Эмил Карабаджак, МГИК, 5 курс, «Литературное творчество»:
— Какова судьба деревень и того типа личностей, которые описаны В. Беловым и Ю. Казаковым, в современных реалиях? Большинство деревень находятся в упадке и на грани исчезновения. Что произойдет, если урбанизация окончательно победит? Или же она уже победила?
Дмитрий Лагутин:
— Увы, на этот вопрос я предметно отметить не в состоянии — потому что сам являюсь хоть и провинциалом до мозга костей, но все-таки провинциалом «городского типа». Мир деревень — а это, понятно, совершенно особый космос, со своими законами и системой координат — мне практически не знаком, а частный сектор, в котором прошлом мое детство, хоть и маскируется порой под деревню, все же ею не является. Хотя какие-то схожие с ней черты, конечно, имеет.
Юлия Пантелеева, МГИК, 5 курс, «Литературное творчество»:
— Какими критериями должен обладать, на ваш взгляд, редактор, которому Вы бы доверили своё произведение? А какие критерии вас отпугнут?
Дмитрий Лагутин:
— Любому автору хочется иметь дело с редактором, который уважает оказавшийся перед ним текст, его границы, форму и внутреннюю логику — и не спешит щелкать ножницами. А одним из лучших редакторов, которые мне встречались, является Евгений Феликсович Чеканов — идущий под парусом «Паруса». Ему удается сочетать строгость подхода с деликатностью общения. Отпугнуть…? Отпугнуть может, наверное, снобизм, презрительные по отношению к молодому автору нотки.
Александра Кузнецова, МГИК, 5 курс, «Литературное творчество».
— Рассказ «Дядя Север» тронул меня до глубины души. После его прочтения у меня произошла переоценка ценностей, и я поняла, почему мне нравятся рассказы\стихи\романы о природе. Потому что мы живем в большом городе, и мне этого очень не хватает. Так же хочется отметить то, что в рассказе говорится об отношениях между старшим и младшим поколением — только старший человек знает, как найти контакт с молодежью. Меня так же очень растрогала тема взаимоотношений родных людей. Если в некоторых современных рассказах можно увидеть натянутые и даже отвратительные отношения, то этот рассказ заставил задуматься о моих отношениях с близкими. О том, что надо относиться терпимее к каким-то недостаткам, ведь если мы их любим, то любим абсолютно.
Дмитрий Лагутин:
— Большое спасибо за добрый отзыв. Вы подняли и «вскрыли» очень глубокую тему — отчасти ответив на вопрос, которым я сам подспудно задавался. Почему городскому жителю порой так близки тексты о природе? Да, быть может, именно потому, что нам в городе природы и не хватает — как внешнего, так и внутреннего, глубинного, ее переживания. Получается, мы ищем не то, что нам близко и понятно, а то, чего нам не хватает. Очень мудро.
Диана Атай, МГИК, 5 курс, «Литературное творчество»,:
— Здравствуйте, Дмитрий! Насколько в Ваших рассказах силен автобиографический элемент?
Дмитрий Лагутин:
— Очень силён — вероятно, ввиду выбранного жанра. По-моему, реализм интересен в первую очередь «интимностью» подхода, интересом к порой невеликим, но уникальным событиям. Фантастика заставляет удивляться, детектив — скрипеть извилинами, реализм — воспринимать жизнь в ее многообразии. А в разговоре о многообразии жизни нет резона гнаться за вымыслом — жизнь глубже, сложнее, а порой — причудливее любого сценария.
Маргарита Полуянова, МГИК, 5 курс, «Литературное творчество»:
— Как относятся более взрослые авторы к молодым? Есть ли «возрастной» творческий конфликт?
Дмитрий Лагутин:
— Совру, если скажу, что нет — но лично я (возможно, ввиду удаленности от столичной «тусовки») с подобным сталкивался редко, а если и сталкивался, то обходилось «без травм». Да, регулярно приходится наблюдать… даже не творческий возрастной конфликт, а просто возрастной — и его легко можно представить в любых, самых далеких от творчества, декорациях. Человеку с опытом кажется, что он — через призму своего опыта — может направить «племя младое» по верному пути, а племя как раз занимается формированием собственной призмы, которая в итоге может оказаться более удачной геометрически — и через которую оно, повзрослев, будет учить следующее поколение. Надо прислушиваться друг к другу, помнить, что «все старые были молодыми, все молодые будут старыми», но при этом доверять своей интуиции.
Ольга Давыдова, МГИК, 5 курс, «Литературное творчество»:
— Дмитрий Александрович, если верить доступной о Вас информации, Ваш путь к литературе был тернист и не быстр (любовь к чтению то пропадала, то вновь появлялась), а в ней — неоднороден и крайне разносторонен, поскольку в Вашем творчестве имеют место и фантастика, и детская проза, и научные статьи, и даже стихи. Скажите, оглядываясь на свои юные годы, не жалеете ли Вы, что не прониклись миром литературы в целом чуть раньше? И как бы Вы ответили ребёнку (или даже подростку) на вопрос «Для чего вообще нужна литература»?
Дмитрий Лагутин:
— Спасибо за вопрос. Как показывает практика — и блокноты, исписанные угловатым подростковым почерком, — нелюбовь к чтению не мешает любви к сочинительству. А в результате соприкосновения этих двух элементов в ясное брянское небо бьют гейзеры наивных, косолапых, а порой и прямо глупых текстов — охота за которыми ведется по закоулкам флэшек и жестких дисков до сих пор. Поэтому — нет, я ни о чем не жалею: проникнись я миром литературы (сейчас имею в виду сознательное написание художественных текстов) раньше, для отлова дурацких напыщенных виршей приходилось бы снаряжать полноценные отряды — а так я и один справляюсь. Если же говорить о неосознанной тяге к творчеству — без самокоронаций и бейджиков с сакральным «писатель» — то мне повезло понемногу писать практически во все периоды своего взросления, отвлекаясь то на одно, то на другое, и, как следствие, не насыщая процесс излишней помпезностью. И да, мне посчастливилось так глубоко нырнуть в чтение в детстве, что никакие последующие всплески глупого бунта и равнодушия не смогли, слава Богу, пересилить воздействие былого опыта. Неоднородность же творчества вообще мне видится плюсом — это позволяет не зацикливаться, дает — за счет «переключения» — ощущение разнообразия деятельности. Если же говорить о том, для чего вообще нужна литература… Сперва я хотел процитировать Достоевского, сказавшего, что «перестать читать книги — значит, перестать мыслить», но ребенка — и тем более подростка — такой формулой, конечно, не замотивируешь, а потому придется скрипеть извилинами. Поскрипев, робко предлагаю два ответа:
— Дорогой ребенок, чтение книги — пропущенное через мысли, эмоции и воображение — создаст нечто только твое, лично твое, чего нет ни у кого другого. В то время, как мультики, например, все смотрят более или менее одинаково.
