***
С.П. Трубецкому
Благословляйте пешие прогулки,
Землёй идите, всех живых жалея…
Я пью вино в Дзержинском переулке
За складом магазина «Бакалея».
Я пью один, присев на стеклотаре.
Вдова Клико, уж вы меня простите…
Я думаю о мужестве, о каре,
О доброте, о правоте, о быте.
Передо мною княжеского дома
Острожные оструганные доски.
А надо мною шелестят знакомо
Живучие иркутские берёзки.
Сибирский воздух нынче не целебен
От злобы, от мирского безобразья…
А князь ушёл, наверно, на молебен,
И мне сегодня не увидеть князя.
Быть может, князь меня бы не услышал.
Быть может, нас и слушать-то не надо…
Спасибо, князь, что ты тогда не вышел
В декабрьский день на площадь у Сената.
1976
14 ДЕКАБРЯ
Вот и всё… И белый снег
Мягко пал на крышу.
Скрип миров, как скрип телег,
В чёрном небе слышу.
Как столетие назад
В том же зябком свете
Незабвенный снегопад
Бродит по планете.
Вот застыл перед окном,
Завернулся в бурку…
Но, товарищ, всё в былом,
Не вернёшь мазурку.
В окнах музыка не та,
Не гусаров тени,
Ни кибитки у моста,
Ни бессонных прений.
Город в мертвенной тиши.
Сердце бьется тупо.
…На Сенатской — ни души,
ни души, ни трупа.
1968
ЧААДАЕВ
Россия — Некрополь. Россия — Некрополь.
На Ново-Басманной шуршащая опаль.
На Ново-Басманной во флигеле строгом,
Пустыми ночами беседуя с Богом,
Живёт человек наподобие тени —
Душа всех загубленных, дух погребений.
Седой нетопырь, трепеща от бессилья,
Он чинит свои перебитые крылья.
О дух погребальный, скользящий, нелепый!
Мелькают под крыльями здания-склепы.
Бескровная рана и рана сквозная…
Над невской водою стена крепостная.
У склизлой стены известковая яма.
Кричи, о кричи же, истошно, упрямо!
Кричит безутешный, кричит, а не плачет,
Он слёзы в улыбке язвительной прячет,
И — дальше — крыла выгибая упруго —
К могиле открытой любимого друга.
Деревья от скорби за день поседели.
За что, о за что, святогорские ели?
Вот так он летает, все ночи летает.
Звезда одинокая льдисто мерцает.
И воздух тлетворный становится чище.
— Россия — кладбище. Россия — кладбище.
1968
***
Всем так смешно, а я уже не в силах
Не закричать…
В помятом котелке,
Сжимая тросточку, нелепый человечек
Шагает по бульварам опустевшим,
Обшарпанным листвою и дождём.
Чужие ветки трогают за плечи.
Чужие капли падают за ворот.
Чужая полночь в городе чужом.
Вот человечек ёжится и смотрит
Растерянно, печально, обреченно…
Друг детских лет, похожий на ребёнка…
О жизнь моя, дрожащая, как плёнка,
И серая, как плёнка и как дождь,
Под общий смех, как старый фильм, идёшь.
Опять меня в чужой заносит город.
Чужие капли падают за ворот.
Чужая полночь сторожит дома.
Всё та же, та же, та же, та же тьма.
Всё то же небо цвета грязной марли.
Всё так же, так же… И бреду, как Чарли,
Вот только не в помятом котелке,
И не сжимая тросточку в руке.
1967
НАПОСЛЕДОК
Город в гипсовой маске снегов.
О, Петрополь, Петрополь, Петрополь!
Только в памяти: шорох шагов,
С тонкой веткой протянутой тополь
(Он стоит, словно нищий старик
В зоопарке, и смотрит на клетки).
Попугая простуженный крик,
Дождик злобный, игольчатый, редкий…
О, как стать я хотел стариком,
Тем, постигнувшим жизни изнанку,
Обвязать горло пёстрым платком,
На плечо посадить обезьянку,
И пойти, и пойти, и пойти
По гогочущим мрачным базарам,
Кузовочек судьбы понести
Где листочки с ответником старым.
Подойдёт — посмотрю с хитрецой.
Обезьянка протянет конвертик.
— Да, товарищ, и этот — пустой.
Он отходит, смеётся, не верит.
Так мерещилась мне ерунда,
Как предвестница встречи горчайшей.
В ржавых трубах хрипела вода.
Дождь хлестал откровеннее, чаще.
И терялся в нем шорох шагов.
И тускнела октябрьская краска.
Город в гипсовой маске снегов.
Город бел, как посмертная маска.
1968
ЗИМНЯЯ НОЧЬ
…И опять приснилось это
Под шуршание снегов:
Мельтешенье тьмы и света
И река без берегов.
