Часть первая. ЗИМА (отрывок)
Итак, моя жена от меня отреклась, и на прощание прокляла, совершив некий короткий и значительный ритуал из таинственных телодвижений ее рук, управляющих воздушными потоками в нашей комнате, брызгами воды на меня и по всем углам и неразборчивого бормотания, повторяющего себя в определенном ритме – тихое и зловещее заклинание, я так понимаю, – ничего хорошего мне не сулившего.
Я хотел обнять ее и успокоить. Снять ее боль. Но она выкинула руки вперед ладонями, защищаясь и выкрикивая что-то враждебное. И я подумал: «Ладно, если ей станет легче. Пусть. В конце концов, я тоже должен быть наказан за то, что сумел погасить в ней любовь. Растоптать святое». Как я ухитрился это сделать – не знаю. День за днем, по капле уходила радость и свежесть общения. Пока не обнажилась суть. Мы исчерпали друг друга. Между нами пустота.
х х х
Зима поставила белоснежную печать, утвердившись в правах на мир.
Жена моя пришла пару раз за вещами, и потом я жил успокоенной и пустой жизнью: бесконечные дни, бессонные ночи.
«О-о, о-о, о-о. А-а, а-а, а-а. Е-е, е-е, е-е. У-у, у-у, у-х!»
Это мне отказали в выпивке в баре. Я хохочу и вою по-своему, от неудовлетворенного страдания. Я пою этим вредным людишкам: «Цвети, любовь моя, среди зимы-ы-ы». Выкинули на улицу, чтоб не выл в неположенном месте.
Солнышко, заштрихованное проходящей мимо дождевой тучей, вошло со мной в контакт, запустив в меня лучиком. И, представляете? - заговорило ж: «Так ты никого не любил? Так тебе кажется?» Я простонал: «У-б-бедила», сам не зная что говорю. «Не-на-ви-жу».
х х х
После чего я оказался в своей квартирке, на моей уютной, скаредно отапливаемой мансарде (зато поближе к небесам), рухнув на диван-кровать, посреди отчаянного хоровода окружающих меня предметов.
Закрыв глаза, я услышал свое внутреннее радио: скоростная депеша на злобу дня: «Не прерывай свою жизнь рано. Спасение может не успеть прийти».
Я махнул рукой на это нравоучительное предостережение ТАМОШНЕЙ канцелярии и сердечно выругался.
Я провалялся так неделю, выкарабкиваясь из дому только за бутылкой. Я не носил защитную маску, как все. Я решил умереть – пусть меня отовсюду гонят. Напоследок я пополз в парк, попрощаться с белками.
На моей законной скамейке сидела девочка с голубым взглядом и подманивала моего Черныша. Любимую белку, мою фаворитку. И Черныш, предатель, аккуратно уплетал орешки, чуть ли не у нее из рук. Но я не ревновал.
Я понял, что здесь, на беличьем плацдарме, помимо меня, появилась еще одна бродяжка. Юное явление, почти ребенок. Две косицы торчат, как стрелки компаса ее передвижений. На вопрос: «Где ты живешь?» - она сказала: «В романтическом месте, где живут бездомные».
Голубой взгляд славяночки, ни на чем особенно не зафиксирован, а поглотил все сразу. В ее анютиных глазках пела бесконечность, и белые косички торчали локаторами. Кого она призывала? Никого в особенности. Волшебный маячок. О чем, сама не ведает.
Белки замерли у моих колен, вытягивая передние лапки за подачкой. Как это я о них забыл? Из моего пакетика беспорядочно посыпались орешки. Это я онемел от ее присутствия. У ног моих шла борьба за корм, и я не вмешивался. Потому что она начала исчезать. Встала, повернула локаторы косичек и двинулась к реке. Я так и остался стоять на месте, ударенный молнией внезапного. Я и шагу не посмел сделать ей вслед. Кто я такой, чтобы нарушать святое?
х х х
Новая любовь.
В разгар смертельной эпидемии, в городе, заваленном трупами, я был инфицирован новой любовью.
В Нью-Йорке объявлен карантин. Ни одного лишнего шага из дома. Все мы задрапированы в душные маски. Предсмертный карнавал «ковид19». Короно-вирусная пандемия.
Она кормила моих белок орешками. Вернее, она не возражала кормить их вместе со мной. Ее личико – изящный лимончик с ароматом еще не пришедшей весны, вспыхивало румянцем, когда мы целовались.
И сказала мне эта маленькая ведьма: «Обидишь меня, и я тебя не пожалею в важный час нашего страшного времени».
