Полупустой автобус второго маршрута не задерживаясь миновал немноголюдный в этот час Невский проспект, свернул налево. Водитель открыл и тут же захлопнул двери на остановке, где никто не вошел и не вышел, помчал в сторону Конюшенной площади. Миша, молодой человек двадцати лет, взглянул на часы. Должен успеть. Перед ним расположилась пара, обоим на вид лет под сорок. Мужчина держал в руке между своим правым ухом и соседкиным левым малюсенький радиоприемник, звучавший негромко. Джо Дассен, «Елисейские поля». И Миша заодно тоже слушал, непроизвольно в такт покачивая головой. Нынче все его слушали. Накануне поздно вечером по первой программе показали концерт, записанный не в зале, не в студии, а в роскошном особняке, где непринужденно сидели на диванах и за столиками изысканно разодетые сдержанно сияющие гости. Исполнитель, с лица которого не исчезали ни на минуту добрый взгляд и казавшаяся застенчивой улыбка, в белом костюме прохаживался по гостиной с микрофоном в руке и пел одну песню за другой. К такому жанру Миша привычно был равнодушен, но почему-то не ушел, не переключил, а дослушал до конца.
Автобус выехал на Литейный мост, пересек Неву, нырнул в узкую улочку, что вела к площади. Миша взглянул на часы. Электричка отправится через семь минут. Автобус сделал последний поворот перед конечной остановкой, придвинулся к тротуару и распахнул двери. Аккуратно обнимая рукой лыжи, Миша первым выскочил наружу, торопливо зашагал к вокзалу. Теперь пересечь улицу. На переходе еще светился зеленый, оставалось несколько метров, но не успел. Красный. Из кармана извлек кошелек, отсчитал монеты, оставил их в ладони. Снова зеленый. Миша рванул через улицу, удерживая лыжи в одной руке и мелочь в другой. Вход. Плечом отворил тяжелую дверь, втиснулся внутрь, теперь через зал, сразу бегом к автоматам. «Автоматические кассы» — звала вывеска со стрелкой сразу по левую сторону. Там народу много. Нет, лучше вперед, и справа будут еще автоматы. Правильно. Подлетел к кассе, взял билет, выскочил к перронам и помчался в сторону крайнего пути. Электричка ждала. Миша оглянулся, вокзальные часы показали, что осталась минута. Он не рискнул бежать вперед, вошел в предпоследний вагон, решив, что до четвертого спокойно доберется насквозь.
Наташа присоединится к нему на первой станции, ей так удобно, живет близко. Из дома через парк — и она на платформе. Четвертый вагон — место встречи. Люди неспешным ручейком пробирались сквозь состав, впитавший за зиму ароматы лыжной мази и смолы. Мише почти не пришлось открывать-закрывать двери тамбуров, он только отсчитывал вагоны. Уже пятый, только сейчас электричка тронулась. «Мог бы и по перрону», — мелькнуло в голове с опозданием. Все, четвертый. Пассажиров мало. С лыжами всего несколько человек, не то что месяц назад. Немудрено, конец марта. Миша сел у окна. Солнце слепило, небо ясное. Электричка нехотя выползала сквозь сплетения рельсовых веток, мимо спящих без тепловоза на соседних путях пассажирских вагонов с табличками под занавешенными окнами «Ленинград-Юшкозеро», «Ленинград-Лендеры». Где это? Наверняка в какой-то карельской глуши. За окном проплывали старые депо, а потом уже соседние рельсы приблизились и примкнули навсегда. Электричка набирала ход, теперь под насыпью дороги городские улицы убегали одна за другой. Промелькнули невзрачные корпуса Педиатрического института. В городе снега не осталось, разве что в каких-нибудь уголках, куда солнце не проникает. Третий день подряд выдался погожий! Редко такое наблюдается.
В этом году вообще все не как прежде. Вдруг случилась холодная зима, каких давно не приходило. Новый год встречали, а на улице мороз под минус тридцать. И полным-полно снега. Как прежде.
