1.
Эшелон медленно приближался к Гатчине. Такое название стояло на их картах. Гюнтер по своей привычке запоминать самые ненужные подробности, конечно же, знал, что городок теперь называется Красногвардейск. Здесь предстояло отцепить от состава их вагон, вывести его с Варшавской ветки, чтобы доставить на другую, а она приведет в Царское Село (и тут себе напомнил, что Детское Село, а с тридцать седьмого года Пушкин). Гюнтер вспоминал в дороге первую главу любимого своего русского романа. Князь Мышкин ехал в Петербург поездом по той же Варшавской дороге.
За окном — ранняя осень. Состав шел медленно, по сторонам можно было увидеть сгоревшие дома, покореженные русские танки, лежащие на боку подбитые грузовики. Глядеть на них не хотелось. Гораздо охотнее Гюнтер вспоминал разговоры героев романа в вагоне третьего класса. Разговоры пустые, но с них начиналась завязка драмы. К слову, Достоевского он читал на русском. А сейчас в вагоне его окружали совсем другие лица.
Команда немногочисленная. Его младший напарник Клаус был очень занят. Он сегодня не допекал Гюнтера вопросами, сидел и пытался что-то писать в своем блокноте. Вагон покачивало, рука срывалась, кляксы регулярно садились на бумагу. Почему-то он не желал в дороге писать карандашом. Клаус тихо ругался, но продолжал работу. Можно не сомневаться, юношу в очередной раз посетила мысль, которую он спешил увековечить, пока не забыл. Вдохновенное лицо соседа указывало, что новая мысль обязана понравиться его высшему начальнику — Рейхсминистру Пропаганды. Клаус наверняка писал речь, посвященную успешному выполнению нового задания. Еще и к месту не прибыли, а этот дурак уже строчит победные реляции. Ни грамма суеверия. И ведь заранее известно, что там прозвучит в этой эпохальной речи. Но нужно торопиться. Зазеваешься — и все то же самое напишут другие. «Неповторимый» стиль Рейхсминистра Геббельса воспроизводился учениками и последователями легко, и даже как бы от раза к разу появлялась «новизна», которой на самом деле и близко не было.
Комиссия отправила их команду в Царское Село. По приказу они должны были выполнить несколько поручений. На самом деле существовало одно главное задание: демонтировать и вывезти из Екатерининского дворца Янтарную комнату. Гюнтер знал, что именно ему придется это проделать. Он — гауптштурмфюрер Хольц — отвечает за безопасную разборку, маркировку, упаковку и вывоз в Германию частей уникальной комнаты.
Самое удивительное: их эшелон уже отправили в путь, а в Царском Селе еще находилась Красная Армия. Расчет состоял в том, что к прибытию фронт окажется уже в новом месте ближе к Ленинграду, а команда обязана оказаться на месте без малейшей задержки. Гюнтер видел письменные распоряжения, приготовленные для еще не существующей комендатуры, чтобы отделили город от территории дворцов и парка, куда бы не было доступа местному населению кроме получивших особое разрешение.
Комиссия, в которой служил гауптштурмфюрер Хольц, формально находилась в ведении Рейхсфюрера СС Гиммлера. Он никогда не появлялся, не интересовался и даже не присылал кого-нибудь на заседания, будто хотел отмежеваться от навязанной ему странной и чуждой структуры. Она занималась решением судьбы самых значимых произведений искусства, которые подлежали перемещению на территорию Рейха. Появилась комиссия задолго до начала войны. Некоторые вопросы решались просто. Был принят закон, что если происхождение картины, скульптуры, иного творения — из Германии, то они отправятся именно туда, откуда ведут свою родословную. Это очень просто. Картина когда-то (да хоть триста лет назад) подарена или куплена в Дрездене — она вернется в Дрезден, фонтан по заказу сделали в Нюрнберге — вернется туда.
Да, просто, но не совсем. Если произведение искусства отвечало весьма размытым критериям шедевра мирового значения, то оно оказывалось под контролем особой группы, ответственной за создание будущего Музея Фюрера в Линце. А судьбу произведений искусства иного происхождения Комиссия определяла по своему усмотрению. Понятное дело, в Комиссии людей было много, и несложно было проследить, откуда там появился каждый. Всякий раз сталкивались самые разные интересы различных городов и территорий, отдельных групп и отдельных вождей. Немало было, к примеру, явных и скрытых представителей Рейхсмаршала Авиации. Еще бы, где делят сокровища, там и Геринг всегда окажется первым. Люди Рейхсминистра Пропаганды, наводнившие Комиссию, должны были как бы взывать к совести, гасить внутренние противоречия, пробуждать понимание общего интереса и общих задач. Это если выражаться высокопарно, а если проще — они должны были следить за каждым, чтобы не случилось идейных отклонений, чтобы у кого-нибудь не вызывали нездорового интереса образцы «дегенеративного» искусства, которых повсюду таилось много, и тайком некоторые пытались их сберечь на народные деньги. Агенты Гестапо должны были обнаруживать и пресекать вовремя нездоровые коммерческие интересы членов Комиссии.
Гюнтер прекрасно себе представлял паучью обстановку внутри Комиссии, сам для себя давно выработал правильную стратегию выживания и тактику каждодневного ее исполнения. Была возможность не раз убедиться в своей правоте. Главное — всегда оставайся самим собой, будь со всеми приветлив, никогда ни с кем не обсуждай других. А еще важнее — выполняй задания предельно точно, каждый твой подчиненный должен получать свою задачу без возможности иного толкования. Выполнишь в срок — лучшая тебе гарантия остаться и продолжать работать. Сорвешь задание — вылетишь вон и никакие былые заслуги не спасут. Это на фронте лишних нет. А в Комиссии — сколько угодно.
Гюнтер в работе был пунктуален и в общении немногословен. Его уважали. Многие были уверены, что он скрыто представляет интересы кого-нибудь из самой верхушки в окружении Фюрера. Гюнтер постоянно читал этот интерес во взглядах собеседников и умело оставлял их в прежних сомнениях. А на самом деле он просто оберегал себя.
Гауптштурмфюрер Хольц уже на выходе из юношеского возраста обрел вполне трезвое понимание мира, в котором выпало родиться и жить. Именно мира в целом, а не страны, города, края. Его устройство оказалось крайне ненадежным, его недостатки торчали наружу на каждом шагу. Другого мира не предлагалось. Строго спрашивая себя, Гюнтер должен был рано определиться, остается ли он в нем или покидает. Он размышлял над этим всерьез. Инстинкт жизни оказался гораздо сильнее, чем ему представлялось. Покинуть добровольно этот мир Гюнтер в себе сил не нашел. Он дважды оказался очень близок к роковому шагу. Раз так, ему придется жить, не забывая где оказался. А он прекрасно понимал, что из себя представляет его страна, к чему рано или поздно приведет творящееся безумие. Изменить что-либо — не в его силах. Оставалось всякий раз поддерживать собственное безопасное положение, в котором ему отводилась работа, требующая знания, подготовки, умения. Он был нужен. Это гарантировало некоторую свободу. Кто об этом не заботился, не поддерживал собственное положение — оказывался в строю, в окопах или отправлялся решать «еврейский вопрос». Гюнтер был уверен, что каждый мало-мальски умный человек мог этого избежать.
Сам он прошел нелегкий путь. Отец был профессором физики в университете Кенигсберга. Если бы он преподавал философию или право, литературу, наконец! А так не раз слышался шепот вокруг: «Физика? Да там наверняка сплошь евреи». Да, таков известный немецкий парадокс, точнее, перевернутое представление о первостепенных и второстепенных науках. И после сколько раз внимательные «собеседники» просили снова и снова рассказать о гостях и друзьях, бывавших в родительском доме. Спрашивали или строго, или как бы невзначай. Подозрение было не отскоблить от себя. «Физика», черт ее возьми, кто бы знал, что превратится в проклятие. Поэтому сам Гюнтер выбрал гуманитарные дисциплины. История, история немецкого искусства. Легко учил языки. Без сомнения, захотел бы он пойти по стопам отца — мог бы добиться в точных науках больших успехов. Он был по-настоящему талантлив и весьма разносторонне. Это помогало в выбранном пути. Наделенный глубокими знаниями историк и искусствовед никак не походил на небожителя, умел видеть проблему с разных сторон, находить точные решения поставленных перед ним задач. Эти качества не столь часто соединяются в одном человеке.