И:
— Дорогой подросток, пока ты не укатился на своем скейтборде, скажу тебе, что люди, которые читают книги, всегда будут управлять людьми, которые смотрят телевизор. Или Ютуб. Или Тикток. Йо.
Но, конечно, какими-то универсальными ответами столь сложный вопрос не закрыть.
Андрей Владимирович Шурыгин, г. Йошкар-Ола, Национальный музей Республики Марий Эл им. Т. Евсеева, филолог, редактор, экскурсовод, старший научный сотрудник:
— Рассказ молодого писателя Д. Лагутина «Спица» произвёл первое впечатление как рассказ с ярко выраженной лирической направленностью. На первый взгляд кажется, что сюжет довольно романтический - коллективное рисование пейзажа «Осенняя дорога» студентами-художниками под руководством преподавателя, «высокой и тонкой нашей Галины Игоревны по прозвищу Спица» на лоне самой природы представлен просто, непосредственно, как-то даже незатейливо. Но очевидно, что в этом кроется какая-то особенная лирическая глубина. При этом примечателен художественный приём писателя: диалоги лирических героев перемежаются красивыми описаниями зарисовок природы, а образы этих героев, в первую очередь главной героини — Спицы, на мгновение словно сливаются с самой природой, люди становятся частью природы, которую будут сами запечатлевать на холсте. Понравился образ главной героини, в него даже невозможно не влюбиться, она словно учит своих подопечных в самом некрасивом и не выдающемся на вид пейзаже видеть что-то особенное, незаметное глазу обывателя и изображать это на холсте. Велика её заслуга в эстетическом воспитании своих подопечных, что отмечает и сам герой, от лица которого ведётся повествование: «Спица все это знала, она вела нас по пути собственных впечатлений. Раньше я считал, что лучшие ее картины висят в музеях. Теперь мне кажется, что свои лучшие картины она написала внутри нас». Автором даже выведена особая философия одного из цветов: «Серый оказался цветом, выходящим за рамки привычного спектра. В серой дали были тишина и ожидание, в ней были будничность и грусть, в ней были неудовлетворенность и неустроенность, отсылавшие к чаяниям и надеждам». На мой взгляд, красиво и лирично изображён и сам процесс рисования молодыми художниками, хотя в литературном плане во всём тексте автор не скупится на использование различных изобразительно-выразительных приёмов. Здесь есть и красивые развёрнутые метафоры с элементами гипербол («мы сгруппировались и многоруким, многоголовым чудовищем вывалились из парковой калитки», «небо и земля смотрели друг в друга молча и пристально, лицом к лицу, образуя шатёр или грот», «редкие березки, скинувшие уже листву и сиротливо жавшиеся друг к другу» и др.), сравнения («серое, с перекатами, небо — широкое и похожее на озерную гладь», «призрак фонтана» и др.), эпитеты («золотое царство», «унылый серый пейзаж», «серое, будто заштукатуренное небо»). Ключевым моментом в рассказе, передающим его идейность и настроение, мне кажется, является следующее предложение: «Непостижимым образом тихий серый пейзаж вошел в нас и затаился, он жил где-то в глубине сердца, в памяти, в творчестве — незаметный, но и незаменимый. В какой-то мере этот пейзаж влиял на наш внутренний мир, храня в нем тихий, спокойный уголок, в который ничему постороннему не было входа».
2. В рассказе «Дядя Север» писатель Д. Лагутин проявляет себя как мастер жизненных историй, в которых подмечаются мельчайшие психологические детали, ведущие к определённым размышлениям и выводам о характерах героев. Прочитав одно из интервью писателя, узнаёшь, что для автора этот рассказ является «одним из самых любимых» им написанных рассказов. Представление разыгравшейся семейной драмы поначалу кажется фатальным — отец главного героя к своему брату относится с прохладцей, порой несерьёзно и даже бестактно! При этом при прочтении даже и не сразу поймёшь причины такого отношения между двумя родными людьми, на этот вопрос автор не даёт однозначного ответа. Впечатлила сцена похорон отца героя: образ отца как будто оттенён, даже несколько мифичен, всё внимание читателя должно быть сконцентрировано на дяде Игоре, что и ощущаешь при первом прочтении: «На похоронах дядя был молчалив и угрюм. На бледное, сухое лицо отца смотрел с каким-то недоумением, растерянно. Подошел к гробу, постоял молча, коснулся холодной руки, что-то пробормотал из-за седой бороды. Отошел, ссутулившись». Впечатляет и сам начальный образ дяди Севера: «густая черная борода, косматые брови, огромные руки и зычный бас». Не менее интересен и сам образ севера в рассказе, кажущийся загадочным, мифическим, особенным: «Север — чудный, далекий — казался нам удивительным, небывалым, фантастическим краем. Там жили приключения и загадки, туда отправлялись самые смелые, самые мужественные, самые ловкие, они создавали там свое, особое государство, живущее по своим, особым законам, о которых здесь знают только из книг». Этот образ как своеобразный лейтмотив встречается по всему ходу повествования («а я грезил севером», «хвойные леса, заснеженные поля, фантастические виды неба, собаки, несущие за собой упряжку» — со страниц «буквально веяло холодом» и др.). И заметно, что образ севера становится философским, нарицательным, а главный герой связан с ним нераздельно («север жил в нём»).
Являются ли образы Спицы и дяди Севера в Ваших одноимённых рассказах прототипами реальных людей?
