(продолжение. Начало в №7/2020 и сл.)
Глава девятнадцатая
I
25-го октября 1956 года Израиль начал мобилизацию. Французские истребители-перехватчики начали прибывать в Израиль 28-го октября — для них выделили специальный аэродром. Два французских эсминца и один крейсер пришли на рейд Хайфы. 3 тысячи французских солдат, летчиков и моряков за один-два дня разместились на импровизированных базах, созданных для них в Израиле.
28-го октября в 7:00 вечера израильское радио сообщило, что:
«… в ответ на бесконечные провокации египетской стороны Армия Обороны Израиля нанесла удары по египетским позициям недалеко от Суэцкого канала…».
Война началась самым парадоксальным образом, против всякой военной логики.
Изменения в плане израильских операций были сделаны в последний момент и включали в себя пункты, которые оставили всех офицеров штаба в недоумении.
Например, элитная бригада «202» была направлена не против каких-то важных военных объектов, а нацелена «… в пустое место…» в глуби Синая, в 40 км от Канала. При этом о начале операции было объявлено по радио. В то же время был отдан строгий приказ, согласно которому ни танки, ни авиация не должны были быть задействованы в течение следующих 36-ти часов.
На вопросы своих подчиненных Даян не отвечал, а вопреки всем правилам израильской армии, где приказы вот уж именно обсуждаются, и иногда довольно бурно, приказал выполнять, что велено, сославшись на то, что все это — по важным политическим причинам.
II
Изменения были рождены в хитроумном мозгу Даяна, и целью имели нечто невероятное: сохранить возможность при прыжке с трамплина повернуть обратно.
Придумано это было как страховка, на случай, если англичане воевать с Египтом передумают.
Иден получил свой «предлог»: военные действия в непосредственной близости к Каналу. Теперь у англичан есть 36 часов на выполнение их части пьесы. Если они поступят согласно договору, то все в порядке, можно продолжать. Если они в последнюю минуту откажутся действовать, или даже выступят против «…неспровоцированной израильской агрессии…», то тогда никакой войны не было и в помине.
А был рейд израильской армии в Синай, просто он был необычно глубокий, что вполне оправдано нескончаемыми атаками «федаинов» из египетской Газы.
Но пока что надо было действовать, и действия начались изобретательным ходом — 4 допотопных винтовых самолета израильских ВВС, Р‑51 времен Второй Мировой Войны пересекли египетскую границу с задачей прервать связь в тылу египетской армии.
Египтяне не доверяли радио, и предпочитали телефонные линии, которые были проложены по всему Синаю обычным в ту пору образом — медными проводами, развешенными по столбам.
Вот эти провода и стали целью. Вообще-то их должны были порвать специальными устройствами, привешенными к самолетам. Они были похожи на якоря, и при сбрасывании теоретически должны были подцепить проводку и сорвать ее со столбов. Однако устройства не сработали, и тогда израильские пилоты, посовещавшись между собой по радио, поменяли план атаки.
Они добросовестно, во многих местах и на большом протяжении, порубили провода пропеллерами. Как это было проделано, сказать трудно, потому что провода висели на высоте всего-навсего в четыре метра, но тем не менее все получилось, и ни один самолет при этом не погиб.
Египетские войска на Синае остались без связи.
III
А тем временем в центре Синая в самом деле был высажен парашютный десант — один батальон, лучший из всей бригады «202» полковника Шарона.
Командовал батальоном Рафаэль Эйтан, человек примечательный. Его отец был одним из создателей еврейской самообороны, а мать Рафаэля (в армии его звали Рафулем) была из семьи Орловых — российских крестьян, принявших иудаизм, и уехавших в Палестину. Они жили своими деревнями, и считали своим долгом слиться с «…народом, Б-гом Избранным…». Еще в 1918 некоторые члены их общины служили в батальоне Жаботинского.
Рафyль Эйтан сражался за Израиль, начиная еще с 1948 — ему было тогда всего 19 лет. Он был дважды тяжело ранен, но вернулся в строй, и к осени 1956 в чине майора командовал лучшим батальоном бригады парашютистов.
Полковник Шарон считал, что на майора Эйтана можно положиться, и батальон Эйтана в количестве 395 человек погрузился в 16 стареньких «Дакот». Эти самолеты поднялись в воздух, на малой высоте пересекли границу с Египтом, и в намеченной точке в сорока километрах от Суэцкого канала выбросили парашютный десант.
А остальные батальоны бригады Шаронa двинулась вглубь Синая на соединение с десантом по малопригодной к движению тропе, обходя или уничтожая мелкие египетские заслоны. Шарон потерял по пути из-за поломок 10 танков из тех 13, что у него были, но добрался до группы Эйтана вовремя.
Его не зря прозвали «Бульдозером».
Пока все шло по плану. Англичане и французы предъявили свой ультиматум, как и было запланировано. Но, как известно — план это то, что не выдерживает столкновения с действительностью.
Первое нарушение его произошло со стороны израильтян. Командующий израильским Южным Фронтом, генерал Cимхони, обнаружил неохраняемый проход в вади, который вел вглубь Синая, в обход египетских укреплений. Дорога была непроходима для колесного транспорта, но у него под рукой была бронетанковая бригада, «7-я», наиболее боеспособная из тех трех, что были.
Командовал ей полковник Бен-Ари, лучший танкист Армии Обороны Израиля. Вообще-то его фамилия была Боннер, он был из Германии, потомственный военный — его отец был ветераном Первой Мировой Войны, награжденным Железным Крестом.
Но, поскольку он был евреем, его сожгли в Дахау, со всеми родственниками кроме 14-летнего сына, уехавшего в Палестину. Сын теперь был взрослым, офицером, воюющим за свою страну.
Он шел в атаку против ее заклятых врагов, и ни задерживаться, ни останавливаться был не намерен.
«7-я» бригада за считанные часы прошла через засыпанный песком и камнями перевал и развернулась веером в тылу египетской дивизионной базы Абу-Агейла. Когда спохватившийся Даян собрался вернуть бригаду, было уже поздно — вместо того, чтобы находиться в Израиле, в Негеве, в 40 км от границы, она была в Египте, в глубине Синая, в 40км от границы, внутри египетской территории.
