Что-то физики в почете.
Что-то лирики в загоне.
Дело не в сухом расчете,
Дело в мировом законе.
Значит, что-то не раскрыли
Мы, что следовало нам бы!
Значит, слабенькие крылья —
Наши сладенькие ямбы…
Люди моего поколения помнят эти строчки Бориса Слуцкого.
Когда мы с друзьями грустили над ними, Даниэль Клугер только первый класс заканчивал. Не знаю, мечтал ли уже тогда стать физиком, но именно этот факультет закончил.
И работал. И даже запатентовал несколько изобретений.
Но, видно, у его лирического дара крылья оказались совсем не слабенькими. Уже в 1979 г. в печати появляется его имя — но уже не физика, а лирика.
Я не собираюсь создавать жизнеописание Даниэля Клугера и тем более посягать на обзор его творчества. Меня в творчестве автора, живущего даже века назад, всегда интересовал… сам автор. И мой диалог с ним. Личность автора не может не проявляться в выборе героев и сюжетов.
Если бы меня спросили, какое чувство вызывает у меня автор Даниэль Клугер, я бы, не задумываясь, ответила: удивление!
С первой услышанной в его исполнении баллады «Капитан испанского флота».
Автор предварил исполнение подробнейшей исторической справкой. То же самое следовало и перед другими балладами, которые мы услышали в тот вечер и на многих последующих.
Поразил даже не объём фактов, дат, имён и деталей, которые держал в памяти автор. Поразило другое: какую работу, сочетавшую в себе способности и навыки исследователя-историка, исследователя–этнолога, фольклориста должен был проделать автор, чтобы создать свои произведения.
Даниэль Клугер
Я не знаю, что является первым импульсом к созданию той или баллады. Но, мне кажется, я понимаю, почему Даниэль Клугер выбрал этот жанр.
Баллады исторические и бытовые позволяют читателю проникнуть в мир народа, семьи или отдельного человека как свидетелю и даже соучастнику. Этот жанр не сковывает фантазию автора, потому что изначально предполагает сочетание реального и фантастического.
Каждый, кто слушал или читал баллады Даниэля Клугера, не мог не заметить, что каждая из них — отдельная глава или главка истории еврейского народа, переложенная на язык поэзии. Даже те баллады, в основе которых не лежит подлинная история.
Даниэль Клугер, как археолог, осторожно обнажает пласты еврейской истории, возвращая нам то, что скрыло время, украла власть, переврали учебники истории.
А книга «Летающая в тёмных покоях, приходящая в ночи» для меня лично стала первым глубоким знакомством с бытом живущих в Меджибоже и там же погибших во время второй мировой войны Бабушки и Дедушки, сестры моего Отца и её семьи.
Описание местечка в книге относится ко второй половине семнадцатого века, а мой Дед половину своей жизни прожил в XIX веке и работал на польского пана, как и мой Отец и его старший брат. Не думаю, что традиции и быт еврейского местечка претерпели за два века глобальные изменения: жизнь в глубинке течёт в другом измерении. И текучее время Дали, применительно к той жизни, воспринимается мною по-другому.
Мой Дед был габаем. Сестра помнила, как, наложив тфилин, он молился.
Ни Дедушка ни Бабушка так и не узнали, что у их сыновей Янкеля и Соломона родились дочки. Меджибож был оккупирован в начале июля 1941 года. Я родилась 24 марта 42-го. По случайному совпадению освобождён городок был через два года тоже 24 марта.
Я ездила на родину своего Отца. В нём тогда ещё оставалась единственная еврейка — старая учительница.
Даже в 70-е годы Меджибож скорее был похож на районный центр, чем на город.
И если бы не въедливость автора книги «Летающая в тёмных покоях…» в изучении всего касающегося жизни еврейских местечек (даже исчезнувших с лица земли, как в рассказе «Старый шинок и его обитатели»), я бы никогда не увидела и не прочувствовала, как и чем жили со своими десятью детьми так и не узнанные мною Бабушка и Дедушка.
Если бы кто-то взялся написать подробнейший комментарий к указанным в текстах Д. Клугера событиям, традициям, атрибутам еврейских праздников, похорон, свадеб, обычаям, лексике жителей еврейского местечка, не говоря уже о лексике, связанной с Торой, получился бы труд, по объёму превышающий текст книги «Летающая в тёмных покоях, приходящая в ночи».