Дмитрий Лагутин:
— Большое спасибо за такой развернутый отзыв. Прообразом Спицы стал руководитель изостудии, которую я посещал в детстве — Галина Ивановна Добренькова, очень сильно повлиявшая на всех воспитанников студии, заложившая серьезный эстетический и культурологический фундамент. От воспоминаний о ней я оттолкнулся, садясь за написание рассказа — но только оттолкнулся, потому что в итоге Спица стала более или менее самостоятельным персонажем, пусть и построенным на некоторых собирательных чертах «идеального» (лично для меня, конечно) преподавателя (совсем недавно, перечитывая любимые книги детства, с удивлением осознал, что наделил Спицу чертами Мэри Поппинс, истории о которой произвели на маленького Диму огромное впечатление). Что же касается Дяди Севера, то это персонаж сугубо вымышленный — и, как и Спица, в каком-то смысле для меня «идеальный». Я писал рассказ на конкурс о севере — но так как на севере не был и сказать о нем мне, по сути, нечего, то и решил вместо того, чтобы в тексте «ехать» на север, «привезти» север к себе — в виде персонажа, который воплощал бы чудесный край лично для меня и с которым — это я понял по ходу написания — я бы сам хотел быть знаком в детстве.
Ильнара Ирековна Канеева, Пензенский колледж искусств, преподаватель русского языка и литературы:
— Прочитала рассказы молодого талантливого писателя Дмитрия Лагутина. Хочу отметить, что сюжеты рассказов просты, хороший стиль изложения, читается легко. Я бы хотела выделить два рассказа, которые меня затронули: «Дядя Север» и «Спица». Это душевные, яркие и жизненные рассказы. А каждый рассказ — это история.
Я немного познакомилась с биографией Дмитрия Лагутина. Узнала, что он, как и я, родился в 1990 году. Окончил факультет юриспруденции. В настоящее время работает юрисконсультом в сфере строительства. И я бы задала ему следующие вопросы: что побудило Вас начать писать? Во сколько лет начали писать?
Дмитрий Лагутин:
— Спасибо за отзыв. Писать я начал годам к одиннадцати-двенадцати — во всяком случае, в этом возрасте написан самый ранний из осевших в ящике стола текстов. Что же побудило… Мне импонирует подход Гилберта Честертона, сообщившего в «Автобиографии», что во время самых ранних детских игр он «писал детективы прежде, чем научился грамоте». Я же в играх провел все свое душистое, одноэтажное детство — и кто знает, может быть, многочасовые забеги «Казаков-разбойников» и детальные планы захвата соседней улицы могут считаться первыми литературными опытами.
Оксана Евгеньевна Головизнина, г. Иваново, преподаватель:
— Прочитала рассказ Дмитрия Лагутина «Дядя Север». Впечатление благостное. Больше всего порадовала речь, или, точнее, наречие. Произведение начинается с детского восторга и удерживает его на протяжении всего повествования. У меня маленькая дочь, и все сказки я для нее начинаю со слова «Однажды...». В рассказе «Дядя Север» , в знакомой для меня по жизненной ситуации манере, автор интригует словами «Как-то раз...». Для меня это прозвучало как кодовое слово, которое удержало внимание, затянуло, и рассказ был «съеден с большим аппетитом». Спасибо автору, и самые искренние пожелания творческих успехов!!!
Дмитрий, кого из русских классиков Вы обожаете, кем зачитываетесь с упоением, но не считаете своим «учителем»?
Дмитрий Лагутин:
— Спасибо за добрые слова. Любимые классические авторы — если говорить о русской классике «первого эшелона», о «первопроходцах» — это Чехов и Шмелев. Хочется верить, я смог чему-то у них поучиться — и учусь до сих пор. Зачитываюсь, но учителями не считаю… Если говорить об ученичестве сугубо литературном — а не как таковом — то я, вероятно, назову Достоевского. При осознании грандиозного, недосягаемого величия «православного Данте», чисто в литературном плане, в плане подхода к пространству художественного текста, мне методы и подходы Федора Михайловича не близки (звучит, вероятно, весьма дерзко, но на деле ситуация прямо обратная — читая Чехова или Шмелева, я загораюсь желанием писать так, как писали они, а при чтении Достоевского — даже при невозможности оторваться от книги под угрозой страшного недосыпа, опоздания на работу и последующего увольнения — такого не происходит.
Галина Васильевна Епифанова, г. Пенза, Пензенская областная библиотека для детей и юношества, библиотекарь группы комплектования фондов:
— После прочтения рассказа Дмитрия Лагутина «Дядя Север» остались очень спокойные приятные ощущения. Немного грустно за «дядю Севера» на протяжении всего повествования. Мне он показался очень одиноким человеком. Увлеченным своим делом — Севером, но очень одиноким. В конце повествования грусть становится светлой: маленькая фотокарточка всегда будет напоминать о старшем брате, о его братской любви, несмотря на то, что его уже нет в живых.
Дмитрий Лагутин:
— Большое спасибо за отзыв.
Ольга Владимировна Заславская:
— «Сердцем помню только детство — все иное не мое…»
Когда читаешь рассказы Дмитрия Лагутина, невольно вспоминаешь эти бунинские строки. Они вполне могли быть здесь эпиграфом. Странно, правда, что по-настоящему каждую минуту детства человек обычно начинает ценить только в зрелости, чтоб не сказать, в старости. Лагутину далеко еще до этих горизонтов. Он безоговорочно молод. И все же ощущение детства то ли не успело его покинуть, то ли просто даровано ему навсегда. И всякий, кто хоть раз прислонялся к теплому боку русской печи, тоже чувствует себя в «гнезде».
