(продолжение. Начало в № 12/2011, далее в № 4/2021 и сл.)
(Главы 5,6 опубликованы в № 6/2012)
Глава 9
Король Генрих VIII во всем своем великолепии
I
Джон Фишер, епископ Рочестерский, был человеком твердым и на любые полумеры смотрел в высшей степени неодобрительно. В своем служении в качестве епископа он заботился не о пышности, а о своей пастве, говорил, что не золотые сосуды служат делу веры, а праведная жизнь, носил власяницу, спал на соломенном матрасе, а трапезы в полагающемся ему по сану пышном дворце вкушал в одиночестве. Компанию ему составлял только череп, поставленный на стол как символ быстротечности земной жизни, да еще иной раз монах, читающий ему вслух устав ордена грегорианцев. И с такой же бескомпромиссной твердостью он отверг меры короля Генриха по организации своего развода с женой — отвержение авторитета Папы Римского он счел подрывом устоев Церкви и ересью. И пошел по этому пути так далеко, что даже послал императору Карлу Пятому секретное письмо с призывом использовать силу против короля Генриха, раз уже увещевания делу не помогают.
Весной 1534 года он был схвачен и помещен в Тауэр по обвинению в государственной измене.
Буквально на следующий день сэр Томас Мор, бывший лорд-канцлер, последовал за ним. Он был вызван к Томасу Кранмеру, архиепископу Кентерберийскому, из своего дома в Челси, который считался чем-то вроде платоновской Академии Англии. По крайней мере в этом был уверен друг сэра Томаса Эразм Роттердамский. Уже несколько недель его близкие уговаривали Мора принести клятву в том, что он принимает новый закон о наследии. По этому закону брак короля Генриха VIII с Катериной Арагонской аннулировался и признавался несуществующим — что делало Марию Тюдор, дочь Генриха, незаконнорожденной.
Сэр Томас последовал приглашению «…посетить архиепископа…», но не сомневался, что домой он уже не вернется. И действительно, разговор во дворце Ламбет, резиденции архиепископа, пошел по совершенно неудачному руслу. Сэр Томас Мор с готовностью признал новые правила престолонаследия — собственно, их признал даже Джон Фишер. Но он отклонил все самые вежливые просьбы и уговоры Томаса Кранмера поклясться в том, что признает верховенство короля Англии, Генриха VIII, над Папой Римским в делах доктрины Церкви и истинной веры.
Для Кранмера клятвы в признании закона о престолонаследии было достаточно. Он умолял короля удовлетвориться этим — но король Генрих не был расположен ни к каким компромиссам. Рождение дочери вместо долгожданного сына привело его в очень дурное расположение духа, и он то и дело впадал в такую ярость, что не хотел слушать никаких уговоров…
В 1966 году в Англии был поставлен фильм о Томасе Море, назывался он «Человек на Все Времена». Фильм замечательный, он получил от американской Академии киноискусства целых шесть «Оскаров». Роль короля Генриха VIII в нем сыграл Роберт Шоу, и сыграл он ее совершенно блестяще. Король появляется в доме Мора с якобы не объявленным заранее визитом — так, друг навещает друга, мимоходом и невзначай… Но на самом деле, конечно, все подготовлено заранее — и король прибывает не один, а с блестящим антуражем, и сэр Томас, извещенный загодя, уже успел подготовить достойную встречу и угощение. И вот королевский кортеж прибывает по воде — дом Томаса Мора стоит на Темзе, как и полагалось для резиденции важного человека. Король ведет себя дружелюбно и непринужденно, говорит о чем угодно, вплоть до исполняемой его музыкантами песенки, и очень мило смущается, когда сэр Томас высказывает мнение, что музыка хороша и что сочинил ее, вероятно, сам король?
А потом между гостем и хозяином начинается серьезный разговор.
II
И идет этот разговор хуже некуда. Король, который предположительно собирался поговорить со своим другом наедине, на лужайке, вдруг срывается в такой крик, что его прекрасно слышно даже его свите, удалившейся по его желанию в дом поодаль. Он требует подчинения. «Зачем ему это надо?» — спрашивает один из персонажей пьесы Томаса Кромвеля. И тот, истинный ученик Макиавелли, отвечает ему, что король — совестливый человек и хочет поступать по правде и справедливости и что если его действия будут одобрены таким достойным человеком, как сэр Томас Мор, то король убедится, что он прав.
