Моему отцу И.М Левину (1898–1941),
невинной жертве войны
Моей матери П.М. Левиной (1903–1991),
совершившей 10000 добрых дел
В.И. Левин
Доктор технических наук, профессор,
Заслуженный деятель науки РФ,
Пензенский государственный
технологический университет
Аннотация. Рассказана семейная история автора в период с 1898 года до начала Великой Отечественной войны, на фоне важнейших политических и общественных событий того времени. Основное внимание уделяется родителям автора. В изложении использованы воспоминания матери и других родственников автора, его друзей, а также его личные воспоминания.
Ключевые слова: Одесса, Гомель, Киев, Рогачев, Чернобыль, Николай II, Троцкий, Ленин, НЭП, голодомор, Г. Ягода, Н.И. Ежов, НКВД.
* * *
Уже довольно давно я задумался о подготовке воспоминаний. Однако постоянно не хватало времени. Да и казалось: сегодня еще рано. А потом я понял, что завтра может быть поздно. И вот я пишу. Пишу обо всем важном, что запомнил. Пишу, чтобы разобраться в прошлом, рассказать о людях, с которыми встретился, о событиях, свидетелем которых мне довелось быть. О некоторых событиях и людях я узнал от других людей, однако описание везде отражает мою личную точку зрения. Воспоминания начинаю со своих родителей. Потом, конечно, будут и другие темы.
Мой отец Илья Маркович Левин родился 2 января 1898 года в городе Рогачеве Гомельской губернии, входившей тогда в состав Российской империи (ныне Гомельская область республики Беларусь). Он был младшим сыном в большой семье, насчитывавшей 12 детей. Глава семьи Марк Левин, мой дед, арендовал молочную ферму и продавал молоко, масло, сметану. Его жена Анна, моя бабушка, занималась домашним хозяйством и детьми. Семья была небогатая, но зажиточная, и все мальчики получали приличное образование. Отец в 1906 году поступил в известную в Гомеле частную школу. У школы было звучное длинное название:
«Частное еврейское училище Ратнера с правами для учащихся».
Все ученики носили форменную одежду — темные брюки и китель, пояс с форменной металлической пряжкой и фуражку с кокардой, на которой стояло название училища. Носили одежду с гордостью, и было чем гордиться. Ведь слова «с правами для учащихся» означали, что любой выпускник училища имел законное право на поступление в университет, независимо от действовавшей в царской России «процентной нормы» для евреев. В это время произошло важное политическое событие, повлиявшее на всю последующую жизнь отца. Возникшая на волне революции 1905 года 1-я Государственная Дума потребовала от правительства проведения глубоких политических реформ и либерализации всей жизни в стране. В ответ царь Николай II распустил Думу и назначил новое правительство во главе со Столыпиным, который был гораздо жестче прежнего председателя правительства Горемыкина. Начались жесточайшие преследования участников революции.
Старшие братья отца, как и почти вся тогдашняя молодежь, придерживались левых взглядов и участвовали в революции. В сложившейся послереволюционной ситуации они были вынуждены эмигрировать и с 1906 до 1917 года жили в США, участвуя в тамошнем социал-демократическом движении. Вернувшись в 1917 году в Новую Россию, они застали отца, которому шел 20-й год, практически взрослым, сложившимся человеком, на которого уже нельзя было оказать никакого влияния. В результате отец вырос абсолютно аполитичным человеком. Этому способствовало и то, что после окончания «училища с правами для учащихся» в 1916 году он поступил в Киевский политехнический институт и с этого времени, не поддерживаемый родителями, должен был заботиться о себе сам. Ему приходилось заниматься репетиторством, колоть дрова и т.д. — времени на политику не оставалось. Жил он на съемных квартирах. В начале 1919 года он пришел снимать квартиру на улице Васильковской, на окраине Киева. Дверь ему открыла девчушка, которая назвалась Полиной. Она оказалась хозяйкой квартиры. Мне не известно, понравилась ли тогда ему квартира.