Так и называется один из рассказов, «Гнездо». Это место на печи, где любят сидеть или лежать мальчишки. Это их заветное гнездо, которое они честно делят с дедом. Для того и вовсе печь составляет едва ли не главную ценность жизни. Не случайно с этой фразы и начинается рассказ: «Дед стоял за печь горой. «Не позволю» — стучал он кулаком по столу и грозил длинным крючковатым пальцем»... Нехитрый конфликт между дедом и отцом автора — тот хочет убрать печь на том основании, что уже ни у кого таких нет. Но это противостояние дает возможность погрузиться в атмосферу деревенского дома — вплоть до проделок кота, крепкого чая для родственных диалогов, бормотания старого приемника — и прочих неспешных подробностей. Их узнаешь или вспоминаешь с чувством благодарности, как напоминание о собственном детстве. И хотя обреченность печи понятна с самого начала, сочувствуешь и ей, как центру домашней вселенной, и деду с его печной травмой: «…дед, слезая с печи, оступился и упал с лесенки. Сломал руку». Мальчишескими слезами омыто гнездо и дедова печаль. Хотя он же еще их и утешает. «Дед здоровой рукой гладил нас по головам и бормотал что-то ободряющее».
Любовь к внукам сильнее всех прочих резонов. И это вообще становится темой другого рассказа — «Деда» — так он называется и так называет деда маленькая внучка. Собственно, весь рассказ — это их общение. А между строк читается беспокойство старика: не быть бы в тягость! От этого вся его программа, если можно так сказать. Лошадка-подарок. «Теневой театр», зверушки на стене, рисование «коти» — все это подтверждение возможностей — «я еще не то могу». Нет в тексте самого слова «беспокойство», но оно ощутимо, и мама малышки его чувствует и понимает, когда говорит ему: «Художник. Не хандри. Идем на кухню чай пить». Как-то успокаиваешься оттого, что он не отвергнут, что он входит в этот теплый семейный круг.
В общем, эти небольшие события заставляют однако ж читателя сопереживать героям. В этом, наверное, состоит особенность таланта Лагутина — в нём есть душа. Он не просто бытописатель, каковым, в принципе, и можно бы его назвать. Но быт одухотворён любовью, которую неизменно разделяет и читатель. Я говорю в первую очередь о себе. Думаю, что талант — это и есть душа.
Моё особое внимание обратил на себя рассказ Дмитрия Лагутина «Дядя Север». История в нём повествуется о жизни дяди рассказчика — дяде Игоре. Каждому человеку хочется найти своё место в мире и для дяди Игоря такое место — северные края. Не всякий человек смог бы долго там находиться, жить в вагончике, каждый день борясь с холодом, снегом и голодными дикими животными. Но для дяди Севера, как его назвал отец рассказчика, это было не испытанием, а наслаждением. «Душа его скиталась где-то там, далеко, среди сосен и сугробов». Его любовь к Северу была искренняя, именно поэтому он смог так увлечь многих детей и самого рассказчика этими краями, некоторые их которых даже отправились туда жить и работать по пришествии лет. Даже в глубокой старости, пожив какое-то время в московской квартире, дядя Игорь возвращается на Север. Этот рассказ хорошо показал, как важно человеку найти своё место в мире, в котором он бы чувствовал себя отлично в любом возрасте и ситуации и о котором бы скучал.
Какое произведение современных авторов Вы порекомендовали бы прочитать и включить в программу для изучения на уроках литературы?
Дмитрий Лагутин:
— Большое спасибо за отзыв. Сложный вопрос. Самым выдающимся современным автором я считаю Алексея Иванова, и разумно было бы в первую очередь заговорить о нем, но его тексты рассчитаны на более взрослую аудиторию. За пределами же Алексея Иванова… Думаю, современная литература — если говорить о ее интеграции в школьную программу — еще должна настояться. Со временем (хотя современной она быть и перестанет) что-то выкристаллизуется, что-то обозначится более четко, в чем-то назреет прямая необходимость — и программа будет насыщаться не по велению тенденций, а органически, вбирая в себя то важное и нужное, что может помочь молодым людям ориентироваться в жизни (хотя зная нашу систему образования — не растерять бы то, что в программе есть важного на данный момент). Спасибо за теплый и проникновенный отзыв.
Екатерина Сергеевна Кирель, г. Москва, ГБУК «Московское кино», сотрудник:
— Рассказ «Дядя Север» очень понравился. Так ярко описаны детские впечатления мальчишки, задор, ожидание приезда дяди... Настроение от текста меняется ближе к концу, сменяясь грустью и сожалением. Условно во второй части было больше уделено внимания взаимоотношениям персонажей, что очень уместно и интересно. Подробностей дано ровно столько, сколько нужно. Про язык и описания Севера, пускай и в пересказе, даже говорить нечего — завораживает.
У меня, как у читателя, остался только один вопрос — почему главный герой так и не съездил на Север? Не переезжать туда, как он хотел, а съездить посмотреть. Это было бы логично в «реальной жизни». Хотя ясно, что в рассказ это бы не очень вписалось, ведь это история именно про дядю Севера.
Дмитрий Лагутин:
— Спасибо за отзыв. Вы правы, поездка не вписалась бы в логику рассказа — отчасти потому, что иногда мечте лучше оставаться мечтой, не подходя к черте «ожидание-реальность». В неприкосновенности мечты как чего-то незыблемого, не конкурирующего с реальностью, полумифического и оттого более притягательного, мне видится нечто важное для сюжета. Кроме того — если отвлечься от логики повествования и коснуться процесса написания — я не смог бы «отправить» героя на север еще и потому, что сам там не был (что, быть может, позволило описать далекий край столь идеалистически — а именно на идеальном восприятии героя строится значительная доля текста). А пытаться достоверно описать места, в которых не был — предприятие рискованное.
Мария Валентиновна Матвеева, с. Большое Болдино, Нижегородская область Литературный музея-заповедника, сотрудник:
— С работами Дмитрия Лагутина знакома давно, поскольку Международный конкурс «Всемирный Пушкин», победителем которого Дмитрий являлся в 2017-2018 гг., проводится нашим музеем совместно с фондом «Русский мир». Не являясь членом жюри, тем не менее, слышала положительные отзывы о творчестве Дмитрия, в частности о рассказах «Дядя Север», «Спица». И сама прочла их тогда.
Рассказ «Спица», кажется, особенно трогает читателя. При его прочтении приходят воспоминания о своих учителях, многих из которых уже нет в живых; об учителях своих детей, которые и сейчас всей душой за них болеют и стараются вложить в них все самое доброе и светлое, раскрыть их всеми способами, достучаться до них. Рассказ близок именно тем, что читатель переносит его на некие события в своей жизни, в детстве.
