Еврейское столетие глазами Жаботинского*0

Перевод с иврита[1]

Эта статья основана на семинарской работе, представленной а университете Бар-илан. Идея сравнить взгляды Жаботинского с «Еврейским столетием» Слёзкина была предложена профессором Адамом Ферзигером с кафедры современного еврейства.

Юрий Слёзкин, американский историк российского происхождения, получил основное образование на филологическом факультете МГУ, защитил докторат по истории в Техасском университете в Остине и сейчас занимает должность профессора в Калифорнийском университете Беркли.

Слёзкин — автор многих статей и нескольких книг, из которых наиболее известной является «Еврейское столетие», изданная по-английски в 2004 году и в том же году в русском переводе под названием «Эра Меркурия. Евреи в современном мире».[2]

Слёзкин считается одним из создателей «Теории этнической идентификации», на которой основывается «Еврейское столетие». В книге рассматривается история евреев Европы и Америки, начиная с 80-х годов девятнадцатого и до конца двадцатого века (это и есть «еврейское столетие») в свете множества исследований различных этнических групп в ходе истории человечества.

Согласно теории Слёзкина различные этнические группы занимаются в процессе истории двумя видами социально-экономической деятельности.

Один вид — Слёзкин называет его «аполлонийским» по имени греческого бога — связан с производством основных продуктов, необходимых для жизни — это земледелие, ремёсла, промышленное производство и т.п. Второй вид — Слёзкин именует его «меркурианским» по имени другого бога — связан с восполняющими обслуживающими отраслями, как-то: торговля, посредничество, религиозные услуги, медицина, предсказание будущего и т.п.

По мнению Слёзкина в своей деятельности и судьбе в процессе истории евреи были подобны другим меркурианским группам и не особенно отличались от них в отношениях с аполлонийскими группами. Эти отношения включали напряжённость, подозрительность, вражду и даже — время от времени — истребление меркурианцев аполлонийцами.

Что по мнению Слёзкина отличает евреев от иных меркуриальных групп — это их феноменальные успехи в течение «еврейского столетия» во всех областях. Большая часть книги посвящена подробным захватывающим рассказам об этих успехах.

Идея посмотреть на «еврейское столетие» глазами Жаботинского возникла потому, что основной объект исследования Слёзкина — судьба Еврейского народа — был для Жаботинского главной темой его мировоззрения, учения и делом жизни.

Однако, тогда как подход Слёзкина к этой теме можно охарактеризовать как «взгляд со стороны», отвлечённый, объективный, научный, отношение к ней Жаботинского — «изнутри», страстно личное, практическое, злободневное, спонтанное и даже мистическое. Взгляд Жаботинского однако не ограничен одним «еврейским столетием», но направлен далеко в будущее народа.

Сравнение взглядов Слёзкина и Жаботинского будет сделано по ряду основных понятий связанных с судьбой народа.

Особое внимание уделю вопросу из наследия Жаботинского, который по моему мнению не получил должного внимания в еврейской публицистике, но подробно описан Слёзкиным: еврейский активизм на чужбине — благословение или проклятие?[3]

Историческая модель

Историческая модель Слёзкина рассматривает процесс исторических изменений в «еврейском столетии» как взаимодействие между меркурианцами и аполлонийцами.

Модель, которая по мнению Жаботинского движет еврейской историей не только в последнем столетии, но и во всей её протяженности, тоже имеет экономическую основу. Она подробно описана в его статье «Четыре сына». Статья начинается с ответа на вопрос «умного сына» из пасхальной «Хагады».[4]

«… Видишь ли, сын мой, философия исхода из Египта заключается в двух фразах, которые записаны в Вечной книге. Эти две фразы — как альфа и омега в азбуке, начало и конец благополучия твоих прадедов в Египте: и еще можно сравнить их с двумя полюсами, между которыми проходит ось, а вокруг этой оси вращается весь еврейский вопрос в Египте. И не в одном Египте. Когда вырастешь и будешь читать много книг, ясно тебе станет, что во всех скитаниях твоего народа, в каждом этапе есть и эта альфа, и эта омега; что каждый этап с того же начинается и тем же кончается, чем начался и кончился в Египте: и что полюсы, между которыми судьба швыряет твое племя, с той незапамятной поры не изменились и не передвинулись.