Облака плывут, редея.
Гул потопа вдалеке.
Вижу старца-иудея
С белым голубем в руке.
Солнце чистыми лучами
Пронизало бездну вод,
И легко взмахнув крылами,
Птица взмыла в небосвод.
Чертит, чертит круг за кругом,
Наслаждаясь синевой,
Словно над зелёным лугом,
Над спасительной травой.
Но ни луга, ни оливы
Не дано ей увидать,
Только — воды молчаливы,
Только — мертвенная гладь.
О, заветная граница,
Что влечёт живущих взгляд!
Вот испуганная птица
Камнем прядает назад.
Жалкий крик…
И нет ковчега.
Дерева в сугробах спят.
А за ними хлопья снега.
Словно голуби, летят.
Шелест крыл бедней и суше.
Стало холодно уму:
То не снег, то наши души
Тихо падают во тьму.
1968
НАПОМИНАНИЕ О ГЕРЦЕНЕ
Россию давит небосклон.
Из труб дымок струится жалкий.
Метели плач. И ветра стон.
И еле слышный шелест прялки.
И снег глубок. И сон глубок.
И пахнет моргом и гробницей…
…А где-то катится возок,
везущий Герцена к границе.
Кандальник вышел на этап.
Из Акатуя — эстафета.
Там — конский храп. Там — царский храп.
Там — полумрак большого света.
Могилой пахнущий цветок
Подносят деве бледнолицей…
…А где-то катится возок,
везущий Герцена к границе.
В окне слезящийся фонарь.
К себе не сделано ни шага.
Опять бессмысленный январь.
Опять пера бежит бумага.
Не написать и восемь строк,
Чтобы себя не устыдиться…
…А где-то катится возок,
везущий Герцена к границе.
1971
ВОРОБЬИНАЯ НОЧЬ
Мир ловил меня, но не поймал.
Г. Сковорода
Григорий Саввич идет по шляху.
Скрипит навстречу чумацкий воз…
Григорий Саввич рванул рубаху
И, улыбаясь, взглянул сквозь слёз.
Благословенно, благословенно,
Что можно снова вот так смотреть!
На чёрных вербах висит Вселенна,
Как на просушке рыбачья сеть.
Искрятся ярко крупинки соли.
Сверкает звёздная чешуя…
Нет в сердце страха, нет в сердце боли,
Волы проходят, слова жуя.
Григорий Саввич, идти далече.
Но кличут дали, но держит близь.
Григорий Саввич, как резко в плечи
Ячейки сети опять впились!
Чумак — пьянчуга багроворожий —
Вола легонько стегнул кнутом…
Всяк в этом мире — всего прохожий,
Но все забыли давно о том.
Давно забыли, навек забыли,
Что не вовеки пребудут тут,
И тихо-тихо по тёплой пыли,
Не глядя в небо, бредут, бредут.
Все служат боли, все служат страху,
Не слышат говор высоких гроз…
Григорий Саввич идет по шляху.
Григорий Саввич глядит сквозь слёз.
1973
***
Это было в то время, когда
Я ещё был живым,
И ночами
Мог услышать не только (как нынче)
Волн стигийских пергаментный шелест
И шуршание высохших трав,
А — сверчка одножильную скрипку,
Звон трамваев, шушуканье пара
И дождинок живой разговор.
Дождь работал вовсю.
Мне хотелось…
(Как забавно звучит — «мне хотелось»).
Тем не менее, факт — мне хотелось
Где-то выпить стаканчик вина.
Днепр в затылок дышал, подгоняя.
Дуб ветвями размешивал темень.
Над рекою метались кусты.
Воздух мелко знобило.
Но там —
За мосточком светилось окно…
Рыбаки в задубевших плащах,
Навалившись локтями на стойку,
Пили водку и мрачно смотрели,
Ну, а мне что судьба припасла?
«Изабелла?» Ха-ха! «Изабелла!»
Жгучий дар закарпатской лозы!
Я хлебнул нежно-терпкую влагу,
И она, освежая гортань,
Заскользила тихонько по жилам
И до кончиков пальцев дошла.
Всё вокруг обрело невесомость:
От земли оторвались деревья,
Дождь как будто на нитках повис,
Киоскёрша взмахнула руками —
Рукава белой куртки взметнулись,
Словно падшего ангела крылья.
Успокоился воздух.
И тут
Я почувствовал, как осторожно
Кто-то трётся о ноги мои.
Я нагнулся и вижу — собака:
Шерсть намокшая, в сене, в репье,
Хвост обрублен совсем, а глаза
Кротко смотрят с тоской мусульманской.
Я её потрепал по спине
И купил ей колбасных обрезков.
Но она не притронулась к ним,
А на берег пошла вслед за мною.
