О МОРАЛЬНОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ УЧЕНЫХ И ПОЛИТИКОВ В ЯДЕРНУЮ ЭПОХУ
I. Предисловие
«Трагедия, сравнимая с судьбой Хиросимы» — такую фразу услышал я в телевизионном выпуске новостей в один из дней 2005 года — шестьдесят лет спустя после того трагического события.
Каждый год шестого августа средства массовой информации напоминают нам об ужасах атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки. Прошло несколько десятков лет с того злополучного дня, когда первая атомная бомба была сброшена на город, в котором находилось в основном гражданское население, но до сих пор человеческое сообщество не выработало единой точки зрения насчет оправданности или неприятия этой бомбардировки. При этом подспудно и повсеместно сам факт бомбардировки воспринимается как трагедия мирового масштаба, как некий эталон зла, которое человечество может причинить самому себе.
Теперь, по-видимому, стоит объяснить читателю, почему автору пришло в голову написать данную книгу.
Слева-направо: Нильс Бор, Джеймс Франк, Альберт Эйнштейн и Лео Силард.
Много лет тому назад я окончил Факультет общей и прикладной физики Московского Физико-технического института, легендарного «Физтеха», и сразу после окончания института попал на работу в «Институт атомной энергии им. И.В. Курчатова». В этом институте я проработал почти тридцать лет, однако никогда не занимался ни ядерной физикой, ни атомной проблемой. Тем не менее, мне довелось довольно близко общаться с несколькими учеными, корифеями советского атомного проекта. Первым моим научным руководителем был Давид Альбертович Франк-Каменецкий. Тогда я не отдавал себе полного отчета, с какого масштаба физиком и человеком меня свела судьба. Одно время Давид Альбертович работал в теоретическом отделе на секретном объекте, занимавшимся созданием атомного оружия. Вот что пишет о нем в своих воспоминаниях Андрей Дмитриевич Сахаров:
«Самым старшим из сотрудников был Давид Альбертович — и он же самым увлекающимся. Его идеи часто были очень ценными — простыми и важными, а иногда — неверными, но Д.А. обычно быстро соглашался с критикой, и тут же выдвигал новые идеи. Может, сильней, чем кто-либо, Д.А. вносил в работу и жизнь теоротдельцев дух товарищества, стремления к ясности в делах и в жизни».
В тот момент, когда я появился в лаборатории Давида Альбертовича, его увлечением была биология, и он поручил мне изготовить прибор для определения количества воды в сушеных бактериях. Через некоторое время я попал в отдел, руководимый Исааком Константиновичем Кикоиным. Как известно Исаак Константинович был одним из ближайших сподвижников Игоря Васильевича Курчатова и возглавлял направление исследований по получению радиоактивных изотопов. Однако до того как начать заниматься атомной проблематикой он успел выполнить несколько первоклассных работ по сверхпроводимости, полупроводникам и магнетизму. В отделе Кикоина несколько экспериментальных групп занимались молекулярной физикой и физикой твердого тела. В одной из таких групп, руководимой Валерием Ивановичем Ожогиным, я занимался изучением свойств антиферромагнетиков в сильных магнитных полях. Результаты экспериментов докладывались Исааку Константиновичу, и он принимал активное участие в их обсуждении и планировании дальнейших экспериментов. Эти обсуждения обычно проводились по вечерам, когда академик освобождался от работы по основной тематике, связанной с разделением изотопов. Кикоин был феноменально эрудированным человеком. Нередко бывало, что в перерыве между научными дискуссиями за чаепитием в комнате, примыкавшей к рабочему кабинету, Исаак Константинович рассказывал своим молодым коллегам об истории российских орденов или же о находках древних рукописей в пустыне Мертвого моря.
Ни Кикоин, ни тем более Франк-Каменецкий не были похожи на ученых-монстров, какими зачастую изображают ученых, разрабатывающих смертоносное оружие, способное обеспечить его владельцам господство над миром. Тем не менее, они в какой-то степени продали души дьяволу. Собственно как и многие другие советские и американские физики, создавшие атомное оружие. Среди ученых были люди разных национальностей. В нашем институте работал замечательный русский ученый Евгений Константинович Завойский, работавший в Арзамасе–16 в первые годы существования атомного объекта. Он открыл электронный парамагнитный резонанс и по недоразумению не получил за это очень важное открытие Нобелевскую премию. Как-то в обеденное время я столкнулся с Завойским на крыльце здания, в котором он работал. «Вы из столовой, — обратился он ко мне с доброжелательной улыбкой, — ну, как там кормят сегодня?» И это при том, что мы с ним не были лично знакомы, и я был совсем еще молодым человеком, а он — большим начальником, академиком. Вспоминается диалог (приведенный в статье В.Б. Адамского и Ю.Н. Смирнова «Моральная ответственность ученых и политических лидеров в ядерную эпоху») Евгения Константиновича с дочерью: «Как ты мог?» — спросила она его, когда разговор коснулся темы ответственности ученого. И академик ответил: «Я всю жизнь ждал от тебя этого вопроса. Могу сказать тебе только одно — я попал в этот омут как кур в ощип».