Что же это за две фазы? Одну ты найдешь в книге Бытия, где рассказывается, как Иосиф представил фараону своих братьев и что им перед этим советовал. Умный и хитрый человек был Иосиф, истинный сын отца своего Яакова…

….Иосиф знал …хорошо все дела египетские, знал, чего египтянам недостает, а особенно хорошо знал душу фараона и его людей. И вот дал он своим братьям которые просились в Египет, такой совет: скажите, что вы скотоводы. И прибавил фразу, которую ты, сын мой, затверди на память, ибо в ней скрыта главная мудрость нашего народного скитания: «Ибо мерзость для египтян всякий пастух». Вторую фразу ты найдешь в книге Исхода. Прошло уже много лет, одни говорят — 400, другие меньше, но во всяком случае, давно умер и Иосиф, и братья его, и все то поколение, и тот фараон, который знал Иосифа. Воцарился новый царь и нашел, что потомки Иосифа чересчур сильно расплодились. Тогда и произнес он вторую фразу, которую надо тебе затвердить на память, ибо с тех пор и поныне замыкается этой фразой каждый привал, каждая передышка твоего народа на пути его скитаний, и как только прозвучит эта фраза, приходится ему опять укладывать пожитки в дорожную торбу. «Давайте ухитримся против него, чтобы он не умножился», — сказал новый фараон.

 Из этих двух фраз, сын мой, складывается, в сущности, вся философия наших кочевании. Ты спросишь: как так? Зачем велел Иосиф своим братьям назваться скотоводами, если скотоводы — мерзость в глазах египтян? А в том-то и дело. Заниматься пастушеским делом египтяне считали непристойным, но скота-то у них было много, и творог они ели с удовольствием. Потому и нужны были им скотоводы. Сам фараон, когда услышал то, что сказали ему сыновья старого Яакова по мудрому совету Иосифа, очень обрадовался и тотчас распорядился назначить их смотрителями царских табунов и стад. И вообще, должно быть, немалая радость была в Египте, что, вот, нашлись добрые люди, которые за нас сделают то, чего мы сами делать не любим…

 Что же произошло за те годы, что отделяют эпоху первой фразы от эпохи второй? Почему вдруг стали так обременительны потомки ханаанских скотоводов? Неужели решено было во всем Египте не держать более скота? Напротив. Скота было много, и египтяне очень им дорожили: одной из самых чувствительных казней оказался для них, по преданию, падеж скота. В чем же дело? Ты не понимаешь? Сын мой, если бы ты знал историю наших новых скитаний, ты бы легко догадался, в чем причина охлаждения, — очевидно, египтяне сами за это время привыкли к скотоводству. Сначала стеснялись и гнушались, а потом научились у евреев же, начали делать на первых порах робкие, единичные попытки, а потом приободрились, вошли во вкус занятия — и в один прекрасный день вдруг нашли, что теперь евреев слишком много, и можно бы уже и без них смело обойтись. Конечно, не сразу: массового ухода фараон не хотел допустить, ибо тогда все-таки еще могла бы остаться без присмотра известная часть отечественной скотины. Но помаленьку, полегоньку, через постепенное вымирание — это дело другое, перспектива приятная и не грозящая никакими неудобствами, ибо тем временем коренное население окончательно приберет к своим рукам всю захваченную чужаками отрасль отечественного хозяйства. И вот, «давайте ухитримся…»[5]

Продолжая Жаботинский описывает похожие ситуации в истории Европы — с торговлей, банковским кредитом, инициативами по открытию мира — все с одним и тем же исходом: «давайте ухитримся». По ходу дела Жаботинский упоминает исследования Вернера Зомбарта[6], по мнению которого евреи были носителями хозяйственного прогресса в истории Европы и капитализма. Слёзкин тоже упоминает Зомбарта, но по его мнению Зомберт преувеличивает.[7]

Это и есть по мнению Жаботинского жестокая «воля чужбины» — причина и повод ко всем бедствиям евреев. Такова простая модель Жаботинского — она же — ключ к решению еврейского вопроса: положить конец этому процессу, оставить чужбину с её жестокой волей и восстановить отчизну евреев на земле Израиля для всего народа, а не только для «просвещенной» элиты.[8]

Эта модель используется во многих статьях и речах Жаботинского, а также в его уже позабытой пьесе «Чужбина». Но лучше всего, по моему мнению, эта мысль выражена в статье о погромах в России в начале двадцатого века[9] и в стихотворении, из предисловия к переводу Жаботинсим «Сказания о погроме»
Х.Н. Бьялика :

… однажды в сорной куче,
в том городе заметил я клочёк
пергамента — изорванную Тору.

Я взял его и вынул свой платок,
и бережно стряхнул пылинки сору,
и прочитал: “be-erez nochrija” —

«в чужой земле». Его прибил я дома:
в тех двух словах из книги Бытия
рассказана история погрома.[10]

Национализм

«Национализм» это центральное понятие для обоих — Слёзкина и Жаботинского, но смысл его они понимают диаметрально противоположно.

У Слёзкина «национализм» всегда понимается в отрицательном смысле. Национализм — это нечто лишнее и абсурдное, как абсурдный рассказ Гоголя «Нос», выдержка из которого приведена в качестве эпиграфа ко второй главе его книги. [11]

Согласно принципам постмодернизма Слёзкин считает национализм новой светской религией, своего рода временной модой, бесполезной и даже вредной[12], слегка примитивным предрассудком[13].

