонах всегда выглядят как-то особенно дико и непривычно. Нельзя здесь жить по тем же законам, что и в больших городах. Все эти подъезды и лифты здесь ни к месту. Застеклённые лоджии, балконы, увешанные бельём, жалкие гаражи, мусорные баки с загаженными вокруг них площадками. И тут же инжир или красивая пальма.

Лариска жила на первом этаже панельного дома, и с улицы при желании можно было заглянуть в окно и посмотреть: что там происходит. Я и заглянул. И ничего не увидел. Занавесочки, а что за ними, и не поймёшь.

Почему-то подумал: «Не прав Шурик, который утверждал, что все бабы – стервы. Галка, та – точно стерва. Для того чтобы добиться цели, готова была на всё. А Лариска уж точно никакая не стерва!».

– И чего вы тут всё шастаете и шастаете? – услышал я за спиной.

Оглянулся. Какая-то бабка выколачивала на обломках старого забора дряхлый половичок.

– Да ничего, просто… – сказал я.

– И не стыдно тебе! Старый уже, а туда же!

Я не понял:

– А чего мне стыдиться? Я же ничего не украл.

– Чего, чего… В это окно порядочные люди не заглядывают.

Вот те раз! А ведь она, старая карга, что-то имеет в виду.

– Да что ты пристала ко мне? Я шёл себе мимо, а ты пристаёшь? Что я такого сделал плохого, объясни?

– А то будто сам не знаешь?

– Не знаю. – Я подошёл к бабке вплотную. – Ты меня за кого-то другого принимаешь. Посмотри на меня: я порядочный человек. Одет прилично, не алкаш, не жулик, не мошенник.

– Да я ж и сама удивляюсь, – пробурчала бабка. – С виду вроде бы приличный, а в это окно заглядываешь. Да и сам-то не первой свежести…

– Да просто захотелось.

– Просто – ничего не бывает. Значит, у тебя какой-то интерес есть?

– Ладно, скажу: там много лет назад жила моя знакомая – Лариса Пилипенко. Давно это было…

– Она и сейчас живёт. Слава Богу, байстрюк её от неё сбежал. А то здесь бы настоящий притон был! 

– Почему? Пил, что ли?

– Если бы только это! Он ведь клей нюхал. Сам здоровье себе гробил и других детей приучал.

– Клей? – переспросил я с изумлением. – А мать куда смотрела?

– Да никуда не смотрела. Муж её бывший, Вахтанг, теперь в бегах. Сразу после суда и сбежал. Вовремя не схватили, а тут граница недалеко, вот и ушёл. Хотя даже и не знаю: в Абхазии не любят грузин – туда не убежишь.

– Ну, а не знаешь, чего же тогда болтаешь? Ты мне скажи: Лариса сама как поживает?

Бабка перешла на шёпот:

– Торгует палёной водкой. По ночам к ней в окно камешки кидают, а она высовывается и спускает на верёвочке товар. Ей деньги кладут, а она им товар отпускает.

– Да не может быть!

– Как не может? Очень даже может! В наше время всё может. Ты не равняй наше время и прежнее. Это раньше таких безобразий быть не могло.

– Да подожди ты! Не трещи! Вот она, ты говоришь, торгует. А милиция куда смотрит?

– А что милиция? Милиция с нею дружит. Ходит к ней в гости, но ничего не находит.

– Она сама часом не употребляет?

– Сама? Пьёт, конечно… и мужиков водит. Таких же алкашей…

– Я зайду к ней.

– Зайди-зайди. Если впустит.

– А что? Может и не впустить?

– Может, милок, может. Она к себе никого не пускает. Только через окно разговаривает. Ну, разве что когда к ней милиция приходит, тут уже ничего не поделаешь.

Бабка снова принялась за половик, а я решительно вошёл в подъезд. Лестница была довольно чистая, и на стенах не было никаких глупых надписей – даже удивительно. Из четырёх дверей только одна выглядела безобразно. Остальные вполне нормальные, железные.

Я позвонил в единственную на лестничной площадке деревянную дверь со следами огня и, как мне показалось, засохшей блевотины. Никто не отзывался, но я звонил и звонил. Кто-то из жильцов, выходя из соседней квартиры, бросил:

– Напрасно звоните, она никому не открывает.

Я продолжал упорно звонить. Наконец за дверью раздался знакомый голос:

– Ну, кто там ещё?

– Лариса! Это я!

– Кто – ты?

– Жора!

– Не знаю я никакого Жоры! Пошёл на хрен, сволочь! Если надо что – подходи к окну, поговорим. А нет – так и иди своей дорогой!

– А почему нужно идти непременно к окну? Разве так нельзя поговорить? Открыть дверь и поговорить?

– Да потому что там я тебя буду видеть, а ты до меня дотянуться не сможешь. Иди к окну, если что надо, а нет – так и проваливай!

– Лариса, ты не поняла! Я Жора Тюлин. Ты помнишь меня? Я из Ростова приехал. – За дверью воцарилось молчание. – Лариса! Ты слышишь меня или нет?

– Слышу, слышу!

– Открой дверь, поговорим!

– Не о чем мне с тобой разговаривать. Катись туда, откуда приехал.

– Зачем же катиться? Я специально сюда ехал, чтобы с тобой встретиться.

– Не знаю я, к кому ты ехал. А только меня здесь нет.

– Как это нет? А с кем я сейчас говорю. Это же ты, Лариса Пилипенко.

В двери что-то щёлкнуло, и она открылась.

Я тут же пожалел, что не воспользовался её советом – катиться туда, откуда пришёл. Надо было тут же бежать без оглядки, а иначе не случилось бы того, что случилось: я увидел Ларису.

Она стояла передо мною в драном халате и рваных тапочках. Лицо было изборождено морщинами!.. Мне сразу вспомнился рыбак, который на зоне срок мотал – он выглядел лет на десять старше своих лет. Лариса выглядела на четверть века старше.

– Ну что вылупился! Не узнаёшь свою Лариску?

– Даже и не знаю, что сказать, – пробормотал я.

– Ну, заходи, если хочешь.

Я зашёл. Первое, что бросилось в глаза – кровь на стене.

– А кровь откуда?

– А это ещё в прошлом году – был тут один. Я ему говорю: должок за тобой есть один, деньги давай. А он  выхватил нож, я думала, он меня тут же и прибьёт. А он стал по венам себя бить остриём. И всё клялся, что должок вернёт, но только не сейчас. А кровь-то и потекла!.. – она рассмеялась – старческим хриплым смехом.

Я прошёл в комнату. Что это была за комната! Голые стены, мебели почти нет. Сама хозяйка спала, как видно на продавленном диване.

– А сын где?

– Да Бог его знает.

– Правда, что он у тебя клей нюхает?

Лариска всплеснула руками.

– Уже понаговорили! Да когда ж они успели? Слушай ты их! Впрочем, хрен его знает, что он там нюхает!

– Да он в школу-то ходил?

– Ходил, не ходил – какая разница. Сейчас это уже не так важно.

– А что сейчас важно?

– Да ты присаживайся, в ногах правды нет.

Я посмотрел по сторонам, увидел один-единственный продавленный стул и не рискнул сесть на него. Предпочёл постоять.

– Так где же сын? – спросил я её с видом папаши, который озабочен судьбой своего ребёнка.

– Да разве ж я знаю?! – был ответ.

С тем я и ушёл. Где-то я читал, что на бедных страусов возвели напраслину, обвинив их в том, что они, когда им страшно, прячут голову в песок. Но люди иногда поступают именно так! Да что мне люди, что мне страусы! Ведь как раз так я и поступил: сбежал с места событий.

Было уже поздно, когда я вышел из этой кошмарной квартиры. Прежде чем зайти к себе, потрогал руками олениху: моя родная железка! Ты – единственное, что я на старости лет могу любить и обнимать. Ты меня любишь, а я тебя. Ты мне служишь, а я тебе. И нет в моей жизни одушевлённого существа женского пола, которому бы я мог от чистого сердца сказать то же самое. Хотя… Вот ведь поехал же в путь-дорогу. И не затем ли, чтобы найти такое существо?

Вошёл в дом. Разделся, упал на кровать и заснул крепким сном.

Что-то снилось – неясное и тревожное. Я порывался вернуться в Ростов и больше уже никогда не покидать его. Ничего хорошего всё равно не увижу. Но тот же самый женский силуэт убеждал меня продолжать путешествие, обещая, что самое интересное, самое важное ещё ждёт впереди, и только бы набраться терпения.

 

10

Следующий день моего пребывания в Туапсе прошёл тяжко. Настроение было плохим в результате повторного посещения Лариски. И на кой чёрт я к ней пошёл? Хотел узнать что-то о сыне? Думал, с утра смогу её разговорить, пока она ещё не совсем под градусом. Купил в подарок два стула, привязал их к багажнику и приехал. Наученный опытом, взял прутик и постучал в окно. Наконец, показалась заспанная Лариска.

– Ну, кто там ещё?

Она долго пыталась вспомнить меня, а потом никак не могла сообразить, как я оказался здесь.

– Ты что? Не помнишь совсем ничего? – удивился я.

– Голова болит страшно. После вчерашнего… Что-то помню, но с трудом, – промямлила она. – Башка сейчас лопнет…

Я сказал:

– Подожди, сейчас вернусь!

Съездить за пивом было делом пяти минут. Вошёл к ней, неся два новеньких стула и двухлитровую пластиковую бутылку жигулёвского.

– А стулья-то зачем? – удивилась она.

– Сидеть не на чем...

Мы выпили пивка, и ей сразу похорошело. Лариска подобрела, а я подталкивал её к рассказу о том, как дошла она до такой жизни. Лариска то и дело наливала себе пива, извиняясь: «горло пересохло», и предавалась воспоминаниям. Я её не перебивал. 

Оказывается, в восемьдесят пятом, когда она уехала из Ростова, в Туапсе родила сына, устроилась работать в чайной неподалёку от пляжа. Тогда жива ещё была мать, которая и приглядывала за внуком.

Как-то в чайной организовали вечеринку, в которой участвовали четыре официантки, бармен, повар, рабочий и директор. Была глубокая ночь. Они веселились и пили… Под утро Лариска превратилась в недвижимость и заснула на диване в кабинете директора. Там всё и случилось.

Потом он стал каждый вечер после работы приходить к Лариске. Поначалу она стеснялась матери и подрастающего сына, но директор, если чего хотел, добивался своего. Сначала он её уговаривал, потом стал угрожать. Подговорил знакомого работника торговой инспекции, и тот обнаружил «левый» товар. А «спас от тюрьмы» её почтенный Вахтанг Гурамишвили.

С тех пор Лариса привыкла и была вполне довольна жизнью. Через год умерла мать. Сына отдала в круглосуточный детский садик…

У Вахтанга была жена и трое девочек, но он мечтал о сыне. Лариску не забывал, а иногда и оставался ночевать, сказав дома, что едет в Краснодар или ещё куда… Вскоре он приучил Лариску к вину.

Потом последовали развал СССР и война в Абхазии. Вахтанг уехал в Грузию, а Лариску оставил за себя. Он ей доверял. Лариса имела образование и могла общаться с начальством. А начальства в те смутные годы было больше, чем нужно. И всем приходилось давать: милиции, санэпидстанции, пожарникам, контролёрам всяким… Отдыхающих стало меньше. Единственно, что выручало, так это «левая» водка. Её продавали за полцены и при этом имели приличный навар. Так и выживали…

А сын Борис рос хулиганистым парнем. Мамаше некогда было за ним присматривать.

Через три года вернулся Вахтанг, оставив семью в Грузии. Там нельзя было заработать на кусок хлеба. К этому времени Лариска приватизировала чайную и превратила её в кафе «У Ларисы». Она безропотно передала все бразды правления ему, став его заместителем. Вахтанг выкупил у остальных сотрудников акции и теперь владел почти шестьюдесятью процентами. Изредка он летал к семье, но в основном жил здесь и мечтал прикупить пустующее помещение, чтобы сделать небольшой ресторан. 

Потом события замелькали, как в кино.

Борис ушёл в армию в строительные войска. Туда загребали всех, кто был непригоден к службе в боевых частях. Там он приобрёл строительную специальность, стал физически крепче, серьёзнее.

За грубые нарушения закрыли чайную. Теперь к Вахтангу относились подозрительно и никто из прежних дружков, кого он щедро подкармливал, не защитил его. Да и имущество всё конфисковали за долги по налогам. Это счастье, что Лариска была не первым лицом и на суд вызывали директора. Вскоре Вахтанг сбежал.

Лариска продолжала приторговывать «левой» водкой и всякий раз из каждой партии сама пила, говоря: если и загнусь от этого пойла, то первая! Понимала, что идёт ко дну, но ничего не могла с собой поделать. «Счастье есть, – говорила она, – но, сука, держит дистанцию, а из килограмма варенья и килограмма дерьма всегда получается два килограмма дерьма. А вот если от двух килограммов дерьма отнять тот килограмм дерьма, никогда не останется килограмма варенья!».

Борис, когда вернулся  из армии, к матери не пошёл. Жил с какой-то девушкой. Пил умеренно, работал на стройке. Где теперь живёт, Лариса не знала. Ни телефона, ни места работы. Фамилия у него её, отчество Георгиевич.

Когда я уходил, было ясно: дам ей денег – пропьёт. И как помочь? Ума не приложу! А ведь помощь нужна: врачи сказали, что у неё цирроз печени. Допилась! А без денег разве сейчас можно лечиться?

Деградирует мужской мир, точно! Деградирует! Баб уже и не очень-то хотят, да и не могут сегодня мужики быть материальной для них опорой! Вот и должна баба сама о себе думать, сама протискиваться на верхнюю палубу по жизненному трапу. А где настоящие мужики? Кто уехал за красивой жизнью в благополучные страны. В самом деле, а чего ждать? Есть возможность – драпай, пока жив! Иначе сопьёшься. А богатеньким Буратинам, как говорит Шурик, бабы и даром не нужны. Они меняют свой цвет и становятся голубыми! Хрен его знает, что делается! А есть и такие уроды, алкаши и нищие, которые нуждаются в том, чтобы их кто-то содержал. Таких больше в творческих профессиях: художники всякие, поэты… Им кажется, что так и положено, что им должны быть благодарны только за то, что они осчастливили мир своим рождением! Богема долбаная! Вот и кричат эти альфонсы: «Мими! Дай жрать и пить, какой я есть – такого и прими!». А баба решает: и на кой это ей нужно – выйти замуж и кормить себя, детей, да ещё и мужика! Подштанники его стирать! И зачем ей эта головная боль?

 А уж коль баба пробилась по службе, она начинает задирать нос. И на кой хрен ей мужик?! Если нужно, этого добра – только свистни! Поэтому им, как правило, мужик нужен не для секса, не для семейного счастья. Им нужны крузейры, как говорил Шурик, и помощь в решении повседневных проблем. Иногда мужики нужны, как диковинное домашнее животное, как лекарственное средство «от одиночества». Другие боятся лохануться, боятся обмана и потому с самого начала относятся к мужикам подозрительно и настороженно. У них есть правила, регулирующие их курс, как компас для моряка: не выходи замуж по беременности, не бери деньги в долг и не попадай в экономическую зависимость от мужика. Именно тогда будешь свободной! А они теперь все стремятся к свободе.

А я хорош гусь! Наплодил детишек и даже элементарного учёта не вёл! Каково им было без бати? Впрочем, можно ведь и иначе рассудить: это я так выполняю главную нынче задачу государства: увеличиваю народонаселение. Мне, если посмотреть в корень, орден полагается. Или, в крайнем случае, медаль! Постой, а как такую медаль я бы назвал, будь я и вправду президентом? Ага! Сеятель! Лучшему сеятелю! Во! Здорово! И всё же так лучше, чем у моего квартиранта Коляна Васина. Он-то вкалывает в своём магазине, деньгу зарабатывает, а Наташка его шибко грамотной стала. Когда-то подобрала его в институтской общаге, переспала с ним, а потом и женила на себе. И что здесь нового? Ну а потом… безрадостная жизнь. Он её любит, а ей он стал неинтересен. У неё появились новые друзья… Когда-то Коля казался ей таким утончённым, художественной натурой. А теперь – скукота одна. Жизнь для Наташки стала безотрадной… И что хорошего в такой семейной жизни?! Ему бы развеяться, сходить в клуб, послушать музычку, но он наперед знает – это его не спасёт. Вот и слоняется по квартире, накручивает себя… Безрадостный конец… Наташа давно уже от него ушла, хоть и спят они пока в одной кровати… Чужие они друг другу… Держаться на плаву легче поодиночке. А куда делась та любовь?  Любовь – сила, способная защитить людей от мерзости нашего мира. Взаимная любовь, обоюдная... Соединившись, решив шагать по жизни вместе, они на самом деле стремительно идут ко дну. Многие одумываются и поскорей разбегаются. Чтобы спастись... А вот если есть дети – это тупик! Кандалы, и надо резать по живому, если необходимо освободиться и всплыть. Вот Колян неотвратимо и движется вниз, в тину. И кто виноват? Что делать?

А я мотаюсь по дорогам в поисках прошлого… Ночую где придётся и вижу совсем не то, что хотел бы увидеть. Галя уже ушла из жизни. У Оксаны тоже счастья мало. Что толку, что дом огромный, машина, да и при должности?! А счастья-то настоящего нет!

Подведём неутешительные итоги. Жизнь прожита зря. Как ни крути. И ничем я не лучше Шурика. Такой же дурак, только в своей обёртке. Дружба? Легкое похмелье...

Искал всю жизнь Веру, а где её найти? Да и столько лет прошло… Вот и гоняюсь за призраком. Совсем как у Симонова:

 

Искал тебя, хорошую,

Далёкую и верную,

Хоть на тебя похожую.

Такой и нет, наверное…

 

В этой жизни сплошной беспросвет, хоть в петлю лезь! Словно в космосе – холод и пустота… Разве для этого люди родятся на свет?

Вспоминай не вспоминай, думай не думай, а делу ничем не поможешь. Ошибки уже совершены – где-то мои, а где-то и чужие, – и теперь их уже не исправишь. Наверно, я не должен был жить так беззаботно. Боялся взвалить на себя обязательства перед бабой, детьми. Такая жизнь была бы тяжелее, зато в старости было бы что вспомнить. А теперь что вспомнить? Если где-то в Высших Сферах есть отчёт о том, как я прожил жизнь, то, должно быть, он огромный. А в нём – килограммы съеденных шашлыков, литры выпитого вина, женщины, дети, которые от меня родились…

 

Следующий пункт моего путешествия – Лазаревское. Там жила Марина.  Она – особая статья! Пожалуй, единственная женщина, с которой я встречался, когда она была замужем! Всегда старался не связываться с замужними. Но так получилось… 

Адреса я не знал. Знал только, что она работала у нас учётчицей и имела бухгалтерское образование. Может, и найду. А нет, так можно и вернуться домой…  У меня не было никаких сомнений в том, что она устроилась хорошо, и поэтому предстоящая встреча не угрожала никакими неприятными сюрпризами. Нужно было просто приехать и повидать женщину, которую я когда-то любил… Но сегодня будний день. Она, скорее всего, на работе. Лучше приехать к вечеру.

Дорога свернула в сторону от моря. Остановился возле родника. Напился, умылся… Вода была такая ледяная, что аж дух перехватывало. Набрал полную бутыль – пригодится. Да, может, она и целебная. Тут, на Кавказе, что ни источник, то непременно какой-нибудь необыкновенный.

На одном из поворотов свернул на грунтовку, уходящую в горы. В ложбине между двумя невысокими горами я увидел палаточный  лагерь.

 

11

Свернуть с основного шоссе на грунтовку меня заставили два обстоятельства. Во-первых, спешить было некуда, а во-вторых, никак не мог успокоиться после того, что увидел в Туапсе. Лариска не выходила из головы, и я хотел как-то переключиться. Забыть её пьяную физиономию, её грязную комнату. Нужно было чем-то отвлечься, погрузиться в иные заботы. Меня ведь никто нигде не ждёт. Только жизненные часики тикают, отстукивают положенный мне срок.

Я остановился и вышел из машины. Спросил кого-то, по какому поводу столпотворение. Оказалось: соревнования школьников из Краснодара. Родители приехали сюда на автобусе, а ребята проделали этот путь по туристским тропам через Кавказский хребет под наблюдением инструкторов.

Мужчина лет сорока говорил в мегафон, а ребята, выстроившиеся в шеренги, слушали его. Послушал и я. Ничего интересного. Нельзя самовольно отлучаться из лагеря. Нельзя баловаться. Нельзя лазить на скалы. Нельзя драться и грубить. Одно сплошное «нельзя»… Здесь они собирались пробыть три дня, после чего направятся в Сочи – конечный пункт маршрута.

– Сколько можно? Надоело… – услышал я голос белокурой девушки. – Как в детском саду!

– Лучше бы за своими оловянными солдатиками смотрел, – ответил юноша. – Валера-пижон к Ленке Серовой клеился. Сам видел.

– Треплешься, блин!

– Говорю – сам видел!

– А что она?

– А что она?! Млеет. Преподаватель всё-таки.

– Ну и дура!

Я вспомнил своё детство: мне, сколько ни говорили: делай так, не делай этак, ничего не доходило до сознания. Слова в таких случаях немногого стоят. А вот вид, с которым это говорится, интонация, ситуация, при которой они произносятся, вот это да! Нахмуренные брови, грозящий палец, кулак под нос – это действовало сильнее всяких речей.

Поляна и подступившие к ней горы с коричневыми скалами и густым лесом, который начинался в ста метрах, меня завораживали. Конечно, я больше привык к морю и волнам, к полоске горизонта и чайкам над водой. Но ведь стоило только перейти шоссе, спуститься с крутого обрыва, и вот оно, море! А здесь и солнце, и тень, и молодые голоса, и красивые нимфы! Где мои семнадцать лет!

Вот ведь как интересно: возраста-то своего я почти не чувствую! Конечно, за эти годы стал мудрее, опытнее. А душа осталась молодой, и иногда казалось, что и меня волнуют те же проблемы, что и этих юнцов. И мне нравится та белокурая девушка, и я бы…

Должен признать, что я не верю ни в Бога, ни в Чёрта, и единственно, что меня примиряет с Богом, так именно эта разница в старении тела и души!

Неподалёку небольшой группой стояли родители. От них всегда исходит сплошное занудство. А ребятня? Это всегда прекрасно. Смотришь на них и заряжаешься молодостью.