А если они не будут одобрены, то король убедится, что сэр Томас Мор — изменник.
Томас Мор — такой, каким он представлен в пьесе, — просто восхищает. Он такой славный человек. Достоинство, простота, глубокий ум — и даже негромкий мягкий юмор. И вообще — Томас Мор понимает человеческие слабости и относится к ним снисходительно. Например, спрашивает слугу, подающего ему бутылку: «Вино хорошее?» Слуга, понимая подтекст вопроса, отвечает якобы честно: «Ну откуда же мне знать?» Сэр Томас смотрит на слугу, слуга смотрит на сэра Томаса — и видно, что они понимают друг друга…
Ну конечно же, слуга вино попробовал, и, конечно же, это известно его хозяину, но они оба знают, что слугу, конечно, простят…
Но Мор забывает и о юморе, и о снисходительности, когда отказывает дочкиному обожателю в ее руке. Обожатель — лютеранин, это опасно. A сэр Томас не хочет беды ни ему, ни своей дочери. И еще сэра Томаса Мора беспокоит его душа. Он не может принести ложной клятвы — и даже угроза смерти его не пугает.
Ему предлагают жизнь и спасение от казни — лишь бы он согласился признать развод короля Генриха законным. Он не соглашается, но прячет свои принципы за стеной молчания. Прекрасный юрист, он на молчании и строит свою защиту — ибо «…молчание есть знак согласия…», следовательно, сомнение суда должно быть разрешено в пользу молчащего, и требовать от него произнесения требуемой судом клятвы излишне. Но его надежная защита разрушается показаниями лжесвидетеля, найденного обвинением. Томас Мор идет на эшафот. И убил его Томас Кромвель. Он — злодей, напоминающий Ричарда Третьего в трактовке Шекспира.
Это он нашел надежного свидетеля, Ричарда Рича, который показал в суде то, что ему было велено показать. Кромвель в пьесе, обращаясь к Ричу, говорит ему примерно следующее:
«… мы, администраторы, служим королю и делаем возможным все то, что ему желательно. Это так просто…»
Пьеса написана просто великолепно. Диалоги строятся по всем правилам поединка, так, что совершенно захватывают зрителя. Это выглядит как притча — мудрый, спокойный, гуманный человек идет на смерть, защищая свободу своей совести.
И когда уже потом обнаруживаешь сведения, согласно которым сэр Томас Мор занимался расследованием дел о лютеранской ереси, испытываешь некоторое потрясение. Расследование, как правило, заканчивалось костром.
Примем во внимание, что до того, как Томас Мор принял на себя обязанности лорда-канцлера, в Англии за сто лет было сожжено за ересь около 30 человек. А при нем, при самом его активном участии, за два года, с 1530-го и по 1532-й, сожгли шестерых[i]. Как раз за то, за что сам он стоял до конца, — за желание поступать по совести.
По-видимому, дело обстояло все-таки посложнее, чем оно представлено в пьесе.
III
Когда на континенте Европы возникло движение, которое позднее протестанты назовут Реформацией, а католики — «лютеровской ересью», Мартин Лютер вполне серьезно рассчитывал на поддержку таких людей, как Эразм Роттердамский и Томас Мор. Разве не они жестоко высмеивали роскошь и продажность церковных иерархов, разве не они смеялись над невежеством монахов и нелепыми суевериями верующих в чудеса?
Но из его попытки подключить к движению Реформации имена известнейших, славных по всей Европе гуманистов ничего не вышло. Томас Мор увидел в движении Лютера раскол и гибель христианского мира. Если каждому будет позволено толковать Священное Писание на свой лад, не считаясь с авторитетом папства, разве это не поведет к распаду единого учения и единого христианства? Он считал, что такую угрозу можно отразить только войной, — и потому без всяких колебаний отправлял на костер людей, которые и виновны-то были только в том, что стояли за Библию на английском.
Король в такие тонкости не вникал. Он ничего в церковной доктрине менять не хотел, но терпеть диктат Церкви даже в вопросах совести он тоже не собирался. Когда Папа Римский Павел Третий возвел сидевшего в Тауэре епископа Фишера в кардинальское звание, Генрих воскликнул, что отправит в Рим его голову — пусть они там и увенчают ее красной шляпой кардинала.
