Иван Алексеевич, здравствуйте!
Письмо литературному классику, находящемуся в тех областях, где сейчас пребываете Вы, по самому жанру своему – не то донос на современников, не то присяга на верность. Не думаю, чтобы Вам было нужно то или другое. И тем не менее.
Написать именно Вам я захотел потому, что Вы повлияли на меня в своё время как ни один другой писатель. Кроме, может быть, Экзюпери. Но Экзюпери, с его «Цитаделью», был в 18. А Вы – в 16, когда летом 2000 года на распродаже в книжном магазинчике я за какие-то копейки купил Ваш шеститомник… Человек в принципе плоховнушаемый, я тогда заболел Вашей прозой: смотрел на мир Вашими глазами, чувствовал Вашими чувствами. Я ещё не был тогда почти ничем испорчен, даже литературой, – в моём багаже был только опыт унижения и одиночества. И мне навсегда запомнились Ваши слова, вернее, слова Толстого, сказанные Вам: «Счастья в жизни нет, есть только зарницы его. Цените их, живите ими».
В тот же год нашего знакомства, он же год Вашего юбилея, вышел про Вас кинофильм, весь построенный на передёргивании, вранье и «клубничке». Смотреть его было невероятно стыдно. Хорошо, что Вы его не видели. А если бы увидели, наверняка бы набили морду и режиссёру, и исполнителю главной роли (тоже когда-то хорошему режиссёру) – и правильно бы сделали.
Потом я очень долго Вас не перечитывал, но в октябре 2005-го, когда выдалась такая возможность, сделал посвящённую Вам половину двойного мемуарно-поэтического спектакля. (Каюсь, вторая половина была о Есенине, которого Вы очень не любили, – но что делать: историю литературы пишет время…)
Наверное, надобно немного рассказать о том, что сегодня представляет собой то, чему Вы отдали всю свою жизнь.
«Исчезли драгоценнейшие черты русской литературы: глубина, серьёзность, простота, непосредственность, благородство, прямота. Испорчен русский язык. Литература наша изовралась невероятно, критика пала донельзя». Дошла она и «до изломавшихся прозаиков, до косноязычных стихотворцев, кричавших на весь кабак о собственной гениальности…».
Вы произнесли это 6 октября 1913 года, без малого век назад. Эти же слова лучше всего отражают состояние нашей литературы сегодня. Мы продолжаем переживать творческий упадок, неизбежно сопровождающий историческую обскурацию (Вы этого слова не знали, но я уверен, что Лев Николаевич Гумилёв Вам уже объяснил). Всё здесь верно: и про двойное влияние «газеты» и «толпы», и про скандал как главный инструмент раскрутки, и про малокультурье наших писателей, умудряющихся даже социальный протест превратить в пошлый гламур. При этом нельзя сказать, что нету талантливых литераторов: их, как ни странно, много – вот только поток «литературного процесса», как ручьи по весне, который десяток лет несёт какую-то непрерывную муть и дрянь. А ведь в человеческом сообществе выравнивание всегда происходит по нижнему уровню…
В общем, талант есть – нет чего-то большего. Масштаба личности, что ли? Ведь гений – это ещё и совпадение таланта с общественной потребностью в нём, а потребности-то как раз и нет. Личность, с её неповторимым рельефом, по большому счёту, никому не нужна – нужна «подставка для микрофона», которую можно легко заменить, как перегоревшую лампочку. Потому что, когда проходит пора гениев, наступает эпоха чемпионов – неизбежных временщиков, о которых забывают уже через год после того, как наградят ритуальным внутрикорпоративным пайком; тех тусовочных полу- и псевдоталантов, которых Вы глубоко презирали как паразитарный нарост на нашей литературе… Спасибо за то, что и меня научили это всё презирать.
Сегодня, кажется, пишут все – не читает никто (Ваш современник Уайльд всё-таки сильно забежал вперёд). Литературные журналы тихо умирают, сидя на жалких господачках, и существуют вовсе не для того, чтобы их читали, как можно было бы подумать, – только для того, чтобы в них печатались «свои люди». Впрочем, грызня среди этой публики стоит такая же, как и в Ваше время, – тут ничего нового.