В детстве Миша любил зиму. Ее самое начало означало его день рождения, праздник, подарки, мандариновый дух. Мама придумывала каждый раз новые игры для гостей. А на улице уже белым-бело. Потом приближался Новый Год. Миша по дороге из детского сада рассматривал чужие окна над тротуарами. Весь год стояли пустые и печальные, а теперь в них между рамами или на подоконниках поселялись ленточки, ватный снег, игрушки, еловые ветки. Окна оживали. Миша старался показать бабушке, но она только повторяла, что нельзя глазеть в чужие окна. Почему нельзя, а игрушки для кого? Он и так целый год не смотрел туда ни разу.
По почте приходили поздравительные открытки со снеговиками, заметенными елочками под белыми шапками, с Дедом-Морозом, Снегурочкой, и непременно улыбался мальчик, у которого на шапочке или на свитере красовался номер грядущего года. Миша привык, что наступает шестьдесят очередной год, это стало привычно, так было правильно. Уже школа сменила детский сад, а за шестьдесят шестым ожидался шестьдесят седьмой, и все шло своим порядком. Подросший Миша понимал, что вот-вот наступят семидесятые, от этого никуда не денешься и не спрячешься. То ли он их не хотел, то ли просто боялся расстаться с шестидесятыми, потому что те — свои и родные. Сам не понимал. Ведь когда-то давно закончились пятидесятые. Миша был слишком мал, помнить не мог, но ничего же не случилось!
Позже оказалось, что предчувствие Мишу не обмануло. В шестидесятые каждый год зима приходила настоящая, снежная, морозная. С родителями по выходным ездили в Кавголово, где компанией в складчину снимали место в домике. Там оставляли лыжи. Приезжали, быстро переодевались, уходили кататься. После катания согревались у печки, устраивали обед, а потом долго сидели вместе с хозяевами, болтали за чаепитием. Кто-то не поленился, привез вместе с лыжами магнитофон. Слушали Высоцкого, Окуджаву и незнакомую музыку. По радио такого быть не могло. Пока взрослые сидели в доме, Миша с приятелем иногда уходил на часок покататься с ледяной горки неподалеку.
Возвращались к станции затемно. После сидения в доме казалось, что мороз норовит наказать, насылая метель. Снежинки кололи щеки, залетали под шарф, но Миша не замерзал. Накопленное тепло от печки, горячего чая и долгой беседы с песнями из магнитофона грело весь путь до самого дома. Потом оказалось, что навсегда. Стоило появиться на морозе, вспоминал те вечера, и становилось тепло.
Как Миша тому ни противился, семидесятый год наступил в свой черед. И выяснилось, что в чем-то ребенок был прав: раз за разом приходили зимы серые, слякотные, бесснежные и тоскливые. Порой ударит морозец, выпадет снег, даже метель случится, а через день-другой снова потечет все, разольются лужи, и остатки грязного снега в черных пятнах останутся ненадолго по углам, пока сами не растают или их дворники не успеют выскрести. В Кавголово ездить перестали, незачем. Компания, что из года в год собиралась в домике, постепенно растаяла как тот снег. Мише о ком-то уже не рассказывали никогда, о других изредка приходили новости, что «развелись» или «переехали». Высоцкого и Окуджаву слышали реже, меньше появлялось новых песен. Казалось, что они заживо превратились в легенду.
Сам Миша давно к семидесятым на календаре привык. Он вырос, закончил школу, поступил в Технологический, а те же муторные годы все тянулись без конца. Миша читал много, уже знал, что оставшиеся далеко позади столь любимые им шестидесятые назвали оттепельными. Вот и получился парадокс: оттепель — это когда зимы настоящие, а заморозки — это серое небо, все течет и слякоть на дворе. В какой-то момент Миша заметил, что исчезли не только зимы, не только люди, но даже подевались куда-то настоящие фильмы. Хорошие теперь появлялись все реже, да и они ощущались отголосками прежних. А новые, в основном, казались наигранными, поддельными. Будто бы ушло поколение знавших истину, а пришедшие на смену пытались что-то без толку вслепую нащупать, и у них не получалось ничего толком, впустую щеки надували. У Миши сложилось даже представление, что вместе с шестидесятыми слишком много ушло безвозвратно. И когда попадалась книга, где все происходило в том золотом десятилетии, он читал ее жадно и выискивал дорогие приметы поры своего детства.