Для Слёзкина сионизм, отношение к которому у него отрицательное, это «наиболее эксцентричная разновидность национализма»[14]. Нацизм — наивысшее зло — это самый последовательный вид национализма[15].

Можно понять, что согласно его ожиданиям, в будущем национализм потеряет привлекательность и исчезнет, уступив место более возвышенным ценностям.

Похоже, что отрицательное отношение к национализму сегодня распространено и принято многими. А вот Жаботинский — это единственный знакомый мне автор, для которого смысл этого понятия положителен, без оговорок и сомнения. Не раз он гордо называет самого себя националистом.[16]

В его глазах разнообразие народов — каждый со своим языком, культурой, историей, природой, собственным характером и темпераментом — это великая ценность, необходимая часть создания[17].

Неоднократно он сравнивает разнообразие народов с различными музыкальными инструментами в оркестре, которые будут играть в совершенной гармонии в будущем братстве народов[18].

В главе «Журналист» его автобиографической книги Жаботинский даёт краткое объяснение своей личной философии. Это иерархия сущностей — личность — превыше всех, после неё — нация, и после того — человечество.[19]

Отсюда следует, что принадлежность к нации это свободный выбор человека, а национализм — это «индивидуализм народов».[20]

Много раз Жаботинский выступал в защиту «национализма» разных народов Европы, угнетаемых якобы наднациональными империями — Российской, Австрийской, Османской, и, между прочим, стыдился и осуждал ту роль, которую играли в этом угнетении многие евреи.[21][22]

Так что для Жаботинского нацизм, падение которого ему не довелось увидеть, это на самом деле явление обратное национализму, а не «самый последовательный вид национализма» по Слёзкину. 

Сионизм

Для Слёзкина сионизм это часть национализма — преходящей моды, светской религии[23].

Ключ к пониманию взгляда Слёзкина на сионизм открывается уже в эпиграфе к четвёртой, доминантной части его книги, озаглавленной «Три земли обетованных» и посвящённой маршрутам еврейских миграций в «еврейском столетии». В этом эпиграфе — строфе из сказки Ершова «Конёк горбунок» — представлены три символических персонажа, знакомых по русским сказкам — три брата. Обычно такие братья описываются в начале рассказа, когда старший брат рекомендуется как «умный», а младший — как «дурак», или «Иван — дурак». По мере развития сюжета эти роли меняются, и выясняется, что младший брат — он то как раз умный, а старший — дурак или даже злодей. Вот эпиграф, выбранный Слёзкиным:

У старинушки три сына:
Старший умный был детина,
Средний сын и так и сяк,
Младший вовсе был дурак.

Старший, якобы умный брат олицетворяет тех выходцев из еврейских местечек черты оседлости, которые воодушевлённо кинулись осуществлять коммунистическую мечту. Младший брат, «дурак», представляет тех обитателей еврейских местечек — портных, мелких торговцев, слесарей, извозчиков, которые, бедолаги, как были, отправились в Америку[24].

В процессе рассказа, оказывается, что старший, умный советский брат — он то и есть набитый дурак, а вот младший, дурак, оказывается окончательным умником, как, разумеется, и сам автор книги. А вот средний брат — сионист — так и остался, как был — «и так и сяк», т.е. ни то ни сё. И этот брат описывается в «Еврейском столетии» с подобающими ему пренебрежением и равнодушием, в соответствии с исторической моделью Слёзкина, которая представляет сионизм как аполлонийскую тенденцию[25] — своего рода «возвращение к земле», абсурдное в эпоху Меркурия, по его мнению.

Верно, аполлонийский мотив присутствовал в сионистском нарративе, и наверно когда-то считался доминантным у некоторых основателей сионизма, в начале движения, но не у Жаботинского.

Слёзкин уделяет много внимания очень важному процессу в истории евреев Европы — их глубокой самоотверженной преданности культурам стран проживания. Преданность эта часто оканчивается отчаянием. Но почему-то обращение от отчаяния к еврейской идентификации и культуре, не кажется ему естественным. В этом состоит отличие его подхода от подхода Жаботинского, для которого возврат к еврейскому самосознанию не только логичен, но и неминуем[26].

В отличие от Жаботинского в распоряжении Слёзкина было ещё более шестидесяти лет истории евреев Советского Союза, но процесс возврата к еврейской идентификации в их среде, после долгих лет насильственного отлучения от традиции и народа, на него впечатления не произвёл.

То, что Жаботинский предвидел, Слёзкин не рассмотрел. И так и сяк.