Но точно знаю, что в Полину он влюбился с первого взгляда. С этого момента и до конца жизни для него не существовало других женщин. Однако в то время Полине было всего 15 лет. И отец терпеливо ждал три года, пока она станет совершеннолетней. В январе 1922 года они поженились. И она стала тем, чего он так долго ждал — его женой. И матерью двух его сыновей, младшим из которых был я.
Моя мать Полина Моисеевна Бень (в замужестве Левина) родилась 16 ноября 1903 года в городе Чернобыле Киевской губернии Российской империи (ныне Киевская область Украины). Она была старшей дочерью в небольшой семье, где, кроме нее, были средняя дочь Бася 1906 г.р. и младший брат Исак 1909 г.р. Глава семьи Моисей Бень, мой второй дед, был служащим в частной компании, гонявшей баржи по р. Десне. Он был тихим и скромным человеком. Его жена Ревекка Марковна Виленская, моя вторая бабушка, должна была заниматься домашним хозяйством и детьми, но делала это весьма неохотно. Ее стихией была общественная деятельность, вдобавок она любила все раздавать — чужое и собственное. И при первой возможности, которая представилась ей после установления советской власти на Украине, она погрузилась в эту деятельность, фактически бросив семью. Дед сильно горевал и в конце концов завел новую семью. А все трое детей из прежней семьи остались на попечении старшей из них — Полины, моей будущей матери, которой пришлось пойти работать, хотя ей было тогда всего 15 лет. Дед навещал детей, плакал на груди Полины и иногда помогал, чем мог. Все эти бурные события произошли в послереволюционном Киеве в период 1919–1921 годов. Мать тогда все выдержала, не сломалась, закончила уже советскую «трудовую» школу, поддержала и определила учиться младших сестру и брата. И уже сложившимся, взрослым человеком, 18-летней, в январе 1922 года вышла замуж за моего отца.
Позади остались счастливые годы детства в Чернигове (1910–1918 гг.), куда родители матери переехали из Чернобыля, чтобы дать детям образование. Там она закончила четыре класса начальной школы. В школе, кроме стандартных русского языка, арифметики и пр., преподавался обязательный тогда «закон божий» в его православной версии. Батюшка, преподававший этот важный предмет, отпускал с уроков всех неправославных учеников — католиков, мусульман, евреев, и они отсиживались это время в уборной. После школы мать поступила в классическую гимназию. Это потребовало колоссальных усилий от бабушки, поскольку в те времена евреев неохотно брали в гимназию. Обучение в гимназии в течение трех лет, конечно, подняло культурный уровень матери. Однако гораздо больше ей дала учеба в музыкальной школе. Чтобы определить дочь труда, и притом бесплатно (платить было нечем!), бабушке пришлось опуститься на колени перед директрисой! При этом, конечно, решающую роль сыграли большие музыкальные способности матери. Чтобы учиться в музыкальной школе, пришлось выбросить из квартиры часть кроватей и на их место поставить купленный старый рояль. На крышке этого рояля спали моя мать и ее младшая сестра. Мать играла на рояле до конца своих дней, и это сильно скрашивало ей жизнь. В 1915 году, в начале I Мировой войны, в жизни Чернигова произошло важное событие: в город с официальным визитом пожаловал сам российский император Николай II. На автомобиле он проехал по центральным улицам, воодушевляя народ на войну с «супостатом». Народ приветствовал его криками «Ура». Мать участвовала в этом действе в составе колонны гимназисток и видела Николая II с расстояния нескольких метров. Она рассказывала впоследствии, что царь был небольшого роста, щуплый, с рыжими волосами, бородой с и усами, с мягким выражением лица, в военном мундире и какой-то весь неосанистый. Последний мирный год Чернигова был 1917 год. Следующий, 1918 год, был уже годом Гражданской войны. Стало неспокойно и опасно. В город входили то красные, то белые, то зеленые. И в начале 1919 года семья переехала в более спокойный и безопасный Киев. Там бабушка, которая вела активную общественную деятельность, получила от новой, революционной власти квартиру на ул. Васильковской. В этой квартире и поселилась вся семья: дедушка Моисей, бабушка Ревекка и трое их детей — Полина, Бася и Исак. В этой же квартире, спустя короткое время, состоялось знакомство моих будущих родителей. А с января 1922 года, когда они поженились, они стали жить в этой квартире.
