Валерий в детстве не справлялся с буквой «Р». И в ответ на вопрос «как тебя зовут?» об имени своем говорил что-то невнятное, заставляющее гадать об истинном смысле сказанного. Угадать не удавалось. Он мотал головой и повторял имя еще и еще раз. Но это не помогало. В конце концов, было найдено решение: его стали звать Лешей. Не Лёшей, а именно Лешей, Лешенькой. Все были довольны: и родители, и родственники, и знакомые, и он сам. И, действительно, это уникальное имя ему подходило и, казалось, приросло навсегда.
Леша рос в семье военнослужащего-ракетчика. Служба его протекала в разных частях страны — в основном на закрытых военных полигонах.
Семья в полном составе странствовала по гарнизонам вместе с отцом, переезжая с места на место. Маму это расстраивало. Она окончила университет, хотела работать хотя бы в школе, но на полигонах школ не было. Иногда ей удавалось устроиться в вечернюю школу для взрослых в ближайший от закрытой военной части населенный пункт, где учились, в частности, солдаты и офицеры-фронтовики, попавшие на войну, закончившие офицерские курсы, но так и не получившие в свое время среднего образования. Добираться до работы было трудно, но мама продолжала трудиться, дабы «не превращаться в домохозяйку окончательно».
Многие офицеры, сослуживцы отца, оставляли семьи в городах, где была нормальная жизнь, хорошие бытовые условия, квартира, которую нужно было сдавать государству, в случае переезда семьи в военную часть. Но Лешин отец был непреклонен. Он считал, что у сына не должно быть «женского воспитания», поэтому и возил семью с собой. Правда, папа все время был на службе, и «мужское воспитание» сводилось к тому, что он иногда серьезно разговаривал с сыном —«как с взрослым», давал ему задания, подчеркивая, что он мужчина и должен «отвечать за свои поступки». В основном «мужским воспитанием» занималась мама, которая была по-учительски строга, не допускала жалоб и хныканья. Когда Леша позволял себе «девичьи слабости», то слышал неожиданно строгий материнский окрик: «Возьми себя в руки!» —и он «брал».
Жили они, как правило, в бараке с общей кухней на много «семей», занимая одну или две комнаты.
Леша рос в окружении взрослых, детей видел лишь в каникулярное время, когда к офицерам ненадолго приезжали дети, которые были чаще всего постарше его. Культурное влияние вне семьи почти отсутствовало, поэтому мама занималась с сыном английским языком, отец же взял на себя художественное воспитание. Сам он до войны, когда «все советские пионеры мечтали стать скрипачами», учился играть на скрипке, но сыну подарил пианино «Аккорд», которое с приключениями через неделю после Лешиного дня рождения добралось-таки из Калуги до адресата в Казахстан, где в то время они проживали. Еще раньше он раздобыл «самоучитель игры на фортепиано» и стал изучать его вдвоем с пятилетним сыном по прибытию пианино на место службы.
Шло время, и Леша достиг возраста, когда нужно было серьезно подумать о школе. Отец подал рапорт. Начальство пошло навстречу, приняв во внимание «фронт» и многолетнее странствие семьи по полигонам. Отцу удалось перевестись в более-менее цивилизованное место, правда, на сей раз без повышения по службе, оставаясь майором.
Место было по-своему замечательным — в Прибалтике. Здесь, на границе Эстонии и Латвии находился небольшой город, в котором проживало около пятнадцати тысяч жителей. Он был разделен на две части: большая, с железнодорожным вокзалом, располагалась на эстонской стороне и называлась «Валга». Здесь семья обосновалась, получив две комнаты в бараке в «военном городке», — небольшой территории, огороженной невысоким деревянным забором. Вход на территорию был свободным, но посторонние особенно и не заходили. Да и зачем?
Другая часть города входила в состав Латвии и носила иное название —«Валка». Валка была совсем маленькой, но интересной в историко-культурном плане. В девятнадцатом веке один из образованных латышей стал устраивать здесь летние курсы по родному языку для учителей. До него, как говорили, латышская культура выражала себя лишь как фольклор. Поэтому латыши считали, что именно в Валке их народность получила развитие в европейском ключе. Память о заслугах города перед национальной культурой республиканские власти сохраняли: в маленькой Валке было несколько музеев, концертный зал, где устраивали выступления знаменитых артистов. Сюда приезжали не только музыканты из Риги, но и гастролеры из Москвы и Ленинграда. Зал был всегда заполнен заинтересованной публикой.
По приезде на новое место в августе месяце стали думать о школе для сына и работе для мамы. Леше было шесть лет, семь исполнялось только в ноябре. Он так и не научился говорить «Р». Родители побаивались, что в школе над ним будут смеяться, тем более опыта общения со сверстниками у него не было. Решили не торопиться с поступлением в общеобразовательную школу, а пока определить сына в подготовительный класс «музыкалки», с расчетом, что на следующий год он будет ходить «в первый класс и туда и туда». Отец, несмотря на служебную загруженность, занялся устройством сына. Выяснилось, что в двух городах существуют две «музыкалки». Но в Валге, по месту жительства, Лешу не приняли. Говорили, что нужно знать эстонский язык. Директриса после публичного прослушивания кандидата и проведенного совещания-педсовета подошла к отцу и, не смущаясь его военной формы, стала на «ломанном русском» строгим голосом объяснять:
— Ваша ребенок способна к музыке. Но он не знает эстикил [1], эстонского языка-а. Учите ее пока дома. А выучите эсти — приводите.
Леше было смешно —«директор и так плохо говорит», но заметив погрустневшее лицо отца, он промолчал. Папа, дабы подбодрить сына, купил конфет, велел не расстраиваться, пообещав что-нибудь придумать. Вечером всей семьей пили чай с конфетами. Мама, заметив, что сын «не слишком расстроился» неудаче, спросила Лешу, а хочет ли он заниматься музыкой? Леша, разглядывая фантики эстонских конфет, ответил «хочу», чем обрадовал папу.