А часики – тик-так, тик-так. И вовсе это не часики, а бомба с часовым механизмом. Отстукивает внутри меня отмеренный мне отрезок времени, а потом взорвётся. И нету меня. Но пока я здесь. Случайно оказался… 

Стоявшие рядом со мною супруги, судя по разговору, люди интеллигентные, недовольно бурчали:

– Удивляюсь, – говорила жена. – Как у них всё здесь безобразно поставлено: скала грязная, неухоженная. Вся исчёркана надписями. Как по ней будут лазить дети? Им что – придётся всё это читать?

– Бардак, – недовольно пробурчал супруг. – Никакой организованности. Этим балбесам объясняют правила безопасного поведения в горах, а им – в одно ухо влетает, в другое вылетает, да ещё и скачут на одном месте, вместо того чтобы стоять и слушать.

Жена кивала:

– И ты посмотри только, во что их одежда превратится, когда они спустятся с этой скалы! Неужели нельзя было выбрать скалу почище? Или эту как-то прибрать?

У мужа был начальственный вид, он тяжело вздохнул и ничего не ответил.

– И девчонки, – продолжала жена, – все какие-то развязные! Совсем стыд потеряли! Ты слышишь, какой у них смех?

Я разозлился на эту старую корову: все девчонки здесь были как на подбор – красавицы!

– О чём ты говоришь? – согласился супруг. – Какие они девчонки? Они уже давно…

Мне стало неприятно слушать этот трёп, и я отошёл в сторону.

Какой-то папаша старательно фиксировал всё на видеокамеру. Этот одобрял происходящее, но ему казалось, что если его не запечатлеть, то оно как бы улетучится в космос и от него ничего не останется.

Кое-кто из взрослых смотрел с восторгом и с интересом. Я поймал себя на мысли, что мне и эти люди не очень приятны. Вот у меня детей больше, чем у любого из них, а ведь я никогда так не стоял и не смотрел на них – с недовольным видом или с умилением.

Я приблизился к группе родителей. Торжественный инструктаж закончился, начинались соревнования. Франтоватый тренер Валера давал последние наставления девушке Насте. Судя по всему, она боялась, но лицо у неё было суровое, а выражение глаз сосредоточенным. Словно бы готовилась к подвигу. «Дурочка, – подумал я. – Да, если бы мне сейчас предложили, я бы на эту скалу быстрее всех взобрался!». Но мне никто ничего не предлагал, и я продолжал слоняться в поисках компании, куда бы приткнуться.

В скором времени я выяснил, что такой компании здесь нет. Я самый старый среди присутствующих, а потому и самый неинтересный. И самый ненужный.

Кто-то рядом со мной кричал куда-то вверх:

– Хватайся за выступ, хватайся, говорю! Ничего не бойся! Ногу сюда не ставь, переноси правее! Теперь подтягивайся!

Взоры столпившихся были обращены к скале, похожей на киноэкран. Во всю его ширину сияли гигантские надписи, сообщавшие о том, что здесь в 1978 году был Ваня из Томска, а в 2001-м – Володя из Арзамаса. Прямо по этим надписям и карабкались ребята.

Дружный рёв возвестил, что ещё один человек сорвался: девочка оступилась и теперь болталась на верёвке, смешно брыкая ногами и плача.

– Дура! – кричал ей кто-то снизу. – Считай, что ты разбилась!

– Не умеешь, не берись!

Я сказал:

– Да что вы пристали к девочке?

Мне кто-то ответил, приняв за своего:

– Да вы не знаете! Она же больше всех воображала!

Я пожал плечами:

– Ну и что тут такого? Девочкам положено воображать!

– И всё равно она – дура!

– Катька, не хнычь! – крикнул кто-то. – Ещё будет вторая попытка.

Потом соревнования по скалолазанию закончились и начались совсем пустячные: нужно было пробежать по горной тропе с полной туристской выкладкой, преодолеть горную речушку, разбить палатку, разжечь костёр и вскипятить на костре чайник.

– Детский сад, да и только! – недовольно пробурчал я.

Как будто моя оценка происходящих событий имела какое-то значение.

Чей-то смех и постоянные крики типа «Давай, давай! Жми, Серёга!», «Надя, не подведи команду!» мне вдруг показались неинтересными, и я поднялся по тропе в гору и отправился гулять в лес. Огромные стволы деревьев нависали надо мной, образуя густой и тёмный свод, сквозь который едва пробивались косые лучи солнца. Где-то пели птицы, а голоса людей, оставшихся в лагере, становились всё тише и тише. Я любовался лесом. Громко хлопая  крыльями, перелетел на другое дерево растревоженный мною филин. Лес жил своей жизнью, и ему не мешали едва слышные голоса ребят. Вскоре и они исчезли… Почти полная тишина, нарушаемая лишь ветерком да птицами, навалилась на меня.

– Ну вот, – сказал я вслух по своему обыкновению. – Ехал-ехал, с кем-то встречался, а пришёл к тому, от чего бежал, – к тишине. А ведь тишина ещё будет впереди. Ещё столько её будет… Нет, не за тем я сюда ехал!

Я повернул назад. Уж лучше быть с людьми, чем так… Мне понадобилось полчаса, чтобы понять, что я иду куда-то не туда.

– Вот тебе на! – удивился я. – А где же лагерь? И спросить не у кого…

Я знал,  в какой стороне находится море и где шоссе. Но как пройти туда? Колючий кустарник, поваленные деревья воздвигали непреодолимые препятствия на пути, вынуждали искать обход, и я понимал, что совершенно не продвигаюсь в нужном направлении. Я возвращался назад и пытался найти верное направление, но – тщетно. Так и в моей жизни: шёл куда-то, шёл, а туда ли пришёл – неизвестно.

Миновал час бесполезных скитаний, прежде чем я встретил трёх парней в спортивных костюмах: двое с длинными чёрными волосами и давно не бритыми физиономиями, а третий – огненно-рыжий и конопатый.

Я спросил, не из того ли они лагеря, что там, внизу, но они о лагере не слыхали. А я вдруг понял, что даже не знаю, как назвать то место, откуда пришёл.

– Папаша, не грузи! – сказал один из них раздражённо. – И без тебя тошно!

– Да я и не гружу! Вы только подскажите, как отсюда выбраться! Ведь вы-то сами как-то ж сюда попали?

Видимо, я сказал что-то не то. Рыжий просто взбесился:

– Как мы сюда попали – не твоё собачье дело!

Другой тоже попёр:

– Слушай, дед! Шёл бы ты гулять!

– Какой я тебе дед? – возмутился я.

– А что – молодой, что ли? Ладно, катись отсюдова!

Рыжий даже порывался оттолкнуть меня, но другой ему сказал:

– Да, ладно, Кирюха, не бери в голову! Пусть шлёпает своей дорогой!

И я пошёл, так ничего и не узнав.

Поднимаясь всё выше, я вдруг оказался у обрыва и тут только понял, где нахожусь: шоссейная дорога внизу, и грунтовка, на которую я свернул, хорошо видна. Я подивился: это ж надо мне было столько протопать!

Теперь оставался пустяк: спуститься на шоссе и доковылять до лагеря и брошенной оленихи.

Стал спускаться – где, хватаясь за ветки, где, скатываясь на пятой точке, тормозя ногами и руками, рискуя поломать кости, а то и разбиться насмерть.

Спустившись, обнаружил, что весь исцарапан, покрыт пылью  и вконец измучен. Пошёл как побитая собака в сторону оставленной машины. Мимо проезжали  яркие иномарки, а я шёл как бродяга – голодный и усталый. В ближайшем ручье умылся, и стало легче на душе.

А в лагере было время обеда. Пахло чем-то вкусным. Из багажника достал консервы, хлеб, помидор… Запил всё это горячим чаем из термоса и почувствовал, как тепло разливается по телу и хочется спать.

Машина моя стояла в зарослях и никому не мешала, и мне подумалось: а почему бы и не вздремнуть, минуток эдак сто восемьдесят!

Убрал мусор, разложил постель внутри салона и лёг. Доносящиеся шумы нисколько не мешали и даже успокаивали, напоминая, что я не один на этом свете. Люди, хоть и чужие, а всё-таки люди, и рядом с ними быть приятно.

Проснулся я оттого, что услышал разговор мужчины и женщины в соседней машине. Я даже и не запомнил, кто там рядом со мной стоял, – просто за ненадобностью ни разу не посмотрел в их сторону, и теперь слышал голоса, но не представлял, как выглядят те, кому они принадлежат. Одно только понял: родители.

– Паша, ну зачем ты попёрся на эту скалу? Со своим пузом полез, как будто ты такой же молодой и сильный, как они? К чему эти театральные жесты?

– Ты ничего не понимаешь, Маечка! Ну, мне так захотелось!

– Какая глупость! Все только посмеялись над тобой, вот и всё! И представь: каково было Оленьке?

– Но я ведь добрался до верха!

– В сорок пять лет можно быть и посерьёзней. Не мальчик!

Услышав эти слова, подумал: это же детский возраст! Мне бы сейчас эти годы! Я и в свои иногда чувствую себя пацаном. А ведь мне ровно на двадцать лет больше!

А жена продолжала пилить:

– Выпендриваться надо меньше! Это ты перед той кобылкой красовался? Но, во-первых, она для тебя молода. Ей, наверно, и двадцати ещё нет. А во-вторых, сколько же можно, в самом деле! Когда это кончится, кобелино ты проклятый?! Или хочешь, чтобы я её за гриву потаскала? Так я могу! 

– Да что ты такое несёшь? Мне важно было доказать себе, что могу!

– И что, доказал? Только то и доказал, что в башке пусто. А представь, если бы здесь были твои подчинённые, что бы они подумали?

– Они бы подумали, что их шеф – настоящий ковбой! Мачо!

Жена рассмеялась:

– Дурак! Что с тебя взять? Как был балбесом, так и остался. И какого чёрта все наши запасы пораздавал? И что мы теперь есть будем?

– С голоду не помрём. Вот мы сейчас домой поедем и по пути перекусим. А им-то здесь оставаться! Из них энергия так и прёт. Пускай едят на здоровье.

– Тебе бы только покрасоваться перед публикой!

По интонациям было понятно, что жена не слишком-то и сильно злится, а так только – ругает по привычке. Так у них, видно, роли были распределены: она суровая и серьёзная, а он легкомысленный мальчишка. Я привстал, осторожно глянул в ту сторону. Изумился: а ведь это и в самом деле был толстяк! При такой комплекции особенно не полазишь. Жена же худющая и, как мне показалось, сантиметров на двадцать выше мужа. Подумалось: «И в самом деле – зачем он полез на ту скалу?».

Я вышел из машины и направился к скале, похожей на киноэкран. Соревнования давно закончились, но верёвки ещё болтались. Я подошёл к основанию скалы и глянул вверх.

Деревья свешивались оттуда, словно бы дразня: вот мы не боимся склониться над пропастью, а ты?

Интересно, смог бы я залезть наверх? Вряд ли. Всё-таки, как ни крути, – возраст! Мысленно я хорошо представлял, что нужно делать, и, ловко цепляясь за небольшие выступы, лез вверх. Но это – мысленно! Душа моя была много моложе тела! Я уже об этом говорил.

Мне наплевать было на зрителей. И красоваться я не хотел ни перед какой белобрысой девчонкой. Я ничего никому не доказывал. Брал то, что хотелось. Только хорошо ли это – вот в чём вопрос?

А потом наступил вечер. Было так хорошо, что я решил никуда не ехать. Вечерняя прохлада, горный воздух с едва уловимым запахом травы и леса... Птицы и насекомые выводили свои вечерние рулады, приглашая к себе красавиц на вечерок. И мне бы запеть, как они, чтобы какая-нибудь русалка приплыла и ещё больше украсила этот необыкновенный вечер…

Родители к тому времени уже почти все разъехались, но, видимо, я вполне походил на одного из тех, кто остался на ночь. Мы с ребятами на лужайке разожгли костёр. Огонь жадно набросился на сухие ветки, и искры взмыли высоко в чёрное небо. Инструктор бубнил об опасности лесных пожаров. Потом ушёл в палатку и вскоре вернулся с кастрюлей мытой картошки.

– Печь будем на углях! Вкусно, аж жуть!

 Кому-то эта идея понравилась, другие парочками разбредались по тёмным окрестностям.

–  Идите все сюда! – командовал инструктор. – Нечего отрываться от коллектива.

– Да пусть погуляют ребята, – шепнул я.

– Они-то погуляют! Кто бы сомневался. А алименты кто потом платить будет? Нет уж!

И громким голосом, так, что было слышно на всей поляне, он стал созывать всех к костру.

Какой-то парнишка бренчал на гитаре, и под её аккорды несколько человек пели песни, смысл которых разобрать было невозможно.

Потом кто-то вспомнил старую песенку про курочку:

 

У бабушки на крыше сеновала,

Где курочка-наседка проживала,

Не зная ни забот и ни греха, –

Там вдруг она узрела петуха!

 

Не успев окончить одну песню, тут же затянули другую:

                          

Отелло, мавр венецианский

                           Одну хавиру посещал,

                           Шекспир узнал про енто дело

                           И водевильчик накатал…

                           Девчонку звали Дездемоной,

                           Лицом – что круглая луна,

                           На адмиральские погоны,

                           Эх, соблазнилася она…    

 

Я уж не помню всю балладу, но в ней был подробный пересказ шекспировской истории. Ребята пели с таким наслаждением, и было видно, что им это нравилось…        

Костёр догорал. В угли положили картофелины, и инструктор переворачивал их, чтобы пропеклись со всех сторон.

Я полулежал невдалеке и чувствовал себя молодым. Вокруг сидели юноши и девушки, о чём-то спорили, красовались друг перед другом, острили, а я слушал…

Рослый парнишка подцепил на длинную палку промокшие кеды и сушил их над углями. Инструктор с усмешкой спросил:

– Что, Женя, устал? А ведь это только начало.

– Устал с непривычки. Ноги гудят.

– Ничего, через пару дней почувствуешь второе дыхание и поймёшь, что такое счастье…

– В поисках счастья я теряю радость, – пытался острить Вадик.

– Твой разумный пессимизм вселяет в меня оптимизм.

– Ты не вешай нос, Женечка, – поддержала инструктора девушка, видимо, одна из учителей. – Верь в свою звезду.

– Если верить в свою звезду, она непременно упадёт, – стараясь не подавать виду, что очень устал, петушился Женя.

– Остряк.

Черноволосый парень убеждённо говорил миниатюрной девушке, заботливо обняв её за плечи:

– Как ты не понимаешь?! Наука изучает воспроизводимые явления…

– А как же с творчеством или морскими волнами? Да хотя бы с языками пламени?! Отчего ты им отказываешь тоже быть объектами научных изысканий, – спросила она.

– Есть множество явлений, которые сегодня наука объяснить не может, – упрямо твердил парень.

– Что из этого следует?

– Ничего, – ответил за него инструктор, – такое было не единожды. Сначала не могли объяснить, что есть гром и молния. Думали, что Боги раскатывают на колесницах… Так всегда. Сегодня не можем объяснить, а завтра какой-нибудь Ньютон  откроет новый закон – и всё станет понятным.

– Потом возникнут новые вопросы… пока не появится какой-нибудь Эйнштейн и снова всё не объяснит... – сказала учительница, придвигаясь к инструктору.

– И так до бесконечности?      

– Подозреваю, что так будет всегда, пока на Земле существует беспокойное любознательное племя, именуемое человечеством… – сказал инструктор, доставая из костра обугленную картофелину. Он наколол её на прутик и вытащил из тлеющих углей. Потом стал, словно теннисный мячик, перебрасывать из одной руки в другую. Наконец, положил чёрный обугленный шарик на траву, помешал угли и продолжал: – Это естественный ход истории. Так было  всегда… 

– Многие явления, словно ультрафиолетовая или инфракрасная часть спектра, остаются  невидимыми, – добавила учительница, стараясь казаться умной в глазах не столько ребят, сколько инструктора. Он ей явно нравился, и она твёрдо решила, что сегодня уж своего счастья не упустит! 

Рослый парень посмотрел на свои кеды, висящие над тлеющим костром.

Мерцали  угольки, их становилось всё меньше и меньше. Угас и разговор. Каждый точно погрузился в собственные размышления. В тишине лишь неугомонные сверчки пели и пели ночные серенады.

С гитарой что-то не выходило. Спели пару песен и замолкли. Анекдот тоже не вызвал энтузиазма. С завистью глядя на исчезающих в темноте ребят, инструктор вздохнул:

– Любовь – большая сила. Это чувство мне знакомо.

Все придвинулись ближе к костру и стали слушать. Инструктор был прекрасным рассказчиком и пользовался авторитетом у ребят.

– Впервые я ощутил это чувство, когда мне было лет пять. Мы с мамой пошли в гости к её подруге. Там жила девочка лет тринадцати. Она пиликала на скрипочке жалобные мелодии, потом сажала меня на колени и я с головой погружался в мягкую впадину на её груди. Мне было удивительно тепло и хорошо… и я любил эту девочку, любил всем своим маленьким сердцем.

 Чтобы лучше слышать, многие ребята придвинулись к костру, а я посмотрел на инструктора. Интересно, до какой степени откровенности он дойдёт. Дети всё-таки!

– Я готов был жизнь отдать за любимую, – продолжал инструктор. – Мне приятно было к ней прикасаться, ласкаться, исполнять её приказания. Но вскоре нужно было идти домой, а так не хотелось. Я упрашивал маму побыть ещё немного, потом начинал реветь, хватаясь руками за любимую, прося её о помощи. Она улыбалась, гладила меня по головке и ласково говорила:

– Ты ко мне ещё придёшь. А сейчас пора домой. Ты придёшь ко мне?    

«Боже мой, – думал я, – она еще спрашивает! Конечно, приду… если, конечно, мама возьмет меня с собой…»

Но через день любовь моя ослабевала, и я уже реже вспоминал красивую девочку, у которой любил сидеть на руках.

То чувство запомнилось мне, хотя потом мимолетные увлечения сопровождали всю жизнь. Жил я тогда в станице Крыловской. Помню, мне очень нравилась девчонка, которая сидела передо мной. Дело было в первом классе, и выказывать свое к ней чувство мне приходилось так, чтобы никто не догадался о нём. Иначе – засмеют. Я дергал её за косички, развязывал на них бантики, делился цветными карандашами, давал списывать примеры по арифметике. Но однажды во дворе школы я провалился в уборную. Прогнила доска, и я правой ногой по колено погрузился в мягкую дурно пахнущую массу. Хорошо, что никто этого не видел. Уже прозвенел звонок, и дети разошлись по классам.

Кое-как отчистив ноги и оставив свой туфель в дерьме, я помчался домой. Налил в миску воды и стал отмывать ногу. Но мерзкий запах преследовал. Мама была на работе, брат в школе. Штанишки не пострадали. Но с носком и единственной оставшейся туфлёй пришлось расстаться. Завернув всё это в тряпку, я вынес сверток во двор и выбросил. Потом стал снова отмывать ногу.

Когда же я на следующий день пришёл в школу, все откуда-то узнали о моем злоключении. Мальчишки стали дразнить меня «вонючей ножкой», от насмешек приходилось отбиваться и справа и слева. Какая уж в этих условиях могла быть любовь. Да и моя избранница стала пренебрежительно разговаривать со мной, и чувства прошли сами собой.

А уже в четвёртом классе со мной училась девочка, которая жила в соседней квартире. Долгими зимними вечерами мы вместе делали уроки. Я придвигал табурет поближе, наши головы почти соприкасались. Я слышал запах её волос… и влюблялся.

Мы вместе бродили по станице, и я готов был её защищать от любых разбойников!

И однажды она сама предложила:

– Давай поженимся!

– Как это? Мы же ещё маленькие, – не понял я.

– Нет, понарошку.

– А если кто увидит?

– Да нет, мы спать вместе не будем. Просто ты будешь как будто мой муж. Ты приходишь с работы, я тебя встречаю у порога, целую, кормлю обедом…

– И целовать будешь?

– И буду! Думаешь, испугаюсь?

– Целуй!

– Подожди. Ты же не был на работе…

Такие разговоры продолжались долго, и не знаю, чем бы всё закончилось, если бы мы вскоре не переехали в другую квартиру.

– Ну и мастер же вы рассказывать байки! – недоверчиво рассмеялся рослый парень.

Кеды, которые он оставил сушить над затухающим костром, уже дымились. Инструктор отбросил их в сторону.

– Твои кеды, Женя?

– Мои. Я их сушить подвесил.

– Так нужно же смотреть!

– Кто мог подумать? Костёр же давно погас…

– И что теперь делать? Как пойдёшь дальше?

– У Васи есть тапочки. Дотопаю.

– Но у него нога на размер меньше.

– Ничего, что-нибудь придумаем… – успокоила инструктора учительница.

Костер  догорел. На чёрном небе мерцали мириады звёзд, и круглая луна освещала поляну. Было поздно, и я ушёл спать в машину. В открытое окно я слышал, как инструктор сказал:

– Пора, пожалуй, на боковую, а то завтра не встанем. Пошли спать.

– Ночь-то, какая! Красота… И спать не хочется!

Учительницу поддержали некоторые ученики. 

 

12

Проснулся я рано. Светало. «Спи дальше!» – приказал я себе, но вопреки приказу вышел из машины. Пробормотал:

– Жизнь уходит, а я буду дрыхнуть? Ну уж нет! Выспаться ещё успею. Впереди целая вечность! Вот уж там спи, сколько влезет. Никто будить не будет, и во сне ничего не приснится, и просыпаться будет незачем… Сейчас, всё только сейчас!

Я взял полотенце и мыло – хотелось умыться  и окончательно проснуться!

Стараясь не шуметь, направился к речушке, которую заприметил ещё вчера. По дороге чуть не споткнулся о спальный мешок. Это ж надо додуматься! Кто-то устроился на ночлег на траве! Подумал: «Как прекрасна жизнь своими глупостями и нелепостями!»

Присмотрелся. Мешок был наполовину расстёгнут, и я увидел черноволосую девушку, которая, раскинувшись, лежала прямо передо мной во всей своей притягательной прелести. «Какой-то необычный предстоит сегодня день, – подумал я. – И с чего бы это? Жизнь безрадостна и ничего хорошего не обещает!».

Лёгкая утренняя прохлада бодрила, воздух был так чист, что, казалось, надышаться нельзя. Близость моря напоминала мне Одессу.  

