***
Благодарю за детскую метель,
за книгу, где бежал английский кролик,
полоску света, звуковую трель,
когда отец включал в ночи приёмник.
В гостиной у окна был ВЭФ стальной,
и звук в ночи летел по-над домами,
над нашей некрасивой слободой,
похожей на поленницу с дровами.
Ах, если бы от светлой полосы,
отец, отец, проснуться снова в мире
под звуки Би-Би-Си на небеси
и вновь тебя найти в ночной квартире.
***
Даль пополняет словарь мой толковый
упоминаньем пырея и пижмы.
Нравится мне — пионерское слово —
что из природы слезинки не выжму.
Как хорошо здесь, и вольному — воля!
Ах, одуванчиков белая ржавость
выпустила парашютики в поле,
будто бы жизнь наконец отстрелялась.
***
Дороги размоет вода,
и ангел обмоет меня,
он с паром откроет врата,
а там меня ждет простыня.
Она с номерочком, как встарь,
со штампом «г. Нижний Тагил».
Там потный, нахрапистый пар
мне нежные кости ломил.
Там мыло скользило по дну,
водичка стекала с бадьи,
и холодно было окну
смотреть на прожилки мои.
***
Нищий в уличной ярмарке
ходит, роется в сетках,
борода его — в завтраке,
то есть, в неких объедках.
Ходит, смотрит на вещи,
видит он карусельку,
рядом встал, смотрит резче,
пьяный, в общем-то, в стельку.
Каруселька, гляди-ка,
приглянулась чужая,
он бы чисто заныкал,
если б знал он, куда и
как пристроить вещицу
очень нужную в мире…
Боже мой, что за лица
дал ты людям такие?
***
Это утро так играет облаками,
как ребенок пузырями. Мир наутро
отразился на минуту вверх ногами,
вверх ногами отразился на минуту.
Выдувается пузырь обыкновенный,
на соломинке висит вся незадача,
день рождается из густо взбитой пены
с сигаретою последнею из пачки.
Но не меряем игру пустым итогом,
пока воздух в белом шарике лучится,
за соломинку цепляется со вздохом
и не хочет от иллюзии лечиться.
***
В перспективу сырого стекла
устремляется горстка теней —
это жизнь узелок рассекла,
это жизнь — что мы знаем о ней?
Что она побеждает надсад
необдуманно прожитых лет.
Не сюда ли приду я назад,
чтоб обняться с тобою, мой свет?
Я на память тебя заучу,
затвержу тебя ночью густой,
где каштан зажигает свечу
в переменчивый месяц шестой.
Где вода ударяет в откос,
за рекою поют соловьи —
комсомольское сердце насквозь
от земных изъяснений любви.
Я люблю этот серый простор
и весною, и осенью вновь
там, где лес свой роняет убор
головной перед розой ветров.
Недалеко до белой зимы
птицы затемно ринулись ввысь,
и в окне пролетают из тьмы
лист ольхи и берёзовый лист.
ПОРТРЕТ ТОНИ Л.
Я знаю женщину одну.
Порой перед окном морозным
вот так зрачками в глубину
замрёт на пальчике с напёрстком.
И снова что-то шьёт она
блестящей ниткою «ириса»,
пока у зимнего окна,
белея, тишина таится.
И лишь по тени на стене
в просторной комнате зимою
понять возможно в белом дне
про тот узор за тишиною.
***
Это вам, ребята, не Россиюшка,
это уже новая страна,
и скрипит собянинская плиточка,
хуже обещает времена.
Лодочная-водочная станция,
этот мир, стоящий кверху дном,
собранный, как будто декорации,
и похожий на металлолом.
Русский лес сплавляют километрами,
птицы жмутся к голым берегам.
Оставаться юными и бедными,
ох, как грустно старым дуракам.
***
Часы повсюду ходят «тик» и «так»,
повсюду одиночество и мрак,
да сиською висит какой-то флаг.
Все ночь не сплю и пялюсь в пустоту —
написано так, видно, на роду.
Кто виноват? Чудовищная власть,
ее густая шерсть и волчья пасть?
А может, я сама всему виной,
что у меня характер заводной?
И сколько еще, Господи, терпеть,
зубами по ночам скрипеть-скрипеть,
приглядываться к стрелкам на часах?
И что-то есть недоброе в глазах.
***
Вдоль станции гонят ночной товарняк
быстрее, чем сор.
— До встречи, земляк! — До свиданья, земляк! —
в ночи разговор.
Где серые рельсы в одну колею
ложатся вдали,
хранит человека язык на краю
пустынной земли.
Хранит человека из края в тот край,
где дни пронеслись,
непереводимое слово «прощай»
на станции Жизнь.
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer7/kapovich/