Если верить календарям, до наступления восьмидесятых оставался всего лишь год. Впору было начинать загадывать, какими окажутся. Но Мише сейчас было не до этого. Нынешняя зима ошеломила, будто сняла кем-то наложенное проклятие, вернула столько надежд! Она принесла морозы, сугробы, метели. Былые лыжные навыки вспомнились легко, будто не случилось многолетней паузы. И появилась Наташа!
Электричка изящно изогнулась, закладывая поворот направо, за окном впереди показался ее головной вагон и почти сразу исчез. Машинист сбавил скорость, до станции оставалось чуть-чуть. На платформе людей совсем мало, Миша сразу увидел Наташу в голубом лыжном костюме и белой шапочке, она ждала и уже двинулась к двери. Он встал с места. Еще мгновение, и Наташа вошла в вагон, заметила его, добавила к солнечному свету свою улыбку. Миша взял у нее лыжи, не успел еще их убрать, как был награжден поцелуем. Неожиданно. Наташа рассмеялась и хитро бросила на него лучистый взгляд, потом устроилась возле окна, положила голову Мише на плечо.
Они учились в одной группе уже второй год. На первом курсе почти не разговаривали, друг друга будто не видели, не интересовались. Наташа вовсе не старалась оставаться незаметной. Это было бы попросту невозможно. Стройная девушка, рыжие волосы благородного медного оттенка стянуты в изящный хвост, подвижная, энергичная. На солнце серые глаза казались то голубыми, то зелеными. Ее звонкий голос слышали всегда. Никакое обсуждение без нее не проходило, высказывала свое мнение по любому поводу, вовремя могла вставить едкое замечание. Еще больше запоминался смех: умела расхохотаться легко и других увлекала. Известно было, что Наташа до недавней поры довольно серьезно занималась спортом, бегала на средние дистанции. Но все это — до поступления в институт. За год двое Мишиных однокурсников начинали с ней встречаться, но эти романы оказывались мимолетными. Назвал бы ее Миша красивой? Поначалу у него не было ответа на этот простой вопрос. Понятно, что потом она виделась ему таким совершенством, что «красота» становилась излишним, пустым и ничего не говорящим понятием.
Что еще запомнилось? Однажды на семинаре преподаватель истории КПСС, окаменелый партийный ортодокс, внешне напоминавший укороченную копию главного идеолога страны, своим визгливым голоском обругал Наташу по-хамски и ни за что. Она в тот же миг превратилась в улитку, спряталась в «домике», смолчала. Пару дней не разговаривала ни с кем, но на третий оттаяла без следа. В другой раз Миша обратил внимание, что Наташа не появлялась на занятиях ни вчера ни сегодня, поинтересовался у ее подруги. Оказалось, после долгой болезни умер отец, она на похоронах.
На втором курсе поначалу ничего не изменилось, но в середине ноября Миша неожиданно физически ощутил на себе таинственный импульс, исходивший от Наташи, будто невидимая рука толкнула. Сразу после этого он заметил: теперь они все время оказываются рядом на занятиях и на лекциях. Немудрено, что вскоре Мише однажды под утро приснился чудный сон из тех, которые запоминаются до малейшей детали: Наташа и он спрятались под деревом, когда внезапно хлынул летний солнечный грибной дождь. Проснулся, но все еще чувствовал аромат мокрой травы, слышал шум ливня, видел играющую на солнце капельку, сбегающую с Наташиного лба на ресницу, ее улыбку. Руки продолжали обнимать. Он проснулся окончательно, взглянул на часы. Скоро вставать. Уже не печалил прерванный сон, потому что еще немного, и он увидит ее наяву! В то же утро перед началом занятий они встретились возле памятника Плеханову перед входом, и Мише показалось, что оба сегодня увидели порознь один и тот же сон. Они понимающе посмотрели друг на друга, обнялись, постояли молча, а вместо лета и грибного дождя в то же мгновение начал падать первый снег позднего ноября. Еще только начинало светать. С того утра их все время видели вместе. И в институте, и после занятий.