Неожиданный  звук вывел меня из блаженного дурмана. Я с изумлением увидел инструктора и учительницу, сидящих на поваленной берёзе.

– Это с чего в такую рань? – я примостился рядом.

– Так мы и не ложились, – улыбнулась учительница. По её лицу было видно, что она счастлива.

– Красиво… – Инструктор обвёл рукой окрестности. – Убедительная имитация рая. Хоть бы снилось потом иногда.

– Голова не кружится?

– Кружится. Но холостяку не грех…

– Как же после бессонной ночи? – спросил я.

– Ничего, сейчас начистим картошки, и всё пройдет.

– И я сейчас позавтракаю и в дорогу…

Подойдя к ручью, я приступил к процессу омовения!

А ручей весело журчал, не обращая на меня внимания. Дно его было каменным, а по бережку громоздились валуны. Сразу было видно, что у этого ручья случаются приступы буйства и он, становясь полноводным, начинает катать эти каменные глыбы. А потом снова успокаивается и, прикинувшись невинным ручейком, течёт себе к морю.

Я окунул руки в  ледяную воду и понял, что нужно сделать. К чёрту здравый смысл! Я просто лёг на берег и опустил голову в ручей.  Место это необычно действовало на меня. Красивый пейзаж – такая штука, которая всегда оказывает на воображение человека благотворное влияние. Горы, лес, костёр и искры, гаснущие где-то в вышине, гитара, и эти лица, озарённые огненными бликами. И  ты на фоне этого великолепия. Но это лишь половина. Вторая половина – это те неясные женские образы, которые всему сопутствуют. И те, что были в прошлом, и те, что сейчас. Но и те и другие – нереальны. Этакие силуэты или призраки. Одни ушли, другие недоступны из-за колоссальной разницы в возрасте, которая разделяет меня и их…

Все эти девчонки… Помню, когда был молодым, они мне казались то красивыми, то уродинами, то средненькими. Теперь же все – только красавицами. Они уносили меня в молодость, к другим девчонкам, которые в сущности ничем не отличались от этих.

Почему-то вспомнилась Женечка. Мы познакомились на работе. Она у нас народным контролёром была. Тогда таких много было… Ей лет двадцать пять, мне – на двадцать больше. Для меня она – девчонка, и я и не знаю, чем её привлёк. Выглядел моложе. Впрочем, я никогда своих лет и не скрывал.

Я её провожал до дому. На автобус не пробиться. Идём себе по городу, треплемся… Бывало, в парке Вити Черевичкина прижму её к дереву и целую всласть…

Она говорила, что, мол, к ней нельзя… Но вскоре я узнал, что она замужем. Муж какой-то прыщ не то в горкоме, не то в прокуратуре. Ну, зло меня взяло. Сначала хотел всё высказать, но потом передумал. Как я могу судить, что между ними произошло?! Но встречаться перестал. Не было у меня привычки от мужиков жён уводить. Так она потом меня целый месяц доставала, но я всякий раз отказывался от встреч… Не мой стиль…

Прошёл месяц. И однажды вижу: стоит Женечка и поджидает меня у проходной. Открыто, никого не стесняясь, плачет, за руку меня хватает: я и половинка, и мечта, и судьба… Спрашиваю: «А муж?». А она: «Ну, при чём здесь муж?! Чужой он для меня. Пьёт, не пропускает ни одной юбки!». Я спрашиваю: «Так чего ты за него держишься? Уходи!». А она: «Боюсь!». Мы отошли в сторонку, и я почувствовал запах алкоголя. «Неужели пьёт? Этого ещё не хватает! До чего бабу довела эта проклятая любовь! Я тогда как мог успокоил её, но постарался больше не встречать.

Вот и эта молоденькая учительница с хмельным смехом мне почему-то напомнила ту Женечку. Разве можно понять, по каким законам вдруг всплывают именно эти воспоминания, а не другие?!

Но могу точно сказать, что, если инструктор клюнет на её молодость, его можно будет только пожалеть! Молодуха эта – собственница! Я перехватил её ревнивый взгляд ещё вчера, когда у костра она полоснула им по одной рано повзрослевшей девушке. Ревность бабы – страшное дело! Однажды мне рассказал приятель, как наказала его зазноба, приревновавшая к кому-то. Он пришёл к ней после работы как обычно – чуть уставший и сильно голодный. А она ему уже приготовила гремучую смесь. Налила в рюмку водки. А в качестве закуси подала просроченный вискас, перемешанный с добавками по уходу за шерстью и сдобренный луком и кетчупом. «А ты чего же?» – спросил приятель. «А я худею!». Короче, всю ночь он просидел тогда в туалете. Не до любви ему было! 

Нет, эта хищница-учительница своего не упустит! Да мне-то что? Пусть будут счастливы!

Утро радовало прохладой и тишиной. Можно, конечно, и здесь ещё немного побыть. Но хотел все-таки встретиться с Мариной. И поехал – ни с кем не прощаясь и не оглядываясь. Ни этого места, ни этих людей больше никогда не увижу. Будут новые места и новые люди…

Вдруг понял, что очень уж разогнал свою олениху. Надо, конечно, спешить жить, но не так, чтобы нырнуть в ту пропасть, что справа за обочиной. Костей не соберёшь! Ведь на таких дорогах одно неверное движение – и ты будешь там, куда тебе так не хочется попадать. Я притормозил.

Наконец, дорога в последний раз сильно изогнулась, и я въехал в Лазаревскую. Остановился у небольшой частной гостиницы. Соблазнительная южная красавица с зажигательными формами проводила меня в комнату.

– Располагайтесь. У нас тихо. На первом этаже кафе.

В кафе я увидел снова ту знойную женщину.

– У вас явно не хватает кадров! Вам, случаем, музыкант или слесарь не нужен.

Красавица улыбнулась:

– Если кого и не хватает, так это отдыхающих. Хоть и стоимость номера в нашей гостинице сравнительно невелика. Но не жалуемся. Это наш с дочерьми бизнес. Поэтому лишних людей у нас нет.

– И много у вас дочерей?

– Всего-то две, но зато какие! Они мне и помогают во всём. Управляемся сами. Старшей двадцать семь. Она и бухгалтер, и министр внешних отношений.

– А младшая?

– Младшей двадцать. Заканчивает учёбу в Краснодаре. Последний курс. Наверно, переведётся на заочный. А что делать? Как-то выживать нужно…

– И она замужем?

– Ой, не говорите! Живёт с каким-то чокнутым в гражданском браке. Сейчас многие молодые так… Вот мне и приходится… Вас что-то смущает?

– Ну, что вы?! Вы молодец! Только вам всё равно без мужчины не обойтись! – с улыбкой сказал я и посмотрел ей в глаза. Она на секунду задержала взгляд на мне, потом улыбнулась, видимо решив, что я ей не подхожу, сказала:

– У меня для этой самой штуки есть дядя Вася!

– Дядя Вася? Это хорошо! Это уже что-то…

Она сменила тон:

– Что будете заказывать? – она положила передо мной меню.

– Предложите что-нибудь сами, – сказал я.

– Чего-нибудь горяченького?

– Непременно горяченького!

– Сейчас принесу.

Минут через пятнадцать она появилась с подносом.

– Заждались?

– Нисколько, – ответил я. – Мне некуда спешить.

– Кушайте на здоровье. Это наше фирменное блюдо. Называется «Черноморская Пальмира».

Пальмира или нет, не знаю, но это и в самом деле было что-то очень вкусное. Поев, я отодвинул тарелку в сторону. Взглянул на красавицу. Она подошла.

– Вам что-нибудь ещё?

– Будьте добры, бутылочку полусладкого вина и, если можно, какие-нибудь фрукты.

– Апельсины? Яблоки?

– Что-нибудь. Ведь вы составите мне компанию?

– Спасибо. Как-нибудь в другой раз…

После первого же бокала я почувствовал себя бодрее. Посмотрел в окно. За дорогой вдалеке сверкало на солнце море, здесь в прохладе за мной ухаживает прекрасная женщина. Что ещё нужно для полного счастья?!

Я взглянул на неё и, изображая равнодушие, отвернулся. В зал заходили и уходили посетители. Какие-то юнцы, как полудохлые мухи, подошли к стойке бара, заказали коктейли, выпили и ушли. Одна пара с целым выводком детишек долго и шумно рассаживалась за соседним столиком. К ним подошла непонятно откуда появившаяся девушка и приняла заказ.

Потом в кафе ввалилась группа молодых людей, облачённых даже в эту жару в кожу. Они шумно расселись за столиком, а одна девушка из их компании села за мой.

– Не возражаете?

– Что вы?! Буду рад…

– Чему особенно радоваться? – она с любопытством взглянула на меня.

Ей принесли чашечку кофе и шоколадку.

– Сохраняете фигуру? – спросил я.

Она улыбнулась.

– А как вас зовут?

– Георгий Николаевич Тюлин, – представился я.

– А меня родители назвали Ноябриной.

– Необычное имя… Вы, должно быть, в ноябре родились?

– Да.

– Как только сегодня не называют! И что же – вас так все и величают: Ноябрина?

– Нет, конечно. Просто Риной…

В углу зала один тип прижимал к себе девушку, не обращая внимания на посетителей, как будто они были одни в целом мире. Он поглаживал ей волосы, шею и целовал так страстно, что мне становилось не по себе. Я отводил глаза, чтобы не смотреть на столь волнующие сцены, и всё же уловил её взгляд, который прочитал по-своему. Он словно говорил мне, что на месте этого типа она хотела бы видеть меня. Понятно, что такое не могло меня не зажечь. Почему-то подумалось: «Типичный случай безрассудной страсти пожилого мужика к молодой девушке».

Рина ничего не видела и пила свой кофе. Я продолжал:

– Лето – прекрасная пора! Горы, море, дороги…

– Вы любите дороги?

– Конечно, особенно когда на душе гадко.

– Вам тяжело на душе?

– С чего вы взяли? – удивился я. – Мне очень легко. Хотите вина? – я хотел налить ей, но она лёгким движением отстранила мою руку. 

– Мне нельзя.

– Не пьёте?

– Нет, я за рулём.

– А-а, ну, это другое дело. Молодые теперь многие гоняют на машинах. Это уже не роскошь.

– Да. Только я давно уже не молодая. Скоро тридцать! И машины у меня ещё нет – мотоцикл. Мы с друзьями здесь…

Я хотел сказать ей: «Ну и иди к ним! Что ты меня дразнишь своей молодостью!». А она, глянув на меня смеющимися серыми глазами, задорно спросила:

– Хотите, я вам покажу горы?

– Вы – мне? Да я сам могу их показывать. Моя олениха меня заносила в такие места, каких вы ещё и не видели!

– Олениха? Это как понимать?

– Двадцать первая «Волга». Прекрасная машина. Могу прокатить!

– Вы немного выпили, а в горах опасно… – улыбалась Рина.

– А я не сейчас. Вы завтра здесь ещё будете?

– Буду. Я здесь на неделю.

– Ну, вот завтра и поедем и я покажу вам горы.

– Нет. У нас мотоциклы. А хотите с нами прокатиться?

– На заднем сидении вашего мотоцикла?

– Да.

– Нет, пожалуй. Это не для меня.

– Жаль…

– Да вам и не будет интересно со мной, стариком.

– Какая разница – старый или молодой? Когда ветер свистит в ушах да на большой скорости – все делаются молодыми. К тому же молодость это состояние души. Вам столько, на сколько себя чувствуете!

– Да слышал это всё много раз. Но девушка не в душу мне смотрит, а на мои седые волосы, на морщины… Когда-то и мы были рысаками!

Рина снова улыбнулась:

– Вы и сейчас очень даже ничего!..

Ох, уж эти мне комплименты! Хорошо было бы, если то, что она сказала, было бы правдой. Да как проверишь? Я усмехнулся своим мыслям: да вот на хозяйке и проверю!

Рина спросила:

– Я сказала что-то не то?..

Через некоторое время я вышел во двор гостиницы. Тревожное предчувствие шевельнулось: «Седина в бороду – чёрт в ребро! Волнение такое, как будто у меня в жизни началось нечто новое. Странно. Давно такого не было. Не хватает мне ещё этих приключений! И хозяйка гостиницы всё время у меня перед глазами… Но и она для меня – молодуха. Казалось бы: ничего особенного. Простое русское лицо, светлые волосы, ровный носик и большие чёрные глаза. Но сколько обаяния, достоинства в любом её движении! Красива, ничего не скажешь. Мне только не хватает влюбиться! И как это будет выглядеть? Смех, да и только! Да и не смогу я ей портить жизнь…

Я побродил по посёлку. Вышел к морю. Разделся, подошёл к воде. Ни  ветерка, но море почему-то бушевало. Метровые волны с яростью набрасывались на берег. Потом, шипя и увлекая за собой, пятились назад. К берегу прибило какой-то мусор. Видимо, где-то промчалась буря, а сюда дошли её отголоски. Я понял, что купаться сегодня не придётся. Разве что ноги помочить… Впрочем, и это занятие оказалось небезопасным: взбесившаяся вода поднимала тяжёлые камни, некоторые больно били по ногам. Раздосадованный, я отошёл. Уселся поблизости и стал смотреть на завораживающую череду бушующих волн. До меня долетали водяная пыль и брызги.

Почему-то вспомнилось: когда я ходил на китобое, наш механик страшно боялся бури, был суеверен и всегда ворчал: и зачем баб берут на борт?!  Женщины на корабле к несчастью! Не хватает ещё нам дуэли!  Другие же были рады. Шутка ли, по восемь месяцев в рейсе! Женщины радовали многих и служили талисманом. Если они есть, с нами ничего не могло произойти!

И вот однажды мы попали в сильный шторм. Механик лежал трупом. Многие матросики – никакие. Нас болтало и носило по океану. Но на плавбазе прекращать работу нельзя. Гарпунщики волокли всё новые и новые туши животных. И, как ни странно, именно бабы выручали нас. Не знаю почему, но они меньше страдали от болтанки. Мужики лежали  влёжку, а с них – как с гуся вода! На воздухе было – ещё куда ни шло. А в цехе – просто кошмар…

Помню, в тот последний для меня раз одна краля закрутила любовь с нашим старпомом. Вернее, не она с ним закрутила, а он с нею… А его, между прочим, в Одессе дожидались жена и двое деток… И вот эта краля, а она у нас коком работала, сказала в ту болтанку, что сделает из китового мяса такие котлеты, что все пальчики оближут.

Старший кок ей говорит: «Брось дурью маяться! Кто в такой шторм твои котлеты есть будет?».

Но она всё же сделала! Я больше никогда в жизни не ел таких котлет! После этого и закрутилась у меня с нею карусель.

Любовь всегда была движущей силой истории! Она иногда толкала на безумства и даже была причиной войн. И какого чёрта я себе вообразил, что она мне нравится? Тем более, краля та мало чем отличалась от других баб на плавбазе. Но так уж получилось, и переделать я ничего не мог.

Ну, конечно, старпом прознал. Но кричать-то об этом он не мог! Сам скрывал от всех свои амурные дела. Шутка ли – старпом, отвечающий за мораль и нравственность, а сам туда же!

Короче, я стал его врагом. Но что он мне мог сделать? Ниже понизить меня было трудно. Дело своё я выполнял хорошо. Главный механик мною был доволен. Но когда пришли в Одессу, он сделал всё, чтобы меня списали из плавсостава. Впрочем, я не очень-то и обижался. Меня перевели слесарем на рембазу порта, и я забыл про того старпома…

Об этом, смеясь, мне рассказала Веруня, к которой, как она говорила, тот старпом причалил, пытался взять на абордаж и сигналил всякие глупости.

Впрочем, мне было всё равно. Это знание ничего не убавило и не прибавило. Старпома я не уважал и раньше…

Волны бесновались и бились о прибрежные скалы, и на солнце в мелких брызгах, если приглядеться, можно было увидеть радугу. Моё внимание привлекла толпа людей на берегу. Подойдя поближе, я сразу понял, что произошло: парень лет двадцати пяти, вообразивший, что он здесь умнее всех, полез купаться. И вот теперь его бездыханное тело лежало на гальке, а приехавшие врачи накрыли его простынёй.

Люди о чём-то возбуждённо спорили, глядя на разбушевавшееся море. 

– По пьянке, что ли? – спросил я девушку.

– По пьянке, по трезвлянке – теперь-то какая разница? Главное теперь, что человека нет. Был, и нет!

Я отошёл к своему месту и продолжал смотреть на море. Серое море и белые брызги… Не оторваться…

Из оцепенения меня вывела огромная волна. Она ударила о берег, затем легла на него лепёшкой и поползла вверх. Я не сдвинулся с места даже тогда, когда она наползла на меня. Но волна была не настолько сильна, чтобы смыть меня. Однако у неё хватило сил, чтобы заставить меня вспомнить, где я нахожусь и что меня ждёт. Весь мокрый и почему-то счастливый, я побрёл в гостиницу. 

 

На следующий день я решил получше познакомиться с посёлком, прижатым горами к морю. Гостиница, в которой я расположился, находилась недалеко от ущёлья, которое давно застроили и таким образом увеличили посёлок. Посередине ущелья протекал горный ручей, который пытались спрятать под землю в стальные трубы, но из этого ничего не получилось. Ранней весной, когда начинал в горах таять снег, ручей превращался в бурную грохочущую речку и никакие трубы его усмирить не могли. Бурные потоки сметали всё на своём пути. И тогда его  русло ограничили мощным железобетонным жёлобом.

Чем выше я поднимался, тем угрюмее становилась местность: какие-то мастерские, котельные, самосвалы, строительные материалы – всё то, от чего стараются сбежать отдыхающие. Но я продолжал карабкаться в гору.

Выйдя на асфальтированную площадку, я увидел двух женщин, упорно занимавшихся гимнастикой. Они то приседали, то ходили на корточках, то выгибали свои спины, эффектно подчёркивая при этом размер своей груди.  «Странно, – подумал я. – Зрителей нет, а они так стараются».

– Приветствую вас! – сказал я, подняв руку. – Физкульт-привет!

– Физкульт, физкульт, – ответила девушка, продолжая ходить на корточках.

– Скажите, пожалуйста, любезные дамы, если я по этой дороге пойду дальше, попаду ли я…

– Попадёте, попадёте, – ответила девушка, даже не дослушав, куда я хочу попасть.

Наверно, мне надо было сказать какой-то комплимент в адрес их упорства или физических достоинств, но мне почему-то опротивели все эти приличия, и я потопал дальше.

В скором времени мне путь преградил детина. Он вышел из своей сторожки и вежливенько предложил заплатить за вход в ущелье.

– Добро пожаловать! Свирское ущелье – главная местная достопримечательность, – сообщил он официальным голосом.

– Я так и думал, – сказал я и пошёл дальше.

– Гражданин! Вход в ущелье платный.

– С каких это пор? Когда-то великий комбинатор брал плату за вид на Провал, кажется. Но и там членам профсоюза и пенсионерам полагалась скидка.

– Не знаю, кто за что брал, а у нас – платите двадцать рублей!

После небольшого препирательства я всё-таки предпочёл не связываться и заплатил.

«Вот же сволочи! Со всего дерут деньги! И даже членам профсоюза и пенсионерам послабления не дают! Времена настали!» – думал я, и настроение моё по непонятным причинам улучшилось. Стало даже как-то весело.

Пошёл дальше. Ущелье вдруг стало очень тесным, и идти надо было по камням, чтобы переходить то на один берег ручья, то на другой.

Пройдя метров триста, я оказался, наконец, на поляне, окружённой скалами. Пёстрые группы людей жарили шашлыки, выпивали и закусывали на специально сделанных столиках. И здесь-то я понял смысл взимания денег. Всё на самом деле было честно: для подавляющего большинства людей здесь Свирское ущелье и кончалось. Они жрали, пили, выбрасывая объедки и упаковки, а специальные служащие всё это убирали, чтобы на поляне всегда было чисто.

Меня попытались было затащить на чей-то день рождения, но я отказался. Большинство присутствующих было уже в подпитии. Я оглянулся по сторонам: такое красивое место, построить бы здесь дом и жить. Рай земной! И что они делают? Страшно смотреть.

Я прошёл дальше и обратился к пожилой паре:

– Простите, это и есть то самое, за что я заплатил деньги? Вот эта поляна и всё?

– Ну что вы! – удивился мужчина. – Отсюда ведут две дороги. Если пойдёте вон туда, там на протяжении всего пути будут водопады – маленькие, но очень красивые. Даже одно или два озера встретятся. А если пойдёте вон туда, то там в конце пути будет большой водопад.

Привыкнув ходить налево, я решил, что сначала туда, налево, и пойду. Повернул на тропинку и стал подниматься на крутую гору. В скором времени я понял, что это достаточно тяжёлый путь, а шедшие навстречу на чём свет кляли это никуда не годное место отдыха, где никто даже не поставил скамеек и знаков, по которым можно было бы судить, где же спрятаны эти водопады.

– Какое-то издевательство! – жаловался мне истеричный парень. – Мы уже целый час ходим и до сих пор ещё не видели ни одного водопада! Нас просто обманули.

Его поддержала девушка, которая опиралась на его руку:

– И в самом деле: безобразие! Деньги с нас взяли. А водопадов никаких и нет!

– Так вы, должно быть, плохо смотрели, – сказал я. – Я уже два водопада видел. А если пойду дальше вот этим путём, то там наверняка увижу что-нибудь ещё.

Оба в один голос взмолились:

– Не идите! Там нет ничего хорошего!

Я поблагодарил за совет и поступил наоборот: пошёл именно в ту сторону. В одном месте увидел ещё озерцо, но спуск к нему был настолько опасен, что я решил не рисковать. Водопад шумно вытекал из скалы и наполнял большую каменную чашу. Вот бы где искупаться! Но спускаться по отвесным скалам жутковато…

Уже на обратном пути я увидел и второй вариант своего маршрута. Туда надо было идти от той самой поляны. Слева от меня далеко внизу в глубоком ущелье копошились люди, которые пробирались к самому главному водопаду. У меня уже сил не было идти дальше, но я дал себе слово сходить ещё и туда.

Спустился на поляну. Дым от шашлыков превратился в сизый туман. Отдыхающих стало больше. И все жарили шашлыки, пили вино и валялись на траве. Мысленно надев на себя противогаз, я прошёл сквозь эти толпы и свернул на ту дорожку, которая вела к основному водопаду. Впереди тропа сильно сужалась, и я вдруг выяснил, что дальнейший путь можно проделать только по пояс в воде. Люди раздевались и несли вещи над головой.