Во всех десяти рассказах-главах, составляющих роман, местом действия является одно местечко — Яворицы. Случайно или потому, что история всех таких местечек похожа, но история Явориц тесно переплетается с историей реального Меджибожа.
В 1667 возвращались герои первого рассказа два побратима Степан Перехрист и Тарас Вовкодав на Сечь из Киева.
Кони своё дело знали, и казаки спокойно дремали в сёдлах. Так и очутились в незнакомом, пустынном и неприветливом месте.
Год указан точно.
Почти 20 лет до описываемого события местечко Яворицы, простите, Меджибож, три раза захватывали казаки под предводительством Богдана Хмельницкого. Из двух с половиной тысяч евреев остались единицы, угнанные в плен, насильно крещённые.
Вот теперь произнесите прозвище Степана ещё раз: Пере-христ.
В эти не существующие больше Яворицы и привели кони задремавших в сёдлах друзей. И не знали казаки название этого мрачного в развалинах места. В темноте мелькнул огонёк, друзья направили на него лошадей и оказались возле шинка. Странный шинок это был. Из его окон пустынное место, где чернели только развалины, видно было не меньше десятка хат, в которых светились окна.
Хозяйка шинка оказалась еврейкой. Через какое-то время на пороге возник ещё посетитель, седой старик с пейсами. «Одет он был в длинный складчатый плащ, именуемый у евреев «шулмантл». …Под мышкою старик держал толстую книгу с медными застёжками».
Степан сразу угадал в нём «рабина жидовского».
После нескольких чарок горилки, страх утих, «стало ему легче и веселее», и он потянулся за кобзою». И, как все кочующие по Украине певцы-кобзари, запел по-украински:
Iхали козаки по нiчному шляху,
Здогоняли курiнь — запорiзкий стан…
Тарас подхватил вторым голосом печальную думу о казаке, пропавшем в плену.
Шинок тем временем наполнился гостями. Это были евреи и еврейки.
Ночью Степану не спалось. За чердачным окошком он увидел опять только развалины. Из того же окошка повеяло холодом, заклубился туман и из него соткалась фигура раввина.
Тогда и узнал Степан, почему у него такое прозвище, и кто такая Сорка-шинкарка, и что звали его в детстве ласково Меирке.
Проснувшийся Тарас не увидел ни шинка, ни людей, ни хат — одни развалины, а сам он лежит на камне, испещрённом странными письменами. А рядом на таком же старом камне ниже явно старых букв написаны свежие. И на этом камне лежит папаха Степана.
На моих глазах страница истории ожила, заговорила, вплетая в речь украинские слова и песню. Запела сопилка, зазвучала кобза. Да, это украинские народные инструменты, но в то время треть всего еврейского населения проживала на украинской территории.
Вплетённая в историческую ткань фантастика не уводит от реальности, а помогает её оживить.
Каждый из десяти рассказов книги завершает баллада.
Вне рассказа баллада «Возвращение в Яворицы» воспринималась бы просто как фантастический сюжет. Помещённая после рассказа, она начинает играть роль хора в греческой трагедии. Да и сам рассказ обретает признаки сценария трагедии с комментариями режиссёра.
Герой другого рассказа, художник Виктор — Велв Байер — захвачен идеей написания новой картины «Чтение недельной главы».
Он хотел «изобразить себя стоящим на биме — возвышении в здешней синагоге».
«Таким образом, у картины будет как бы два центра композиции: человек, читающий Тору, — и шкаф с древними книгами».
Cтарая синагога а Меджибоже
Вот и у меня всё время создавалось впечатление, что кто-то читает мне истории о жителях местечка Яворицы, а за его спиной на экране сменяют друг друга кадры фильмов-спектаклей, озвученных то еврейской песней, то украинской, то молитвой, то печальной или весёлой, но всё равно с оттенком грусти мелодией.
Как если бы я проходила местечко, в котором родился мой Отец, улочку за улочкой, дом за домом, иногда заглядывая в низенькие окна, как любила это делать в детстве, иногда с безотчётным страхом обходя полуразрушенные.