Электричка покинула городскую черту, вокруг поля еще белели, хотя и наметились уже кое-где темные прогалины. Они оба смотрели в окно. Вдруг Наташа сказала:
— Похоже, сегодня мы в последний раз.
Миша чуть ли не вздрогнул и посмотрел на нее. Наташа усмехнулась:
— Я имею в виду на лыжах, последний снег. А ты что подумал? — она хитро взглянула ему в глаза.
— Я? Да ничего. Просто прозвучало как приговор.
— Ты испугался?
— Честно?
— Нет, нечестно.
— Испугался.
— Надо же! Поверить не могу.
— Ты же просила нечестно.
Она легко ткнула кулачком Мишу в ребро и промолчала. За проходом на другой половине вагона ехала компания, на вид — такие же студенты. Сначала они шумно болтали, а сейчас кто-то включил кассетник. Джо Дассен. Две девушки подхватили мелодию и запели в унисон по-французски:
Et si tu n’existais pas
Dis-moi pourquoi j’existerais?
Вся компания, да и другие пассажиры вагона уважительно слушали троих. Наташа взяла Мишу за руку, посмотрела на него и улыбнулась. Он увидел, что у нее проступили веснушки. Такое настроение как сегодня случалось у Наташи далеко не каждый раз. Нередко ее с утра что-то печалило, она молчала и отвечала односложно на простые вопросы, никуда не соглашалась пойти. Миша усвоил, что пытаться выяснить причину дурного настроения — это только хуже сделать. Она не скажет, разве что гораздо позже. А чаще так и оставит его в неведении. Зато на следующий день от вчерашней тучи может не остаться ни облачка, Наташа снова встретит улыбкой, охотно проведет с Мишей целый день, будто накануне ничего не произошло особенного.
И все-таки они такие разные! Миша даже в пламени охвативших его чувств не переставал удивляться их нежданному сближению. И понимал, что Наташа наверняка ощущает это еще острее. Он не умел истолковать внезапные перемены в ее настроении. Иногда ему казалось, что она пока не решила, быть ли им вместе, а позже в радостные моменты все казалось просто такой игрой, которой сама природа зачем-то обучает каждую девушку, а для чего — не ему знать.
Миша стал бывать у нее дома. Наташа жила с мамой и бабушкой в хрущевской малометражке в давно застроенном, но очень зеленом районе. Таких в городе раз два и обчелся. Первая встреча с ее мамой немного удивила. Морозы вдруг ударили с декабря, от чего все давно отвыкли. Они замерзли, пока ждали на остановке, пока ехали в холодном троллейбусе, пока шли к парадной. Дома ждала бабушка и оказалось, что мама только что вернулась. Миша представился. Бабушка улыбнулась, пригласила в дом и поспешила обратно на кухню, а мама посмотрела на него странно: то ли строго, то ли насмешливо, не поймешь. Она почти ни о чем не спросила. Так, только самое общее. Женщина небольшого роста и субтильного сложения. У нее был необычный взгляд: тяжелым не назовешь, скорее, испытующий, но со скрытой усмешкой. Миша чувствовал его на себе как наведенный луч или прицел, отчего становилось неловко. И удивил голос, неожиданно низкий, говорила мама неспешно.
Бабушка позвала всех обедать. За небольшим столом едва разместились вчетвером. И тут мама голосом, будто спустившимся еще на пол-октавы ниже, спросила:
— А вы, молодой человек, белую уважаете?
— Уважаю, — поспешил ответить Миша, не задумываясь о том, как она может истолковать его ответ.
На столе появились бутылка и две рюмки. Она поставила себе и ему.
— Ну, хоть кто-то уважает, а то у некоторых давление (взгляд на бабушку), и дочь моя ничего в этом не понимает.
Миша, пытаясь выскользнуть из-под луча, украдкой взглянул на Наташу. Та хитро смотрела на него и почти смеялась. Похоже, такая сцена была ожидаемой. Водка оказалась неплохой, к тому же холодной и весьма своевременной. Обед с того момента продолжился легко.