Я подумал, прижавшись боком к ее шубке на теперь уже нашей скамейке. Я сказал, философствуя: «Бог редко пробивается сияющим лучом сквозь облачность нашей зимней планеты. Но приходит к нам, грешным, когда нет надежды, и становится моментом воскрешения».
В день, когда я встретил эту маленькую блондинистую, в сердце зажженной спичкой вспыхнула надежда, до головокружения. Вдруг солнце заиграло «на клавишах разбуженной души». Я подумал: «Прихоть. Болезнь одиночества». Но снова и снова она нарисовывалась в глубине парка с пакетиком в руках. И снова мы кормили белок и говорили чепуху.
х х х
Я долго страдал в одиночестве с тех пор как ушла жена, и энергия этой боли питала мои метафоры.
Я сказал маленькой: «Ты – мое озарение. Новая жизнь. Я наконец что-то о себе понял. Я не хочу больше метафоры боли. Я хочу творить энергией счастья».
Сверкающий луч света пронзил мое сознание. Или это был луч из ее брильянтовых глазок?
Вокруг нас белки устроили свадебный хоровод. Маленькая стреляла по ним орешками. Я был освобожден от одиночества и обречен на счастье. И это – в окружении смертей от фатального корона-вируса.
Мы были выше страха. Нам до него не было дела. Она сказала мне свое имя: Светлана. Я понял – это от слова ‘Свет’, который был мне послан.
Каждый день я ждал в парке свою маленькую. Вот голодный Черныш мчится на меня паровозиком, вскакивает на задние лапки, а передние, как на молитве: «Дай, дай орешек».
х х х
Телевизор и радио орут о мировой катастрофе. Мы с маленькой в центре дышащей смертью вселенной. Конец расе самоубийц, накликавшей на себя самоуничтожение.
Небо пропитано ядом сожженных трупов. Наша любовь трепыхает хрупкими крылышками, как ужаснувшаяся стрекоза.
Смерть обняла нас третьим лишним. Мы лежим на моем ложе в моей мансарде, обмениваясь опасным дыханием. Подушка – камень. Безжалостная постель, не дарящая сна. И только горячие пальчики моей маленькой зовут к жизни. Но волком рычит у нее в груди от больного кашля. Это тысячеголовый Ковид19, раб Короны. Приносит в жертву человечество, запихивая его в желудок и переваривая нас миллионами.
Маленькая, нежный цветок, обнимает меня лепестками-ручками на моей мансарде. Мы живем в незаметной вечности.
«Свет!» зову я. «Свет! Пора в больницу. Ты здесь не выживешь». Она не слышит.
Конвульсивными пальцами набираю номер «неотложной». Спасительное 911 для моей маленькой.
Больницы не могут отлечить и выкинуть в Морг всех обреченных. Народ отказывается верить в конец и лезет в больничную койку, как в чудо, корчась в забитых приемных, как в прихожих ада, ожидая милости скорой смерти. В палатах бьются в агонии пораженные в легкие смертники.
х х х
В забитой ночной зале ожидания друг на друга дышат сквозь маски рвущимися на части легкими пациенты. «Пандемия!» хрипят. «Пандемия!» Очередь на много бесконечных часов.
Я с трудом пристраиваю маленькую, дрожащую последним осенним листиком, на только что освободившееся кресло. Мне места нет. Я усаживаюсь на бетонный пол у ее ног. Думаю: «Самому бы не свалиться. Кто ей тогда поможет?»
Мимо открытой двери в коридор трусливо, как бы прячась, эскортируют на каталке недавний труп в морг. Предательский вид для тех, кто еще дышит.
Маленькая моя бессознательно стонет. Я: «Господи! Если Ты есть!»
Выпустив на волю свой голубой взгляд, она спрашивает меня шепотом – как я себя чувствую? Она не знает, где находится. И неуверенно повторяет: «Я умираю?» Я ору: «Запомни, я не могу остаться один. Я умру вслед за тобой. Я только донесу тебя до этой камеры пыток – больничной палаты, и останусь здесь, все время, пока ты жива. Дальше меня не пустят». Она уже не слышит. Она сгорает в жару лихорадки.
Там, за дверьми и окнами этой камнедробилки, которая перемалывает нас пастью голодного дракона, ветер мечет гроздья снега в глаза зиме. Мы дрожим и льнем друг к другу, ища защиты. Как долго мы вот так просидели – не знаю. Я потерял ощущение времени.