А сколько кривотолков приходилось слышать по поводу того, что Гюнтер долго не женился! Доходили разговоры, что товарищей его аккуратно расспрашивали, встречали они его когда-нибудь с девушкой или нет. Подозревали в самом страшном из грехов. И что делать? Объяснять, что ему никто не нужен? Не поверят, еще пуще станут подозревать. Очень неприятная патовая ситуация, таящая опасность. Это стало явным препятствием в продвижении по службе. Гюнтер служил уже тогда в Комиссии, жил в Берлине. Пришлось сделать над собой невозможное усилие. Его постоянно стремились познакомить. Он долго искусно этого избегал. Какое-то время работала нехитрая отговорка, что дома в Кенигсберге его ждет невеста (даже держал возле себя фотографию совершенно неизвестной девушки и усмехаясь сочинял ей какие-нибудь подробности биографии). Время уходило, и легенда явно теряла актуальность. Его снова пытались познакомить. И Гюнтер внезапно согласился. Ингрид была младшей сестрой одного сослуживца. Скромная, улыбчивая, немногословная. Семья очень простая. Он понял, что понравился ей. Недолгий период ухаживания закончился сделанным предложением. В мае тридцать девятого поженились. К тому времени отца Гюнтера уже не было в живых, он умер от рака, не дожив до пятидесяти пяти лет. Мать была счастлива, что сын нашел свою половину, хотя с изумлением смотрела на невестку и ее родню. Совсем другие люди.
Ингрид забеременела довольно скоро. Они жили странно: очень скрытно, к себе никого не приглашали. Некому было услышать взаимные упреки, переходившие в злобную ругань. Это началось почти сразу после свадьбы. В дни, когда уже по-настоящему разгорелась война, родилась дочь. Пришлось быстро очень многое изменить в образе жизни. Гюнтер это понимал. Унес в подвал все лишние и хрупкие вещи. Оставил в квартире только самое необходимое. Почти из-за каждого предмета приходилось спорить с женой. Он иногда смотрел на крохотную постоянно плачущую дочь и осознавал, что не испытывает ничего, кроме раздражения. Решил, что, может быть, что-то появится позже, а пока было слишком много дел.
Жена не могла привыкнуть, что нужно быть готовой к воздушной тревоге на улице. В тот роковой день она гуляла с коляской, начался налет англичан, она никуда не успела добежать и попала под бомбежку. Нашли тогда среди обломков ее руку с обручальным кольцом, шляпку, сумочку с детскими вещами, части детской коляски. А Гюнтер отныне превратился в молодого вдовца, потерявшего к тому же и маленькую дочь. Он принимал соболезнования, сохраняя окаменевшее выражение лица. Заодно это окончательно вычеркнуло все дурацкие вопросы, подвергавшие сомнению его интимные предпочтения. Жизнь наладилась как прежде. Так что в чем-то он был тайно тому неизвестному англичанину даже признателен.
2.
Комиссия работала с размахом и с перспективой, изучая произведения искусства не только уже находящиеся на территории, контролируемой Рейхом, но и такие, которые могут здесь оказаться в скором времени. О Янтарном кабинете из Царского Села вовсю заговорили полтора года назад. Подписали тогда договоры с СССР, после которых зачастили друг другу в гости ученые, военные, ценители искусств. В Комиссии, проводившей выездное заседание в Восточной Пруссии (было принято проводить их не только в столице), обсуждался этот вопрос. Гюнтер тогда впервые встретился с доктором Альфредом Роде. Благообразного вида человек на вид лет пятидесяти в круглых очках, улыбчивый. Тот отстаивал необходимость переезда Янтарного кабинета в Кенигсберг, где сам доктор служил хранителем сокровищ замка. Другие влиятельные члены Комиссии считали, что Янтарный кабинет полностью отвечает критериям музея Фюрера в Линце. Тихие кулуарные споры уже так разгорались, будто добыча вот-вот должна оказаться в руках.
Тогда ограничились отправкой в Ленинград делегации искусствоведов, чтобы на месте осмотрели, если возможно, получили разрешение на проведение качественной фотосъемки якобы для совместного издания шикарного альбома. Гюнтер поехал с той группой. Съемку проводил он сам вместе с высококлассным фотографом. Сделал все замеры. Изучил досконально расположение панелей с янтарем в нижних, средних и верхних рядах, распололжение пилястр и зеркал, вкрапленных четырех миниатюр флорентийской мозаики, полочек, аксессуаров, часов. Крепление панелей к стене — вот самый главный вопрос. Показалось, что с ним разобрался. Отвлекая себя от расчетов и измерений, сделал паузу, посмотрел по-человечески на чудо-кабинет, который под лучами заглянувшего солнца засиял, переливаясь всеми оттенками. И будто волшебной теплой волной окатило. Он себя хорошо знал. Чтобы такое почувствовать, требовалось нечто особенное. По его представлению о несовершенстве мира, в котором выпало жить, как бы в противовес и в утешение существовала одна очень важная вещь. Да, этот мир — примитивный, серый, безнадежный. Но вне его существует недоступный иной лучший мир. Попасть туда нельзя. Но иногда выпадает счастье заглянуть. Ради этого стоит продолжать жить. Убедившись, что в тот момент на него никто не смотрит, Гюнтер положил ладонь на янтарь, зажмурил глаза, увидел на мгновение за длинным туннелем сияние лучшего мира, счастливая короткая волна подхватила его.
Из детства вдруг вспомнилось, как однажды увидел на мокром песке медовый кругляшок. Янтарь!
— Мама, смотри! — Мальчик уже держал в руках свою находку.
— Вижу, Гюнтер! Какой красивый! Сегодня — твоя удача.
— Bernstein! — Он произносил это магическое название, чувствуя пальцами, как в теплеющем камне прячется частичка солнца.
— А ты знаешь как литовцы его называют? Gintaras. Похоже на твое имя, правда?
Они сидели с мамой на берегу в тот теплый день, ходили вдоль полосы прибоя, высматривая золотистые камушки. Мама рассказала, что арабы считали янтарь выпавшей с неба росой. Греки оставили другую легенду. Сын бога солнца Гелиоса Фаэтон попросил у отца огненную колесницу, помчался на ней сам через небосвод, не управился. Огонь падал на землю, заполыхали пожары. Только Зевс молниями остановил смертельный полет. Фаэтон погиб. Сестры его так неистово оплакивали, что боги превратили их в деревья. Вместо слез они роняли смолу, и так появился янтарь.
Гюнтер запомнил именно тот день, хотя летом на берегу моря возле Пилау они проводили много времени.
Гюнтер понял, что рано или поздно в эту комнату обязательно вернется.
Поездка Гюнтера Хольца с коллегами летом сорокового года в Ленинград для Комиссии была чрезвычайно важна. Некий источник в СССР сообщил, что в руководстве рассматривались некоторые деликатные аспекты углубления советско-германских отношений, развития Договора о дружбе и границах. Чтобы придать вес и значение такому процессу, требовалось сделать очень дорогой подарок вождю германской нации Адольфу Гитлеру. Помимо своей цены он должен быть наполнен особым смыслом, особым символическим значением. Источник сказал, что известный сановный, орденоносный и близкий к Сталину писатель предложил подарить Янтарную комнату. Так она оказалась в центре внимания Комиссии. Начались обсуждения, кулуарные переговоры разных людей, и встал важнейший вопрос: Линц или Кенигсберг? Понятное дело, что Комиссия должна была найти и встречный германский ход, то есть подарок Сталину. Сообщение источника из Москвы больше не находило подтверждения, тема исчезла. Но по тому, как охотно дали возможность экспертам-искусствоведам поработать и поснимать в Царском Селе, можно было осторожно предположить, что она еще актуальна.
Когда поезд вернулся в Берлин, уже наступил поздний вечер. На перроне среди встречающих издалека заметил знакомую фигуру. Доктор Роде поджидал его. Так не было принято. Доктор знал это, но значения не придавал. Приехал же специально из Кенигсберга! Роде взял такси. Гюнтеру еще предстояло с дороги отдохнуть, а потом проявить пленки, сделать фотографии. Его наброски нужно было превратить в чертежи и схемы. Гюнтер должен подготовить обстоятельный доклад, на что потребуется время. Доктор все это понимал, но ему не терпелось услышать о Комнате сегодня. Он явно был ею болен. Только одно в этой жизни еще имело смысл: вернуть в Кенигсберг Янтарный кабинет, чтобы доктор Роде его собрал на новом месте. Тот мог говорить об этом без умолку. Даже поведал о сокровенном: комната в замке уже готова. И заулыбался. Звучало смешно: приготовил покои, нанял прислугу, а красавицу еще не умыкнул. Роде сопровождал Гюнтера от вокзала до дома, хотел услышать новые подробности о сокровище. Гюнтер понял, что как и от всякого фанатика, от Альфреда Роде лучше держаться подальше. Когда оказались возле дома, не стал из вежливости интересоваться, есть ли коллеге где переночевать и отдохнуть, сослался на усталость после дороги и вышел из автомобиля, вручив водителю банкноту. Доктор поехал дальше.