Теперь «… повернуть обратно после прыжка с трамплина, если ты передумал…» стало невозможно. Даян отнесся к срыву своего плана философски — оставалось просто извлечь максимум пользы из того, что изменить было все равно нельзя.
Полковнику Бен-Ари было приказано продолжать в том же духе, что он и сделал. Египетская оборона разваливалась на глазах, успех был полный.
Но израильское командование очень беспокоил тот факт, что англичане свои операции притормозили. Они ссылались на большую концентрацию зениток в районе Канала, и собирались атаковать не утром, а в сумерках.
Шимон Перес отправил чрезвычайно сердитую телеграмму израильскому послу в Париж, для передачи союзникам, требуя немедленных действий.
«… Мы оставлены в одиночестве, в тот момент, когда наши войска сражаются против египетской армии, в то время как наши союзники не делают ничего, ссылаясь на оперативные соображения, несмотря на ясно согласованные и подписанные соглашения.
Мы рассматриваем поведение англичан как саботаж…».
Бен Гурион выразился сильнее — правда, не публично, а в дневнике — назвав Великобританию «…старой бл***ю…».
Он подозревал Идена в измене и малодушии, и был в полной ярости от того, что с целью сэкономить на средствах атаки египетских авиабаз, Англия оставляет израильские города открытыми для бомбежек. Впрочем, к ночи его тревоги улеглись.
Англичане выполнили слово и открыли огонь.
IV
Однако в отличие от израильтян англо-французские силы действовали медленно и нерешительно. Десанты были высажены только на четвертый день операции. Английское командование не захотело двинуться в зону Канала, чтобы не подставлять парашютистов под возможную танковую атаку.
Французы предложили попросить Израиль о помощи — передовые части бригады полковника Бен-Aри стояли всего в 16 км. от Канала. Предложение англичанaми было отвергнуто «… по политическим соображениям…».
А в ООН тем временем шла форменная буря. США внесли проект резолюции, призывающий к «…немедленной остановке военных действий…». Англия и Франция наложили на проект вето — вероятно, единственный к тому времени случай, когда западные страны воспротивились предложению США.
Они немедленно пожалели о своем решении.
Президент Эйзенхауер пригрозил уронить английский фунт. СССР, выяснив, что столкновение с США ему не грозит, прозрачно намекнул, что будет готов «…помочь братскому народу Египта добровольцами, а против агрессоров, попирающих волю ООН, СССР направит свои ракеты…».
Трудно сказать, что больше повлияло на англичан — угроза их фунту, или угроза ракетами. Пожалуй, за фунт они боялись все-таки больше. В отличие от гипотетических «…ракет…», угроза фунту была совершенно реальна.
Но, как бы то ни было, отбой они забили немедленно.
Операция, направленная на свержение Насера, провалилась, толком не начавшись.
Действия СССР были вполне рациональны. Ну, а США выступили против собственных союзников, исходя из того, что они считали «…холодным реализмом…». Еще во время Второй мировой войны за фасадом полного союзнического англо-американского согласия стояли вопросы, по которым мнения сторон расходились очень резко.
Европейские страны не имели больше ни сил, ни ресурсов, необходимых для удержания своих азиатских и африканских владений. И США считали, что «…время колониальных держав прошло…».
Из этого простого факта следовали неоспоримые выводы: надо налаживать сотрудничество с новыми режимами.
Эта политика последовательно проводилась при администрациях Рузвельта, Трумэна, и самого Эйзенхауера.
Каким бы неприятным ни был Насер, он был совершенно типичен для правителя страны нового, Третьего Мира. Зачем было Соединенным Штатaм защищать интересы Британской Империи, когда следовало постараться открыть освобождающиеся территории для США, и закрыть их для СССР?
Что по-настоящему трудно понять, так это то, что ни Англия, ни Франция не предприняли попытки проконсультироваться с США до суэцких событий.
V
Последствия войны 1956 были очень значительными.
Самое большое поражение во всей этой истории досталось на долю Великобритании. Проанглийский режим Нури Саида в Ираке пал, он сам и король Ирака, Фейсал, были убиты и растерзаны толпой. Бывшие английские клиенты вроде Кувейта стали ориентироваться на США.
Престиж Насера в арабском мире взлетел до небес. Он начал сложные маневры по созданию Объединенной Арабской Республики. Сирия вошла в это объединение. Правда, ненадолго… Под лозунгом «Нефть арабов — арабам!» Насер начал политическое наступление на Саудовскую Аравию. Он считал, что нефть должна принадлежать не той стране, где она географически находится, а той, где живет большинство людей, говорящих по-арабски. А так как Египет именно такой страной и был, то логически было совершенно неоспоримо, что нефть должна принадлежать Египту. Насер вообще любил такие выражения «… логически неоспоримо…».
Израиль сопротивлялся решению ООН об отводе войск до середины 1957 года, но все же ушел на предвоенную границу, выговорив единственное условие: на границе будут стоять войска ООН.
Рейды из Газы прекратились, как по волшебству. Президент Египта Насер не хотел отвлекаться на «…местные проблемы…».
Израиль, напротив, переключился именно на местные проблемы — на южной границе наконец наступил мир. Порт Эйлат открылся для навигации. Израиль начал строить нефтепровод из Эйлата в Ашкелон. Таким образом, появлялся новый путь для нефти в Европу, в обход Суэцкого Канала.
Армия начала интенсивную программу переподготовки, используя опыт, накопленный в ходе Суэцкой кампании. Генерал Симхони не участвовал в этой работе — он погиб через два дня после окончания войны, его самолет попал в самум и разбился.
Новое английское правительство стало продавать Израилю оружие. Например, танки «Центурион», которые очень пригодятся в будущем.
Король Хусейн сумел предупредить заговор своего тонко мыслящего генерала, дружившего с египетским атташе, но не казнил его, а позволил уехать в Сирию. Оттуда генерал переберется в Египет, и так там и останется, со всеми своими разрушенными надеждами.
Франция сочлa, что союз с Израилем себя оправдал.
И в результате Израиль наконец-то обретет в ее лице партнера, готового продавать ему оружие и помогать в области науки и передовых технологий.
В январе 1958-го года начальник Генштаба генерал Моше Даян личным примером показал свою веру в то, что «…военные лидеры Израиля должны быть молодыми…».
В возрасте 43-х лет он вышел в отставку.