На литературные гонорары сегодня живут 20 – 30 человек во всей России, причём большей части из них Вы бы никогда не подали руки. Наверное, Вам – литературному профессионалу во всех смыслах, жившему для литературы и от литературы, – этого не представить… А помните, как в один из Ваших юношеских заходов в редакцию какого-то журнала Вам сказали: «Стихов у нас на пять лет вперёд!»? Практически то же самое несколько лет назад заявил сотням молодых литераторов главный редактор одного из самых престижных журналов современности – тех самых, которые занимаются исключительно спецобслуживанием «своих»…
Вы, Иван Алексеевич, хотели под конец жизни вернуться в Россию. Хорошо, что не вернулись: между нами, для жизни эта страна не предназначена. Здесь хорошо выкачивать нефть и вырубать лес, но жить – противопоказано. «Россия – в каждом из нас, – писали Вы в дни Великой Отечественной, – любить её – это нравственно!» Но любить больше как будто нечего: «По причине умножения беззаконий во многих охладеет любовь…» Во мне, сознаюсь, охладела. Так что и тут Вы оказались правы, сказав Симонову, что любить Россию лучше издалека, на расстоянии. Впрочем, Вы ведь всегда, даже в эмиграции, оставались с нами и, хочется надеяться, останетесь, пока хоть один человек умеет читать по-русски…
Моя родина, – да и для многих, многих, – это русский язык. Всё остальное, Иван Алексеевич, мы потеряли и бездарно растратили – из-за собственной глупости, жадности, трусости, легкомыслия и стойкой привычки к гражданской подлости. А главное – потеряли внутренне достоинство (если оно вообще когда-нибудь у нас было). «Из нас, как из древа, хоть икона, хоть дубина», – цитируете Вы в дневниках русский народ. Боюсь, дело обстоит ещё хуже: Россия, конечно, никогда не была христианской страной, но чтобы она докатилась до такой вот степени социального и нравственного разложения – и представить было трудно.
Нет, человек в России никогда не был святым, но он всегда знал, что существует «верх» и существует «низ». То есть даже когда совершал подлость и мерзость, то всегда понимал, что совершает именно подлость и мерзость. А значит, у него был шанс раскаяться. Сегодня такого шанса нет: культура изотропна – и «верх», и «низ» равноценны. Грех не осознаётся как грех. И дело, я уверен, не столько в деньгах (деньги как всеобщий эквивалент стоимости были и будут), сколько в пошлом угаре потребления ради потребления – вещей, идей и людей. Тысячелетняя цивилизация лаптей и кнута оказалась ошибочна, а путь, по которому мы побежали вприпрыжку, – тупиковым… Но человек ведь потому и человек, что способен над собой приподниматься, – и вот об этом-то больше не хотят вспоминать. Поэтому любая проповедь бессмысленна и бесполезна.
Нам остро не хватает людей-маяков, людей, которые олицетворяли бы собой нацию. А значит, в определённом смысле и нации нет – есть полуслучайный сброд под названием «население» (по престольным праздникам – «электорат»). Даже понятие «совесть нации» стало затёртой вывеской, переходящим знаменем… И когда становится совсем уж тяжко, вспоминаю Вашего «Бернара»: нужно, несмотря ни на что, продолжать «стирать свою каплю». Боюсь, ничего больше не остаётся…
Думаю, если бы мы увиделись лично, то о многом бы поспорили (памятуя о Вашем темпераменте и категоричности). Но я уверен: есть во Вселенной такая точка, при взгляде из которой на нашу короткую жизнь никаких противоречий уже не существует.
Как бы там ни было, строки Вашей драгоценной прозы, Иван Алексеевич, – лучшее, что было и есть в нашей литературе. Спасибо Вам за это.
С надеждой на скорую встречу –
искренне Ваш
Дмитрий