Нас не взяли. В палатах нет мест. И в морге тоже. Сказали: «Вы еще не умираете». «Мы сняли ей температуру. Ввели вакцину от Ковида. Следующая через месяц. Вы тоже обязаны привиться. Вам вместе будет не безопасно. Вот рецепты. Вот карточка на сабвей. Вам позвонят проконтролировать. Большего сделать не можем. Забирайте ее домой».
Я подымаю свою кроху на руки, и мы ползем искать такси. Бог их знает что гниет у них в мозгах, этих спасателей от медицины. Я чувствую что мы обречены.
Какой-то отчаянный водитель остановил машину и спросил в открытое окошко: «Стоху дашь?» Как будто у меня есть выбор. Я положил свое дите на заднее сиденье, сам сел на пол у ее ног, и мы помчались умирать домой. Город очищен от жителей. Их смело страхом. О работе речи нет. Все закрыто. Локаут. Мы пьем лекарство. Завтра приду - уколюсь. Воняет спиртом. Мы даже забыли, что канун Рождества на носу. Я купил в аптеке карманную помпу для маленькой. Она сбавила на кашле. А еще я купил елку. И теперь она улыбается этой магии махровой ели.
В полночь мы помолились. И выпили по стакану горячего чая. Пусть Христос и Мария подарят нам выздоровление и безопасность.
Я улегся рядом и приложил ладонь к ее груди. Там билось нервно ее сердечко. Она прошептала бессильно: «Мы живы. Может быть, повезет? Дотянем до конца пандемии?» Я сказал то, чего не думал: «Может быть».
Я повернул выключатель в себе, как выключатель в комнате. Глухая пустота. Кругом зима. Зима нашей жизни. Навязчивая мысль: «Может, все-таки повезет?» Я устаю от навязчивых идей. Они меня изматывают. Сегодня я – живой мертвец. Брожу безучастно по квартирке и без всякой эмоции глазею за окно на нашу землю, завернутую в молочную пену снегов. Мой разум больше не отзывается ни на цвет, ни на звук, ни на запахи. Ни на шумы мозга. Меня нет там, где я есть.
Ничто не останавливает на себе моего внимания. Пустота разума – как вечный гул Нечта. Нет реакции. Пусть так и будет. Я даже веки смыкаю. Ибо прикосновение взгляда вызывает ощущение. И вытаскивает меня из добровольной могилы, на которую я не имею права. Пока жива эта приблудная овечка.
х х х
Утром, кажется, вечность прошла, я поплелся в парк, где после мощного ночного снегопада, нашествие небоскребов, как мифических атлантов, шагнуло в Ист-Ривер своими отражениями.
Я сказал, вперив глаза в зимнее солнце: «Хай, солнышко». «Хай, милый автор и компьютер-мастер. Как поживают твои метафоры?» съехидничало светило и состроило дружескую гримаску: «Спасибо тебе».
«За что?» я опешил.
«Ты умеешь жить по призванию. Таких Бог бережет. Иди домой. Все будет в порядке». Сказало и улизнуло от меня за нескромную тучку. Я остался на берегу в растерянности, считая, что мне померещилось. И тут до меня дошло: а что если и вправду? Вдруг мы в безопасности? И я помчался по лужам и гололеду, скользя, падая, намокая, но домчался.
Там она сидела в кресле и поила себя чаем, меня не сумев дождаться. Мы расцеловались, и я допил ее чай, поскольку продрог основательно. А про опасность поцелуев во время пандемии мы позабыли. Мы поверили в шанс.
х х х
И еще мы усердно пьем прописанное лекарство. Мы забились, как мышки в норку. По ночам мы спим в обнимку и видим один сон на двоих. Какой-то голливудский кошмар. Маленькая кричит от ужаса. Я растираю ей грудку, чтобы она не кашляла и проснулась. Она плачет и извиняется.
Нас никто никуда не вызывает. Про нас забыли. Вакцину я получил у медсестер. Прививающихся обласкивают. Говорят – чем больше привитых, тем больше шанс на развитие коллективного иммунитета. И тогда толпа сбросит маски. А пока в газетах пишут об опасных последствиях вакцинации и даже смертях от нее. Число погибших снова растет. Объявлена вторая волна пандемии. Мы в растерянности. Неизвестно – что страшнее, вакцина? Или смерть без нее. Это новый карантин. Бойтесь выйти из дому. Не забудьте одеть маску. Нас поставили на пособие по безработице. Город закрыт. Погиб наш сосед, старик грек – Тэмми. Жил один и один умер. Его нашли по запаху. Отмучился.