Сначала, хотели найти частного учителя, но что-то не получилось. Тогда решили попытаться устроить сына в Латвии. Были причины сомневаться, ибо Валкская школа располагалась далековато от дома — нужно было ездить на автобусе.
Впрочем, как выяснилось, пешком, по прямой дороге через старый город выходило не так уж и далеко. Кроме того, «музыкалка» была в двух шагах от русской общеобразовательной школы, куда устроилась работать мама. Узнавшие о проблеме соседи по бараку, уже «хлебнувшие горя с националами», предупреждали, что поступить в «музыкалку» там будет трудно, что латыши тоже потребуют знание языка, что не стоит еще раз травмировать психику ребенка, что учебный год уже начался…
Но отец проявил твердость: взял увольнительную и повел сына на прослушивание в Валку.
На сей раз получилось. Лешу слушала завуч школы в присутствии папы. Она удивилась «уровню подготовки мальчика» и заявила, что в подготовительном классе ему делать нечего, можно сразу определять в первый. Так и поступили. Домой они вернулись победителями — с купленной в качестве подарка удочкой, с тортом, шампанским и цветами для мамы, которой и предстояло возить сына «на музыку».
Школа была строгой. От Леши потребовали каждодневных самостоятельных занятий: играть пьески на пианино, заниматься теорией музыки и сольфеджио, т. е. —пением по нотам. Отец, поначалу, продолжил вместе с ним «учить музыку», но потом понял, что особой нужды в этом нет — «сам справляется», и ограничил свое участие в занятиях лишь «заинтересованной поддержкой». Учеба шла столь успешно, что удивленные Лешиному прилежанию соседи стали даже поговаривать: «Зря вы не определили его и в общеобразовательную школу — точно бы справился!».
Лучшим другом отца был его подчиненный Аркадий. У Аркадия была семья: мама Софья Исаевна, жена Эдя и сын Коля. Они не поехали в Валгу, а остались жить в его московской квартире. В отличие от Лешиного отца, который в присутствии сына был строг и не позволял себе беспечной раскованности, «Аркаша-друг» был весельчаком. А что не веселиться? —война закончилась, семья далеко, начальник — друг.
Дядя Аркаша был евреем, но только «на худшую свою половину», как он говорил. Среди военных национальному вопросу значения не придавали, но его семья упорно сохраняла некоторые черты еврейской культуры —«женщины чудили», как считал Аркаша-друг. Он любил веселить друзей рассказами об отношениях свекрови, невестки и сына, который с иудейским упрямством противостоял обоим женщинам и даже, обозначая серьезность намерений, посещал секцию бокса. Время от времени он ездил в Москву, иногда на праздники, но чаще — в командировку. Отец, учитывая его семейное положение, старался отправлять к московскому начальству своего заместителя. Дядя Аркаша шутил, что с учетом еврейских предрассудков родни, ему нужно появиться у жены в пятницу вечером, «а в другие дни ему в Москве делать нечего». Над его шутками смеялись все, даже Леша, который не понимал, о чем идет речь.
Иногда по праздникам к Аркадию приезжала семья. И тогда мама устраивала застолье — у нее получалось вкусно и весело.
В первые майские дни в семье отмечали два праздника: первое мая —День солидарности трудящихся, второе — день рождения папы, которое совпало с годовщиной взятия Берлина. Папа участвовал в этом событии и чудом остался жив. С этих пор, он отмечал второго мая и день своего рождения, и день чудесного спасения, и день взятия Берлина, после которого ему пришлось еще отправляться на юг и в составе войск маршала Конева освобождать Прагу. Эту историю обязательно рассказывали за праздничным столом. Леша ее слышал неоднократно, но ему было приятно, когда взрослые умолкали, и чуть выпивший веселый отец начинал увлеченно повествовать о том, как форсировали Шпрею, как отмечали день рождение в Берлине, когда уже все закончилось, как он чуть не погиб, как чудесным образом спасся, как потом первый раз сел за руль автомобиля и вел его по горным дорогам в Чехословакию.
В этот год Первомай совпал с понедельником, и праздник растянулся на целых три дня. Дядя Аркаша, не желая расставаться с другом в его любимый праздник, вызвал жену и сына в Валгу. С утра мама и жена Аркадия тетя Эдя занялись приготовлением праздничного стола — «доводили до ума» салаты и торт «Наполеон», жарили мясо. Мужчинам было велено вести детей на демонстрацию, куда они отправились не без удовольствия, освобожденные от домашних забот, предвкушая предстоящее пиршество — мама обещала пожарить индейку.
… Праздничные мероприятия в городе проходили своеобразно: один праздник в Эстонии, другой —в Латвии. Так повелось, что Первомай был эстонским, а вот 7 ноября, празднование Великой Октябрьской Социалистической революции, — латвийским.
Улицы в городе были узкими, явно не подходили для торжественных шествий, да и праздничную трибуну ставить было негде. Решение было найдено. Для этих событий использовались стадионы: в Валге и Валке поочередно. Официальные лица и зрители располагались на трибуне, а вот праздничная процессия двигалась по беговым дорожкам перед трибунами, радостно отзываясь на приветствия криком «ура».
Поскольку вход на стадион был не приспособлен для движения колонны, демонстрантов загодя готовили: они частично располагались на противоположной официальным лицам трибуне стадиона, частично —на футбольном поле. После прохождения перед «главной трибуной», колонна возвращались на освободившееся место. А потом, в момент завершения праздника, «Ура!» кричал уже весь стадион. Получалось громко и радостно.
Несмотря на то, что демонстрантов было не так уж много, —откудаих взять в маленьком городе, —мероприятие продолжалось долго, ибо все происходило в «трех вариантах». Праздник начинался торжественными речами-приветствиями на трех языках сначала —на языке гостей города, потом, то же самое произносилось на языке хозяев, а уж потом —на великом и могучем русском. Та же последовательность соблюдалась и при исполнении гимнов. Все присутствующие три раза вставали. По-праздничному нарядно одетые пионеры три раза вскидывали руку в салюте. Три знамени разворачивались над участниками праздничного события на осветительных башнях стадиона.