За словами последовали и дела. 4 мая 1535 года трое монахов-картезианцев, отказавшихся признать верховное главенство короля над Церковью, были казнены казнью, полагавшейся по закону государственным изменникам: их повесили, сняли с веревки еще живыми и выпотрошили. Их внутренности были сожжены перед их глазами, а сами они разрублены на части.
Руку одного из них прибили к воротам его монастыря как угрозу и напоминание о том, чем грозит неповиновение.
22 июня 1535 года епископ Рочестерский, Джон Фишер, взошел на эшафот. Он был советником Генриха Седьмого, отца короля, он был капелланом леди Маргарет Бофорт, бабушки короля, и даже был наставником самого короля, когда он был мал.
Джону Фишеру отрубили голову и выставили ее на Лондонском мосту на всеобщее обозрение. Сэр Томас Мор был приговорен к той же казни, что и монахи-картезианцы, но Генрих VIII — «…по милости своей к старому другу…» — смягчил приговор и велел просто отрубить ему голову.
Перед смертью у него хватило присутствия духа пошутить: он убрал свою седую бороду, отросшую в тюрьме за время его заточения, из-под шеи, а палачу он сказал, что борода не шея и не заслуживает быть разрубленной — «…она измены не совершала…».
Казнь Томаса Мора стала политическим поражением — он показал пример стойкости. Когда герцог Норфолк угрожал ему «…гневом короля, несущим смерть…», сэр Томас невозмутимо ответил:
«И это все? Скажу вам, ваша милость, по секрету, между нами, — я умру сегодня, а вы — завтра».
7 января 1536 года умерла Катерина Арагонская, первая королева Генриха VIII, та, с которой он так долго пытался развестись. Ее лишили всего, чего только можно было лишить. Даже ее драгоценности ей было приказано передать «…Анне Первой, королеве Англии и законной супруге короля…». К Катерине не пускали даже ее дочь, бедная женщина умерла чуть ли не в одиночестве.
Ее смерть изменила очень многое.
IV
Королю Генриху к 1536 году сильно надоела Анна Болейн. В качестве объекта его неистового желания она, право же, была хороша: ядовито остроумна, капризна и непредсказуема. В качестве супруги эти качества ее не красили. И самое главное — она не родила ему наследника. В сентябре 1533 года, к величайшему разочарованию своего мужа, Анна родила девочку, которую назвали Елизаветой. Следующая беременность и вовсе окончилась выкидышем.
Сэр Томас Мор сказал однажды Кромвелю, что «… когда лев узнает свою силу, любому человеку будет трудно им править…». По-видимому, сэр Томас намекал на то, что Кромвель сознательно манипулирует желаниями короля и что это опасное занятие. В январе 1536 года у короля Генриха возникла блестящая идея — поскольку Катерина умерла, а у Анны случился очередной выкидыш, то он, избавившись от Анны, получил бы возможность обзавестись наконец наследником.
Более того — его новый брак мог бы быть осуществлен без мучительной процедуры развода.
И буквально немедленно, пока еще королева приходила в себя после случившейся с ней беды, Генрих Восьмой объявил, что был околдован и соблазнен. Он употребил французский термин «sortilége» — что могло означать и «обман», и «чары».
Его новая избранница Джейн Сеймур была переселена в королевские апартаменты, а брату Анны, Джорджу Болейну, было отказано в обещанном ему было ордене Подвязки. Это, конечно, был знак немилости, но за этим последовали такие дела, что какой-то там орден, пусть и высокий, выглядел полной мелочью.
Томас Кромвель, мастер на все руки, получил распоряжение «…провести расследование…». Какие результаты ожидались от расследования, ему было известно — и он нашел свидетеля, Марка Сметона, музыканта из числа тех, кто служил королеве. То ли под пыткой, то ли обещаниями, то ли еще как-то — но его убедили дать показания о его любовной связи с Анной Болейн. Он запутал в дело еще одного человека, сэра Генри Норриса. А надо сказать, что сэр Генри служил королю Генриху в качестве лица, носившего королевский горшок[ii].