Зима тянется медленно. На беличьем плацдарме пусто. Белки греют лапки глубоко в кустах. Ист-Ривер прикрылась похоронной вуалью. Храбрые соседи хоронят найденный труп заброшенного старика Тэмми. Он лежит на постели с открытым ртом, которым отчаянно пытался поймать последний глоток воздуха. И заорать проклятие.
Эта вуаль над Ист-Ривер служит ей саваном. На дверях входа в наш дом висит список погибших с просьбой прийти на панихиду в похоронную часовню, неподалеку. Пандемия опять набирает мощь. Как есть. Впереди мрак. Лишь бы жива была моя малышка. Ее не раздражают мои метафоры. Я думаю: ведь это, наверно, из-за меня ее коснулось проклятие моей демонической супруги.
Не выходит у меня из головы список на дверях нашего приюта. Я не могу идти в толпу. Я боюсь принести малышке смертоносную бациллу на одежде. Я никуда от нее не пойду и, наверно, меня, как Тэмми, некому будет похоронить. Но пока я жив, я от нее не сделаю шага. Она не должна умереть в одиночку.
Нас просят подождать с повторной вакциной, только если угроза жизни. Нас ставят на очередь для таких. Я ни во что не верю. Но я смотрю на свое дите и понимаю, что это – единственная возможность. Больше они ничего не придумали, указчики наши на верхах. Газеты шушукают, что они продают наши вакцины в другие страны. А нас держат в очередях, по списку.
х х х
Часть вторая. ВЕСНА (отрывок)
Пришел торжественный день. Ритуал открытия весны. И мы выползли на улицу – посмотреть, кто жив. Доползли, изможденные, до парка.
Весна пронзила лучиком беременную тучу: «Вот я!» К своему удивлению, я рассмеялся: солнечный зайчик брыкнул машину. Острые листья будущих нарциссов врезались в воздух с грацией финки в бок.
Древодог-три вознесло к небу ритуальные чаши из семи пурпурных лепестков в зеленых подстаканниках. Этот сенсационный аттракцион парка цвел только неделю и потом превращался в персидский ковер под ногами тех, кого не пугало святотатство топтать его.
Вот и сакура японская пригнула к земле ветви, облитые малиновым сиропом тяжелого цветения.
«Ах, как хочется закурить», у меня вырвалось, как заветный крик души. «Ну что ты!» она ужаснулась. «Забыл, в какое время мы живем? Если это можно назвать жизнью? Шизуха наплывет. И вообще, сигарет нет. Пей водку. Она дезинфицирует».
«Ладно», говорю. «Я просто так сказал». Я увидел свое отражение в синих зеркалах ее глазок. Она излучала на меня свое обожание.
Вернулись из парка, как будто искупались в источнике живой воды после зимнего погребения.
х х х
Наше убежище, инкубатор моих сюжетов. Здесь бродят безумные мысле-формы. Здесь медленно воскрешаемся мы после первой вакцины, якобы панацеи от бед, принесенных коронавирусом. Мы боимся тех бед, которые объявятся после требуемой второй. Смерть сужает круг в своей охоте на наш город. По ночам – сирены неотложной помощи и проклятья санитаров, тянущих каталку по этажам. Власти предполагают, что вторая волна может оказаться яростнее первой. Так шушукают газеты.
В Китай отправлена комиссия слуг здоровья и закона. Ищут первоисточник вируса. С чего началось. Почему никому и ни за что пощады. Есть идея, что разносчиками стали летучие мыши из китайской подопытной лаборатории. Есть предположения о рынке в Ухане, где продают диких зверушек в качестве еды. (Wuhan.) Есть много чего. Китайские граждане скрывают данные первых дней эпидемии. Кому охота стать козлом отпущения?
Я покрыл скорбными простынями зеркало в нашей обители, в соответствии со славянским обычаем. Когда выхода нет, я становлюсь суеверен. Только бы мне не умереть первым. Это будет предательство. Как оставить ее одну? Нет у нее никого. Так она сказала. Свалилась мне на голову каким-то таинственным образом. Посуду моет. Представитель небес из богадельни за углом. Я и сам хорош. Мне едва кивают – такой я здесь невежливый чужак. Так мне и надо. Я ведь тоже забываю их поприветствовать. Может, им обидно? Сосед – значит здоровайся.
Лети, Тэмми, лети. Замолвь там за нас словечко.
х х х
Собачка Ненни врывается к нам на диван-кровать с визгом отчаянья. Сочувствующие дали ему косточку, и теперь он не знает, как ее надежно спрятать. Он по-дикому скребет пространство между двумя подушками, надеясь создать надежное укрытие для своего бесценного клада. У собачки своя философия: «Он неплохой парень, но в наше время надо быть бдительным».