Казалось, что Наташа о нем быстро узнала все. Для Миши же оставалось много неизвестного. Нет, она вроде бы ничего не скрывала, рассказывала даже такое, что на ее месте другие не стали бы, но это не меняло картины. Каким-то внутренним чувством Миша понимал, что есть запретные темы, и спрашивать нельзя, просто нельзя и все. В доме ее нигде не попалась на глаза фотография отца. Наташа ни разу не сказала и слова о нем. Лишь однажды, когда Миша пришел в этот дом, бабушка вдруг вспомнила: «Вот, Саша любил здесь сидеть по вечерам с книгой». И все. Миша еще год назад, когда узнал, что Наташин отец умер, услышал от ее подруги насчет долгой болезни, чему виной стала его работа. Папа был физик, исследователь. Получалось как в известном старом фильме начала шестидесятых. Миша знал его наизусть Но сам у нее не спросил ни разу, не посмел.
О бабушке и маме Наташа кое-что рассказывала, но тоже не очень охотно. Деда расстреляли то ли в тридцать седьмом, то ли еще раньше. Бабушка отсидела в лагере, но ее почему-то посадили не сразу. Мама хлебнула всего сполна еще в детстве: и перед войной, и во время, и после. Пришлось поменять польскую фамилию деда на созвучную украинскую. Была в детдоме, потом немцы наступали, детдом эвакуировать не успели, бежала, скиталась, где-то подобрали. До какого года бабушка оставалась в лагере, как и когда она снова встретилась с дочерью, Миша так и не понял. Наташа рассказывала по крохам, неохотно. Одно становилась ясно: каждой пришлось нелегко отстаивать свое существование в мире. И Наташу приучили с малолетства никаких подарков от жизни не ждать.
Миша смотрел на все иначе. Наташин очень жесткий взгляд на мир, в котором суждено было жить, тем более унаследованный, иногда больно задевал его. В его семье история складывалась по-другому, тоже порой нелегко, особенно в войну и блокаду. Тогда хлебнули по полной, но после смогли оттаять, только вспоминать не любили. Миша понимал, что переубеждать ее бесполезно, а сам чувствовал: она милостиво прощает ему наивное прекраснодушие, и это мешало.
Наташа тогда пошла на вечерние курсы английского. Занятия проводили в мрачном здании школы на Крюковом канале напротив известного угла, где «аптека, улица, фонарь». Миша жил неподалеку. Она заканчивала поздно, он норовил ее встретить и в этот час. Наташа позволяла проводить только до трамвая, не соглашалась, чтобы ехал с ней до дому, а то он был готов.
Электричка примчала быстро. Любители весенней лыжни выскочили из вагонов, жмурясь от солнца. Кто-то надевал лыжи сразу, лишь сойдя вниз с платформы. Наташа и Миша поспешили к приземистому вытянутому дому, что стоял неподалеку от станции и преувеличенно назывался турбазой. За копейки там можно было переодеться, оставить вещи в шкафчике, а по возвращении — налить себе кипятку из бачка. Сезон заканчивался, народу мало. Они переоделись, оставили рюкзачки и вышли на улицу. Наташа еще раз крепко стянула в хвостик свое медное великолепие, вернула шапочку на место. Она сделала паузу, посмотрела на Мишу, после чего с задумчивостью дегустатора втянула воздух, рукой помяла щепотку снега, бросила взгляд на солнце, извлекла из кармана лыжную мазь. Еще пару минут натирали лыжи бруском из пенопласта.
Они правильно наметили маршрут, выбирая перелески и низины под склонами местных гор, обращенными к северу. На них свои последние в сезоне экзерсисы проделывали горнолыжники. Горки, глядевшие на юг уже почти избавились от снега и выставили без стыда напоказ прошлогоднюю траву и мокрые песчаные проплешины. Наташа бежала впереди. Миша старался не отставать. Он в отличие от нее спортом никогда не занимался, но на лыжах бегал резво.