И старое еврейское кладбище в Меджибоже похоже на то, на котором проснулся Тарас после ночного происшествия в старом шинке.
Погибшие в гетто члены семьи
На этом кладбище через век после описанных в рассказе событий будет похоронен раввин, которого очень почитают хасиды: «Бешт»-Исраэль бен Элизер Баал-Шем-Тов. Он считается основателем хасидского движения. Его имя переводят как «Мастер доброго имени» или «Один с хорошей репутацией».
Второе толкование безусловно связано с его деятельностью целителя. Баал-Шем-Тов лечил всех, кто к нему обращался.
Почитали его и как мистика, умеющего через молитву напрямую обращаться к Творцу.
В балладе «Возвращение в Яворицы» раввина, пришедшего за Степаном, звали Элиягу. (О Беште автор расскажет в другой балладе).
«Вдруг Степан услышал пение сопилки —
Песенку, что в детстве пела ему мать.
Он тотчас проснулся, видит — держат свечи
Над его постелью девять стариков».
Уведя Степана, они образуют миньян, необходимый для молитв. Не случайно второй рассказ так и называется — «Миньян».
Пьяница сапожник Гершке, выгнанный корчмарём, «весело, хотя и нетвёрдо топал по широкой накатанной дороге от корчмы к своему дому на окраине». Пел он весёлую песню на украинском языке «о непутёвом еврее Марко».
И вдруг понял, что темно не потому только, что «канун новомесячья», а как-то по-другому. И совсем плохо ему стало, когда вспомнил, что привидевшийся ему свет шёл от старой синагоги, разрушенной почти два столетия назад, «во времена «гзейрос тах», как евреи называли пору ужасов хмельнитчины».
В этом рассказе старика раввина, обратившегося к сапожнику Гершу, зовут Элиягу бен-Авраам.
Виленского гаона звали так же, но, думаю, совпадение случайное: судьба у названного в рассказе куда зловещее:
«Протянул он Гершу руки,
А в руках зияли раны
От гвоздей, что были вбиты
Триста лет назад:
Был раввин упорен в вере,
…….И за это гайдамаки
Пригвоздили Элиягу
Мёртвого к стене».
Но всё, что говорится о других раввинах, о каббалисте Сендере-нищем, о страшных годах хмельнитчины, можно отнести и к похороненному в Меджибоже раввину, каббалисту, целителю Бешту, и к судьбе Меджибожа в те годы и в годы второй мировой войны, да и ко всей истории еврейского народа.
Ставшие наконец доступными официальные исторические сведения, конечно, потрясают сознание.
А страницы книг Клугера, баллады — и те, что заключают рассказы в данной книге, и все созданные по реальным событиям и судьбам, и испанский цикл — не только включают в историю моего народа, не только воздействуют эмоционально как на представителя этого народа.
Когда в лет 12-13 я читала о пленении Ричарда Львиное сердце, о любви рыцаря Айвенго к леди Ровене, я совершенно точно не осознавала, что роман Вальтера Скотта собственно о крестовых походах, о борьбе саксов и норманнов. Но я переживала за благородного рыцаря, симпатизировала верности и училась презирать подлость.
Поэтому проза и баллады Даниэля Клугера видятся мне много шире рамок, очерчивающих только многострадальную историю украинских, польских или испанских евреев.
Каббалист Сендер, живший незаметно в роли Сендера-нищего («Летающая в тёмных покоях, приходящая в ночи»), избавил Яворицы от дьяволицы Лилит, которая намечала себе жертву среди одиноких мужчин, рожала от него дьяволят в человеческом обличье и подменяла их на рождённых у супругов детей. И теперь собирается навсегда покинуть Яворицы.
Свидетель этого действия клянётся, что никому не расскажет.
«Сендер покачал головой.
— Скажете вы кому-нибудь или не скажете — это не имеет никакого значения… Люди должны видеть во мне нищего дурачка, а вовсе не знатока Каббалы.
— Но почему?
— Каждый человек должен рассчитывать на силы собственной души, а не на живущего рядом чудотворца. Да, конечно, я всегда поддержу, но…
Видите ли, реб Борух, человек должен знать, что помочь себе может он сам. Именно такое знание придаёт ему силы, направляет по истинному пути. Если же он в каждом случае будет в тайне надеяться на помощь извне — его душа останется в состоянии сна. И как же легко в этом случае может он свернуть на пути зла…»
Любой разговор — это диалог между говорящим и слушающим, которые постоянно меняются ролями.