Это было, как ни странно, большим отличием, ибо давало ежедневный доступ к особе короля, в любое время, когда ему потребовалось бы отправление своих естественных потребностей. «Смотритель горшка» в результате по должности часто был членом Тайного Совета, а сэр Генри к тому же еще был и другом короля — тот дал ему своего собственного коня для праздника Майского Дня. Вот прямо во время праздника Генриха Восьмого и известили о показаниях музыканта — и сэр Генри Норрис был схвачен немедленно. Обвинения он отрицал, но кто-то подслушал, как королева Анна упрекала его в том, что он навещает ее апартаменты не для того, чтобы поухаживать за одной из ее фрейлин, а за ней самой.
Очень скоро были арестованы еще три человека — Фрэнсис Уэстон, Уильям Бреретон и Томас Уайетт, давний поклонник Анны Болейн, тот самый поэт, который писал ей когда-то восхитительные стихи. Последним из взятых по делу королевы Анны был ее брат, Джордж. Его обвиняли в инцесте, и обвинение базировалось на показаниях его собственной супруги.
2 мая 1536 года Анна Болейн была арестована и помещена в Тауэр.
12 мая 1536 года обвиняемые по делу королевы Анны предстали перед судом в Вестминстере. Судили четверых — Норриса, Уэстона, Бреретона и Сметона. Томас Уайетт уцелел — вероятно, к своему собственному удивлению. Утверждалось, что из беды его вытащил Томас Кромвель по дружбе с его семьей, но, конечно, такие вещи нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть.
14 мая архиепископ Кентерберийский Томас Кранмер объявил брак Анны с королем Генрихом расторгнутым.
15 мая судили Анну и Джорджа Болейн. Их судили порознь и обвиняли в блудодеянии, инцесте и государственной измене. Анне, однако, вменялось еще и покушение на жизнь короля — она предположительно собиралась его отравить, чтобы выйти потом замуж за Генри Норриса.
Суд пэров должен был включать в себя графа Уилтширского, Томаса Болейна, отца Анны и Джорджа, но его в данном случае извинили и на участии в суде не настаивали. Герцог Норфолк, брат матери обвиняемых, в суде участвовал и голосовал за обвинительный приговор. Генри Перси, 6-й граф Нортумберленда, с которым Анна когда-то обручилась, тоже был в числе судей. Когда приговор был объявлен, он потерял сознание и упал на пол. Его пришлось унести, и через восемь месяцев он умер.
17 мая 1536 года все мужчины, «любовники» Анны, проходившие по ее делу, были казнены, включая и ее брата Джорджа. 19 мая 1536 года была казнена и Анна Болейн. По закону женщин за государственную измену казнили не четвертованием, как мужчин, а сожжением на костре. Король Генрих в милости своей заменил ей приговор на простое отсечение головы, и даже более того — по ее просьбе топор был заменен мечом. Поскольку в Англии так не казнили, был специально выписан палач из Франции, известный своим умением.
Перед смертью, уже на эшафоте, Анна Болейн отдала своей сестре Мэри свой молитвенник. По обычаю, осужденному дозволялось сказать последнее слово, и королева использовала это право. Речь ее сохранилась — ее записал по памяти кто-то из очевидцев:
«… Люди христианские! Я должна умереть, ибо в согласии с законом я осуждена, и по законному приговору, и против этого я говорить не буду. Не хочу ни обвинять никого, ни говорить о том, почему меня судили и приговорили к смерти. Я лишь молю Бога хранить Короля и послать ему многие годы правления над всеми вами, ибо более кроткого и милосердного государя доселе не бывало, а для меня он всегда был полновластным и добрым Господином. Если кто-нибудь вздумает вмешаться в мое дело, я прошу его рассудить как можно лучше. А теперь я оставляю сей мир и всех вас и молю вас молиться за меня. Господи, смилуйся надо мной. Богу препоручаю я душу мою…»[iii]
По английским обычаям, после этого осужденный должен был положить голову на плаху и подставить шею под удар топора. При казни мечом, на французский лад, приговоренный вставал на колени, его шея была полностью открыта, а голову он должен был держать высоко. Дальнейшее зависело от искусства палача.
В случае Анны Болейн он оправдал свою репутацию и снес ей голову одним ударом.
Глава 10
Знамя восстания Благодатного Паломничества
I
Как человек находит свою Судьбу — или, наоборот, как Судьба находит нужного ей человека? Вопрос, по-видимому, ответа не имеет — это просто случается. Роберт Аск, путешествовавший по своим делам в октябре 1537 года по дороге из Йоркшира в Лондон, вряд ли думал о такого рода абстрактных вопросах. Осень в северной Англии дождливая, ехал он верхом, по размокшим дорогам, устал, мечтал только об отдыхе, да и вообще Роберт Аск был человек положительный.
