В конце самого страшного и кровавого десятилетия ХХ-го века, кроме московской Хоральной синагоги на улице Архипова, важное место в еврейской жизни моего поколения занимал Государственный Еврейский Театр (ГОСЕТ). Он был наследником блестящего театра А. Грановского, кстати, первого в СССР получившего еще до Большого и МХАТ’а звание Академического. Там, в здании на Малой Бронной ставились великолепные спектакли на идиш, которые имели большой успех у зрителей. В их художественном оформлении участвовали такие знаменитые мастера кисти, как М. Шагал, Р. Фальк, А. Тышлер. А художественным руководителем долгое время был великий драматический актер М. Михоэлс, создавший и располагавшуюся неподалеку театральную студию.
Однако после его трагической гибели в Минске под колесами грузовика, подосланного по приказу Сталина, все изменилось. Вслед за издевательской сценической постановкой пышных похорон возглавлявшийся Михоэлсом Государственный театр сняли с государственного финансирования. Это было для него страшным ударом, который оставлял артистов без зарплаты, а спектакли без декораций и костюмов. По Москве стали распространяться платные абонементы на посещение ГОСЕТ’а. Наша семья тоже купила несколько таких абонементов.
В это тяжелейшее для театра время назло всем врагам артисты возобновили поставленный сразу после войны яркий красочный спектакль «Фрейлекс». И вот в один из осенних вечеров 1948 года, надев свой выходной черный двубортный пиджак, я отправился в театр на Малую Бронную. Для меня, семнадцатилетнего, вообще впервые попавшего на настоящий мюзикл, это было большим событием.
На сцене в красочных костюмах артистов и прекрасных многоцветных декорациях предстали веселые свадебные обряды и красиво сервированные застолья. Я млел от замечательной хореографии быстрых задорных фольклорных танцев, от «семи сорока», от «фрейлекса». И особенный восторг вызывали мелодичные и задушевные, ритмичные и юморные еврейские песни, отдельные из которых я слышал раньше только на заезженных скрипучих патефонных пластинках.
А еще мне посчастливилось в этом самом «Фрейлексе» в роли веселого свата-шадхена увидеть замечательного артиста В. Зускина, которого я еще раньше открыл для себя в великолепном шолом-алейхемском «Тевье-молочнике». В конце того же года вместе с некоторыми другими евреями-артистами, художниками, писателями, музыкантами Зускин был арестован и сразу же погиб. Причем, кажется, даже не доехав до лагеря, а в застенках Лубянки после жестоких пыток.
Потом ГОСЕТ совсем убрали с глаз долой, отдав его сцену как бы в насмешку московскому театру Сатиры. Так был сделан еще один шаг к новому «окончательному решению еврейского вопроса», но теперь уже, слава Богу, не в газовых камерах, а менее затратным процессом — ассимиляцией…
С закрытием ГОСЕТ’а, а также всех идишских газет и изданий долгие годы ни одного еврейского слова вообще нигде нельзя было услышать. Хотя нет, можно было, но только втайне, дома. Патефоны, радиолы, радиокомбайны, а со временем и магнитофоны не прекращали на частных квартирах радовать слух изъятой из публичного обращения музыкой.
В кухнях, коридорах, на лестничных площадках мы с ребятами крутили старые скрипучие пластинки «Апрелевского завода» с выбоинами по краям, поперечными трещинами и продольными царапинами, обильно покрывавшими хрупкие непрочные часто бившиеся пластмассовые тарелки. Но это не мешало наслаждению Хава нагилой», «Варнечкес», «Шпиль балалайкой», «Шолом алейхем» и другими песнями украинских местечек, одесских кичманов и бердичевских подворотен.
Я всегда мог на спор без запинки назвать чуть ли не десяток знаменитых еврейских исполнителей того времени: Михаила Александровича, Анну Гузик, Эмиля Горовца, Нехаму Лифшицайте и других. И теперь, через много-много лет, когда звучат эти имена, у моих престарелых сверстников светятся глаза и губы расплываются в задумчивой улыбке приятных воспоминаний.
Но услышать снова легально звучащую со сцены еврейскую речь советские евреи смогли только через почти тридцать лет — сквозь застойную брежневскую серую плесень пробился тонкий росток надежды на возрождение еврейской театральной культуры. В феврале 1977-го года Совмин РСФСР специальным Постановлением дал отмашку на создание Камерного еврейского музыкального театра (КЕМТ). Но с большим НО. Для того чтобы жиды не особенно задавались, его прописали не в столице страны, а в центре Еврейской автономной области, то есть, в Биробиджане.
