Пирра
(из Горация)
Ты, юноша в модных джинсах, обвился
Вокруг этой рыжей шлюхи
И, похоже, серьезно влюблен.
Миленький,
Ты направил свой челн
В самое бурное море.
А она волосы златокудрые распустила,
Отдается тебе старательно,
Ты думаешь – пусть я не первый,
Но теперь, точно, единственный.
Ах, какой же ты, право, глупец!
Будет шторм, будет небо затянуто тучами,
Будут волны огромные,
Будешь ты, утопающий,
О снисхождении жалко просить.
Я же кораблекрушение уже пережил,
И на гвоздь в храме Нептуна вешаю
Те трусы, еще мокрые[1],
Сняв которые
Пирру самозабвенно имел.
ИЗ СТАРЫХ ТЕТРАДЕЙ
На самолете
Равнина облаков – как океан,
Когда зимой его недвижны льдины,
Необозримей всех пустынных стран,
Смещает он застывшие картины.
Слабеет солнце, тени полосами
От облаков легли на облака,
Среди полей, очерченных лесами,
Как огненная нить, горит река.
Как далеко отсюда до земли!
Какая глубина видна в прорывы!
Еще не все минуты протекли,
Какое чудо, что еще мы живы!
Ручей в горах
Он брызжет пеной возле рыжих скал
И катится по травяному лону,
И кажется, он радуется склону,
Отсюда есть тропа на перевал,
Там простыни намокнувших снегов
Прочерчены цепочкою следов.
На леднике нам солнце щеки жгло,
И плечи жгло, и трудный день томил,
Но маленький – он так нас исцелил!
Струит свое прозрачное стекло,
Я руку погрузил – на самом дне
Я скользкий камень тронул в глубине.
Мой маленький, звени, не уставай,
Придет зима, но ты не унывай,
Ты растечешься ледяным платком,
Ты крохотным повиснешь ледником,
Но и тогда не замолчит вода
Под голубою глыбиною льда.
Хорошие дни
Памяти С. Л. Андреева
Наступили хорошие дни, холода убывают,
На земле истончается щит ледяной,
Всюду капли воды просочились, и тает
Мозг мертвых, зарытых зимой.
Наступили хорошие дни, и деревья
По колено в снегу, по колено в воде,
Нужно жить, сохраняя былое терпенье,
Утопая в труде.
Три тепла, три тепла! Полудень-полуутро,
Нужно снова учиться ходить по земле,
Опираясь на плечи заботы минутной
О сегодняшнем дне-костыле.
И глядеть, как повсюду весна подступает,
Как сугроб намокает в лиловой тени,
Раз несказанный стыд, что я жив, отступает,
Значит вправду – хорошие дни!
Русская Вандея
Что стоит русская Вандея
И мы с тобой – прости, дружок,
Старея, кашляя, седея,
Потрагивая, холодея,
В напрасных думах свой висок.
К нам холод под пальто не лезет,
Когда летит с дерев листва,
И так Отечеству полезен
Любой из нас – к чему слова,
За коих не дадут копейки
В стране портвейна по рублю,
Где даже парковой скамейки
Я низ ощупывать люблю.
А говорок приват-доцентский,
И офицерский твой кураж,
И вдохновенный шепот женский,
Любой наследственный мираж,
Все, что нечаянно досталось
Нам от достойнейших людей,
Все вызывает смех и жалость,
Играть в бирюльки тяжелей!
Господь! Среди своих дерзаний
И к нам склони свое чело,
Пойми, что груз пустых мечтаний
Нести нам стало тяжело,
И прикажи легко и мудро,
Простым велением своим,
В одно торжественное утро
Забыть нам все, на чем стоим.
Без названия
Мы состаримся, Господи, в этой стране,
Где нам Ты не даруешь свободы,
А потом, когда встретимся, наедине,
Все мы вспомним минувшие годы.
Будет каждый цветочек с тобой говорить,
Не в садах произросший цветочек,
Мы повинимся сухо, а что утаить
Захотим – Ты прочти между строчек.
Вот стоим пред тобой виноватые мы
Во Христовом истерзанном теле.
В том, что мы упаслись от сумы и тюрьмы,
В том, что мы пострадать не посмели,
Ты же, Господи, нас не кори, не хули,
Это славы Тебе не прибавит,
Лучше, Господи, – сделай из нас корабли,
Пусть нас ветер в дорогу направит.