х х х
Теперь начнется борьба за пустые квартиры. Называется «уплотнение». Не более двоих, если как у меня. И начнется новое соседство. Счастливое от того, что уцелело. Объявится какая-нибудь шумная бедняцкая семья афро-американцев. Открытые двери на лестницу. Барабанный грохот тяжелого рока. Мал-мала меньше плачет на площадке или швыряет мячики в нашу дверь.
Скулы сводит – так сильно требуется сигарета. Вместо этого я получаю рюмочку.
Звонок по телефону: «Вы на очереди на вторую вакцину против ковида. Не волнуйтесь. Будьте терпеливы». У них уже нет достаточно для всего населения. Они делятся с другими странами, не покрыв своих. Идет торговля помощью.Так нашептывают неугомонные журналисты. Как будто мы без них не на нервном пределе.
Мы чтим наш утренний режим. Первым долгом – вылазка в парк. А там: кустарники зеленым залпом выстрелили новыми побегами.
Огорчение: сегодня в парке бесчинствует сокол. Гнида рыжая. Кровавый денди. Выслеживает наших бельчат. Новая жизнь едва теплится, а он на стреме. Окажись я сейчас один на один с тайгой, как когда-то в бредовой юности, я б тебя снял одним выстрелом из двустволки. На чучело. Прямо в твою бесподобную манишку.
х х х
Теперь мы устроились на нашей диван-кровати, и я сказал маленькой – бледной, как снег тающего парка: «Дай мне поцеловать тебя. Что тебя точит? Я хочу заразиться твоим нездоровьем. Поцелуй меня. Отдай мне болезнь. Я хочу умереть вместе. Мне не суждено любви. Я проклят за то, что загубил женщину».
«О нет». Она приоткрыла хрустальные глазки. «Ковид отступает. Ты спас меня. Ты победил. Но болезнь возвращается, даже если уходит, так они говорят. Нам придется перенести и следующую вакцину, если нам достанется. По телевизору дипломатично предупреждают относительно коварной второй волны».
Слушая мою маленькую ведьму, я поддавался ее страхам. Она страдала из-за меня. Проклятье предназначалось мне, не ей. По ночам меня навещала жена. Она смеялась надо мной: «Ты никого не любишь. Ты не отдаешь миру ничего, кроме своих метафор. Ты не наш человек. С тобой никто не будет счастлив. Отщепенцев никто не любит».
Маленькая, учуя врага, приоткрыла веки.
«Свет мой, свет мой, Светлана», позвал я, себе не веря, пробиваясь к ней через не растопленный экран бессилия перед проклятием мощной волшебницы.
«Что это?» спросила моя малая. «Ты дрожишь. Опять она?»
«Но ты не должна об этом знать», сказал я, чуть заикаясь.
Мы прижались друг к другу, защищаясь за единым экраном нашей надежды.
х х х
В весеннем парке менялась власть цветов и растений. Династии сменяли одна другую. Как из подземных неких ваз выползали букеты атласных нарциссов. Отяжелевший цвет японской вишни обнаженным мозгом полз к земле, укрывая невидимые вети. Последние слезки дог-трис посыпали сверху оранжевую топку внутренностей императорских тюльпанов.
Вторая волна пандемии расползалась по миру разновидностями ковида. От них не спасали приспособившиеся к сражению вакцины. Нужны были новые. Когда-то на изобретение вакцин уходили годы. Теперь не было времени. Первым объявился британский штамм, и пошло и пошло. Индийский, где печи крематориев плавились от перегрузки сжигаемыми трупами, южно-африканский и дальше вокруг света. Всей этой информацией мы с малышкой питались, лежа на диване после парка. Как все, мы надеялись, что пронесет.
х х х
Но однажды я проснулся среди ночи и пришел в ужас от того, что услышал и увидел, включив свет.
Маленькая снова корчилась от удушья.
Я бросился к телефону. Начал ее одевать. Сирена взвыла за окном. Нас везли в больницу. Разбегались нарушители-пешеходы, как вспугнутые привидения. Маленькая не открывала глаза. Я поддерживал ее кислородную маску. Все тот же госпиталь. Меня отстранили и услали в зал ожидания, уехав с ней в приемный покой.
От меня отобрали маленькую.Через пару часов сообщили, что увезли в спец-палату. Я озарил себя идеей биться головой о стену от бессилия помочь. Но меня осадил охранник. «Хочешь в палату для психов? Устрою». Я сник.