Так было всегда, но Первомай 1961 год был радостен по-особенному. Только что Юрий Гагарин совершил свой полет в Космос, и страна жила переживаниями этого события — наглядная агитация засветилась улыбкой Гагарина. Его имя было у всех на устах. Гагарина показывали в кинохрониках. «Гагарин» стал названием улиц.
Обычно улицы получили его имя в новых городских районах —хрущевских «Черемушках». В маленькой Валке-Валге масштабное строительство не велось, но после «разоблачения культа личности» одна из улиц, сбросив имя разоблаченного «вождя народов», стала «Гагаринской».
На пике популярности Гагарин даже сравнялся с Лениным.
Дети, ошарашенные информацией о «триумфе советской науки и техники», серьезно ставили и пытались решить вопрос о том «кто главнее»: Ленин или Гагарин. Вопрос для Лешиных друзей был не праздным, поскольку большинство из них жили именно на улицах, носящих имя этих знаменитых людей. Небольшая группа «не живущих» не воспользовалась своим «естественным правом» стать судьей в яростных спорах, а обиженно держалась консервативной позиции, настаивая на величии тов. Сталина в связи с его вкладом в Победу над немцами.
Леша в спорах активно не участвовал, лишь прислушиваясь к доводам сторон. Он жил на улице Ленина, но симпатизировал и Гагарину тоже. Как-то раз поинтересовался по данному вопросу у папы. Тот объяснил, что сравнивать этих людей нельзя, потому что Ленин — умница, а Гагарин — герой. Вооруженный примиряющим аргументом отца, Леша рискнул высказать его от своего имени товарищам, но был высмеян одним из ленинцев:
— Какой там герой? Мой дед говорит, что за бутылку водки и сам бы слетал запросто!
Леша спорить не стал, но к Гагарину отношения не поменял, своего героя не предал.
Спор не утихал до майских праздников, получив дополнительный импульс в связи с подготовкой к их проведению.
…Праздник шел по обычному сценарию. Отцы заняли места на гостевой трибуне, оживленно продолжая свои «взрослые разговоры». Леша с Колей стояли рядом, размахивая флажками, и пытались догадаться, что означают слова, написанные на транспарантах на эстонском и латышском языках. Им особенно понравилось слово «вабадуся»[2]. Демонстранты несли портреты вождей, как в индивидуальном варианте, так и в совместном, «тройственном» — Маркса, Энгельса, Ленина. Иногда среди транспарантов мелькала счастливая физиономия «верного ленинца» Никиты Хрущева. Портрет космонавта-героя, находясь в одном ряду с вождями, привлекал всеобщее внимание обаянием скромной улыбки человека, вернувшегося к нам на Землю с космических высот.
Но, как скоро выяснилось, портрет лишь предварял триумфальное появление самого Юрия Гагарина. Над завершающей шествие колонной неожиданно «воспарил» макет космической ракеты «Восток», а в ней, сидел народный любимец-космонавт. Макет демонстранты несли на руках. Гагарина и ракету осыпали цветами. Когда «гагаринская колонна» подошла к трибуне, где располагались официальные лица, космонавт покинул корабль и, окруженный почитателями, легко перешагивая через ступеньку, устремился вверх по лестнице навстречу начальству. А начальники, в свою очередь, с букетами красных гвоздик дружненько стали спускаться вниз — обниматься с «героем Космоса».
Леша зачаровано смотрел на происходящее. С одной стороны, он не мог поверить, что улыбающийся человек тот самый Гагарин, а с другой —очень хотел в это верить. Осведомленный третьеклассник Коля пояснил: «актер, актер!», — но тут же стал вместе со всеми радостно орать: «Ура! Гагарин!». И эти слова впервые объединили «все языки» и были кульминацией народного праздника.
…Гагарин вместе с ликующей толпой покинул стадион. Этим все и закончилось, как-то быстро свернулось. Поле стадиона опустело. Люди с трибун потянулись к выходу. Офицеры-отцы, все еще обсуждая «служебные дела», встали и вместе с сыновьями, не торопясь и сохраняя веселость, пошли к выходу. Коля продолжал восторженно рассказывать Леше о только что происшедшем событии: «а ты видел, как он спрыгнул?», «а законно он по лестнице бежал!». Но тот не включался в разговор —он мечтательно плелся рядом со старшим товарищем, ошеломленный встречей с Гагариным, искренним народным ликованием и еще чем-то таким, что и радовало, и беспокоило, и требовало действия, — поступка.
Вскоре они вышли на улицу Ленина. До дома близко, но возвращаться было рано —мужчинам велели прийти в час, а на часах только начало первого. Коля увидел дверь с надписью по-эстонски «Tüürose»[3] и рекламой-картинкой, где охотник, судя по виду эстонец, целит из ружья в стаю уток:
— Это тир! Можно мы стрельнем по разочку? — Коля уверенно обратился к офицерам, понимая обоснованность своей просьбы — праздник.
Те, памятуя о том, что детям нужно уделять внимание (мужское воспитание!), не стали возражать.
Зашли. Действительно, оказалось, что в тир.
Было много людей. Взрослые мужчины-эстонцы отдыхали по случаю праздника. Появление двух офицеров с детьми они встретили равнодушно, как бы и не заметив. Подвыпившие «эстонские стрелки» курили, вели неспешные беседы, иногда постреливали. Стреляли хорошо, попадали часто. Казалось, все ружья были заняты, но «тирщик», увидев новых клиентов, достал еще две «воздушки».
Уже неоднократно стрелявший Коля, показал Леше, как заряжают ружье, и установил его на подставку — «для начинающих». Сам же, проделав те же манипуляции со своим оружием, оперся по-взрослому на локти и, прищурившись, стал готовить выстрел.