Только, Боже, не здесь, не на этой Земле,
А на плоской, с краями в тумане,
Где лежит Океан на небесном крыле
Розовеющей утренней рани.
Сделай так, чтоб струилась у борта вода,
Дай нам мачты и крепкие кили,
Чтоб, встречая в пути острова-города,
Окликая друг друга, мы плыли.
Чтоб, когда будет время закончить наш путь,
Были светлыми эти мгновенья,
Чтоб не страшно, не больно нам было скользнуть
Водопадами исчезновенья.
Дарьял
Когда Человечество
Воскресит динозавров,
Отрубленные головы обратно приставит,
Каждое разбитое сердце уврачует,
Оно не задержится долго на Земле,
Будет в Космос распространяться со скоростью света,
Там хватит места всем –
Живым,
Воскрешенным
И тем, кто игрой случая
Не смог на свет появиться,
Справедливо будет
И их воссоздать во плоти.
Но что делать с теми,
Кто при жизни считал,
Что убить человека –
Все равно что зарезать барана,
Кто с легкостью относился
К превращению человека
В заурядное мясо?
Я человек городской,
Увидел, как режут барана, только вчера,
На тридцать седьмом году жизни впервые,
Съели того барана за милую душу.
Как прекрасен Дарьял!
Казбек накрыт туманом,
Замок царицы Тамары издали виден,
Терек здесь не суров,
Коровы его вброд переходят,
Вода над валунами курчавится,
С гор осыпаются каменные черепа.
Застольное
Жизнь, на чистые тона
Разделяйся, пусть любая
Сложность распадется на
Радугу Греха и Рая.
Был я молод, был я смел,
Были дети чудно малы,
Время амальгаму дел
На простейшие металлы
Безбоязненно разлить,
Мало времени осталось,
Если хочешь мне налить,
Наливай, еще осталось.
Мое сотворение
О, бог с бараньей головой,
Ваяй мою красу!
Поставлен круг гончарный твой
В тропическом лесу,
Ты ростом с трехэтажный дом
И занят весь своим трудом.
Вокруг друзей твоих синклит
Собрался и глядит,
Бог-крокодил, бог-бегемот,
Бог – древний трилобит.
Вот, приулыбив нежный рот,
Богиня-кошка ждет,
Вот, не прикрыв зубов оскал,
Глаза прищурил бог-шакал.
Все ждут, когда настанет срок
Им преподать мне свой урок,
Все ждут, когда протиснусь я
Сквозь щелку бытия.
Вестник
Я не безумный буревестник,
Я просто вестник, просто вестник,
Но не из лучших я гостей,
Ведь вестник я дурных вестей.
О, я молю – не убивайте,
А вместо – щедро поливайте,
Меня укорените тут,
Где груши-яблони растут.
Я стану деревом достойным,
Плодоносящим летом знойным,
Устал я жить в своем аду,
Хочу быть деревом в саду.
Одевшись крепкою корою,
Я все, что знал, постыдно скрою,
Забуду изо всех я сил,
Какие вести разносил.
Гавайская элегия
Недалеко от мест,
Где островитяне съели Кука,
Кровил, раненый,
Значит, не бог,
Есть пляж,
Переживший тысячу извержений.
Тысячу раз
Несдержанная богиня Пеле,
Переевши магмы,
Извергала непереваренное в океан,
А он в ответ
Только роскошно шипел.
Солнце светит,
Птички щебечут,
Пальмы листьями помавают,
А на песке,
У самого края воды,
Спит безмятежным сном
Океанская дева
И стыда никакого не признает.
Собственно, это молодая тюлениха.
Жизнь тюленя проста:
Два часа охоты
В полном рыб океане,
А потом –
Спи себе на берегу,
Брюхо ластами ублажай.
Подслеповатый святой
Анатоля Франса
Окрестил по ошибке пингвинов –
Пришлось превращать их в людей.
А если бы
Он окрестил тюленей?
Тогда наша русалочка
Стала бы американской гражданкой,
Носила бы гордое имя Оушиана,
Танцевала бы лихао
В гавайском народном ансамбле.
Дьявол был бы тут как тут,
Одел бы ее самым соблазнительным образом,
А мордочка у нее и так хороша!
Слава тебе,
Огненная богиня Пеле!
От твоей невоспитанности
Возникли Гавайские острова.
Слава тебе, Океан!
Все претерпел,
Даже песочку на пляж нанес.
Слава тебе,
Зеленая, голубая планета,
Летящая неизвестно куда.
Слава тебе,
Господь,
Что позволил ей Быть!