Эту трассу проложили для соревнований. Последние состоялись пару недель назад. Лыжня сохранилась, даже воткнутые с обеих сторон бумажные треугольные флажки еще кое-где остались на месте. Маршрут изобиловал поворотами, подъемами, спусками. Миша любовался как Наташа легко взлетает «елочкой» вверх, бесстрашно отталкивается палками в начале любого спуска, лихо набирает скорость и в правильной стойке мчит с горки вниз, развевая рыжим хвостом из-под белой шапочки. Она умела по погоде безошибочно подобрать мазь, и даже сегодня в почти тающем весеннем снегу лыжи скользили отменно, легко, будто тебя несло таинственным ветром, без усилия, без намека на усталость. Впереди их ждал ровный участок вдоль берега озерца, еще покрытого льдом. Сидевшие поодиночке над лунками рыболовы распахнули свои тулупы, а кто-то и вовсе сбросил, оставаясь в свитере и без шапки. Миша успевал их заметить краем глаза. Почти одновременно двое резким движением азартно выдернули вверх блеснувших на солнце рыбех. «Весна, у них последний лед, у нас — последний снег», — и с таким же азартом еще сильнее оттолкнулся двумя палками, принимая новый вызов летящей впереди Наташи.
Миновали озеро. Теперь лыжня поведет вверх, постепенно, долго. Можно держать шаг и, если не замедляться, в «елочку» переходить не обязательно. Оба дышали ровно, найдя единственно правильный ритм, шли друг за другом синхронно. Трассу они знали прекрасно. Этот подъем в какой-то момент может показаться бесконечным, к нему привыкаешь, дышать не трудно, только жарко станет. Зато после него — вниз. Горка впереди непростая: спуск поначалу крутой, немного с поворотом, за ним — пологий и под конец — снова лихо поведет в низину, где тесно собрались старые ели, место всегда темное, особенно когда прямо с солнечной поляны туда прикатишься. Наверху Миша выждал несколько секунд, отпустив Наташу на спуске вперед. Ее белая шапочка быстро уходила вниз, становясь маленькой, вот она уже зашла на поворот, скрылась за деревьями. Теперь Миша сам оттолкнулся и помчался вниз. «Колени работают», — повторял сам себе и незаметным их сгибанием аккуратно подбирал под собой малейшие выпуклости горы. Теперь изготовился к повороту. Не пытаясь замедлить ход, он немного перенес вес на правую ногу, отчего устойчиво в лыжне проделал коварный поворот налево, вышел снова на прямую, увидел впереди Наташу. Перед вторым крутым участком лыжи вынесли на плато с самым легким уклоном, но скорость не терялась. Наташа лихо нырнула в бездну, Миша — за ней. Снова спружинив коленями, подобрал перекат и с бешеной скоростью отправился к темной низине со старыми елками.
Если бы они оказались там в первый раз, наверняка бы притормозили, задержались. Но все знакомо до мелочей. Да, внезапно стало темно, дыхание перехватило, даже лыжню видно плохо, однако впереди за спуском — ровное место, прокатиться можно быстро и далеко почти по прямой, а на пути нет ни холмика коварного, ни ямки. Наташа уже там, остановилась и ждет его. Миша одолел спуск и докатился до нее. В ее взгляде было что-то нечеловеческое. Так наверняка может смотреть львица сразу после успешной погони и решительного прыжка, когда добыча уже в лапах. Наташа дышала часто, смотрела на него пристально. «Интересно, я на какого зверя похож?» — подумал Миша и усомнился, что такое может быть.
— А ты молодец, — сказала Наташа, и взгляд ее сделался привычным. — Прогресс налицо.
— Рад стараться, товарищ начальник!
Они передохнули меньше минуты и отправились дальше. Наташа снова впереди. Если не лыжи — Миша не стал бы с ней соперничать. Да и сейчас, вероятно, она давала ему фору. Наверняка другие их видят вместе и удивляются, обсуждают кричащее несоответствие. Она — яркая, а он рядом с ней тусклый. Еще неизвестно, что ей подруги говорят. Это печалило. Зачем-то Миша думал об этом и не отставал, прогонял такие мысли прочь, стыдился, и все начиналось заново.