Начало 1920-х годов было периодом становления НЭПа (Новой Экономической Политики), придуманного Львом Троцким. Но, с его согласия (чтобы не пугать жидоненавистников), приписанного Ленину. Жизнь быстро налаживалась, магазины — в большинстве своем частные — стали наполняться продуктами и товарами. Стали восстанавливаться разрушенные в Гражданскую войну города. Отец, который из-за войны не смог завершить высшее образование, окончил 6-месячные курсы и получил очень востребованную тогда специальность экономиста-плановика. По этой специальности он и проработал всю жизнь в различных крупных торговых организациях. Мать, не имевшая никакой специальности, с 1919 до 1922 года работала делопроизводителем в Собесе, а после вступления в брак — до 1930 года вовсе не работала. Она занималась исключительно семьей. А семья была счастливая, любящая. Родители хорошо ладили между собой, что было очень странно, поскольку они были очень разные. Мать была эмоциональна, обожала музыку, оперу, балет, хорошо играла на пианино, впоследствии — на гитаре и аккордеоне, пела, танцевала, тонко чувствовала других людей, не выносила несправедливости и т.д. Отец, напротив, был рационален, логичен, немногословен, любил серьезную художественную литературу, интеллектуальные игры типа преферанса, был абсолютно немузыкальным, бывал жестким в отношениях с людьми и т.д. Объединяла их, видимо, тяга к справедливости и неприятие любого зла. А еще — любовь.
В апреле 1923 года в семье родился первенец, блондин с голубыми глазами. Его назвали Аркадий. Мальчик был очень способный, музыкальный. Родители были счастливы. Но, видимо, судьба не светила им иметь тогда сына, а мне — старшего брата. В 1927 году он заболел скарлатиной, которую тогда не лечили. И в течение буквально недели умер. Но даже если бы тогда он выжил, судьба его была предрешена: 97% мужчин его года рождения не вернулись с войны 1941–45 годов! Смерть сына потрясла моих родителей. Особенно убивалась мать: ей было всего 22 года… Чтобы прийти в себя, родители решили уехать из Киева и поселиться в каком-нибудь тихом месте. В качестве такого места они выбрали маленький городок Гайсин в Винницкой области Украины. Вспоминая то время, мать спустя много лет говорила, что это было счастливейшее время в ее жизни. Спокойная, полудеревенская обстановка; компания молодых интеллигентов-единомышленников; рядом граница с Польшей, через которую контрабандой шли тряпки, шоколад, алкоголь… Родители прожили в Гайсине три года. За это время они пришли в себя. И в 1930 году переехали в Одессу, где были лучшие условия для трудоустройства отца. Там они прожили до начала Великой Отечественной войны. Там же появился на свет я.
Здесь следует сделать одно важное замечание. Дело в том, что Одесса — это, в сущности, не город, и даже не государство. Одесса — это явление! Явление это мои родители почувствовали очень скоро. Сначала мать решила, что в таком большом и красивом городе непременно надо срочно приодеться и приобуться. Она пошла к частному сапожнику и заказала туфли. Сапожник долго вертел ее ноги, мерил, записывал. А потом сказал, что по готовности принесет туфли домой. Мать сильно удивилась и спросила:
«Вы всем так делаете?».
«Нет, мадам, — ответил сапожник. — Только таким, как Вы, мадам!».
Это — Одесса! А потом — объявления на столбах:
«Принимаются заказы на фарш из мяса заказчика»
или
«Меняю жену 40 лет на две по 20. Желательно в разных районах».
Это — тоже Одесса! Леонид Утесов как-то сказал, обращаясь к слушателям: «Вам хочется песен? Их есть у мене!».
А безымянный одессит, обращаясь к продавцу воды на улице, попросил: «Налейте один стакан с сиропом-да и один с сиропом-нет».
Продавщица полюбопытствовала: «А зачем вам который с сиропом-да?»
«А это, чтобы было сладострастнее», — ответил тот.