Вервольф
Дорогая, любимая, милая,
как ты отнесешься к тому,
если я стану иногда
превращаться в волка?
Выпрыгну из-за стола,
заваленного бумагами,
оденусь в мгновение
серою шерстью,
и в дверь!
Опасаясь автомобилей,
прямо на холмы
Национального парка.
Вернусь вечером,
держа в зубах молодого вепренка,
это нам на завтра,
а сейчас спать,
душ принять
и снотворное.
Утром лекция.
Отранто
Льется с альпийских лугов трамонтана,
Полощет флаги, флажки и прочие вымпелы,
Преодолевает жару Апулии,
Где море сияет голубоглазо.
От порта Отранто – путь на Левант.
А обратно с Леванта
Этим путем
Прибыл в Рим,
На встречу с перевернутым злобно крестом,
Апостол Петр,
Много позже – турецкая эскадра.
Следы ее деятельности увековечены.
Вот камень,
На котором турки рубили головы жителям,
Вот головы,
Выставлены за стеклом
В местном соборе.
Под высокий свод уносятся стекла,
Восемьсот черепов,
Витрины макабрического магазина,
Неглубокие окна
В мир смерти.
Смеркается,
Пора глазеть,
На другие достопримечательности.
Авзонийская ночь,
В небесах сияют
Италийские звезды,
Внизу трепещут на ветру
Каганцы наших жизней.
История по Фоменко
Пушкин все наврал
В «Капитанской дочке»,
А Платон
(Псевдоплатон, разумеется,
Изобретение восемнадцатого века) –
В Диалогах.
На самом деле
Пугачев и Сократ –
Одно и то же лицо.
Оно не было четвертовано,
Но испило цикуту,
Тут Псевдоплатон был прав.
Тем же лицом был Фокион,
Ярко описанный Псевдоплутархом,
Враг Демосфена,
Друг Александра Македонского.
Всякий культурный человек знает,
Что Македонский,
Юлий Цезарь
И Наполеон –
Одна и та же историческая фигура.
Также друг другу тождественны
Сталин и
Иоанн Грозный.
Академик Фоменко
Это строго доказал
Анализом последовательности
Солнечных затмений,
Изучением чередования
Буквы «ы»
В дательных падежах третьего лица,
Хронологией
Взрывов сверхновых
И другими ясными,
Неоспоримыми аргументами.
Упомянутое историческое лицо
Имело немалый авторитет,
Находились желающие
Быть казненными вместе с ним,
Среди них Петр Гринев,
Жаждавший умереть с Пугачевым.
Но власти требовали
За чашу цикуты
Такие деньги,
Что Гринев,
Проклиная их жадность,
Уехал в Симбирскую губернию,
Где (тут Пушкин был совершенно прав)
Женился на Маше Мироновой,
Произвел множество детей,
Которые
Приобрели привычку
Менять фамилии.
Их сыном был математик Лобачевский,
Внуком – поэт Языков,
Отдаленным потомком –
Владимир Ильич Ленин.
История – наука для любознательных.
Ей еще предстоит
Определить всех наследников
Той замечательной пары.
Я не теряю надежды
Оказаться в их числе,
Ибо тоже происхожу
Из Симбирской губернии.
Стена
Мы отделены
Стеклянной стеной
От другого мира,
На нее мало внимания обращают
Все,
Но только не я!
На своем садовом участке
Я траву выкосил,
Гравий подсыпал,
Цветы посадил
Вдоль дорожки,
Что к стене ведет.
Лбом к ней прижимаюсь,
Там деревья другие, погода другая,
И солнце – совсем другое.
Иногда человек подходит,
Мы с ним,
Получается, знакомы,
Но поговорить не удается,
Стена звуков не пропускает.
Cапожник
Брошу все,
Займусь ремеслом сапожным.
Стихов писать не перестану.
Ганс Сакс в тринадцатом веке
Был старшиной сапожного цеха,
И вот –
Тысяча двести стихотворений
На старонемецком.
Заказывайте мне высокие сапоги
Из крепчайшей буйволиной кожи,
Тогда вас не укусит в лодыжку
Великий Крыс,
Все пытающийся поднять
Красные слезящиеся глаза
К небесам,
Заметающий голым хвостом следы,
Прячущий несметные сокровища
По сырым подвалам.
[1] Моряк, спасшийся после кораблекрушения, по обычаю приносил свои одежды в дар богу морей Нептуну. Прим. автора.