Глава двадцатая
I
Германия на иврите именовалась страна «Ашкеназ». Считалось, что она — место расселения потомков Аскеназа, внука библейского Иафета, и евреев, с римских еще времен осевших в Германии, тоже называли ашкеназами. С XIII века они стали расселяться и в Польше — первые польские короли были заинтересованы в развитии торговли и ремесел, и давали им право на поселение и грамоты о защите. Там они и расселились, и размножились, а после того, как Польское королевство поделили между собой его соседи, оказались в основном в пределах Российской Империи.
Евреи-ашкеназы свой повседневный язык, идиш, сформировали в средние века в Германии, и в основном он так и остался своего рода германским. Считается, что около 70% лексики языка идиш пришли из средненемецких диалектов, примерно 20% процентов — гебраизмы, и еще около 10% слов заимствовано из славянских языков, вроде польского или украинского.
Леви Эшколь говорил на идиш.
Он родился в 1895, в местечке Оратов неподалеку от Киева, был в своей большой семье вторым ребенком из десяти, и звали его тогда Левой Школьником. Учиться его отправили в Вильно, в Еврейскую гимназию. Pодители решили, что там он сможет получить «…достойное еврейское образование…».
Cионизмом их сын увлекся именно там, и в 1914 уехал в Палестину. Он успел добраться туда до начала Первой мировой войны, а иначе был бы призван в русскую армию. Но он этой доли избежал, и поселился в тогдашней турецкой провинции — и турки его даже не депортировали.
Он работал на земле, и что только не делал: и траншеи рыл под водопровод, и деревья сажал, и собирал виноградные гроздья.
Гроздь на иврите — «эшколь». Вот Лев Школьник и взял себе это слово в качестве фамилии.
Леви Эшколь, разумеется, примкнул к рабочему движению, стал одним из основателей кибуца Дгания-Бет — его построили на севере Палестины, на берегу Тивериадского озера. В 1918 Эшколь попал на короткое время в ряды «легиона Жаботинского», но после этого за оружие больше не брался.
Это не значит, что он не занимался военными делами. Но в руководстве Хаганы посчитали, что Эшколь будет полезней не как солдат, а как управляющий и финансист — его назначили генеральным директором министерства обороны.
В 1951 Леви Эшколь был избран в Кнессет, а через год возглавил министерство финансов Израиля. И опять показал себя высококомпетентным человеком: при ужасной нехватке и капитала, и сырья, и вообще всех и всяческих ресурсов поставил дело так, что его все хвалили. Израильская экономика начала расти с огромной скоростью в 11% в год, уступая в темпах развития разве только японской.
В придачу ко всему Леви Эшколь считался человеком легким в общении и уживчивым. К проблемам и неизбежным коллизиям с коллегами он относился с юмором, и вообще любил беззлобно пошутить — как правило, на идиш. Эшколь оставался на должности министра финансов Израиля несколько лет, был удовлетворен результатами своей работы, и чувство это разделялось окружающими. Бен-Гурион даже говорил, что вот он, его преемник. То, что это действительно произойдет, вряд ли приходило ему в голову.
II
Республики, как известно, бывают парламентскими или президентскими. Примером президентской республики могли бы послужить США — президент страны избирается на личной основе, и в дальнейшем, вплоть до следующих выборов, является и главой государства, и главой правительства, и верховным главнокомандующим.
Англия, хоть и монархия, могла бы послужить образцом парламентской республики, ибо правит в ней парламент.
И Израиль, провозглашая в1948 свое рождение, установил систему, напоминающую английскую: роль главы государства носит номинальный, чисто представительный характер, а главой правительства является премьер-министр, как правило, лидер самой крупной партии, представленной в парламенте.
На этом сходство между Израилем и Великобританией и заканчивается.
В Англии с течением времени сложилась система, при которой в стране существуют очень немногие партии, и только две из них являются основными. По итогам выборов они меняют — или не меняют — друг друга, но всегда существует некая форма дихотомии: партия, которая формирует «… правительство Его Величества…», и другая партия, которая составляет «…оппозицию правительству Его Величества, правящему в настоящий момент…».
Понятно, что выборы могут поменять правительство и оппозицию местами, и в этом случае в оппозиции уже существует некий «…запасной вариант правительства…», со своим заранее составленным «…теневым кабинетом министров…».
В Израиле такая схема не работает.
Леви Эшколь говорил, что если в одной комнате соберется три сиониста, то они немедленно расколются на четыре партии, и он при этом почти не шутил.
В самом начале существования Израиля было решено, что в парламенте будет всего 120 депутатов, и что мандаты делиться будут пропорционально количеству голосов, набранных в ходе выборов той или иной партией, но в Израиле в выборах участвуют не две-три партии, а пара десятков.
Поэтому даже правящая партия, как правило, набирает не больше 25% от всех голосов, и для достижения большинства в Кнессете вынуждена формировать коалиции с теми меньшими партиями, с которыми ей удается сформировать общую политическую платформу.
Это создает возможности для долгого политического торга.
А поскольку состав правительственной коалиции заранее неизвестен, и формируется только в процессе переговоров, то и состав кабинета министров определить заранее не получается, это предмет торга между партиями-партнерами.
Ко всему этому следует прибавить еще и то обстоятельство, что в каждой из израильских партий существует своя собственная система формирования списка кандидатов, и что за первые места списка внутри партий ведется острая политическая борьба, потому что только «…места наверху…» действительно могут доставить их обладателям кресло в Кнессете.
В общем, израильская форма демократии не просто парламентарна, а до того парламентарна, что кто-то удачно назвал ее «…суматошной…» — получить в ней диктаторские полномочия необыкновенно трудно.
Тем не менее, Бен-Гуриону это удалось.
III
В январе 1954 Бен-Гурион уходил в отставку чрезвычайно уважаемым человеком. В нем видели «…отца нации и основателя государства…», и всячески уговаривали остаться. Но он не захотел. Сам он объяснял это усталостью и перенапряжением, но его мотивы, по-видимому, были сложнее. Скорее всего, в них присутствовало намерение показать, насколько он незаменим.
Жажда власти Давида Бен-Гуриона была не утолена.
Он вцепился в первый же предлог для того, чтобы организовать свое возвращение, и таким предлогом оказалось так называемое «дело Лавона».