Я усомнился: стоит ли? И всё же  разделся и вошёл в воду. Остановился перед водопадом. Вода с грохотом срывалась с высоты в каменную чашу, где плескались несколько любителей острых ощущений. Кто-то даже стал прямо под струи, и я содрогнулся, представив себе, как это холодно и с какой силой эти струи хлещут по телу.

Под струи я не полез. С удовольствием посидел на брёвнах, валявшихся всюду. Потом встал, чтобы отправиться в обратный путь, как вдруг по истошным воплям женщин и детей понял, что происходит что-то необычное.

– Что там случилось? – спросил я людей, оказавшихся рядом.

– Пройти невозможно!

– Куда невозможно?

– Назад вернуться невозможно?

– Да почему, объясните?

– Какие-то хулиганы кидают сверху камни, и в том узком месте совершено негде укрыться от них.

Я вспомнил, когда шёл по верхней тропинке, люди внизу мне казались совсем маленькими. При желании нас можно здесь надолго запереть, устроив камнепад.

– Надо вызвать милицию! – истошно закричала какая-то женщина.

– Уже пробовали! Телефон здесь не берёт. Да и не пойдут они в такую даль.

Обезлюдевший узкий проход, через который вытекала вода, наполнился грохотом падающих камней. Подвыпившая компания с дикими воплями резвилась, забавляясь нашей беспомощностью.

Я сказал:

– Давайте не будем паниковать. Нам сейчас нужно всем спрятаться под эти козырьком. А хулиганам рано или поздно станет скучно.

Под огромным каменным козырьком было достаточно места, чтобы разместились все желающие. Взрослая девица всхлипывала – камень чуть было не попал в неё, когда она пыталась пройти опасное место, и теперь она не могла прийти в себя от страха. Я попытался её утешить, но она ответила очень своеобразно:

– Ой, да замолчали уж вы хотя бы! Вам-то, в ваши годы, уже можно и умереть, а мне?!

То, что она сказала, было, в общем-то, правильно, но мне было неприятно. Я отвернулся и стал смотреть на падающую воду. Это было интересней.

 Через какое-то время камни перестали падать, но люди всё ещё боялись выйти из укрытия. Я встал со своего места.

– Я пойду… Когда увидите, что я прошёл благополучно, быстро следуйте за мной.

Я осторожно двинулся в путь. Вдруг большой камень упал в воду прямо передо мной, окатив меня с ног до головы ледяными брызгами. Спрятаться было негде, и я молча продолжил свой путь.

– Бегите! – крикнул мне кто-то сзади.

Я ничего не ответил. Не хотел доставлять удовольствие этим идиотам наверху – буду я ещё им на потеху бегать.

Следующий камень был маленький. Он бултыхнулся передо мной. Я посмотрел наверх и впервые увидел высоко на обрыве скалы смеющееся человеческое лицо. Я ему крикнул:

– Прыгай сюда! Поговорим!

Человек ничего не ответил и скрылся. В скором времени я вышел из тесного ущелья и пробрался на поляну Массовой Обжираловки. Здесь уже знали о случившемся, и кто-то из трезвых пошёл наверх разгонять хулиганов. Подождав немного и убедившись, что люди могут свободно выйти из своей вынужденной ловушки, я с облегчением двинулся в обратный путь.

 

13

Был уже вечер, когда я вернулся в гостиницу.

Полежав немного, я вздумал искупаться под душем. К моей радости, в душевой было свободно, я заперся, разделся, но тут выяснилось, что душ включить нельзя: не поворачивался кран. Я пошёл к хозяйке и пожаловался: кран неисправен. Та сказала:

– Сантехника никак не дозовусь!

– Всё – как в старые советские времена: вы зовёте сантехника, а он не идёт по причине запоя. Давайте инструмент, я исправлю.

– А вы умеете?

– Спрашиваете! Я на китобойной флотилии все механизмы, какие там только есть, чинил…

– А вы на китобойной флотилии плавали?..

Ну, тут уж меня понесло: да, плавал, да ещё и как! А потом в одесском порту работал – да ещё и как!

Мы сходили в кладовку, где я взял всё, что нужно, перекрыл воду и исправил кран, поменяв прокладку. Заметил:

– Турецкое... Больше года эти краны не выдерживают. Да и этот уже пора выбрасывать.

– Я ж его полгода как купила! – возмутилась хозяйка.

– Выбрасывать-то всё равно придётся, хозяюшка. Кустарное производство. Ищите фирменные краны…

– Легко сказать – ищите. Только и делаю, что ищу!.. Вот и мужа себе ищу, да никак найти не могу! Перевелись настоящие мужики! А мне так тяжело одной, если бы вы только знали. Всё на свете прокляла, когда открыла эту гостиницу. Знала бы, что так получится, никогда бы не стала этим заниматься. Тому дай, этому дай, и все приходят, и всем дай! Санитарным инспекторам, пожарникам, милиции, администрации… Сколько их развелось!

Слово за слово, я ей про себя, она мне про себя… Я уже стал к ней на «ты» обращаться. А она всё ещё мне «выкала». Рассказал и о своём сегодняшнем приключении в Свирском ущелье. Выяснилась удивительная подробность: она там  ни разу и не была. Только слышала, что есть такая достопримечательность. Я предложил ей завтра сходить, но она замахала руками:

– Ой, тут столько дел! Какие там гульки!

– А как же личная жизнь?

– Вот такая и личная жизнь.

– Приезжай ко мне в гости – в Ростов. Я тебя свожу в театр. В музей. А то ты тут кроме ресторана и гостиницы ничего не видишь. Посуда, простыни, сантехника, пьяные постояльцы – что это за жизнь?

– Я бы поехала, – сказала она как-то неуверенно, но ведь времени нет.

– Да его никогда не будет! Плюнь на все дела и приезжай! У меня, кстати, скоро будет день рождения.

Потом у нас речь зашла о её младшей дочери. Оканчивает в Краснодаре институт, а уже беременная. Муж какой-то сдвинутый, непутёвый, и толку от него нет никакого! Один только вред!

– Непутёвый – это как? Пьёт, что ли?

– Да нет, почти не пьёт.

– Играет в казино? Всё из дому выносит и проигрывает?

– Да типун вам на язык – проигрывает! Ещё нам этого только не хватало!

– Да что ж такое с ним?

– А вот что: молится всё время.

– В секту, что ли, какую затянули?

– Никуда его никто не затягивал. Слишком хитрый. Говорит, что религия – тот же бизнес. Только самый выгодный и неподконтрольный ни налоговым органам, ни милиции. А продают они воздух! Да, да, так и говорит: воздух! И никаких тебе складских помещений, транспортных расходов, да и оборотного капитала не нужно! Вот и решил этим бизнесом заняться. А мне Настю жалко. Любит его, ирода! А этот говорит, что учится в семинарии, ездит молиться куда-то в монастырь…

Я подумал: «Хитрый, должно быть, тип. Сам говорит, что поехал в монастырь, а наверняка куда-нибудь по бабам подался. Сколько таких попов я видел на своём веку! Говорят одно, а делают другое! Впрочем, разве только попы! Да все такие!».

Высказал эту же мысль вслух – хозяйка ужаснулась. Сказала:

– Ой, да что ж вы такой недоверчивый! Лучше надо о людях думать! Уж на что я его не люблю, и то такое даже и не подумала!

– Церковь и духовность всякая – это всё равно как водка: полезно иногда выпить по капельке, но если меры не знать, можно и глупостей натворить.

– Ну, нашли с чем сравнивать!

– В общем так, – подытожил я. – Не ворует, не пьёт, не играет, но всё равно не нравится, правильно я сказал? Сволочь он, да?

– Да не сволочь, нет! Просто дурак. Одно слово: непутёвый.

 «Понятно, – думал я. – Зятья плохие, дочери хорошие. Интересно вот только, куда муж её делся?». Спросил напрямую.

Хозяйка гостиницы рассказала, что муж был военным и жили они в Краснодаре. Потом его послали в Чечню, и в девяносто шестом там погиб. В цинковом гробу привезли… Похоронили в Краснодаре. А отец его жил в Сочи. Не вынес смерти единственного сына и тоже представил душу Богу. Вот она и продала обе квартиры и переехала с дочерьми в Лазаревскую. На те деньги и купили, а потом и отремонтировали дом.

Ремонтируя отбившуюся плитку на кухне, я уже точно знал, куда идёт дело. К чему, так сказать, клонится. Список плохих людей у неё скоро пополнится…

Потом я помогал чистить картошку, мыл посуду… И, странное дело, мне всё это было не в тягость. Даже приятно!..

На следующий день я долго не хотел вставать. Всё размышлял над тем, нужно ли мне искать Марину?

Решил прекратить погоню за призраками. Да если бы и встретил её, скорее всего и не узнал бы. Ей сейчас не меньше шестидесяти. Я представил себе располневшую бабу с большим пузом и толстой задницей. И кому она такая нужна?!

Потом сидел в кафе. К столику подошла хозяйка.

– О чём так задумались? – спросила она с улыбкой.

Я заметил, что сегодня она была расположена со мной и поболтать.

– Решаю задачу с двумя неизвестными.

– Вы математик?

– Нет, что вы. Я же говорил – работяга. Всю жизнь слесарем проработал.

Она недоверчиво посмотрела на меня.

– Слесарем?

– Да.

– И сами на машине путешествуете?

– А что вас так удивляет? Меня, к сожалению, сопровождать некому.

– Простите. Вы вдовец?

Я рассмеялся.

– Не угадали! Я старый холостяк.

Хозяйка недоверчиво взглянула, и мне показалось, что посмотрела на меня с сожалением.

– Понимаю, – сказала она. – Сегодня всё разрешено. Но я не понимаю вас, голубых…

Теперь я рассмеялся.

– Да кто сказал, что я голубой? Никакой я не голубой! Просто не нашёл ещё своей половинки. Искал, но не нашёл.

Мне показалось, что хозяйка вздохнула с облегчением и спросила:

– Вам что-нибудь выпить принести?

– Разве что ещё один стакан чаю. А вы мне составите компанию?

– С удовольствием. Тем более что и я ещё не завтракала. Обычно я ем рано. Но вчера приехала из Краснодара Ксюша. Вот и засиделись допоздна…

– Тогда, если можно, пирожные по своему вкусу, конфеты и фрукты.

– Если это всё для меня, то не стоит.

– Почему же не стоит, если вы мне нравитесь?!

Она улыбнулась, и я прочёл в её чёрных глазах, что и я ей не безразличен.

Она ушла, а я подумал, куда же делся тот Вася, который ей нужен, как она выразилась «для этой самой штуки». Впрочем, я мог и неправильно её понять. Мало ли для какой штуки ей нужен этот Вася?!

Через минуту она принесла поднос с пирожными, фруктами, чаем… Села рядом.

– Меня зовут Марией Степановной. Я-то ваше имя знаю, а вы не знаете…

– Очень приятно…

Короче, за завтраком, который затянулся почти до одиннадцати, мы рассказали многое друг о друге. Посетителей не было, и Мария Степановна принесла всё же бутылочку сухого вина. Видимо, не могла расслабиться без этого. Выпили. Она быстро хмелела. На мой вопрос, кто такой Вася и почему его не видно, рассмеялась:

– Вася – наш слесарь. Алкаш и жулик. Но где другого найдёшь? Мастер он хороший, но может утащить любую тряпку, чтобы променять на бутылку. Возле него нужно ставить ещё одного… Когда-то он завербовался на север. За длинным рублём подался. А на кой чёрт ему тот рубль, когда дома оставил жену с дитём?! Ей что, постель перед сном грелкой греть?! А когда через пару лет вернулся, той и след простыл. Продала всё и уехала в неизвестном направлении. С тех пор и стал выпивать… Вот так… Всё стремился к воле! Мир-то вон какой большой, посмотреть-то хочется! А оно вон как у него получилось! И чего ему не хватало? Молодой, мастеровой. Жена – добрая. Мальчонка… Крыша над головой, постель чуть ли не пять квадратных метров! Дерзай, Пробуй! Так нет же… – Мария Степановна посмотрела на меня оценивающе и вдруг рассмеялась: – Хотите, анекдот расскажу?

– Расскажите, – ответил я, дивясь такому переходу.

– А анекдот, скорее, про меня. Поэтому смешно особенно. Сидят в автобусе двое, мужик и девушка. Мужик положил голову на плечо девушки и уснул. Девушка с естественным возмущением говорит: «Может, вы ещё на меня ляжете?» Мужик отвечает: «Размечталась!».

Мне было немножко грустно. Такая симпатичная женщина, и так тоскует по мужику. Впрочем, ей нужен не только партнёр для фигур высшего пилотажа. Ей нужен помощник, советчик и друг. Шутка ли сказать: столько забот на бабу свалилось.

Но я не знал, что ей сказать.

– Разрешите мне вас называть Машенькой?

Она кивнула.

– Вам можно…

– Почему? Возраст преклонный?

– Выглядите вы моложе своего возраста. Но я вижу в вас доброго и порядочного человека. Почему же возражать?!

– Спасибо. Так вот что я хотел сказать: вы, Машенька, сегодня устало выглядите. Идите хоть немного отдохните, а вечером я вас приглашаю прогуляться. Вы мне покажете Лазаревскую, а потом мы зайдём в хороший ресторан, где не вы хозяйка, и у других будет болеть голова, чтобы нам было хорошо. Я зайду за вами часов в семь. Хорошо?

Мария Степановна посмотрела на меня с благодарностью и только губами прошептала:

– Хорошо!

 

Стоит ли говорить, что эту ночь мы провели вместе.

Мне снилась весёлая и яркая Одесса, глянцевая, как на журнальных рекламах. Я лежал на песочке в Лузановке и боялся пошевелиться, поскольку понимал, что всё может вдруг исчезнуть, как и те мгновения счастья, которые я испытывал сейчас.

Рядом на песке справа и слева лежали почему-то две Маши в ярких купальниках и улыбались застывшими улыбками фотомоделей. Я попытался дотронуться до плеча ближайшей, но рука ощутила ту же гладкую поверхность. Маша вдруг подмигнула левым глазом и я, забыв осторожность, наполз на неё. Руки потеряли опору, заскользили по глянцевому животу и бедрам картонной Маши и, не чувствуя ни малейшей зацепки, я рухнул вниз.

Я  ворочался с боку на бок, стараясь не просыпаться. Хотелось всё же досмотреть сон. Чуть приоткрыв глаза, я увидел живую, реальную Машу! Она, тихо похрапывая, спала. Её прекрасные волосы разбросались по подушке и, посмотрев на неё, я почувствовал снова прилив молодости! Сердце ритмично и мощно вгоняло кровь в расширенные сосуды, мышцы упруго налились и чувствовали силу, в голове была такая ясность и целеустремленность, что, будь я сейчас на работе, – горы своротил и сменное задание за пару, нет, за час бы сделал…

Я попытался растормошить её.

– Не пора ли и на меня обратить внимание? Ты что, спать сюда пришла?

Не открывая глаза, она улыбнулась:

– Ты ещё скажи: «Ну, девочка-конфеточка, ну, лапочка-шалавочка, ужо я вас… только бы добраться!»

Мне стало смешно и весело. Всё-таки она молодец. Всё умеет переводить в шутку. Я хотел её обнять, но она отстранилась:

– Подожди немного. Дай поспать! Я такой сон видела!

Я положил голову на подушку и снова закрыл глаза в надежде, что снова увижу жёлтый песочек Лузановки и ту глянцевую Машу. Может, с нею можно будет поговорить!  Воображение резвилось, и останавливать его не хотелось.

Я вспомнил, как однажды после прихода из рейса мы с ребятами гуляли в клубе моряков. Тогда я в первый раз, кажется, напился. И произошло то, что надолго меня отвратило от пьянки. Гуляли широко, с размахом. А когда проснулся, увидел возле себя бабу неопределённого возраста, которая стала себя называть моей гражданской женой и грозилась обратиться в пароходство. Мол, обесчестил и бросаю! Все попытки вернуть потерянную свободу ни к чему не привели. Она следовала за мной по пятам и везде кричала, что я её обесчестил. Хохотала вся Одесса! И я решился на крайнюю меру – бежать. Бегство было неподготовленным, но успешным. Успокоился только тогда, когда оказался в московской гостинице.

 Всё время, пока ребята плавсостава отдыхали в родной Одессе, я кантовался в номере на четыре человека. Бродил по Москве, ходил в музеи… Даже два раза побывал в Большом театре! Когда бы ещё я туда забрёл, если бы не та буря со шлюхой неопределённого возраста.

 С тех пор дал себе слово не пить, и уж точно не перепивать. Мне один доктор, сосед по койке в гостинице, правда, возражал. Говорил, что нужно уметь пить, что это – необходимое условие успеха. Только нужно знать меру и уметь вовремя остановиться. Он даже теорию придумал, мол, чтобы достичь успеха, нужно не только быть специалистом, но уметь пить, играть в преферанс, знать и уметь рассказывать анекдоты, и, конечно же, – уметь общаться с женщинами. С чем-чем, а с последним пунктом я справлялся легко. Но пить, видимо, не умел, и мне легче было просто не пить! Он даже в преферанс пытался меня учить. Но я оказался плохим учеником.

Верно говорят: миром правят две вещи – любовь и страх. Вот и я хотел немножечко тепла. Любви хотел! Эта любовь и толкала меня на безумные поступки… Я боялся, что скоро наступит отрезвление. Но этот страх мой сегодня был иным: я боялся потерять Машу! Ведь как всегда было? Сначала они меня приручали, давали надежду, а потом рубили концы. И я оставался снова один. А в результате? Опыт. Но я-то уже давно набрался этого опыта. Не хочу, как та старуха, оставаться у разбитого корыта. За всё платить надо… Нет, теперь я своего счастья не упущу! Научен. Наверно, я всё-таки бабник.

 

В тот день мы долго бродили по набережной. Какие-то молодые люди в ярких костюмах устроили шумный карнавал прямо у воды, где пару дней назад утонул парень. О нём давно забыли. Море было ласковым и тихим, и всем было весело. Звучали шутки и смех.

 Мы бродили возле толпы, и я получал огромное удовольствие от того, что она была рядом. Я чувствовал запах её волос, видел её стройную фигуру и удивлялся: в её-то годы, а так сохраниться! Ровный шоколадный загар и замшевая кожа сводили с ума.

 За прогулками с любованием природой и страстными объятиями и поцелуями, словно мы были лет на двадцать моложе, время летело быстро и беззаботно. Мне всё казалось, что это сон, что этого не может быть. Но я себя успокаивал: человек не может жить без иллюзий! Я даже сначала думал: не играет ли она со мной роль влюблённой дурочки? Потом снова и снова убеждался: нет, не играет. Она действительно была счастлива!  Она верила во всё, что с нами происходило, как дети верят в сказку.

 А иногда мы просто болтали ни о чём, и, странное дело, нам было весело и интересно.

– Вот, скажи, Жора, почему эскимосы так похожи лицом на казахов? В чём здесь тайная причина, и какая такая есть секретная связь? Одни живут в тундре, а другие совсем даже наоборот – то ли в горах, то ли в пустыне, в общем, одни в холоде, а другие в жаре. Питание у них разное: У одних – рыба, у других – апельсины. А физиономии и глаза – ну один в один. Почему?

– Не знаю. Да тебе-то это зачем? Не всё равно, где кто живёт? Только пусть и те и другие едут отдыхать в Лазаревскую и останавливаются у тебя в гостинице. Разве не так?!

– Конечно, так!.. Какая разница?! Что казахи, что эскимосы, лишь бы были хорошими людьми…

Мы зашли в кафешку, куда я уже заходил не раз. Ничего здесь не изменилось. Только во мне что-то перевернулось. Мы сели за столик и попросили кофе с коньяком. Официантка выполнила заказ и отошла в сторонку, с любопытством разглядывая нас. Ещё бы! Два не первой молодости идиота разыгрывают из себя влюблённых. Впрочем, чего только не случается на курортах. Курортный роман – привычное зрелище. Но я, видимо, уж как-то особенно трогательно ухаживал за Машей, отодвинул её стул, помог сесть. Потом попросил принести шоколад и фрукты.

Почему-то вспомнилось, как когда-то в Одессе, в гостинице «Красной» на Пушкинской, считалось высшим шиком выпить кофе с коньяком. Я, если честно, никогда не находил в этом ничего особенного. Но сегодня мне хотелось разобраться в своих чувствах. Неужели всё-таки я влюбился? Хорошо это или плохо? Не поздно ли начинать новую жизнь? Бог его знает, только я уже не смогу без Маши. Точно не смогу! А состояние такое, будто мне не седьмой десяток, а каких-нибудь тридцать… Впрочем, и Маша, по всему видно, тоже была счастлива. Её пшеничные волосы без рыжинки и огромные чёрные глазищи меня завораживали.

За соседним столиком блеклая, словно луной припомаженная женщина сосредоточенно поглощала свою овсяную кашу. Ей было не больше тридцати, но Маша выглядела по сравнению с ней королевой! Улыбчивая, с ямочками на щеках, в лёгком летнем платьице с большим вырезом, – она обращала на себя внимание. Я рядом с нею смотрелся, наверное, если не папашей, то каким-то старым грибом. Но в то же время рядом с Машей я чувствовал прилив бодрости. Хотелось что-то сделать такое, что в моём-то возрасте и делать неприлично.

– Я впервые в Лазаревской. – сказал я. – Мне нравится.

– Впервые? – удивилась Маша. – Конечно, это явно не Дагомыс и не Сочи. Но я привыкла… Вот так же как ты приехала однажды сюда и… осталась.

– И что, после гибели мужа у тебя никого не было?

– Нет… Мы, женщины, не такие, как вы, мужики. Да и не до того было. Нужно было девочек ставить на ноги, выживать… А ты просто приехал отдохнуть, или дела какие-то?

– Какие у меня дела? Хотел встретиться с друзьями, с которыми работал…

– И подругами…

Маша внимательно посмотрела мне в глаза, но я не отвёл взгляда.

– И подругами… Чего скрывать. Я хочу, чтобы между нами всё было по-честному.

– Это правильно. Что было, то было… Это всё в прошлом. И что, встретил?