Надо сказать, что в годы пребывания в Курчатовском институте я не задумывался об этой стороне работы ученых, как-то не принято было об этом думать, да и занятия наукой не оставляли времени на размышления.
В солидном возрасте я репатриировался в Израиль. Смена обстановки и в какой-то степени жизненных приоритетов, обусловленная возрастными изменениями мозговых клеток, привела меня на курсы журналистов солидной русскоязычной газеты. В качестве журналистской практики я опубликовал около десятка интервью с разными людьми, по большей части с учеными-физиками.
В беседах со своим коллегами известными израильскими физиками я задавал вопрос об оправданности атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки, и был обескуражен тем, что, казалось бы, близкие по-своему восприятию современного мира ученые, дали совершенно противоположные ответы на этот вопрос.
Профессор Константин Кикоин:
«Применение атомной бомбы в Хиросиме и Нагасаки я считаю преступлением против человечества. Военной необходимости в бомбардировке Хиросимы и Нагасаки не было. Это была чисто политическая демонстрация, основанная на идее о расовом превосходстве. Я, родившийся в день бомбардировки Нагасаки, много думал об этом и выстрадал свое отношение к этому. Я был в Хиросиме в музее, где собраны свидетельства этого ужасного события, видел многое своими глазами, мое мнение отнюдь не случайно. Я совершенно уверен, что Трумэн достоин суда типа Нюренбергского».
Профессор Александр Воронель высказал прямо противоположное мнение:
«Я думаю, Трумэн был абсолютно прав, потому что у Трумэна задача состояла не в том, как поступить гуманнее, а как сохранить своих солдат. Было известно, этот вопрос был хорошо изучен в Соединенных штатах, что для высадки на японские острова понадобилось бы пожертвовать жизнью полумиллиона американских солдат. Трумэн спас жизнь полумиллиона американцев за счет 100 или 200 тысяч убитых японцев, и это та альтернатива, которая стоит перед каждым командующим и перед каждым политиком. Я хочу, чтобы мой генерал думал о том, как сохранить своих солдат, а не о том, как сохранить чужих солдат. Чужие солдаты не в счет для него».
А вот что ответил мне очень уважаемый журналист и историк, который учил меня журналистике, Михаил Хейфец. Его мнение сходно с мнением физика Воронеля:
«Естественно, что в американских научных кругах нынче идет дискуссия о правомерности применения бомбы в Японии. Но это все равно, что спорить о правомерности вообще любого поступка — а его последствия именно по определению непредсказуемы. Приоритетом (причем моральным!) любой войны является стремление военных властей сохранить жизни своих солдат, т.е. тех молодых людей, которые доверены этим властям их родителями, гражданами этой страны. Жизни граждан противной стороны оцениваются по иной шкале — и, что бы ни говорили ученые, это естественно для природы любого человека. Американские власти спасли жизни тысяч своих солдат, даже если они решили для этого уничтожить сотни тысяч вражеских жизней — и только это их волновало, больше ничто. И для меня невозможно их осуждать. Тем более, что в силу непредсказуемости последствий любого поступка, никому неизвестно — не спасли ли они тем самым жизни еще большего количества японцев, чем то, какое погибло в Хиросиме. Ведь японцы только еще приступали к программе «камикадзе»… Взрыв бомбы доказал им, что она бесполезна — американцы не испугаются и не отступят. Возможно, это ужасное действо обернулось благом именно для Японии? Кто теперь узнает…»
В связи с оценками правомерности использования атомной бомбы против Японии возникает ряд вопросов. Первый — какая разница между такими видами оружия массового поражения, как бактериологическое и химическое с одной стороны и ядерное с другой стороны. Почему существуют международные конвенции, запрещающие применение химического и бактериологического оружия и нет международного соглашения, запрещающего использование ядерного оружия? Этот вопрос тем более правомерен, поскольку применение ядерного оружия приводит не только к гибели людей во время конфликта, но и сказывается на судьбах последующих поколений. Возможный ответ на него состоит в том, что химическое и бактериологическое оружие есть у многих стран и в случае военного конфликта оно могло бы быть применено против любой воюющей стороны. Ядерным оружием до некоторых пор обладали лишь некоторые развитые страны, и это позволяло им определять характер международных отношений. Собственно мир до некоторых пор был двухполюсным, и ядерное оружие поддерживало его стабильность. Теперь, поскольку ядерным оружием обладает все большее количество стран, вероятность его применения все более возрастает и проблема запрещения его применения может стать вполне актуальной.