Для Жаботинского сионизм был необходим для выживания народа. Если попытки уйти от еврейской идентификации обречены на провал, логичен и неизбежен вывод: поиск самобытной еврейской идентификации, и за тем — захват и строительство отчизны. Это единственный логичный путь избежать «жестокой воли чужбины» — преследований, дискриминации и погромов. Вероятно он предвидел приближающуюся Катастрофу.[27]

Сионизм Жаботинского имел одну важную черту: в отличие от части сионистских деятелей того времени, он видел в нём программу спасения и будущее всего народа, а не только избранной элиты. В октябре 1936 на встрече в «клубе врачей и инженеров» в Варшаве он сказал:

«Есть такое воззрение: нет смысла в еврейской жизни в рассеянии — все производимые евреями культурные ценности, во всех отраслях науки, философии, литературы… всё засчитывается на счёт тех наций, среди которых они проживают. А раз так, то давайте построим этакий оазис в пустыне, который будет своего рода лабораторией для нашего духовного творчества, и так покажем всему миру, какая сила есть у нас и способности во всех областях, а самое главное — в области создания нового общественного строя, строя справедливости и честности. Давайте выжмем как лимон всё мировое еврейство и вложим весь сок его в этот оазис, а сам лимон оставим и в будущем в диаспоре! Какое прекрасное воззрение, но я и пальцем не пошевелю для его осуществления. Меня интересует сам лимон. Мне важны еврейские массы, весь народ Израиля!…Была у меня хорошая возможность увидеть те лишения, которым нет границ и подобия. Со всем, что является препятствием на пути осуществления этой цели, буду бороться. Даже если будет это прогресс собственной персоной, выступлю против него, поскольку увижу, что он сулит страдания моему народу.»[28]

В отличие от многих деятелей сионизма Жаботинский верил в то, что галут и сионизм в конечном итоге исключают друг друга, что у евреев нет будущего в диаспоре.

Мне кажется, что в этом последнем пункте Слёзкин с ним согласен.

Государство Израиль

Жаботинскому не довелось увидеть образование еврейского государства. Всё, что было у него — это сила предвиденья и лидерство. Его лидерство разбилось об господствующую политическую силу сионистского движения, но в ходе лет, политической борьбы, взлётов и падений, в Израиле были осуществлены предвиденья Жаботинского

Отношение Слёзкина к Государству Израиль сродни его отношению к сионизму — «и так и сяк». Его занятие темой Израиля — поверхностное и упрощенное, как что-то не особенно важное.

Попытаюсь подытожить его отношение к Израилю — нетто — без его хитроумных контекстов.

Слёзкин принимает все распространённые мифы и клише относящиеся к Израилю, берущие свое начало, как правило, в левой части израильской политической мысли. Перечислю главные из них, а потом остановлюсь подробней на каждом в отдельности.

Израиль в его понимании это аполлонийская страна, и даже анти-меркуриальная. По-простому: у связи с землёй и сельским хозяйством ведущая роль в истории государства, и даже есть в нём отрицательное отношение ко всему «меркуриальному» — торговле, ремёслам, искусству и т.п.[29]

Израиль — националистическая страна, националистическая и социалистическая в одно и тоже время.[30]

Социализм был основной силой, построившей страну.[31]

С годами Израиль стал похож на Советский Союз.[32]

В Израиле Катастрофа превратилась в центральный аргумент в пользу его существования.[33]

Израиль — милитаристское государство, военный лагерь.[34]

Израиль подобен Южной Африке с её апартеидом.[35]

Израиль изолирован в мире, страна — pariah.[36]

Вот ответы на эти мифы и клише в свете видения Жаботинского и фактов.

Правда, что в сионистском мифе первых поколений восхваление земли и земледелия занимало почётное место. В мире вообще существует предпочтительное, слегка идеологическое отношение к сельскому хозяйству, которое выражается в правительственных субсидиях, производственных квотах, ограничениях торговли и импорта и т.п. Однако экономическая наука и действительность опровергают этот анахронизм. Доля сельского хозяйства в национальном доходе в западном мире постоянно уменьшается. Чтобы получить общую картину о роли сельского хозяйства в Израиле достаточно нескольких чисел: часть сельского хозяйства в национальном продукте упала с 7% в 1970 до 2.3% в 2017. Мне не удалось найти данные о предшествовавшем периоде, но в 1950 в сельском хозяйстве было занято только 15% рабочей силы.

Жаботинский не разделял возвеличивания сельского хозяйства, характерного для многих сионистских лидеров его поколения. Наоборот, у него всегда было очень положительное отношение к традиционным — меркуриальным — профессиям евреев, таким как торговля и банковское дело. Он не считал, что их нужно стыдиться, и даже видел в них часть прогресса, который евреи принесли в Европу[37].

Как раз между социализмом и сионизмом Жаботинский видел противоречие.[38] Были сионистские лидеры, которые думали иначе, но на практике осуществилось предвидение Жаботинского.

Несмотря на распространённый миф, Жаботинскому было ясно, «кто построил Страну» — буржуазия построила и построит, в теории и на практике[39].