Поездка оставила немало впечатлений. Гюнтер Хольц был включен в делегацию искусствоведов не под своим именем. По легенде он — историк художественной обработки янтаря из Кенигсберга, сотрудник музея, его интерес к уникальной Янтарной комнате понятен и естественен. Он должен был оставить о себе впечатление как о специалисте в крайне узкой сфере, человеке застенчивом и малообщительном. Нельзя было даже случайно выдать свое хорошее знание русского языка. Это сказать легко. Конечно, можно не произносить русских слов, хлопать глазами и дожидаться перевода каждой фразы. Тут ничего сложного нет. А если за спиной слышишь разговор и произносится что-то касающееся тебя, как не дать волю случайному движению головой или плечом? Приятель Гюнтера, военный врач, специалист по болезням уха, горла и носа, рассказал про самый надежный способ выявления симулянта глухоты. А они иногда достигают небывалого мастерства в своем притворном искусстве, умея не реагировать на крик, хлопок, а некоторые виртуозы — даже на выстрел. Но если внезапно уронить монету, звон от ее падения для человека значит столь много, что на него невольно реагируют.
Гюнтер стойко пребывал в своем образе. Он не скрывал счастливого выражения лица, когда оказался в Екатерининском дворце в заветном Янтарном кабинете, или как здесь принято было называть — в Янтарной комнате. Здесь и притворства не требовалось. Конечно же советские «коллеги» всегда находились рядом, постоянно следили, нет ли чего-то подозрительного или опасного в поведении гостей. Образ почти «небожителя» давал Гюнтеру некоторую безопасность. На самом деле он должен был благодарить Альфреда Роде, чей облик держал перед глазами и как хороший актер русской школы (изучал и это не без интереса) перевоплощался в него. Это помогло. Он чувствовал к себе вполне доброжелательное отношение. В программе поездки, конечно же, были музеи Ленинграда. Гюнтеру с одной стороны было интересно, но не хотелось отвлекаться от главного. Даже в Эрмитаже он видел все сквозь пелену, неуловимый барьер не позволял включить какой-то эмоциональный контакт. И не важно, Леонардо, Рафаэль или Рембрандт перед тобой, — умом понимал, а сердце просило отложить на потом.
И только один раз за всю поездку, находясь за пределами Царского Села, Гюнтер все-таки по-настоящему ощутил соприкосновение с подлинным чудом. Павловский парк поразил его. Он читал о нем, но увиденное изменило все представления. В какой бы точке парка человек не оказался, обзор на все триста шестьдесят градусов вокруг показывал доведенную до совершенства картину, в которой нет случайных элементов, а каждое дерево или склон холма, или завиток реки, или павильон на лужайке оказывались важными частями сценической постановки. Проходя по парку, можно было незаметно попадать из такой большой панорамы на «малую сцену», где актеры-скульптуры разыгрывали свои вечные сюжеты. Гюнтер наблюдал это и на на какое-то время забывал о главной цели приезда. Ноги сами случайно привели к круглой площадке среди очень высоких деревьев. В центре на постаменте стоял бронзовый Аполлон, только что выпустивший стрелу из лука. По кругу расположились фигуры богов и муз, между которыми радиально отходили узкие лучи прямых аллей. Двенадцать фигур, двенадцать дорожек. Гюнтер изумленно кружил вокруг Аполлона, входил в аллеи-лучи, которые оказались разными по длине, но в конце каждой жила своя бронзовая фигура. Там, куда улетела стрела Аполлона, падала нимфа.
Гюнтер задумался, возможно ли еще где-нибудь в Европе такое парковое чудо. Напрашивался ответ, что больше, пожалуй, нигде. Да, в тот день удалось отвлечь себя, но ненадолго.
Гюнтер просидел много часов в библиотеках и изучил массу литературы об истории Янтарного кабинета, как на немецком, так и на русском. Написано было немало. История создания уникального шедевра прусскими мастерами в самом начале восемнадцатого века и его дальнейшей судьбы в разных хрониках представала более или менее подробно. Почти не находил противоречий. Излагались известные факты в известной хронологии. Когда Гюнтер уже почти наизусть выучил их, в голову полезли странные мысли. Ни у одного исследователя, чьи труды он внимательно изучил, даже намека на них не находил. А Гюнтер Хольц уже не мог избавиться от непрошенных выводов.
Чудесный Янтарный кабинет придумал известный в свое время придворный архитектор Иоганн Фридрих Нильссон Эозандер, барон фон Гёте, швед, работавший в Пруссии. Создали его мастера, один датчанин, а следом за ним местные кенигсбергские, и он остался в виде янтарных панно на деревянных панелях и отдельных аксессуарах. Заказчиком изначально оказался прусский король Фридрих Первый. Места, где можно комнату собрать, в Кенигсберге не смогли найти и ничего специально не построили. Предварительно намечалась установка в королевском дворце, но делать этого не стали. Комната хранилась частями. Получалось, что уникальный шедевр, на который во всем мире ничего похожего нет, стоивший огромных денег, год за годом сиротливо прятался от людей в ожидании своей участи. Сын короля толстяк Фридрих Вильгельм, унаследовавший трон, нашел решение: он подарил Янтарный кабинет русскому императору Петру. Это был роскошный подарок, можно сказать, бесценный, который почему-то дома у себя пролежал без применения в разобранном виде, и никто не знал толком, что с ним дальше делать.
В Санкт-Петербурге некоторые янтарные панно установили в Людских палатах Летнего Сада. Но все равно это стало случайным местом. Прошло очень много лет. Дочь Петра императрица Елизавета вновь поручает найти применение для Янтарного кабинета. Его искали долго и безуспешно, собрали было в Зимнем, дополнив новыми деталями, но разобрали. Так могло повториться еще не раз, пока гениальный архитектор Бартоломео Растрелли не увидел и не создал Янтарную комнату в построенном им новом великолепном дворце Царского Села. Всем доселе разрозненным частям нашлось свое место. Пилястры, зеркала, позолота дополнили композицию, а еще позже четыре миниатюры флорентийской мозаики стали последними штрихами. Бартоломео Растрелли вдохнул жизнь в Янтарный кабинет и превратил в чудо Янтарной комнаты. С того момента даже трудно было себе представить, что она прождала полвека с момента создания и, наконец, только сейчас обрела свой дом. «Янтарная комната» для всех с той поры означала Царское Село, Екатерининский дворец. И если быть до конца честным, подлинный создатель Янтарной комнаты — Бартоломео Растрелли.
Гюнтер был уверен, что доктор Роде знает всю эту историю ничуть не хуже. И тем не менее он одержим возвращением Янтарной комнаты в Кенигсберг. Неужели думает, что если места ей прежде не нашлось, то это лишь по недоразумению? Или он считает, что знает некий секрет, как от такого недоразумения избавиться? Неужели мнит себя новым Растрелли? Это маловероятно. Хочет кому-то что-то доказать? Скорее, самому себе. И вообще знающий человек должен вести себя иначе, не так суетливо. Доктор Роде — он сам по себе, никого не представляет кроме разве что Замка Кенигсберг и его сокровищ. Если в лице кого-то из самых влиятельных людей Рейха Роде находил поддержку, то готов был хоть с самим дьяволом объединиться. Чего стоит один только гауляйтер Эрих Кох, это чудовище! Доктор Роде заразил его своей идеей, тот добавил свой веский голос против направления комнаты в Линц. Когда Гюнтер впервые встретил гауляйтера (а тот появился на заседании Комиссии), он испытал ужас как перед удавом. Доктор Роде подозвал, чтобы представить, деваться было некуда. Гюнтер чудом выдержал пустой минутный разговор и взгляд удава на себе. А сам Альфред, казалось, разговаривает с этим драконом на равных. Гюнтер с удивлением узнал, что Роде в партии не состоит. Значит, им движет вера в чистом виде. А это штука сильная. И опасная. Гюнтер рад был бы держаться от такого подальше, но наверняка придется им еще долго работать рядом.