Суть его состояла в скандальном провале шпионской сети в Египте, и стоила Израилю очень дорого и в смысле репутации, и в смысле загубленных жизней своих агентов. При расследовании дела возник спор об ответственности — министр обороны, Пинхас Лавон, утверждал, что все было сделано за его спиной военной разведкой, а её руководитель ссылался на то, что у него имелись устные приказы Лавона.
Определенных результатов следственная комиссия так и не добилась. Но Лавон в итоге подал в отставку, Бен-Гурион заменил его в качестве министра обороны, а вскоре выжил с поста и премьер-министра Моше Шарета.
Кризис 1956 года вознес престиж Бен-Гуриона на новую высоту. Считалось, что в войне с Египтом удалось добиться победы, что на южной границе теперь установилось спокойствие, что с Францией заключен хоть и неофициальный, но долгосрочный союз, и что всем этим Израиль обязан Бен-Гуриону.
Но в 1960 случилось так, что Пинхас Лавон потребовал «…очистить его имя…». Он утверждал, что выводы комиссии, расследовавшей это дело шесть лет назад, частично основывались на поддельных документах, и что целый ряд важных фактов был скрыт. Новая комиссия изучила дело, и действительно, приняла решение о непричастности Лавона к провалу в Египте в 1954.
И вот тут Бен-Гурион взорвался. Он увидел в решении комиссии вызов себе и своему авторитету, и повел против Лавона, своего старого товарища, неистовую атаку. Голда Меир в своей автобиографии утверждает, что коллеги предлагали Бен-Гуриону оставить распрю в стороне, но он не соглашался ни на какие компромиссы и отказался признать решение комиссии.
Бен-Гурион подал в январе 1961 года в отставку, поставив вопрос ребром: или он, или Лавон. Отставку не приняли, и в итоге Пинхас Лавон вынужден был уйти с поста главы Гистадрута, то есть Федерации профсоюзов Израиля.
Это, однако, было пирровой победой: возмутился даже верный соратник Бен-Гуриона, Моше Шарет, до сих пор безропотно сносивший от него все, что угодно, включая и личные нападки. Тут, по его мнению, возник вопрос принципа:
«…в любой демократической стране у премьера есть право требовать увольнения министра. Однако, я категорически против того, чтобы премьер определял кто будет государственным контролером, редактором ежедневной газеты, мэром города или генсеком Гистадрута…».
Ситуация дошла до логического конца в воскресенье, 16 июня 1963 года: Давид Бен-Гурион опять подал в отставку с поста премьер-министра.
На этот раз ее приняли.
Премьер-министром стал Леви Эшколь — человек, непосредственно следующий за ним в иерархии партии Мапай.
Положение обычного депутата Кнессета Давида Бен-Гуриона, конечно, удовлетворить не могло. В 1965 он вышел из партии, и не один, а со своими приверженцами, в том числе Моше Даяном и Шимоном Пересом, образовал новую партию под названием «Израильский рабочий список», и тем расколол правящую коалицию.
Кнессет был распущен, назначены новые выборы.
Мнения в Израиле разошлись. Кто-то говорил, что «… не должно бухгалтеру спорить с пророком…». Другие отвечали, что «…пророк потерял чувство меры…», и ведет себя как диктатор.
В итоге за «Израильский рабочий список» проголосовало около 95 тысяч человек, а за список, возглавляемый Эшколем — почти 450 тысяч.
«Бухгалтер» победил «пророка».
Глава двадцать первая
I
Леви Эшколь, третий по счету премьер-министр Израиля, в 1964 году женился. Он встретил свою избранницу в библиотеке Кнессета, где она работала, и тот факт, что она была моложе его на целых 35 лет, ничему не помешал.
Супруги жили в полной гармонии. И надо сказать, что примерно того же — гармонии — Леви Эшколь хотел и для страны, правительство которой он возглавлял. При вступлении в должность премьера он посчитал перенос праха Жаботинского из США в Израиль одной из самых неотложных мер, нужных для национального примирения. Леви Эшколь хотел изгладить память об «Альталене», и поэтому завещание Жаботинского, в котором тот указал, что его останки могут быть погребены в Израиле только по воле израильского правительства, было выполнено до последней запятой.
Бен-Гурион в свое время отказался даже и думать об этом. Он говорил, что его заботят живые евреи, а не «…перенос костей мертвых…». Но Бен-Гурион больше не был у власти — Владимира Жаботинского похоронили в Иерусалиме, на горе Герцля, со всеми почестями, полагающимися одному из основателей государства.
Но, конечно, восстановление справедливости в отношении прошлого не отменяло забот о настоящем.
Тивериадское озеро, известное также и как Галилейское море, в Израиле называют озером Кинерет. И вот, в июне 1964 года случилось большое событие — в строй наконец-то вступил главный ирригационный проект страны. Основным источником воды послужило Кинерет, но это была целая система, объединяющая в единое целое не только озеро, но и прочие источники водоснабжения в Израиле. Сеть труб, туннелей, насосных станций и прочих инженерных сооружений собственно, и составила так называемый Трансизраильский водовод, и он начал доставлять воду с самого севера Израиля на юг, к земле, жаждущей влаги. Конечно, дело не обошлось без проблем, связанных с безопасностью.
В Израиле было известно — «…нельзя посадить и дерево, если нет под рукой винтовки…».
Так что никто не удивился, что уже в сентябре 1964 года в Каире собралась Лига Арабских Стран, и основным вопросом обсуждения стало «…лишение Израиля возможности откачки воды из Кинерета и Иордана…». Предлагались всякого рода варианты, но основное внимание получил проект строительства канала, который собирал бы воды, стекающие с Голанских Высот в реку Иордан, и отводил их в сторону. Редкий случай в истории Лиги, но Сирии даже были выделены кое-какие деньги, и в ноябре 1964 она начала предварительные работы по строительству канала.
Израиль предупредил, что будет рассматривать отвод воды как «…покушение на свои жизненные интересы…». А когда предупреждение не помогло, применил силу. В течение 1965 года это повторялось трижды. Сирии пришлось выбирать между продолжением работ и войной. Воевать она не решилась, и проект был оставлен.
Но конфликт, конечно, никуда не делся.
II
13-го мая 1967 года правительство СССР официально уведомило правительство Объединенной Арабской Республики (ОАР) о том, что израильские войска готовят нападение на Сирию, и что на северной границе Израиля с этой целью сконцентрировано от 11 до 13 израильских бригад.