Второй вопрос, на который у меня нет никакого ответа, — существуют ли в наше время общечеловеческие моральные ценности? Насколько важна определенность в оценке факта первого применения атомного оружия? Мне кажется, что без такой оценки невозможно построить шкалу моральных и этических ценностей, принятых в современном цивилизованном мире. С одной стороны существует международное соглашение, гарантирующие человеку право на жизнь, есть Женевские конвенции по защите гражданского населения во время военного конфликта, создан Международный Суд по правам человека, а с другой стороны нет четкой оценки убийства гражданского населения во время второй мировой войны. Без такой оценки не может быть эффективной работы Международного суда. Экс-президент страны, претендующей на мировое лидерство, Джордж Буш старший, пишет в своих мемуарах:
«Сегодня, годы спустя, когда мне приходится слышать, как кто-нибудь критикует президента Трумэна за решение сбросить атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки, я удивляюсь, неужели эти люди не помнят те дни и не понимают, какова была альтернатива: смерть — с обеих сторон — миллионов солдат и гибель, вероятно, десятков миллионов гражданских лиц в Японии. Решение Гарри Трумэна было не просто смелым, оно было еще и дальновидным. Он избавил мир и японский народ от неописуемо кровопролитной бойни».
Прекрасно, однако здесь начинается не простая для человеческого разума арифметика, сколько гражданских лиц х позволяется убить, чтобы спасти у гражданских лиц. И еще одно обстоятельство, которое не позволяет безоговорочно согласиться с господином президентом. Практически все ученые, принимавшие участие в атомном проекте, впоследствии высказывали сожаления по поводу своего участия в нем, или, по крайней мере, выступали с осуждением атомной бомбардировки Нагасаки и Хиросимы.
Героями этой книги будут ученые, создавшие монстра, устрашившиеся его и пытающиеся его обуздать.
II. Ученые познают атом
A. Атомная эра началась с открытия Планка
C чего началась атомная эра, и кто они, отцы-создатели, этой эры? Химики Отто Ган и Фриц Штрассман, открывшие деление ядер урана под действием нейтронов, блистательный физик Лиза Мейтнер, первая осознавшая суть открытия Гана и Штрассмана, и буквально заставившая своего племянника Отто Фриша провести 15 января 1939 года первый целенаправленный эксперимент по делению ядер урана — эксперимент, с которого начался атомный век? Или выдающийся физик Энрико Ферми, впервые 2-го декабря 1942 года осуществивший цепную управляемую ядерную реакцию? Нет, все было значительно раньше.
Более чем 100 лет назад 14 декабря 1900 года на заседании Немецкого физического общества Макс Планк впервые выдвинул идею о том, что испускание и поглощение энергии атомами и молекулами происходит не непрерывно, как считалось до этого, а дискретно — определенными порциями, или квантами. Тогда же Планк ввел константу h , которую он назвал «элементарным квантом действия», и которая впоследствии стала носить его имя. Эта константа входит в число нескольких фундаментальных констант, численное значение которых определяет существование нашего мира. Энергия, излучаемая и поглощаемая атомом, всегда кратна кванту энергии — hν.
С открытия Макса Планка началась атомная эра. Квант энергии стал символом современной физики. (В 1993 году автору этих строк, много лет тому назад кончившему московский Физтех, прислали из Москвы новый значок выпускника этого «русского Кембриджа» — на голубом диске золотого цвета стилизованные буквы — hν).
Открытие Планка привело к расцвету физики. У талантливых молодых людей возник интерес к занятиям физикой. Лизе Мейтнер — самой знаменитой (более знаменитой была разве что Мария Кюри-Склодовская) и выдающейся женщине-физику было тридцать лет, когда в 1908 году она начала работать в Берлинском университете и изучать теоретическую физику под руководством Макса Планка. А блистательный Энрико Ферми в 1901 году только родился, и начало его научной деятельности совпало с эпохой становления квантовой теории атома. В начале двадцатых годов Ферми провел около года в лаборатории Макса Борна в Геттингене, где собрались в то время главные творцы квантовой механики. Отто Фриш с 1934 года работал в Копенгагене у великого Нильса Бора, того самого, который построил «атом Бора». Помните знаменитые строчки из сборника «Физики шутят»:
Вот атом, который построил Бор.