Заседание Комиссии по итогам поездки назначили через десять дней после возвращения домой. Оно должно состояться снова в Кенигсберге. Да, они туда зачастили. Этот факт указывал, что скорее всего сторонники размещения Янтарной Комнаты в Линце уступили. Да и самого Музея Фюрера там еще нет. Может быть, временно отступили. Наверняка Альфред Роде смог убедить всех кого хотел. За неделю нужно было все пленки проявить, сделать подробнейшую схему всей комнаты с точной маркировкой каждого сегмента, каждой панели. Он должен был представить план разборки Янтарной комнаты, отделения каждой панели, представить эскизы упаковки в специальные ящики тоже со строгой маркировкой. Мелочей в таком деле нет. Процесс демонтажа, особенно крупных панелей, расположенных высоко, требовал соблюдения особых мер безопасности. Ни у кого из тех, кому придется это проделывать, опыта нет. С янтарными панно никто никогда не работал. Одно неловкое движение — и янтарь может начать отваливаться от панелей. Гюнтер знал, что Янтарную комнату уже реставрировали по меньшей мере три раза. Найти подробные материалы, отчеты о ремонте он очень хотел, но не смог. Из довольно скудных сведений можно было сделать вывод, что проводилась чистка, подклейка или замена некоторых элементов. Но панели со времен Растрелли никто еще из стен не вынимал. Во время поездки Гюнтер услышал от руководителей музея, что по плану намечена новая реставрация через год-полтора. Он обязан об этом сообщить Комиссии.
Доклад Гюнтера Хольца с демонстрацией фотографий отличного качества, схем-чертежей, изложением подробного плана безопасного демонтажа, упаковки панелей и более мелких частей с педантичной маркировкой произвел на членов Комиссии неизгладимое впечатление. Профессионализм высочайшего уровня. Каждый выступивший после него отметил особо именно это. В ходе обсуждения украдкой Гюнтер смотрел на Альфреда Роде. Тот прямо-таки светился от счастья и похвалы, казалось, принимал на свой счет. Иного трудно было ожидать. Он сумасшедший. Доклад был принят и, понятное дело, отложен в сторону до развития дальнейших событий. А они, как вы понимаете, от решений Комиссии никак не зависели.
3.
В комендатуре команду Гюнтера Хольца ждали с некоторым беспокойством. Оказалось, что специальная прибывшая команда не столь многочисленна, но в ней есть кого опасаться. Звания эсэсовской иерархии у прибывших не были столь уж высокими, но действовали безотказно пугающе на младших офицеров и солдат вермахта, которые заняли территорию дворца. Полученный ими приказ однозначно обязывал подчиненных местной комендатуры выполнить беспрекословно все, что потребуют прибывшие, оказать им помощь, а в случае неповиновения понести наказание.
Гюнтеру представили офицера, командовавшего теми, кто занял Екатерининский дворец. Обер-лейтенант Вильгельм Ахтерманн. Он и его солдаты первыми вошли во дворец, они увидели всю картину, какой она осталась после ухода русских. Доклады Ахтерманна о состоянии залов и комнат дворца стали основополагающими. Он отчитывается, что и где сохранилось или отсутствует, или сломано — это принимают как факт. Ахтерманн — худощавый молодой человек, глубоко посаженные серые глаза, волосы зачесаны назад, взгляд испытующий, и он его не отводит, позволяет себе улыбаться. Они вдвоем идут вдоль анфилады Екатерининского дворца. Хольц — он как бы гость, а обер-лейтенант — хозяин. Гюнтер своими вопросами и репликами дает понять, что знает дворец досконально, но того это ничуть не смущает. Он дурак? Нет, явно не дурак. Гюнтер знает, что впереди третья по счету комната у них на пути — Янтарная, чувствует, как начинается сердцебиение. Только бы не заметил! Невероятным усилием над собой удается сохранить внешнее спокойствие. Вот она. Вошли, остановились. Гюнтер поначалу испугался. Песок на полу. Какие-то большие вазы, которых тут раньше не было. Они на две трети наполнены водой. А главное — на стенах картон, марля, вата. Видно, что любопытствующие уже оторвали кое-где их и заглянули внутрь. Гюнтер заметил, что в комнате никакой мебели нет, одни стены. Ни одного иного предмета не осталось. Только втащили эти дурацкие вазы с водой, скорее всего, это как бы защита от взрывной волны. Гюнтер стал снимать вату с марлей и картоном. Обнажились янтарные панно и среди них — мозаики. Их должно быть четыре. Первая на месте. Краем глаза заметил, что обер-лейтенант засуетился. Вторая тоже на месте, третьей нет, зияет дыра, четвертая на месте.
— Обер-лейтенант, здесь была картина, когда вы вошли?
— Когда вошли — не знаю, там было закрыто. Русские забрали.
— Другие почему-то не забрали.
— Откуда мне знать? Вы же не думаете, что я мог ее вытащить? — и посмотрел на Гюнтера своими наглыми серыми глазами.
— Но кто-то вытащил.
— Мне ничего не известно.
Продолжать разговор было бесполезно. Как уже объяснили, обер-лейтенант и его подчиненные — та команда, с которыми вместе придется работать. Главное, сделать все, не допуская потерь. Да, за ним придется глядеть в оба. Он — вор. Доказывать, расследовать — это не работа Гюнтера. Опять же, возникли дополнительные проблемы, к которым Гюнтер не был готов. А напрасно. По прибытии на месте узнали кое-что новое: оказалось, что назначен ответственный за вывоз ценностей из Царского Села и других пригородов. Ротмистр резерва граф Эрнст Отто Солмс-Лаубах. В Комиссии это имя не звучало ни разу. Он — из армейских. Откуда взялся? Вермахт наверняка решил, что должен поставить своих людей в противовес тем, кого назначила Комиссия (а она все-таки формально подчинялась Рейхсфюреру СС). Возможно, некоторые влиятельные люди из Комиссии таким образом скрыто хотели усилить свое влияние, тайком опираясь на армейское командование. Или задумано было так, чтобы просто соперничество не затухало ни на минуту. Старая тактика, не сегодня придумана.
Граф всегда был занят, разъезжал по разным местам. Гюнтер его пока ни разу и не встретил. Пришлось снова уточнить свою миссию. Его задача оставалась прежней: Янтарная комната. На этом и должен был сосредоточиться. Других заданий у него здесь нет. Клаус хотя бы рядом, от него-дурачка толку мало, но он вместе с ним, сделает все что прикажут, не обманет. Главное — лишнего от него не требовать. Еще трое — это просто в помощь: поднять, перетащить, приготовить, не более того. А вот ворюга-Ахтерманн, оказавшийся в подчинении, явно пригодится. Картинку вытащил чисто, можно сказать, ювелирно. Им предстоит вынимать панели. Пара рук, умеющих работать аккуратно, — это большая удача.
Перед отправкой в Царское Село Гюнтер настаивал, чтобы еще дома сколотили из досок подобие плоских ящиков для упаковки панелей. Зря он что ли проделал всю работу год назад? По размерам — четыре разновидности. Количество известно. У него же продумано до мелочей, какая панель и куда будет упакована. Можно поставить правильную маркировку сразу. Но выяснилось, что времени нет, эшелон отправляют завтра. Жаль, придется сколачивать на месте. Для этого нужно найти материалы и чтобы в мастерских при дворце что-нибудь осталось. Инструмент возьмут с собой какой нужно и сколько смогут. Но придется потратить драгоценное время. А еще ведь понадобится смонтировать леса на месте, причем не наспех, а надежно. Работать предстоит на высоте и спускать вниз крупные тяжелые панели. Наверняка во дворце существуют леса для покраски, для реставрации. Русские должны были успеть снять как можно больше. Скорее всего леса оставили на месте. Придется их разбирать и переносить частями в Янтарную комнату. Будет ли электричество? А это неизвестно. Конец сентября, день уже заметно короче. Нужен генератор, а лучше — два или три. Для разных мест. Их ему дали. Доски разрешили погрузить, но совсем немного. Придется добывать на месте. Плотницких инструментов набрали несколько комплектов.
Гюнтер поручил Ахтерманну выяснить, не найдется ли случайно среди личного состава плотник или хотя бы владеющий основными навыками этого ремесла. В комендатуре постарался узнать, остались ли местные, работавшие в мастерских дворца. Оказалось, что одного сразу нашли. Когда заняли дворец, зашли в мастерскую, там сидел пожилой человек, растерянный, явно не знал, что ему делать. Нашли переводчика. Старик оказался плотником, проработал в мастерских дворца всю жизнь, еще с прежних времен. Узнали где живет, отправили домой, предупредив, что может понадобиться. Еще одного нашли в реставрационных мастерских. Тоже пожилой. Явно хотел спрятаться. Или только показалось. Кто такой? Реставратор. Его тоже отправили домой, а на следующее утро тот попал под акцию. Еврей. Соседи выдали.