– Встретил. Знаешь, Машенька, у меня не такая безоблачная жизнь была. Но, честное слово, я не гуляка какой. Всякий раз хотел создать семью. Но так получалось, что от меня женщины уходили. Вроде и не пью, и не зануда, и руки не из задницы растут, а так и не получилось пожить семейной жизнью.

– Удивительно. Мужик ты сильный. Это я теперь могу точно сказать, – она улыбнулась. – Так почему же?

– Не знаю. Одна, ещё в Одессе, просто сбежала. Для неё это было развлечением. Наврала, что работает в Ростовском порту. Ну, я всё и бросил, и примчался, а её там никто и не знает. Другая мечтала только о ребёнке. Ей ничего больше и не нужно было. К тому времени наследство получила и укатила. Третья…

– Ого! И сколько же их было? – рассмеялась Маша.

– Много… Чего скрывать. Много.

– И много твоих деток по земле бегает?

– Много… Вот и хотел пригласить всех на день рождения. Только, вряд ли приедут.

– А когда у тебя?

– Одиннадцатого августа.

– Шестьдесят пять?

– Точно…

– Дата! И что думаешь дальше делать? У тебя ещё много осталось, кого не успел посетить?

– Да нет. Больше никого не хочу видеть. Я с тобой встретился, и весь пыл сплыл, как говорит мой приятель Шурик.

Маша грустно взглянула на меня.

– А ты хотел бы остаться у меня?

– А я иначе и не думаю. Если только я тебе нужен…

– Ну и дурень ты, Георгий! Если бы ты мне не нравился, сидела бы я здесь с тобой у всех на виду? У нас как в деревне. Знаешь, какой трёп уже по Лазаревской идёт?

– Какой ещё трёп?

– Ну, как же! Меня никто ещё не видел ни с одним мужиком!

– Ну и пусть треплются. Я готов с тобой хоть завтра в загс и в церковь. Не в моих правилах этим шутить. Ты мне очень нравишься.

– Да ладно тебе! Ты же меня не знаешь.

– Да нет! Я вроде бы тебя всю жизнь искал. И знаю тебя, словно жил с тобой всю жизнь. Мне бы с твоими девочками познакомиться. А вдруг они будут против?

– Да нет. Они уже всё знают. Не маленькие. Да и не привыкла я что-то от них скрывать…

– И всё же как-то боязно мне…

– Брось, пожалуйста!

– Так если так, давай завтра подадим заявление в загс.

– Не гони лошадей! Давай лучше присмотримся друг к другу.

– Как скажешь. Только у меня к тебе большая просьба: ты можешь приехать ко мне в Ростов в начале августа? Отметим день рождения и вместе приедем сюда.

– Самый разгар сезона, – с сомнением произнесла Маша. – Хотя я могу девочек попросить. Они поймут. Но только не в начале августа, а числа седьмого или девятого. У тебя торжество одиннадцатого, а числа пятнадцатого вернёмся.

– Отлично. За это время я успею продать квартиру и дачу. Деньги нам пригодятся…

– Я не думаю, что с этим нужно спешить. Пусти в квартиру квартирантов…

– Так у меня и живут квартиранты.

– Ну и хорошо. Какая-то копеечка будет тебе капать.

– Не тебе, а нам. Да и не нужны мне деньги. Мне ничего не нужно. Я просто хочу быть с тобой. Просыпаться утром и тебя целовать. Да и работы, я заметил, по горло. Твой дядя Вася филонит.

– Да не филонит он. Он нормальный алкаш…

– Ну вот. Значит, и мне работа найдётся.

Маша взглянула на меня, и в её взгляде я прочёл благодарность и нескрываемую любовь. И от такого взгляда я стал хмельной, будто выпил коньяка…

 

14

Всякий раз, когда я представлял себя женатым, начинал думать об одном и том же. Ну, вот, допустим, встретился я с женщиной. Она самая прекрасная из всех, какие только бывают на свете. И мы поженились. А дальше что? Первый день супружеской жизни – любовь и восторг, второй день – то же самое. Ну, ладно: первый месяц – сплошное упоение! А дальше-то? Ведь потом будет и второй месяц, и третий, и девяносто девятый!..

А дальше должны наступить неизбежные будни. Серые и трудовые. Если с женщиной общаться без восторга и без вдохновения, то что останется от отношений с нею? Будет хозяйка, мать будет наших детей, кухарка, советчица, помощница в делах. И ещё это в лучшем случае! А если восторги пройдут и ничего после этого не останется, то тогда что? Развод? Или безрадостная жизнь со скандалами и упрёками – так, что ли?

Это меня всегда и пугало и останавливало. Ещё не начиная совместную жизнь, я уже думал о том, чем всё это может кончиться. Вот и дотянул: мне шестьдесят пять, и я впервые в жизни всерьёз надумал жениться. Конечно, жениться – громко сказано. Мы не будем оформлять брак официально, зачем? У кого-то могут возникнуть подозрения, что я небескорыстно женюсь на женщине, у которой гостиница, имущество всякое… Нет уж! Пусть так обо мне никто не думает.

Несколько прогулок и поездок по окрестным живописным местам привели к тому, что наши отношения стали менее торжественными и более будничными. Мы даже Свирское ущелье посетили. Правда, на той самой поляне и застряли. Дальше не пошли. Перспектива посмотреть водопады её не привлекала. В этот день на поляне было посетителей немного, и мы чувствовали себя спокойнее, расположившись на травке неподалёку от речушки. Машенька организовала завтрак.

– Мы к этим красотам, – говорила Мария, – относимся спокойнее. Разве у тебя вокруг Ростова нет таких же красот? Там нет моря, это я понимаю, но места удивительные. Мы как-то раз ездили с мужем к приятелям. До сих пор помню запах степного разнотравья…

Я не возражал. Соглашался: скалы они и есть скалы. Что с них взять? Бренчал на гитаре, которую прихватил с собой, и улыбался своим мыслям.

Машенька смотрела на меня так, что мне становилось хорошо и радостно, и больше ничего не хотелось.

Впрочем, у каждого свои вкусы и предпочтения, и не может так быть, чтобы мужчина и женщина имели одинаковые взгляды.

Мария продолжала:

– Горы – красиво. Кто спорит?! Но сколько опасностей они таят! Вот и гостиница наша стоит на склоне. Участок расположен почти в центре посёлка, но чтобы попасть на море, нужно перейти трассу. А там машины. Опасно. Сколько раз я обращалась в администрацию с просьбой поставить светофор! Так нет! Вот когда погибнут люди, тогда поставят. У нас всё так…

Я прервал бренчание:

– А ты подровняй участок, укрепи его. А можно и небольшой плавательный бассейн сделать. Площадь-то позволяет. Конечно, затраты будут большие. Но дело того стоит! Представь: на море шторм, а отдыхающие смогут окунуться, позагорать… А склон можно будет укрепить вечнозелёными деревьями, соснами всякими, кустарником…

– Дорого это. Да и подпорную стенку нужно ставить, а то всё сползёт вниз. А с участком у меня и так одни неприятности.

– Какие?

– В последнее время ко мне зачастил некий господин Борзов – лысенький такой. Приезжает из Туапсе. Сидит, присматривается. С посетителями разговоры затевает, что да как. А недавно спросил: «А не хотели бы вы, Мария Степановна, продать нам гостиницу?». Ну, я ему и отвечаю: зачем же мне её продавать, если она доход приносит, а я с этих доходов живу? Он мне и хорошие деньги сулил, и что-то ещё говорил…

– А много ли предлагал? – спросил я.

– Я и сама ничего не поняла. Сначала уговаривал. Потом угрожать стал…

– Ну, мало ли кто там что скажет. И пусть себе.

– Да и я так думала сначала. Но потом оказалось, что он выполняет поручение какого-то мафиози и просто так не отстанет.

– Не отстанет, говоришь? Угрожал?

– Вот именно. Стал говорить, что гостиница ему особенно и не нужна. Его интересует земля. Захотелось ему здесь строить супермаркет. Грозился санэпидстанцию или пожарников натравить. Я ему говорю: у меня тут всё проверено и перепроверено и ничего плохого найти невозможно, а он мне: захотим – найдём! Так вот и живу: вся как на иголках, жду, когда он в следующий раз опять начнёт наезжать.

– Не беспокойся, – сказал я. – Мы что-нибудь придумаем.

– Да как же не беспокоиться? Я уже вся извелась. Вроде бы ничего и не происходит, а я чувствую, что у него на уме что-то недоброе.

– Это да, – согласился я. – Женщины всё время что-нибудь чувствуют. Ну а ты теперь почувствуй от меня вот что: всё будет в порядке. Я же тебе уже сказал: что-нибудь придумаем.

– Правда? – она прижалась ко мне щекой. – Как хочется в это верить.

– Знаешь, недавно я слышал такую сказочку: встретились две мышки. Одна и говорит подруге: «Как бы здорово научиться летать! Ведь летают же наши родственники, летучие мыши!». «Хорошо бы, – размечталась подружка. – Я бы…». Пока подружка мечтала, рядом пробегала кошка. Она тоже мечтала поесть. Увидела мечтательницу-мышку и съела её. Вот и получается: прежде чем мечтать, оглянись и посмотри по сторонам: нет ли рядом кошки…

– Утешил! Когда мы затевали своё дело, никаких мафиози и не было…

– Да я не к тому. Пусть и они посмотрят вокруг. Пусть помечтают… Мечтать не вредно… А сейчас давай просто отдыхать и не думать больше ни о чём. Жизнь прекрасна!

Убеждённый в том, что это так и есть, я отложил  гитару в сторону и лёг на коврик. Было тепло, солнце спряталось за облака, и я дремал, чувствуя Машу рядом. 

На самом-то деле я не спал, а просто вспоминал кое-что.

Был у меня приятель – Костя Колесников. Он и сейчас живёт в Краснодаре. Мы когда-то плавали с ним вместе на китобойной флотилии «Слава». Он был механиком от Бога. Любой механизм мог с закрытыми глазами разобрать и собрать. Однажды, когда у капитана ключ от сейфа куда-то пропал, он за пять минут тот сейф открыл. Его после этого у нас медвежатником прозвали. Уникальный человек! Однажды он попался на контрабанде и получил срок. Вышел на свободу аж в девяностом году. Тогда как раз был расцвет бандитизма.

Выйдя на свободу, он подался в Ростов. Что ни говори: Одесса была мамой, а Ростов, как ни крути, – папой! Но в Ростове стать на причал у него не получилось, и он стал на причал в Краснодаре. Помню, встретились мы в порту случайно. Обрадовались. Он у меня пару дней жил. Я даже в отдел кадров ходил, уговаривал взять Костю. Механик-то он был классный. Да какой там! В те годы промышленность вся медленно умирала. Не нужен он был никому. Денег у него не было. Так я ему и деньги, все какие были, отдал, брюки, кожанку.

Потом до меня дошли слухи, что он грабил банки и нападал на инкассаторов. Всякий раз обходилось без кровопролития, это его просто Бог миловал. Ну а попался на ерунде: на какой-то кабацкой драке. Отсидел по лёгкой статье и вернулся в Краснодар. К тому времени это уже был не отличный механик и рубаха-парень, а известный авторитет по прозвищу Колесо. Человеком он был рассудительным, слово его на вес золота, и к нему часто обращались как к судье, способному разрешить самые трудные вопросы… Вот о нём я сейчас и вспомнил, лёжа на поляне в Свирском ущелье. Подумал, что Кот мог бы и помочь, если вспомнит, конечно, меня.

Открыл глаза: кругом зелень, скалы и горы обступают со всех сторон, ручеёк течёт – хорошо! Всё-таки ни в Ростове, ни даже в Одессе такого нет.

– Всё прекрасно, – сказал я, отвечая каким-то своим мыслям.

– Да я разве спорю? – ответила Маша.

Я был рад, что она уже забыла про все свои опасения и у неё тоже хорошее настроение.

В тот раз мы хорошо провели время. Меня тогда больше интересовал вопрос: как я выгляжу в глазах её дочерей, соседей. Маша призналась: бабка Никаноровна, та говорила, дескать, ростовчанам вообще верить нельзя. Сплошное жульё! Прикарманит он твою гостиницу… Но вскоре все разговоры прекратились, особенно после того, как я старенькую «Газель» поставил на колёса. А уж когда крышу отремонтировал, так даже стали говорить: повезло Машке!

Были у нас и другие вылазки. Ездили в Сочи, в Афон, поднимались на канатной дороге в горы. Но, это, конечно, в свободное время, в выходные, когда Машу заменяла Ксеня.

Я находил себе работу. Устроил основательную ревизию электропроводке, осмотрел отопительный котёл, купил несколько листов нержавейки и сварил бак для воды. А там сварка не обычная. Аргоном. Потом установили этот бак на чердаке и качали в него воду насосом. Теперь у нас всегда был запас воды!

Так вот я однажды возился с дверными петлями на входе в кафе (сидел на табуретке и неторопливо завинчивал шурупы), когда Мария шепнула мне на ухо:

– Этот тип снова припёрся. 

– Кто? – не понял я.

– Да тот самый Борзов.

– Тот, который заставляет тебя продать гостиницу?

– Он.

– Ну и пусть сидит. Посидит и уйдёт. А что? Имеет человек право прийти в кафе. Ну а если начнёт что-то говорить, то ты тогда меня позови или знак какой подай.

– Да что ты с ним сможешь сделать?

– А это уж моя забота. Иди, занимайся своими делами, а я сам подойду, когда увижу, что нужно. Мне отсюда всё хорошо видно.

И в самом деле, в скором времени я стал замечать: что-то происходит. Прилично одетый мужчина, поблескивая лысиной, убеждал Машу в чём-то.

Было утро, и посетителей в зале ещё не было. Войдя в зал, где за столиком сидела Маша с этим мужчиной, я невольно остановился и прислушался. Тот громко убеждал её продать гостиницу.

Я тихо подошёл ближе и включил диктофон своего мобильного телефона.

– Да не собираюсь я продавать гостиницу! Столько лет, столько труда сюда вложено, – почти плакала Маша.

– Вы не торопитесь с ответом. Моему начальству понравился именно этот участок: и расположен удачно, и парковка есть. Поверьте, если они захотят отнять его – они это сделают! У них много верёвочек, за которые могут дёргать…

– Да, не знаю, за что они могут дёргать, но у меня все документы в порядке.

– Да кому нужны ваши документы, уважаемая Мария Степановна. Не смешите! В вашем кафе устроят пару драк приблудившиеся наркоманы. Потом в гостинице организуют облаву. Будут искать проституток… И всех ваших посетителей и постояльцев – как ветром сдует, потому что о вас пойдёт плохая слава.

– Да у меня хорошая репутация!.. – начала было Маша, но лысый её прервал:

– Да, да, я знаю, что ничем таким вы не занимаетесь, но… в нашей жизни всё ведь возможно, не так ли? Мы предлагаем продать вашу гостиницу. И цену дадим выше рыночной… Но, поверьте, Мария Степановна, мы не позволим…

– Да кто вы такой, чтобы мне что-то позволять или не позволять? Крутой очень? Видали таких! – воскликнула Маша. 

– Слушайте, не шумите! Вы можете говорить тише?       

– А почему тише? Я у себя!          

Больше я не выдержал. Подошёл к их столику, громко сказал, присаживаясь на свободный стул:

– В чём дело, дорогая!

Маша взглянула на меня, и её лицо просветлело.

– Да вот, требуют, чтобы мы продали им нашу гостиницу.

– Не понял… – сказал я, разглядывая мужчину.

Немолодой, в светлом лёгком костюме, при галстучке. Так вот какой этот Борзов – клерк, да и всё.

 Он снисходительно взглянул и сказал:

– Уважаемая Мария Степановна, представьте меня, пожалуйста, своему другу…

– Это Георгий Николаевич. И не друг он мне, а муж…

– Муж?! Странно. У нас иные сведения, – удивился мужчина.

– Сведения имеют свойство устаревать, – сказал я, испытывая удовольствие от его растерянности. – Так в чём, собственно, дело?

Борзов собрался с мыслями и продолжил, обращаясь к Маше:

– Видимо, вы меня плохо поняли! К сожалению, такая практика у нас существует. Вас по-хорошему просят продать участок…

– А ещё чего вам хочется? – спросил я, улыбаясь.

– Ничего. Даже гостиница ваша нам не нужна. Нужна земля, на которой она находится.

– Ни хрена себе! А может ещё и ключ от квартиры, где деньги лежат?!

– Не умничайте! Если через неделю мы не договоримся, мы сделаем так, что вы сами всё бросите… Сейчас одна цена, а через неделю она будет совершенно другой…

– Так у нас там гектар земли! Это моя собственность, – воскликнула Маша.

– Потому и говорим с вами пока по-хорошему.

– А то что?

– Ничего… Вы всё поняли. Не маленькие… – В кармане у мужчины что-то заверещало, и он достал мобильный телефон. Немного послушав, ответил: – Беседуем. Нет, цену ещё не называл. Хорошо. – Он положил телефон в карман и сказал: – За вашу землю шеф даёт триста пятьдесят тысяч зелёных. Я сделал своё предложение, – мужчина встал.

– Ну, разве так предлагают?! Вы не предлагаете, а принуждаете! И при этом запугиваете! – встал и я.

Мужчина понял, что можно сбросить с себя лоск вежливости:

– Кого я запугивал? Что за бред?

– Зачем так возмущаться, – спокойно сказал я и включил диктофон.

Мужчина побледнел.

– И кому вы это собираетесь предъявить?

– Никому. В ментовку мы жаловаться не будем! А разговаривать вам придётся с нашей крышей…

– Что вы такое говорите?! Какой крышей? По нашим данным, у вас нет никакой крыши!

– Я же сказал, что сведения  у вас неточны, да и сильно устарели. Одну минуту…

Я набрал Костю Колесникова. На моё счастье он отозвался тут же:

– Да? – услышал я хрипловатый голос.

– Кот, это Тюля говорит. Помнишь ещё такого?

– Ты чего в такую рань? – прохрипел Константин. – Что за дела?

– Ты не ругайся. Мне нужно, чтобы ты приехал в субботу часам к шестнадцати. Сможешь?

– Нужна помощь?

– Нужна! Сможешь?

– О чём речь!

– Я уже и стрелку забил…

– Буду, – прохрипел Костя. – А ты где?

– В Лазаревской, в гостинице, – я назвал точный адрес.

– Хорошо, буду, – ответил Костя и отключился.

Я посмотрел на лысого с таким презрением, что он как-то сник.

– Это кто? Какой ещё Костя?

– Костя и есть Костя. Познакомитесь. Приезжайте в субботу!

– Приедем, обязательно приедем, – сказал он. – Приедет сам хозяин. Пусть он говорит с вашим Костей из Краснодара…

   

В субботу часа в три к гостинице подъехали три джипа. Из одного вышел Костя Колесников. За эти годы он, конечно, сильно сдал, но держался уверенно и спокойно. Его сопровождал огромного размера орангутанг, обвешанный золотыми цепями и перстнями с черепами.

Мы с Костей обнялись, и сопровождающие его головорезы с удивлением смотрели на меня. Это ж надо: какой-то тип, а Колесо к нему с таким почтением!

– Так о чём базар? – спросил Костя.

Я рассказал о наезде, о том, что, наконец, нашёл свою половинку и хочу здесь бросить якорь. Костя с недоверием взглянул на меня:

– Так это всё её?

– Её и дочерей. Муж в первую чеченскую погиб. Она продала в Краснодаре квартиру и купила здесь. Потом горбатила, достраивала. А теперь эти хмыри запугивают, хотят по дешёвке купить…

– Ладно, усёк. А в этой забегаловке холодное пиво есть?

– О чём речь? – сказал я, открывая ему дверь.

Первым делом я попросил Машеньку поручить рабочему отнести ящик пива ребятам, которые остались в джипах. Потом мы сели за столик, и нам принесли вяленого рыбца и «Балтику».

Я глянул на часы: вот и шестнадцать. Никого.

В шестнадцать пятнадцать Костя собрался уже уходить, когда в зал вошли трое: лысый, его хозяин, рослый парень, тоже при костюме с галстуком, и, видимо, охранник или шофёр. Парень, самоуверенно взглянув на Костю, спросил:

– Так где ваша крыша. С кем говорить?

– Ты (тут Костя загнул такую руладу, что даже в море мне не приходилось слышать такого) для начала выложи пятнадцать штук зелёных, потом мы с тобой будем базарить…

– Я что, тебе должен? – удивился парень.

– Стрелку мы забили в шестнадцать. Ты приехал в шестнадцать пятнадцать. О чём базар?

– А ты кто такой? – начал горячиться парень.

– А ты зенки свои раскрой! Зекаешь, на кого пасть раскрыл, падла?!

Костя сделал едва уловимое движение, и в зал вошли четверо головорезов, готовых по первому требованию броситься в драку.

– Так в чём всё-таки дело? – спросил парень, не очень-то отреагировав на приход Костиных боевиков. – Я хочу купить эту гостиницу.

– А что, она разве выставлена на торги? – не удержался я, но Костя взглянул на меня, и я понял, что вступать в разговор не стоит.

– Ты решил, что здесь барашек забитый, и решил, что леопард и с ходу отхаришь? На-ка, выкуси! Не леопард ты, а амурик, целочник. Так что платить тебе придётся за то, что наехал без понятий. Видно, срок ты ещё не мотал. Вот и познакомишься в большаке с шоблой и бакланами. Может, поумнеешь…

– Так, значит, гостиница эта не продаётся?

– Почему не продаётся? Очень даже продаётся! Три лимона зелёными, и она твоя!

– Ну, на нет и суда нет.

Парень повернулся, чтобы уйти, но его остановил громила.

– Ты кому, падла, задницу показываешь? Уйдёшь, когда разрешат!

– Да что я, арестован, что ли? – стараясь сохранить достоинство, спросил парень.

– За тобой должок, – улыбаясь, проговорил Костя. – Пятнадцать штук за опоздание и двадцать пять за наш приезд сюда. Из самого Краснодара пёрлись.

– Да ты что?! У меня таких бабок и нет с собой!

– О чём базар. Твою тачку братки откатят в Краснодар. Захочешь её вернуть, привезёшь бабки и заберёшь.

– Да вы что?! Как же я в Туапсе-то вернусь?

– На автобусе!

Костя взглянул на своих головорезов и понял, что всё уже сделано. «Мерс», на котором прикатил неудавшийся рэкетир, уже отогнали. 

– Через неделю, не позже, найдёшь меня в Краснодаре!