По-моему — был прав. И так писал:

«Деньги для сионистского государства на девяносто процентов приходят из карманов нашего среднего класса». Все наши заводы на Земле Израиля построены средним классом. Деньги на построение Тель-Авива принёс средний класс. Старые поселения основаны в малом размере на деньги мелкой буржуазии, а в большом размере — на деньги владельцев большого капитала. Средняя группа поселений (Месха, Седжера и другие) — на деньги ЕКА[40] т.е. барона Гирша. Новые поселения в долине[41] на деньги Керен Хаесод — т.е. опять таки на деньги
буржуев.» [42]

В курсе «Еврейское население Палестины в двадцатом веке» в Бар-Илане доктор Йосеф Шарвит привёл следующие данные: между двумя мировыми войнами капиталовложения в еврейском секторе хозяйства были распределены так: 78% (153 миллиона палестинских фунтов) — частные капиталовложения и 22% (45 миллионов ПФ) — капиталовложения национальных фондов.

По-моему цитата из Жаботинского свидетельствует о том, что и у национальных фондов были частные источники капитала. Разумно предположить также, что частные капиталовложения были более эффективны, чем общественные.

У клише о сходстве Израиля и Советского Союза есть основания. Действительно, до конца семидесятых годов были кое какие сходные явления[43]. Этого Жаботинский не предвидел, но это сходство было ликвидировано задолго до того, как исчез Советский Союз.

По поводу Катастрофы как главного аргумента в пользу существования Израиля: в глазах Жаботинского сионизм был движением справедливым, без всякого сомнения. И так писал:

«Демократия и право самоопределения это святые понятия, но именно святые понятия, как имя божье, не следует произносить всуе — ради обмана или с неприглядными и несправедливыми намерениями. Самоопределение это не значит, что тот, кто однажды захватил кусок земли, навсегда остаётся её хозяином,… самоопределение означает — ревизию — такую ревизию раздела земного шара между народами, при котором те народы, у которых слишком много земли, передали бы часть её тем народам, у которых нет земли совсем, так чтобы все народы могли осуществить своё право на самоопределение… По сравнению с громадной территорией, которую занимают арабы, Земля Израиля — это всего лишь 170-я её часть[44]. Но когда еврейский народ, лишённый родины, требует Землю Израиля для себя, это вдруг аморально, потому что туземцам, оказывается, это неудобно…»[45].

Хотя Жаботинский и предвидел Катастрофу, как моральная основа существования Израиля она была совершенно лишняя. Для него и для нас.

По мнению Жаботинского любое государство «основывается на насилии» до тех пор, как его соседи не «убедятся», что им не стоит и нет шанса справиться с ним. Он не верил в то, что какой-либо народ «добровольно» согласится уступить хоть какую-то территорию, и предостерегал от таких иллюзий. [46]

По фактам, а не только по логике и справедливости, правда оказалась на его стороне.

А по поводу Израиля и братства народов Жаботинский писал в 1903 году:

«…Спор намного глубже. С одной стороны стоят те, которые — сознательно или бессознательно — потеряли всякую надежду или желание сохранить еврейство от ударов и ведут к его исчезновению со сцены, а с другой стороны — те, кто которые ко дню братства народов хотят сохранить живым брата, имя которому Израиль, и сохранят его, что бы не случилось.»[47]

Мне кажется, что этот брат не остался одиноким, хотя Слёзкину, видимо, это всё равно.

Кроме ответов на приведенные клише и мифы об Израиле, в своем видении и в деятельности Жаботинский продвигал также принципы свободы, либерализма, принципы политического и экономического строения будущего государства, его защиты и армии, а также — самое главное, по его мнению — культуру Израиля и возрождение языка иврит[48].

Еврейский активизм — благословение или проклятие?

С юных лет Жаботинский был озабочен, нет, по настоящему встревожен непропорциональным участием евреев в нееврейских общественных делах. Мне кажется, что я не встречал подобной озабоченности ни у одного другого еврейского деятеля или автора, сиониста или нет.

Верно то, что такого рода обеспокоенность характерна как раз для антисемитов, и как правило, она вызывает возмущение, но это не значит, что сама тема не заслуживает внимания.

Об этой своей озабоченности Жаботинский писал много раз, и разглядел в ней несколько уровней. Стоит остановиться на каждом из них в отдельности.

А. Лёгкое беспокойство, или удивление вызывало у него «странное явление»: по мере того, как евреи обнаруживают слишком живое участие в каком-либо общественном начинании, так русские участники — в основном честные, порядочные люди — каким-то образом начинают терять интерес и потихоньку перестают в нём участвовать — просто перестают приходить. [49]

Б. Озабоченность тем, что вклад евреев в общую справедливую борьбу — как например, в борьбу с притеснениями царского правительства в России, непропорционален. Это борьба всей страны, справедливая, сопряжена с опасностью, и поэтому следует вкладывать в неё поровну. А евреи норовят вкладывать, рисковать и нести урон больше других.[50]