Леша восторженно рассматривал тир, в котором был первый раз в жизни. Тир произвел на него чарующее впечатление. Тут были всякие зверушки, которые, в случае удачного выстрела, принимались скакать или переворачивались вниз головой, а пестро раскрашенные пропеллеры, вдруг начинали вертеться, разгоняя густой табачный дым. Но все это волшебство меркло перед главным аттракционом. Ракета с космонавтом, оседлавшим ее по-кавалерийски, после удачного выстрела взлетала из правого нижнего угла стены с мишенями и, неспешно пролетая мимо всех этих зверушек, достигала Луны, расположенной в левом верхнем углу. А желтая глазастая Луна, ожидания прилета космонавта, улыбалась во весь рот.
Когда ружье оказалось в Лешиных руках, он понял, что больше всего на свете хочет, чтобы его выстрел увенчался триумфальным полетом ракеты на Луну. Но куда нужно стрелять? Спрашивать было почему-то неудобно — Леша стеснялся эстонской компании, строгого тирщика, Колю, рядом с которым он чувствовал себя «малолеткой»…«Включив логику», он сообразил: чтобы ракета полетела на Луну, нужно стрельнуть именно в нее. Куда стрелять, чтобы она вернулась на Землю, он подумать не успел, так как Коля уже сделал выстрел, промазал и с нетерпением смотрел на товарища.
Чуть задрав вверх ствол ружья, Леша со всей силы нажал на курок. Глухо хлопнул выстрел…В Луну он не попал, но точнехонько всадил пульку в струну, на которой держалась Луна и, как выяснилось, вся конструкция. Струна, лопнув, издала противный звук. Конструкция рухнула на пол, по пути сбивая другие мишени —и все запрыгало, завертелось…
Через несколько секунд буйство мишеней успокоилось. В наступившей тишине Леша испуганно осматривал содеянное. Он ожидал совсем другого, мечтал поучаствовать в освоении Космоса, помочь советской космонавтике…
Вдруг тир содрогнулся еще раз — от гомерического хохота, который переходил в «захлебывающееся ржание». Смеялись все, но больше всех стоящие за спинами стрелков папа и дядя Аркаша. Лишь тирщик, окаменев, продолжал изумленно глядеть на малолетнего стрелка, который стоял перед ним, испуганно прижав приклад воздушки к груди.
Наконец, смех стал затихать, смеющиеся вытирали слезы, обмениваясь репликами по поводу случившегося.
Дядя Аркаша с притворной строгостью стал отчитывать Николая:
— Ты видишь, как стрелять нужно! Учись у Лешеньки. Снайпер! Сразу видно — не в пятницу деланный!
Лицо дяди Аркаши сияло. Коля, смущенно улыбаясь на шутку отца, пытался оправдаться:
— Я в белочку хотел, но пулька чуть выше прошла.
После этих слов засмеялся даже тирщик. Он, поругиваясь на эстонском языке, стал ликвидировать последствия замечательного выстрела. Все было поправимо, только «полет на Луну» был безнадежно испорчен: и Луна, и ракета с седоком разлетелись вдребезги от удара об пол.
Офицеры, забрав детей, покинули место Лешиного триумфа.
Всю дорогу они еще и еще раз в лицах рассказывали друг другу случившуюся историю, и пришли домой в отличном настроении. Стол был накрыт. Принаряженные жены наносили последние штрихи. Лишь обозначив восторг по этому поводу, папа и дядя Аркаша, что называется с порога, перебивая друг друга, начали рассказ о происшествии. Мама, чуть обиженно прервала повествование, предложив выпить за Первомай. Офицеры быстро выпили, не прерывая рассказ, ибо дошли до самого интересного места. Показав в лицах реакцию эстонцев, под общий хохот, они выпили, еще раз — «за выстрел!».
Отрепетированная и рассказанная с новыми подробностями история понравилась всем и сделала Лешу героем стола. Лишь один раз, когда мама подала запеченную в духовке индейку, вспомнили, что нужно поднять бокал «за хозяйку этого дома». А потом на запах жареной птицы стали приходить соседи. И рассказ о выстреле возобновился. Папа смеялся больше всех, задыхаясь, кашляя, — но было видно, что счастлив. К окончанию застолья политические события полностью ушли в тень. Пили только за «русского снайпера», «за грозу тирщиков». Один из гостей предложил выпить за «Ворошиловского стрелка». Но дядя Аркаша обиженно заупрямился: «Ты с кем Лешу рядом ставишь — с этим косоруким сморчком! Да он «гроза Америки»! — дядя вскочил, подыскивая нужные слова посмотрел на календарь с портретом Гагарина и нашел: «Он … надежда всего прогрессивного человечества. Вот за это я выпью!» — И выпил, —стоя.
… …. …. …
Праздники закончились. Предстояло завершить учебный год и сдать переводной экзамен в музыкальной школе. Леша хорошо подготовился и сыграл на «отлично». Потом был отчетный концерт, и он впервые играл на рояле: с эстрады, в заполненном публикой концертном зале. Был успех — хлопали, потом хвалили. В зале сидели мама, папа, дядя Аркаша. По случаю первого выступления сына мама накрыла стол. Опять хвалили, даже восторгались. Но, как почувствовал, Леша, его артистический успех все же был несравним с тем событием, что недавно произошло в эстонском тире.
Все лето Леша готовился к школе. Предстояло научиться, наконец, хорошо выговаривать букву «Р». Мама заметила, что в английских словах звук «Р» у него получается лучше, и стала во время каждодневных занятий английским языком, подыскивая слова с «r» и добивалась чистоты произношения. Действительно к сентябрю проблема решилась как-то сама собой, без посещения логопеда и дополнительных упражнений.
В сентябре Леша пошел в первый класс.
Папа взял отпуск на пару недель, чтобы на первых порах помочь сыну в учебе. Но уже через неделю стало ясно, что его помощь и не нужна. Год, проведенный в «музыкалке», не прошел без следа —сын был не по возрасту организован и развит. Он стал одним из лучших учеников класса, лишь уступая некоторым девочкам «в аккуратности», как говорила учительница, но, как он сам быстро заметил, превосходя их в сообразительности, особенно, когда дело касалось математики.