Это опять Одесса! А еще — эмоции одесситов в отношении полюбившихся им артистов: это нечто такое, чего нет ни в одной стране мира! В середине 1930 годов в Одессу приехала с концертом находившаяся на гастролях в СССР известная польская певица Ева Бандровска-Турска. Во всех городах страны ей сопутствовал большой и заслуженный успех. Однако для одесситов этого было мало. И они после концерта, сопровождавшегося многократным бисированием, подхватили певицу прямо на сцене и бережно вынесли на руках к ожидавшему ее автомобилю. Еще красочнее проводили одесситы выступавшего с концертом в конце 1930-х годов популярного певца Сергея Яковлевича Лемешева. Когда в конце концерта певец стал показывать на свои часы, извиняясь, что он не может больше петь на «бис», так как опаздывает на поезд, слушатели не только вынесли его к автомобилю, но и подняли автомобиль вместе с певцом и пронесли целый квартал по направлению к вокзалу. Все это — тоже Одесса. Такая Одесса пришлась явно по вкусу моим родителям, особенно матери. Родителям также удалось решить довольно быстро вопрос работы в Одессе. Отец устроился на работу в качестве плановика-экономиста в Центральный пищеторг г. Одессы и проработал там до своей мобилизации в Красную Армию 23 июля 1941 года. Мать, которая с 1930 по 1934 год училась в Одесском техникуме общественного питания, (тогда это было очень популярное направление), одновременно работала в Красном Кресте секретарем. Затем она работала лаборантом Фабрики массовой фотопечати (1934–35 гг.), лаборантом санбаклаборатории Курортного управления (1935–36 гг.), диктором Одесского радио (1937 г.), лаборантом Лаборатории Хлебтреста (1937–38 гг.), лаборантом лаборатории Курортного управления (1939–41 гг.), где проработала до самой эвакуации в конце июля 1941 г.
Родители довольно быстро обзавелись знакомыми в Одессе. Отец познакомился на работе с Наумом Львовичем Юровицким, Давидом Соломоновичем Корецким, Ноем Лазаревичем. Все они были одного возраста с отцом, имели общее увлечение — игра в преферанс (они называли ее «пулька») и быстро сошлись, называя Юровицкого — Нёнькой, Корецкого — Додиком, отца — Илюшей. Их преферанс-посиделки нередко затягивались до утра и сопровождались закусками. Среди них была одна, против которой мой отец не мог устоять и всегда приходил, если она была. Это были гусиные шкварки. В этот же период мать познакомилась с соседкой по квартире Идой Владимировной Ниренберг и молодым врачом Софьей Аркадьевной Вайц.
Ида Владимировна была замечательным человеком! Еще до революции она закончила гимназию, хорошо владела английским, французским и немецким языками. Знала латынь и древнегреческий. В советское время окончила Медфакультет Харьковского университета и работала зубным врачом в поликлинике Одесского Морского пароходства, обслуживая иностранных моряков. Она была очень активным человеком, постоянно участвовала в культурной жизни моряков и не только их. Благодаря ей, к этой жизни подключилась и моя мать. Вторая знакомая матери — Софья Аркадьевна — была самой молодой из женщин, ей было 23 года, и она только что окончила Одесский мединститут по специальности терапия. Вскоре обе эти женщины стали для матери родственниками. Сначала брат матери Исак женился на Софье Аркадьевне, а потом младший брат Софьи Аркадьевны женился на Иде Владимировне, которая была старше его на 20 лет!