– Да как же вы поедете без документов?

– Это не твоя головная боль!

– Кого же мне в Краснодаре искать?

Один из сопровождавших Костю боевиков проговорил:

– Чудило! Кто в Краснодаре не знает Колесо? Его найти – раз плюнуть…

Уже выходя, Костя подозвал меня:

– Мне нужно ехать. Ты вот что… – он вытащил толстую пачку долларов и протянул их мне, – возьми. Здесь пятьдесят штук. Это мой должок… Извини, что задержал. Но тут с процентами… Да и тебе сейчас пригодится…

– Да ты что, Кот?!

– Будь! Если что, звони…

Джипы развернулись и, пересекая двойную осевую линию, исчезли за поворотом. Исчез и «Мерседес».

Неудачные рэкетиры вышли на улицу, постояли в растерянности, не зная, куда направляться. Потом, ругаясь и проклиная всё на свете, пошли в сторону автовокзала.

Всё это время Маша сидела в кухне и боялась выходить. Наконец, всё стихло, она подошла ко мне и посмотрела в глаза:

– Жорик! Ты что, тоже сидел? Откуда у тебя такие друзья?

Я её успокоил:

– Всё нормально. Не сидел! Когда-то, много лет назад мы с этим Костей плавали на китобойной флотилии «Слава»…

Я протянул ей пачку с долларами:

– Что это? – отпрянула Маша. – Откуда они у тебя?

– Это он мне долг вернул. Когда-то, вернувшись после очередной отсидки, он был в Ростове, и я ему дал немного денег. Все, какие были у меня. Вот он и вернул должок, говорит, с процентами…

– Сколько здесь?

– Я не знаю. Сказал, что пятьдесят тысяч…

– И зачем они нам?

– Не знаю. Может, машину новую купим или что-нибудь ещё. Бери! Теперь финансами у нас командуешь ты.

 

15

Время пролетело как один день. Вся невероятность происшедшего стала доходить до меня, лишь когда я стал собираться в обратный путь. «Как могло такое случиться? – думал я, складывая в багажник вещи. – Ехал за одним, а нашёл другое?».

Я просмотрел свою старушку перед дорогой, уровень масла и тормозной жидкости.

«Вот соберусь, – думал я, – и раненько в путь. Старушка моя – не «Ниссан» какой-то. Бежит не так быстро…».

За ужином собралась вся семья. Правда, мужа Насти не было. Так и не появлялся все эти дни. Да и муженёк Ксени только пару раз приезжал. Но что мне нужно? Познакомился. Ничего особенного. Ксюша мне показалась и умнее, и добрее. А у её муженька – глаза плутоваты. Под предлогом поездки за товаром крутит шашни, конечно. Молодость! Хорошо, хоть не показывает это Ксюше, демонстрирует любовь и преданность.

 Я не привык быть в центре внимания. Чувствую в таких случаях себя, как на сцене, вроде бы – играю на гитаре и пою, а все на меня только и смотрят. Но здесь иначе. Маша всё подкладывала мне в тарелку и подкладывала, а девочки, понимая, какие чувства переполняют их мать, то ли из благодарности ко мне, то ли из огромной любви к маме, – смотрели на меня тепло и уважительно. Не буду скрывать: мне было это приятно.

Все деньги, которые мне передал Костя, я оставил Маше. Теперь можно было что-то планировать. Но Маша сказала, что начнёт их тратить только после того как я приеду.

– Я тебе в термос кофе налью. Сладкий кофе – хорошо!

– Лучше – чаю! Я больше к чаю привык.

– А я слышала, что в зелёном больше кофеина, – сказала Настя.

– Да нет! Обычного, краснодарского…

– Хорошо… Я пирожки испекла. Будешь чай с пирожками… Яблок положила, бутерброды всякие. Их нужно в первую очередь кушать. Лето! Чтобы не испортились…

– Да ладно вам. Ехать тут недолго.

После ужина Маша с Настей стали прибирать со стола, а мы с Ксеней вышли в небольшой зелёный дворик. Ксюша курила, а я любовался звёздным небом и радовался жизни. Думал, что это то самое, к чему шёл всю жизнь.

– Я так рада за маму, – задумчиво сказала Ксеня. – Вы даже представить не можете: она помолодела, похорошела. В её глазах снова появилось желание жить, что-то делать! Я благодарна вам за это!

– Ну, что ты, Ксюша?! Это я ей благодарен за всё! Не поверишь, я – старый холостяк, всю жизнь мечтал о семье, о такой женщине, как твоя мама. Но… не получалось…

– Странно всё это… – сказала Ксеня. – Но хорошо, что вы нашли друг друга! Я верю, что ей с вами будет хорошо! Вы даже представить не можете, какая у нас мама!

– Ну, почему же не могу представить?! – улыбнулся я. – Хорошая у вас мама!

– Моя мама – самая лучшая на свете, – заявила она.

– Ничего нового ты мне этим не открыла. Я это понял.

Ксеня стала рассказывать об их семье. Она говорила тихо, и я боялся её прервать.

– Всё началось с нашей бабушки… Она умерла, когда мне было тринадцать. За два дня перед смертью потеряла сознание, и с того дня она каждую ночь приходила ко мне во сне и я просыпалась и плакала.

Родилась бабушка в Белоруссии. Детей было много, и все учились. После революции их раскулачили, а заботу о семье взял на себя её старший брат. Но вскоре его арестовали. Тогда суд вершили быстро, и его расстреляли. Братьев и сестёр заставили отречься от родства с врагом народа. Всем хотелось жить. Не согласилась с этим только моя бабушка, и её выгнали из института. Муж от неё ушёл. На работу не брали, но...  она встретила человека, который включил её в состав геологической экспедиции на Дальнем Востоке. Бабушка уехала на несколько лет в тайгу.

До сих пор помню бабушкины рассказы про охоту на кабанов, про то, как уссурийские тигры воровали у экспедиции мясо, про геологоразведку... А потом началась война. Бабушка поехала в Белоруссию к родным, но уйти с оккупированной территории им не удалось, и потому все годы войны она провела в лесах. Об этой части её жизни, про немецкий плен и лагеря, я знаю плохо. Бабушка не любила рассказывать.

После войны бабушка вышла замуж. Но скоро дедушка со своей частью уехал на Восток. Началась война с Японией. Там он и погиб… А бабушка через пару месяцев поняла, что беременна...

Родилась мама в Одессе. Схватки у бабушки начались во время спектакля в Оперном.

А потом бабушка взяла на воспитание из детского дома девочку и мальчика. Так у меня появились тётя Валя и дядя Женя.

В шестилетнем возрасте в музыкальной школе выяснилось, что у мамы прекрасный слух. Она окончила музыкальную школу и поступила в консерваторию. Но встретилась с отцом, курсантом артиллерийского училища, и стала женой офицера. Мы переезжали из одного конца страны в другой, жили в Термезе и в Киргизии. Потом нас перевели на Дальний Восток. И наконец, в Северо-Кавказский военный округ. Отец закончил службу начальником штаба дивизии в Краснодаре…

А потом папу направили в Чечню…

До сих пор помню нашу квартиру. Мы жили в военном доме, и в подъезде всегда стоял часовой. В нём жил и командир дивизии, и другие высокие чины…

Так мы стали собственниками прекрасной трёхкомнатной квартиры в центре Краснодара.

Мы с Ксюшей сидели на скамейке, и она снова достала из пачки сигарету.

– Может, не нужно так часто курить? – спросил я, но она упрямо мотнула головой, отбросив прядь волос со лба.

– Последнюю. Не часто я вспоминаю бабулю.

– Ты так и не закончила рассказ о судьбе бабушки.

– Да нечего особенно-то и рассказывать. Последние годы жила в Павловской у тёти Вали. Часто приезжала к нам в Краснодар. Слава Богу, не дожила, когда папу убили…

Умерла от рака. Когда я приехала на каникулы к ней, она сильно сдала. Похудела… ослабла… Я вызвала маму. Мы стояли с ней и смотрели, как она делает последний вдох. Потом был длинный выдох, и бабушка будто бы переселилась в воздух. Похоронили её в Павловской. Там за могилкой ухаживает тётя Валя и её муж, дядя Серёжа. Да и мы в день её смерти обязательно едем на её могилку. Это у нас уже традиция… – Ксеня потушила сигарету и встала. – Пора… Да и вам перед дорогой нужно отдохнуть…

Мы вошли в дом. Настя уже отдыхала, а Маша ждала меня.

– И чего вы так засиделись?

– Не могу надышаться! Вечером прохлада. Вот приеду, и каждый день буду ходить на море. Морским воздухом дышать… Люблю море. Оно мне напоминает молодость, детство…

– Не поверишь, я ведь тоже его люблю. Потому с радостью согласилась продать квартиру в Краснодаре, чтобы сюда перебраться.

– Мне много раз приходилось бывать за рубежом. Но нигде не было так хорошо, как здесь! Россия…

– А что для тебя – Россия?

– И я часто думаю, где она – настоящая Россия? Кто скажет?! А может… мы ее, и вправду потеряли? – спросила Ксюша.

– Вот вы с Настей любите философствовать! Россия в нас. В тебе, во мне…

– Правильно! – согласился я с Машей. – На Западе природа больше рукотворная, и от этой своей искусственности – скучная, не очень интересная, «причесанная»… Как глянцевые красотки…

– Глянцевые красотки? Это кто ещё? – удивилась Маша.

– Да снились мне раньше: лежу на одесском пляже, а меня окружают глянцевые красотки. Картонные такие, искусственные…

– Нет, здесь всё настоящее. И мы с девочками – настоящие, живые, и это море… Вот приедешь, и каждый вечер мы будем с тобой ходить к морю, дышать морским воздухом! Лучшее лекарство от всего!

– И от старости, – улыбнулась Ксеня. – Я пошла спать! Завтра рано вставать…

– А тебе-то чего рано вставать? – спросил я.

– Хочу вас проводить!

Я посмотрел на неё и так расчувствовался, что на глаза навернулись слёзы. Нервы… Раньше за собой такого не замечал! Подумал: прекрасные у Маши дочери! Не могли они быть иными! Не могла такая женщина, как моя Маша, появиться вроде Венеры – просто из пены морской. Впрочем, почему, собственно, Маша не могла появиться из пены морской? Она так и появилась: неожиданно, и на всю жизнь!

– Пошли спать! – сказала Маша. – Тебе нужно отдохнуть, а уже второй час!..

 

Провожать меня вышла вся семья: Маша, Ксюша и Настя. Маша впервые, не стесняясь дочерей, поцеловала меня.

– Ты там осторожнее. Дороги сейчас перегружены. Транспорта много. Не торопись…

– А куда мне торопиться? Я – потихоньку…

– Да мало ли что может в дороге приключиться! Дорога и есть дорога!

– Это верно… Помню, ехал я на своей оленихе не то в Таганрог, не то в Новочеркасск. Вдруг, вижу, из-под машины, как из паровоза, пар клубами. Остановился. Когда кипение прекратилось, лезу под машину и обнаруживаю ничем не закрытое отверстие диаметром в палец! Вода из радиатора почти вся вылилась. Забил туда деревянную пробку, залил из бутылки воду. Я всегда с собой в багажнике воду везу. На всякий пожарный. Так и доехал до дома. Оказалось – бесследно исчезла сливная пробка радиатора и накрылся датчик температуры. Вот такие бывают дела… На ровном месте… А ведь недавно тот радиатор поставил! Мистика какая-то.

А Ксеня вдруг запела:

 

        –  По мостовой,            Взметая пыль,            Шёл грузовой            Автомобиль. Только вы, дядя Жора, будете один. А одному и заснуть за рулём запросто…

Она, улыбаясь, подошла ко мне и чмокнула в щёку.

Нужно ли говорить, как я был счастлив! Значит, признала, согласилась, поняла, что я – свой, что её маме со мной будет хорошо!

А уж потом и Настя приблизилась, смущённая. Я обнял её и поцеловал в лоб.

 

Проехав немного, я был остановлен страстно махавшими мне людьми. Они стояли возле автобуса, с которым, видимо, что-то случилось. Остановился. Отец семейства, мать и двое детей просили, чтобы я их подвёз до Туапсе. Были и другие желающие, но я без колебаний отдал предпочтение именно им, а остальным сказал только:

– Извините, господа, машина не резиновая.

 Приняв на борт пассажиров, тронулся.

Мужчина сказал:

– Автобус поломался. Водитель обещает, что всё исправит за полчаса, но у нас-то билет на поезд. Боимся опоздать.

Дети были совсем маленькими и всё время спрашивали: а что это? А почему? А разве такое бывает? Ещё перед тем как сесть в машину, они заприметили сверкающую олениху на капоте. Сразу же возник вопрос: что за зверь?..

Слушая их непрерывные вопросы, я вдруг разозлился: ведь всего этого я лишился! Дети открывают для себя мир, и это такое удовольствие им всё рассказывать и объяснять, а они при этом такие смешные, а ты при этом такой умный и нужный!.. Нет, это ж надо было быть таким болваном, чтобы всё это упустить!

Женщина между тем сетовала на свекровь: они хотели побыть здесь, на побережье, подольше, но бабушка, приехавшая из Новокузнецка, стала названивать и просить скорее вернуться домой в Ставрополь – очень уж она соскучилась по внукам, а ей скоро нужно уезжать.

– Ну и правильно, – сказал я. – Новокузнецк – это ведь у чёрта на куличках. Когда она ещё приедет сюда? Может, никогда! А Чёрное море от Ставрополя – рукой подать.

– Да я-то всё понимаю, – ответила женщина. – Потому-то и решили возвращаться пораньше.

Ну, тут меня и понесло:

– Да и я оставил родных и еду, а у самого душа не на месте, как там они без меня будут. Жена, две дочки с внуком – это, скажу я вам, такое дело, что никогда не будешь спокойным… вчера внучек мой, Мишутка, что удумал: залез на капот, а как слезть, не знает. Ревёт как резаный. Мы услышали и прибежали всем миром выручать… Чудной такой! Всё время требует купить ему новый самолётик.

– Должно быть, лётчиком станет, – предположила женщина.

– Или авиаконструктором, – сказал мужчина.

– Да пусть, – великодушно согласился я. – К чему душа ляжет, тем пусть и становится. А может, автомехаником. Это ж надо было: заползти на капот и реветь!

– А вы автомеханик? – спросил мужчина.

– Вообще-то я бывший корабельный механик. Поплавал когда-то по морям, по океанам. А я вам скажу: тот, кто когда-то разбирался в корабельных дизелях, тот в автомобильном двигателе разберётся очень легко. Вот внук подрастёт, начну потихоньку и его приобщать к автомобильным тайнам.

Вроде бы я и понимал, что привираю, но так было приятно говорить об этом. И ведь всё, что я говорил, было правдой. Кроме одного маленького пустячка: дочери и внук были для меня не родными. Но с другой стороны: где-то ведь сейчас живут на свете и мои дети и внуки, и для кого-то они стали же родными?

В Туапсе я высадил попутчиков и поехал дальше. Всё время думал о Маше. В самом деле: за что она меня полюбила? А ведь и обе её девочки тоже ко мне потянулись. И это не объяснишь только тем, что я на все руки мастер и трепач, каких мало, – могу безостановочно рассказывать анекдоты или смешные истории. Значит же, что-то во мне есть такое, что нравится людям.

Как-то раз я спросил Шурика: как это у него получилось, что он со всеми на свете переругался? Все у него дураки, и только меня он не послал ко всем чертям.

– Шурик, почему ты меня терпишь так долго? – спросил я. – Ведь ты же никого больше не терпел, на всех обиделся, со всеми поругался. В чём причина?

Шурик посмотрел на меня по своему обыкновению, как на несмышлёныша:

– Так ведь всё понятно же! Чего тут объяснять-то?

– Кому понятно? Тебе? Мне непонятно, я тупой, мне и объясни.

– Они все гады. А ты – человек.

Вот так! Ни больше, ни меньше. У Шурика всё разложено по полочкам. Интересно, нашёл ли он работу? Я ведь ему ни разу даже не позвонил. Как он там?

 

16

Меня остановили на посту и штрафанули за то, что не пристёгнут ремнём безопасности. Но, говорю, на двадцать первой «Волге» ещё не были предусмотрены такие ремни! А они: «Должны были сами сделать!». Короче, штраф всё же заплатил. Еду дальше... на следующем посту с меня потребовали за пересечение на полколеса черты остановки на знаке Stop. Хотел было спорить, потом подумал: себе же дороже! Сторговались на ста рублях. Подумал: «Если так пойдёт дальше, у меня и на горючее может денег не хватить!». 

Дорога к морю, страшное дело, – перегружена. С утра и до глубокой ночи нескончаемым потоком едут люди на своих автомобилях туда и обратно. То ли дело лет двадцать назад! И машин было меньше, и безопасности больше. А здесь каждый норовит обогнать, продемонстрировать мощность мотора. Да езжайте ко всем чертям! Быстро поедешь – медленно понесут! Так, кажется, писали остряки на своих тачках несколько лет назад, когда это было модным. А мне торопиться некуда. Еду себе и еду! Любуюсь красотами и думаю о разном…

Может, от того люди у нас и пьют, что всю жизнь их сопровождает этот самый стресс. Надёргаешься на такой дороге – сон потеряешь. Ну, как здесь не напиться?! Олигархи всякие на своих иномарках – трудно даже названия запомнить… Сколько их развелось?! А с другой стороны, если поглядеть: люди стали лучше жить. Сейчас почти в каждой семье машина. А то и две, и три! Вот и толчея на дорогах! 

Я опять позвонил Шурику. Никакого ответа.  Уж не случилось ли чего? Неприятности могли случиться не только с ним, но и с моим драгоценным имуществом. Беспокойство усиливалось, и я увеличил скорость. А вдруг этот полковник снова запер Шурика в своих владениях. Или пришли грабители…  И заболеть ведь мог: лежит с температурой, и некому воды подать. Вот что значит быть холостяком. То ли дело я – человек семейный.

Дождь начался неожиданно. Водяные струи ударили по стёклам, и я включил дворники. Откуда он взялся? Ведь только что было солнце!.. Видимо, туча наползала сзади.

Меня на бешеной скорости обогнал самосвал и обдал потоками грязи. За ним – другой, и тоже обляпал.

– Идиоты! – заорал я, будто они могли меня услышать!

Встречный «Мерседес» на огромной скорости, объезжая лужу, появился передо мной внезапно, и я едва успел увернуться.

– Да что они все – с ума посходили?

Сердце чуть не выскочило из груди. Какая глупость: теперь, когда у меня всё хорошо, отправиться на тот свет из-за пьяных безумцев, устроивших гонки на мокрой дороге!

Я сбавил скорость, а потом и вовсе съехал на обочину. Дождь хлестал по стёклам, а оттого что я выключил дворники, всё заволокло водяными потоками и я перестал чётко различать окружающий мир. Он задрожал и поплыл. Где-то в стороне проносились машины, а здесь было сухо и тихо. В конце концов, для чего-то же существует правило: устал – отдохни?

Я откинулся на сиденье и задумался. Как говорилось когда-то: что может быть лучше плохой погоды? Правда, имелся в виду явно другой вариант: ты дома, у пылающего камина, а за окном бушует непогода, или на китобое – сильный шторм, и капитан запретил лов. Тогда можно и расслабиться в кубрике… Конечно, когда ты в дороге – это не совсем так.

Я закрыл глаза. Мысли в голове путались, и я задремал… Последнее, что пронеслось в голове: «Какие глупые и пустые бывают иногда сны. Ведь приснилась же мне перед отъездом Вера! Сколько можно?! У меня же есть Маша! А она, словно подслушав меня, улыбнулась ей и обняла. «Всё, – говорит, – теперь ты, Машенька, должна ему сниться! Я своё отработала!».

Дождь стих, и я двинулся дальше. Ехал осторожно.

После Горячего Ключа горы кончились, начались привычные степи с густыми лесополосами. Конец июля. Зелень, измученная страшной жарой, радовалась дождю. А мне-то на дороге он был ни к чему! Вот и осторожничал.

Справа в глубине садов виднелись дворцы. Новые русские выпендривались друг перед другом количеством башенок и цветом черепицы. Ничего не скажешь – дальновидные. Кому охота глотать пыль городов?! Имея транспорт, можно жить и на природе!

На трассе у обочины голосовала русоволосая женщина с ребёнком. Она, как могла, прикрывала целлофановым пакетом малышку, прячась под ветками огромного тополя. Я притормозил. Она наклонилась к окну дверцы:

– В Ростов подвезёте?

Они сели на заднее сидение, и приятное молодое лицо я мог рассматривать только в зеркальце заднего вида.

– Я знаю здесь одну дорогу, километров на пятнадцать короче! – сказала женщина.

– Ну, что ж, поработайте лоцманом! Вы торопитесь?

– Да нет! Но дорогу, которую я хочу вам показать, только что сделали. Ещё никто не знает. Вот сейчас направо…

И действительно: шоссе было пустым. Мы катили себе по этой дороге, катили, и я спросил её:

– Автостопом добираетесь? С малышом это непросто… Дорога есть дорога… И люди разные ездят…

– Да нет… Просто на автобус опоздали. А ближайший будет только вечером. До Ростова часа четыре-пять, и если ехать вечерним, будет уже ночь. С ребёнком поздно… А автостопом я часто езжу. Удобно и быстро.

– Здесь живут родственники? – спросил я.

– Родители мужа… Но раз на раз не приходится. Однажды даже думала, что больше никогда так ездить не буду!

– А что, были приключения? – спросил я в надежде услышать интересный рассказ. Малышка уснула на мягком сидении.

– Как-то вечером останавливается один и суёт стодолларовую бумажку: «Ну, что, прокатимся?!»… Вы представляете, что я тогда пережила?! Хорошо, что недалеко люди были, а то и пристукнуть мог бы!

  – Мог бы… – согласился я и посмотрел в окно. Новые заправочные, как памятники. Ни души. Дождь прекратился, засияло солнышко. Мокрая трава блестела, радостная и зелёная. Куда мы едем?

– А однажды, – продолжала девушка, – с подругой набрели на свору собак. Испугались – просто жуть!.. Вот теперь поворот направо, и мы снова выезжаем на основную трассу. Сократили путь километров на пятнадцать!

–  Спасибо! Впрочем, я никуда не тороплюсь… С таким малышом трудно так, автостопом…

– Трудно, – согласилась девушка, – но есть такое слово: нужно. Завтра на работу!       