В. По настоящему встревожен был Жаботинский, когда участие евреев в протестных акциях становилось слишком большим, даже доминирующим, так что нееврейская публика, заметив, что «чужие» слишком выделяются в протестах, становится склонной оставить легитимный протест, и, может быть, направить свою энергию в разрушительном направлении, как то пьяный дебош и даже погром. Такое явление ему довелось увидеть в дни русской революции 1905 года в Одессе.[51]

В его почти забытой пьесе «Чужбина» 1908 года список персонажей разделён на две части: русских — трое, и евреев — 25. И на протяжении всей пьесы евреи ведут энергичную революционную, курьёзную в глазах автора, пропаганду в среде неевреев, неохотно реагирующих на неё. Пьеса заканчивается сообщениями о массовых кровавых бесчинствах, спровоцированных еврейской агитацией. Легко угадать кто будет главной жертвой бесчинств.[52]

Г. Но самую большую тревогу и даже стыд вызывало у него слишком заметное, если не доминирующее участие евреев в недостойных и несправедливых движениях, как то внедрение культур правящей нации империи среди народов, угнетаемых ею. Он наблюдал подобные явления в трёх империях того времени — в Российской империи — против украинцев, белорусов, литовцев, в Австрийской — против чехов, поляков, сербов и других, и в Османской — против арабов, греков, славян. [53][54]

Мне не удалось выяснить, успел ли он высказать своё мнение по поводу непропорционального участия евреев в большевистском механизме преследований в гражданской войне в России и в Советском Союзе.

В статье «Дизертиры и хозяева» 1909 года содержится горькое и угрожающее пророчество по поводу результатов такого избыточного еврейского активизма.[55]

В книге и исследовании Слёзкина еврейский политический активизм — важная тема, хотя он и не занимается ею отдельно — даже понятия такого нет в индексе. Активизм описывается там масштабно и подробно, как часть деятельности и феноменального успеха евреев во всех «меркуриальных» занятиях — бизнес, образование, наука, искусство, а также агентура, политика и общественная деятельность — в течение «еврейского столетия».

По-видимому еврейский активизм привлекал внимание Жаботинского до 1920 года, когда он жил и работал в империях — Российской, Австрийской и Османской. Другие трудные дела занимали его после того.

В своём исследовании Слёзкин охватывает эти территории, с особым вниманием к Европе, Соединённым Штатам, России и Советскому Союзу.

Советский Союз и Соединённые Штаты занимают его в основном, как арены двух из трёх отмеченных им еврейских миграций в «еврейском столетии». Земля Израиля — третья арена, как сказано, его особенно не интересует. Слезкин приводит потрясающее количество статистических, социологических и других данных, сопровождаемых замечательными рассказами и литературными цитатами, доказывающими из ряда вон выходящий успех евреев во всех областях жизни в двадцатом веке, несмотря на Катастрофу и фактическое исчезновение евреев Советского Союза.

Вопрос, который преследовал Жаботинского — является ли еврейский активизм на чужбине благословением или проклятием для самих евреев и для тех стран, в которых они живут — не занимает Слезкина сам по себе. И тем не менее в некоторых областях можно угадать ответы на этот деликатный вопрос, вытекающие из его исследований.

По поводу еврейского активизма в Европе до Второй Мировой войны, его ответ неоднозначен. С одной стороны, он играл роль в процессах восхождения нацизма, развязывания войны и Катастрофы, но не решающую, по его мнению.

Что же касается еврейского активизма в царской России, по-моему, можно угадать, может быть преднамеренно неотчётливый ответ. В заключении третьей главы — Первая любовь Бабеля — в основном посвящённой евреям России до конца революции и гражданской войны, он цитирует трактовку советского писателя Куняева поэмы Эдуарда Багрицкого 1929 года ТВС.

Поэма рассказывает о том как еврейский парень, живущий в одном из городов черты оседлости, влюблённый в русскую девушку и отвергнутый ею, возвращается в родной город во время гражданской войны в качестве командира боевого коммунистического отряда, воюющего с преступностью и контрреволюцией. Там во время облавы на бандитов он встречает эту девушку в публичном доме, в котором расположилась банда, и там он насилует её. Слёзкин понимает, что по мнению Куняева речь идёт об изнасиловании России евреями, и воспетым «поэтом открытого романтического идеального сионизма, не делающего различия между идеями мессианства и прагматической жестокостью».

Для нероссийского читателя приведу две оговорки:

Станислав Куняев, известный советский и российский писатель и редактор важных литературных журналов, это известный и махровый антисемит. Эдуард Багрицкий, автор поэмы ТВС, еврей, но уж никак не сионист. В ином контексте Слёзкин широко цитирует Багрицкого как раз для того чтобы проиллюстрировать стремление его и его поколения евреев отторгнуть и бежать от своего еврейства. Так что использование Куняевым термина «сионизм» следует понимать, как «грязный еврей».