На скамейке устроилась рядом
И, чуть взвизгнув, прижалась ко мне.
Одаряя друг друга теплом,
Долго-долго на воду смотрели.
И тогда я подумал: быть может,
Мир прекрасен, и древние правы —
Дух бессмертен и, тело покинув,
Снова ищет себе оболочку…
Добрый пес, чьей душою владеешь?
Кто душою твоею владел?
Что припомнил? Азийские звёзды?
Гул пустыни? Шаги каравана?
Очень больно не быть человеком?
Пес теснее прижался ко мне.
Трепетали в глазах мусульманских
Огоньки уходящей баржи…
Год уже не живу…
Только тело
Ковыляет под небом пустым:
Ни желаний, ни зренья, ни слуха —
Волн стигийских пергаментный шелест
И шуршание высохших трав.
А душа? Что случилось с душою?
Может, ей хоть теперь повезло?
Ходит-бродит по парку собака…
(Быть бродячей собакой неплохо.
Слушать шорох дождинок осенних
И было житьё вспоминать).
Ходит-бродит по парку собака.
Ходит-бродит по парку собака.
А глаза у собаки мои…
1974
***
Всё мне кажется, что я был когда-то птицей —
До рожденья своего певчей птицей был…
И поил меня октябрь огненной водицей,
И небесный свет скользил с невесомых крыл.
Ясно… чисто… широко… мóлодо… высóко…
Верилось, что так везде — ныне и всегда…
Открывалась надо мной, словно Божье око,
Возле самого гнезда синяя звезда.
И смотрела та звезда кротко, без укора
В миг, когда опять взмывал сквозь морозный дым…
Трепетание теней, мятный вкус простора
И — белейшее крыло наравне с моим.
Над рекою дерева руки распростёрли,
От пространства отводя седенькую сеть…
Вновь прозрачные слова оказались в горле,
Означая, что душе хочется запеть.
Вот опять, опять, опять началась работа —
Неожиданно ронять чистый звук в траву,
Взглядом землю привечать с высоты полета,
Возвещая всем вокруг, что живу, живу!
Я живу!.. живу… живу?
Наша песня спета…
Влагу мертвую тяну, хлеб прогорклый ем…
Боже правый, отчего и за что мне это?
Боже правый, отчего и зачем, зачем?
1980
ПЕСЕНКА ОБ ИУДЕ И ПЕРВОМ СНЕГЕ
Значит, не так уж плохо, значит, не так уж худо…
Прямо передо мною падает первый снег…
Прямо передо мною тихо идет Иуда —
Маленький одинокий старенький человек.
В мире бывало гаже, в мире бывало хуже…
Снег перемешан с грязью… чавкает… но зато…
Рядом со мной Иуда переступает лужи,
Приподнимая полы драпового пальто.
Белый снежок наивный, белый снежок хороший,
Бедный снежок, зачем ты, как ты сюда проник?
Рядом со мной по лужам чавкают вновь калоши,
Рядом со мной Иуда кутается в воротник.
Падает снег наивный, падает снег субботний,
Падает на деревья, падает на дома…
Вот и исчез Иуда в каменной подворотне.
Вот и опять со светом перемешалась тьма.
Падает снег на крыши… Это же просто чудо…
падает на деревья… Это же — благодать…
если на белом свете где-то живёт Иуда,
Значит, живёт на свете
тот,
кого надо
продать!
1981
***
Что же все-таки ещё
мне отныне остается,
Кроме древа снегопада, шелестящего в былом?..
… Я вернулся в те места, где река о ноги трётся,
Где с холмов стекает небо, где каштаны — за углом…
Я вернулся в те места, где чуть свет моя обида
Через парк спешит к трамваю в синем стираном плаще…
Впрочем, что я говорю?.. Что мне в том, что не забыто,
Если снег и здесь — в июле! — жжёт, не тает на плече?
Если снег ноябрьский тот — даже здесь и то не тает,
А сквозь сон всё сыплет, сыплет на ресницы, на висок…
Просыпаюсь, сжав снежок… Вновь стремительно светает…
Вновь кузнечик рыжий скачет от меня наискосок…
Вновь — каштаны — за углом… Вновь река лизнула руки…
Вновь дымящееся небо медленно с холмов скользит…
Впрочем, что я говорю, если все исчезли звуки?
Только древо снегопада шелестит да шелестит…
1981
***
Л. Безуглой
С чего всё это началось? И не припоминаю.
Да не пытайтесь подсказать… При чём здесь снегопад
И флейта в доме за углом? Да нет — я понимаю:
Всё так и было там тогда почти что век назад.
Почти что век? Всего-то — век? И снегопад. И флейта
За Летним садом, за углом в окне на Моховой.
И Мойки шаткая вода. И плащ шуршащий чей-то.