Гюнтер попросил доставить плотника сюда немедленно. Старик жил неподалеку, его привели. Смотрел исподлобья. Гюнтер приказал охране выйти, остался с ним один на один. Неожиданно со стариком немецкий офицер заговорил по-русски. Тот слушал с тревогой и страхом. Гюнтер извлек свои чертежи. Нужно сколотить ящики. Вот размеры, вот количество. Большие, средние и малые. Старик смотрел молча на чертежи, кивал головой.
— Работу нужно выполнить быстро. Обещаю вознаграждение.
— Да. Я понимаю, — глухо произнес старый плотник, продолжая смотреть неотрывно в чертежи.
— Мне нужно, чтобы сейчас вы отвели меня в мастерские, склады. Доски остались или их вывезли?
— Остались, — все так же почти шепотом ответил старик.
— Мы сейчас пойдем туда вместе. Покажете.
Старик кивнул головой. Они отправились в путь. Плотник шел медленно будто ноги его не слушались. Гюнтеру хотелось успеть поскорее, но он не стал торопить. Ахтерманна Гюнтер позвал с собой. Тот привел одного молодого солдатика, который дома обучался плотницкому делу. Это уже неплохо. Доски на складе остались на месте. Их не столь уж мало. В мастерских многое вывезли, но далеко не все. Свой инструмент восполнит то, чего не хватает.
Гюнтер назначил старику час завтра утром, они встретятся в мастерских, а пока в сопровождении солдата он отправил его с запиской в комендатуру, чтобы у того был пропуск.
Наутро старый плотник не появился. В мастерских его не увидели, через КПП не проходил. Отправили двоих к нему домой. Нашли. Повесился.
4.
Гюнтер распределил работу и расставил людей. Молоденький ученик плотника Юрген должен был начать с малых ящиков. Ахтерманна Гюнтер оставил рядом с собой. Первая задача — убрать отсюда эти дурацкие вазы. А после этого приступить к главному — для начала снять панели нижнего ряда. Они по размерам — самые малые. Только аккуратно извлечь, пометить на тыльной стороне в соответствии с продуманной заранее маркировкой, вставить в ящик и поставить на нем тот же знак. Или лучше проставить на ящике заранее. Пришлось провести краткий урок с Клаусом, помощниками, обер-лейтенантом и солдатами, оставленными работать в этой команде. В комнате есть четыре стены. Та сторона, где окна — не в счет. Там нет панелей. Встаем спиной к окнам. Стена слева — «А», Стена напротив — «B». А та, что справа — «С». Каждая маркировка начинается с большой буквы, обозначающей стену. Дальше — ряды. Есть нижний, средний и верхний. Они отмечаются цифрами 1, 2, 3. В стене панели стоят одна за другой. Их обозначаем слева направо маленькими буквами a, b, c, d, e… Несложно, особенно в нижнем и в верхнем ряду. В среднем все не так просто. Тут большие панели, есть вставки, где находится мозаика (посмотрел на Ахтерманна, тот и бровью не повел). А еще тут пилястры с зеркалами. Пришлось каждой панели из средней части дать имя. Оно проставлено на фотоснимке, на схеме. Вынимая, сразу напишем имя и уложим в приготовленный ящик, на котором оно уже заранее написано. Чтобы не ошибиться, называем номер или имя панели перед изъятием, проверяем приготовленный маркированный ящик и после этого укладываем внутрь. На слух понять Гюнтера было им не так просто. Но предельно четкие рисунки-схемы, фотографии с указанием каждой панели, значительно все упрощали.
Начали с самого несложного. Нижний ряд стены «А». Ящик приготовлен. Инструментами аккуратно в четыре руки подцепили первую панель, начали тихо расшевеливать, прибавляя усилие. Раз-другой-третий-пятый. Панель зашевелилась. Сменили точки приложения инструментов. Удалось еще расшевелить. Гюнтер не отрываясь следил за руками Ахтерманна. У ворюги движения были идеально нежными, чувствовал негодяй материал. Подумалось, что из такого хороший зубной врач мог получиться. Точно. Они сейчас похожи на удаляющих зубы. Это же наверняка больно. Панель вышла из стены без звука. Ни один янтарь не упал. Клаус поднял нужный ящик, прочитал вслух маркировку, показал ее всем присутствующим. Панель пометили на тыльной стороне, погрузили в ящик, куда заранее положили стружку. Гюнтер посмотрел на пустой квадрат. Когда удаляют зуб, идет кровь. Всегда. Он боялся зубных врачей. Хотелось заткнуть пустоту марлей, потому что показалось, что выступила черная кровь. Гюнтер остановился из-за накатившей дурноты. Никто, похоже, не заметил. Это от волнения. Пройдет. Громко объявил следующую панель. Они уже смелее, но так же аккуратно извлекли ее, промаркировали, упаковали.
Несложная работа по извлечению нижних панелей была выполнена за полтора часа. Ушли обедать. Гюнтеру есть не хотелось, заставил себя силой. Предстояло самое сложное: ставить леса и заниматься средним рядом, где расположились самые большие янтарные панели, а еще зеркальные пилястры, вставки с мозаикой. Эта выемка займет как минимум два-три дня, да и то при условии, что все работают слаженно, ни на чем не задерживаются. Так не бывает. Что-нибудь всегда случается и выбивает из ритма. Юный плотник из мастерской сообщил, что досок все же не хватит и на леса, и на ящики. Гюнтер велел начинать собирать леса, сам бросился к коменданту, чтобы тот узнал, найдутся ли доски где-нибудь по соседству. На удивление быстро его коллега-комендант в Павловске по телефону ответил, что там прямо возле дворца остались брус и доски. Гюнтер попросил в свое распоряжение грузовую машину, получил. Взял шофера, двоих солдат покрепче. Они доехали быстро, все нашли. Солдаты начали грузить доски в кузов. Гюнтер сказал, что должен отлучиться, совсем ненадолго, и быстрым шагом пошел по аллее. С нее он свернул налево в сторону Двенадцати дорожек. Деревья сияли золотыми кронами, парк в эту пору сам похож был на безбрежное янтарное панно.
Бронзовых фигур не осталось ни одной. Сиротливо торчали постаменты. Гюнтер постарался напрячь память, Аполлона вспомнил отчетливо, других — нет. Наверняка успели снять и закопали где-нибудь. Все понятно. С большого круга Гюнтер отправился по дорожке в сторону падающей нимфы (точнее, ее постамента). Грустно. Остановился на полпути, решил вернуться. Не дойдя до круга, услышал утробный смех, громкий разговор. Шли четверо солдат. Явно получили увольнительные, наверняка выпили. Среднего возраста, не мальчишки, но одуревшие от долгого пребывания среди себе подобных. Гюнтеру не хотелось, чтобы они его увидели. Он решил переждать на темной дорожке. Один из четырех, рыжий и красномордый, удалился чуть в сторону и тут же к нему подошла белка, которая явно не могла понять, куда нынче исчезли люди. Белка смотрела с надеждой в эту красную рожу. Солдат долго не думал. Расстегнул штаны, извлек хозяйство и пустил в нее струю. Белка пулей влетела на дерево. Друзья заржали.
Вот скотина! Дома, небось, вышел бы гулять со своим жирным чадом в парк, так научил бы, что белочку нужно поприветствовать и угостить. А тут можно все. Солдаты, продолжая смаковать подвиг товарища, ушли в сторону. Гюнтер быстро вернулся к машине. Как раз последние доски отправлялись в кузов. Они поехали обратно. Начинались сумерки.
Проверил, что успели сделать, пока его не было. Большие ящики готовы. Даже маркировку Клаус на них уже проставил. А в Комнате возле стены «А» высились леса. Гюнтер их придирчиво проверил. Прочные. Чтобы снимать большие панели, потребуется как минимум восемь рук, и чтобы работали слаженно. Стоять каждому придется на разной высоте. Привезенные доски разгрузили около мастерской. Там был свет и оставалось время, чтобы сделать еще несколько последних ящиков. Завтра всем придется находиться в комнате.