Еще через пару часов сообщили: кашель стихает, надо ждать. Я решил не уходить из залы ожидания. Ведь могут сообщить еще что-нибудь обнадеживающее. Я устроился в кресле, готовый ждать, одно из многочисленных семечек в этом огромном огурце ожидающих.
Вышел отдышаться санитар в сером жеваном халате и обмягшей от пота шапочке. Сам ангел преисподней.
Я подошел к нему, пустой, без надежды. Спросил тихо: «Сколько ты хочешь найти и отвести меня к ней?» Я дал ему огрызок бумажки с именем.
Он вытаращил глаза и икнул в страхе: «Ты, парень, сошел с ума. Оттуда нет выхода».
Я сказал, убеждая тихо: «Значит, нас увезут оттуда вдвоем». И сунул ему в карман халата последнюю стоху.
Он чуть не заплакал от страха напополам с алчностью. «Ну, ты даешь», пробормотал. «Жди здесь. Я должен узнать, где она».
Он исчез за дверью в коридор – эту дорогу смерти. Я думал – он никогда не вернется. Даже не знаю, сколько времени я ждал, прижавшись к стенке в углу в надежде не привлечь внимания.
Но он явился, честный вестник загробного царства, дрожа от возбуждения, с халатом и больничной маской для меня за пазухой.
Я оделся в туалете, и он пробормотал, что я еле услышал: «Иди за мной».
Мы поднялись на лифте на девятый этаж. Я сказал про себя: «Данте. Девятый круг ада». Я слышал стоны, а иногда крики. Персонал на нас пока не реагировал. Парень указал мне на дверь палаты и бросился на подгибающихся коленках обратно к лифту. Я вошел в палату.
Я сразу увидел маленькую в комнате на четверых. Никому не было до меня дела. Они там были заняты процессом умирания. Постанывая и повизгивая. С кислородными аппаратами.
Я сел на какую-то табуретку у кровати и послал месседж прямо в ее закрытые глаза: «Ты не умрешь. Мы сильны любовью. Я отдаю тебе все, что спасло меня. Делюсь с тобой. Свою защиту, свой иммунитет, всеми чудо-клетками. Всем, что понадобится тебе, чтобы воскреснуть. Бери, потому что мы – одно целое. Бери как чудо. Ты бессмертна. Теперь у нас жизнь – одна на двоих...»
Я не сознавал, что еще из меня вылетало. Я продолжал говорить. Китайская стена могла бы рухнуть под моим напором. Не помню.
Только из-под запавших век смертницы у моей маленькой появился слабый лучик, затеплился и заголубел. В ее агонии был вид на жизнь. Корона ослабила свою хватку.
Меня выгнали со страшным скандалом. Хотели вызвать секьюрити. А я кричал им: «Она жива! Она жива! Делайте со мной, что хотите. Любую вакцину. Лишь бы она была жива».
Меня выпихнули на лестницу и втолкнули в лифт. Я отказался покидать залу ожидания. Я решил пересидеть смерть. На меня махнули рукой. Я сидел у двери в коридор, считая провезенные мимо неупакованные трупы. Маленькой среди них не было. Я чуял, как она сообщала мне свое биение сердца. Подталкивала мой маятник. Мы жили одной жизнью. Мы не делили ее между собой. Одно целое, об этом я ее умолял, чтобы она поверила.
Любовь свернулась клубочком отогреть нас обоих от близкой погибели.
В справочной, которую я бомбардировал каждые полчаса своим вопросом: «Ну как?», наконец ответили: «Кризис миновал. Ее перевели в другое отделение, но гарантии нет. И пожалуйста, идите домой, отдохните. Вам позвонят».
У меня закружилась голова. Физические силы меня подвели. Истощенный духом, я дошагал до дому и свалился на наше ложе. Сначала пошли звезды перед закрытыми глазами, а потом наступило забытье. Каждую минуту я все еще ждал, что позвонят из госпиталя. И наконец утонул в беспамятстве. Невесомости. Физическом несуществовании. Я был исключен из мира живых и мира ее страдания.
х х х
Часть третья последняя. ЛЕТО
Вернулся к жизни после полудня. Телефон молчал. Хотел его разбить, но осознал, что я просто помешался на идее смерти. От страха. Я примерял ее на себя. Я хотел пройти через то же, что шла маленькая.
Я ходил по дому и мял в руках ее вещи. Одежду, книжки, дневнички. Тер их о себя, расстегнув ворот и грудь. Я вылизал еще не мытые тарелки, пил воду из ее чашки. Царапал, обнажая руки, кожу до крови немытыми вилками и размазывал кровь по всей руке, втирая в тело.