Занятия музыкой продолжились. Леша, став школьником, мог уже на законных основаниях самостоятельно ездить в «музыкалку» на автобусе, что и делал три раза в неделю. Мама в «день музыки» вручала ему десять копеек — «на проезд». Скоро он понял, что добираться до школы «на своих двоих» интересней, а лишние 10 копеек, «никогда не бывают лишними». Он стал ходить пешком, из любопытства меняя маршрут движения между двумя точками: домом и «музыкалкой». Как-то на обратном пути, путешествуя по узеньким улицам старого города, набрел на «Тир», который располагался в Латвии.
Нужно признать, что ощущение незаслуженного триумфа чуть портило ему жизнь. Друзья-первоклашки любили ходить в тир, звали его с собой. Но он под разными предлогами отказывался. С одной стороны, Леша побаивался тирщика, ибо помнил его недовольное ворчание, а с другой — ему казалось, что все знают о его славном выстреле и только ждут, когда он смажет, а в том, что промах состоится, он не сомневался.
Латышский тир был далеко от школы и дома. Леша, располагая денежными средствами, которых хватало ровно на пять выстрелов, решил попробовать — знакомых, как он и ожидал, здесь не было. Он протянул тирщику 10 копеек, тот выдал пульки и воздушку — «лудзу»[4].
Леша осмотрелся. Латышский тир походил на эстонский. Но помещение было побольше, и стена с мишенями располагались дальше от стрелка, что создавало дополнительные трудности. Первое посещение тира и Колины уроки не прошли даром — он знал куда стрелять и как обращаться с оружием. Не без труда, с опорой, но без помощи взрослых, зарядил воздушку. Стал целиться в маленькую мишень, попадание в которую должно было «включить» пропеллер на самолете. Выстрелил, но промазал. Потом стрелял по другим мишеням, но с тем же результатом. Леша вернул с благодарностью (палдиез[5]) винтовку тирщику и расстроенный побрел домой. Петляя по улицам старого города, стал мечтать, воображая свои будущие успехи в стрельбе, и даже чуть приободрился. Но когда появился на глазах у родителей, мама все равно заметила Лешино настроение:
— Что-то в школе случилось, учительница недовольна? — спросила обеспокоено.
— Нет, все хорошо, —он попытался ответить пободрее, но получилось не очень — грустновато. Мама на всякий случай достала дневник из «музыкальной папки», открыла и увидела «обидную оценку» «4+».
— Ну, из-за четверки с плюсом не стоит расстраиваться, в следующий раз исправишь, — сказала она с улыбкой, успокоившись.
Леша в ответ промолчал.
Решение регулярно посещать тир, дабы поправить положение вещей, созрело само собой. Леше жутко хотелось попадать в мишень, и он стал стрелять. Поначалу — больше мазал. Даже попадание «один раз из пяти» было веселящим душу успехом.
Как-то раз во время Лешиной стрельбы, в тир вошел мужчина-латыш с сыном. Мальчик был в школьной форме светло-синего цвета, голубоглазый, светловолосый, сосредоточенный, но чуть испуганный. Судя по всему, в тир он пришел впервые, хотя был по виду старше Леши. Его отец попросил тирщика научить сына стрелять. Тот охотно взялся за дело. У Леши оставалось еще три выстрела, и он, замедлив стрельбу, стал внимательно следить за показом. Кое-какой опыт он уже накопил и понимал подсказки тирщика быстрее латыша. Наконец, урок закончился. Латыш приступил к выстрелам, а Леша, обогатившись новыми знаниями, отправился домой.
В следующий раз его стрельба была удачней, а потом — пошло и пошло. Тирщик, заметив явные успехи «упорного паренька», стал относиться к нему с некоторым уважением: давал винтовку получше, а не первую попавшуюся, одобрительно покачивая головой, в случае удачного выстрела.
В мае был переводной экзамен в музыкальной школе. Леша снова сдал его на «отлично», а потом с успехом играл на «отчетном концерте». Его пришли слушать не только родители, но и соседи. Леша был самый маленький из «артистов», но играл бойчее других. Дядя Аркаша вручил ему букет цветов и большую коробку конфет. Он прощался с друзьями — его переводили служить в Москву. Столь же значительными были Лешины достижения в стрельбе. В конце мая он первый раз попал «пять из пяти». Но этот успех оставался тайной для всех.
Учебный год закончился. На лето Леша уехал к родственникам «на юг» — к бабушкам и дедушкам. Тут он заскучал без друзей и пристрастился к чтению книг. Ничего захватывающего в бабушкиной библиотеке не было. На «этажерке» стояли толстые книги: Достоевский, Толстой, Шолохов, Горький. Леша попытался было читать «Войну и мир», но первые страницы романа —разговоры по-французски в салоне Анны Шерер —отпугнули мальчика, и он поставил книгу на место. В недалеком прошлом бабушка работала учителем в младших классах. Учебники она не выкинула, а хранила на чердаке. Там их Леша случайно обнаружил и стал изучать. Больше всего понравились книги по математике.
Потом, в августе, приехали родители и повезли его на две недели «на море», где все было также скучно: утром —завтраки море, днем —обеди отдых, вечером —море и ужин. Леша взял с собой книгу по математике для третьего класса и по вечерам, продолжал решать задачи. Ему никто не мешал. Отец один раз поинтересовался тем, что он читает, увидел, что математику для третьего класса и с удивлением спросил: «Получается?».
Леша утвердительно мотнул головой, продолжив решение задачи.
В конце августа они вернулись в Прибалтику. Леша вновь приступил к своим обычным занятиям: стал ходить во второй класс общеобразовательной школы и в третий —музыкальной. Лишь иногда заходил в латышский тир, где тирщик его узнавал и, не скрывая радости, давал ему лучшую винтовку, и, пока Леша стрелял, рассказывал посетителям об успехах своего ученика, который «начинал с нуля». Леша не подводил — стрелял удачно, не смущаясь вниманием публики.