И тень, скользящая легко над самой головой.
Всё так и было там тогда, когда слова простые
Деревьев, снега, воробьёв я начал понимать.
Я знал, о чём заплакал снег, упав на мостовые,
И я боялся этот снег ногами приминать.
Нева. И флейта за углом… Я первый снег вминаю
В грязь придорожной колеи. Я снова — глух и нем.
Семнадцать лет — почти что век… И не припоминаю,
С чего всё это началось… Но кончилось — зачем?
1982
***
Всё — по касательной, всё — по касательной,
всё — по поверхности, всё — не всерьёз…
Слабый, рассеянный, бездоказательный
шорох дождинок, шёпот берёз.
Главное — здесь ничего не доказывать,
так что, мой ангел, не обессудь.
Главное — здесь ничего не досказывать,
в этом, мой ангел, в этом-то суть.
Осень. Вязка под ногами обочина.
Грязь и вода. Грязь и вода.
Небо сегодня и то заболочено.
Рыба всплеснулась или звезда?
Как же в Михайловском всё позапущено!
Ночь. Девятнадцатое октября.
Чу!.. Колокольчик. Кибиточка Пущина…
Значит — живём, и, быть может — не зря.
1997
***
Белое-белое, белое-белое
чую крыло.
Белое-белое, белое-белое —
в серой ночи.
— Эк тебя, миленький, эк тебя, маленький,
враз развезло.
Бай-баю-баюшки, бай-баю-баюшки,
спи и молчи.
Лебеди, лебеди, белые лебеди,
чую — летят.
Лебеди, лебеди, белые лебеди,
нас унесут.
— Эх, эта панночка! — Эх, эта скляночка!
Эх, этот яд!
— Эк тебя, маленький, эк тебя, миленький,
скрючило тут.
Бай-баю-баюшки, бай-баю-баюшки,
глазки закрой.
Бай-баю-баюшки, бай-баю-баюшки,
спи и молчи.
Бай-баю-баюшки, бай-баю-баюшки,
маленький мой.
…Белые-белые, белые-белые
крылья в ночи.
1999
***
Осень последняя тысячелетия.
Яркая маркая голубизна.
Листьев срывающихся междометия.
Помесь вселенская яви и сна.
Тишь и покой над кургузой державою.
Тишь и покой над ошмётком страны.
Встать бы с державинской лирою ржавою.
Властно коснуться дрожащей струны.
И побрести, не пугаясь безумия.
Веки сомкнуть и увидеть вдали:
Время, спелёнутое, словно мумия,
Коконом серым свисает с земли.
О, как пронзительно зренье незрячего!
Но, удержав подступающий стон,
Не наклоняйся и не разворачивай
Ссохшихся, кровью скрепленных пелён.
Жалкая участь адамова племени —
Путь не пройдя, возвращаться назад…
Не прикасайся к умершему времени,
Не вызывай удушающий смрад.
Скольких оно растерзало и схавало.
Всех-то попробовало на зубок…
Больно струне… Так какого же дьявола
В бездне бездонной парит голубок?
1999
VITA NOVA
Посох. Взгляд из-под руки.
В грубый дождь одеты дали.
Ноги режут ремешки
Римских стоптанных сандалий.
У меня в моих краях —
Дух берёз и дух полыни.
Так зачем тревожу прах
Старца, верного латыни?
Для чего припомнил тень
Под багрянцем капюшона? —
У меня короче день,
Я умру невоскрешённо,
Навсегда… Так для чего
Снова в кровь сбиваю пятки?
Италийскою травой
Для чего дышу в оглядке?
О, любимый им чабрец!
Неба хмурое величье.
Неприкаянность сердец.
Беатриче, Беатриче…
1967
***
Л. Чумакиной
— Сегодня воздух, как порох, сух.
И чиркнуть спичкой Господь готов.
— Мой бедный ангел, не надо — вслух.
Мой бедный ангел, не надо слов.
— Опасен голос, опасен взгляд.
Опасен выдох, опасен вдох.
— Мой бедный ангел… все дни подряд…
Мой бедный ангел… у всех эпох…
— Опасно помнить, опасно жить.
Опасна советь, опасна честь.
— Мой бедный ангел, что ворошить…
Мой бедный ангел, что есть, то есть.
— Опасно думать — куда? куда?
Опасно думать — зачем? зачем?
— Мой бедный ангел, а та звезда?
Мой бедный ангел, а Вифлеем?
— Опасно чуять и свет, и мрак.
Опасен недруг, опасен друг.
— Мой бедный ангел, всё так, всё так.
………………………………………..
Мой бедный ангел, а вдруг? а вдруг?
1995
——————————————————————
© 2021 Людмила Чумакина, составление.
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer7/radkovskiy/