В книге и во всех балладах Даниэля Клугера это ещё и диалог автора с героем, диалог автора с собственным Я, которое становится в этот момент и Я и Ты. Потому что есть Я, находящееся в данный момент в данном месте, и Я-Ты, которое находится в другом месте, в другое время. Это и диалог времён.
Иногда в ответах героев звучат, мне кажется, мысли самого автора, которые в данный момент его тревожат или которые настолько важны, что он хочет, чтобы и читатель над ними задумался.
Герой рассказа «Осквернитель снов», страшно перепуганный жутким сном, за которым последовала смерть товарища по маленькому мидрашу при синагоге, просит совета у рабби.
«Пройди до конца чужой кошмар», — ответил рабби.
Я заметила, что автор может закрутить, снабдить фантастический сюжет холодящими кровь подробностями, но главный посыл всегда будет связан с реальной жизнью каждого человека.
Совет рабби очень глубокий и точный. Если мы «чужой кошмар» впустили в свою жизнь, мы должны найти его истоки, причины, которые привели к участию в «чужом кошмаре». Всё, что мы «впускаем» в свою душу, — это только наш выбор в ту минуту. И неважно, это «наш кошмар» или кажущийся.
Конечно, это только моё восприятие текстов Даниэля Клугера.
Любой текст читает человек. И в этот момент он входит в диалог с текстом, автором и… с самим собой.
Рассказ «Осквернитель снов» завершает баллада «Разбойник Файвел», скорее напоминающая анекдот-притчу. Глубокой смысловой связи с рассказом нет. Она как будто призвана смягчить страшные моменты, которые пришлось наяву и во сне пережить герою.
Но есть перекличка с текстом.
Принесший дрова Хаим–Лейб услышал только вопрос маленького щуплого Цви-Гирша:
— Почему разбойник, выхватив нож, вдруг заплакал и не тронул купца?
Ответ в балладе.
«Жил в местечке бедный Файвел, запивал водой капусту.
Жить старался по закону, не греша…
…И жена его пилила: «Толку нет от строгих правил!
Кипяток пустой хлебаем на обед».
Пилила, пилила, ставила в пример соседа–разбойника и уговорила на грабёж.
«И сама ему вручила острый нож».
«Он засунул нож за пояс, после помолился Богу —
Испросил благословенья на грабёж».
Правда, смешно и нелепо звучит?
Когда я слышу, что такой-то раввин осуждён за сексуальные действия, такой-то — за взятки, я всегда думаю: как они умудряются сочетать это с Заповедями? Файвел был честнее: не мог он убить человека… молочным ножом.
И совсем сатирически звучат последние строки — напутствие начинающему грабителю:
«Посоветуйся с раввином, не разбойничай в субботу,
И на дело нож кошерный прихвати!».
Последний рассказ в книге «Возвращение Фишке-солдата» заключает баллада, которую я услышала на диске раньше, чем прочитала книгу. Слушала, а на внутреннем экране возникали почему-то кадры из фильма «Комиссар».
В рассказе опять появляется образ Лилит, иссушающей тело и душу спящих мужчин, от которых она рожает дьяволят.
Ей не удалось окончательно завладеть душой Фишке-солдата, но она забрала его жизнь и пригрозила раввину, пытавшемуся спасти несчастного, пообещав, что её дети отплатят ему и таким, как он.
Было это в 1886 году. За десять лет до этого молодой муж Фишель Мазурский был призван на царскую службу. Много чего произошло за это время. Фактически убитого Фишеля спасла Лилит и чарами удерживала десять лет.
«Прошло с той поры много лет, забылась и история Фишеля Мазурского…. Прошла японская война, а после германская. А германскую сменила гражданская».
«…Но вот однажды, в конце ноября,… наскочил на Яворицы красный отряд».
Всего на несколько часов. И их начальник, «комиссар в кожаной куртке и кожаном картузе со звездою, синих галифе и жёлтых сапогах заявился отчего-то прямо в синагогу».