В таком диком виде я ушел в парк, прикрывая опухшую морду маской.
Здесь я понял, что пришло оглушительное по краскам лето.
Зазеленевшие кусты гроздились вдоль газонов с решетками. Пропороли непроходимость лохматой травы тюльпаны всех цветов радуги. Ласково колыхалась вода Ист-Ривер, облизывая каменные быки мостов. Сытые летние белки лениво позволяли подманивать себя орешками из протянутых рук гуляющих.
На влажной лысине прохожего веселились солнечные зайчики.
Я прилепился к решетке набережной Ист-Ривер. Вот из-под моста Вильямсбург выползает морда катера с глазами-фарами на носу.
Я почувствовал себя внезапно плохо. Как будто внутри поселился злобный зверь и рвал флеш острейшими лапами. Дракон из сказки? Яростный черный заговор моей бывшей супруги, пообещавшей мне расплату за ее во мне разочарование. Или легендарное чудовище ковид-19 взялось, наконец, и за меня?
«Не тут-то было», разозлился я. О себе я знал, что был слит из железа и стали и перевит цветком сирени.
х х х
В парке правило лето. Жара душила меня. Даже аромат нового поколения роз был удушлив. И эта розовая революция захватила власть над воздухом, так, я решил, чтобы я, грешник, задохнулся, как малое дите. Огромные зеленые кусты были посыпаны розами, как специями. Ни одной скамейки поблизости. Я поплелся к воде. Испуганные белки прыскали от меня в сторону. Я забыл про орехи, и они не понимали смысл моего присутствия. Но инстинктом угадывали, что меня надо бояться. Я был жив, но нес смерть. Надо было вернуться домой и свалиться в постель, пока меня не затащило в болото черных ощущений. Добраться, добраться до дома, где можно зафиксировать собственное страдание в парочке свежих метафор.
Я героически ковылял по парку на бастующих суставах, задыхаясь в своей защитной маске. Но я вынес эту пытку и сразу бросился к телефону, чтобы услышать то же самое: «Ждите. Мы позвоним». Только тогда я позволил себе свалиться на диван-кровать и ни на что не реагировать.
Ночью пришла лихорадка. Судя по всему, я получил то, что хотел. Ковид, сын этой холеры короны, меня-таки достал.
х х х
Скорую пришлось ждать долго. Город был переполнен умирающими. Меня забрали без лишних слов. Я чихал, кашлял, корчился в судорогах. Я получал в полной мере, но орал, чтобы меня отвезли в тот же госпиталь, что и маленькую. Выла сирена, прорываясь сквозь красный свет, шарахались ночные привидения в белых масках.
Меня погрузили на больничную лежанку в приемном покое. Я боялся потерять сознание. Я должен был оказаться поблизости от маленькой в любой реанимации. Но мне сказали, что положат меня туда, где есть освободившаяся койка. Наверно, кто-то собирался умереть. В отчаянии я отключился. Как прошла ночь – не знаю. Проснулся я, как выяснилось, на девятом этаже. В том самом «девятом круге».
Что-то они со мной делали. Кажется, измеряли давление, проверяли температуру... Я с трудом дышал. Принесли кислород, взяли кровь на анализ, не помню. Мне казалось, что все это происходит где-то в кино, а я тут. И неподалеку лежит и мается моя маленькая.
Утренний обход.
Я попросил сестру во всем белом, не хватало только крылышек, передать, если найдет, маленькой, что я здесь, и бояться не надо. Сестра улыбнулась фарфоровыми зубками и кивнула головкой. Согласилась. Дальше я опять отключился. Либо я спал, либо мне это казалось. Стонали соседи по койкам. Кого-то увезли и не привезли обратно. Я сообразил, что на дворе утро, и начался врачебный обход. Доктор впечатлял своей величавостью в этом жалком месте, где уже не было вчерашних пациентов. Я встретил его кашлем и хрипением. Мне было трудно говорить.
Доктор спросил, сколько вакцин мне ввели и, узнав, что одну, приосанился, как заслуженный учитель в малышовом классе, потребовав от меня дать согласие на вторую. Я решил поторговаться на случай, если фарфоровая медсестричка, эта Барби-долл, утешение для приюта обреченных, меня подведет. Я попросил доктора, когда он будет в палате у маленькой, передать ей привет и сказать, что со мной все в порядке и мы скоро встретимся.
На это у меня ушла последняя энергия, и я закашлялся с судорогами и кровью на губах.