– Вы работаете? А малышку на кого оставляете?

– У меня есть мама! Она же – бабушка по совместительству! На пенсии, вот пусть и нянчится!

– Пусть, – согласился я. – А что муж? Не может вас сопровождать? Машины нет?

– Муж в командировке… А машины у нас пока нет. Не хотим покупать плохую, а на хорошую ещё не заработали… 

– А сами живёте в Ростове?

– Ну да! Работаю в порту.

– В порту?! Тогда давайте знакомиться. Я – Георгий Николаевич Тюлин. Всю жизнь проработал в порту на ремонтной базе слесарем. А вас как звать?

– А я – Калинина Анна Ивановна… Так, значит, и вы работаете в порту?

– Нет… Уже не работаю. На пенсии. Но вот что интересно: случайно подвожу женщину, и она оказывается работницей порта!

– А что здесь интересного? У меня династия портовиков. Мама много лет проработала технологом в Новороссийске. Отец тоже. А когда его перевели в Ростов, мама ушла с работы и теперь за внуками приглядывает. Да и это ей непросто. Болеет сильно…

– А каким технологом она работала? – спросил я с каким-то напряжением.

– Технологом погрузочно-разгрузочных работ… Она ветеран! Оканчивала ещё Одесский водный институт…

– Странно, – сказал я. – Знаю всех технологов в Новороссийском порту, а про женщину даже не слышал. Как зовут-то её?

– Мельникова Вера Сергеевна…

Олениха моя захромала на две ноги. Я вцепился в руль и какое-то время молчал. Потом не своим голосом спросил:

– А вы-то кем в порту работаете?

– Так я пошла по маминым стопам… Тоже технологом…

– Инженером? Сколько же вам лет? Молодо выглядите…

– Спасибо! Вот не думала! Мне двадцать шесть.

Некоторое время я ехал ошарашенный! Искал столько лет, она же спокойно себе жила в Новороссийске, а теперь и вовсе в Ростове!

– А у вас есть братья или сёстры?

– У нас как в Греции: всё есть!… Но я старшая. Сестра окончила университет, журналист. А брат тоже работает в порту. Он экономист. Пошёл по линии отца.

– Ну что же: считать деньги – это интереснее, чем считать просто так. Я всегда уважал математиков да и вообще людей с техническим складом мышления. Правда, математика в школьные годы давалась мне не очень. А склад мышления у меня технический. Ну а в те времена знаете, как оно бывало? Технический склад – значит, иди в ремесленное училище. Вот я и пошёл. Реализовал свои природные дарования. А была бы жизнь полегче, может быть, и я пошёл бы в математики. Ну, или в инженеры. А так – стал простым работягой. Долгое время ходил механиком на китобойной флотилии «Слава»…

До меня только теперь дошло: заместитель начальника порта по экономике Мельников Иван Иванович и есть Верин муж! Значит, я в машине вёз свою дочь с внучкой!

Конечно же, об этом я и не думал ей говорить. Но больше узнать о её матери мне всё же хотелось.

– Вы плавали на китобойной флотилии? – с удивлением спросила Аня. – Здорово! Мир повидали… Погуляли…

– Известное дело! И повидал, и погулял…

– Я слышала, наши моряки соблазнялись заморскими красотками?

– Красота она и есть красота. Ею всегда восторгаются. А необычное часто кажется красивым! Это у моряков любимое дело – детей плодить на стороне. В одном порту, в другом. На Ямайке, как сейчас помню, тамошние девушки всегда мечтали завести себе ребёнка от белого туриста или моряка. Эх, что там говорить! Детишки те ходят по земле, а их отцы и не знают о них ничего.

Аня сказала задумчиво:

– Вы так рассказываете, будто это очень весело: дети без отца. А я думаю, что это совсем не весело… Не хотелось бы мне расти без отца…

– Да и я не понимаю таких мужчин. У меня вот сейчас – жена, дети, внуки… Ведь это так хорошо! Живёшь и радуешься. Бывало, выйдешь во двор, а там мои девчонки бегают. Вот теперь уже и выросли. Замужем теперь. Тётями стали…

Я говорил что-то ещё в этом же духе и испытывал чувство жгучей ненависти к самому себе. Ну, болтливым я был всю жизнь – этот грех водился. Даже и брехливым бывал. Но ведь не до такой же степени! И что это на меня сегодня нашло, никак не могу остановиться! Зачем вру? Язык себе прикусить, что ли? Ведь Бог накажет!

– Видно, счастливая у вас жизнь была, – сказала Аня.

– Ну, не сказать, чтоб уж такая прямо-таки счастливая. Были, конечно, и трудности всякие, но и счастливые мгновения были…

 Я почувствовал облегчение оттого, что наконец-то не вру, а говорю правду.

–  Счастливая ваша жена!

–  Наверное…

Почему-то в этот раз стыдно не было: будто я говорил правду.

– Скучно, если всё время счастье! Как узнать его, если не с чем сравнивать? – продолжал я. – Наверно, если есть рай, там тоже должны быть какие-то эмоции – радость, восторг... Если есть музыка, то не может не быть эмоций, переживаний, разочарований, страданий! Без горя не познаешь счастья!

– Конечно… Вы правы…

– А что с мамой-то? Чем болеет? – я постарался  перевести разговор.

– Вы знаете, у неё, как говорят, бабушкин букет. Давление мучает, боли в ногах…Я говорю: нужно хоть немного похудеть. Смеётся, утверждает, что против природы не попрёшь! Мол, и мать её была такой, и папаня, мой дедушка – полтора центнера весом!

Я слушал Аню, а сам, грешным делом уносился в мыслях куда-то в сторону, вспоминал своё.

Некоторое время ехали молча. У меня было ощущение какой-то необъяснимой вины перед этой девушкой.

– Ну, конечно, – кивнул я, – сердцу трудно справляться…

– А я о чём?!

– А девочку вашу как звать-величать?

– Это наша Полюшка! Нам только полтора годочка, вот и устали, вот и заснули…

 

Всё стало на свои места. Вера убежала от меня и сразу же вышла замуж за Мельникова. Что необычного? Он инженер, уже при должности. Но аборт делать побоялась. А что, если потом детей никогда не будет?! Вот и торопилась… Да и не пара ей был я! Она инженер, я слесарь, окончивший семь классов и два коридора… Помню, когда ходили в картинную галерею, я всё удивлялся: чем она так восторгается? Ничего не понимал в живописи… да и в музыке. Впрочем, и сейчас не шибко разбираюсь. Мне всегда были ближе песни всякие, барды, Окуджава, Галич, Высоцкий… А она: «Ах-ах, это же Россини!», или: «Ну, как ты не понимаешь, это же Шагал!»… А мне по фигу, Россини это или Шагал! Вот и пошагала она от меня и, может, правильно сделала… Так бы всю жизнь и заглядывал ей в рот! Шагал… Россини… 

 Открыться Аннушке?.. Что это изменит? Как она посмотрит на меня, на свою мать? Поймет ли, почему я не нашёл её?! Столько лет прошло!

Девочка заворочалась, и Аня взяла её на руки, стала укачивать. Потом снова уложила дочку на сидение.Я старался осторожно вести машину. Неожиданно Аня воскликнула: – Нет, вы только посмотрите на эту порнографию!Мне улыбалась обнажённая баба в одних трусиках, с довольной физиономией, готовая прыгнуть на колени любому водителю. Надпись гласила: «Хочешь её? Возьми!». И телефон!– Интересно, а куда смотрят милиция? – возмущалась Аня.

– Менты смотрят не на путан, а на карман! Им всё это до лампочки! Зарплаты копеечные! Аппетиты большие, да и семья не маленькая. Кормят не только себя, но и начальство. Куда им деться? Вот и занимаются разбоями на дорогах! Мастера машинного доения! Соловьи-разбойники! Да те же самые путаны на них работают… А они бесплатно пользуются их услугами!

– Вот и пусть будет стыдно президенту, что наша милиция и наши девочки вынуждены так зарабатывать!

– Ну что вы такое говорите?! Древнейшая профессия! При чём здесь президент?! Я не большой его поклонник, но в этом он виноват меньше всего!

– Тогда почему милиционеры такие бандиты? Почему люди роются в мусорных баках? Почему интеллигенция бедствует? Почему какой-то торгаш живёт лучше врача, учителя, инженера?!.

– Вы столько вопросов задали, что сразу и не ответить. К тому же я не профессор какой. Вот есть у меня приятель, Шурик Маслов, – он бы вам ответил. А я вряд ли смогу. Только вот что я вам скажу: не так просто сделать, чтобы всем было хорошо. Это только в сказках бывает. И обещанный коммунизм тоже был красивой сказочкой! Всем хорошо быть не может! И демократия тоже сказочка для дураков! Какая демократия при таких просторах страны, разном уровне жизни, сплошном пьянстве и низкой культуре, при нищем народе?! 

– Удивительные вещи вы говорите! Мне так интересно! Сегодня принято ругать и президента, и правительство. Но я всё же считаю, что самое главное, что им удалось сделать, это спасти Россию от развала. Немало.

– Кто спорит?.. Но я в политике мало понимаю и стараюсь даже не думать о ней. Вы лучше подробнее расскажите о себе. Ваш муж где работает, чем занимается?

– Обыкновенный инженер. Пробовал бизнесом заняться, но прогорел, и после этого его в бизнес не затянешь никакими пряниками. 

– Так он тоже в порту работает?

– Нет. Он на заводе инженерит…

Дорога на Ростов от Краснодара до павловского поворота ровная как стрела, и если бы не наш разговор с Аннушкой, я бы обязательно уже пару раз остановился, поразмялся. Немудрено и заснуть. Однообразие и скукота. Но вот справа показались новые дома из итальянского кирпича. У съезда  к ним разлилось озерцо, вытянулись в ряд несколько деревьев.

– Может, остановимся на пару минут? – предложил я.

– Хорошо бы.

Я съехал на обочину и поставил машину в тени дерева у самого берега. Тишина. Благодать! Только слышно, как по шоссе проносятся машины.

Достал из сумки термос и пакеты с едой.

– Сейчас поедем, – сказал я. – Перекусите со мной? Или сильно спешите?

– Если у вас кофе, то я с удовольствием, – ответила Аннушка.

– Кофе не пью. Из принципа – гадость потому что… А вот чай пью. Будете?

Я разлил чай в разовые стаканчики, которыми меня снабдила Машенька. На салфетку выложил бутерброды, конфеты и печенье.

– Хорошо, просто мастерски заварен чай, – сказала Аннушка. – Весь аромат сохранился.

– Пейте, пейте. Чаю у меня много, термос большой, потом ещё налью.

Аня съела бутерброд, и я тут же протянул второй.

– Да нет, спасибо. Я уже наелась, – сказала она.

«Какие у неё умные глаза, – подумал я. – И красивые! Нет, в ней всё же есть что-то моё!».

Аня допила чай, поблагодарила.

– Теперь вполне можно соревноваться с голодным!

– Так вы ж ничего не ели! – удивился я. – Фигуру бережёте?

– Где вы её видите?! Вот у мамы моей в молодости была фигура! Это что-то! На фотографиях видела… 

– Значит, вы в маму.

– И вовсе не жалею…

Когда свернули у станицы Павловской на трассу Москва – Баку, ехать стало веселее. То спуски, то подъёмы. Да и дорога загружена намного больше. Я молчал, да и Аня, видимо, устала и смотрела на проплывающие пейзажи. До Ростова оставалось всего ничего, километров восемьдесят.

За Кущёвкой дорога пошла в гору. На вершине холма – памятник кавалеристам Доватора. Рельеф верхушки кургана напоминал спираль, и Аня сказала, что она плохо знает историю родного края. К сожалению, и я в этом был не силён, но знал, что конники Доватора успешно сражались в этих местах.

Через час въезжали в Ростов. Я подвёз Аню к её дому.

– Ну, вот мы и приехали, – сказала Аня. – Сколько я вам должна?

– Что вы! Вы мне ничего не должны! Это я вам должен за то, что вы скрасили мне дорогу, напомнили молодость мою…

Аннушка взяла дочь на руки. Полюшка проснулась и смотрела на меня удивлённо.

– Спасибо вам! Вы нас выручили!

– Чего уж там… – смутился я. – Вот что, Аннушка, – я впервые её назвал по имени. Достал из бардачка записную книжку, вырвал оттуда листок и написал адрес. – Одиннадцатого августа у меня будет день рождения. Приезжайте ко мне с мужем! Это будет мне очень приятно. Хоть ненадолго. Часов в семь… Очень прошу… Я ведь живу неподалёку отсюда…

– Вы говорили, что живёте на Чёрном море?

Я замялся:

– Ну да! И там – тоже. Но здесь у меня дача…

Аня рассмеялась:

– Как странно: живёте на Чёрном море, а отдыхаете на даче в большом городе. Обычно бывает наоборот.

– У меня в жизни много странного.

Аня взглянула смущённо:

– Даже и не знаю. Я постараюсь…

– А вы приезжайте, и всё! У меня много фруктов… Красиво… Это суббота… А назад домой – сам и отвезу. Обещаете?

Аня взяла листок и неуверенно повторила:

– Не знаю… Не могу обещать… Постараюсь…

 

Я выехал со двора на Ворошиловский проспект. Ощущение безмерного счастья, которое я испытывал, нельзя описать: нежданно-негаданно я увидел свою дочь! Дочь женщины, которую когда-то любил и так долго искал. Ведь это она мне снилась!

 

17

А в Ростове ничего не изменилось. Я куда-то ездил, что-то видел, кого-то встречал, нашёл что-то необыкновенное, где-то плескалось и бушевало море, зеленели горы и журчали ручьи, а здесь – что было, то и осталось. Ростов – неподвижен.

Повернув налево, поехал к собору. Припарковать машину здесь непросто. Рядом Центральный рынок. Поставил свою олениху почти за квартал и прошёлся пешком. Оно и полезно – ноги поразмять, подумать о том, куда попал и откуда. Пробрался сквозь толпу, вечно крутящуюся на трамвайных путях, и зашёл на территорию собора. Уже подходил к ступенькам, когда меня окликнул всё тот же нищий, который всё так же сидел в коляске с коробкой от обуви на коленях.

– Вернулся! – закричал он своим пронзительным голосом. – Не забыл ещё дорогу к Богу?

– Не забыл, не забыл, – я норовил быстрее пройти мимо.

– Не надо было шляться где попало!

– Да чего ты городишь?! – ответил я, выгребая из кармана мелочь. – Вот, возьми.

– Что? Думаешь, если дал деньги, то и совесть очистил?

– Да ничего я не думаю! – огрызнулся я. – Вот же привязался!

– Ты помолись и беги домой, – кричал он мне вслед. – Там тебя ждут сюрпризы!

Что-то дрогнуло у меня в душе от этих слов, но я больше уже не оглядывался и прошёл в храм. Сумасшедший – чего с него взять?

В соборе было тихо, прохладно и пахло воском и ладаном. В полумраке я не различал посетителей. В этой тишине я углубился в себя, пытаясь понять, что же произошло со мной? Ради того ведь и зашёл сюда. А крик безумного попрошайки – как бы плата за вход.

Купил свечки, зажёг и поставил у иконы Божьей матери. Пусть будут счастливы все, кому я вольно или невольно причинил боль. Я сделаю всё, чтобы Маша была счастлива…

Так я стоял перед любимой иконой и молился. Я никогда не верил в Бога, но всякий раз, когда приходил сюда, – мне становилось легче на душе… Зачем мне рассуждать: есть Бог или нет Его? Мне становилось легче и спокойнее на душе, и это самое главное…

Когда я покидал собор, нищий снова что-то кричал вослед, но я отключился и ничего не воспринимал. Вернулся к машине.

 

Завидев меня, Никита Макарович, сосед по даче, энергично замахал руками. Я вообще-то был с ним не слишком-то в дружеских отношениях. Был у меня с ним однажды эпизод. Не совсем красиво он поступил… Но потом извинился. Даже бутылку поставил. Короче, помирились. С тех прошло несколько лет, здороваемся, изредка разговариваем, но вот как-то держимся на расстоянии.

– Здравствуй, Макарыч, – я протянул ему руку. – А я вот на Чёрное море съездил – дай думаю, искупаюсь на старости лет. Как ты тут?

– Знаю-знаю, – ответил сосед, – мне Шурик твой говорил, что ты уехал куда-то на курорт… Тут вот какое дело… – Он на секунду замялся. – Шурик-то твой – того…

– Что – того?

– Угодил в реанимацию.

– Да ты что!..

– С сердцем что-то. Он у меня как раз работал, когда его прихватило. Я и вызвал «скорую». Попросил меня, чтобы я присмотрел за твоей дачей. У тебя всё в порядке, не беспокойся. Ключи я тебе сейчас отдам…

Вот я и вернулся! Хотел потрясти воображение Шурика рассказами о море, о водопадах и камнепадах, о дороге… Про Машу он вряд ли бы понял, но я ведь ему и про неё собирался рассказать!

Не заходя в дом, поехал в неотложку. По дороге думал: ведь у него нет ни паспорта, ни страхового полиса!

В приёмном покое сказали, что Маслов во второй кардиологии.

Купил эти чёртовы бахилы, обыкновенные целлофановые кульки. Натянул на туфли и поднялся в отделение. После стычки с какой-то бабкой добрался до ординаторской, в которой и сидел дежурный врач, высокий брюнет в голубой пижаме. Вот мода пошла! Раньше врачи в белых халатах были, а теперь в пижамах. Одни в белых, другие – в голубых. Как они там различаются, чёрт их знает! Короче: захожу, здороваюсь, спрашиваю:

– У вас лежит Маслов Александр Юрьевич, пенсионер, заслуженный человек, ветеран труда…

Я бы ещё долго перечислял заслуги Шурика, наградив его и орденами, и медалями, которые ему по ошибке почему-то забыли дать, но  брюнет в голубой пижаме остановил.

– Мы вашего заслуженного за бомжа приняли. При нём не было никаких документов. У него инфаркт! Вот и положили. Ждали, что родственники появятся…

– Так у него и нет никаких родственников. Одинокий он!

– А вы кто ему являетесь?

– Друг. Я только с моря приехал. Отдыхал. А тут узнаю – друг в больницу загремел.

– Повидаться можно, только осторожно. Недолго, в смысле. Он тяжёлый. Только капать закончили. Можете пройти в седьмую палату. Но, повторяю, не более пяти минут!

Меня поразила бледность Шурика… Уселся  рядом, взял его за руку. Он посмотрел на меня и виновато улыбнулся. Улыбка вышла такой жалкой, что мне стало не по себе.

– Ну, – вздохнул я, – Что скажешь?

Шурик смотрел на меня и молчал. Я забеспокоился:

– Шурик, ты меня слышишь?

– Слышу, – тихо ответил он.

– Как ты себя чувствуешь?

– Хреново, Жора… Честно скажу тебе: хреново…

Я сжал его руку: дескать, держись, старина.

– Я знаешь, о чём думаю сейчас? – спросил Шурик.

– О чём?

– Да думаю: зря я вот так…

– Что – вот так? О чём ты?

– Детей своих бросил, всех баб считал дурами… Они-то дуры и есть, но фокус в том, что они другими быть не могут… И вот теперь – сам как дурак последний сдыхаю. И никому я не нужен. Ты-то сам смотри: не повторяй моих ошибок, а то и ты будешь потом вот так же, как я…

Я хотел что-то ещё спросить, но он закрыл глаза – ему было тяжело говорить. Потом мне показалось, что он заснул и я тихо, чтобы не будить, вышел из палаты.

– Когда мне можно его посетить? – спросил я у дежурного врача.

– Да когда хотите. Приходите через неделю… Всё что нужно у него есть. Да и что ему сейчас нужно? Капаем… Тяжёлый ваш друг. Обширный инфаркт, аритмия…

Когда через два дня я пришёл в больницу, его уже не было. Умер Шурик…

Как я себя клял, что не пришёл вчера! Может, застал бы ещё живым! Может, что-то мне сказал бы он…

Пришлось искать его полковника и забирать паспорт Шурика. Поехал в порт, просил помочь с похоронами. На удивление, многие старики отозвались, сбросились. Дирекция выделила деньги…

Потом бегал за справками, договорился на кладбище, заказал гроб.

Хоронили Шурика тихо. За гробом шли несколько стариков из порта да пара алкашей, которые надеялись выпить на поминках. Могилку вырыли на самом краю огромного кладбища.

Сегодня это самое большое городское кладбище. Здесь птицы и голодные собаки бегают.

На старом кладбище, как правило, бывает очень тихо. Слышен шелест крылышек осторожных стрекоз… В старых оградах хоронят родственников, и кладбище становится похожим на слоёный «Наполеон».

Здесь же всё иначе: до позднего вечера движение по дорогам такое, что легко и под машину угодить. Тарахтят землеройные машины, ходят автобусы. Великолепны кованые ограды, огромные гранитные памятники здесь являются ориентирами и дорожными знаками.

Рабочие разравнивали лопатами могильный холмик над тем местом, где покоился прах Шурика, а я стоял и словно бы ждал чего-то. Могильщики и немногие пришедшие на кладбище распили три бутылки за упокой души и ушли, и я остался один. И чего я ждал? Должно быть того, что я что-то пойму – что-то такое, чего не понимал раньше. 

Когда приехал домой – завалился спать. Не хотелось никого ни видеть, ни слышать. Настроение было хреновое! Два следующих дня бродил по своему садовому участку, и мысли мои путались. Никогда бы не подумал, что смерть сумасшедшего Шурика так меня потрясёт. Я думал о его жизни и всё соотносил с собой. Вот и я так когда-нибудь представлю Богу душу, и некому будет меня даже помянуть добрым словом. Не заслужил! Просрал жизнь свою! Ничего хорошего не сделал! Гонялся за призраком, покрывал курочек-дурочек, да и сам был круглым дураком. Так что вполне готов последовать вслед за Шуриком. Кому я нужен? И на кой я Маше такой?! Что я могу ей дать? Мои года – не такое уж богатство. Не шибко большой капитал!

В таком состоянии я пребывал несколько дней. Когда однажды взглянул на календарь, удивился. На дворе стоял август… Пятое число. Меня как громом поразило. Уже пятое!