Состарившегося, одряхлевшего к тому времени раввина Хаима–Лейба «приказал взять под стражу и вести за собой». Почудилось раввину в лице комиссара что-то знакомое. А вот сам комиссар точно знал, с кем имеет дело. Когда и старик узнал в начальнике сына Лилит и Фишке-солдата, он спокойно и даже благодарно приготовился к смерти.
Но комиссар пощадил его…
«Не потому ли, — гадал раввин, — что в ту страшную ночь он ощутил мгновенную жалость к недавно родившемуся сыну Фишке-солдата».
В балладе «Хасидский вальс» тоже происходит подобная драматическая встреча.
В синагогу, где молился в одиночестве старый раввин, врывается комиссар.
«Глянул с усмешкой и громко сказал:
— Вижу, раввин, ты меня не узнал».
«Ну, почему же? — ответил раввин. —
Ты-Арье-Лейба единственный сын.
Не было долго в семействе детей,
Он поделился бедою своей,
Он попросил, чтобы я у Творца
Вымолил сына — утеху отца»…
«Ребе, молитвы свои бормоча,
Вымолил ты для себя палача».
Почему же, придя, чтобы убить раввина, чекист не сделал этого? Не потому ли, что ответ старика поразил его?
«Знал я об этом, — ответил старик, —
Делать, что должно, я в жизни привык.
Жертвою стать или стать палачом —
Каждый решает, тут Бог ни при чём».
Этот рассказ и завершающая его баллада кажутся мне шире темы личной ответственности. Антисемиты любят обвинять евреев в октябрьском перевороте 17 года, с удовольствием перечисляют имена известных соратников-ленинцев. К сожалению, их было слишком много. Когда я читала «Возвращение Фишке-солдата» и « балладу «Хасидский вальс», мелькнула мысль о детях дьяволицы Лилит, положенных в колыбели вместо рождённых еврейских младенцев. И не только еврейских. И не только сто тринадцать лет назад.
Порядок рассказов и баллад в книге, конечно, не случаен. И не случайно этот рассказ-предупреждение — последний в книге. Он не даёт ответ читателю. Но дверь в мир оставляет открытой:
«Что там за точка средь белых равнин?
Улицей снежной проходит раввин.
То ль под ногами, толь над головой
Крутится вертится шар голубой».
Все рассказы в этой книге так или иначе обращаются к читателю с вопросом: зависим ли мы от Судьбы или у нас есть свободная воля? В этих рассказах и балладах выбор всегда за человеком. Даже если это смерть. Её и выбирает «еврейская дева красы неземной», чтобы не стать женой казака: «Теперь я свободна».
Понятия «свобода» и «вершить добро», конечно, связаны со свободным выбором каждого человека, но и понимаются по-разному.
Баллада Даниэля Клугера «О хождении в Иерусалим» написана «по мотивам преданий (хасидских и гуцульских) о рабби Исроэле Беште и Олексе Довбуше». Что может быть общего между известным каббалистом Баал Шем Тов и разбойником Олексом Довбушем?
«Знаешь ты всё на свете, путь укажи короткий,
Чтоб убежать отсюда в град Иерусалим!
Много я пролил крови, много добыл я злата,
Стала душа томиться, и опостылел свет.
Может быть, за горами легиня ждёт расплата,
Может быть, в светлом граде буду держать ответ.
Только ответил скорбно праведник-реб Исроэль:
«Мы ведь туда дорогу сами себе творим.
Но, так и быть, Олекса, путь я тебе открою,
Ночью пойдём с тобою в град Иерусалим!»…
…«Только Господень Ангел им преградил дорогу»…
Понятно, почему посланный Богом Ангел не пустил разбойника: «поздно ты спохватился». Но Бог преградил путь и Раввину: «Ты же, Раввин Исроэль, слишком поторопился…».
Баал Шем Тов спас как целитель множество людей, он совершал то, что не дано простому смертному, он был праведником, и этого оказалось недостаточно?!
Праведник Бешт много получил в дар от Бога и не всё ещё отдал людям.
Екклесиаст:
«Ибо всякое дело
Бог приведёт на суд,
и всё тайное,
хорошо ли оно или худо».
А для земных дел, если нужно вынести особо важное и трудное решение, есть Суд Торы.
И только однажды собрал праведник рав Леви-Ицхак из Бердичева, получивший прозвище «Дербаремдикер» (Милосердный), Суд Торы, чтобы судить… Бога.