В ноябре ему сообщили, что папа должен уехать в долгосрочную командировку на Кубу. Сначала рассчитывали, что он пробудет там год, но потом, его задержали еще. Леша надеялся, что папа, как обычно, заберет их с собой, но оказалось — нельзя. Папа уехал выполнять секретное задание, тайно добирался до места на туристическом пароходе «Мария Ульянова» в гражданском костюме — «в гражданке», как говорили.
Леше строго-настрого запретили говорить, куда «исчез» отец. А этим интересовались многие: и его товарищи, и соседи-взрослые. Но он помалкивал, по-детски неловко уходил от разговора, замыкаясь в себе, стараясь не сталкиваться с людьми, которые задают этот вопрос. Над ним стали посмеиваться. В конце концов, о его неприятностях узнал папа. Он написал «жесткое письмо» (мужское воспитание!), в котором объяснил, что стесняться ему нечего, потому что отец воюет с американским империализмом, а отцы его «приятелей» попрятались под «мамкины юбки» — и прочее. Леше хватило ума не вступать в полемику с товарищами и не озвучивать подробности отцовского письма. На вопрос об отце стал отвечать коротко: «он выполняет ответственное задание командования». Внутренне он распрямился, почувствовав уверенность произносил фразу так, что вопрошающий умолкал.
Наконец, отец вернулся и получил новое назначение — в Россию, на юг, поближе к родне. Прибалтика осталась в прошлом. Отцу, поощрив за выполнение «особого задания», дали отдельную квартиру в новом пятиэтажном доме, и семья переехали вслед за ним —в Россию.
Леша стал ходить в общеобразовательную школу, что располагалась рядом с домом. Ее только что открыли. В пятый класс, куда он поступил, набирали ребят из разных школ, коллектив класса только создавался, и ему без труда удалось сдружиться с новыми товарищами. В школе он представился Валерием и остался таковым для товарищей, так как больше в классе Валер не было. Скоро и дома «забыли» его детское имя. Он повзрослел, стал бурно расти и через год, — в шестом классе, —сровнялся по росту и размеру стопы с отцом.
Учителя школы быстро разглядели высокий уровень подготовки паренька из Эстонии. Дабы «обезопасить» класс от подсказок с его стороны, они задавали ему «отдельные контрольные задание» — повышенной трудности и двойного объема. После того, как он их выполнял, обычно минут за пятнадцать-двадцать, —отправляли бегать на спортплощадку или в спортзал.
Если в общеобразовательной школе все пошло также хорошо, как и в Прибалтике, то в «музыкалке» возникли проблемы.
Тут учителей смущал не только его возраст, но и «школа». Как они говорили: «его там неправильно учили». Отцу предложили определить Валерия в пятый класс, т. е. оставить «на второй год». Он отказался, сославшись на то, что сын не поступает в школу, а переводится из другой — и с отличными оценками. Учителя обиделись, ведь «хотели как лучше для ребенка», но вынуждены были подчиниться закону. Понятно, что после этого случая учеба в «музыкалке» была безрадостной.
Валерий мучился два года, впрочем, выпускные экзамены сдал на «отлично», наверное, благодаря приглашенному из музучилища «постороннему» председателю комиссии.
Поначалу, освободившись от музыки, Валерий был доволен, но скоро заскучал — у него, вдруг, оказалось слишком много свободного времени. Учеба давалась легко. Организованная в школе общественная работа отталкивала своей заорганизованностью. Подростковые игры надоели — казались детскими. Он «записался» в спортивную секцию —сначала только в одну, потом во вторую, потом в третью. Соревноваться нравилось, он почти всегда был «в числе призеров», но тренироваться было скучно. Вдруг выяснилось, что заниматься музыкой куда интересней, чем скучать на тренировках.
Приближалось окончание восьмилетки.
Валерий заглянул в учебники за девятый-десятый класс. Все было понятно без объяснений учителя. Тянуть еще два года школьной учебы не хотелось. Отец когда-то давно говорил ему про учебу в музыкальном училище и консерватории. Валерий поднял этот вопрос на «семейном совете». Родители удивились, но сильно не обеспокоились и отозвались на просьбу сына — отец договорился о прослушивание в училище. Там заинтересовались в его поступлении, но порекомендовали позаниматься перед экзаменом с учителем.
Так и сделали. Был месяц март. Времени для подготовки оставалось много, и учитель был найден —«самый лучший», как говорил отец.
Мама была не слишком довольна этими событиями. Она видела сына офицером, а на музучилище смотрела как на ПТУ[6], но узнав, что после его окончания можно поступить в любой институт, чуть успокоилась. Отец же был решительно против военной службы:
— Он уже в детстве намыкался со мной по гарнизонам, хватит с него.
В конце концов, родители решили: «Пусть поступает, а там уж видно будет».
И он поступил.
…. …. …. …..
Осенью начался новый период жизни Валерия.
На фортепианном отделении девушки составляли подавляющее большинство, что не могло не радовать. Юношей было трое, и они были обречены стать друзьями.
Оба его новых друга носили имя «Александр». После нескольких месяцев путаницы оба паренька «потеряли имя» — один стал отзываться на фамилию «Орлов», а другой стал «Сашкой». Ребята были хорошими, очень способными к музыке, но как-то «оставались в школе»: играли на рояле, чудили и хулиганили «не по-взрослому», а как ученики.
Валерий же под влиянием среды изменился. Стал носить длинные волосы — а ля Фредерик Шопен. Во время ходьбы он вытягивался в струнку, и его по-спортивному быстрая походка стала «стремительной» — как у Ива Монтана. Вдруг появились живая естественная жестикуляция, приятная мимика с улыбкой всегда мимолетной, ни на секунду не замирающей на лице. Облик его стал привлекательным, артистическим — «созданным для сцены». Его игра на рояле пусть и не отличалась пока техническим совершенством, но была художественной, «слушать его было интересно» — как все замечали. Мужское армейское воспитание спряталось, но не исчезло совсем, чуть выделяя его из артистического окружения товарищей. Он нравился девушкам. И скоро «поменял имя», став для них «Лерой». Другие назвали его по-разному, но слова «других» ему стали безразличны.