Это — протон,
Который в центр помещен
Атома, который построил Бор.
Вся атомная физика произошла из открытия Макса Планка. Оно принесло его автору не только удовлетворение и радость, но и сомнения и даже некоторые душевные страдания.
B. Когда теоретическая физика была закончена, она началась вновь
«Сегодня я сделал столь же важное открытие, как и открытие Ньютона», — сказал Планк своему сыну в один из декабрьских дней 1900 года. Ему тогда было 42 года. Зрелость. В его семье преобладали юристы, ученые, богословы.
«О происхождении Планка, о всех этих людях — прекрасных, достойных, неподкупных, благородных и великодушных, отдавших себя служению церкви и государству — необходимо помнить каждому, кто захочет понять характер Макса Планка и истоки его успеха»
— к этой характеристике предков Планка можно было бы относится с некоторой осторожностью, если бы они были написаны немецким биографом. Собственно они и написаны немецким ученым, но евреем по происхождению, изгнанным в 1933 году из Германии — выдающимся физиком, одним из создателей квантовой механики, лауреатом Нобелевской премии Максом Борном. Биографический очерк о Максе Планке Борн написал в 1948 году, спустя год после смерти Планка, через три года после победы над гитлеризмом, когда было уже достаточно времени скорректировать оценки и людей и событий. Во время прихода фашистов к власти Планк продолжал исполнять обязанности президента института кайзера Вильгельма, должность, на которую он был назначен в 1930 году. У него сохранялась надежда спасти немецкую науку от полного уничтожения. Известно, что Планк лично обращался к Гитлеру по поводу судьбы своих еврейских коллег: своего ассистента Лизы Мейтнер и Фрица Габера, автора метода получения азота из воздуха. После провала этих попыток Планк перестал докучать властям. Однако, как пишет Борн, не было никаких сомнений в его истинных чувствах, и нацисты знали об этом.
Идеал ученого, по мнению Эйнштейна, — поиск истины.
«Этот идеал, — писал Эйнштейн, — вечная связь, объединяющая ученых всех времен и стран, на редкость совершенно отражен в личности Макса Планка.»
Сам Планк так говорил о начале своей деятельности:
«С юности меня вдохновило на занятие наукой то — вовсе не очевидное обстоятельство, что наши законы мышления подчинены закономерностям, имеющим место в процессе получения впечатлений от внешнего мира, и, таким образом, представляют каждому возможность получать информацию об этих закономерностях при помощи чистого мышления. Наиболее важно здесь то, что внешний мир представляет собой нечто независимое от нас, абсолютное, чему мы противостоим, а поиск законов, которые управляют этим абсолютным, казался мне самым заманчивым занятием в жизни.»
Планк начал заниматься теоретической физикой, когда, казалось бы, все основные открытия были уже сделаны. Когда он пришел к профессору Жолли и сказал, что хочет посвятить себя развитию теоретической физики, тот ответил:
«Молодой человек, зачем вы хотите испортить себе жизнь, ведь теоретическая физика уже, в основном, закончена… Стоит ли браться за такое бесперспективное дело?»
И тем не менее… Детище Планка превзошло его ожидания и начало господствовать в физике. Однако, эта наука стала развиваться в направлении, противоположном собственным убеждениям Планка. Причинность и строгий детерминизм физических явлений ставились под сомнение его молодыми коллегами, продолжателями его дела. Планк много сил потратил на попытки опровергнуть собственное открытие. Он неоднократно пытался объяснить результаты экспериментов по электромагнитному излучению в рамках классических традиций, но безуспешно. Добросовестность ученого заставляла его примириться с новой теорий, родоначальником которой он оказался в силу своего упорного стремления познать истину. Он, как и Эйнштейн, не мог поверить в вероятностный характер квантовой физики. Но не только это объединяло двух великих физиков. Планк первым оценил теорию относительности и гениальные способности его автора. По его инициативе Эйнштейна пригласили на должность директора института кайзера Вильгельма в Берлине. С этим предложением (вместе с Вальтером Нерстом, также выдающимся ученым-химиком) Планк приехал в Цюрих, где Эйнштейн занимал кафедру теоретической физики в Политехникуме. Эйнштейн попросил немного времени, чтобы подумать. Планк и Нерст согласились еще раз приехать в Цюрих. При этом ученые договорились сыграть в некую игру. Если Эйнштейн встретит Планка и Нерста с красными цветами — значит, он согласен переехать в Берлин, если с белыми — остается в Цюрихе. Как известно, Эйнштейн решился поменять тихий, удобный и спокойный Цюрих на чопорный, официальный и шумный Берлин. Берлин, который не без усилий Планка, стал центром физической мысли. Из двенадцати ученых, понимавших в то время теорию относительности, восемь жили в Берлине.