Ночью Гюнтер почти не спал. Уговаривал себя, что впереди такой тяжелый день, что он обязан отдохнуть. Без толку. А когда ненадолго проваливался в сон, появлялись страшные картины, как они поддевают большую панель, а она рассыпается золотым камнепадом. Он кричит, чтобы стену положили навзничь и тут же понимает, какую глупость сморозил. Лежал, ворочался, думал, ненадолго засыпал, просыпался от очередного кошмара. Утром было холодно. Наспех помылся, привел себя в порядок. Выпили с Клаусом по чашке кофе (одно название, жалкий заменитель). Пора уже было отправляться в комнату. Ахтерманна со своими солдатами застал на месте. Итак, сегодня стена «А», средний ряд. Снова вместе проговорили план работы. Первым делом уберут вставки с мозаикой. Это — сразу все три оставшиеся.
— Обер-лейтенант, вам поручаю убрать три вставки с мозаикой. Приступайте.
— Jawohl! — и бровью не повел, будто никакого намека не услышал, задание как задание.
Приготовили специально предназначенные для мозаичных вставок малые ящики. Маркировка есть, сверили, проставили ее на внутренней стороне каждой. Убрали. Ахтерманн работал красиво. Еще бы, у него опыт.
Наконец, приступили к выемке крупных панелей. Гюнтер указывал точки приложения силы. Каждый стоял на своем месте: и те, кто вынимал, и те, кто должен принять выходящую из стены панель. Методика — та же самая, только участвуют еще две пары рук. Подобно рулевому в многоместной лодке, Гюнтер отдавал команды. Снова несколько движений, расшевелить, сменить точки приложения инструментов, раскачать. Когда большая панель подалась, она стала выходить со стоном. Иначе этот звук не назовешь. Гюнтер украдкой взглянул на обер-лейтенанта и остальных. Похоже, только он сам все услышал. Те работали спокойно. Панель спустили вниз, где ждал приготовленный ящик. Вслух произнести название удаленного сегмента, сверить с маркировкой на ящике, написать то же самое на обратной стороне, упаковать в дощатый саркофаг. Получилось. Большущая прямоугольная серая дыра осталась на стене «А». Гауптштурмфюрер Хольц старался туда не смотреть. Работа продолжалась. Снова вынимали одну за другой панели, удалось аккуратно извлечь зеркальные пилястры. Ничего не разбили.
Время изменило привычное течение. Совершенно непонятно было, течет ли оно быстро или, наоборот, замедлило ход. Первая стена обнажалась неумолимо. По лесам забрались к верхнему ярусу. Там снимали сперва позолоченные части, а потом вынимали янтарные панели. Каждую пришлось спускать на веревках медленно вниз. Гюнтер остался снизу и руководил маркировкой. Выемка панелей, тем более небольших, уже не казалась столь сложной задачей. Заполненные ящики вынесли в соседнюю комнату, а вместо них приготовили пустые для стены «B».
Юрген, румяный ученик плотника, оказался толковым малым. Под его руководством леса начали перемещать под стену напротив окон. Работал он ловко сам и со знанием командовал другими, у которых тоже получалось как надо. «Останется живой — цены ему не будет. Конечно, если руки и ноги не потеряет» — подумалось Гюнтеру. Он уважал профессионалов.
Изменили план. Начали со сложного среднего ряда, за ним разобрали верхний, а нижние панели вытащили, когда уже леса двинулись к стене «С». В какой-то момент пришлось остановиться. Надвигалась темнота. Электрической лампы от генератора явно было недостаточно. Что ж, работы осталось на день-полтора.
5.
Через пару дней в Комнате все закончили. Ящики лежали в соседнем зале. Решили все-таки разобрать леса, просто для порядка. Внезапно нагрянул гость. Холеный офицер чинно шествовал на прямых ногах вдоль анфилады прямо к ним. Какая выправка! Гюнтер догадался, что это и есть тот самый неуловимый и загадочный граф Эрнст Отто Солмс-Лаубах. Снизошел. Пришел проверить. Гюнтер одет был в серый комбинезон, изрядно перепачканный, который специально привез для грязной работы. Офицер безошибочно направился прямиком к нему.
— Гауптштурмфюрер Хольц? — произнес он медленно, брезгливо выговаривая звание чуждой ему иерархии, вот уж «военная косточка».
— Так точно, господин ротмистр.
— Мне сообщили, что вы закончили свою работу, все готово к отправке.
— Так точно. Можно вывозить. Мы готовы начать. Ждем прибытия машин.
— Где документы?
— Все документы в этой папке: фотографии, схемы расположения панелей, маркировка.
— Есть один комплект?
— Нет. Есть еще один здесь у меня и третий приготовлен на месте в Кенигсберге.
— Вы все приготовили заранее? — холеный не мог скрыть своего изумления.
— Так точно, еще год назад.
Офицер попросил показать ему документы. Все оказалось просто. Вместе просмотрели схемы, бумаги, фото, маркировку на ящиках.
— Хольц, это великолепно. Хотел бы с вами работать и дальше, но сейчас порядок такой: вы передаете мне документы, мы выполняем погрузку. Ваши контейнеры и другие поедут на станцию Сиверская. Оттуда их отправят домой. Вы сопровождать не должны. Вы со своей командой уезжаете сегодня. Вы знаете куда должны будете прибыть?
— Я — в Кенигсберг. Мне дают отпуск.
— Но мне сказали, что вы служите в Берлине.
— Так точно, но сам я из Кенигсберга, там живет моя мать, поеду к ней.
— Собирайте всю команду. За вами скоро приедут.
— Господин ротмистр, позвольте спросить, а кто сопровождает наш груз?
— А об этом вам уже беспокоиться не следует, гауптштурмфюрер.
Граф повернулся и пошел прочь. Гюнтер позвал своих, велел собрать и уложить все, что они привезли с собой и быстро приготовиться к скорому отъезду. Сам пошел собирать свои вещи. Граф не потребовал отдать ему еще и второй комплект бумаг. Нет, ничего бы не случилось, но так все равно лучше. Собирать было почти нечего, управился быстро. Помылся. Переоделся. Оставался еще час до отъезда. Ноги сами понесли обратно во дворец. Шел и уговаривал себя не заходить туда. Без толку. Упорно приближался к комнате. Остатки лесов еще не убрали. Никого не было. Гюнтер стоял один посреди пустой комнаты. Показалось, что в ней появился запах, которого прежде не чувствовал. Гнилостно-тошнотворный. Серые стены высились с трех сторон. Гюнтер вспомнил этот запах. Так пахло в госпитале, в палате, где умирал от обширных гнойных ран его товарищ. Получалось, что снова он присутствовал возле неотвратимой медленной смерти. Хотел уйти, но услышал шаги. Обер-лейтенант Вильгельм Ахтерманн вошел через другую дверь и встал возле него.
— Ахтерманн, проверяете, не осталось ли чего-нибудь?
— Нет. Тут больше ничего нет. Просто проходил мимо.
— Обер-лейтенант, скажите честно, вы вор?
— Я? А вы тогда кто? — и посмотрел презрительно своими серыми глазами из глубоких глазниц.
Гюнтер спешно удалился. Клаус был уже готов. Их немногочисленную команду забрал автомобиль через полчаса. Гюнтеру хотелось как можно быстрее покинуть Царское Село. В ожидании поезда коротали время тем, что Клаус демонстрировал плоды своего творчества, адресованного Рейхсминистру пропаганды. Гюнтер думал о своем, но слышал вполуха юного пропагандиста.
Тот хотел предложить проект масштабного мероприятия, народного праздника, посвященного возвращению домой великого творения прусских мастеров. Это должно взволновать всю Германию. Янтарную комнату должны встречать восторженные толпы людей, торжественно одетых, чтобы непременно девушки в белых платьях вышли с цветами. Процессия должна пройти по улицам города и прибыть в Замок. Многотысячный митинг пройдет в Кенигсберге. Речь должен будет произнести сам Рейхсминистр. Основные ее тезисы такие:
«После почти двух с половиной веков плена в чужой стране, наконец, вострожествовала справедливость: Янтарная комната вернулась домой»
«Добро пожаловать в родную гавань!»
«В государстве рабочих и крестьян не будет больше таких «подарков». Кто позволил дарить? Нет такого права делать подобные вещи через голову тружеников и воинов — подлинных хозяев нашей страны».
«Немало еще томится по миру такого, что принадлежит немецкому народу, ждет возвращения домой. Как бы ни было сейчас сложно, но вернуть наше достояние — это не менее важно, чем успешно воевать».
И еще много чего похожего. Клаус будет теперь отправлять телеграммы или связываться по телефону, подчеркивая, что сам участвовал в ответственной операции, и усилиями героической команды задание успешно выполнено.
