***
Звезда горит в моём окне
сквозь полог утреннего света
и тонет вновь за далью, где-то
в рассветной тихой глубине;
сквозь полевую чистоту
плывут неведомые дали,
а в сердце капельки печали
лучей встречают остроту —
и, отступивший стылый мрак
своим сияньем прожигая,
звезда является — другая,
и остаётся только прах,
небесный прах — далёкий свет;
пылай, волнистое круженье!
В твоё, в твоё перерожденье,
в твоё сиянье мир одет.
***
Порой такая гложет мысль,
что всё бессмысленно и бренно,
но каждый раз, горя нетленно,
свои пути рождает высь;
и звёзды светят — высоко,
и как бы ни было тревожно —
душа легко и осторожно
пьёт лунных бликов молоко;
и, словно крохотный малец,
в душе росток живёт — всё выше,
и вот уже — поля и крыши,
а рядом — Космос и Творец!
Соприкасаясь, пьёт душа
покой своих миров нетленных,
своих неведомых вселенных,
трудясь, приветствуя, верша…
***
Мой свет, сияние, покой,
летя в крылатом млечном круге
и вознося друг другу руки,
мы продолжаемся строкой,
в которой каждый был из нас
когда-то звуком, полуслогом,
началом, действием, итогом,
создавшим вечности каркас;
а где начало иль исход?..
Я сам пока времён и правил
к своим скитаньям не прибавил:
глубок и долог небосвод!
Не тлеют наши письмена,
навек не исчезают души,
но каждый раз врата — всё уже.
И выше, выше имена.
***
Стволы осин ещё туги и голы,
едва качает ветер кроны их,
весь мир, как будто двоечник, притих,
шагнув к пустынным окнам старой школы:
в них — тишина, лишь выйдет иногда
к порогу сторож, чтобы сиротливо
курнуть — воронам и котам на диво, —
еще не стар, а борода седа;
вновь над скамейкой пляшет береста
и горьковато-сладкий привкус дыма
плывёт во дворик еле уловимо —
такая нынче выдалась весна:
ни погулять, ни с другом отдохнуть,
ни заглянуть в фойе кинотеатра,
весна сменила легкокрылость кадра
на скуку дней, иной отмерив путь,
путь напряжённый, долгий, не такой,
каким он многим виделся в начале:
«Мир пошумит и, растворив печали,
все беды снимет быстро, как рукой…»
Но нет, весна сегодня не для нас,
листва и мы — во власти небосвода,
законам дань вновь воздаёт Природа,
не торопясь ведя свой пересказ
о днях былых: чума иль тиф брюшной —
на Землю много насылалось мора,
но каждый раз надежда, иль опора,
иль, может быть, какой-то свет иной
спасал землян — и грешных, и святых,
и тех, кто даже жалок и преступен;
к спасенью путь тогда не слишком труден,
когда начал великих и незлых
познаешь суть и, к миру обратив
лицо и душу, воспаришь отныне
среди глупцов, прочь от своей гордыни,
сквозь облака, несущие мотив,
мотив Творца — единственный, один;
пойми, о друг, своё предназначенье!
А я ловлю вечерних звёзд круженье
и слышу гул, весенний гул осин…
***
Такой апрель: не выходя из дома,
смотрю, как к солнцу тянется трава;
но для меня история знакома:
от мыслей ноет к ночи голова.
…Да, грешен я: переводя Шекспира,
считал, что в прошлом — лютая чума;
теперь моя обычная квартира —
моя защита и моя тюрьма.
Какой-то вирус — что он или кто он?
Мельчайший мир, цепочка РНК,
но без него, наверно, мир не полон —
и не осознан до конца пока.
А каждый миг — наука иль загадка?
Хрупка планета, словно электрон…
Среди страниц лежит моя закладка —
и вечный свет летит со всех сторон!