Трасса вывела на ровный участок, тянувшийся вдоль берега большого озера под склонами горы до самого подножия большого трамплина. Народу собралось много. Горнолыжники затеяли состязание на крутом склоне. Неподалеку дети нашли себе место покататься на санках. Сверху возле скромной гостиницы из динамиков на всю округу разносилась музыка. Поначалу — не разобрать, далеко, и эхо мешает. А когда оказались поближе — конечно же, Джо Дассен, было бы странно что-то иное услышать. Наташа остановилась, воткнула обе палки в снег, сняла шапочку, перчатки. Миша встал рядом и проделал то же самое. Она улыбалась. Миша обнял ее, чувствуя быстрое дыхание. Наташа положила голову ему на плечо, а он коснулся ладонью ее рыжего хвостика и поцеловал в макушку. «Не халтурить!» — тихо промурлыкала Наташа и тоже его обняла. Миша услышал. Они замерли в долгом поцелуе.
Лыжная трасса делала большущий круг и заканчивалась возле той самой турбазы. Они честно проделали весь маршрут и к концу уже по-настоящему устали. Погода так и осталась безоблачной. Солнце грело весь день. Сняли лыжи, привалили их к стене, чтобы стряхнуть снег, протереть насухо. И тут Миша увидел ручей, которого по приезде еще не было, а теперь бежал, огибая дом, и в потоке своем беспощадно уносил остатки волшебной зимы. Наташа заметила его остановившийся потухший взгляд, посмотрела в ту же сторону и, удивляясь его неуместной печали, дернула Мишу за рукав:
— Что с тобой? Это же весна! — она улыбалась и смотрела ему в глаза.
— Да, Наташа, конечно, — Миша тоже силился улыбнуться и неизвестно что получилось.
— Ты очень устал? Сейчас посидим, отдохнем.
— Все хорошо, я в порядке, — спешил ответить Миша.
Он и сам понять себя не мог. То ли с такой чудесной зимой, подобно Снегурочке из сказки, расставаться не желал, то ли закралось новое предчувствие. И очень не хотелось, чтобы именно этот день какая-нибудь ерунда омрачила. Они переоделись, попили чай, перекусили, посидели немного, болтая о том о сем, забрали вещи и двинулись к станции. До электрички осталось меньше десяти минут. Уже они стояли на платформе, солнце потихоньку садилось. Они посмотрели друг на друга и обнаружили, что оба загорели. У Миши это выражалось обычной краснотой носа и щек, а лицо Наташи сразу приобрело благородный оттенок крем-брюле, чем ее спутник восхищенно любовался. Пришел поезд, они отправились домой. В пути болтали обо всем подряд, спорили, время быстро пролетело. Миша порывался выйти с ней на станции и проводить до дома, Наташа не согласилась и велела ехать как всегда. Она вышла и уже снаружи помахала ему рукой. Электричка тронулась в свой последний перегон до вокзала.
В ближайшие дни накатила совсем теплая погода, не оставившая ничего от бесследно ушедшей зимы. Наташа и Миша все так же были рядом. Миша норовил встретить ее после занятий на курсах, и снова — только до трамвая. Однажды в такой поздний вечер уже сделав шаг к подножке она повернулась к нему и сказала:
— А давай уедем! — и скрылась в вагоне.
Миша услышал и не понял, серьезно это или нет. Сам не думал. Она больше ни разу ни о чем таком не промолвилась.
С теплом наступил сезон, когда старшие стали разъезжаться на выходные по дачам. Для молодых такое раздолье принесло давно ожидавшую своего часа близость. Миша ждал этого с волнением, которого в Наташе, казалось бы, не было. Или она умела спрятать. В первый раз все произошло немного сумбурно, но они одолели моменты неловкости и даже смогли потом обсудить с улыбкой. Во второй раз им было уже легче. А третьего не состоялось.
Что-то непонятное случилось. Они стали видеться реже, и оба почувствовали вырастающую незримую преграду между ними. Они перестали встречаться, занятия не в счет. На лекциях сидели порознь. Однажды Миша узнал, что Наташу «знакомили» с серьезным человеком. В нем поднялась было волна гнева и исчезла почти в тот же миг. Они продолжали учиться вместе. Окружающие могли засвидетельствовать очередной угасший студенческий роман, каких возникало много. Всяко бывает. Молодые, ищут. Никакой драмы.