Снова на пару-тройку дней ждала тоскливая железная дорога. Гюнтеру все время хотелось спать. Прежде с ним такого не было. Спал целую ночь, утром умывался, ел что-нибудь наспех — и снова спать. Ни разу не извлек свою заветную папку документов и не стал мысленно просматривать ящики с их драгоценным содержимым. Более
того, его не волновало, что «комната» едет другим составом, неизвестно как охраняется. Ее как бы для него уже не было. Ящики едут, документы прилагаются, он составит очередной отчет Комиссии. Наверняка его отметят, не исключено, что повысят в звании. Он сам прекрасно понимал, что отлично с заданием справился. Но это не имело уже никакого значения. Вспоминался странный запах. Янтарная комната умерла. Ее больше не существует. Он это знает, а другие — нет. Может быть, узнают когда-нибудь потом. Предстояло встретить Альфреда Роде. Гюнтеру виделась картина, как тот дрожащими руками прикасается к заветным ящикам, извлекает панели, не понимая, что попросту по кускам собирает покойника. Придется с ним быть приветливым, не обижать. Наверняка тот захочет, чтобы Гюнтер помог на месте. А вполне возможно, что и не захочет, решит все собрать самостоятельно. В чем Гюнтер был уверен — так это в том, что как и он сам, всю маркировку и расположение панелей доктор Роде за год тоже выучил наизусть. Он этим живет уже много лет. У него ничего другого нет. А у Гюнтера есть? Если честно — совсем ничего, только работа, задания, их выполнение и жизнь в поганом мире, из которого не смог вовремя уйти.
В Вильно сделал пересадку и отправился в Кенигсберг. Клаус продолжил путь в Берлин.
Родной город выглядел свежо. Трудно поверить, что идет война. Здесь пока не бомбили. По крайней мере ничего такого не видно. Дома стояли целые. Мать жила трудно, профессорский домик был довольно скромным, постепенно приходил в запустение. Мать пока справлялась с домашними делами. Здоровье стало ее в последнее время подводить. Гюнтер не без удовольствия проделал дома несколько необходимых вещей: что-то починил, привел в порядок маленький сад. Пришлось повозиться с печью, прочистить дымоход. Облицовка кое-где облупилась. Не поленился, нашел подходящие плитки и заделал. У матери на столе стояли фотографии Ингрид и малышки. Она их каждый день вспоминала и плакала. Надо же, он не вспоминал совсем и даже заставить себя не мог.
Янтарная комната по всем расчетам должна уже прибыть в город. Гюнтер почему-то был уверен, что грандиозное мероприятие о котором бредил Клаус, непременно состоится. Заседание Комиссии снова по понятным причинам назначили в Кенигсберге. Но в городе никаких признаков грядущей торжественной встречи национального сокровища не наблюдалось.
Гюнтер этого не знал, но пока он ехал домой и отдыхал первые дни, Рейхсминистр пропаганды Йозеф Геббельс действительно задумал нечто масштабное. Ему понравился план, придуманный молодыми коллегами, понравились тезисы выступления. Он связался с гауляйтером Кохом, прекрасно зная как тот ждет Янтарную комнату. Но к своему изумлению особого энтузиазма с его стороны не встретил. Он разговаривал с людьми из Комиссии, где у него было большое влияние, но те отвечали, что в целесообразности грандиозного митинга почему-то сомневаются. Рейхсфюрер СС Гиммлер разговаривать с ним на эту тему не захотел. Борман по-хамски прервал разговор и просил не беспокоить по пустякам. Он все-таки редкий ублюдок. Рейхсминистр успокоиться не мог и попросил о встрече с Фюрером. Тот его принял. Между ними всегда отношения были самые доверительные. В двух словах объяснил существо проблемы. Фюрер отвечал уклончиво, не давая Геббельсу толком понять, известно ли ему вообще о Янтарной комнате или нет. Фюрер старался успокоить возмущенного Рейхсминистра. Они бродили вдвоем по дорожкам небольшого сада, Гитлер дружески похлопывал товарища по плечу, произнося нечто странное.
— Пойми, дружище, я ведь тоже не всесилен. Возможно, они и правы. Посмотрим. Может быть, позже устроим что-нибудь. А сейчас — не надо.
Рейхсминистру все стало ясно и свою энергию срочно пришлось переключить на что-то другое.
Да, все это Гюнтеру было неизвестно, но судя по тому, что никаких приготовлений в городе не ощущалось, явно решили торжеств не устраивать. Странно, но Гюнтер совсем не волновался, прибыл ценный груз или еще нет. По срокам уже пора бы. До заседания Комиссии оставалось три дня. Преодолевая некоторые сомнения, Гюнтер все же направился в Замок, чтобы разыскать Альфреда Роде. Тот либо ждал, либо уже получил. Наверняка сидел у себя в кабинете целыми днями и никуда не отлучался. Конечно же, Гюнтер его там и застал. Доктор светился от счастья. Полез обниматься. Оказывается, буквально минуту назад ему позвонили и сообщили о прибытии груза особой важности для Замка Кенигсберг. Он договорился о перевозке еще через полтора часа. А сейчас предложил гостю подняться и осмотреть зал, где намеревался собрать свою Янтарную комнату. Они отправились туда.
Гюнтер все понимал, но увиденное его сразило. Он давно научился грубо измерять на глаз. Эта комната в замке была примерно на треть меньше той, что в Царском Селе. И потолки гораздо ниже. А окна! Они же маленькие, света не будет. Роде восторженно осматривался вокруг, предвкушая появление здесь вместо стен волшебных янтарных панно. Да. Он ничего не понимает. Больной.
Готовил красавице покои, а получилась тюрьма. Пора признать очевидное: Янтарной комнаты больше нет и не будет. Конечно же ничего доктору не сказал, а на предложение поехать вместе и забрать контейнеры, ответил отказом. Его ждут в другом месте. Почему-то счел нужным именно сейчас настойчиво попросить сохранить все ящики. Именно все. С маркировкой. Прямо сказал, что треть комнаты останется в них. И ушел.
По мере приближения заседания Комиссии стал встречать коллег тут и там. Обсуждали, как вдруг непонятно откуда появился граф, назначенный ответственным за вывоз ценностей. Это было результатом сложных контактов и компромиссов. Опять же, «ценностей» оказалось много, далеко не все они — шедевры национального масштаба, есть много и помельче, которые незаметно оседают в домах и в карманах важных людей. И еще одна последняя новость удивила. Со вчерашнего дня ротмистр резерва граф Эрнст Отто Солмс-Лаубах стал полковником. Ну и взлет военачальника! Герой. Полководец.
Заседание прошло быстро. Присутствовали члены Комиссии, доктор Роде. Явился и гауляйтер Кох. Гюнтер, стараясь не смотреть в его сторону, отчитался о проделанной работе. Сообщил, что в Янтарной комнате оставались только стены. Никакой мебели, никаких полочек, часов, аксессуаров. Доложил, что в день прибытия отсутствовала одна из четырех мозаик. Офицер, который их встретил, ничего не видел и не знал. Доклад был принят, вновь обратили внимание на предельно четко выполненную работу и еще на то, что ни единого повреждения столь деликатного материала удалось не допустить. После общего заседания с Гюнтером говорил его непосредственный начальник. Сообщил, что отправлены бумаги на внеочередное представление к новому званию. А еще передал в общих чертах новое задание. Предстоит отправить на родину ценнейшее собрание богемского стекла и после этого вывезти из Венгрии коллекцию картин. Все это должно вернуться в Вену.
Отпуск закончился и Гюнтер с головой ущел в выполнение новых заданий.
6.
Сорок четвертый год начинался очень тревожно. Перелом в войне наступил уже давно, но еще казалось, что фронт далеко. Понятно было, что все закончится плохо, вопрос — когда. Кенигсберг бомбили теперь регулярно и очень интенсивно.