Дмитрий, поделитесь, пожалуйста, творческими планами.
Дмитрий Лагутин:
— Спасибо за отзыв, очень приятно получить весточку из дорогих сердцу Болдинских краев.
На данный момент я хочу закончить рассказ о медвежьих услугах в пределах отдельно взятого бильярдного стола. И приступить к работе над следующими текстами. Хочу систематизировать и постараться пристроить куда-нибудь (а может быть — напечатать за свой счет, для себя) скопившиеся миниатюры. Хочу написать два эссе о двух выдающихся литераторах, с которыми имею честь быть знаком. Написать все-таки рассказ о волшебном слове, перемещающем произносящего в село Большое Болдино, на Буравушкину горку, ровнехонько к розовому, «яблочному» закату, заливающему округу (без шуток, идея теплится в блокноте больше двух лет — но пока все еще кисла и зелена).
Елена Григорьевна Митрофанова:
— Рассказ «Дядя Север» мне очень понравился, я бы назвала его душевным, с одной стороны, и каким-то «одиноким» что ли, с другой (возможно из-за часто встречающихся фраз: замолчал, пожал плечами, вздохнул, тоска. Почему то возникла такая ассоциация). Написан простым, понятным для читателей любого возраста, языком. Самая яркая для меня фраза всего рассказа — «Мечте лучше оставаться мечтой!».
Вообще же я прочитала несколько рассказов Дмитрия Лагутина. Все они интересны, каждый по-своему, разносторонни.
«Ночь» — рассказ романтический (двое влюбленных стесняющихся сказать о своей любви), жизнерадостный (загадывание желаний при падении звезды и надежды на то, что они сбудутся), какой-то сказочный (говорящие и хихикающие звезды, фыркающая луна).
«Сердце» — самый грустный из прочитанных (дикое беспокойство за чью-то близкую жизнь, доводящее до остановки сердца)
«Дураки» — неоднозначный, но, на мой взгляд, самый проникновенный, эмоционально выверенный рассказ. Пластилиновые фигурки — дураки с добрыми глазами и старик-машинист с «поездом грехов» очень колоритны.
Заметила, что автор часто «отправляет» своих героев спать. И их сны как бы «конечны». Очень запомнилось в «Дураках», что все грехи прощаются, кроме одного!!! И снова сон...
Дмитрий Лагутин:
— Большое спасибо за отзыв.
Надежда Александровна Натальченко, г. Сергач, Центральная библиотека им. С. И. Шуртакова, заведующая отделом обслуживания:
— Как оказалось в процессе нужного, просто необходимого курса лекций Ирины Владимировны Калус, я с большим интересом познакомилась с творчеством молодых писателей Андрея Пиценко и Дмитрия Лагутина, получила массу впечатлений.
После рассказов Ю. Казакова о русском Севере захотелось соприкоснуться с видением Севера молодым писателем Дмитрием Лагутиным, поэтому приведу несколько строк о рассказе «Дядя Север».
«Север — чудный, далекий — казался нам удивительным, небывалым, фантастическим краем. Там жили приключения и загадки, туда отправлялись самые смелые, самые мужественные, самые ловкие, они создавали там свое, особое государство, живущее по своим, особым законам, о которых здесь знают только из книг. За дядиным басом слышался нам вой холодного ветра; дым от трубки, уползавший к крыше, казался вздохами затухающего костра, а ее огонек — угольком печи. Из серых дядиных глаз на нас смотрела снежная ширь — угрюмая и загадочная.
— Ты для них не дядя Игорь, — шутил отец, — а дядя Север».
По замечанию самого автора, этот рассказ является «одним из самых любимых» написанных им рассказов. Пропитанный теплотой рассказанной истории, север, как нечто далекое и неконкретное, воспринимается как реальное и близкое душевное состояние. Сам автор говорит, что он «ничего не знал о севере». Главное действующее лицо — дядя Игорь. Это удивительная человеческая история, которую автор вкладывает в образ дяди Игоря, где сплетаются воедино самые прекрасные и высокие стремления, тихие переживания, и далекие мысли, нашедшие своё воплощение в неспокойном, но родном севере. В рассказе север вторичен, но при этом он ясно звучит на протяжении всего повествования. «Север — край богатырей», «Чудесный, далекий север», «Дядя улыбался; север жил в нём...» — это показательные художественные краски, которыми изобилует рассказ. Мы видим здесь, как и в рассказах Ю. Казакова, творчестве В. Белова уважительное отношение к труду, желание находиться в неустанном движении, внутреннюю жизнь и тоску главного героя, в котором мы ощущаем душевный зов самого автора. Рассказ несет очищающий душу заряд.
Дмитрий Лагутин:
— Спасибо, очень рад отклику.
Ольга Сергеевна Самылина:
— Спасибо за знакомство с замечательным автором. Интересные, содержательные рассказы. Они написаны ярким, осязаемым языком. Перед глазами встает живая картинка происходящего. В рассказах есть глубина и подлинность. При прочтении ты доверяешь автору. В дальнейшем постараюсь обязательно следить за творчеством Дмитрия Лагутина.
Дмитрий Лагутин:
— Спасибо Вам!
Надежда Борисовна Ганиева, г. Казань, Национальная библиотека Республики Татарстан, главный библиотекарь Отдела обслуживания пользователей:
— С удовольствие прочитала рассказ Дмитрия Лагутина «Дядя Север». Очень трогательный, искренний, вызвавший глубокий эмоциональный отклик. Через все повествование проходит яркий образ главного героя, воспринимаемый сначала маленьким мальчиком, потом, взрослеющим подростком и уже взрослым мужчиной. В каждом ребенке и даже взрослом глубоко живет образ кого-то мудрого, того, кто всё знает, всё умеет, ответит на все вопросы. Он сильный, смелый. Это и сказочный образ богатыря, и мифологический образ Бога. И в дяде Севере есть все эти признаки:
«дядя был старше всех, кого мы знали, — не по возрасту, а по самому своему существу...», «он был дядей нам всем — и никому...», «огромные руки и зычный бас...», «умеет говорить с птицами»...