За время жизни в Одессе родителям пришлось пережить несколько тяжелых испытаний. Первое из них было связано с голодомором, поразившим Украину (а также центральную Россию, Поволжье и Казахстан) в 1932-33 годах. Тогда советское государство предприняло беспрецедентное по масштабам «изъятие» выращенного зерна у крестьян и колхозников. Целью акции было получение валюты путем экспорта зерна и покупка за рубежом оборудования для так называемой «индустриализации страны». Другой целью государства было сломить сопротивление крестьян, не желавших вступать в колхозы. Толпы голодающих крестьян двинулись в города в поисках хлеба. По дороге их встречали заградотряды войск НКВД и беспощадно расстреливали. Всего погибло (умерло от голода и было убито) 6,5 млн. человек. В городах тоже были определенные проблемы с продовольствием. В частности, в Одессе. И мать с отцом периодически ездили в Киев, где жила младшая сестра матери Бася. Ее муж Леонид Ткач работал в Киевском обкоме партии, имел доступ к спецраспределителю и, благодаря этому, мог периодически помогать с продуктами. Вторым, более серьезным испытанием для нашей семьи стал арест отца в 1935 году. Он был связан с проводившейся в те годы силами НКВД во главе с Генрихом Ягодой кампанией по изъятию у населения различных ценностей — золота, бриллиантов и т.д. Цель была та же, что и при изъятии зерна у крестьян — покупка за рубежом оборудования для «индустриализации страны». Методы соответствующие: брался человек (обычно ночью), его били, заставляя показать, где спрятано его «золотишко». Когда выяснялось, что «золотишка» нет, его снова били, требуя назвать тех, у кого оно есть. Он называл наугад несколько имен, после чего его выпускали и брали тех, кого он назвал. Дальше процесс повторялся. В одну из таких страшных ночей пришли и к нам. Это были люди в военной форме, в фуражках с голубыми околышами. Вежливые люди, ну просто очень вежливые. Они предъявили ордер на обыск, долго что-то искали, простукивали мебель, стены, действуя исключительно вежливо. Ничего не найдя, они ушли, уведя отца с собой. Истерика матери, вцепившейся в отца, их не остановила — они остались такими же невозмутимыми и вежливыми, какими пришли. Долгое время ни отца, ни каких бы то ни было вестей о нем не было. Наконец, спустя четыре или пять месяцев, так же ночью, отец появился в квартире. Да не один, а с товарищем по несчастью, который пришел переночевать, так как был не из Одессы. У обоих были черные лица и выбиты зубы, а тела — вспухшие от побоев. Наутро товарищ ушел. Впоследствии отец никогда не вспоминал эти события. По-видимому, он дал подписку о неразглашении. В целом этот период «малого террора» (1931–36 гг.) был относительно «либеральным»: многих людей выпускали из заключения, нередко срабатывали письма «наверх». Так, одного знакомого отца — офицера, обвиненного в шпионаже в пользу Англии, Польши и Японии(!), — после письма его жены наркому обороны К.Е. Ворошилову немедленно выпустили. Ничего этого не было в следующий период «большого террора» (1937–38 гг.), ассоциирующийся с именем нового наркома НКВД Н.И. Ежова, когда арестованные, как правило, пропадали навсегда, писать «наверх» было бесполезно и даже опасно, а счет жертв пошел на миллионы.
После возвращения отца из заключения жизнь нашей семьи сильно изменилась. Ровно через год, в мае 1936 года, появился на свет я. Появился, можно сказать, благодаря товарищу Генриху Ягоде, выпустившему отца. После смерти первого сына в 1927 году родители, видимо, боялись заводить детей. Теперь, радуясь моему появлению, они боялись, чтобы со мной не случилось то же самое. И потому тряслись надо мной и баловали. К счастью, я рос здоровым и крепким ребенком. До двух лет меня воспитывали дома, приставив няньку — молодую малограмотную украинку Галю из окрестной деревни. Галя обожала меня, вывозила на коляске к Приморскому бульвару и уверяла мать, что я там — «самый гарный хлопчик». Но однажды по неграмотности она оставила меня одного, дав в качестве игрушек мамину косметику. Мне приглянулась баночка с кремом для лица, и я всю ее вылизал. Крем оказался со ртутью. Когда мать вернулась с работы, я уже лежал неподвижно, с закатанными глазами. Няньки не было: увидев, что она натворила, она сбежала, и потом не пришла даже за зарплатой. К счастью, меня тогда удалось спасти, пропустив через меня несколько литров воды в виде промывания желудка. После этого случая мать ушла с работы и сидела со мной дома до трех лет. После чего меня отдали в детский сад. Здесь я отыгрался по полной программе. Дело в том, что с самого рождения я был весьма вольнолюбив, независим и активен. Уже в возрасте одного дня, в роддоме, ухитрился, дрыгая ногой, выкинуть привязанную к ноге бирку с фамилией матери, из-за чего были проблемы с определением, чей я сын. В два года, будучи на даче, ловил соседских кур и скручивал им головы. В три года в детском саду отчаянно дергал девочек за косички. В четыре года смотрел взахлеб военные фильмы, переспрашивая каждый раз у матери: «Это наши или немцы?», чем вызывал раздражение других зрителей. А перед сном требовал у матери петь в качестве колыбельной не знаменитую моцартовскую колыбельную «Спи, моя радость, усни», а воинственную «Тачанку» или «Если завтра война» братьев Покрасс. А в пять лет — на день рождения — пристал к присутствовавшему знакомому военному дать поиграть с его оружием. Тот, конечно, отказался. Но, услышав, как я пою военные песни, расчувствовался и дал мне свой пистолет ТТ, предварительно вынув обойму с патронами. Это было большое счастье. Было у меня много и других детских радостей. Например, когда мне купили игрушечный молоток и гвозди, и я с удовольствием забивал гвозди в мебель. Или когда купили конструктор, и я вдумчиво создавал свои первые проекты. А перед войной мне купили трехколесный велосипед, и я с гордостью катался на нем по широким деревянным антресолям, опоясывавшим дом на уровне второго и третьего этажей.