Он происходил из в меру зажиточной дворянской семьи, связанной родственными узами с могущественным кланом семейства Перси, графов Нортумберлендских. Дед Роберта Аска с материнской стороны был бароном, а его отец — рыцарем и именовался «сэром». Но, к сожалению, сам Роберт был младшим сыном в большой семье и, следовательно, надежд на наследство питать не мог. При отсутствии земельного или денежного капитала ему предстояло рассчитывать только на то, что он получил в качестве капитала социального, — на образование и хорошие манеры.
Одно время Роберт Аск служил секретарем графа Нортумберлендского, а потом стал юристом. Его приняли в ассоциацию Линкольн-Инн, он приобрел некоторую практику и круг клиентов и вот сейчас как раз спешил по своим обычным рутинным делам дорогой, все повороты которой он знал назубок, потому что ездил по ней еще студентом. А сейчас ему было 37 лет, и никаких приключений он не искал.
Когда он перебрался через реку Эмбер и оказался уже не в Йоркшире, а в Линкольншире, он вдруг обнаружил, что попал в самый центр восстания. Мятеж был совершенно спонтанным и возник из-за того, что распространились слухи о предстоящей «визитации» местных монастырей королевскими уполномоченными.
«Визитация» же была словом страшным. Король передал свои полномочия главы Церкви Англии заместителю, назначив его генеральным викарием по церковным делам.
Ему было поручено «… упорядочить дела мелких монастырей и привести их в должное состояние…». Нечто подобное делал Томас Кромвель для кардинала Уолси, и тогда целью «упорядочивания» было закрытие монастырей и перевод их фондов и собственности в руки кардинала, который намеревался таким образом финансировать два новых колледжа в Оксфорде. Сейчас цель была другой — изъятие собственности монастырей в пользу казны. Но занимался этим по-прежнему все тот же Томас Кромвель, и бедой монахов было то, что он досконально знал свое дело. К тому же им было больше некуда жаловаться — все апелляции — или в Рим, или даже к руководству монашеских орденов за границей — теперь были приравнены к государственной измене.
Уж какие там тонкие различия в церковной доктрине разделяли Папу Римского и короля Англии, люди в Линкольншире не вникали. Но монастыри были старинными и чтимыми учреждениями и делали немало добра — скажем, в голодные годы служили «центрами социальной защиты», если уж мы используем современное выражение для описания того, что они делали. А делали они то, что кормили голодных и помогали бедным и служили чем-то вроде гостиниц для путешествующих — в общем, их ограбление стало рассматриваться как грех. Этому надо было положить конец, пусть даже и оружием.
Во главе восстания встал сапожник, Николас Мелтон, он-то всем и распоряжался. И теперь спонтанно начавшийся мятеж искал даже не руководителей, а просто грамотных людей, способных связно изложить их требования.
Роберт Аск им вполне подошел.
II
Собственно, отказаться ему было бы даже и затруднительно. Он путешествовал как человек со средствами, то есть не шел пешком, а ехал на лошади. По виду он явно был джентльменом, в том смысле, который тогда вкладывался в это слово: грамотный человек из приличной семьи, уж с ним-то власти будут разговаривать, не так ли? А на случай, если джентльмен начнет упираться и не захочет немедленно принести клятву в том, что будет верен «…всемогущему Господу нашему, Иисусу Христу, и святой католической Церкви, и повелителю нашему, королю Генриху…», они его немедленно вздернут на виселицу.
Формула клятвы была Роберту Аску даже не произнесена, а зачитана, хотя и написана была с безумным количеством ошибок. И от него по-хорошему требовали, чтобы он, во-первых, поклялся в верности этой формуле, во-вторых, исправил в ней ошибки, в-третьих, доставил властям.
Противоречия в том, что клясться надо было одновременно в верности и королю, и католической — именно католической — Церкви, они не видели совершенно.
Роберт Аск как-никак был юристом и не мог не увидеть того, что документ, так сказать, противоречив. Но его это не смутило — он взялся за дело с огромным энтузиазмом. Видимо, нечто подобное уже давно копилось в его душе, и он помчался по дорогам Линкольншира уже не по направлению к Лондону, а по окрестным местам, поднимая их на восстание.