И в то же время он был очень понимающим, близким и родным для детей. «Никак не повзрослеет, — говорила мама...». Наверное, это сочетание детскости, открытости, искренности, веры в чудеса и одновременно ощущение неимоверной былинной Силы и загадочности вызвали в рассказчике такие сильные эмоции и впечатления, которые оказали влияние на всю его жизнь.
Очень впечатлило описание, как рассказчик годами изучал детскую фотографию отца и дяди, как через выражение их глаз он учился воспринимать характер человека, его задатки и силу, которым еще только предстоит проявиться во взрослом возрасте. И как с взрослением самого рассказчика, менялось его восприятие образа дяди Игоря (Севера), образа своего отца и самого себя.
И растрогала до слёз финальная сцена прощания с дядей в московской квартире, бессонная ночь и разгадка-открытие, ответ на которую он искал долгие годы. Разгадка оказалась такой простой и в то же время ошеломительно прекрасной, важной и так близкой для каждого.
Спасибо Вам за возможность прочесть такое искреннее произведение молодого автора. Получила огромное удовольствие!
Дмитрий Лагутин:
— Спасибо большое!
Ксения Юрьевна Лаптева, г. Краснодар, государственное автономное учреждение культуры Краснодарского края «Агентство культуры и искусства», заместитель начальника отдела по организации мероприятий:
— В одном из своих интервью, будучи юристом, Вы сказали: «…Сегодняшняя правовая система зачастую выглядит насмешкой над тем, к чему она призвана. Неслучайно из учебных программ выдувается теория — высокие, если говорить метафорически, корни юриспруденции; всё сводится к мелочному крючкотворству и «дуэлям толкователей». В этом смысле погружение выпускника юридического факультета в мир практики может оказать на последнего крайне удручающее впечатление — и в каком-то смысле это будет своеобразным тестом на порядочность. Но — справедливость существует. И поводы для оптимизма, конечно, есть. Иначе бы всё уже давно рухнуло».
А в современной литературе есть повод для оптимизма?
В рассказе «Спица» Галина Игоревна, она же Спица, вела юных героев по пути собственных впечатлений. Вы своих читателей тоже ведёте по этому пути? Истории каких рассказов имели место быть в Вашей жизни?
Дмитрий Лагутин:
— Есть ли повод для оптимизма в современной литературе? Разумеется! Да, прибой издательского процесса зачастую выбрасывает на читательский берег пустые бутылки и комья водорослей, но… Если под литературой иметь в виду не авангард стеллажей в книжных магазинах, а явление более широкое и глубокое, динамичный, живой процесс возникновения и распространения текстов, то можно с уверенностью говорить: сегодня пишут и печатаются (издаются ли? — вопрос другой, философский) множество талантливых, сильных авторов, работающих в рамках классической традиции (например, Ирина Иваськова, Павел Шушканов, Ксения Дворецкая — и далее, и далее). Пена сойдет — и бутылки с водорослями утянет в глубину — а что-то важное в литературе непременно останется.
Отвечая на второй вопрос, скажу, что да, во многом опираюсь именно на личные впечатления — заручившись поддержкой Дж. Д. Сэлинджера, который называл литературу «концентрированным опытом». Суть, однако, не в том, чтобы я считал себя выдающейся личностью, имеющей право лезть в чужие телефоны со своими взглядами, а в том, что уникальность каждого, даже самого неприметного, человека и неповторимость пусть даже привычно-бытового, но все же индивидуального опыта сами по себе являются серьезной темой для литературного исследования. Да и говорить все же, как мне кажется, лучше о том, что знаешь не понаслышке.
Если вести речь о конкретных историях, то, например, применительно к «Спице» — я сам в детстве посещал изостудию и я сам неравнодушен к «Саврасовской» лирике.
Нина Александровна Кустова, г. Нижний Новгород, Музей книги Нижегородской государственной областной универсальной научной библиотеки, заведующая:
— Мне очень понравился рассказ «Дядя Север». Я верю этому писателю. В какой-то момент даже слезы подвернулись. Не помню сейчас название, но в детстве мне попалась книга о Севере, читала, соседскому мальчишке потом передала. И уже вдвоем мы мечтали покорить северные широты.
Это рассказ о любви. Как замечательно, что есть такая любовь между двумя братьям. Это и вечная борьба, поиск себя русской души.
Небольшое произведение, но сколько оно вобрало в себя. Он несет в себе и воспитательные моменты. Дети чувствуют добрых людей, тянутся к хорошему. Поэтому и племянник главного героя рассказа вырос заботливым сыном.
Очень название хорошее рассказа, а дядя Север очень теплый.
Обязательно порекомендую своим читателям и друзьям.
Дмитрий Лагутин:
— Большое спасибо.
Ольга Викторовна Андреева:
— Рассказ Дмитрия Лагутина « Дядя Север» вызвал у меня очень странное ощущение. На протяжении всего рассказа чувствовалась какая-то таинственность, нарастание не то интриги, не то какой-то тайны, которая разрешилась… ну.. в общем-то ничем не разрешилась. Т.е. в центре повествования интересный, и, по-видимому, незаурядный человек, которого детишки зовут дядя Игорь, а брат — дядя Север. Он сильный, мужественный, рукастый , прекрасный рассказчик, который сумел своими историями привить любовь к Северу племяннику. Я думаю, основная идея рассказа — показать людей, не таких, как все — более свободных, сильных, нетипичных. Недаром герой, даже не смотря на плохое здоровье и возраст, все-таки отправляется на Север. И всю жизнь мечется между этим диким и прекрасным краем и теплотой семьи. Но откуда тогда этот странный интерес ребенка к фотографии? Почему именно к такой фотографии? Все это осталось как-то нерешенным для меня. Загадка так и повисла в воздухе. Отсюда и внутреннее напряжение от прочитанного.
Дмитрий Лагутин:
— Спасибо Вам за отзыв — и за критику.
Любовь Михайловна Руднева, г. Белинский, Пензенская область, Государственный музей-усадьба В. Г. Белинского, специалист по просветительской работе:
— Любите ли вы своих героев? Какие именно черты привлекают или отталкивают? Какой герой самый любимый, «свой», родной?