С этого времени Планк и Эйнштейн встречались регулярно. Между ними возникли дружеские отношения, несмотря на то что они были очень разными — и по происхождению, и по характеру, по манере одеваться, наконец. Кроме любви к науке и познанию истины их связывало увлечение музыкой. Они часто играли вместе, Планк на фортепиано, а Эйнштейн на скрипке. И еще одно общее качество было у великих физиков — они оба были весьма непритязательны в житейском плане.
Духовность, одержимость наукой и занятие альпинизмом (почти каждый свой отпуск он проводил в Альпах) позволили сохранить Планку хорошее здоровье до глубокой старости. Он умер за несколько месяцев до своего девяностолетия 4-го октября 1947 года. На его могильной плите выбиты только имя, фамилия и численное значение постоянной Планка.
При его жизни Макс Планк получил практически все почести, которые могут воздаться ученому. Его величие было признано его современниками.
«Согласится ли с этим потомство?» — спрашивает Макс Борн в 1948 году и продолжает: «Мы, свидетели гигантского преобразования науки, которое произвело его открытие менее чем полвека назад, — не сомневаемся в этом».
А что сегодня, когда с момента открытия Планка прошло уже сто лет?
C. Квантовая физика не только бомба!
Что ответит не специалист на вопрос: где используются достижения квантовой физики? Конечно: атомная бомба, атомные ледоколы, атомные подводные лодки и атомные электростанции. Физик же или просто сведущий в технике человек скажет, что практически не существует ни одной области современной физики и современной технологии, которые бы не базировались на квантовой физике. Это и физика твердого тела, а значит, и новые материалы с улучшенными свойствами, и теория полупроводников, и, следовательно, все новейшие интегральные микросхемы, и квантовая оптика и приборы, использующие лазерное излучение, и сверхпроводимость со всеми ее прикладными аспектами — поезда на магнитной подушке, передача электрической энергии без потерь, накопители энергии. Ученые достигли ошеломляющих результатов, они, например, построили микроскоп, позволяющий видеть отдельные атомы. Такие микроскопы уже используются для контроля технологических процессов. То есть все умнейшие приборы, которыми мы пользуемся сегодня: телевизоры и компьютеры, приборы связи и коммуникации, приборы медицинской диагностики, все современные средства передвижения не были бы созданы, если бы в 1900 году Планк не сделал своего открытия.
И все-таки задаю себе вопрос: стали ли люди лучше оттого, что у них есть эти блага цивилизации? Вот жил сто лет назад великий физик Макс Планк. Мы чтим его сегодня как автора большого открытия, но ведь для нас важно и другое, что за человек он был, достоин ли он того, чтобы мы помнили о нем сегодня? И выясняется, что достоин и достоин не потому, что благодаря нему мы можем сегодня пользоваться, например, лазерным проигрывателем, а потому что был он титаном духа, титаном мысли, просто Человеком, тонко чувствующим музыку, искусство, честным, скромным, преданным своему делу. Эти качества оказываются для нас, для нашей памяти, такими же важными, как и его открытия. А то, что квант энергии, в конце концов, дорос до атомной бомбы — не его вина. Известно: любое научное открытие может быть использовано для создания орудия убийства.
Тем не менее, мне иногда кажется, что история человечества, история развития общества, конфликтов и войн каким-то мистическим образом связана с историей развития науки. На первый взгляд утверждение это достаточно тривиально. Но не была ли развязана самая кровавая мировая война как раз к тому времени, когда ученые были готовы создать смертоносное оружие массового поражения, основанное на глубинных знаниях о строении атома? Как это ни странно, но эпоха высших достижений человеческого разума, породившая европейских ученых, создателей квантовой физики — Эйнштейна, Бора, Гейзенберга, Шредингера, Дирака, Борна, Паули, Де-Бройля, совпала с мрачным этапом европейской истории.
Английский историк Норман Дэвис период европейской истории с августа 1914 по май 1945 называет TENEBRAE — затмением, временем, кода был сильно помрачен европейский разум. «Ужасы фашистского и коммунистического тоталитаризма в дополнение к кошмару мировых войн принесли невиданный урожай смертей, нищеты и деградации», — пишет Норман Дэвис.
(продолжение следует)
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer8/vshapiro/