Отшатнувшись от ужасного значения такой трактовки, Слёзкин тут же приводит дополнительную трактовку, более мягкую, основанную на другом произведении. Но мне сдаётся, что первоначальная трактовка кажется ему более верной, не зря он не упоминает антисемитскую природу Куняева, ни здесь, ни в каком ином месте в книге [56].

Мне не даёт покоя этот вопрос в приложении к двум другим историям еврейского активизма, которых Жаботинскому не пришлось увидеть, а Слёзкин описывает усердно и детально: еврейский активизм в протестном движении шестидесятых годов в США[57] и в диссидентском движении в СССР и в России, тоже начавшемся в шестидесятых.

По-моему есть много похожего между этими движениями.

Заключение

Продолжение существования еврейского народа Слёзкина не интересует. Еврейское столетие завершилось выдающимся успехом. Доля смешанных браков среди евреев США фактически предвещает почти полное исчезновение этой диаспоры в следующих поколениях. Книга заканчивается вопросом, вызывавшим сомнения Тевье-молочника:[58] есть ли смысл в продолжении существования еврейского народа отличного от других? Можно угадать ответ, к которому склоняется Слёзкин: после того, как весь мир превратился в «меркуриальный»: нет. За время этого столетия «самая еврейская страна со времени Второго Храма исчезла с лица земли» — пишет Слёзкин с присущим ему остроумием, но в начале двухтысячных, когда он писал свою книгу, он не заметил, что вот уже появилась ещё одна. От брата «и так и сяк» не ожидал. Равнодушие.

Для Зеева Жаботинского продолжение жизни брата Израиля в ожидании «будущего братства народов» было смыслом жизни и деятельности.

В замечательной главе завершающей «Слово о полку» — воспоминания о еврейском батальоне в Первой Мировой Войне — рассказывает Жаботинский о многих неевреях, не оставшихся равнодушными к сионистской идее, которые поддерживали и помогали всеми силами. В этой связи он повторяет слова Герцля: «мир — это не мир разбойников, это мир справедливости» — «Die Welt ist keine Räuber Welt, die Welt ist eine Richter welt».

Когда я смотрю на волны нового антисемитизма, направленного против Израиля, захлёстывающие мир, его университеты, включая Беркли Слёзкина, на то, что и через 100 лет после того, как были сказаны эти слова, и после Катастрофы, мир всё ещё не принимает «мораль железной стены», я думаю: неужели оба они ошиблись?

Послесловие

Так писал Зеев Жаботинский о «четырёх сыновьях»:

Второй мальчик — «нахал» — сидит, развалясь, заложив ногу на ногу, иронически скалит зубы и спрашивает: — Что это у вас за курьезные какие-то обычаи и воспоминания? Пора бы давно забыть старые глупости!

Расскажите ему, в ответ на насмешку, что были уже такие, как он, были и в старом Египте. Скалили зубы на все надежды своего племени и предпочитали льнуть к стороне фараона. Об одном из них уцелела память и в Библии. Юноша Моисей заступился за еврея, которого бил египтянин, и убил того египтянина, а другой еврей это видел и вознегодовал на Моисея. Можно ли поднять руку на хозяина? И на завтра он или другой из его породы начал показывать зубы Моисею. «Кто тебя поставил начальником и судьею над нами?» А потом еще кто-то из этой породы донес фараону, что явился такой опасный фантазер и занимается перевоспитанием еврейской воли. В те времена мир был устроен просто, общественного мнения не существовало, и потому доносчик обратился прямо во дворец: будь это в наше время, он, вероятно, как человек приличный, избрал бы другие пути, постарался бы очернить Моисея не перед личным, а перед коллективным фараоном — перед просвещенным обществом Египта. Про убийство насильника он, как человек приличный, умолчал бы, но обрушился бы на ту психологию, которая побудила Моисея обратить внимание, изо всего множества насилий, несомненно чинимых ежедневно в Египте, только на эту расправу египтянина с евреем. Мало ли вообще было рабов в Египте? Зачем такой человек, как Моисей, тратит свои силы на эмансипацию какой-то горсти пастухов, а не на преобразование и обновление всего Египта? И куда это он их зовет? Господи! Да разве не грех оторваться от этой богатой страны, где есть в изобилии всякая всячина, и хлеб, и горшки с мясом, и лук, и чеснок, и много папирусов, исписанных мудрыми иероглифами, тогда как родичи Моисея — бедняки без собственности и культуры? «Что это у вас за выдумки?» — иронически спрашивал тот человек у Моисея и Аарона, развалясь, заложив ногу на ногу и оскалив зубы.

«Притупи ему зубы», — советует относительно этого сына ритуал пасхальной вечери. Но я сомневаюсь, чтобы можно было притупить ему зубы. Он слишком хорошо вооружен, ибо ведь нет ничего более непобедимого, чем равнодушие.