Правительство ОАР в Каире придало этому сообщению большое значение. Тут, конечно, возникает вопрос, почему в Каире, а не в Дамаске, но тут надо принять во внимание, что Гамалю Абделю Насеру в 1958-м году удалось добиться огромного успеха. Он из Египта и Сирии создал как бы единое общее государство, которое и называлось ОАР. Правда, успех оказался недолговечен — в сентябре 1961 года Сирия из состава ОАР вышла.
Но для создания предлога для очень воинственных действий это значения не имело.
Сообщение было сделано в Москве, в личной беседе Председателя Президиума Верховного Совета СССР Н.В. Подгорного с главой египетской парламентской делегации в СССР, Анваром Садатом.
Аналогичное сообщение ранее было доведено до сведения премьер-министра Израиля, Леви Эшколя, послом СССР Д.С. Чувакиным, и тоже в личной беседе.
Эшколь ответил послу, что его источники информации не совсем верны. Он предложил совместную поездку на север, чтобы посол смог лично убедиться в том, что никакой концентрации израильских войск там нет.
Добраться из Тель-Авива до северной границы можно было достаточно быстро, а спрятать 30–40 тысяч человек и 3–4 тысячи машин на пространстве шириной в 20 км было бы просто невозможно.
Так что предложение выглядело убедительно.
Однако Д.С. Чувакин не зря служил в МИДе СССР с 1938-го года, чуть ли не тридцать лет. Совершенно невозмутимо он ответил, что его дело состоит не в том, чтобы проверять сообщения его правительства, а в том, чтобы доводить их до сведения израильского премьер-министра, после чего прервал беседу и откланялся.
Разговор был неприятным.
На сирийской границе в первые месяцы 1967-го года действительно происходили инциденты — один за другим. «Федаины», идущие из Сирии, устраивали нападения на дорогах, ставили мины. Были жертвы. Обстрелы пограничных кибуцев с Голанских Высот теперь шли настолько регулярно, что кроме артиллерии в дело пришлось вводить и авиацию. 7-го апреля сирийцы тоже задействовали свои МиГи, но неудачно. В воздушном бою над Голанами они потеряли несколько самолетов.
Так что напряжение существовало, в этом посол был прав.
Поэтому Эшколь предложил начальнику Генштаба Израиля, им в ту пору был Ицхак Рабин, сократить военный парад в День Независимости до абсолютного минимума.
14-го мая египетские войска начали продвижение на Синай, в направлении к египетско-израильской границе. Колонны военной техники — в два часа дня и парадным строем — прошли через улицы Каира, прямо под окнами американского посольства.
В тот же день начальник Генштаба египетской армии, генерал Махмуд Фавзи, вылетел в Дамаск для установления должной координации между армиями Египта и Сирии.
Большой тревоги это в Израиле не вызвало. Начальник военной разведки Израиля, генерал Ярив, уведомил Премьер-Министра, что речь идет, скорее всего, о демонстрации — наподобие той, которую египетская армия уже проводила в 1960-м году, и тоже в поддержку Сирии.
Вероятность возникновения войны он рассматривал как низкую, по прогнозу разведки, пик готовности египетской армии должен был прийтись на конец 1970-го года, после завершения программы военных поставок из СССР.
К тому же, трудно было вообразить, что Египет начнет что-то серьезное до достижения приемлемого урегулирования в Йемене. Там шла война, в которую Египет был вовлечен самым осязательным образом, не только политически. 8 египетских бригад вели в Йемене боевые действия, египетская авиация бомбила позиции йеменских роялистов, используя даже химическое оружие.
15-го мая в Израиле состоялся необыкновенно скромный военный парад, в котором, против обычая, не участвовали ни танки, ни самолеты, а просто прошли строем несколько пехотных частей.
Обстановка как-то не располагала к праздничным торжествам.
Отсутствие военной техники на параде, однако, было очень даже замечено арабской прессой, хотя интерпретировано это наблюдение было совсем не так, как надеялся Эшколь.
Арабские газеты пришли к единодушному мнению — все, что может стрелять, уже стоит на сирийской границе.
Уже во время церемонии парада Эшколь получил записку из военного ведомства — число египетских войск на Синае выросло с 30 тысяч до шестидесяти, и продолжает возрастать.
После совещания в министерстве обороны было решено начать частичную мобилизацию.
III
Утром 16-го мая 1967 года индийский генерал, командующий войсками ООН на Синае, получил сообщение от генерала Фавзи с просьбой убрать его части с египетско-израильской границы, чтобы «…не препятствовать действиям египетской армии в том случае, если Израиль предпримет агрессию против какой-либо арабской страны…».
Просьба эта была немедленно доведена до сведения самого Генерального Секретаря ООН, бирманского дипломата У Тана, который вполне педантично ответил, что просьба одного генерала к другому не может быть основой для каких-либо действий со стороны ООН, но добавил, что если он получит эту просьбу в должной форме, то он ее исполнит.
Его желание было немедленно удовлетворено. Министр иностранных дел Египта Махмуд Риад в любезном письме на имя Генерального Секретаря уведомил его, что правительство Египта приняло решение «…о прекращении деятельности войск ООН как на территории Египта, так и в полосе Газы…».
Дальше случилось нечто, что не имело и не имеет по сей день никаких аналогов в истории международных организаций: без всяких консультаций с кем бы то ни было У Тан согласился выполнить требование правительства Египта.
Это в высшей степени драматическое решение было принято с неслыханной, поистине космической скоростью — ответ был доставлен египетскому правительству через 75 минут после получения его просьбы.
Абба Эбан, министр иностранных дел Израиля в тот период, в своих мемуарах выражает полное изумление тому, что ООН, известная своим бюрократизмом и медлительностью, оказалась способна к таким стремительным действиям.
Складывается, однако, впечатление, что удивлялся он зря — этот экспромт выглядел очень уж хорошо подготовленным.
В самом деле, попробуйте представить себе, что важный — даже чрезвычайно важный — документ должен быть прочитан, должен быть осмыслен, ответ на него должен быть сформулирован, он, наконец, должен быть отпечатан (сразу, без черновика?), и даже должен быть доставлен адресату — и все это за 75 минут?
Эбан почему-то жалуется, что ни с Израилем, ни с государствами, которые поставляли свои контингенты в войска ООН на Синае, никак не проконсультировались.