«Да! Обвиняю я Творца.
Ответчик нынче — Он!»…
Ждал истец
Решения суда.
И знали судьи: ждёт Творец,
Сгорая от стыда.
И книги молча пролистав,
И скорбь собрав в щепоть,
Сказали судьи: «Ребе прав.
Ты виноват, Господь!»
Что ж, сам Бог боролся с Иаковом, и тот победил в схватке. И сейчас Бог признал правоту Суда Торы и сделал так, что приказ, направленный против евреев, был отменён.
У меня очень горький вопрос: «Почему евреи во всех городах и местечках Европы не созвали Суды Торы и не призвали Бога не допустить Холокост?!
Сколько гениев среди сотен тысяч убитых и сожжённых детей потерял мир, сколько детей могло бы родиться!
История о поляке Эдеке Галински и польской еврейке Мали Цимметбаум, которым помог бежать из Освенцима офицер СС, описанная в балладе «Подлинная история Ромео и Джульетты», — только одна из сотни тысяч.
«…Любовь не желает считаться с войною,
С любовью не станет считаться война.
Какая свобода–не быть осторожным!
Не сдерживать больше ни чувств, ни речей!
И нашим влюблённым в лесу придорожном,
Судьба подарила двенадцать ночей.
Всего лишь двенадцать — и песня допета…».
Разве только Холокост требовал от Бога ответа на вопрос «За что?»? А массовое насильственное крещение евреев Испании?!
Невозможно охватить в эссе всё творчество Даниэля Клугера, и не это было моей целью. Я просто пропустила произведения автора через призму глубоко личного восприятия истории собственного рода. Не в этом ли влиянии на читателя проявляется талант любого художника?
Создавая книгу о своей семье, я обращалась к архивам, наводила справки о происхождении фамилий моих родителей.
Фамилию Прейгер получил изгнанный из Испании и добравшийся до Праги больше пятисот с половиной лет назад мой дальний предок. Все Прейгеры, Прайгеры из этого общего родового дерева. В Израиле живёт Батя Прейгер, которую я знаю только по переписке. Она и родилась уже здесь. Оказалось, что в её роду принято давать те же имена (включая и её собственное), что давали мои погибшие в меджибожском гетто Дедушка и Бабушка своим десяти детям, а те своим. Да, и известный американский политолог и публицист Денис Прейгер — соседняя ветка на нашем общем дереве. Это живое дерево, на нём уже появились и ещё появятся новые побеги.
Поэтому первая же услышанная в исполнении автора баллада «Капитан испанского флота» была сразу воспринята мною на глубоко личном бессловесном уровне. К тому же героя звали, как моего отца и сына.
Это только одна из многочисленных историй о судьбах марранов.
Последнюю фразу этой подлинной, хотя и абсолютно фантастической истории можно прочитать на… старом камне на кладбище… Цфата рядом с могилой каббалиста раввина Ицхака Лурия Ашкинази. Об этом можно прочитать и во всеведущем Гугле. Но лучше набрать в нём же «Даниэль Клугер. Капитан испанского флота» и пройти с героем баллады фантастический путь от пирата до праведника.
Страница детства дона Яакова де Куриэля такая же, как у Степана Перехриста, придуманного, но очень реального героя рассказа «Старый шинок и его обитатели» и завершающей рассказ баллады «Возвращение в Яворицы». С такой же страницы могут начинаться биографии множества евреев, родившихся в разное время в разных странах.
«Рабби Эзра де Кордоверо
(Это имя давно забыто)
Шёл на площадь во славу веры».
А когда «поглотило пламя
Обречённого иудея,…
Тихо молвил:
«Шма, Исраэль…» стоявший на площади
«Капитан испанского флота
Дон Яаков де Куриэль.
Он рождён был в еврейском доме,
Окрещён был ещё мальчишкой.
Ничего он не помнил, кроме
Странных слов – да и это не слишком.
Ни злодея. Ни супостата
В осуждённом он не признал.
Он увидел в несчастном брата
И прощальный привет послал».
Нет никакой фантастики, никакого несоответствия науке о работе нашего мозга, что в минуту потрясения увиденным, поднялись из глубин памяти эти непонятные ему самому слова: «Шма, Исраэль».