Дмитрий Лагутин:
— Замечательный вопрос. Наверное, да, на первую его часть я могу ответить на него утвердительно — люблю. Люблю почти всех «в фоновом режиме», по умолчанию — а некоторых люблю особенно. Вообще тема очень интересная, и я позволю себе поразмышлять о ней вслух. Дело в том, что… С чего бы начать? Начну с того, что пишу в основном небольшие тексты — соответственно, за условный «календарный год» я, скорее всего, имею дело с бОльшим количеством персонажей, чем, например, романист, посвящающий тот же условный год одному «коллективу» (зависит от масштаба коллектива, конечно). И «общение» с персонажем рассказа, конечно, является не настолько «тесным», как у того же гипотетического романиста — оно более поверхностно, прозрачно. Поэтому впечатления от одного образа с большей легкостью вытесняются впечатлениями от другого, приходящего ему на смену. Но в процессе написания, во время работы над конкретным текстом — да, герои близки, любимы, с ними какое-то время буквально живешь, за них переживаешь и волнуешься. А есть, конечно, и по-особенному любимые — например, та же Спица, тот же дядя Север — и даже кочующие из текста в текст. Самого любимого определить не решусь, а одного назову: мальчик по имени Олег из повести «Обруч медный», опубликованной (минутка саморекламы) в январской «Неве» за 2020 год. Ну и — да, это вообще разговор серьезный и требующий особого статуса. Мне, например, кажется, что по-настоящему любимым героем может быть тот, который для самого автора является в каком-то смысле загадкой (благодаря этому в глазах автора он обретает некую самостоятельность, «твердость» своих границ — он и не робот с заданным набором движений, и не функция, и не отражение реально существующего человека, а нечто самоценное, индивидуальное) — и тут уже мы переходим в плоскость разговора о подходе к творчеству, ведь не каждому тексту нужен персонаж-загадка, есть, например, произведения, в которых герои должны действовать живо, своеобразно, но четко и понятно (самому автору). Условно говоря (простите за многословие), по аналогии с жанрами в живописи есть тексты-пейзажи, тексты-натюрморты, сюжетные тексты и тексты-портреты. И вот в зависимости от того, в каком направлении работает автор, у него либо больше, либо меньше шансов встретить персонажа, который его самого может заинтересовать — и даже влюбить в себя.
Диана Владимировна Мосова, г. Нижний Новгород, Нижегородское театральное училище им. Евстигнеева и НГЛУ им. Н.А. Добролюбова, преподаватель литературы:
— Я прочитала несколько рассказов молодого писателя Дмитрия Лагутина: «Дядя Север», «Спица», «Лишний воздух», «Дураки», «Ночь». Хочу поделиться читательскими впечатлениями.
Лагутин прибегает к импрессионистической технике письма, создавая у читателя ощущение полного погружения в художественный мир произведения: автор словно «рисует кистью» свои пейзажи, оживляя тем самым традиции Чехова, Бунина, Пастернака.
Его рассказы насыщены цветовой символикой, музыкой природы, которая — как и предметный мир, окружающий героя — оживает, словно одухотворенная личным присутствием человека. Это, безусловно, пейзажи-настроения, раскрывающие и психологическое состояние героя:
Еще одна особенность прозы Лагутина в том, что его рассказы очень личные: интимность повествования усиливается за счет использования первого лица, темы детства, мотивов сна и воспоминания, достоверности рассказа, обогащенного многочисленными деталями (как предметного, так и психологического характера).
Удивляет в творчестве молодого писателя эпохи постмодерна некоторая медитативность / плавность развития сюжета, где акцент переносится из внешнего конфликта на внутренние переживания героя. Так, вполне по-чеховски, молодой писатель избегает остросюжетного повествования, обогащая бытовые узнаваемые ситуации философским подтекстом. Фабула его рассказов представляется «размытой»: нет очевидной кульминации, за которой следует однозначная развязка.
В рассказе «Спица» юные художники под руководством своей учительницы отправляются за железную дорогу в поисках необходимого пейзажа. Здесь очевиден символистский мотив двоемирия: по ту сторону, вдали от городской суеты ребята смогут остаться наедине с природой. Они замирают над своими мольбертами, подбирая подходящие краски для увековечивания представшего перед ними волшебства: «Непостижимым образом тихий серый пейзаж вошел в нас и затаился, он жил где-то в глубине сердца, в памяти, в творчестве — незаметный, но и незаменимый. В какой-то мере этот пейзаж влиял на наш внутренний мир, храня в нем тихий, спокойный уголок, в который ничему постороннему не было входа <…> В серой дали были тишина и ожидание, в ней были будничность и грусть, в ней были неудовлетворенность и неустроенность, отсылавшие к чаяниям и надеждам. Серая даль не была самодостаточна, и в этом, наверное, и заключалась ее суть — она тянула за собой вереницу образов и выступала в роли ширмы. Все это незаметно вливалось в меня, как в сосуд; я неуклюже водил кистью по бумаге, а душа моя — это я понял потом — училась тишине и чуткости».
Дмитрий Лагутин:
— Большое спасибо за отзыв.
Надия Сергеевна Митрофанова, г. Казань, Республика Татарстан, Национальная библиотека Республики Татарстан, главный библиотекарь в информационно-библиографическом отделе:
— Я выбрала рассказ Дмитрия Лагутина «Дядя Север». Прочитав рассказ, я заметила несколько мотивов или, если точнее, пластов. Первый пласт касается отношений в семье (в первую очередь, отношений двух братьев друг к другу и к жизни в целом, различий в их мировоззрениях), второй пласт — временной (тема старения и изменчивости), третий пласт отражает более широкий контекст и касается темы Русского Севера (привязанность к месту, связь между местом и человеком). Точкой, в которой соединяются все три мотива, является старая фотография двух братьев. Фотография — это связующий элемент между прошлым и будущим, неслучайно рассказчик сообщает нам, что на детской фотографии отца «...за решительностью, за вызовом — я увидел настороженность, напряженность. Еще глубже едва заметно мерцало что-то похожее на неуверенность». При этом в глазах дяди «за смущением, близким к испугу, за волнением» рассказчик увидел «какую-то открытую озадаченность», а за удивлением заметил «доверчивость, за доверчивостью мечтательность». Разглядывая эту фотографию, рассказчик словно путешествует в прошлое и видит во взглядах отца и дяди ростки их будущего характера и отношения к жизни. Связал бы свою жизнь с севером дядя Игорь, не будь он мечтателем? Думаю, что вряд ли. Кроме того, красноречив момент, когда отец практически моментально забывает о старой фотографии, в то время как дядя Север бережно хранит ее в рамке. В рассказе чувствуется тоска, ностальгия и, возможно, меланхолия. Я благодарна Дмитрию Лагутину за такой прекрасный текст, а также Ирине Владимировне Калус за возможность с ним ознакомиться. Спасибо!