У моих родителей в эти годы были свои радости. Экономическое положение в стране во 2-й половине 1930-х годов стабилизировалось. В Одессе работало множество магазинов и рынки, где можно было купить все необходимые продукты. Кроме того, по морю в советские порты, в т.ч. в Одессу, поступали разнообразные продукты из стран, с которыми СССР торговал: Франция, Италия, Греция, северо-африканские страны. Я хорошо помню, как отец приносил домой в портфеле апельсины, мандарины, бананы, завернутые в специальную цветную бумагу. В этих условиях вся страна, включая Одессу, ринулась за достижениями культуры. В этом движении у одесситов было большое преимущество. Ибо едва ли в тогдашней России существовал другой город с таким количеством достижений культуры, приходящихся на одного жителя. В Одессе работали и туда приезжали самые разные знаменитости отечественные и зарубежные. Вот некоторые из них: математик С.О. Шатуновский, инженер С.П. Королев, медик В.П. Филатов; музыканты и артисты Д.Ф. Ойстрах, Э.Г. Гилельс, Л.О. Утесов, М. Водяной, С.Я. Лемешев, И.С. Козловский, Е. Бандровска-Турска, А.И. Райкин, П.С. Столярский, В. Горовиц, Я. Хейфец.
Родители в этот период активно посещали спектакли в Одесском театре оперы и балета, Драматическом театре, Театре оперетты, концерты в филармонии, творческие вечера в Клубе моряков. Кроме того, мать периодически ездила в Киев к сестре, и там вдвоем они ходили на спектакли Киевского оперного театра. В театре служила ведущей солисткой подруга детства матери Лиля Тараканова. Она давала контрамарки на спектакли, в которых пела, и просила: «Вы, девочки, хлопайте!». По словам матери, Лиля обладала великолепным льющимся голосом сопрано. Она была особенно хороша в опере «Травиата» Дж. Верди, где пела партию главной героини Виолетты Валери, доводя слушателей до слез. В общем, все вокруг складывалось хорошо, и родители с надеждой смотрели в будущее.