Но они чуть не погубили капитана испанского флота, потому что «молитва достигла слуха Инквизитора Торквемады».
Но хор не успел воздать благодарственную молитву Богу «Те Деум»: моряки освободили своего капитана. И тогда «месть раскрыла свои объятья», но и это не принесло покоя душе. Бывший капитан стал пиратом, сделал «океан могилой всем встречавшимся на пути», тогда пришёл к нему Ангел Смерти и призвал: «Довольно!»… «УТОЛЕНИЕ ЭТОЙ ЖАЖДЫ НЕВОЗМОЖНО».
Слова выделены мною — уж очень они значимы и своевременны.
Дон Яаков де Куриэль добрался до Палестины. Из уст «раввина святого»
«пожелал он услышать слово
О прощении иль расплате.
И раввин отвечал: «Посланник
Мне поведал, из Высших Стран,
Не осудят тебя, изгнанник,
Не простят тебя, капитан».
С того вечера, когда я услышала впервые эту балладу прошло несколько лет. Потом я слушала её ещё не раз. Но только сейчас, перечитывая, я поняла, что вторую часть баллады я слушала, оставаясь там, на площади, где « чуть слышно звенел цепями» рабби Эзра де Кордоверо.
Первые две строфы настолько создавали эффект присутствия, что вряд ли я слышала это позвякивание. Кажется, до того, как палач поднёс факел, я уже увидела пламя.
Мне понятна аберрация, произошедшая с моим зрением. Мою подругу и её брата румыны (в Одессе и в ближайших сёлах были именно они) в 1943 году бросили в костёр. Спасла их деревенская женщина. Я её видела в их бедной комнате, в которой жили они впятером.
Потом на эту картину наложились рассказы взрослых. В 17 — чуть ли не на первую зарплату — я подписалась на многотомное издание «Нюренбергский процесс»… А замкнулся круг уже во время моей попытки собрать всё впечатления от прочитанных произведений Даниэля Клугера, особенно от Испанских баллад, когда прочитала книгу «Невероятно!»
На обложке довольно объёмной книги анонс:
«Поразительная история жизни рава Йоси Валиса, пересказанная раби Нахманом Сельцером».
Жизнь самого Йоси Валиса потрясающе поучительна. Но история эта начинается за несколько сотен лет, когда некто, Рафаэль Валис, стал последним евреем, которого публично сожгли на площади в Майорке в Испании.
Кто подсчитал число пылающих школ, клубов и синагог, в которых заживо горели согнанные туда евреи?!
Так я читала Даниэля Клугера.
Пересказывать любое литературное произведение — самый точный путь к поражению. Меня может оправдать только мысль, что, познакомившись с моим прочтением хотя бы некоторых из произведений Даниэля Клугера, читатель, ещё незнакомый с автором, обратится к первоисточнику.
Под текстом той первой поразившей меня баллады указано, что «Дон Яаков де Куриэль, марран, офицер Королевского флота, затем–пленник инквизиции, затем пират, а в конце жизни–отшельник, — похоронен в Цфате».
Он был марраном, то есть насильно крещённым, получившим, как тысячи других, это прозвище, в старо-испанском означающее «свинья». Правда, есть менее оскорбительные трактовки, но мне кажется, что именно желание унизить, сделать особенно больно верующим евреям, и стало целью выбора слова в этом значении.
И очень символично, что «последний потомок Куриэля — Морис Куриэль — ныне живёт на острове Кюрасао и занимает должность президента еврейской общины этой голландской колонии».
Дон Яаков де Куриэль мог стать одним из восьмисот тысяч сожженных на кострах за годы правления наводящего ужас Томмазо де Торквемадо.
Кем же был человек, ставший героем одноимённой пьесы Виктора Гюго, прообразом Великого инквизитора в романе Достоевского «Братья Карамазовы»?
В балладе «Великий инквизитор» читатель становится свидетелем разговора теней — героев баллад под общим названием «Месть прекрасной дамы».
Призраков, собравшихся в старом доме, трое: кружащаяся в вальсе Прекрасная дама» (так называли Сюзанну де Шошан), корсар, в котором мы узнаём дона Яакова де Куриэля.
Но в комнате есть «и ещё один призрак».