Дмитрий Лагутин:
— И Вам спасибо!
Юлия Николаевна Вешнякова, г. Москва, кинотеатр, администратор.
— Рассказы Д.А.Лагутина сюжетно незамысловатые, наполненные больше внутренними переживаниями, чем событиями, очаровывают каким-то необъяснимым, ощущением, припоминанием.
«Спица» — удивительный рассказ-воспоминание, необыкновенно поэтичное, волнующее, прустовское произведение, не имеющие явной коллизии или интриги, забирает внимание читателя, делит с ним свою неуверенность и печаль о произошедших, не до конца понятных событиях, в которые хочется всматриваться бесконечно, словно в старую поблекшую фотографию, которая быть может, откроет однажды свои молчаливые секреты.
Дмитрий Лагутин:
— Спасибо Вам большое.
Марина Александровна Пряникова, г. Балахна, Нижегородская область, библиотекарь:
— Прочитала рассказ Дмитрия Лагутина «Дядя Север». Прежде всего, я отметила, каким красивым языком написан рассказ — он изобилует красочными эпитетами: «суровые зимы», «бездонное небо», «необозримые пестрые дали», «усталые великаны-горы». Настолько ярко представляешь себе все это, что кажется, будто видишь красоты Севера своими глазами. При прочтении рассказа будто находишься рядом с героями — то сидишь в домике и наблюдаешь за полыхающим закатом; то, сбившись в кучку с другими детьми, слушаешь небывалые рассказы о Севере. Чувствовалось даже легкое дуновение холодного ветра и хруст снега под ногами…
Создалось впечатление, что Север — это не место, а состояние души. И олицетворение этого душевного состояния — дядя Игорь. Он тоскует, часто грустит, «молчалив и сумрачен». Думается, это из-за того, что между братьями прохладные отношения.
В рассказе мне не хватило деталей — почему между братьями холод, что означает взгляд маленького Игоря с фотографии…Осталось чувство недосказанности.
Но в целом — рассказ мне понравился. Интересно и легко читается.
Дмитрий Лагутин:
— Большое спасибо.
Наталья Сергеевна Бибикова, г. Кемерово, библиотекарь:
— Есть ли прототипы у ваших героев, или они написаны из собирательных образов?
Дмитрий Лагутин:
— По-разному. Некоторые герои пишутся с оглядкой на прообраз, который берется как бы за точку отсчета для возникновения самостоятельного персонажа. Некоторые прямо срисовываются с реальных людей — если это оправдано в сюжетном смысле. Встречаются настолько яркие люди, что к их образу возвращаешься раз за разом. Но иные персонажи — да, лепятся по принципу «собирательности». Иногда из этого выходит что-то неожиданное, и выходит по понятной причине: «собирая» персонажа, автор наделяет его особо интересными для себя чертами, которые в итоге приковывают его внимание и в рамках изображаемого характера действуют самостоятельно.
Гульнара Османовна Фатехова, Чембилеевская сельская библиотека, библиотекарь: — В чем, по вашему мнению, плюсы и минусы современного писателя?
Дмитрий Лагутин:
— Интересный вопрос. Из минусов я назвал бы — если говорить об окружающем писателя «фоне» — десакрализацию литературы как таковой: книжный рынок стонет под завалами, скажем прямо, третьесортных текстов, которые, однако, покупаются и продаются, и в целом ряд акцентов относительно восприятия литературного процесса куда-то серьезно сместился. Литература сейчас во многом понимается как нечто сугубо развлекательное, помогающее убить время — и это задает тон литературному процессу. (С другой стороны десакрализация может в иных случаях играть роль плюса, да). Также, по-моему, отсутствует (или хромает) институт преемственности — от опытных литераторов к неопытным. Еще (и тут минусы посыпались как из прохудившегося мешка): толстые литературные журналы, сохранив свою функцию «винтовой лестницы», по которой может двигаться молодой автор, утеряли, выражаясь метафорически, свой вес, свое значение в читательском сообществе. В итоге многие авторы годами наворачивают по упомянутой лестнице круги, стирают подошвы и раскачивают икры до твердости камня, но внешне как будто никуда особенно не продвигаются — или продвигаются очень медленно. Конечно, это лучше, чем вообще не двигаться, но — но… Пожалуй, достаточно о минусах, скажу свое видение плюсов. И первый из них — конечно же, интернет. Теперь провинциальному литератору нет нужды совершать пешее путешествие в столицу — процесс перемещения текстов по стране (в журналы, в издательства, в приемные комиссии премий) значительно облегчился. Опять же — благодаря интернету писателям легче сбиваться в стаи, собираться в клубы по интересам и просто вести живое (более или менее) общение друг с другом. Далее: прерванность традиции (и многообразие традиций вообще), отсутствие той же преемственности дает авторам своего рода творческую свободу — молодой автор ищет, сомневается, шарит на ощупь не по указке, а по велению души, не катится по проторенной дороге, а прокладывает свою (пусть, изобретая, зачастую, велосипед), и все это наводит на мысль о том, что молодая литература, в чем-то висящая в воздухе и самостоятельно ищущая опору, может родить что-то новое, что-то органически важное, что труднее было бы выразить в рамках «школ». Вообще о плюсах и минусах можно, конечно, говорить бесконечно — спасибо вам за вопрос.