Естественно, в той дальневосточной дыре, где невозможно было набрать и четверти зрительного зала, такому театру делать было нечего. И, конечно, евреи не были бы евреями, если бы не придумали хитрый ход — в Москве на Таганке под маркой репетиционного зала они арендовали помещение рядом с кино «Звездочка». Там в основном и обретался тот театральный коллектив, откуда выезжал на гастроли в разные города страны и раз в два-три месяца вынужденно делал дежурные поездки в Биробиджан. Со временем власти настолько размякли, что позволили даже показать отрывки спектаклей КЕМТ’а по телевизору.
Возглавил новый еврейский сценический коллектив талантливый художественный руководитель, балетмейстер и хореограф Юрий Шерлинг. Первое представление, которое я увидел, было фактическим ремейком того самого михоэлсовского «Фрейлекса». В нем звучали в основном те же мелодичные веселые и грустные народные еврейские песни, зажигательные ритмы блестяще поставленных фольклорных танцев. Публика была в восторге.
Судьба этого театра была хотя и не такой трагичной, как у ГОСЕТ’а, но тоже далеко не благополучной. В 1985 году Шерлинг от руководства театром был отстранен. В кухонные застолья еврейской Москвы вползли слухи, что он по какому-то странному обвинению то ли во взятке, то ли в автомобильной аварии посажен в тюрьму. Так это было или нет, до сих пор неизвестно. Однако, к счастью, на его уходе театр не кончился. Его возглавил музыкальный директор Михаил Глуз, прекрасный аранжировщик, композитор, пианист.
Потом, когда у советского колоса совсем подломились ноги, и он безвозвратно рухнул, под ним оказалась похороненной и всесильная советская запретиловка. Грянул рынок-базар, в масс-культуре взыграла воля-свобода. Как грибы на опушке леса — белые и красные, маслята и опята (но поганки тоже), стали повсюду возникать разные музыкальные (и не очень) ансамбли, группы, коллективы, студии, театры. В том числе, и еврейские. Среди этих молодых, успешных, настырных конкурентов КЕМТ’у стало тесно, неуютно, и он постепенно, медленно, но верно, начал угасать, хотя формально и продержался до 1995 года.
Его кончина была совсем не такой уж необычной, впрочем, как и у любого другого театра. Ведь справедливо считается, что каждый из них способен процветать или хотя бы существовать, сохраняя свою самобытность, в среднем около 7 лет, после которых обычно скисает. При этом его оболочка, внешний вид и название вполне могут даже оставаться прежними. Но внутреннее содержание: сердце, мышцы, печень, а, главное, мозги, обязательно меняются или заменяются.
В моей причастности к традиционной ашкеназской культуре сыграл свою роль и театр «Шалом», возглавляемый известным артистом, режиссером, театральным деятелем Александром Левенбуком (люди старшего поколения помнят его по радиопередаче 60-х годов «Радио-няня», которую он вел вместе А. Лившицем). Но этот музыкально-драматический, театр, если вначале еще достаточно много говорил и пел на идиш, то позже стал во всю играть на русском.
Да, и его музыкальная афиша со временем стала тонка, как бумага афишного листа. Хотя начало пути «Шалома» украшал и дебют молодой талантливой певицы С. Портнянской, с которой позже я довольно близко познакомился в Лос Анджелесе, где с 2021 года она возглавляет русскоязычный еврейский клуб, носящий по воле случая такое же название «Шалом».
В начале 90-х годов на еврейские эстрадные подмостки стремительным галопом выскочил мужской хор Михаила Турецкого. Бывший до этого канторской группой при московской Хоральной синагоге и исполнявший только литургическую музыку, он благодаря неуемной энергии своего руководителя быстро завоевал не только российскую, но и мировую сцену. Умело подобранный репертуар еврейских песен, прекрасно звучавшие без всякой фонограммы голоса 10 исполнителей, в том числе а капелла, собирал огромные аудитории, и не только евреев.
К сожалению, в погоне за разноязычной аудиторией и еще большей популярностью этот музыкальный ансамбль со временем стал все больше отходить от своего еврейского начала. А в очередной программе проекта М. Турецкого — женского хора «Сопрано» — песни на идиш составили лишь незначительную часть.
Однако и ныне, на новом витке многовековой еврейской истории, язык восточно-европейского еврейства все же продолжает свое существование, причем, не только на театрально-эстрадных подмостках, хотя и не в быту. На нем пишутся книги, он живет в классных аудиториях иудейских ишив, еврейских школ, на кафедрах университетов и лабораториях научно-исследовательских институтов. Дай Бог ему здоровья!
Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2021/nomer5_6/razumov/