Среди героев указанных баллад нет победителей — все жертвы. На отца Прекрасной дамы донёс её жених Родриго, она поняла это по кольцу на его пальце «из сокровищ де Шошана». Сюзанна обманывает возлюбленного
отец «в темнице согласился,
Дал своё благословенье сквозь тюремную ограду.
Но просил он перед смертью, чтобы ты на мне женился
По закону Моисея, по еврейскому обряду».
Не желая терять богатое приданое, якобы припрятанное в подвале, Родриго соглашается. В этот момент в комнату входит Томмазо Торквемадо.
Дон Родриго де Кардона был сожжён через месяц после отца его невесты.
Можно было бы увидеть в этой сцене только месть, но перед «Ночной серенадой» идёт «Баллада о свечах». Дочь дона Диего Сюзанна де Шошан должна стоять при казни отца, маррана, тайно исповедующего иудаизм.
«Отец твой грезит возрожденьем Храма
И по субботам свечи зажигает».
«…Невеселы воскресные парады.
Тревожным утром в солнечной Севилье
Стояла одесную Торквемады
Сюзанна в чёрной кружевной мантилье.
Произнесла легко слова пустые,
И улыбнулась раннему лучу.
Но накануне, может быть, впервые
Она зажгла субботнюю свечу».
Замыкает цикл так поразившая меня баллада «О капитане испанского флота».
В том старом заброшенном доме, в который вошли «прежние тени», один призрак
«…лишает покоя —
Этот страшный монах с потемневшим лицом.
Он коснулся виска ледяною рукою,
Он смотрел, будто всё ещё грезил костром!»
На вопрос «Кто же ты, Торквемада?» призрак ответил: «Последний еврей».
Балладу «Великий Инквизитор» предваряет несколько слов о том, о чём до сих пор не утихают споры: был ли евреем Томмазо Торквемадо и что двигало его поступками.
Вопрос об еврействе, казалось бы, противоречит фактам: его отец, доминиканец Иоанн Торквемада сыграл роль в осуждении Яна Гуса на Констанском соборе 1415 года. Но… и этот факт не может служить полным отрицанием версии.
А память подбрасывает слишком много фактов, когда евреи, перешедшие в другую религию, а в другие времена принявшие идеологию большевиков, становились инквизиторами для своих бывших единоверцев.
Невольно вспомнишь младенцев, подброшенных Лилит в обмен на еврейских детей.
Я не знаю, какие и сколько материалов изучил автор «Еврейских баллад».
Например, попытавшись больше узнать о потомке дона Яакова де Куриэля, я нашла материалы об острове, о жизни евреев на протяжении более четырёх веков, но имени Мориса Куриэля не нашла. Но Даниэль Клугер его называет, значит, нашёл источник.
В который раз я восхитилась скрупулёзной исследовательской работой автора. Если бы серьёзные историки внимательно прочитали «Готику еврейского местечка», рассказы, вошедшие в книгу «Летающая в тёмных покоях…», испанский цикл еврейских баллад и другие произведения Даниэля Клугера, они нашли бы веские основания присвоить ему степень доктора исторических наук за полноту изложения истории, жизни, быта евреев Европы в период XV-XIX веков.
Это я осознала после далеко не полного знакомства с творчеством автора.
Но я — читатель, и мне не так уж важно, найдут ли доказательства существования «жидовствующего папы» римского, подписавшего указ об изгнании евреев, а потом намеренно проигравшего шахматную партию, чтобы отменить его?
А вот понять, что как «Пешка не сможет стать королём», даже в конце, на последней границе, «Так человеку не сделаться Богом», — важно.
Не важно, сложилась ли ваша жизнь так, что вы угадали в Яворицах Меджибож или другое местечко, а важно, что вы смогли погрузиться в быт, речь, традиции, веру своих предков.
Важно, что книги и баллады Даниэля Клугера не о всесилии Бога и веры в него, а о нашей причастности к истории народа, о том, как опасно, но, увы, легко можно превратиться в «кукол, столь похожих на людей».
И ещё важно, что читать произведения Даниэля Клугера — просто интересно, а автору веришь.
От редакции: некоторые баллады Даниэля Клугера читайте в этом номере журнала.
Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2021/nomer7/preyger-dolgova/