Беда, как это обычно бывает, пришла неожиданно. В субботу 21 июня 1941 года вечером мать приготовила все необходимое — лакомства, фрукты, смену одежды — чтобы с утра в воскресенье поехать навестить меня в детском саду, который, как всегда летом, находился на море. Заодно она хотела поговорить с воспитательницей Руфой Марковной о моем поведении: я упорно не слушался и рвался домой. Встав в воскресенье утром, она выглянула в окно, чтобы узнать погоду. Перед ней предстала поразительная картина: здания ресторана «Метрополь», которое располагалось на улице Пушкина, напротив нашего дома, и в котором всегда было полно моряков с иностранных торговых судов, сейчас не было! На его месте красовалась огромная яма черного цвета. Мать и отец ничего не поняли, но заподозрили неладное. Узнать что-то определенное было невозможно: телефона не было, а радио молчало. Наконец, в 11 часов утра по радио выступил нарком иностранных дел В.М. Молотов. Он говорил о вероломном нападении Германии, о бомбардировке наших городов: Житомира, Киева, Севастополя. Стало ясно: началась война. Но поверить в это было трудно, да и не хотелось. Тысячи людей продолжали ездить на работу. Были открыты, как всегда, магазины, театры, кино. Студенты в институтах сдавали экзамены. Тысячи санаторных больных продолжали лечение в знаменитых одесских санаториях. Мать, работавшая лаборантом в Курортном управлении, до 26 июля делала анализы этим больным. Но продолжавшиеся бомбежки, от которых надо было прятаться в бомбоубежищах, приходившие все в бо́льших количествах повестки о мобилизации в армию да нараставший с каждым днем поток эвакуируемых говорили о реальности войны, о тяжелом и неопределенном будущем.
23 июля 1941 г. отец по повестке о мобилизации из Одесского горвоенкомата ушел на призывной пункт. Ушел, чтобы больше никогда не вернуться домой. 31 июля 1941 г. наша семья отплыла из одесского порта в эвакуацию. Отплыла, чтобы уже никогда не вернуться в Одессу. Эти две даты решительно и навсегда разделили все, что было до войны от всего, что случилось потом.
* * *
«Указ Президиума Верховного Совета СССР о мобилизации военнообязанных. На основании ст. 49 п. л. Конституции СССР Президиум Верховного Совета СССР объявляет мобилизацию на территории военных округов — Ленинградского, Прибалтийского особого, Западного, особого, Киевского, особого, Одесского, Харьковского, Орловского, Московского, Архангельского, Уральского, Сибирского, Приволжского, Северокавказского и Закавказского.
Мобилизации подлежат военнообязанные, родившиеся с 1905 по 1918 года включительно. Председатель Президиума ВС СССР М. Калинин, Секретарь Президиума ВС СССР А. Горкин.
Москва, Кремль.
22 июня 1941 г.»
Согласно этому указу моего отца не должны были мобилизовать, т.к. по состоянию здоровья он был невоеннообязанным и вдобавок родился в 1898 году. Однако его мобилизовали. В вместе с ним мобилизовали сотни тысяч других, таких же как он. Это произошло в июле 1941 года, когда руководство страны было деморализовано успехами немцев и судорожно пыталось сделать хоть что-нибудь, чтобы выправить положение. К сожалению, великовозрастные призывники оказались абсолютно непригодными к военной службе. Распустить их по домам не догадались, да и не было «приказа сверху». Вполне возможно, что о них просто забыли в суматохе тех дней. В результате многие тысячи людей попали в руки немцев и сгинули, еще не начав воевать. Эти события остались нерасследованными, их виновники не выявлены и не наказаны до сих пор.
* * *
Нападение Германии на СССР 22 июня 1941 года застало советских людей врасплох. Ведь между нашими странами был заключен пакт о ненападении («пакт Риббентропа-Молотова») и договор о дружбе и границах. Активно велась торговля, страны обменивались делегациями специалистов, артистами, спортсменами. Поэтому люди решили, что произошло недоразумение, которое скоро разрешится. Лишь через 2–3 месяца, когда под властью Германии оказались вся Прибалтика, Молдавия, Белоруссия, почти вся Украина и значительная часть запада РСФСР, стало ясно, что идет настоящая большая война, и над страной нависла огромная опасность.
* * *
Из писем отца матери, которые он писал из Мариуполя, где находился вместе с другими мобилизованными в течение августа и сентября 1941 года, видно, что он считал свою мобилизацию недоразумением, которое скоро разрешится. Он писал, что их не приписывают в часть, а начальство не знает, что с ними делать. А подписывал письма неизменным «До скорого свидания!» И расстояние от Мариуполя до Кропоткина, где мы с мамой тогда находились, будучи в процессе эвакуации, было совсем небольшим — каких-то 300 км. Увы, свидание тогда не состоялось. А 8 октября в Мариуполь вошли немцы…
Оригинал: https://s.berkovich-zametki.com/y2021/nomer2/vitlevin/