Но с некоторыми странами совещания несомненно состоялись.
И Индия и Югославия не только моментально выразили полное согласие на вывод своих частей, но и начали осуществлять этот вывод без всяких задержек, даже не получив на этот счет никаких инструкций из Секретариата ООН, по крайней мере, официальных.
Так что то, что с Израилем не посоветовались — это как раз понятно. Абсолютно непонятно, почему У Тан не собрал Совет Безопасности, не известил без промедления Генеральную Ассамблею, не поговорил ни с одним из послов стран, имеющих постоянное представительство в Совете Безопасности, и, кстати, имеющих там право вето.
Что еще более интересно — ни одна из этих держав не пожелала выступить с инициативой созыва сессии Совета Безопасности, на что они имели неотъемлемое право. Действия Генерального Секретаря критиковали только США и Канада, и то частным образом. Это объясняли впоследствии тем, что западные страны сочувствовали Израилю, но полагали, что в Генеральной Ассамблее азиатские и африканские страны автоматически поддержат Египет, как видного члена Движения Неприсоединения.
Конфронтации же хотелось избежать.
А Совет Безопасности был блокирован Советским Союзом, который уже выразил мнение, что «…никакого кризиса нет, а в обострении обстановки виноваты израильские провокации…».
Эбан с большой гордостью приводит свои слова из речи, произнесенной им впоследствии, в которой он остроумно сравнил действия войск ООН с «…пожарной бригадой, отозванной именно в тот момент, когда появились первые следы дыма…». Пожалуй, ему следовало бы скорее жаловаться не на «пожарных», а на саму «управу муниципалитета»?
Но конечно, это было бы совершенно недипломатично.
IV
17-го мая 1967 года два египетских МиГа пролетели над территорией Израиля с востока (из Иордании) на запад. Их полет прошел точно над израильским ядерным центром в Димоне. Перехватить их не успели.
У Тан выразил желание посетить Каир, с целью «…ознакомиться с ситуацией на месте…». Почему он решил поехать туда после своего столь знаменитого и столь же необъяснимого решения, а не до того? Это осталось необъясненным.
18-го мая египетские дипломаты посоветовали ему, видимо в знак благодарности, отложить визит до получения приглашения.
На следующий день посол Советского Союза посетил Эбана по его просьбе. Посол разъяснил министру, что все дело вовсе не в движении египетских войск на Синай, а «…в политике Израиля, непрерывно и без всякой нужды обострявшей и без того непростую обстановку…», и высказал смелое предположение, что «…мины на израильских дорогах, примыкающих к израильско-сирийской границе, на самом деле ставят агенты ЦРУ…».
Во всем этом деле есть один интересный момент: Эбан пишет в своих мемуарах, что советское посольство уведомило Москву о том, что правительство Эшколя неустойчиво, не располагает должным авторитетом для ведения войны, и вообще может пасть в любую минуту.
Ну, 21-го мая совершенно такая же информация появилась в израильской газете «Йедиот Ахронот», с разъяснением, что оставшиеся не у дел Шимон Перес и Моше Даян уже ведут переговоры о создании нового правительства с лидером оппозиции, Менахемом Бегином. Эшколя на посту премьер-министра в этом случае должен был бы сменить Бен-Гурион.
И вот тут возникает вопрос — Эбан мог прочесть «Йедиот Ахронот» и без помощи советского посла, но вот откуда он знал о содержании советских телеграмм? Либо израильская разведка читала советскую дипломатическую переписку и даже не считала нужным это скрывать, либо, что более вероятно, посол сказал министру еще что-то, что в протокол их разговора не заносилось. Например, он мог посоветовать правительству Израиля проявить больше уступчивости, ввиду ненадежности положения самого правительства…
Вечером 21-го мая Эшколь выступил с речью, обращенной к нации. Речь эта была произнесена после совещания в министерстве обороны, где было принято мнение, что война, скорее всего, неизбежна. Тем не менее, Эшколь полагал, что надо сделать все возможное, чтобы ее избежать.
Он был не одинок в этом мнении. Бен-Гурион считал, что ситуация очень опасна, помощи ждать неоткуда, и виноват в этом Эшколь.
Старик (в 1967-м Бен Гуриону исполнилось уже 81 год) был очень недоволен своим преемником. Огромная ответственность, лежащая на плечах Эшколя, усугублялась тем, что недоверие к его действиям испытывал не только его сварливый предшественник.
Прекрасный финансист и очень дельный администратор, Эшколь в свои 72 года не имел ни военного опыта, ни ораторского дара, ни харизмы прирожденного лидера.
Он произнес в Кнессете сдержанную, даже примирительную речь. Всеми силами он попытался как‑то смягчить обстановку — Акабский Пролив и доступ к Эйлату даже не были упомянуты — Эшколь хотел показать, что сама мысль о действиях Египта, направленных на возобновление блокады, так «…немыслима…», что даже не приходит ему в голову.
22-го мая, в тот момент, когда У Тан, получивший наконец приглашение, должен был приземлиться в Каире, по радио было объявлено о закрытии Акабского Пролива «…для всех судов, направляющихся в израильский порт Эйлат…».
Объявление блокады морского порта любой страны, согласно всем законам и прецедентам международного права, являлось актом войны.
V
23-го мая в министерстве обороны Израиля состоялось экстренное совещание, проходившее в расширенном составе. В нем участвовали все министры, представители всех партий, входивших в правительственную коалицию, высшие чины армии и военной разведки, а также представители оппозиции.
От недавнего оптимизма не осталось и следа.
Гамаль Абдель Насер последовал примеру Эшколя. Не в пример израильскому премьеру, президент Египта был блестящим оратором. Он произнес чрезвычайно впечатляющую речь, в которой, в частности, сказал следующее:
«…мы находимся в конфронтации с Израилем. Однако сейчас не 1956-й год, когда Франция и Великобритания были на его стороне. Сейчас Израиль не поддержан ни одной европейской страной. В этот раз мы встретимся с Израилем лицом к лицу. Евреи угрожают нам войной. Я отвечаю им — «Ахлан ва-сахлан» — «Добро пожаловать»…».
Абба Эбан в своей книге «Свидетель и очевидец» («Personal Witness») сообщает, что на совещании было принято единодушное решение — срочно отправить его за границу, для консультаций, чтобы «…искать поддержку международного сообщества в неожиданно разразившемся кризисе…».