Город Линкольн пал без всякого сопротивления, и оттуда королю и были направлены «…смиренные петиции…» с изложением требований восставших. Написаны «петиции» были уже вполне вменяемо, и просьбы заключались в отставке чиновников, ответственных за «визитации», и в отмене самих «визитаций». Король ответил вполне предсказуемым образом — он заклеймил Линкольншир как «…гнездо мятежников и заговорщиков…» и приказал верным своим подданным немедленно подавить восстание.
Крупные магнаты — герцог Норфолк, герцог Саффолк, граф Шрюсбери — немедленно начали собирать свои отряды и столь же немедленно обнаружили, что их вассалы собираются медленно и неохотно. Ближайшим из них к Линкольну был Чарльз Брэндон, 1-й герцог Саффолк, муж сестры короля Генриха, и человек, безусловно ему верный. Он развернул свое знамя, но сумел собрать под него не более тысячи человек. А против него стояло по крайней мере вдесятеро больше людей, и у них было оружие. Но Чарльз Брэндон был умным человеком. Он не пошел на врага, как ему предписывалось из Лондона. В бою его, несомненно, сокрушили бы сразу — но он просто стоял в угрожающей позиции — и сумел протянуть достаточное время, целых 12 дней. В среде восставших начались разногласия, руководство их рассыпалось, а вслед за этим рассыпалось и ополчение. Восстание в Линкольншире угасло само по себе, и это стало бы концом истории, которую мы здесь рассказываем, если бы не одно дополнительное обстоятельство.
Обстоятельство это заключалось в том, что Роберт Аск пересек реку Эмбер в обратную сторону и добрался до родного ему Йоркшира.
III
Пилигрим, как нам известно из словаря, — это странствующий богомолец, паломник. Крупное восстание, начавшееся в Йорке, а затем перекинувшееся на всю северную Англию, получило название «Благодатное Паломничество» (англ. «Pilgrimage of Grace») — и разрослось оно в огромной степени именно благодаря усилиям Роберта Аска. Он внес в хаос некоторый порядок — во всех городках Йоркшира, что он проезжал, он велел дожидаться условленного сигнала: колокольного звона в главной местной церкви. Когда сигнал был дан — Аск организовал некое подобие штаба и разослал гонцов по округе с приказом звонить в колокола,-то разом восстала вся округа. В качестве эмблемы и знамени была принята чаша с Кровью Христовой на красном поле и святые раны Христа, его пронзенные гвоздями руки и ноги, изображенные по углам знамени.
Вместе с архиепископом Йорка, Эдвардом Ли, войско восставших двинулось на юг, в направлении Лондона. На его пути стоял только герцог Норфолк с пятью тысячами своих людей, и уступал он по численности своему противнику по меньшей мере вчетверо.
Король Генрих явно не понимал, что, собственно, происходит, и слал Норфолку приказ за приказом, требуя сокрушить мятежников, — но, на его большое счастье, герцог его не послушался.
Он сделал то же самое, что и Чарльз Брэндон, герцог Саффолк, — он стал тянуть время. В конце концов, прокормить большое войско, стоящее в поле, было очень нелегко. В те времена даже в Лондоне жило где-то от 40 до 50 тысяч человек, в Йорке, столице севера Англии, — разве что тысяч десять. В общем, руководству восставших надо было решаться — или идти вперед и драться, или начинать переговоры, — и они выбрали путь переговоров.
Теперь они требовали, чтобы отделение Церкви Англии от Рима было прекращено, чтобы Томаса Кромвеля немедленно уволили и наказали, чтобы принцесса Мария, дочь Генриха Восьмого от его брака с Катериной Арагонской, вновь была признана законной дочерью короля, чтобы выбор членов Парламента меньше зависел от королевской воли и чтобы парламентарии имели полную свободу высказываться так, как считают нужным. И конечно, они требовали полной амнистии для всех, кто участвовал в восстании.