Доктор тоскливо посмотрел на дверь палаты. Я отвернулся к стене, чтобы дать ему ретироваться с достоинством. Последним актом мужества от него было продиктовать студентам необходимое лекарство с дозировкой для меня.
Я, изможденный этим маленьким цирком, уткнулся в подушку, не давая себе поощрять кашель. И снова я ушел куда-то в ничто.
А вечером мне дали мои лекарства и ввели вакцину под названием «Модерна» – второй и последний заход. Специально вечером, чтобы я спал. Так они мне сказали.
Фарфоровая медсестричка, крохотный эльф, сияя зубками, передала привет от моей маленькой. Значит, жива. И ей тоже сделали вторую вакцину. Жива! И выпить нечего, кроме лекарства. Я хотел выразить этот свой восторг словами, достойными таинственного воскрешения нас обоих, но закашлялся и задохнулся. И сунул в рот помпу, как соску беспомощному ребенку.
Я закрыл глаза и увидел зеленое поле, расписанное кровавыми тюльпанами (Матисс пришел на помощь?)
Кашель урчал где-то в желудке. Готовый вот-вот вырваться наружу и покрошить мои измученные легкие. Я схватился за подушку и старался дышать мелко.
х х х
Ночью стало хуже. Ночью я бредил: по нашему парку носились встревоженные белки. Хоп-хоп, как круглые мячики, а может быть, блохи.
На ветру нарциссы переглядывались друг с другом и отвешивали поклоны нам с маленькой и всему, что вырвалось в живой мир из клещей Ковида-19.
Маленькая лепетала радостно: «Я хочу петь на верхней ноте колоратурного сопрано!»
Я понял, что она жива, и открыл глаза. Стоны и смрад не пугали меня. Я прошептал: «Мы скоро увидимся». И еще я сказал: «Я оставлю тебе мою лучшую метафору, если помру. Это все что я могу».
И она засмеялась: «Да мы просто ничтожества, если мы жили и ничего не сотворили».
Мне удалось уснуть успокоенным.
х х х
Жара. Нас выпустили из госпиталя, как мы просили, – в один день.
Собачка Ненни, все это время гостившая в питомнике, с ума сходила от восторга. Чуть не протаранила мне грудную клетку своими передними лапами. Супер принес ключи.
Я приоткрыл дверь, и вдруг мне стало жутко. Чудовище Ковид раскрыл объятия. И я отшатнулся.
Все это время он был здесь хозяином. Даже окна были закрыты и задрапированы. Капсула ужаса. Здесь, загерметизированная, созревала сила проклятия.
Завыла собачка Ненни и попятилась, и прижалась к моему колену, дрожа всем телом и поджав хвост и уши.
Маленькая, еще не понимая происходящего, вдруг заплакала и потянула меня за рукав, назад к лифту. Что-то поведало ей, ее интуиции, об опасности.
Лифт не был востребован кем-нибудь с нижних этажей, и мы успели войти в него и спуститься в вестибюль, оставив дверь квартиры незамкнутой.
Кому могли бы мы поведать, что дух, терроризирующий планету, на сегодня оставил нас – такую незначительную добычу – бездомными. Впрочем, мы были помечены проклятием.
х х х
Супер вытаращил глаза на наше молниеносное возвращение: «Вы что-нибудь потеряли?»
«Бежим!» заорал я. Пес бросился за нами. Я знал только одно место в мире, созданное как убежище для душевно отверженных, – наш парк. Здесь мы мчались в глубь, в сердце того, что свято.
Распустившиеся до предела розы, попав в это пекло, обожгли и свернули нежные лепестки и поникли головками.
Сиеста. Сытые белки дремлют в кустарниках. Нарисованный всеми оттенками зеленого городской лес из моего сна. На другой стороне реки небоскребы ведут беседы с облаками. Мы с маленькой одновременно шлепаемся на нашу скамейку. Мы научились молчать после надрывных криков и хрипа в госпитале. У нас обоих осипшие голоса. И мы оценили молчание.
Где-то там, в конце пустой аллеи – путь стрелы исцеления – медленно движется знакомая фигура нашей мучительницы и ненавистницы.
Она вдруг замирает и машет нам рукой.
Не сговариваясь, мы машем ей в ответ: «Иди с миром».
Мы свободны.
Конец рукописи.
июнь 2021
Faina Koss. Was born in Ural Mountains, 1942. From 1946 lived in Leningrad. Graduated from the Leningrad State University. Philologist. Started to write short-stories being a student. Participated in non-conformists movement. From 1980 lives with the daughter in New York. Author of three novels. Published several books. Also published short-stories in Russian-American magazines and newspapers.