Сообщение нуждается в попутном замечании — была большая вероятность, что вместо него с этой важной миссией будет отправлен другой эмиссар.
Абба Эбан, опытнейший дипломат, чрезвычайно образованный и очень остроумный человек, полиглот с тройной золотой медалью Кэмбриджа (он очень гордится этим отличием в своей автобиографии), не имел в своей стране и тени того влияния и авторитета, на которые рассчитывал.
Даже Эшколь, который назначил его министром иностранных дел и заместителем премьера, полагал, что его зам «…всегда готов заменить трудное решение блестящей речью…».
Он определял Эбана — на своем родном идишe, на котором до конца жизни предпочитал говорить в частном кругу, как «…дер гелернер наар…», что можно приблизительно перевести как «…очень ученый дурак…».
Эбан знал о такой своей репутации, и она его несказанно обижала. Он боролся с ней как мог. Например, приводил очень лестные отзывы из американской прессы о своем красноречии, в которых стиль его речей сравнивали со стилем де Голля и Черчилля.
Но, как бы то ни было, 25-го мая 1967 Эбан отправился в длительное паломничество. Путь его лежал сначала в Париж, потом в Лондон, и, наконец, в самую важную из западных столиц — в Вашингтон. В 1957-м Франция обещала поддержку Израиля в случае повторной блокады Эйлата, а Англия и США в этом же году сделали заявления, что «…Акабский Пролив является международными водами…».
Это означало, что Акабский пролив — HE территориальные воды Египта. Следовательно, они не могут быть перекрыты Египтом без нарушения международного права.
Эбан очень надеялся, что Англия и США усмотрят в такого рода действиях ущемление их собственных интересов — обе державы были сильно заинтересованы в поддержании свободы судоходства.
На Францию он больших надежд не питал — отношения с ней сильно охладились. Война в Алжире окончилась, нужда Франции в израильской дружбе сильно уменьшилась, теперь де Голль искал сближения с арабским миром.
Последнее время на срочные телеграммы из Израиля французский МИД просто не отвечал.
VI
26-го мая президент Египта выступил с очередной речью, обращенной к Панaрабской федерации профсоюзов.
Он повторил свои слова о том, что «…теперь не 1956-й год, когда мы воевали не с Израилем, а с Англией и Францией…».
И добавил нечто новое: «…если война разразится, она будет тотальной и ее целью будет уничтожение Израиля…».
Он назвал также Соединенные Штаты «…главным врагом…», а Англию «…американским лакеем…».
27-го мая Эбан вернулся домой. Хотя сам он, вопреки всякой очевидности, интерпретировал результаты его поездки очень положительно, они были до крайности неутешительны.
На все его доводы в духе «…в 1957-м вы нам обещали…» во всех трех столицах ему отвечали «…да, но сейчас 1967-й…».
Отличались только оттенки.
Хуже всего прием был во Франции. Де Голль требовал, чтобы Израиль ни в коем случае не предпринимал «…никаких односторонних действий…», утверждал, что «…кризис будет преодолен конференцией четырех великих держав…», и наконец обронил очень многозначительное замечание: «…Франция будет против того, кто выстрелит первым…».
А так как Франция была главным поставщиком оружия в Израиль, слова эти следовало принимать очень серьезно.
Английский Премьер-Министр Гарольд Вильсон в Лондоне говорил с Эбаном дружески, но сообщил, что его страна «…старается сочетать размеры своей ответственности с размерами своих ресурсов, поэтому в одностороннем порядке ничего предпринимать не будет…».
Президент США Джонсон был не столь прямолинеен. В манере, которая составила бы честь дельфийскому оракулу, он сказал следующее: «…Израиль не останется одинок, если только не захочет остаться одиноким…».
Что это, собственно, означало?
Была, например, надежда, что Джонсон ускорит поставку в Израиль ранее обещанных, но задержанных самолетов «Скайхок». Однако вопрос поставок американского оружия в Израиль вдруг повис в полной неопределенности, а в ускорении поставок Эбану вообще отказали.
Правда, пообещали «…рассмотреть вопрос об организации международной армады, которая под защитой американских военных судов прошла бы Акабским Проливом…» — это предприятие должно было называться «Регата», и именно это обещание и послужило основанием оптимистического отчета Эбана своему правительству.
27-го мая У Тан, вернувшись из Египта, представил доклад Совету Безопасности ООН о положении на Ближнем Востоке. Он сказал, что:
«…как президент Египта Насер, так и министр иностранных дел д-р Махмуд Риад заверили его, что Египет не предпримет наступательных действий против Израиля, а главной целью является восстановление положения, которое существовало до 1956-го года…».
Произнесенную накануне тем же Насером речь — «…о тотальной войне, целью которой будет уничтожение Израиля…» — Генеральный Секретарь ООН не заметил. Возможно, по причине вполне понятной у столь занятого человека рассеянности.
Однако речь эта произвела совершенно иное впечатление и в Израиле, и в арабских странах — и там, и там ее восприняли совершенно серьезно.
По Каиру и Дамаску шли ликующие демонстрации — огромные толпы народа несли плакаты, выражающие восторженную поддержку своих правительств. Газеты выходили с огромными заголовками «Конец Израилю!», и с рисунками, на которых изображался горящий Тель Авив с залитыми кровью улицами и с грудами черепов в качестве переднего фона.
О настроении в Израиле догадаться нетрудно.
Новорожденный Израиль был создан людьми, уцелевшими после крематориев и расстрельных рвов Катастрофы, в которой исчезло шесть миллионов евреев Европы.
Hевмешательство великих держав, отстраненно наблюдающих за развитием конфликта задевало самые больные воспоминания — рассчитывать на «…сильных мира сего…» было нечего. Действия же собственного правительства доверия публике не внушали.
Последней соломинкой в этом смысле стало выступление Эшколя 28-го мая. Он приехал на радио сразу после бессонной ночи, проведенной на совещании в министерстве обороны, текст читал с черновика, в результате говорил скомкано и невнятно. В довершение всего он сбился, никак не мог найти потерянную строчку, и в открытом эфире попросил своего помощника показать ему нужное место.
30-го мая стало известно, что американский проект создания международной флотилии, которая под защитой американского флота пройдет Акабским Проливом, не может быть реализован.