К этому времени до Генриха Восьмого начало доходить, насколько опасно его положение. В каком-то смысле он в данный момент был очень похож на Ричарда Третьего в 1485 году, сразу перед его крушением. Он, законный король, кликнул на помощь своих верных вассалов, но они что-то задерживались…
И он дал герцогу Норфолку соответствующие инструкции. Когда 6 декабря 1536 года в лагерь войск Норфолка явились делегаты восставших — десять рыцарей, десять сквайров и десять лиц, дворянским званием не обладавших, — их встретили со всей возможной учтивостью. Все их требования принимались — даже без обсуждения. Все, что от них требовалось, — это мирно разойтись по домам. Конечно, были люди, сомневающиеся в королевской милости. Но тут большую роль опять сыграл Роберт Аск — он заявил, что королевское слово для него является достаточной гарантией и что он свои полномочия «…главы и капитана восставших…» с себя слагает. В ответ он получил личное письмо от короля Генриха. Тот приглашал Роберта Аска навестить его для того, чтобы провести Рождество при королевском дворе.
Ему не просто гарантировалась безопасность — Генрих выражал желание познакомиться с ним поближе и обсудить с ним все накопившиеся вопросы в ходе личной беседы. Для человека вроде Аска такое приглашение было неслыханной честью — оно уж скорее подобало бы графу или герцогу. И оно было с благодарностью принято…
Роберт Аск отправился в путь — поговорить со своим королем о важных вопросах правления государством.
IV
Его встретили очень радушно. Король Генрих попросил Роберта Аска изложить письменно все, что он хотел бы сказать, — и о целях восстания, и о том, как оно проходило, и о том, почему он считает меры, принятые против монастырей, столь несправедливыми. Написанное было внимательно прочтено и одобрено. На прощание Генрих подарил своему гостю дорогой плащ с собственного плеча — и тот отправился домой в полной уверенности, что король Генрих ему и друг, и политический союзник. Примерно в этом духе он и писал другим лидерам восстания, которым в отличие от него не довелось поговорить лично с Генрихом VIII, их милостивым и законным государем.
Лидеры, вообще говоря, сомневались. Уже и новый, 1537 год благополучно наступил, но ничего не менялось. И архиепископ Кентерберийский, Томас Кранмер, оставался на месте, и Томас Кромвель, генеральный викарий Церкви Англии, тоже никуда не делся — хотя их обоих и было обещано сместить за их «…ошибки и злоупотребления…». Более того — правительственные войска понемногу выдвигались на север и занимали там ключевые замки.
В общем, Роберт Аск написал уже прямо своему другу, королю, что так как-то нехорошо получается и что из всего этого может выйти беда. Король ответил, и очень быстро. Он благодарил и за предупреждение, и за трезвый анализ обстановки — и обещал принять немедленные меры. И меры действительно были приняты. Норфолк, получивший подкрепления, перешел в наступление. Вождей восстания перехватали почти сразу — списки их были заботливо подготовлены заранее. Не в последнюю очередь — благодаря меморандумам Роберта Аска.
Его, конечно же, взяли тоже. Суд проводил герцог Норфолк и в число судей заботливо включил старшего брата Роберта — как представителя местных землевладельцев. Роберт Аск указал герцогу Норфолку на то, что его нельзя судить, он уже прощен королем.
Герцог пожал плечами. Суд без всяких затруднений нашел всех обвиняемых виновными, и их отвезли в Лондон. Почти всех казнили в Тайбурне так, как и полагалось казнить изменников, — повешением, снятием с виселицы еще живыми, с последующим потрошением и четвертованием. Среди них было два аббата и три приора монастырей, которые и в восстании-то не участвовали, и вообще не сделали ничего дурного, кроме возвращения в свои обители, конфискованные Короной. Единственное исключение было сделано для Роберта Аска. Его отвезли обратно в Йорк и повесили там. Но не на веревке, а на обернутых вокруг его тела цепях, что само по себе жизни не угрожало. Его так и оставили висеть, выставленным на всеобщее обозрение. Он умер только через несколько дней, и умер медленной смертью.
Таково было желание короля.
(продолжение следует)
Примечания
[i] Справка из энциклопедии: за время канцлерства Томаса Мора на костре за ересь было сожжено шесть человек — и дальше следуют их имена: «In total there were six heretics burned at the stake during More’s Chancellorship: Thomas Hitton, Thomas Bilney, Richard Bayfield, John Tewkesbery, Thomas Dusgate, and James Bainham».
[ii] Sir Henry Norris (c. 1482 — May 17, 1536) was a groom of the stool in the privy chamber of King Henry VIII.
[iii] Текст на русском дан по переводу, помещенному в книге Г. Кружкова «Лекарство от Фортуны», из его эссе о Томасе Уайетте.
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer7/tenenbaum/