Учеба давалась по-прежнему легко, но в отличие от школы —веселила.
Школярство здесь присутствовало, ибо проходили некоторые предметы из школьной программы, но во всем были «элемент артистизма». Некоторым ученикам артистическое существование было явно «не по зубам» — они либо совсем бросали заниматься, либо учились кое-как, сдавая предметы «на прежнем багаже», занимались только игрой на инструменте, и не слишком усердно.
У Леры этих проблем не было. Артистизм внешнего облика он сочетал с самодисциплиной, поэтому учился лучше других, но старался не подчеркивать своего превосходства, «прятал» знания, не активничал на занятиях, лишний раз руку не поднимал, слова не просил. А товарищам помогал: незаметно для окружающих давал «переписать конспекты», решал за них задачи на экзаменах.
…Резким контрастом в художественной атмосфере училища был обязательный предмет, который называли «военное дело». Его вел офицер — полковник в отставке. Это был повидавший жизнь и войну добродушный человек, с годами располневший, но не утративший армейской подтянутости. Дисциплину на уроках держал армейскую, точнее — старался держать. Учитывая специфику учебного заведения, не сильно придирался к внешнему виду своих воспитанников — позволял «длинноволосость» у юношей, косметические изыски у девушек.
Семен Вениаминович, а так звали военрука, пытался было запретить «короткие юбки», под предлогом того, что девушкам придется участвовать в «стрельбе лежа». «Стрельба из положения лежа» действительно была в программе, правда всего один раз на третьем курсе, но с мини-юбками он начал бороться с первого же занятия. Тут «женский батальон» смог сплотиться и нанести «Витаминычу» сокрушительное поражение. На второе занятие они явились в мини в полном составе сорока пяти человек. Он не стал связываться с девушками — «махнул рукой», но к юношам продолжал придираться, ибо в группе их было мало и аналогичные девушкам коллективные действия были бесперспективны.
В мае месяце, когда Лера уже оканчивал третий курс, военрук, наконец, устроил обещанные практические занятия — стрельбу.
Городской тир располагался далековато от училища: в зоне отчуждения рядом с железнодорожными путями, что позволяло надеяться на безопасность стрельбы для окружающих. Пользуясь какими-то особыми правами, санкционированными военной властью, «Витаминыч», добился ради посещения тира отмены занятий. Студенты были рады — относились к мероприятию, как к веселью в выходной.
В установленное время «стрелки» стали подходить к закрытым дверям тира. Здесь их ожидал военрук, отмечая прибывших в журнале. Когда все собрались, он позвонил, и дверь открылась.
Тир, входящий в структуру «Добровольного общества содействия армии, авиации и флота», состоял из двух помещений. В первом зале стояли скамейки, висели плакаты, в наглядной форме разъясняющие начинающим основы меткой стрельбы. Сюда пустили всю группу, военрук провел инструктаж, а в окончании своей речи заявил, что на стрельбище будет приглашать по пять человек, согласно алфавиту, но юноши пойдут в последнюю очередь. Отстрелявшие в первых рядах девушки могут быть свободными, но помещение тира должны покидать только согласно его распоряжению и под его контролем.
Закончив предварительную беседу, военрук пригласил первую пятерку пройти в помещение для стрельбы. Оставшимся в «зале ожидания» студентам велел сидеть тихо и не мешать.
Металлическая дверь закрылась за стрелками, но оставалась узкая щелочка, позволяющая подсмотреть происходящее на стрельбище. Из любопытства юноши подошли к щели. А зрелище было восхитительным!
Военрук уже показал «стрелкам в мини» как заряжать винтовку и уложил их «на изготовку» — на маты. Сам же уставился в подзорную трубу и стал корректировать стрельбу. В его голосе обозначилась нервная дрожь. А девушки, прицеливаясь, почему-то улыбались и все как одна задирали согнутую в коленке ножку, мерно покачивая туфелькой.
Сашка, первый дорвавшийся до смотровой щелочки с пониманием дела сообщил: «Полюбуйтесь, выглядят лучше, чем на пляже!».
Лера добавил: «И грациознее, чем на велосипеде!».
Их шутки были одобрены ожидающими своей очереди барышнями, но не имели продолжения — дежурный по залу, заметив веселое оживление публики, вмешался в происходящее и плотно прикрыл металлическую дверь:
— Не положено, — пояснил он строгим голосом.
Вскоре дверь отворилась вновь, и со стрельбища выпорхнула стайка девчонок, которые весело стали наставлять подружек: «И не надейтесь, он сам ходит проверять мишени и жутко придирается!».
Оказывается, как понял Лера, они надеялись, в случае если пуля пойдет мимо, проковырять в мишени дырочку и выдать ее за попадание. Но бдительный «Витаминыч» проявил чудеса предусмотрительности, проконтролировал стрельбу с помощью подзорной трубы, сам снял бумажные мишени с имитирующих людей фигур и с каждой из девушек лично проанализировал результат.
Появился военрук и пригласил следующую группу девушек. Юношам же он порекомендовал изучать наглядную агитацию:
— Учтите, девушки стреляют очень прилично. Вам будет трудно превзойти их результаты, — опозоритесь.
Лерины друзья стали в ответ похохатывать, дескать, куда уж нам, у нас «сбодуна» руки трясутся. Девчонки, смеясь, давали им советы по меткой стрельбе, главным был —«ноги пошире расставить». Так веселясь, балагуря, коротали время. Кое-кто из отстрелявших барышень уходил по своим делам, но некоторые, узнав, что ребята пойдут в училище, остались, чтобы пойти всем вместе.
Наконец, пришла очередь стрелять юношам.
Лера быстрым взглядом оценил условия стрельбы. Помещение было освещено солнечным светом, который проникал через окна, расположенные у самого потолка. Расстояние до цели солидное — 50 метров, — но мишени хорошо видны и без дополнительной подсветки.