Ни одно из 80 государств, которым участие в этом предприятии предлагалось, к нему не присоединилось.
Египет довел до сведения США, что по кораблям, пытающимся нарушить территориальные воды Египта, будут стрелять. Следовательно, попытка провести корабли через блокаду вела бы к возможной войне, на ведение которой не было ни готовых ресурсов, ни политической воли.
В этот же день в Каир прилетел неожиданный гость — король Иордании Хусейн. Приняли его по-братски, с распростертыми объятиями, хотя буквально за пару дней до визита Радио Каира называло короля не иначе как «…хашемитской шлюхой…».
Король Хусейн пришел к выводу, что война неизбежна, что его политическая позиция, сформулированная как «…сидеть на заборе и ждать исхода событий…» больше не обеспечивает безопасность ни его страны, ни ему лично, и что надо спешить присоединиться к победителю.
Был немедленно заключен договор о дружбе и взаимопомощи, иорданскaя армия отдана под командование египетского генерала, а Ахмед Шукейри — глава палестинской политической организации, находящейся под контролем египетского правительства, заклятый враг короля Хусейна, вылетел в Амман вместе с королем в качестве посланца доброй воли.
Нечего и говорить, что свои радикальные антииорданские взгляды он с молниеносной скоростью изменил.
Для Израиля это было важнейшим сигналом. Стало абсолютно ясно, что международные гарантии безопасности ничего не стоят. Война на три фронта становилась осязаемой реальностью. Общественное мнение пришло к выводу, что «…надо что-то делать, и немедленно…». И если немного перефразировать Ленина, то можно сказать, что в данном случае общественное мнение стало материальной силой.
Вечером 1-го июня 1967-го года на пост министра обороны Израиля был назначен Моше Даян.
VII
Надо сказать, что если бы дело зависело только от Эшколя, назначение это не состоялось бы никогда. Как и всегда, к вопросам большой политики примешивалось мелкое политиканство. Эшколь знал, конечно, что он сражается за существование своей страны, но он одновременно сражался и за свое кресло премьера. Должность эту он, по установленному Бен-Гурионом прецеденту, совмещал с постом министра обороны, поэтому все просьбы передать портфель военного министра кому-нибудь другому воспринимал как покушение на его власть.
Когда под давлением обстоятельств ему пришлось признать, что что-то в этом направлении надо сделать, он предложил создать специальный комитет обороны в составе его самого, Алона, Даяна, Эбана, Бегина, возможно, и Ядина.
Идея эта поддержки не встретила. Алон был в Ленинграде с визитом к тамошним профсоюзам. Бегин, вошедший в правительство национального единства как представитель оппозиции, никак не думал, что Эбан и Эшколь и сами-то являются правильным выбором. Менахем Бегин, как всегда, повел себя как человек чести, и поставил интересы страны выше личной неприязни. Он сказал, что предпочитает «…команду 1956-го года…», то есть Бен-Гуриона и Даяна. Даян между тем говорил, что готов сообщить комитету свое мнение, но от участия в его работе отказывается. Вместо этого он предложил призвать его в армию, поручив командование Южным военным округом. В итоге ничего не вышло. Эшколь, однако, все тянул время и продолжал консультации.
Военные меры, конечно же, принимались. Так называемая «частичная мобилизация» прошла без помех. Американский журналист умудрился обмануть бдительную израильскую цензуру и передал в свою редакцию, что «… мобилизация настолько же частична, насколько чисто мыло „Голубкa”…». В рекламе этого мыла утверждалось, что оно чисто на 99% — а израильский цензор, бедняга, с американскими идиомами и реалиями знаком не был.
Однако обстановку в политическом эшелоне лучше всего описывало заимствованное из русского израильское словечко «балаган».
Давид Бен-Гурион требовал немедленно сместить Эшколя с обоих его постов, и премьера, и министра обороны. Это, собственно, было делом вполне ожидаемым — мстительный нрав Бен-Гуриона был всем известен. Но и руководство собственной партии Эшколя требовало от него назначить на пост министра обороны «…компетентное лицо…». Глава религиозной партии, входившей в правящую коалицию, настаивал на назначении Даянa. А когда Эшколь спросил его, как же он может хотеть назначения Даяна, если при этом он не хочет войны, то получил убийственный ответ:
«…господин премьер-министр, я не уверен в вашей способности к суждению в вопросах войны и мира…».
Наиболее лапидарное мнение высказал военный, который заслугами и прямотой уже успел снискать себе определенную репутацию. Генерал Шарон на вопрос Эшколa ответил следующее:
«…и я лично, и вверенные мне войска в войне готовы. Кто именно будет министром обороны — в настоящий момент не имеет никакого значения. Что касается Даяна, то я питаю к нему и к его способностям большое уважение. Но на пост министра сейчас можно назначить и его, и вас, и Бебу Идельсон — никакой разницы не будет…».
Бебой Идельсон звали почтенную и очень пожилую даму, которая заведовала в Гистадруте (объединении израильских профсоюзов) женским сектором.
В конечном счете, все решило мнение Игаля Ядина. В выборе между Игалем Алоном и Моше Даяном он посоветовал выбрать Даяна.
Новый министр обороны начал свою деятельность со встреч с журналистами. Он заверил их, что, несмотря на его репутацию «ястреба», вопрос о войне вовсе не решен:
«…подходящий момент для военных действий уже прошел, а дипломатия еще не сказала последнего слова…».
Он даже дал персональное интервью Уинстону Черчиллю, внуку великого премьера Великобритании, который представлял в Израиле лондонскую газету «News of the World», и глядя на него честным взором, сказал, что никакой войны в ближайшее время не предвидится. 4-го июня Черчилль улетел из Израиля на поиск более горячих новостей и вынес важный жизненный урок, гласящий, что министры обороны не всегда откровенны с журналистами.
Американский журналист Джозеф Олсоп понимал дело получше. Он озаглавил свою колонку, вышедшую в свет 5-го июня 1967-го года, следующим образом: «Значение Моше Даяна».
Олсоп сравнивал приход Даяна в израильский кабинет с назначением Черчилля на пост Первого Лорда Адмиралтейства в 1939-м году:
«…что бы там ни говорил новый министр — жребий уже брошен…».
(продолжение следует)
Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2021/nomer7/tenenbaum/