Огляделся и вдруг увидел всё убожество окружающей меня обстановки. Дом – сносный, на дачных участках бывают и похуже. Обстановка – простая, а мне никакая другая и не нужна. Да и то, что простая, в этом-то ничего плохого. Жить просто – это ведь совсем не так уж плохо. Другое угнетало: это был не дом, это было не жилище, это было просто-напросто убежище. От дождя, от снега, от жары, от холода. Включил телевизор – и отогнал ненужные мысли, лёг в кровать – и заснул. Просто убежище.

Приближался мой день рождения. Я ведь хотел его отпраздновать с Шуриком; все те, кого я приглашал, они ведь не приедут – это ясно. А Шурик – он бы и был рядом со мной. Понимаю, что он бы упирался, но я бы его потом вытащил и на Чёрное море! Узнал бы человек, что такое море и какие на нём волны.

Я лежал на своём диване и смотрел в потолок. Ничего не хотелось делать. Было тошно и тоскливо. Рядом на полу стояла бутылка вина, и я прямо из горлышка выпил за упокой души моего Шурика. Постепенно то ли усталость меня сморила, то ли ещё что, но я заснул.

И приснился мне сон, да так ясно, как будто всё было на самом деле…

 

Я позвонил Маше. Она уже знала с моих слов, что умер Шурик, но подробностей я не рассказывал.

– Извини, что долго не звонил. Тяжко было. Шурика похоронили. Знаешь, как говорят: цену друга узнаёшь, когда его теряешь! Тошно на душе так, что выть хочется. Чего же мне ещё тебе настроение портить?!

– Понятно. Настроение поганое?

– Ничего не хочется делать. Лежу вот сейчас у себя на диване и смотрю в одну точку. У Шурика в этой жизни не было никого, кроме меня. Ни единого человека! Всех друзей он растерял из-за своего характера. Людям, с которыми он пытался наладить дружеские отношения, он был неприятен. Он им казался заносчивым, высокомерным, злым. Но я-то знаю, что это всё не так. Только я один и знаю, что это был хороший человек, хотя немного сумасшедший…

– А родственники как же?

– А он, как и я, – детдомовский. Нет родственников. Где-то, может, и есть, но где именно – разве ж узнаешь? У него даже есть двое детей, но и о них нет никакого способа узнать. Он о них никогда ничего не рассказывал.

– Жора, слушай меня внимательно!

– Слушаю.

– Я сейчас сяду на поезд и приеду. Когда возьму билет – сообщу. Ты меня встретишь. Договорились?

Она положила трубку, а я вскочил с дивана и сообразил, что надо бы навести в доме порядок. Не дай Бог, Маша увидит тот свинарник, который я здесь устроил по случаю своего плохого настроения. Нужно смотать в магазин, купить что-то. Чем я её кормить буду? А ведь я и людей к себе приглашал!..

Усталость и хандру – как рукой сняло. Пока работаешь, пока делаешь что-то, пока заботишься о ком-то – в это время и живёшь по-настоящему. Сидеть в кресле, уставившись в телик, или дрыхнуть на диване – это умирание… Двигаться и работать, мыслить и беспокоиться – вот лучшее лекарство от старости, от хандры. Появилась цель, и – жизнь продолжается!

На следующий день я встретил Машу на вокзале. Припарковать олениху на привокзальной площади было не так-то просто. Купил белые розы, рассчитал примерно, где должен остановиться седьмой вагон.

Когда Маша вышла из вагона, я обнял её и крепко поцеловал, и это было так приятно! Целуемся у всех на виду, никого не стесняясь: мы ведь родные люди! Это моя жена!

Через весь город повёз её в наше садоводческое товарищество. Я показывал Маше город. Но она не смотрела в окно, её не привлекали ни огромные новостройки, ни  великолепные торговые комплексы. Она смотрела на меня, и по её виду можно было понять, что она счастлива. 

Наконец, я остановил олениху у ворот дачи.

Маша была в восторге, и, наверно, её любовь и природный такт не позволили ей посмеяться над моей убогой хижиной. Впрочем, я об этом и не думал.

Я не знал, куда её усадить.

– Да не волнуйся ты так, Жорик! Пойдём, лучше ты мне свой сад покажешь!

По тропинке мы прошли в сад. Пышная зелень, яблоки, груши, сливы, кустарники с ягодами – всё словно радовалось Маше. Не помню, когда здесь была женщина. А Маша ведь не просто женщина, а хозяйка!

– И ты за всем этим хозяйством присматриваешь?

– А кто ещё? Когда ездил к морю, Шурик присматривал… Вот был трудяга, я тебе скажу: другого такого не найти. Не мог сидеть на одном месте, всё время что-то придумывал!

Потом мы вошли в дом, я стал накрывать на стол.

– А дрожжи-то у тебя есть? – вдруг спросила Маша.

– Дрожжи? – удивился я. – Вот уж чего нет, того нет. А с чего бы это, скажи на милость, у меня дрожжи были?

– Вот и хорошо, что нет. А-то я как раз с собой их и привезла. Сейчас мясной пирог испеку. Где у тебя мука? Мука-то хоть есть?

– Обижаешь, Машенька! Я не забулдыга какой-нибудь. В верхнем шкафчике…

Маша достала тяжёлый пакет с мукой:

– А такой пакет можно было бы держать и в нижнем. – Она открыла нижний шкафчик и, показав на салфетки, продолжала: – А салфетки можно и наверх положить.

– Вот и хозяйничай! Нам здесь недолго осталось… Отгуляем день рождения и уедем к тебе… Веришь, даже не рад, что затеял юбилей! Кому он нужен? Мне один старик рассказывал, что раньше, бывало, люди и дня рождения своего не знали! Но что уже сделаешь?! Расшумелся, распетушился… Впрочем, я думаю, никто не  приедет.

– Мне лично никто больше и не нужен!

И, не поверите, мне от её слов стало так хорошо, как никогда и не было раньше! Я подошёл к ней и обнял… Но Маша легонько отстранила меня:

– И ещё бы фартук!

– Да вон он висит, – я показал, где висел фартук. На самом деле купил его только вчера, когда меня вдруг осенило: на кухне она может попросить фартук! И что я ей скажу? Что у меня никогда его не было?

Маша принялась за дело. Я хотел помочь ей, но она только бросила:

– Сядь и не мешай.

Я так и поступил. В конце концов, семейное счастье, как я думаю, оно ведь и в этом тоже может заключаться: двое молчат, находясь рядом, и счастливы при этом.

Пирог получился – просто объедение.

– Это ты сделала к моему дню рождения?

– Ну что ты? До него ведь ещё долго. Мы с тобою этот пирог и съедим.

Я достал из своих тайников вишнёвку собственного приготовления (надо же и мне чем-то похвастать – скромность не украшает человека), и теперь настало время удивляться Маше.

– Это не просто напиток моего приготовления. Здесь есть некие секреты. Попробуй!

Маша отпила из бокала, и, как делают настоящие дегустаторы, долго старалась удержать своеобразный терпкий привкус. 

– И в самом деле… Никогда ничего подобного не пробовала. Со мною-то секретом поделишься?

– С тобою – да!

– С такой вишнёвкой можно и спиться. Особенно если жить в одиночестве.

– Ну, вот видишь же, не спился, – сказал я. – Держу для самых торжественных случаев. Жаль, Шурик так и не попробовал.

– Ты не предлагал?

– Он не любил. Боялся, что если начнёт, то не сможет остановиться.

– Возможно, у него кто-то из предков был алкоголиком, а это ведь такое дело, что передаётся по наследству.

– Да не было у него предков! Он же из детского дома!

Маша рассмеялась:

– Ты считаешь, что, если родственники неизвестны, то их и не было? Но всё равно ведь были родители!

Я сказал, что Шурик просто из вредности вбил себе в башку мысль об алкоголизме и потом уже не мог с нею расстаться, но тут вдруг Маша прервала меня:

– А ты заметил: мы всё время говорим о Шурике! Значит, чем-то же он для тебя был важен.

– Да я ж это самое и говорю! Шурик для меня был… – тут я не нашёл слов, и навернулись слёзы. – Одним словом: жалко мне его!

Мы помянули его, и затем Маша сказала:

– А я знаю, в чём тайна твоего Шурика…

Мне было неловко, что так расчувствовался. Подумал: «Что ни говори, а нервы у меня – никуда! Таким чувствительным стал!».

– Какая там тайна! В башке у него было пусто! Вот и вся его тайна! Так преклоняться перед высоким начальством может только полный идиот. Не то чтобы он боялся. В том-то и дело: он любил начальство! Членов Политбюро, секретарей партийных… Они для него были небожителями! И откуда это у него – ума не приложу! – я посмотрел на Машу. Понимает ли она меня?

– О покойниках нужно говорить только хорошо!.. – сказала она.

– Да я и говорю – хорошо. Шурик верил в то, что есть на свете какая-то справедливость и она воплощена в наших правителях. Он ошибался, но ведь ошибался от чистого сердца.

Маша сказала:

– Я только теперь поняла, кем он был для тебя.

– Кем?

– Он был твоим двойником. А ты – его. В нём ты узнавал самого себя, а он в тебе узнавал себя.

Машины слова запали мне в душу. Я пытался потом сообразить, что же такого я мог увидеть в Шурике, чего не видел у других. Чувствовал, Маша права, но в чём заключается её правота?

 

Непонятно как, но у нас за столом вдруг оказался Шурик. Он был бледным и усталым. Налил себе наливки и сказал:

– Вот так всегда. Стоит мне отлучиться, и ты всякую фигню обо мне болтаешь. А я никуда и не уходил. Я здесь, рядом.

– Да откуда ты взялся? – удивился я. – Я же и на кладбище был…

– Не верь глазам своим… Ты хотя бы познакомил меня со своей гостьей.

Я ничего не понимал.

– Это Маша, – сказал я. – И не гостья она совсем, а хозяйка!

– Ну и хорошо! Может, хоть теперь немного успокоишься. – Потом, взглянув на Машу, продолжал: – За ним нужен глаз да глаз! Бабник он! За каждой юбкой волочится! Вы за ним присматривайте…

Он налил себе ещё наливки, выпил и исчез так же, как и появился…

 

Три дня с Машей пролетели как миг.

Наконец, настал этот день, одиннадцатое августа!

Когда я проснулся, Маша уже хлопотала на кухне.

– Чего ты так рано? Такое прекрасное утро!

– Прекрасное! Я тебя поздравляю, дорогой. Но ведь может кто-то и прийти. Неудобно, если ничего у нас не будет готово. Нужно накрыть на стол…

– Не думаю, что кто-нибудь вспомнит. Кому я нужен? Разве что тебе…

– Ну, всё-таки, лучше, если у нас будет что-то приготовлено. Не пропадёт!

Не успел я полить из шланга сад и принять душ, как у ворот раздался звонок.

Каково же было у меня удивление и радость, когда я увидел Ксюшу, дочь Маши. Она расплатилась с шофёром такси, и тот уехал.

– Еле нашли, – сказала Ксеня, обнимая меня. – Поздравляю! Настю оставила на хозяйстве. Думаю, ничего за пару дней не произойдёт.

Из дома вышла Маша. Увидев дочь, обрадовалась…

Я показал Ксене своё хозяйство. Потом сели завтракать.

После завтрака Ксеня ходила по дому. Увидев на стене гитару, весело улыбнулась.

– А хотите, я вам что-нибудь сыграю?!

– Ты умеешь? – обрадовался я. – Конечно! Как здорово!

Я расчехлил гитару, и мы прошли на веранду.

Выглянув, Маша поощрительно улыбнулась дочери.

– Сыграй мою любимую.

Вытерла полотенцем руки и тоже присела на веранде.

Ксеня вполне профессионально стала перебирать струны.

– Училась где? – тихо спросил я Машу.

– Музыкальную школу окончила…

Мне стало неловко. Хорошо, что не стал хвастать своим искусством…

Ксеня запела. Голос был приятный и сильный. «Вот, Бог наградил её и красотой, и голосом, и такой матерью! Да и муж у неё есть, и сын! Пусть будет счастлива», – думал я.

А Ксеня пела:

 Любовь нельзя понять и трудно удержать, Она чиста, как свет, летящий сотни лет, И без неё теперь мне просто жизни нет... Без тебя, мне солнце и луна – всего лишь точки, Без тебя, мне небо и земля – всего две строчки,Ночь, как тысячи других – без тебя… Мне было тепло и хорошо. Это моя семья! Никогда не думал, что ощущение будет таким радостным.Часа в три неожиданно пришли  Пётр Николаевич Снегирёв и Григорий Владимирович Мирзоян, приятели из цеха. Вот уж никак не думал! Они принесли подарки и какой-то адрес. Кто-то из девчат цеха даже написал стихи. Так себе стихи, но было приятно. Особенно то, что Маша видела: не такой уж я никому не нужный. Кто-то да помнит…После того как выпили по граммулечке, Ксеня пошла помогать матери, а мы сидели с приятелями и вспоминали молодость. Помянули и Шурика…– Да ладно тебе, ёлки-палки! Хватит воспоминаний, – сказал Пётр Николаевич. – А то и вправду получается: «Друзья вспоминали минувшие дни, и битвы, где вместе рубились они…». Точность цитаты не гарантирую, вот так!

– Ты, Петюня, никогда точность не гарантировал. После тебя Тюля, то есть, прости, пожалуйста, Одесса, всё время переделывал.

 Григорий Владимирович был у нас мастером цеха. Строгим был мужиком, но справедливым… Впрочем, когда это было?!

Потом он обратился ко мне:

– Ты, вот что, Одесса, скажи! И когда ты успел, и где ты нашёл свою Марию Степановну?

– Да, колись, ёлки-палки, Одесса! Ты, как я помню, был ярым противником кольцевания! Бабником был, вот так!

Я засмеялся.

– Был да сплыл! Впрочем, уточняю: не бабником был, а настоящим и круглым дураком! Такого себя лишил! Хорошо, хоть на закате очухался! Может, хоть немного и мне счастья семейного перепадёт?

– О чём ты говоришь, ёлки-палки?! Перепадёт… Ещё и надоест…

– Да брось ты каркать, как ворона!

– Я не каркаю. И не ворона я, а уж если тебе хочется меня с птицей сравнить, тогда я всё же ворон.

Посидели, посмеялись, повспоминали и через три часа ушли.

Я перенёс большой стол на веранду, Маша и Ксеня его накрыли, и мы втроём сидели за этим огромным столом, и мне почему-то было грустно. Конечно, я понимал, что вряд ли кто приедет. Не близкий свет, переться за тридевять земель к какому-то вдруг появившемуся папаше. Да и вспомнят ли? Впрочем, если и не вспомнят – будут правы. И я о них не вспоминал! Чего уж там…

Было около семи, когда постучали в калитку.

Во двор вошли, улыбаясь, Михаил с Мариной. Они держали огромный букет роз и какой-то пакет.

Михаил впервые меня поцеловал. Я представил гостей Маше и Ксене.

– Во! Становится веселее! Я рад, что вы приехали… Судя по кольцу у Мариши, вас можно поздравить?

– Можно… Только мы ничего не делали… Хотим на машину собрать. Нам в хозяйстве машина во как нужна!

Не прошло и десяти минут, как к воротам дачи подъехало такси. Из него вышла Оксана. Яркая, рослая, с чёрными волосами и огромными голубыми глазами. Когда она вошла во двор, все вдруг замолчали. Такой красоты они здесь увидеть и не надеялись. Уж на что Маша и Ксюша выразительны, но Оксана по сравнению с ними выглядела королевой!

– Так где здесь юбиляр? – спросила она, оглядывая присутствующих. – А, вот ты где?!

И она тоже подошла и поцеловала меня.

И снова у меня навернулись слёзы, а в горле застрял ком. Я представил  присутствующим новую гостью.

– Ну, Жора, ты и молодец! – с восхищением сказала Маша. – Фирма веников не вяжет! И много у тебя таких дочерей?

– Если бы я знал! – шуткой ответил я, хоть это была вовсе и не шутка! Если бы я знал! Как сложилась их судьба?

И снова пили за меня, за всех присутствующих…

Уже было около восьми, как снова я услышал подъезжающую машину. Все притихли, а я пошёл открывать калитку.

На пороге стояла Аня с каким-то красивым русоволосым парнем, видимо, мужем. Вот это неожиданность! Я онемел.

– Мы ненадолго, – сказала Аня. – Я познакомилась с вами, и мне было по-настоящему тепло и хорошо, что у нас ещё есть такие люди. Я растерялась, когда пошёл тогда дождь, а я с Полюшкой оказалась одна на дороге. Это мой муж – Юрий. Ещё раз спасибо вам и наши поздравления…

Она протянула розы.

До меня, наконец, дошло, что они хотят уходить, и я вновь обрёл дар речи.

– Да о чём вы говорите?! Если бы вы только знали, как я рад, что вы пришли! Пойдёмте, пожалуйста! Сейчас дни длинные. Ещё не менее полутора часов будет светло… Проходите, пожалуйста, проходите!

Они прошли на веранду, познакомились друг с другом. Маша сразу заметила, что к Аннушке я отношусь как-то по-особому. Она вся напряглась, не зная, в чём кроется опасность.

 Оксана, сразу поняв, что за столом я, непутёвый отец, собрал своих детей, с любопытством рассматривала родичей.

Она встала и, подняв бокал, сказала:

– Я хочу предложить выпить за моего отца.

Все замолчали.

– Я, наверное, как и многие здесь присутствующие, были лишены счастья отцовской любви. И я, конечно, очень обижалась на него. Но прошло время, и я поняла, что мы не имеем права судить родителей. Они дали нам жизнь, и уже за одно это мы должны быть им благодарны.  Я предлагаю выпить за отца. Он, как я понимаю, дарил счастье и радость, и не нам судить его. За твоё здоровье, дорогой!

Я, старый идиот, плакал. Слёзы катились по щекам. Наверно, это и называется счастьем…

Маша старалась, как могла, отвлечь меня от грустных мыслей.

– А спойте-ка нам, дядя Жора, – сказала Ксеня, подавая мне гитару.

Что мне было ответить? Видимо, интуиция у Ксюши была такой же, как и у мамы. 

– Спой, Жора, спой… – попросила Маша. – У тебя это хорошо получается…

Я взял гитару и стал перебирать струны.

– Да ты без вступления! Мне твой голос очень нравится! Если хочешь знать, когда услышала твой голос, тогда и поняла: всё! Закончилось моё одиночество!

Я не стал долго тянуть, чуть подстроил гитару и запел:

 Пусть голова моя седа,Зимы мне нечего пугаться.Не только грусть – мои года,Мои года – моё богатство! Видел,  с какой нежностью смотрит на меня Маша, как одобрительно улыбается Ксюша, счастливая счастьем матери, и мне было тоже хорошо. А с каким удивлением смотрели на меня Оксана, Аня и Миша… Разве это не счастье?!

– Здорово! – выдохнула Аня. – Как же здорово!

– Ну что ж, миллионер! Ты должен согласиться, что один миллион всё же меньше двух. Вот мы и соединим…

– Спойте ещё, – попросила Марина, а я взглянул на Михаила и видел, что и он был рад за меня. И я продолжал:

                       

Я грешил в этой жизни не раз,

И казаться святым не хотел…Давай простимся по-хорошему,Чтоб не держать на сердце зла.Любовь пришла ко мне непрошенно,И как пришла, так и ушла…

 

Потом  все лица слились передо мной в одно сплошное пятно, и я помню только, что откуда-то возник торт с большим количеством свечей, которые я должен был задуть.

Выкладывались на стол какие-то подарки, я развязывал бантики, разворачивал шелестящую бумагу и что-то рассматривал, а сам думал: такое впечатление, будто мне это всё снится. Вот сейчас проснусь, и будет длинная дорога по краснодарским степям и тот дождь, который заставил меня тогда задремать, запершись в машине.

Маша шепнула мне на ухо:

– Мне кажется, мы сегодня с тобой хорошая пара. Смотри, как все на нас таращатся, вот же дурачки!

– Почему – дурачки?

– Их удивляет мысль, что и в нашем возрасте можно любить!

– Надеюсь, приятно удивляет?

– А ты разве не видишь по лицам?

Потом снова пили шампанское, произносили тосты… И наконец, я встал и в руках у меня оказался бокал белого вина.

– Дорогие мои! Я хочу рассказать вам одну маленькую, но удивительную историю, тайный смысл которой до меня дошёл только сейчас.

Все замерли в ожидании чего-то необыкновенного.

– Много лет назад, ещё в Одессе, я полюбил девушку. Теперь-то я понимаю, что мы были разными по социальному положению. Я простой рабочий, а она – инженер-технолог и приехала к нам в порт в командировку. Дело молодое, мы полюбили друг друга… Десять дней длилась та сказка, но вскоре она внезапно уехала, не оставив ни адреса, ни телефона… Я уволился и помчался на её поиски. Но напрасны были старания. Я её так и не нашёл. С тех пор я долгие годы искал её. Всё изменилось для меня после встречи с ней. Я встречал прекрасных женщин, получал и дарил им счастье. Но они чувствовали, что я хоть и с ними, но ищу в них утерянную любовь. Я был бы рад её забыть, но это было выше моих сил…

Я взглянул на Аню. Она чуть побледнела и смотрела на меня с изумлением и, как мне показалось, с укором.

– Годы шли, – продолжал я, – но я так и не встретил ту женщину. И так и жил с ощущением того, что пропустил нечто главное в своей жизни, самое ценное. И вот во время моей недавней поездки на Чёрное море я встретил ту, которая вылечила меня от этого сумасшествия. Та женщина многие годы не давала мне спать, являлась во сне, будоражила каждую мою клеточку. После встречи с Машей, теперь я её вижу в своих снах. И мне не стыдно в этом признаться. Каждую женщину, которую я встречал, я искренне любил и готов был связать с нею свою судьбу. Но… не получалось… и не всегда в том я был виноват… Конечно, я виноват перед вами, что не дал того, что вам полагалось. Но вы должны иметь в виду, что и я был лишён счастья отцовства. Случилось так, как случилось. И я желаю, чтобы у вас всё было иначе. Чтобы вы были счастливы. Мне повезло: наконец, хоть и на излёте, но я всё же  встретил Машу! Я предлагаю всем выпить за мою Машу!

Все встали и выпили за Машу…      

 

Утром меня разбудил стук в ворота. Кого это чёрт принёс в такую рань? Я встал и прошёл открывать калитку. Там стояла Маша.

– Звонила тебе, звонила, а ты не отвечаешь…

– Шурик умер, – сказал я и взял её чемодан. – Как хорошо, что ты приехала…