Макаббим, апрель 2020

Литература

Yuri Slezkine , The Jewish Century , Princeton University Press, 2004. Зеев Жаботинский, Автобиография, Дни моей жизни, Слово о полку,
Крепость Акко, Ари Жаботинский, Иерусалим 1946 (иврит). Дорогой к государству (статьи), Ари Жаботинский, Иерусалим 1952 (иврит). Зеев Жаботинский, Стихотворения, Ари Жаботинский, Иерусалим 1946 (иврит). Статьи и другие произведения Жаботинского на русском языке. Selma Stern, “The Court Jew”, The Jewish Publication Society of America, Philadelphia, 1950 Dummy Зеев Жаботинский, Чужбина, пьеса, издательство Зальман, Берлин, 1922. Шмуэль Кац, Жабо, Биография Зеева Жаботинского, Двир, 1993 (иврит). Проект Бен Егуда, Зеев Жаботинский. https://benyehuda.org/author/62 Доктор Даниэль Галили, Царский мотив, Экономические взгляды Жаботинского, Докторская диссертация на факультете истории и международных отношений, Университет Йорк (иврит). Дан Мирон, Фокусирующий кристалл — главы о Зееве Жаботинском — рассказчике и поэте, Институт Бьялика, Иерусалим, 2011.(иврит). Х.Н. Бьялик, Сказание о погроме, Кадима, Одесса 1905
https://dlib.rsl.ru/viewer/01008462000#?page=1 Jon Stratton, Why Were the Sixties so Jewish, Jewish Identity in Western Pop Culture: The Holocaust and trauma through Modernity, Palgrave Macmillan, 2008.

Примечания

[1] Оригинал на иврите опубликован на сайте «Екум тарбут» 31.10.2020.

[2] Здесь и далее ссылки на литературные источники даны по номеру источника в скобках. Список источников приводится конце статьи. Ссылки на «Еврейское столетие» даны по английскому изданию.

[3] «Благословение и проклятие» — из последнего обращения к народу Моисея в конце книги Второзакония.

[4] «Хагада» — древний сборник текстов на темы исхода из Египта, сопровождающий праздничную пасхальную трапезу, согласно заповеди «и расскажешь сыну твоему».

[5] (5) Четыре сына, 1911.

[6] Вернер Зомбарт (1863–1941) — немецкий экономист и социолог.

[7] (1) стр 42, 45.

[8] (10) Образ лимона из выступления Жаботинского перед инженерами в Варшаве в 1936, перевод Моше Атара на иврит — «Проект Бен Егуда».

[9] (5) В траурные дни.

[10] (13) стр 7.

[11] (1) стр 40.

[12] (1) стр 1–2.

[13] (1) стр 43–44.

[14] (1) стр 2.

[15] (1) стр 2, 365.

[16] (5) О национализме, 1903.

[17] (5) Критика сионизма, 1903..

[18] (5) О национализме

[19] (2) стр 34–42

[20] (5) О национализме

[21] (5) Урок юбилея Шевченко, 1911, Фальсификация школы, 1910.

[22] (2) Глава «Кушта», стр 75–76.

[23] (1) стр 2, 102, 364 и др.

[24] (1) стр 210

[25] (1) стр 149, 208, 212, 269

[26] (5) О чём спор , 1903

[27] (9) стр 1156–1157.

[28] (10)

[29] (1) стр 328, 367.

[30] (1) стр 327.

[31] (1) стр 209.

[32] (1) стр 367

[33] (1) стр 370.

[34] (1) стр 327 — 328, 365.

[35] (1) стр 328.

[36] (1) стр 366.яйства

[37] Например (5) Четыре сына

[38] (3) Сион и коммунизм (иврит).

[39] (10) Статья «Мы буржуи» приложение к докторату доктора Даниэля Галили (иврит)

[40] ЕКА (JCA) — Еврейская Колониальная Ассоциация.

[41] Долина Езреэль.

[42] (3) Сион и коммунизм, стр 65 (иврит).

[43] Личный опыт.

[44] В этом подсчёте площадь Земли Израиля взята как площадь всей подмандатной Палестины, т.е. в 5 раз больше площади современного Израиля.

[45] (3) Мораль железной стены, стр 263 — 266 (иврит).

[46] (3) О железной стене, стр 253 — 260 (иврит).

[47] (5) О чём спор, 1903

[48] (12) Исследование Дана Мирона о вкладе Жаботинского в Израильскую литературу и язык иврит (иврит).

[49] (5) Странное явление, 1911.

[50] (5) Еврейская крамола, 1906.

[51] ibid

[52] (8)

[53] (5) Фальсификация школы 1910.

[54] (5) На ложном пути 1912.

[55] (5) Четыре статьи о Чириковском инциденте, Дизертиры и хозяева.

[56] Ни в русском переводе.

[57] (14) Джон Страттон вторит Слёзкину.

[58] Герой одноимённой повести Шалом-Алехема

 

Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2021/nomer5_6/cirulnikov/