Через год наступил год восьмидесятый. Пошел новый отсчет времени. Миша не хотел заглядывать вперед и строить догадки. Все было сразу плохо. В канун Нового Года случился Афганистан. Мише запомнилось, как наутро после ввода войск (подробности услышал по «Голосу Америки») возле Сенного рынка по улице шел ему навстречу высокий, аристократического сложения седой полковник в серой шинели артиллериста. Лицо волевое, красивое. Но шинель расстегнута, идет медленно и вдребезги пьян. Миша взирал на него с ужасом, подошел и предложил помочь. Полковник обматерил в ответ. «Вот она, беда, никаких слов не нужно, а заодно и предзнаменование», — подумалось Мише.
А летом, когда оказались на студенческой практике, пришли два печальных известия одно за другим: сперва умер Высоцкий, а следом за ним — Джо Дассен. И месяца не прошло. Оба молодые, тридцать восьмого года рождения.
Наташа с Мишей вовсе не рассорились и даже продолжали дружить, опровергая тезис о невозможности такого в природе. У обоих появлялись новые знакомства и возникали отношения, о чем запросто могли друг другу рассказать почти без утайки. Однажды на каникулах Мише вдруг захотелось написать ей письмо. Так и сделал. Оно получилось длинным. Делился новыми впечатлениями, мыслями о чем-то. Когда бросал конверт в почтовый ящик, почему-то охватило волнение, но сразу прошло и забылось. Они встретились снова на совхозном поле перед началом учебного года, Наташа так благодарила его! Письмо шло к ней долго. Призналась, что перечитала его несколько раз. Мише показалось, что в глазах ее промелькнул прежний взгляд.
Вскоре после выпуска Наташа вышла замуж за их однокурсника. До Миши доходили слухи, что такое возможно, но он не верил. Оказалось, зря не верил. Всей компанией гуляли на свадьбе, где было весело. Серьезной весь вечер оставалась только невеста. Так наверняка положено — допускал Миша. Отгуляли и проводили молодых в путешествие.
Довольно скоро Миша женился и был совершенно счастлив. Потом родился сын. Миша работал много, интересно, раздумывал, не защититься ли, нашел тему. Не все получалось. На курсах подготовки к кандидатскому минимуму неожиданно встретил Наташу. Она изменилась, ждала ребенка, очень обрадовалась встрече. Они снова сидели рядом на лекциях, понарассказывали друг другу про свою жизнь. Впрочем, это длилось недолго. Миша оставил курс и отказался от мысли насчет кандидатской.
Они иногда пересекались то у кого-то в гостях, то однажды в отпуске. У Наташи росла маленькая дочь. Со стороны было видно, что дома у них есть немало проблем, но это уже его не касалось.
Через некоторое количество лет, когда все совсем в стране развалилось, оба семейства уехали и оказались по разные стороны земного шара. Там начали жизнь заново. Складывалось по-разному, но они все одолели. Гораздо позже интернет избавил от проблемы дальних расстояний, Наташа и Миша попались в его сети, разыскали друг друга. Рассказали про свои дела, про детей. У Наташи все хорошо, муж в порядке, работает. Живут возле океана. Она тоже долго работала по специальности, но несколько лет назад решила поставить точку в своей карьере. Дочку выдали замуж. Наташа прислала много фотографий. В посланиях она переходила с русского на английский. Миша прекрасно понимал, но упорно отвечал только по-русски. Он ей тоже поведал про свои дела, про семью и детей (у него двое, оба взрослые, старший женился, а дочка вот-вот замуж выйдет). И оба они теперь ожидали внуков.
Оглядываясь назад, Миша никогда не жалел, что сложилось так, а не иначе. Все равно они такие разные, наверняка не вышло бы у них с Наташей ничего. Но он вспоминал ее. А тот день, когда были солнце, лыжи и последний снег, теперь казался самой высокой вершиной, на которую они счастливо поднялись вдвоем.
Их переписка позже почему-то прервалась. Наташа перестала ему отвечать. Он поздравлял ее в дни рождения, она — нет. Другим отвечала, значит, с ней все в порядке. Изредка на своей странице Наташа отзывалась на какие-то американские события, используя совсем непонятные сокращения и сленг. Он не вникал. Пытался понять, не обидел ли, но не понял. Возможно, обидел. Как бы то ни было, он остался ей навсегда благодарен.
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer7/serglevin/