Штурмбаннфюрер Гюнтер Хольц был последние два с половиной года на заданиях в Центральной Европе, а потом во Франции. За все время смог побывать в Кенигсберге только один раз в середине сорок второго. Мать неудачно упала и сломала руку. Он добился срочного отпуска, поехал домой. Перелом оказался несложным. Хорошо удалось совместить кости и положить гипс. Поначалу мать была беспомощна, но научилась справляться с самыми простыми действиями. На их счастье рядом жила племянница, которая помогала. Когда Гюнтер приехал, все уже не выглядело столь страшно. Еще месяц-полтора потерпеть гипс — и все, его можно будет снять. Сын, конечно же, сделал снова кое-что необходимое в доме, но он не должен был целыми днями оставаться с мамой. Испытывая, как и всегда, противоречивые чувства, все-таки решил пойти в Замок. Естественно, хозяина застал в кабинете. Похоже, что он оттуда и не выходил никогда. Доктор был искренне рад его видеть. Гюнтеру хотелось посидеть, поговорить, порасспросить для приличия о семье, но заранее известно, к чему ведут любые беседы с доктором. Тот собрал свою Янтарную комнату, чем по-настоящему гордился и от чего был счастлив. Роде не изменился. Сияющий взор при первом упоминании предмета своей главной любви был давно и хорошо знаком. Естественно, что после недолгого разговора Роде повел дорогого гостя наверх. Гюнтер поднимался по лестнице и отчетливо себе представлял, что увидит в маленьком и темном зале. Наверняка поставил большие панели, а над ними еще ряд малых. Больше там ни для чего места нет. Гюнтер по-прежнему помнил наизусть всю свою маркировку, включая «имена» крупных янтарных панно. Мог предположить, в каком порядке их собрали.
Они пришли на место и доктор щедрым жестом радушного хозяина пригласил гостя войти. На улице полдень, погода ясная. В зале все-таки мало света. Знакомые панели расположились на стенах примерно так, как Гюнтер себе и представлял. Он узнавал каждую. Да, их собрали аккуратно, нечего сказать. Увы, это не Янтарная комната. Удивляться тут нечему. Гюнтер давно знал, что ее больше нет. Нужно было не выдать свои ощущения, потому что еще неизвестно, что этот фанатик может выкинуть в ответ. А тот ждал похвальных слов в свой адрес. Это легко читалось на его лице. И получил желанные слова. Для приличия Гюнтер попросил немного еще задержаться в комнате, как бы «насладиться» вновь неповторимым шедевром. Хозяин благодарно смотрел на него. Они ушли снова в кабинет, обсуждая детали. В конце Гюнтер снова спросил, где хранятся оставшиеся панели и сохранились ли пустые ящики от этих? Доктор заверил, что они хранятся вместе.
Отпуск закончился, и Гюнтер вернулся продолжать выполнение своих заданий.
А теперь в сорок четвертом году становилось понятно, что планы и задания будут меняться быстро и непредсказуемо. С Гюнтером по телефону связалось начальство. Несколько вопросов о ходе выполнения текущего задания. Ответил. А теперь — по существу. Все оставить, даже никому не перепоручать, задание отменяется. А сам он должен быстро приехать в Кенигсберг. Срочное новое поручение. Подробности — на месте. Можно было не гадать. Бомбили там страшно. Снова без него не справятся с демонтажом и эвакуацией все той же бывшей Янтарной комнаты. Как же она ему надоела! Собрал вещи — и в путь. Добирался долго, но получилось быстрее, чем ожидал. Конечно, все именно так, как он и думал. Или даже хуже. В городе полно разрушенных зданий. Англичане применили что-то новое, выжигающее все насквозь. За день до приезда снова бомбили. До поры до времени хозяева надеялись дождаться Хольца, но в какой-то момент поняли, что времени нет. Комнату сами спешно начали разбирать. Кое-где повредились панно. Выносили панели, их не укладывали в ящики, не до того было. Оставили лежать на полу. Роде ходил как потерявший контроль над ситуацией фельдшер в полевом госпитале, где раненых стало слишком много. Несколько солдат находилось в комнате. Их явно срочно направили помогать, но что делать они не знали. Ждали команды. Некому было командовать. Роде пребывал в полнейшей растерянности. Понятно, что сейчас только Гюнтеру под силу было навести порядок, разобрать, упаковать и спрятать.
Так, определить порядок. Все можно сделать быстро. Здесь работы гораздо меньше, чем в Царском Селе. Где ящики? Внизу? Пошли вниз. Слава богу, ящики на месте сложены. Большие — наверх. Проверил маркировку и показал, какие сразу нужно поднять. Солдаты услышали внятные команды и заработали. Теперь в комнате нужно было снимать панели. Гюнтер вспомнил французское слово «дежавю». В других языках так и закрепилось. Заново по кругу одно и то же. Вся его дурацкая жизнь давно вертится вокруг этих ящиков. Будто не прошло двух с половиной лет. А он снова снимает, вслух произносит маркировку, солдаты берут нужный ящик, укладывают панель внутрь. Следующая. Снова все делают по заведенному порядку. Теперь приготовить новые. Нужно те панели, которые сняли без Гюнтера и оставили лежать на полу срочно упаковать. Принесли нужные ящики, сверили маркировку, уложили. В любой момент мог начаться очередной воздушный налет. Сейчас всем команда — унести вниз упакованные панели. Гюнтер спустился с ними вместе. В том безопасном помещении было слабое освещение. Он прошелся, чтобы осмотреть, что там находилось. Пустые ящики, еще пустые. Так, это понятно. А где оставшаяся треть Янтарной комнаты, которой места здесь не нашлось? В дальнем углу лежало что-то похожее. Гюнтер подошел и стал рассматривать. Вот они. Проверил первый — не пустой. Стал проверять остальные. Да там и лежит, есть еще несколько. А сколько должно быть? Здесь их очень мало. Это не треть. Это крохи. Может быть, где-то еще отдельно уложили остальные? Проверил. Комната большая, но больше ничего не нашел кроме пустых знакомых ящиков. Вернулся к солдатам, показал, какие теперь ящики они должны поднять наверх. Работа возобновилась. Когда снимали последнюю панель, Гюнтер вдруг обратил внимание, что Роде исчез. Очень странно. Или что-то случилось? Солдатам велел спускать оставшиеся ящики вниз. А сам тихо пошел в сторону кабинета хранителя сокровищ. Дверь там была массивная, но разговор на повышенных тонах сквозь нее можно было услышать отчетливо. Гюнтер узнал этот голос и почувствовал, что покрывается холодным потом. Доктора ругал последними словами гауляйтер Кох. Он орал. Как тот смел не сообщить, что собирается убрать Янтарную комнату? Почему не спросил у него? А главное, почему вызвал постороннего человека? В этот момент начался вой воздушной тревоги. Гюнтер отбежал от двери. Та распахнулась. Из кабинета первым вышел раскрасневшийся свирепый Кох, за ним еще какой-то офицер, а последним — бледный Альфред. Показалось, что от него пахнет мочой. Все отправились вниз. Гюнтер как бы случайно вышел навстречу. Кох посмотрел на него, изобразил улыбку.
— Гюнтер, дружище, вы снова в трудную минуту с нами! — и осклабился.
— Хайль Гитлер! — поприветствовал как положено Хольц.
Кох вяло отмахнулся рукой в ответ.
— Вы разбираете панели? — спросил гауляйтер почти спокойным голосом.
— Уже закончили и перенесли вниз.
— Вы там были внизу? — спросил осторожно удав.
— Так точно, забирали пустые ящики.
— Хорошо. Пока тревога, мы туда спустимся, вы покажете еще раз, как уложили и как пометили. Похоже, нет иного выхода, придется все вывозить.
Они спустились вниз. Гюнтер как заученный урок заново повторил всю свою лекцию про три стены, про панели, про маркировку, про документы со схемами, фотографиями. Показал это на месте, все оказалось просто. Гюнтер зачем-то направился в тот угол, где лежали ящики с «лишними» частями комнаты. Офицер вскочил, но Кох знаком велел тому оставаться на месте.
— Что вы хотите здесь показать? — строго спросил гауляйтер.
Гюнтер понял, что сделал роковую ошибку. Но обязан был ответить.
— Здесь уложены части, которые не использовались там наверху…
— Да. Знаю и что?
— Мне показалось, что их мало. Где-то лежат остальные?
— Разумеется. Мы вам покажем, а то как-то вы сомневаетесь, — Кох свирепо улыбнулся и посмотрел Гюнтеру в глаза.
Гюнтер понял, что все очень плохо. В груди и ногах возникла странная тянущая боль.
— Отведите его в ту комнату, — скомандовал Кох своему офицеру.
Гюнтер покорно встал. Офицер указал, куда идти, и сам пошел следом. Тянулись темные сырые переходы, каждый шаг разносился эхом и гулко бил в уши. Они ушли уже довольно далеко. Внезапно офицер скомандовал:
— Стой. Это здесь.
Гюнтер посмотрел. Нигде ничего не лежало на сыром полу. Перевел вопрошающий взгляд на офицера и увидел наведенный на него ствол.
В Замке было сильное эхо. Оставшиеся в нижней комнате услышали выстрел настолько отчетливо, будто стреляли где-то совсем рядом.
Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2021/nomer5_6/serglevin/