Военрук еще раз провел инструктаж по стрельбе, стал раздавать винтовки и патроны. Тут вдруг выяснилось, что Орлов настолько близорук, что мишени на таком расстоянии не различает. И не только мишени. Как он сообщил:
— При таком освещении вообще ничего там не вижу.
— Хорошо, — сказал военрук, критически оценил диоптрии его очков, — будешь мне помогать. Перепиши список учащихся в журнал стрелковой подготовки.
Разобравшись с Орловым, Семен Вениаминович дал приказ «на изготовку». Ребята расположились на матах и начали стрельбу.
Сашка с первого же выстрела начал чудить — уничтожать учителей, к которым питал «классовую ненависть»: «Получите, Галина Петровна, пульку промеж глаз!». Галина Петровна была одной из его «мучительниц», не желавшей ставить вполне заслуженную, как он полагал, «тройку» по «советской литературе».
Сашка перезарядил ружье и продолжил: «А это тебе, Галчонок, за Алексея Максимовича…, за «Разгром» Фадеева».
Орлов ободряющим хихиканьем поддерживал его хулиганство.
— Что, «жива еще моя старушка»? Получай за Есенина Сережу, моего любимого поэта.
После Сергея Александровича, Сашка прервался, передохнул и, подумав, с ехидцей в голосе произнес: «А теперь, птичка моя, получите сувенирчик за Владимира Владимировича».
Он зарядил винтовку и начал целиться.
Но тут Орлов, проявив солидарность с пернатыми, вмешался и попросил перевести стрельбу на своего «супостата» — физрука. Сашка так и сделал. Маяковский остался неотомщенным. Не поставив «точку пулей в конце» своих «литературных мечтаний», он сделал последний выстрел и завершил «спектакль» финальной патетической фразой:
— А это тебе, Михалыч, за наши мучения на турнике, за ГТО!
Лера закончил стрельбу, когда Сашка только начал «выцеливать» свой третий выстрел. Он встал, передал винтовку военруку и хотел было уходить, но тот его задержал: «дождись результата».
Когда Сашка расправился со своими обидчиками, Семен Вениаминович пошел снимать мишени.
В это время расшалившийся «близорукий орел» взял винтовку, сделал вид, что зарядил исо словами «я тоже стрельну», стал целиться.
Увидев его действия, находящийся в «районе поражения» круглый, как мячик, военрук с проворством, неожиданным для его возраста и комплекции, припал к земле и стал кричать: «Отберите у него винтовку!».
Сашка с притворным рвением вступил в борьбу с Орловым, который упорно не хотел разоружаться. Ствол винтовки стал «гулять туда-сюда», и военруку пришлось пережить несколько неприятных секунд.
Наконец, безопасность объекта была восстановлена.
Посвященная в тайну события публика наслаждалась представлением.
Военрук снял мишени и вернулся к стрелкам. Орлов извинился за шутку, объяснив, что винтовка была не заряжена. «Витаминыч» шутку не одобрил, пояснив, что патрон мог уже находиться в стволе, и шутник, по незнанию, мог случайно выстрелить. Разобрав инцидент, он приступил к подведению итогов стрельбы.
Сашка стрелял хуже всех. Одна из пуль вообще не попала в мишень.
«Кому-то из педагогов повезло, — прокомментировал Орлов, — надеюсь, что не физруку!».
Услышав реплику, рассерженный «Витаминыч» чуть оттаял. Напоследок он показал всем мишень, в которую стрелял Лера — все пять пуль были в «десятку».
— Вы занимаетесь стрельбой, посещаете секцию? — спросил военрук уважительно.
— Нет, что Вы, я занимаюсь только музыкой, — смеясь, пояснил Лера.
— Поразительно! В моей практике такого еще не было! —военрук замялся и, вдруг, предложил, —А давайте-ка попробуем еще раз?
Ребята уже покидали стрельбище, но услышав «приказ» учителя, остановились. Не желая их задерживать, Лера взял винтовку, патроны и в быстром темпе сделал пять выстрелов.
Пошли смотреть «всей толпой». Военрук, прибавив шаг, добрался первым. Он снял мишень, надел очки и стал внимательно ее разглядывать. Пули густо легли почти в одну точку — все в десятку.
Лера, услышав за спиной потешное исполнение мелодии из увертюры Россини к «Вильгельму Теллю», шутливо предложил попробовать еще раз. Но «Витаминыч», сохраняя серьезность, отказал, назвал происшедшее «чудом» и обещал ходатайствовать перед дирекцией о награждении стрелка.
— Поразительно. Это абсолютный рекорд для нашего училища.
— Я могу идти?
— Да, да, конечно. Я завтра доложу директору, — еще раз пообещал военрук.
Ожидавшие «на воле» девушки весело приветствовали выход стрелков. Одна из них обеспокоенно спросила:
— Лера, что он к тебе пристал? Все в порядке?
— Так, ерунда, «не поверил глазам своим», перестрелку устроил, — Лера, смеясь, увлек подружку догонять товарищей.
Пошли вдоль трамвайной линии в училище. Как выяснилось, Орлов, воспользовавшись обстоятельствами, все-таки умыкнул со стола военрука несколько патронов и, улучшив момент, стал расставлять их на трамвайные рельсы. Лера попытался его остановить, но девушки посоветовали не вмешиваться:
— Оставь его, пусть чудит, «чем бы дитя ни тешилось».
Проезжающий трамвай почти не заметил «минирования», лишь едва заметно качнувшись, проехал, даже не остановившись.
Пошли дальше, вспоминая сашкину стрельбу ,«расстрел военрука», обсуждая афишу проходящего в городе фестиваля классической музыки.
Краснодар, 7 октября 2020
[1] Еesti keel — эстонский язык (эст.)
[2] Vabadus — свобода (эст.)
[3] Tüürose — тир (эст.).
[4] Lūdzu — пожалуйста (лат.)
[5] Paldies — спасибо, благодарю (лат.)
[6] ПТУ — профессиональное техническое училище, в советское время зачастую в ПТУ попадали отстающие от общей школьной программы школьники [прим. ред.].
